Глава Первая

Отчаянные времена

Кэми Глэсс стояла слишком близко к огню. Магические всполохи обжигали лицо, жалили глаза, и все перед ними плыло. И не было никакой возможности расплакаться.

Ауример, золотая усадьба, из которой чародеи Линберны заправляли всем городом на протяжении веков, была окружена кольцом огня. Огонь не распространялся и не гас. Это злое оранжевое море не давало ей подойти к дому.

«Там ничего нет для тебя», — сказал Эш Линберн, один из нескольких хороших чародеев оставшихся в живых, который к тому же был подключен к ней. Разум к разуму. — «Его больше нет».

«Ты этого не знаешь», — ответила ему Кэми.

«Нет, знаю, — не согласился Эш. — И если ты признаешь мою правоту, то и сама поймешь, что так и есть. Его там нет. Его нигде нет. Он мертв».

На нее нахлынули эмоции Эша. Они проникли в каждую ее пору. Связь между ними напоминала каплю чернил, упавшую в стакан воды: любая ясность — искажалась. Не было никакой возможности обособиться друг от друга, и неважно, насколько разными они были или как плохо у них получалось взаимодействовать.

И неважно, насколько Кэми не хотелось быть связанной с Эшем, а Эшу с Кэми. Им пришлось создать эту связь, потому что, будучи источником и чародеем, они обладали волшебной силой, которая помогла спасти жизни их друзей и защитить дом.

Они были связаны уже целый месяц. Оба уже свыклись с этим, но легче им не стало.

Кэми всегда хотела управлять собой; она никогда не хотела, чтобы кто-либо еще пытался управлять ею. Эш и не собирался, но у нее на пути постоянно вставали его предостережения и предчувствия. Она чувствовала себя ущемленной.

Но хуже всего, что ярмом на шее у нее висели страдания и отчаяние — чувства Эша.

Он потерял надежду, у нее не хватало сил надеяться за обоих.

И что она должна была сказать о сводном брате Эша, Джареде, своем первом источнике, парне, которого она любила, и с которым была связана большую часть своей жизни?

«Он не мертв! И мы встречаемся!»

Это ее мама сказала, что его нет в живых.

Они все знали, что произошло нечто ужасное. Роб Линберн со своими сторонниками, теми, кто хотел возвращения былых дней, когда чародеи ради своего могущества приносили в жертву людей, разбили их в сражении и отобрали у них поместье. Единственным выжившим чародеем на их стороне осталась только мать Эша — Лиллиан. Она и младший брат Кэми, Тен, попали в ловушку Ауримера. Все пытались предложить свой план спасательной миссии, пока Лиллиан стальной хваткой держала за руку Тена, чтобы он не смог убежать от нее, бросившись наутек из таверны. Прежде Лиллиан всегда вела себя как предводитель города, но не теперь. Она казалась поверженной и вместо речей теперь была способна лишь на возгласы, больше присущие приведениям или банши, возвещающие о смерти пропавшего Джареда.

Тен хранил молчание, дрожа в руках отца. Но позже он нехотя, содрогаясь, едва шевелящимися губами, поведал всю историю: как его держали в каморке на чердаке, и как дверь распахнулась, и вошел Джаред, как он велел ему бежать. И Роб тоже там был. Тен едва мог говорить об этом, но они знали, что Джареду сбежать не удалось, ему пришлось остаться, чтобы не дать Робу преследовать перепуганного ребенка.

Больше ничего не удалось узнать, пока маме Кэми, Клэр, не дозволили войти в Ауример, потому что она была любимицей чародеев и их покорной слугой. Та рассказала Кэми, что нашла на чердаке.

Мама едва ли перекинулась с Кэми двумя-тремя словами за несколько недель.

Тишина, установившаяся между ними, походила на холодное, осторожное безмолвие, которое накрыло весь город, с того дня, как Роб выиграл злополучную битву и захватил усадьбу. Никто не хотел нарушать эту тишину первым. Никто не хотел ломать лед. Сломаешь лед, того и гляди хлынут темные воды и утопят всех.

Кэми уже привыкла к зябкой пустоте там, где когда-то жили общение и понимание. Она сидела за столом и поедала свой завтрак, пока мама готовила еду мальчикам, когда та заговорила, повергая в шок.

— Прошу тебя, будь осторожна сегодня.

— Почему? — тихо спросила Кэми. Когда мама не ответила, она отложила ложку, наблюдая за дрожащими руками. Она повысила голос, требовательно спросила еще раз: — Почему?

Клэр вздрогнула, ее плечи поникли.

— Роб потребовал жертву, но город не дал ему ни одной.

— Я помню, — сказала Кэми.

— Теперь он владелец усадьбы, и его слово — закон.

— Не для меня, — возразила Кэми.

— Для всех, — отрезала мать. — Его слово — закон, потому что ослушание — смерть. Тебе понятно? Он говорил с мэром, и мэр обещал ему — он обещал, что Роб получит свою жертву сегодня.

— Зачем ему обещать это? — прошептала Кэми.

— Магия сильнее, если жертва принесена добровольно, — ответила Клэр, готовя яйца и тосты для братьев Кэми. Глаз она не поднимала. — Лучше всего, если человек, который будет принесен в жертву, согласен на это, но, если не получится — город сам их выбирает. Есть еще сила в самой жертве. В этом заключается ценность города для самого чародея. Вот, почему Роб всегда хотел с нами сотрудничать, дал нам время, чтобы мы осознали наш долг. И мы будем с ним сотрудничать. Сотрудничество — путь к выживанию. Другого не дано.

— Ушам не верю! Нельзя просто так отдать в жертву своего соседа!

Звонкий возглас Кэми прогремел на всю кухню. Ее собственный голос звучал отчаянно. Ее возглас больше походил на ложь. Мать хранила молчание.

— Нельзя видеть зло и молчать. Нельзя смотреть, как людей убивают и не противостоять этому, — яростно завопила Кэми.

После этих слов Клэр развернулась, встав спиной к столу, к разноцветным пашотницам и дымящемуся кофе. Она смотрела на Кэми.

— Можно, — ответила Клэр. — Я пойду на все, чтобы сохранить жизни своим детям. Чем тебе помогла твоя храбрость, Кэми? Ты победила? Во что вылилось это твое маленькое восстание? Твоего брата похитили, чтобы зарезать золотым кинжалом в Ауримере. Ты подставила всю свою семью под удар чародея. Мы теперь на виду. Ты подвергаешь своих братьев опасности. Смерть Тена была бы на твоей совести.

Именно это твердила себе Кэми всю одинокую зиму, лежа в темноте под одеялом, содрогаясь от холода. Последнее время ей долго не удавалось согреться и уснуть. Однако, она никак не ожидала услышать эти обвинения от собственной матери за завтраком при свете дня. Она безмолвно уставилась на изможденное лицо Клэр, преисполненное ужаса, но все же прекрасное. Любимое лицо, которому Кэми доверяла всю свою жизнь.

Мамины плечи поникли. Она держалась за спинку стула, как будто не могла устоять под весом всех страхов.

— Кэми, я не хочу говорить об этом, — прошептала она. — Я знаю, ты хочешь только лучшего, но единственный вариант выжить — не бороться. Мы ничего не выиграем, если начнем сражаться, но заплатим всем, что у нас есть. Я знаю, что сделал для Тена твой Линберн. И я знаю, что он сделал это ради тебя. Я знаю, что он пошел туда и встретился лицом к лицу со своими матерью и отцом, ради тебя.

Кэми склонила голову. Она не хотела видеть, как мама произносит эти слова, не хотела слышать, ей не нужно было это знание, но она всегда старалась смотреть правде в глаза и сейчас ей не убежать от нее.

— Он спас Тена, — прошептала Клэр. — Но уже больше месяца никто не видел ни его, ни Розалинду. Кэми, я не хотела тебе этого говорить, но я видела комнату, из которой сбежал Тен. Я видела кровь на полу и стенах. Очень много крови. Еще никто ни разу не выжил, потеряв столько крови. Роб заставил меня собственноручно помыть все доски, чтобы именно я тебе рассказала об увиденном. В живых остался только Роб Линберн. Он убил собственного ребенка. Я не позволю ему убить моего. Если зло — это цена, которую я должна заплатить за твою жизнь, я выплачу ее сполна.

— И я должна заплатить, — сухо сказала Кэми. Ее голос был так же сух, как мертвый лист зимой, готовый вот-вот сорваться с ветки при первом же порыве ветра. — Я должна закрыть глаза на все, что происходит в городе, в противном случае, умрет любимый мною человек, и это будет моя вина.

— Кое-кто уже мертв. — Клэр опустила взгляд на руки, словно на них до сих пор была кровь. Она не смогла вымыть бурый цвет из-под ногтей. Он был таким ярким и отвратительным, что Кэми так и видела, как ее мама драит полы и стены на том чердаке. О чем пока не сознавалась ни одной живой душе. — Джаред Линберн мертв. Ты его любила?

Кэми почудилось, будто она не вопрос задала, а влепила ей пощечину.

— Я думала вопрос в том, не я ли убила его?

— А разве не ты? — спросила мама. — Ради кого же он умер?

— Клэр!

Это сказала не Кэми. Она и мама виновато обернулись, словно они опять секретничали, и увидели в дверях отца. Его черные глаза были прищурены.

— Не смей говорить так с Кэми, — сказал он. — Никогда. — Он помолчал. Кэми знала, что не хотела слышать того, что он собирался сказать дальше, когда он так зол, и все же он не должен был произносить последовавшие слова столь решительно: — У тебя есть квартира над твоим рестораном. Почему бы тебе не пожить там какое-то время?

Они обе притихли, обездвиженные шоком. Папа неделями спал у себя в кабинете, но Кэми не думала, не хотела верить своим ушам, что он сделает что-то непоправимое.

