Хотя я не была готова к культурному шоку, который испытала по прилете в Индию, я знала, что он произойдет. Но я ни в коей мере не была готова к культурному шоку при возвращении в США. Мне требовались большие пространства, свежий воздух и природа. Много природы. Поэтому через два месяца после возвращения из Индии я покинула дом отца и переехала в местечко под названием ранчо Дювенек в Лос-Альтос Хилс. Когда-то оно принадлежало некой семье, однако затем превратилось в хостел и образовательный центр по вопросам охраны природы, место, куда приезжали дети со всей области залива Сан-Франциско, чтобы побольше узнать о жизни на ферме и экологии. Оно все еще успешно функционирует, однако сейчас, после того как умерли Джозефина и Франк Дювенек, оно называется ранчо «скрытая вилла». Жизнь на ранчо после Индии обеспечила меня наилучшими условиями, которые облегчили мое возвращение к жизни в Америке. Оно также дало нам со Стивом место, где мы могли вместе проводить ночи.

Ранчо находится между восемью холмами на сравнительно широком ложе долины, простирающейся до Муди-роуд, двухколейной автострады с крутыми поворотами, которая выводит в город или, если ехать по ней достаточно долго, к Тихому океану. На ранчо были животные, сады, пешие тропинки, оливковые деревья и большой превосходный бамбуковый сад. Там также имелись похожие на сараи сооружения, свойственные любой ферме, разбросанные по всей территории ранчо, но в целом восхитительные. В те времена на ранчо были одна или две коровы, много куриц, около четырех овец и от двух до трех свиней. Число животных увеличивалось с новым потомством весной и снова сокращалось осенью.

Я прожила на ранчо четыре месяца, переехав в одну из хижин в его дальней части в обмен на тринадцать часов работы в неделю. Поначалу я занималась странными видами деятельности, однако Траут предложил, чтобы я перешла к преподаванию. Он не только был мирским монахом в зендо, но еще и руководил детской программой по изучению природы на ранчо Дювенек. Однажды он увидел, как я играю с новорожденными ягнятами, остановил группу и заставил их присоединиться ко мне: думаю, он хотел, чтобы дети обратили внимание, какую сильную любовь я испытываю к этим милым, неповоротливым созданиям. Вскоре после этого он пригласил меня стать частью преподавательского состава и обучать городских детишек, посещающих ранчо. Я прирожденный педагог, однако Траут этого не знал. Философия обучения детей на ферме состояла не в том, чтобы загружать их информацией, а в том, чтобы открыть в них самих естественную страсть к природе и животным. Сначала эмоции, затем имена и факты, и только после этого дети начинали испытывать трепет и задавали вопросы из инстинктивного любопытства.

То, что мне дали работу всеобъемлющую, веселую и интересную, я рассматривала в качестве подарка. Я уверена, Траут это знал. Двумя самыми поразительными коллективами обучавшихся были группа обеспеченных детей из школы для одаренных юношей и девушек в Хилзборо и группа детей из социально необеспеченных семей восточной части Пало-Альто. Таким образом, мое сердце сильнее всего тронули самые богатые, ни в чем не нуждающиеся дети – и самые бедные, не имеющие никаких благ. В детях из восточной части Пало-Альто было столько радости, столько счастья, что я все еще могу ощущать их огромное изумление. Дети же из школы для одаренных юношей и девушек были поразительно выдержанны и умны. Это хорошо запомнилось мне, и позже именно туда я направила своего ребенка.

Я провела некоторое время на ранчо еще до поездки в Индию – так же, как и Стив, – поскольку пять раз в году центр дзен-буддизма Лос-Альтоса проводил там свои медитационные ретриты. На это время члены буддистского монашеского ордена сангха превращали хостел в монастырь, убирая всю мебель в старом, пыльном общественном центре и покрывая пол татами. Мы мыли окна, подметали балконы и расставляли фотографии и статуи Бодхидхармы и Гаутамы Будды вокруг стен и на алтарях. Снаружи вывешивали огромные колокольчики и плиты из дерева с большими молотками, чтобы просыпаться в 3.55 утра, а также другие элементы, подающие сигналы к медитации, как того требовали строгие монашеские предписания.

В 1974 и 1975 годах, после того как Стив уже вернулся из Индии, а я еще туда не отправилась, мы оба принимали участие во многих ретритах. В те времена, казалось, Стив дистанцировался почти от всех, он выглядел слабым и одиноким, без стержня, но, похоже, он только набирал силу под прессом одиночества. Стив выбирал, с кем он хотел дружить, а на остальных смотрел как-то сердито. Его окружала какая-то темная аура, которая подбиралась к границам его тела и подтачивала его. Мне он представлялся одновременно изумительным и трагичным.