— Нет, — ответила мама. Она держалась за спинку стула одной рукой, а другую протянула к нему. Свет обрисовал ладонь, свет наполнил ее глаза, как будто любовь была колдовством, и она могла заставить его передумать.

Джон взглянул на нее и медленно покачал головой.

— Ты лгала мне, лгала Кэми, ты ведешь себя так, будто симпатизируешь чародеям-убийцам, и ты даже не понимаешь, почему то, что ты делаешь неправильно. Я больше тебя не узнаю. Я не доверю тебе своих детей. Я не хочу тебя здесь видеть.

Кэми не могла выносить этот диалог ни секундой больше. Она, спотыкаясь, вылетела из кухни и побежала вниз по небрежно вымощенной дорожке, через ворота и вверх к пригорку, где стоял Ауример, объятый пламенем. Она подошла слишком близко к огню и почти наслаждалась ослепляющей силой белых всполохов.

Девушка все еще слышала голос матери:

— Там было столько крови. Еще никто не выжил, потеряв столько крови.

Кэми отказывалась в это верить. Она хотела надеяться, что есть нечто, что она могла сделать.

Ей хотелось верить, что, если бы Джаред погиб, то она бы это почувствовала. Он столько лет был частью ее жизни. Даже после того, как они разделились, наверняка что-нибудь подсказало бы ей, что его больше нет. Магия не могла быть сильнее ее болезненного упрямства и сердца. Она бы узнала.

«Я знал, — сказал Эш. — Знал, что отец заставит Джареда заплатить за открытое неповиновение. Мы — Линберны. Мы не прощаем. Никому не выпадает шанса согрешить против нас дважды».

Она отказалась впадать в отчаяние, даже мысленно.

«Я устала слушать всю эту мистическую белиберду про Линбернов», — сказала Кэми. Устала от Эша, который демонстрирует только нерешительность и ничего больше. — «Мы создания из красного и золотого, Мы не прощаем, Нам не нужны сердца, Наш семейный девиз — „Сдохни, сексуальный блондинчик“»…

«Последнего мы не говорили», — возразил Эш, обескураженно и смущенно. Через Кэми прошли эмоции, приятные, но чужие, хотя скорее странные, нежели веселые.

«Соглашусь, что, возможно, с последним я перегнула палку, — сказала Кэми. — Но вчера за завтраком я стащила тост, а ты не провозгласил „Линберны не допускают свершения греха дважды“ и не воткнул нож мне в руку. Даже, если Роб ведет себя последовательно, нам неизвестно, что он сделал с Джаредом. Нам ничего не известно. Джаред все еще может быть там».

«И как ты предлагаешь нам попасть туда, чтобы найти его?» — спросил Эш.

Кэми уже в течение многих недель силилась придумать план действий, задолго до слов матери, которые заставили ее убежать к Ауримеру, словно она могла проскочить через пламя и спасти Джареда.

Все ее планы представляли собой нелепую, смехотворную фантазию перепуганного подростка. Или они таковыми казались Эшу. Такими темпами Кэми скоро уже совсем перестанет понимать, где различие между ее темным видением мира и тенями, через которые видит все на свете Эш.

Она чувствовала сожаление Эша. Его сочувствие ледяной рукой вцепилось ей в плечо. Кэми пыталась взять себя в руки единственным способом, который знала.

«У меня есть план, как попасть внутрь, — сообщила она ему. — Огонь. Мы можем пойти в нашу школу и забрать все огнетушители: мы сможем погасить его для того, чтобы проскочить внутрь».

«Это — магический огонь, — сказал Эш. — Вот, почему он не выгорает и не распространяется. Огнетушители не помогут».

Он накладывал вето на каждый ее план.

«К счастью для тебя, у меня есть запасной вариант. Для начала мне понадобится сотня уток, а дальше все проще пареной репы».

«Для чего тебе утки?»

«Хочу запихнуть их в гигантскую катапульту и выстрелить ими над Ауримером, — ответила Кэми. — Они послужат отвлекающим маневром. Мое послание будет гласить: внимание на уток, которых я вам дарую».

Веселое настроение Эша отозвалось пением в ее теле, словно она ушами услышала его смех: уловивший соль шутки, но в то же время смеющийся и над ней.

Джаред сказал бы: «Я в деле. Наше следующее действие?»

Кэми отвернулась от огня и взглянула на город. Она твердила себе, что огонь слишком горяч и именно поэтому у нее жгло глаза; что дым попал ей в горло, обжигая его, и именно поэтому оно болело. Она лгала самой себе, потому что не знала, как взять себя в руки.

Отсюда Разочарованный Дол был виден как на ладони. Все золотые углы, крыши и вращающиеся флюгеры под бледным и изможденным небом после долгой зимы. Она думала о Джареде, его лице, и всех его жестких чертах, щеке, отмеченной шрамом, и глазах цвета городского неба. Он выглядел жестоким, пока не улыбнется, и все его улыбки были скупыми и краткими.

Она всегда считала, что Джаред очень хорошо вписывается в город и лес вокруг, может, от того, что он один из чародеев, для которых был создан этот город, чтобы они заправляли им. Может, потому и считала, что он здесь, будто дома.

— Разве ты не любила его? — спросила мама. — Разве не ты его убила?

Эш, постоянный, нежеланный гость в ее сердце, сказал: «Ты не единственная, кто скучает по нему. Он был моим братом. Я только получил шанс узнать его, и теперь его не стало».

Она не единственная, кому его не хватало, но она была единственной, кто не считал его мертвым.

Кэми пыталась заняться газетой. Пыталась как-то справиться со своей связью с Эшем и примириться с матерью, которая все больше и больше попадала под влияние Ауримера. Она пыталась гордо сносить эти тяготы, держась за надежду.

Но все твердили ей, что она ошибалась: Анджела и Холли с их тихим сочувствием, Эш со своим острым горем, пресекавшие любую надежду, которую она осмеливалась испытывать, а теперь и собственная мать, и ее простые слова, в холодном свете дня.

Джаред Линберн мертв.

Потрескивающий огонь закашлялся и зашипел. Кэми обернулась и увидела, как огонь расступился, словно по божьему велению, открывая проход от двери Ауримера к дороге, ведущей в Разочарованный Дол.

Кэми наблюдала, как из больших дверей Ауримера, над которыми была легендарная надпись «ТЫ НЕ В БЕЗОПАСНОСТИ», вышел Роб Линберн. Он оглядывался с улыбкой. Владыка всего.

Пока не увидел Кэми. Свет его приветливой радости на мгновение замерцал, но потом стабилизировался. Он просто улыбнулся и позволил своему взору пройти над ней, как будто она была частью его города, а значит, его владением, чем-то совершенно незначительным, чем он мог управлять, как ему заблагорассудится.

Его чародеи следовали за ним по дороге вниз, в Разочарованный Дол.

Замыкала шествие красноволосая Рут Шерман, одна из нездешних чародеев, которых Роб вызвал, чтобы насладиться волшебным преимуществом своего города, силой, которая будет предложена его жертвами. Ее распущенные волосы тянулись, будто хвост кометы. Стоило только им оказаться вне границ пламени, как огненный круг с тихим шипением сомкнулся.

«Все в сборе, — сообщила Кэми Эшу. Она почувствовала его страх, как и свой собственный, заглушавший ее мужество. — Идут быстро. Не знаю, убили ли они Джареда, но определенно собираются убить кого-то еще».

Кэми двинулась вслед за Робом и его чародеями по широким, золотым просторам на Главную улицу Разочарованного Дола. Постоялый двор, кондитерская, продуктовый, сувенирная лавка, маленькое кафе, где они продавали булочки и лимонад, как раз перед церковью, у ратуши.

Это было небольшое строение, одно из старейших в городе. Оно стояло четыре сотни лет, и было выстроено из котсволдского камня. Кэми помнила эти нюансы, потому что его построил кто-то из Сомервиллей, семьи матери. Под карнизом низкой крыши, почти скрытые тенью, едва-едва виднелись золотые слова: MUNDUS VULT DECIPI.

Что означает: «Мир хочет быть обманутым».

Сомервилль, построивший это место, знал о чародеях, подумала Кэми. Он видел, как весь город закрывал глаза и позволял приносить людей в жертву.

Ратушу заполняли люди.

Кэми неделями не видела такого количества народу. Вначале, в период стремления Роба к власти, все делали вид, что жизнь будет идти своим чередом. Все говорили чуть громче и радостнее, чем прежде, продолжая вести себя, как ни в чем не бывало, надеясь, что чародеи в скором времени все решат. Теперь, когда Роб победил, улицы опустели, голоса растворились в тишине, а наполовину опустевшие полки магазинов больше не пополнялись продуктами. Когда Кэми шла мимо окон домов, она видела движение занавесок и перепуганные лица, немедленно прячущиеся в глубине домов.

Вот, чего добивался Роб. Вот, какого сотрудничества от жителей ждал Роб. Он понимал, что люди не смогут молчать под безжалостным гнетом страха, но они отдадут все на свете ради призрачной надежды, которая положит конец этому страху.

Столько горожан считали, что Роб призовет их всех вместе.

В ратушу вела широкая, выкрашенная в черный цвет дверь, с железной ручкой, увитой коваными водорослями, словно она пролежала какое-то время на дне озера. Кэми видела, как дверь захлопнулась за последним вошедшим, припустила по ступенькам и схватилась за железную ручку.

Кэми толкнула дверь, и первое, что она увидела, был стол на длинных золотых ножках, измазанный чем-то белым. Сквозь витражи проникал рассеянный свет. Девушка увидела мужчину на алтаре, связанного и с кляпом во рту.

Кэми ринулась через порог. Рут Шерман встала между Кэми и алтарем, взметнув рыжие брови.

— Никаких источников, — сообщила она, и толкнула Кэми к порогу, на каменные ступени.

Кэми успешно противостояла чародеям, пока те не подпитали свою силу кровью, когда она была связана с Джаредом, и магия текла легко между ними.

Теперь на нее сыпались невидимые удары и пинки, словно сам воздух нападал на Кэми, говоря: «Тебе здесь не рады».

«Кэми, мы идем», — обрадовал ее Эш.

«Хочешь совет? — сказала Кэми, — Побыстрее».

Она свернулась червяком, сложившись пополам на камне. Девушка схватила ногу Рут, постаравшись уронить ее всем своим весом на землю. Но воздух, причинявший боль Кэми, подхватил Рут и удерживал ее на месте, словно невидимый доброжелатель.

Кэми думала о положении внутри Ауримера, наблюдая за окнами, мерцающими оранжевым и не позволяющими заглянуть внутрь. Она вспомнила окровавленный пол чердака.

Волосы Рут Шерман вспыхнули пламенем.

Кэми выпихнула ее наружу и забежала в ратушу.

Было слишком поздно. Вероятно, было слишком поздно к тому времени, когда Рут бросила Кэми как тряпичную куклу на каменные ступеньки.

Кэми видела это прежде, с растерзанной лисой, видела скатерть в пятнах и свечи. Она даже видела, что нож может сделать с человеком.

Но она никогда не видела, как проходит весь ритуал. Она никогда не видела золотую голову Роба Линберна, склонившегося над своей работой, очерченную витражами, словно он был святым. Она никогда не видела золотой нож, утонувший в чьих-то жизненных соках, которые сбегали темно-красной рекой по блестящей поверхности стола.

Кэми оторвала взгляд от Роба. Она посмотрела на белый алтарь, превратившийся в малиновый, и затихшее лицо мертвеца.

Крис Фэйрчайлд, мэр. Кэми видела, как он как-то говорил с Лиллиан, и она казалось, не слишком уделяла ему внимания, но, по крайней мере, она разговаривала с ним. Кэми не замечала, чтобы он много делал для города, но Крис Фэйрчайлд был их единственным символом лидерства, кроме чародеев.

Магия могущественнее, как-то сказала ее мать, если жертва добровольная.

Роб разговаривал с мэром, и мэр обещал ему жертву. Он отдал себя ради города. Роб Линберн убил его, проткнув мэра золотым ножом, и с его кровью возросла сила всех чародеев. Сила пришла к Робу через клинок Линбернов, и после он облагодетельствует ею всех своих последователей, будто король, распределяющий щедрость.

Но не все эти люди были чародеями Роба. Кэми всмотрелась в лица, наблюдающих за жертвоприношением людей, и увидела, что они выглядели бледными и измученными, но не удивленными. Предположение Кэми было верным. Похоже, Роб Линберн специально созвал народ Разочарованного Дола, чтобы они увидели все своими глазами.

Большая часть города не пришла. Большинство людей, должно быть, прячется у себя дома, лишь бы не видеть ничего и не слышать, но достаточно горожан повиновалось воле Роба. В ратуше были обычные люди, которые просто сидели и смотрели, как свершился весь этот ужас.

Кэми внимательно осмотрела лица аудитории, узнавая их, выжигая мысленно в памяти имена тех, кто был там. Она увидела сержанта Кенна, полицейского, который некогда был верным стражем города, теперь же он стоял перед алтарем и охранял мертвое тело лидера города. Она увидела Эмбер и Росса, двух подростков из ее класса, сидящих рядом с чародеями и впитывающих новую силу. Она со страхом искала, отчего перед глазами все то и дело расплывалось, словно организм пытался защитить ее от увиденного, лицо своей матери в толпе.

Клэр там не было. В этом она не подчинилась чародеям. Это было единственным утешением, которое Кэми смогла найти этим холодным утром. Кэми стояла в проходе между полупустыми рядами, и снова обратила свой взор на Роба Линберна.

Она сконцентрировалась, сводя воедино магию, что у нее была, которой она не всегда могла повелевать, и все витражи вокруг Роба взорвались сияющими, стеклянными искрами, став сверкающей пылью. Эта пыль разлетелась по всему каменному полу, и в холодном свете дня осветила дело рук Роба.

— Убийца, — выкрикнула Кэми. — Вот он кто. Вот на кого вы все стояли и смотрели. Он не остановится, пока мы не остановим его.

Собравшиеся повернули к ней лица. Роб приклеился к ней озадаченным взглядом.

Кто-то схватил Кэми сзади, рукой зажал ей рот, прижал к себе, крепко обхватив за грудь.

Она знала, кто это был, знала, что это был не враг, и это было не нападение. Она знала это из-за голоса, раздавшегося у нее в голове.

«Кэми, пожалуйста, пожалуйста, остановись», — молил ее Эш.

Она была лучшим бойцом, чем Эш, но он застал ее врасплох и держал крепко у своей груди, используя все свое отчаяние, чтобы она не вырвалась.

Но хуже всего были его чувства, которые водопадом вливались в ее чувства и подавляли ее: отчаяние из-за желания спасти ее, да, но и отчаяние с полным отсутствием надежды, подпитанное боязнью собственного отца, и сильнейшее ужасное желание убежать и спрятаться. Кэми попыталась высвободиться, и телом, и разумом, но он держал ее очень крепко.

Роб пошел к ней по дорожке каменного прохода. Кэми почувствовала, как Эш задрожал, ощутила его ужас и любовь к этому человеку. Он убрал руку с ее рта и обнял Кэми этой рукой. Теперь он не столько сдерживал ее, сколько цеплялся за нее.

Она не задрожала, даже когда Роб остановился перед ней и легонько погладил ее щеку острием своего ножа. Она почувствовала горячую липкую кровь и острый кончик клинка.

Кэми вздернула подбородок и пробуравила его взглядом.

— Не убивайте ее пока, — как бы между прочим бросил Роб своим последователям. — Она связала себя с другим моим сыном. Но я уже отрезал одного своего сына от нее, освобожу и другого. После этого она мне будет не интересна, и вы сможете сделать с ней все, что хотите.

— О, — сказала Рут, и ее почерневшие волосы вновь порыжели, словно по пеплу разлилось море крови. — Обязательно.

Роб отвернулся от Кэми и Эша к горожанам, сидевшим в зале.

— Мне была дарована добровольная жертва, и мое могущество сильнее, чем когда-либо. Однако, зимняя жертва не была предложена в назначенный день, — сказал он. — Ваша жертва припозднилась. Надеюсь, я преподал всем вам урок, и буду ждать доказательств того, что вы заучили его. Я хочу, чтобы вы продемонстрировали подчинение. В день весеннего равноденствия я хочу, чтобы вы выбрали другую жертву.

Толпа встревоженно зашумела, словно эти люди и правда считали, что сегодняшняя смерть обезопасит их. Кэми услышала плач, дикий и громкий, и увидела жену Криса Фэйрчайлда, рухнувшую в объятия соседки. Роб огляделся по сторонам. Рот его изогнулся, словно он улыбался известной только ему шутке.

— Еще одна жертва, еще один сезон. А потом, даю слово Линберна из Ауримера, в Разочарованном Доле наступит мир и покой.

Роб и его чародеи ушли. Эш повис на Кэми. Она чувствовала спиной, как его сердце бьется в бешеном ритме, даже несмотря на то, что чародеев больше не было в ратуше.

Кэми услышала людской ропот, поднявшийся до низкого потолка и следом выскользнувший из разбитых окон. Он говорил, что у них нет выбора, что все будет в порядке, что в этом есть и свои преимущества, что старые порядки были лучшими порядками, что они никак не могут взять ответственность на себя. Она видела женщину, собирающую локоны волос, чтобы отдать их в качестве символов повиновения лидеру чародеев. Никто не смотрел на покойника на алтаре.

Ей не пришлось слушать это слишком долго, потому что, наконец, появились и остальные. Все они вбежали одновременно: златокудрая Холли; высокий, темный, неизлечимый лодырь Ржавый, и лучшая подруга на свете Анджела. Холли дрожала. Даже Ржавый не выглядел привычно безучастным.

Анджела бросила взгляд на алтарь и скривила губы.

— Чертовы чародеи, — сказала она. — Что за гребаные выходные.

Несколько человек бросили возмущенный взгляд на легкомысленную Анджелу, но Холли едва заметно улыбнулась. Анджела не обратила внимания ни на чью реакцию, потому что была занята обещанием угрозы.

— Эш, отпусти Кэми сейчас же или я тебе врежу по лицу.

Эш отпустил Кэми. Кэми ударила его по руке.

— А я и не знал, что получу в любом случае, какое бы решение не принял, — проворчал Эш, потирая руку.

— Больше никогда не хватай меня так, — высказала ему свое недовольство Кэми. — Или тебе будет прилетать всю твою жизнь.

Она подошла к каменным ступеням, где стояли Анджела и Ржавый, который уступил ей место рядом сестрой, так что она могла слегка опереться на Анджелу. Анджела заглянула Кэми в лицо.

— В чем дело? — спросила она. — Это из-за того, что произошло здесь или дело еще в чем-то?

— Мама, — тихо произнесла Кэми. — Она сказала мне сегодня кое-что про Джареда.

Анджела схватила Кэми за руку и сильно сжала. Этот жест, и выражение лица Холли, дали понять Кэми, что они уже готовы услышать весть о смерти Джареда. Они совсем не выглядели удивленными.

Она перевела взгляд на Ржавого. Он слегка хмурился, закусив губу. Он определенно мучился каким-то вопросом, не зная, стоит ли говорить об этом или нет.

— Кэмбридж, — сказал он, — а нельзя нам уйти куда-нибудь и поболтать?

Кэми последовала за Ржавым вниз по лестнице, прочь из здания, в котором одно за другим рождались обещания, гласившие, что все мужчины будут смиренно встречать обман; из здания, заполненного людьми, которых, как считала Кэми, она знала, просто стоявшими и смотревшими, как умирает человек.

Ржавый двигался быстро, а будучи по жизни лентяем, подобного он никогда не делал. Кэми едва поспевала за ним.