Казалось, что Стив был слегка удивлен моим присутствием на этих ретритах в 1975 году, однако это было изумление с толикой враждебности. (Я представляла себе, что именно такие ощущения испытывали первые христиане и буддистские монахи по отношению к женщинам.) Он держался подальше от меня и если вообще вспоминал о моем существовании, то делал это очень настороженно. Меня, со своей стороны, к нему слегка тянуло, но я также побаивалась смотреть на него. Я пыталась не обращать внимания, однако из-за моих проблем с дисциплиной все заканчивалось тем, что я следила за его действиями и перемещениями. И я всегда знала, где его подушка для медитации. Если Стив и я сталкивались взглядами, мы одаривали друг друга абсолютно противоположными эмоциями: те, что исходили от него, я не желала испытывать. Я содрогалась от холодной тьмы, которую чувствовала в нем. Я хотела выйти за пределы, но не осмеливалась. Он отчасти нес ответственность за это, поскольку был настолько грубым. Иногда же он вел себя дружелюбно, как в прежние дни.

Однако весной 1977 года мы со Стивом вновь сблизились, и, хотя я не забыла, как он вел себя прежде, это было новое время, и мы опять полюбили друг друга. Стив приходил на ферму после работы и обнаруживал там меня. В эти моменты на нем была обувь фирмы «Биркеншток», джинсы и выглаженные белые рубашки, смятые в тех местах, где нужно. Казалось, он приносил с собой яркий воздух хорошо проведенного времени. Мне нравилось видеть его в конце дня. Когда он приходил достаточно рано, мы шли куда-нибудь обедать, и три-четыре дня в неделю мы проводили вместе ночи в моей старенькой маленькой хижине, которую я без него делила с несколькими пауками. Если Стив приходил поздно, он бросал одежду на койку у другой стены, затем шел ко мне в кровать, смеясь и излучая великолепие. Я смотрела на него в свете луны, проникавшем в окна моей хижины, и именно в этот короткий миг времени между земной постелью и небесными башнями моя Индия и его восходящая траектория в Apple переплетались воедино и затем смешивались.

Наши со Стивом характеры были полностью противоположными в то время. Его дни были четко расписаны, пролетали как минуты и не позволяли расслабиться. Он работал в офисе, претворяя в жизнь большой план с представителями бизнеса, которые были старше его. Я же проводила свои дни на свежем воздухе, с животными и детьми, занимаясь странной работой и живя настоящим моментом. Казалось, впереди нас ожидало все, о чем можно мечтать в отношениях между молодыми мужчиной и женщиной. Я считала, что всегда любила Стива, что не было такого момента, чтобы он стал не важен для меня. И хотя с тех пор, как ему исполнилось двадцать, он был то груб, то мил, я знала, что он испытывает те же эмоции, что и я.

Дюневек подарил необходимое пространство, позволившее мне вновь привыкнуть к западной жизни. Индия дала мне возможность более естественно познать свое женское начало. В этом древнем матриархальном обществе я спокойно могла покрыть голову сари и посмотреть вниз: данный жест означает право женщины уйти в себя. Прогулки с цветным куском ткани поверх головы давали мне такое соблазнительное чувство спокойной защищенности в хаосе, царившем на базаре. Однако в Соединенных Штатах я ощущала себя незащищенной в своей женственности. Здесь не нашлось подобного способа приходить в гармонию с миром, оставаясь защищенной. Я испытала облегчение, осознав в Дювенеке, что можно замаскировать себя в пределах естественных красот природы.

* * *

Стив спал очень неспокойно. Думаю, что его восхождению к власти способствовало кое-что, почерпнутое им из снов. Одно из самых драматических проявлений произошло при очередной совместной ночевке на ранчо: он спал как мертвый, когда неожиданно вскочил с постели и прокричал: «Мужчина должен быть лидером». Вытянув вперед правую руку, Стив повторил эту фразу еще громче, благородным шекспировским тоном: «Мужчина должен быть лидером!» Боже, каким он был милым. Я не знала, обращался ли он ко мне или представлял, что находится в степях Монголии и кричит эту фразу всему миру, но я отчетливо видела в этом послании влияние Кобуна. После таких вспышек Стив всегда падал обратно на подушку и погружался в глубокий сон, а я просыпалась и поражалась происходящему.