— В чем дело? — спросила Кэми.

Ржавый бросил на нее взгляд через плечо. В его взгляде читалось, что он чего-то страшился, словно он не был уверен, что она все еще идет за ним. Или как будто он был не уверен, хотел ли бы вообще, чтобы она шла за ним.

— Тебя это разозлит, — пророчески заявил он.

 

Глава Вторая

Похороненный заживо

Оба последних раза, когда Роб Линберн открывал тайник, Джаред пытался убить его.

В первый раз Джаред попытался задушить Роба голыми руками, во второй раз он использовал оружие. Когда ты похоронен заживо в стене, у тебя, по сути, небогатый выбор оружия. В распоряжении Джареда имелось только мертвое тело двадцатидвухлетнего Эдмунда Прескотта, светлые волосы которого побелели и свисали паутиной вокруг его серого иссушенного лица.

Джаред дернул Эдмундов рукав, ткань которого давно обветшала. Тело Эдмунда под одеждой высохло — бумажная кожа поверх костей. Джаред сорвал кожу и вырвал кость из предплечья.

У него ушло некоторое время — он не знал, сколько, трудно оценить время в этой темной ловушке — чтобы заточить кость о каменную стену своей тюрьмы. Спрятав кость в рукаве, он принялся ждать.

Роб приподнял его, и Джаред притворился, что он сильнее под кайфом, нежели был. Его голова болталась, и он что-то бормотал о помощи и своей матери. Роб склонился над ним, он выглядел вроде бы даже обеспокоенным.

Джаред выхватил оружие и попытался вонзить кость в горло Роба.

Он застал Роба врасплох, но там было еще несколько чародеев, которые успели схватить Джареда за руку и оттащить. Поэтому вместо зияющей дыры на теле Роба осталась только неглубокая царапина. В следующую минуту чародеи пригвоздили Джареда к полу, он неистово сражался, и гнев Роба хлынул на него вместе с магией, вызвав боль.

Роб схватил Джареда за волосы и начал методично бить его головой о каменный пол.

— Очень изобретательно, мой мальчик, — сказал он. — Я впечатлен. Не пытайся повторять.

Роб оставил тело Эдмунда Прескотта в тайнике вместе с Джаредом, но он больше не пытался повторить свой трюк. Теперь от него будут ожидать нападения.

Еда, которой его кормили, была напичкана чем-то, что делало его сонным и блокировало магию. Сначала он не притрагивался к еде, но стало предельно ясно, что выбора у него нет: либо есть накачанную блокираторами магии еду, либо умереть с голоду. Да и еда позволила дням пролетать быстрее, заполнив их снами и мечтаниями.

Он сидел, прислонившись головой к стене, и дремал, когда дверь в тайник открылась, и на противоположной стене появился бледный квадрат света. Джаред беспомощно попытался поднять себя с помощью магии, словно марионетку Роба, которую он дергает за ниточки.

Дневной свет резал ему глаза: он щурился, и двоившееся лицо Роба казалось почти добрым.

— Ну и как ты сегодня, Джаред? — спросил Роб ласково. — Готов быть почтительным сыном?

Джаред лежал на земле. Он знал, что должно быть, выглядит жалким, грязным, неспособным видеть или стоять: он попытался приподняться на локте, но не сумел справиться и с этим — локоть не слушался.

— Ага, — прохрипел он. — Я буду хорошим мальчиком. Больше не отправляй меня туда.

А потом зрение и слух померкли, последнее, что он увидел, прежде чем в его глазах потемнело, — это гордая улыбка Роба.

Джаред очнулся в своей комнате в Ауримере. Он вспомнил то время, когда эта спальня ему не нравилась, эти ее высокие потолки и роскошные красные бархатные шторы, но теперь она была его собственной: пожелтевшие старые книги, кучей сваленные в углу, его вес придавливал кровать, вся комната была такой же знакомой, как голос тети Лиллиан в коридоре. Каким же потрясающим облегчением было просто лежать на кровати.

Пролежав там некоторое время, он встал. Джаред представлял собой жалкое зрелище. Из-за невозможности двигаться, благодаря малым размерам тайника, его тело очень ослабло, и он ощущал его хрупкость, будто неожиданно постарел. Конечности болели, а мышцы горели, когда он принимал душ: несколько раз он чуть не упал, пока, спотыкаясь, шел в ванную комнату, и только потом рухнул в ванну на когтистых ножках-лапах.

Наконец-то он попал под водную струю, бившую по затекшим мышцам плеч, причиняя боль. Стоять вот так — было равносильно тому, чтобы оказаться под дождем из раскаленных игл, но оно того стоило.

Он хотел избавиться от грязи и запаха тайника, застарелой крови на коже, мерзкой, застойной пыли и запаха высохшего праха Эдмунда. Он соскребал все это с себя, а когда у него не осталось больше сил скрести, он просто стоял под водой, привалившись к стене, пока не осознал, что вода стала ледяной.

Он, пошатываясь, выполз из ванной, побрился, избегая при этом смотреть на себя в зеркало, и выбрал наугад одежду в своем шкафу, которою натянул на все еще мокрую кожу. Одежда была чистой и легкой. Почти ни с чем не сравнимое ощущение. Теперь, когда он был одет, то мог пойти к окну, шторы были раскрыты, и каждая портьера перевязана золотой веревкой. Он развязал шнуры и ослепительный, причиняющий боль глазам, свет, был обезврежен.

Джаред подумал, что он мог бы снова прилечь. Он подошел к другой стороне кровати. Подушка, на которой он лежал, была серой, будто… ну будто кто-то вылез из могилы и оставил после себя могильную грязь на всем, к чему бы ни прикоснулся.

Дверь со скрипом отворилась, и Джаред быстро развернулся, зажав в руке простыни. Он чувствовал себя ужасно слабым, словно загнанный, измученный зверь, заслышавший поблизости хищников.

На пороге стоял Росс Филипс, одноклассник Кэми. Джаред заметил, что Росс выглядел неуверенно, будто стоял перед взрослым чародеем. Это был парень его возраста, независимо от того, какой магией он обладал или на чьей находился стороне.

Росс уставился на него, а затем склонил голову. Это, как понял Джаред, был жест подчинения сыну хозяина.

Он сказал:

— Хорошо, что ты уже встал. Твой отец хочет поговорить с тобой.

Взбираясь по лестнице колокольни, Джареду пришлось сделать несколько остановок из-за тошноты и головокружения, прислоняясь к изгибающейся в темноте стене и переводя дух. И всякий раз ему приходилось делать глубокий вдох и заставлять себя тащиться вверх по лестнице.

Когда он, наконец, добрался до пункта назначения, то увидел, что Роб терпеливо ждал его в месте, где, как утверждает история, когда-то висел огромный золотой колокол, до того, как предок Джареда, Элинор Линберн, сняла его и спрятала от солдат в реке Разочарований. Спустя время его так и не нашли. Руки Роба были сложены за спиной, и он стоял спиной к Джареду, любуясь видом.

Разочарованный Дол лежал перед ним как на ладони.

— Отдохнул? — спросил Роб. Он неспешно повернулся к Джареду, словно ему неожиданно пришло в голову, что тот прямо сейчас мог вытолкнуть его из башни.

И Джаред тоже подумал об этом. Он уже как-то использовал магию, чтобы убить другого своего отца, которого считал настоящим отцом, пока не познакомился с Разочарованным Долом, магией и прочим. Он использовал магию, чтобы сбросить отца с лестницы, чтобы тот свернул себе шею.

Но столкни он Роба, все было бы иначе. Роб был чародеем. Он мог бы приказать воздуху подхватить его или аккуратно опустить на землю. Поэтому Джаред просто кивнул и улыбнулся. Обычно его улыбки настораживали, поэтому Роб на краткий миг опешил, и лишь после по-отечески улыбнулся ему в ответ.

— Мы будем продолжать накачивать зельем твою еду. Надеюсь, ты все понимаешь, мой мальчик, — сказал Роб.

— Ну, это разумно, — заметил Джаред.

— И мы вынуждены ограничить твое передвижение по Ауримеру, — продолжил Роб. — Должен отметить, что печально об этом говорить, ведь когда ты согласился присоединиться к нам, я был необычайно счастлив и горд. Но вижу, что ты не очень-то жаждешь этого, не правда ли?

— Ну, меня слегка принудили, — ответил Джаред. — Ты привел поистине очень весомый аргумент: присоединись или будешь заживо похоронен. Тебе стоит попробовать себя в политике.

Роб рассмеялся, судя по всему, его забавляла дерзость сына.

— Я не собираюсь рисковать, — объяснил он Джареду. — Я понимаю, что ты подчиняешься по большей части из страха. Но я очень надеюсь, что это изменится, когда ты поймешь, что выбрал правильную сторону.

— Ты подразумеваешь сторону, которая победит?

— Эта сторона уже победила, — с сочувствием в голосе сказал Роб, словно сообщал сыну, что Санта-Клауса не существует. — Ауример — мой. Город — мой. Все чародеи Лиллиан мертвы. Со мной больше некому сражаться, и нет надежды для тех, кто захочет попытаться.

— Рад за тебя, — сказал Джаред, глядя куда-то вдаль. — Тогда непонятно, что тебе нужно от меня. Что я должен сделать?

— Будь моим сыном, — ответил Роб. — Будь на моей стороне. Не более. Хотя, ты можешь придумать нечто, что бы ты хотел сделать.

— О, — сказал Джаред, — я так и сделаю.

Он сосредоточил свое внимание на Робе, холодно и неотвратимо, и увидел, как Роб моргнул. Но Роб быстро собрался и хлопнул Джареда рукой по плечу, пронзив болью все тело Джареда этим сердечным жестом. Но тот стиснул зубы и выдержал это испытание.

— Я знаю, что тебя растили обычным человеком, и тебе потребуется больше времени, чтобы должным образом обдумать свое положение. Но наверняка, уже есть преимущества, которые ты можешь оценить, будучи на моей стороне. Вот одно: если ты борешься против меня — тебе не победить. Но если ты со мной заодно, как мой возлюбленный сын, тогда ты сможешь выбрать себе тех людей, о которых хочешь позаботиться. Я не буду мешать.

— Как интересно, — сказал Джаред.

— Например, девчонка Прескотт, — предложил Роб. — Ее родители хорошие люди, верные мои последователи. Я не сомневаюсь, что ее можно вразумить. Прескотты — прекрасная семья.

— Да ты, похоже, влюблен в них.

— Ты о бедняге старине Эде? — спросил Роб. — Он просто стоял между мной и тем, что я хотел. Ничего личного.

Эдмунд Прескотт был парнем его тети Лиллиан. И Роб его убил за это. Вся семья Прескотт считала, что Эдмунд сбежал. Холли никогда не видела своего дядю. Он умер задолго до ее рождения, и никто, кроме Джареда, об этом не знал.

Джаред провел довольно много времени в том тайнике, смотря в лицо пропавшему парню, прежде чем они накачали еду наркотиком и Роб снова открыл дверь. Он очень ясно представлял себе все гамму чувств, пережитую Эдмундом, пока тот не умер.

— Страшно представить, что ты начнешь вытворять, если это будет личным, — сказал Джаред.

Роб снова рассмеялся от души, и по-отечески обнял Джареда за плечи. Джаред помнил те времена, когда Роб ему казался отцом, которого у него фактически никогда не было, но которого он так хотел иметь, когда ему отчаянно хотелось испытать такую привязанность и одобрение.

— Это правильно, что ты боишься, — сказал со смехом Роб все еще теплым голосом. — Я, правда, нахожу, что девчонка-источник чересчур назойлива.

Джаред знал, как держать удар и не показывать, что ему больно. Он холодно посмотрел на Роба.

— Ты убил мою мать за то, что она помешала твоим планам. Не проси меня поверить, что ты позволишь Кэми спокойно жить.

— И в мыслях не было, — сказал Роб. — Она поработила обоих моих сыновей в разное время, и постоянно пытается мутить воду. Но, если ты хочешь оставить ее себе, то не вопрос.

Теперь настала очередь Джареда смеяться. По колокольне разнесся его нервный голос.

— Предлагаешь, чтобы я посадил ее в застенки вместе с Эдмундом Прескоттом?

— Этот вариант был бы предпочтительнее, — заметил Роб. — Но ты можешь поступать с ней так, как тебе заблагорассудится, пока она будет под контролем. Пока ты не решишь заселить ее в одну из спален Ауримера.

Роб был не дурак, думал Джаред, или, возможно, это было просто невероятно очевидно, на что Джаред пошел бы ради Кэми, а он бы пошел на что угодно, лишь бы она осталась жива.

Он ничего не сказал.

Роб сжал его плечо, когда они сплоченно взирали на Разочарованный Дол. Город лежал в долине, будто что-то хрупкое и драгоценное на ладони великана. А ведь великан может в любой момент сжать руку в кулак и раздавить его.

— Ты еще ничего не знаешь, — сказал Роб. — Ты себе даже вообразить не можешь, что я уготовил на будущее. Столько людей умрет. Но те, кого ты любишь, будут жить. Все, что тебе нужно, быть моим сыном, и я знаю, что ты можешь им быть.

Эш никогда не был сыном, который мог совершить убийство без колебаний и сожалений. Он не мог просто убить, и убить жестоко.

— Думаю, это я смогу, — медленно проговорил Джаред.

— Узнаю своего мальчика.

У Джареда не было выбора. Возможно, он никогда и не был никем иным.

Роб спустился с ним из колокольни в портретную галерею, терпеливо придерживаясь темпа Джареда. Он прогулялся с ним по Ауримеру, будто приобрел гиену и хотел посадить ее на поводок, как бы выставляя перед всеми напоказ свою новую экзотическую игрушку.

В Ауримере повсюду висели зеркала, которые Джаред так ненавидел когда-то. Отражающая поверхность зеркал была золотистой, а не серебряной, будто они были отлиты из золота, меди или бронзы. Их рамы были сделаны из кованого железа, причудливое переплетение которого превращалось в башни и профили утопленниц, окруженных речными водорослями и цветами. Вообще-то, это была одна и та же женщина, которая тонула снова и снова.

Джаред видел отражение за отражением. Он видел, как они выглядели, пока шли вместе: Роб — гордый отец и великодушный правитель, чьи волосы обрамляли его голову будто венцом. А парень с коллоидным шрамом и пустым взглядом рядом с ним, с лицом землистого оттенка, в черной рубашке, несомненно, его сын. Джаред больше не ненавидел зеркала Ауримера: они показали ему именно то, что он хотел увидеть.

Он видел то же отражение в глазах медноволосой девочки из класса Кэми по английскому, одной из здешних чародеев, которая сидела с ними за ужином. Она посмотрела на него и ее глаза расширились от ужаса.

Джаред поднял бокал, и его губы медленно растянулись в улыбке. Он подумал, что она упадет в обморок.

Он склонился к передней части стола, где сидел его отец, с Джаредом по правую руку от себя, и сказал Робу на ухо:

— Она очень хорошенькая.

— Эмбер? — спросил Роб, достаточно громко, поэтому Джаред был уверен, что Эмбер наверняка расслышала. — Ты о ней, не так ли? И она с тобой одного поля ягода. — Он еще больше повысил голос. — Уверен, Эмбер с радостью обучит тебя магии, которую тебе еще только предстоит узнать. Правда, Эмбер?

Эмбер безропотно кивнула. Росс Филипс, сидевший на другом конце стола, пробуравил взглядом Джареда. Но если бы взглядом можно было убить, то Джаред уже убил бы каждого в этой комнате, не предоставив Россу не единого шанса.

Роб толкнул свой стул назад и встал, поднимая бокал.

— Я надеюсь, что все вы поднимете бокалы, чтобы поприветствовать моего сына в Ауримере, — сказал он громогласно.

Потолок в обеденном зале был изогнутым, формируя полую фигуру, которая образовала снаружи на крыше купол. Из центра купола на толстой цепи свисали люстры. От голоса Роба крошечные золотые листья, по форме больше напоминающие кинжалы, свисающие с люстры, заколыхались и издали звук, похожий на перезвон колоколов вдалеке.

Джаред склонил голову в знак благодарности, когда все гости за ужином подняли бокалы. Затем он сыграл в игру с самим собой, в которой взглянул на каждого гостя по очереди, чтобы понять, сколько из них отведут взгляд.

Оказалось, что все. Никто из них не хотел встречаться с ним глазами.

Роб сел и посмотрел на тарелку Джареда. Джаред кивнул и послушно начал есть, порезав еду на мелкие кусочки и глотая так, чтобы это было видно, не делая ни малейшего усилия, чтобы как-то избежать процесса поглощения пищи.

Роб улыбнулся ему, словно тот был паинькой.

— Ешь, а то у тебя нездоровый вид. Мы же не хотим, чтобы ты заболел, — сказал он.

— Я правда чувствую усталость после погребения заживо, — заметил Джаред, и сделал большой глоток клюквенного сока.

Когда он поднялся из-за стола, его качало, поэтому ему пришлось уцепиться за край столешницы, чтобы не упасть. Роб положил его руку себе на плечо, и Джаред привалился к Робу.

— Давай доставим тебя в твою комнату, — сказал Роб.

Джаред позволил Робу перекинуть свою руку через его шею, и провести его по обеденному залу, через коридор и вверх по лестнице, по коридору к комнате Джареда. Джаред почти висел на своем отце, спотыкаясь по дороге: раз, второй, третий, и каждый раз был быстро подхвачен своим отцом.

Поэтому, когда дверь закрылась за ними, и Роб потащил его в сторону кровати, Джареду не составило труда вцепиться одной рукой в рубашку Роба, и другой, как можно сильнее, врезать ему в лицо.

Роб вскрикнул, вернее, издал возглас, как бы в знак протеста действиям сына, а Джаред свободной рукой схватил позолоченную веревку от шторы, которую он прятал под своей подушкой и накинул ее на шею Роба.

У него было всего лишь мгновение, чтобы перекинуть веревку и затянуть ее на шее Роба. Тот вцепился в Джареда, его руки оставались сильными, даже когда лицо налилось синевой, и Джаред уперся в него коленом, одновременно с этим ударяя Роба об сияющее изголовье кровати, сделанное из древесины орешника.

Когда Джаред впервые увидел эту причудливую кровать, то счел ее нелепой. Но сейчас он изменил свое мнение.

Он пригвоздил Роба к кровати, и все, что ему оставалось делать, — это стягивать веревку все туже и туже. Глаза Роба вылезли из орбит и налились кровью. В его взгляде читалось замешательство.

— Вот интересно, и почему это твоя магия не работает сейчас? — ухмыляясь, спросил Джаред сверху. — Возможно, я наклонился к тебе и прокомментировал красоту девчонки лишь для того, чтобы поменяться с тобой бокалом. Такие проблемы возникают, когда сидишь рядом с кем-то, чья еда накачана наркотой. Да, папочка, у меня тоже нет магии, но это и не важно. Я рад убить тебя по старинке.

Роб закашлялся, его лицо уже приобрело фиолетовый цвет. Джаред переживал, вдруг он дрогнет или почувствует сожаление, но вместо этого он испытал необузданное возбуждение. Может быть, он и не выберется из этого дома, но и Роб будет мертв, и она будет спасена, весь город будет спасен. И это будет его рук дело.

Вдруг перед его глазами возникла чернота. Он попытался удержать веревку, но та, словно вода, просочилась сквозь его пальцы, и волна тьмы с новой силой нахлынула на него.