Готова поспорить, что, когда одна система ценностей берет верх над другой или когда мы боремся с большими переменами внутри нас, эволюция проявляется в первую очередь в наших снах. Мы со Стивом не только пытались понять расстановку сил между нами, но он также осмысливал ту власть, которую незадолго до того он начал черпать из других аспектов жизни. Полагаю, что свидетелем именно этого я и стала, когда Стив слег с высокой температурой и Клара попросила меня приглядеть за ним ночью. Почему-то мы находились в комнате Пэтти, я сидела на стуле у кровати, где он лежал, и наблюдала, как Стив ворочается из стороны в сторону, борется, затаив дыхание, что-то выкрикивает и бормочет. Я никогда не видела ничего подобного: архонт в тумане звука и движений, дико мечущийся в жару и тоске. Казалось, Стив обрабатывал огромный массив информации, словно внутри его шел спор по поводу огромных территорий времени и пространства, какие из них необходимо выбрать, а какие обрезать. Он хотел, чтобы я была там с ним, но всякий раз, когда я прикасалась к его лбу или искала его руку, чтобы как-то помочь, он вскрикивал «Отойди» – и резкий скрежет его голоса буквально переворачивал мне душу.

Порой у меня тоже случались проблемы со сном. Мне вечно снился один кошмар, в котором я задыхалась под грузом бесчисленных масок. Причем это были не просто маски, а также тюремные замки. И не обычные замки, а тюремные замки такой технической сложности, что они не могли быть созданы моими руками. Однажды во время такого сна я проснулась, тем самым освободив себя от оков, и спустилась в ванную комнату. А выйдя за двери хижины, я впервые в жизни увидела привидение. По крайней мере, оно выглядело как привидение и располагалось прямо напротив меня. Оно светилось и походило на Кобуна в его робах. Я рассказала Стиву об этом, когда он пришел навестить меня на той неделе, однако он, похоже, был заодно с призраком, поскольку подпрыгнул и спросил меня с широкой улыбкой на лице: «Ну, ты пожала ему руку?»

На ранчо я размышляла о следующих шагах, которые собиралась предпринять в своей жизни одновременно на практическом и метафизическом уровнях. Каждое утро я усердно медитировала, поскольку чувствовала, что передо мной стоит преграда, которую необходимо преодолеть. Джозефина Дювенек вдохновила меня на это. Квакер и очень практичная женщина, она также являлась последователем метафизической школы. Ее ферма – сама земля – изобиловала этими двумя качествами. Позднее она написала о том книгу, назвав ее «Жизнь на двух уровнях». Такой подход восхитил меня. Я сочла его прекрасным способом прожить свою жизнь, и он таковым и оказался. Чем дольше я находилась на ранчо, тем больше я работала и развивала вновь обретенные способности, позволяющие видеть за гранью мирского, тем больше я также начинала проживать свою жизнь на двух уровнях.

Однажды я сидела на бревне на прохладном сыром лугу, за хижинами хостела, под кронами ряда больших, разбухших калифорнийских лавров. Ко мне приблизился олень и стал греться под лучами солнца. Он оказался примерно в восемнадцати футах от меня, и мы смотрели друг другу прямо в глаза по меньшей мере десять минут. Причем я иногда делала перерывы и опускала веки, и в эти моменты в моем сознании появлялись изображения, исполненные в таком направлении искусства, которое я никогда не видела прежде. Они чем-то напоминали картины Питера Макса шестидесятых годов, за исключением того, что были свежее и отважнее, с эстетической лаконичностью поразительной искренности. Изображения холмов, долин, цветов, неба, струящихся ручьев и различных растений, все в оригинальных цветах. Ясные упрощенные изображения, неконтрастные, но имеющие определенную смелую форму. Я чувствовала без каких-либо вопросов и сомнений, что это был межвидовой процесс передачи информации, и, судя по огромным немигающим глазам оленя, я не сомневалась, что он знает, что посылает мне эти изображения. Я нахожу ту ситуацию почти невыносимо трогательной, ведь олень поверил мне настолько, что показал свой мир. Как будто он говорил: «Эти вещи я знаю, люблю и делюсь ими с тобой».

Позднее я попыталась рассказать Стиву о случае с оленем и образами, но он лишь хладнокровно заметил: «Людям не полагается на равных общаться с животными». Такое могла бы заявить моя душевнобольная мать: его слова источали грубость и полностью упускали суть истории. То, как Стив воспринимал меня в моменты, подобные этому, ошеломляло меня и заставляло уходить в собственный мир тишины. Я не могла заставить себя подобрать ответ. Такое поведение выглядело огромным предательством и служило предупреждением, что мне не следует надеяться на его понимание.