Совершенно не представляя, как он сюда попал, Джаред неожиданно обнаружил, что сидит на полу. Его тошнило, он хватал ртом воздух, и все плыло перед глазами.

Роб стоял над ним.

— Отличная попытка, Джаред, — сказал он, когда чернота приблизилась. Джаред с холодным удовлетворением отметил болезненный хрип в голосе Роба. — Но я не настолько тебе доверяю, чтобы оставаться с тобой наедине. Какая жалость. Для тебя. Боюсь, сынок, тебе придется сейчас несладко. Ты должен выучить урок.

Тьма поглотила Джареда.

Когда он очнулся, то снова оказался в тайнике, за высокими стенами вокруг, в кромешной тьме. Ему никогда вновь отсюда не выбраться, он проиграл.

Вместо того, чтобы плакать или кричать, он сосредоточился на сморщенном теле Эдмунда Прескотта, его белой, поникшей голове и сером профиле.

— Эй, приятель, — прохрипел Джаред, — соскучился по мне?

Звук собственного голоса напугал его. Он отвернулся от Эдмунда, прислонив лицо к холодной, каменной поверхности своей могилы. Это не важно, подумал он, зажмуривая глаза и прижимаясь кожей к стене так сильно, что почувствовал, как его собственный череп терся о камень.

Теперь уже ничто не имело значения, все очень скоро закончится. Ему осталось здесь недолго. Роб довольно скоро устанет пытаться перетащить его на свою сторону, а все остальные, вне Ауримера, должно быть, уже считают его мертвым.

Никто вне стен Ауримера никогда не узнает, что все не так. Хотя, ему очень хотелось, чтобы у него получилось убить Роба ради нее.

Ей, наверное, было жаль, что он умер, но она, вероятнее всего, предпочла бы, чтобы умер он, нежели ее младший брат. И теперь у нее есть Эш. С ней все будет в порядке: с ней все будет даже лучше, чем просто в порядке, и еще лучше без него.

Он должен был сосредоточиться на этом. Последние мгновения в западне тьмы, в западне с мертвецом, значили меньше, чем ничего. Они даже не были настоящими. Они происходили с кем-то другим, кто уже умер. Хотя, она была настоящей, настоящей где-то там, в мире и в свете. Если бы ему сказали, загадай что хочешь, он бы пожелал ее, чтобы она была настоящей. Она уже была таковой. Он слышал ее смех, который звучал во внешнем пространстве, а не у него в голове, этот изумительный, непостижимый звук, и видел нежные, сокровенные черты ее лица и губ. Она не исчезнет, когда его не станет. Его желание исполнилось, ему бесконечно повезло. Он все стерпит, потому что это не сравнить с дарованным ему чудом.

Это не имеет никакого значения.

Джаред очнулся от скрежета ножа.

Он моргнул, просыпаясь. Его мышцы были напряжены, и он понял, что его сковали магией, да так, что он даже шевельнуться не мог, сколько ни сопротивлялся с неумолимым давлением.

Он лежал на каменной плите и узнал полутемные арки и имена, вырезанные на камне. Как-то раз его сюда притаскивала тетя Лиллиан, прежде чем он успел отказаться от экскурсии на основании того, что здесь довольно жутко.

Он ошибался, когда искал похищенного брата Кэми в этом доме и думал, что в Ауримере не было никаких подземелий и темных тайников.

Одну из резных плит приподняли с пола, чтобы превратить в столешницу, к которой он был прикован. И именно сейчас он осознал, что у этих плит наверняка имелись темные полости под ними, чтобы было куда сложить кости Линбернов, отодвинув крышку.

Он считал это место небольшой семейной часовней. Но оно оказалось не столь невинным.

Это был семейный склеп.

— О, глазам не верю, — сказал Джаред. — Я буду похоронен заживо в другом месте?

— Заткнись, — пробормотала Эмбер, медноволосая девчонка с ужина.

Он увидел, что она держала в руке один из ножей Линбернов; в его золотом клинке отразились крошечные, размытые точки пламени свечей. Должно быть, именно она разрезала его рубашку.

— О, собираешься осквернить мое тело? — поинтересовался Джаред. — Тогда я выбираю захоронение заживо.

— Поверить не могу, ты, похоже, никогда не затыкаешься, — проговорила Эмбер напряженным шепотом.

Джаред поднял ужасно тяжелую голову и как следует оглядел склеп. В нескольких массивных кованых канделябрах горели свечи, пламя которых странным образом преломляло его зрение, рисуя оранжевые пятна на камне и освещая имена его предков. Возле стены стояла красноволосая женщина, которая наблюдала за ним. И мужчина с зелеными, как у Холли, глазами.

У дверей склепа стоял Роб Линберн. Другой нож Линбернов был у него за поясом.

Джареду пришло в голову, что его собираются принести в жертву, что его кровь послужит подпиткой их могущества, и они обрушат всю свою силу на тех, кого он любил, и его последней мыслью будет только боль.

Если таков был их план, то он ничего не мог с этим поделать. Вот он — совершенно беспомощный — идеальная жертва.

Джаред повернулся лицом к списку умерших Линбернов. «ДА ПОЧИЕТ В МИРЕ» — увидел он в огне свечей: Покойся с миром, будто обещание, а ниже, под именем Эмили Линберн, умершей в 1800 году, длинную эпитафию:

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

— Я не готов, — пробормотал Джаред.

У него не было другого выбора, кроме как быть готовым. Может быть позже, они похоронят его здесь, в отличие от Эдмунда Прескотта. В конце концов, он был Линберном.

Ему было интересно, куда Роб дел его мать.

Вокруг Джареда низко, над могилами, на уровне мерцающего света, начал усиливаться хор голосов. Он не мог толком разобрать слов, но среди них определенно присутствовали «золото» и «связывание», но он не мог понять, какова была конечная цель.

Роб уже дал ему понять, что накажет его.

— Ты даже не представляешь, что грядет, — сказал Роб Джареду, его голос был единственно ясным в склепе. — Совершенно не представляешь.

Тени заслонили свет свечей, когда Роб вошел внутрь склепа, и его последователи двинулись вслед за ним, смыкая круг, в центре которого находился Джаред. Большая часть лиц, окруживших его, была ему знакома: сержант, как-то раз допрашивавший его в полицейском участке, родители Холли, Росс Филипс и продавец из лавки с безделушками «Кристалл». Джаред покупал там как-то блокнот для Кэми, но так и не набрался смелости, чтобы отдать его ей.

Роб достал золотой нож из-за пояса и аккуратно приставил его кончик к оголенному плечу Джареда. Сначала его заставил дрожать холод от острия ножа, а потом и боль, которая последовала за соприкосновением металла с кожей.

Джаред почувствовал, как обжигающий клинок, заскользил по животу. Он пытался заставить себя не смотреть вниз, но не смог удержаться и бросил быстрый испуганный взгляд на свое тело. Ножи мерцали в свете огня, вонзаясь в плоть. На его груди заблестели две кровавые тонкие полосочки.

— Эмбер, следуй рисунку, — сказал Роб. — Ты знаешь, что должна делать.

Эмбер опустилась на колени на каменный пол и посмотрела на Джареда широко распахнутыми, умоляющими глазами. Тише, чем шипение горящей свечи, так тихо, что Джаред почти подумал, что ему это показалось, она прошептала:

— Мне жаль.

Роб прикоснулся к щеке Джареда, попытавшись взять его лицо в свои ладони, но Джаред вздернул подбородок и отвел его.

— Мальчик мой, — нежно произнес Роб, — ты выучишь урок.

Он кивнул Эмбер, и они оба подняли ножи. Языки от пламени свечи отразились на лезвии клинков, заставляя их сверкать и переливаться золотом: Джаред увидел, как они горят, когда ножи погрузились в него.

Вместе с двумя дорожками, прорезавшими его плоть, тело пронзила агония. Джаред взревел, как зверь. Все чувства затмила боль. Боль заглушила и сожгла все, за что он пытался цепляться мысленно.

Это продолжалось снова и снова. Ему не оставили ничего, кроме боли.

 

Глава Третья

Отчаянные меры

— Ржавый, — сказала Кэми, — Так ты собираешься говорить со мной или нет?

Он, Кэми и Анджела были на кухне Монтгомери. Холли тактично убралась подальше, а вот Эшу Анджела категорически запретила переступать порог ее дома.

— Собираюсь, собираюсь. — Ржавый пожевал нижнюю губу. — Трудно, когда не знаешь, как сказать. Дамам, если ты джентльмен, нужно плохие новости преподносить аккуратно.

Что такого хотел сказать ей Ржавый, требующее такой щепетильности? Было еще что-то? Все, кому не лень, то и дело пытались сообщить ей то, что сегодня утром уже сказала мама.

Джаред Линберн мертв.

Кэми прижала руки к спинке стула, да так сильно, что железные петли больно впились в ладони.

— В чем дело? — выдавила она сквозь онемевшие, не желающие разжиматься губы. Она хотела знать правду. Она не была трусихой и не собиралась прятаться от чего бы то ни было, даже сейчас.

— Ржавый! — сказала Анджела, ее голос был резок. — Ты только расстраиваешь ее.

— Кэми, нет, — сказал Ржавый, и вихрем бросился от смузимашины к ней. Он определенно хотел заключить ее в объятия, но она отстранилась, отвергая ощущение спокойствия, которое они могли бы принести. Тогда Ржавый нежно взял ее за руки. — Кэми, — сказал он. — Нет. Он жив. Прошлым вечером он был еще жив.

Чувство облегчения было настолько сильным, что Кэми захотелось упасть в обморок. Почва поплыла у нее из-под ног. Именно поэтому, предполагая такое развитие событий, Ржавый держал ее за руки. У Кэми было довольно парней, которые сегодня только и делали, что поддерживали ее: она не собиралась разваливаться на части.

— Откуда ты знаешь?

Ржавый на краткий миг засомневался, стоит ли отвечать, но, посмотрев на нее, порывисто сказал:

— Помнишь девчонку по имени Эмбер Грин, чародейку?

— Чародейку, с которой ты выпивал, потому что ты у нас — братан всех симпатичных злых людей? — поинтересовалась Анджела. — Мой собственный брат. Братан зла. Я с трудом несу бремя этого позора.

— Чего?! — сказал Ржавый. — Но я ведь не такой! Я типа Маты Хари.

К Кэми медленно начала возвращаться чувствительность в конечностях. Он был жив: ей хотелось бежать к нему, так быстро, насколько позволяли ее ноги, и кричать в небо от радости.

Вместо этого она ответила Ржавому неуверенной улыбкой.

— Значит, ты отправляешься к врагу и исполняешь танец живота перед ним, пока он не выложит информацию?

— Типа того, — сказал Ржавый. — Разве что вместо танца живота, Эмбер нужно было подставить плечо и проявить сочувствие. И, мне кажется, тот факт, что данное мужское плечо не лишено привлекательности, никому не навредил.

— Замечу, что это к тому же еще и чертовски скромное плечо, — сказала Анджела.

Ржавый пожал плечами и улыбнулся в ответ Кэми, удовлетворенный и, очевидно, довольный тем, что она улыбалась. Его тон был несерьезным, но глаза светились спокойствием и дружелюбием.

— Не было больше, со времен Короля Артура и Супермена, на земле еще таких красивых и мужественных плеч. Разве она могла сопротивляться? Может быть, кто-нибудь из вас, дамы, хочет испытать их? Кэмбридж?

— Пас.

— Мои надежды разбиты, но я продолжу свой рассказ, — сказал Ржавый. — Эмбер не спешила выкладывать мне хоть что-нибудь о Джареде, но ей кажется, что Розалинда мертва, хотя она не сказала того же о Джареде. Я не хотел давить, поэтому выступаю соло. Вы обе очаровательные дамы, но напористые. Очаровательно напористые, — добавил он поспешно, когда на него уставились две пары глаз.

— Твои плечи и удача сослужили тебе верную службу; ты определенно очень подходишь для этой работы, — сказала ему Кэми. — Я приветствую твою инициативу, а теперь, пожалуйста, просто скажи, что случилось с Джаредом.

Ржавый колебался, и по телу Кэми пополз липкий страх, проникая внутрь и сковывая кровь льдом. Ее посетила дикая, дурацкая мысль, будто кто-то пытается сделать у нее в жилах «маргариту» из ее страха. Она схватила Ржавого за руки, точно так же, как он схватил ее, и не отпускала.

Ржавый сделал глубокий вдох и сказал:

— Роб замуровал его заживо. Он пичкал Джареда наркотиками, чтобы заблокировать его магию и вытаскивать его иногда из заточения, а вчера он позволил Джареду выйти почти на целый день. Вот, что заставило Эмбер прийти ко мне.

Кэми не собиралась зацикливаться на всем том ужасе, о котором Ржавый ей рассказал. Она не позволит этому кошмару ее раздавить. Ей нужно сосредоточиться на том, что, по словам Ржавого, Джареда освободили.

— Эмбер пришла к тебе, потому что Джареда выпустили? — спросила она, и услышала, что ее голос прозвучал тонко и зло, когда как она думала, что она «сама прагматичность». — У нее есть какие-то моральные возражения против захоронения людей заживо?

— Она сказала, что Джаред выглядел ужасно, — сказал Ржавый. Казалось, он тщательно подбирал слова. Кэми хотелось огрызнуться и выпалить:

«Возможно, это результат погребения заживо», но она понимала, что должна сохранять спокойствие и слушать Ржавого, продолжавшего рассказ: — Не только больным и бледным, но его глаза были… в общем, будто он был слегка под кайфом. Он пытался задушить Роба веревкой от штор, и Роб посадил его обратно в застенки.

Мысль, что Джаред был не свободен, что его замуровал где-то собственный отец, и он был по-прежнему в ловушке, страдал и медленно сходил с ума, была сродни удару под дых. Кэми попыталась дышать, несмотря на тошноту, накрывшую ее следом.

— Это не все, Кэми, — сказал Ржавый так нежно, словно ей требовалась минута-другая, чтобы она перевела дух.

— Продолжай, — велела Кэми.

— Они вывели Джареда из застенков и пытали, — сказал Ржавый приглушенным голосом. — Роб велел Эмбер помогать ему, он дал ей один из клинков Линбернов. А потом он отнес Джареда…

— Дай, угадаю, — сказала Анджела. — Его вернули обратно в нору.

Теперь была очередь Ржавого и Кэми уставиться на Анджелу, но Кэми тут же перестала таращиться на Анджелу, как только увидела ее лицо. Анджела была бледнее обычного. Она выглядела так, будто ее вот-вот стошнит.

У каждого из них был собственный способ справляться с ситуацией.

Мне следовало догадаться, подумала Кэми. Я знала. Я знала, что он не мертв, но я слушала каждого встречного, который твердил мне обратное, я слушала Эша, а он все это время был жив, и ему нужна была помощь.

— Эмбер была очень расстроена, — сказал Ржавый, продолжая говорить медленно и спокойно, не обращая внимания на возглас презрения, который издала Кэми, не сумев его подавить. — Она была так расстроена, что позвонила мне и попросила прийти к Ауримеру. Она провела меня внутрь, и мы сели в саду и там разговаривали. Она плакала. Она совсем не соображала. Она взяла меня за руку, а так как я соприкасался с ней, с одним из чародеев Роба, я смог пройти через огонь.

Они должны пробраться туда.

Надежда и ужас переплелись и сковали Кэми грудь тугими веревками, но она также чувствовала взмывшую к небесам радость Эша, а ведь совсем недавно он потерял всякую надежду. Она обнаружила, что улыбается и сжимает руки в кулаки.

Она посмотрела на Ржавого. Он выглядел озабоченным. Он не сдался и не впал в отчаяние. Он был инициативен, заставил девушку выслушать себя, и его усилия не пропали даром.

— Спасибо, что рассказал мне, — сказала она ему. — Спасибо, что все это разузнал. Ты самый лучший и красивый мужчина на свете.

— Прекрати, ты меня смущаешь, — сказал Ржавый. — Разве что под словом «прекрати» я подразумеваю «прошу тебя, продолжай».

— Ты в курсе расписания Эмбер? — спросила Кэми, припоминая разговор о подготовке молодых чародеев, который она подслушала в аббатстве Монксхуд, в доме детства Роба. — Она, должно быть, тренируется в Ауримере. Ты знаешь, когда она соберется туда в следующий раз?

— Через пару часов, — сказал Ржавый.

— Тогда я проведу эти часы за сборами и подготовкой Эша, — сообщила Кэми. Она на секунду замешкалась, а потом протянула руку и положила ее на предплечье Ржавого. — Ржавый, ты единственный, кому я могу доверять. Я вынуждена попросить тебя пойти со мной.

Ржавый улыбнулся ей.

— Нет, Кэмбридж, ты не должна. Тебе не нужно меня просить. Никогда. — Не сумев ничего с собой поделать, она засияла от счастья. Она была ему так благодарна, а он отвел взгляд и зевнул лениво и беспечно, почти убедительно. — А я собираюсь следующие несколько часов проспать, чтобы набраться сил для своей следующей шпионской миссии, а ты можешь заниматься, чем собиралась. Что ты на это скажешь?

Кэми поднялась на носочки, чтобы поцеловать его в щеку. Он слегка выпрямился, и она угодила губами в его челюсть и темную щетину.

— Спи спокойно, дорогой, — сказала она ему. — И еще раз, от всего сердца: спасибо тебе.

Но она не произнесла вслух: «Я знаю, что ты сделал это ради меня».

— Я тоже собираюсь вздремнуть, но избавь меня от демонстрации своей физической привязанности ко мне, — заявила Анджела. — Не хочу ее чувствовать на своей футболке.

Кэми снова поймала себя на том, что колеблется. Небольшая группка может быстро проникнуть в дом и так же быстро убраться из него. Она не хотела задумываться над тем, что случится с людьми без магии, если их обнаружат.

— Анджела, ты и Холли не идете.

Анджела закатила глаза.

— Холли идет, и я иду, — сказала она. — Не будь глупее, чем ты есть. Я не отпущу тебя одну, без меня, как идиотку, навстречу опасности. Кто знает, что может случиться?

— Я знаю, что случится. Мы пойдем в Ауример, — сказала Кэми и почувствовала, что мужество с каждым произнесенным словом, крепло все сильнее и сильнее. — Мы спасем Джареда.

«Кэми, придется подождать», — уговаривал Эш.

— Неа, я так не думаю, — сказала Кэми.

Эш и Холли появились быстро. Они шли вместе, склонив светлые головы друг к другу, разговаривая под тенями каштанов. Холли выслушала историю Кэми и бросила взгляд на Анджелу, чтобы убедиться, что та в деле, а потом кивнула.

И только мальчишки вели себя как тряпки.

— Нам нужно поговорить с моей мамой, — сказал Эш.

— И не собираюсь, — ответила Кэми. — Она и не подумает рискнуть. А я собираюсь это сделать сегодня.

— Вообще, не хочу этого признавать, но, похоже, стоит прислушаться к Блондинчику, — сказал Ржавый. — Ты кое-чего не понимаешь про Эмбер, Кэмбридж. Она ужасно боится Линбернов. У меня ушла куча времени, чтобы убедить ее доверять мне, и даже тогда единственное, чего я от нее добился, — чтобы она говорила. Она не станет нам помогать. Она в ужасе от Лиллиан, поэтому, может, только Лиллиан нам и поможет.

— А ты кое-чего не понимаешь про меня, — сказала Кэми, бросив многозначительный взгляд на Эша и Ржавого. — Джаред там подвергается пыткам. И Эмбер нам поможет. Я просто не дам ей иного выбора.