* * *

Стив жил в собственном символическом мире. У него всегда была богатая и значительная внутренняя жизнь, и именно его пример вдохновил меня научиться уделять внимание собственной внутренней символической жизни. Однако даже при этом он либо не мог, либо не хотел позволить мне иметь свои таланты. Примерно тогда Стив поинтересовался моим мнением о первом наброске возможного логотипа Apple. Он редко просил меня о помощи в работе, но тогда хотел узнать мою оценку. Казалось, он перестал игнорировать мое мнение. Стив показал лист, полный различных вариантов, и спросил: «Какой тебе нравится больше?» Слово «Apple» было написано различными типами шрифтов, к этому прилагалось около десяти или пятнадцати изображений яблока. Насколько помню, на всех предложенных вариантах яблоко было надкусано. Я просмотрела и попыталась понять значение такого символа. Надкушенное яблоко? Ева, стремящаяся к знаниям, Ева, несущая вину за падение человечества, Стив, делающий деньги на управлении базами знаний? Меня очень сильно, до трепета, поразило, что единственное изображение может рассказать такую огромную историю. Я сообщила, что мне понравилось изображение с горизонтальными разноцветными полосами. (Мне оно пришлось по вкусу, поскольку походило на ювелирное изделие.) Стив сказал, что многие ответили так же, как я. Затем я добавила: «И кстати, то, что ты действительно хочешь, – это сильное и притягательное изображение, благодаря которому люди будут немедленно узнавать твою компанию без подписанного внизу логотипа слова «Apple». Изображение доносит информацию до людей быстрее, с большей прямотой и силой. И это яблоко великолепно!»

«Это показывает, как мало ты знаешь!» – парировал он.

Раньше Стив оберегал меня, но теперь он ревновал и вел себя отвратительно, как злобная, старая змея. Однако тогда я этого не понимала. Его низость озадачивала и сбивала с толку. Иногда Стив спрашивал меня, на что тратится вся моя уверенность, и в его голосе были слышны порицание и смущение. Ему даже в голову не приходило задуматься, что существовала прямая связь между его отношением ко мне и тем, как я постепенно утрачивала собственную личность. Я верила в него. Я позволила себе подвергнуться его влиянию. Я расслабила все свои защитные механизмы, поскольку и любила его. Но это была ошибка. По иронии судьбы, сделав себя уязвимой по отношению к Стиву, я пала жертвой его слабых мест и эмоционально-психологических всплесков. Стив так сильно сомневался в себе, что хотел выиграть во всем и у всех. Включая меня. И тем не менее – ирония в иронии – именно вера Стива в собственную несравнимость заставляла его смотреть на меня так неодобрительно.

У меня все сжималось внутри, я не понимала его новых правил. Я думала, что если просто смогу быть лучше, то все сработает. В основном мы ладили, но когда эти шипы прорезались и наносили уколы, я застывала или спорила и волновалась. Я не могла собрать воедино все фрагменты этой головоломки. Временами Стив был добр, временами соревновался со мной, а иногда считал, что я должна жертвовать всем, что имею, и что у меня вообще нет своих потребностей. Его перемены настроения вызывали у меня чувство незащищенности, я все пыталась угадать, кем должна быть. Все происходящее начинало напоминать опыты по изучению поведения крыс, интересовавшие его пятью годами раньше, когда непоследовательная обратная реакция сводила крыс с ума.

Если бы Стив был только мерзким, я бы ушла. Если бы он был более чувствительным и внимательным, а также приложил усилия, чтобы наши отношения не иссякли, я постепенно стала бы сильнее его любить и всецело доверять. Однако он был груб, он был добр, он был заботлив, и он был равнодушен. Иногда он не перезванивал мне, а в другие дни мой телефон не смолкал. Эти вечные перемены буквально опустошали меня. Я переставала понимать, что для меня важно, и я переставала понимать свою ценность.

* * *

В буддизме отсутствует миф о сотворении мира. Никакого Адама и Евы. Никакого Вишну, купающегося в море блаженства. Никакого Бога. Никакого Большого взрыва. Там нет начала и нет конца. Буддизм фокусируется на достижении высших состояний осознания. И так как все это бесконечно, буддизм придает огромное значение мудрости и состраданию. Голодные духи – это потерянные души, которые вечно скитаются по миру в состоянии неутолимого голода. Говорят, что, осуществляя подношения голодным духам, можно избавиться от самых тяжелых переживаний и тем облегчить свои страдания. Более того, считается, что в результате этого ритуала люди могут выйти за пределы собственного разума и преодолеть те ограничения, что сковывают их развитие. Меня безмерно привлекает подобного рода возможность познания счастья, и в то же время она напоминает мне о детской беспечной убежденности, что все должно быть хорошо. Однако, надо признаться, мне очень нравится миф о божественном сотворении мира.

В мае того года наступило полнолуние, а с ним и время медитационного ретрита в честь дня рождения Будды. Хостел в очередной раз превратился в зендо, и я записалась туда на неделю. Часами я сидела в позе лотоса, сочетая это действие с медитационными прогулками, концентрируясь на своем дыхании, как и все остальные. Когда мой разум погружался в эту среду, он словно обогащался, и я начинала думать буквально обо всем: от сбивавших с толку деталей фильма Трюффо «Американская ночь» до того, что на самом деле представляет собой звук хлопка в ладоши, до воспоминаний слов пришедшей мне в голову песни или мысленной картины того, как свет пробивается сквозь растущие рядом деревья. Затем я неожиданно вспоминала, что мне необходимо вернуть внимание к дыханию и осанке.

Я записалась, чтобы делать дневные подношения голодным духам в ходе недели своего пребывания. Но однажды я забыла о подношении и задержалась на ланче на десять минут. Просто не заметила. Когда я наконец добралась до кухни, повар передал мне тарелку с подношением и вытолкнул меня из двери в главную комнату для медитаций, говоря, чтобы я не писала, пока не найду работу. Это была шутка, мне пришлось немедленно подавить в себе желание громко рассмеяться в абсолютно тихой комнате. Я вернулась в спокойное состояние так быстро, как смогла, и отнесла маленький поднос с едой к центральному столу, где тихо поклонилась и сделала подношение. Свечкой я зажгла палочку с благовониями в центре фокуса и размахивала затем в воздухе пламенем, чтобы не использовать свое дыхание. Я поставила палочку в красивую, сделанную своими руками кружку. Потом я осторожно поклонилась и настолько неловко, насколько возможно, положила на алтарь подношение, после чего снова поклонилась и начала двигаться в обратном направлении. Кобун посмотрел на меня неодобрительным взглядом, который обжег каждую клеточку в моем теле. Больше я никогда не пропускала сигнала на подачу подношений.

* * *

Кобун сказал Стиву, что я обладаю очень изысканным чувством передачи. Под «передачей» имелось в виду то, каким способом ученик получает от мастера наставления. Стив вел себя почтительно, когда говорил мне это, однако его почтение то появлялось, то тут же исчезало, и я не чувствовала, что могу быть в нем уверенной. Было интересно, как это скажется на его отношении ко мне в будущем. Но вскоре Кобун сказал мне: «Ты должна проявить большее понимание по отношению к тому, чем занимается Стив». Я подумала: возможно, действительно стоит так поступить, однако я сопротивлялась. Я признавала, что некая часть меня оставалась незрелой и что Стив входил в важную фазу ответственности, до которой мне требовалось дорасти. Но все было не так просто. Как можно проявлять чуткость по отношению к Стиву, когда я чувствовала себя настолько униженной? Помимо этого, я также ощущала, что Стив находил у Кобуна поддержку своих двойных стандартов. Мне бы понадобился целый отряд советчиков, чтобы справиться с тем, как ко мне относились одновременно Стив и Кобун, и чтобы понять, как позаботиться о себе. Но у меня не было отряда советчиков, у меня даже не было матери.

После этого весеннего ретрита я познакомилась и влюбилась в сына старшего члена сангхи. Во время одной из сессий Крис присоединился к сидячей медитации; нас представили друг другу в перерыве. Он был высок, со светлыми волосами и легкими веснушками на лице и на руках. На его широком лбу отчетливо виднелся отпечаток света. Мы сразу же понравились друг другу. Через некоторое время я поняла, что рядом с Крисом не испытываю дискомфорта. Я не чувствовала постоянной угрозы моей самооценке. Я не была несостоятельна или недовольна. Я ощущала себя уверенной и счастливой. Я оставалась собой.

У Криса был благородный дух. Ему не требовалось загонять меня под пресс собственной важности. Стив, конечно же, терпеть не мог, что я провожу время с Крисом. Это бесило его, однако он честно справлялся с этой ситуацией. Но потом Стив уже не был так честен и пытался использовать мою дружбу с Крисом, чтобы снять с себя ответственность за своего собственного ребенка.

Мрачные тучи сгущались надо мной и Стивом. Знаки этого были повсюду, но тем не менее наша любовь и юность заставляли нас фокусироваться на блестящих перспективах, пока мы двигались в сторону, как мы надеялись, хороших отношений. Мы были уверены, что до них осталось совсем немного. Через два месяца мы вновь съехались.