По словам Ржавого, Эмбер каждый день в полдень брала уроки верховой езды, а потом шла в Ауример учиться магии и пресмыкаться перед Робом. Пытки ночью, подумала Кэми, человеческие жертвоприношения утром, занятия для укрепления здоровья днем. Что же по расписанию вечером?

Что бы там ни было, ее ждет сюрприз.

«Ты со мной или нет?» — спросила она Эша.

«Я с тобой, — сказал Эш. — Ради Джареда. — Он помолчал, и добавил. — Приятно чувствовать… что ты стала чуть счастливее».

Эш тоже чувствовал себя чуть счастливее, и Кэми испытывала по этому поводу чувство гордости. Прежде у Эша не было ни с кем связи, и хотя она старалась держать свои мысли отдельно от его, каждая ее эмоция не оставалась незамеченной для него, как шторм для того, кто прожил всю свою жизнь в спокойном климате. Она не щадила его, и это повергало его в мрачное расположение духа. Может быть, это была ее вина, что они оба были несчастливы.

Но обо всем по порядку, и на первом месте спасательная операция. Она может подобреть по отношению к Эшу после того, как Джаред будет в безопасности.

Сейчас она была единым целым с Эшем, между ними бурлили напряженность и тревога. Они словно обладали общим сердцебиением. Холли снова посмотрела на Анджелу. Анджела ждала, ее тело было натянуто как струна. Она заметила взгляд Кэми и кивнула.

— Я с Кэми, — сказала она.

Кэми одобрительно кивнула.

— Потому что мы лучшие подруги навсегда.

— К тому же, чем дольше Джаред остается там, тем сильнее он сойдет с ума, — заметила Анджела. — Давай признаем, что он с самого начала-то не был паинькой, не говоря уж о ведении здорового образа жизни.

Она сказала это с выверенным количеством нежности, и ее определенно тошнило от лепета Ржавого. Кэми была рада: она никогда не сомневалась насчет чувств Анджелы, которые та испытывала к Джареду.

Это был первый теплый день февраля или он только казался теплым, потому что Кэми вспотела. Ее кожа стала горячей и липкой. Покрывшиеся почками деревья не предлагали ей никакой полезной тени, и окружение друзей тоже никак не помогало. Может быть, Анджела поймет, что она должна это сделать. Никто другой не поймет.

«Что ты собираешься делать?» — спросил Эш.

Кэми услышала негромкие шаги по дорожке к усадьбе.

«Мне жаль, — сказала она Эшу, — тебе меня не остановить».

Эмбер Грин появилась в клубах пыли, которые сама же и поднимала в воздух, пока шла. На ней все еще был костюм для верховой езды, волосы, выбивающиеся из-под бархатистой черной шляпы, сияли в лучах солнца как новенькая монетка.

Кэми подумала о монетке, которую отослала Джареду, когда они были детьми, и которую он после, не снимая, носил на шее. Она подумала о маме, из-за страха позволившей случиться множеству ужасных вещей.

А эта девушка совершила поистине чудовищные вещи то ли из-за страха, то ли из желания стать могущественнее. Кэми было наплевать на причины Эмбер. Она упустила возможность притязать на жалость, после того, как взяла в руки нож. Кэми должна его спасти, и она остановит чародейку и всех, кто попытается сделать ему больно.

Эмбер увидела толпу в тени деревьев и замерла, как вкопанная. Хлыст и кошелек, что она держала в руках, упали в пыль.

Может быть, она испугалась, или была довольно глупа, чтобы не использовать хлыст в качестве оружия. Может быть, будучи чародеем, она понимала, что ее лучшим оружием являются руки, которые нужно освободить.

— Привет, — произнесла она неуверенно. Она перевела беспокойный взгляд с Эша на Кэми (магическая угроза) и наконец, остановилась на Ржавом, не призывая на помощь, но с осознанием предательства и обещанием мести.

Кэми вспомнила, как это — не обладать магией, страдать и быть напуганной этой девушкой. Ржавый храбро приблизился к ней и попытался разговорить ее. У Ржавого не было магии: Эмбер, судя по всему, сочла его беспомощным. Но Ржавый не был беспомощным, именно он привел ее сюда, к этому моменту.

— Я хочу дать тебе шанс, — сказала Кэми, делая шаг вперед к Эмбер. — Я знаю, что ты все это ненавидишь, и я знаю, что ты напугана. Но ты должна понимать, что Джареду нужна помощь. Ему страшно, он совсем один и ему больно, в этом отчасти виновата и ты. Нам не пройти сквозь огонь без чародея Роба. У тебя есть шанс спасти Джареда. Воспользуешься ли ты им?

— Роб убьет меня, — сказала Эмбер, отступая назад.

Кэми почувствовала, как она попыталась вызвать ветер себе в помощь. Однако Кэми легко пресекла ее начинания, словно сдувая струйку пара, клубящуюся над чашкой с горячим чаем.

— Мы притворимся, что заставили тебя, — проворковала она так нежно, как умела, ради Ржавого, ради Холли, ради Эша, в том числе и ради себя. Она не хотела вредить Эмбер.

Но она сделает это, если будет вынуждена. Ради Джареда.

Эмбер сощурилась на вкрадчивый голос Кэми, будто любой, кто пытался добиться своего убеждением, а не силой, был слаб априори.

— Я не могу рисковать, — сказала она с внезапной решительностью. — Джаред — не моя проблема. И ты пожалеешь, если попытаешься сделать его своей проблемой, — добавила она, обращаясь к Ржавому.

Ржавый встретил ее взгляд спокойно.

— Я так не думаю.

Эмбер перевела взгляд на Эша. Линберн. Еще один. А потом сделала несколько шагов вперед, отталкивая Кэми.

Кэми схватила ее за запястье.

— Это ты пожалеешь.

Эмбер попыталась высвободиться из хватки Кэми, дернув рукой. Но Кэми не отпустила, и Эмбер, посмотрела на нее сверху вниз, удивленно и почти обиженно.

— Я давала тебе шанс, — сказала Кэми. — А теперь я беру свои слова обратно. Если на тебя можно воздействовать только принуждением и страхом, то можешь начинать меня бояться. Ты поможешь Джареду.

Эмбер ударила Кэми в лицо горячим потоком воздуха. Удар был быстрым. Кэми показалось, будто огонь ей влепил пощечину.

— Нет.

Кэми стиснула пальцы вокруг запястья Эмбер так сильно, что та вскрикнула от боли, но потом умолкла.

Ее волосы начали потрескивать, потому что медленно занялись огнем. Пламя, в свете солнца, лизало ее волосы синими и красными языками. С ее губ сорвался слабый, булькающий звук, звук воды, заполняющей легкие, пузырьки, формирующиеся на ее губах, по мере того, как пламя окружало ее волосы.

«Кэми, что ты творишь? Кэми, остановись!» — вскрикнул Эш, и Кэми почувствовала его ужас, который прошел через ее тело, и увидела его отражение на лицах друзей, которых она любила. Ужас Эша встретился с ее собственным, наслоился, выстраивая башню кошмара, но она не хотела останавливаться.

Эмбер порывисто замахнулась на Кэми свободной рукой, но Кэми перехватила и ее, подходя к Эмбер вплотную, теперь держа ее за обе руки.

— Что ты предпочтешь, колдунья? — поинтересовалась Кэми. — Утонуть или сгореть?

Эмбер отчаянно замотала головой, и Кэми убрала пламя и впустила воздух в легкие Эмбер, чтобы она могла говорить.

— Ладно, — огрызнулась Эмбер. — Ладно. Я помогу.

— Большое тебе человеческое спасибо, — сказала Кэми.

 

Глава Четвертая

Дева загадочного озера

Проход через огонь и порог Ауримера не был похож на победное шествие. Кэми страшно боялась за всех, когда они шли через пламя. Она чувствовала его жар на своей коже, чувствовала, как кончики волос загнулись, став ломкими.

Она оглядела Анджелу, которая, похоже, имела иммунитет от потливости.

— Как ты чувствуешь себя, будучи малость «объятой огнем»?

— В принципе, так я себя чувствую всегда, когда люди просят меня сделать какую-нибудь глупость, — ответила Анджела. — Например, встать ни свет ни заря или когда меня просят принять участие в культурной беседе.

— Люди в массе своей такие чудовища, — сказала Кэми, когда они уже стояли в прохладном каменном зале Ауримера.

— Все — чудовища, — с горечью произнесла Эмбер. — Дай только повод.

Они связали запястья Эмбер скакалкой. Им всем пришлось для этого держать ее. Они не походили на похитителей, думала Кэми, вспомнив страх в глазах Эмбер, и крик боли, сорвавшийся с ее губ. В общем-то, она не могла винить Эмбер за эту горечь.

Ауример был по-прежнему суровым и пугающим, с арочным каменным потолком, как в церкви, и окнами с алмазными панелями, чередовавшимися с белоснежными и кроваво-красными цветами. Кэми думала, что это место изменится, теперь, когда сюда вторглось зло. Она почти ждала увидеть, спускающуюся по широкой лестнице Лиллиан Линберн, преисполненную спокойствия хозяйку поместья. Ауример стоял нетронутым, равнодушным к добру и злу. Ауример будет прежним и тогда, когда они все сгинут.

На втором этаже послышались чьи-то шаги, и Эмбер выглядела так, будто сейчас умрет на месте от ужаса.

— Куда теперь? — спросила Кэми, понизив голос.

— Недалеко, — прошептала Холли, утешающе и мелодично.

Похоже, уверенность Кэми и поддержка Холли работали слаженно: Эмбер развернула плечи и зашагала вперед. Они последовали за ней через учетную комнату и дальше по коридору, пока не оказались на пролете, лестница которого находилась рядом с библиотекой и убегала из тесного коридорчика куда-то вверх.

Лестница была узкой, а комната выше мерцала красным. У всех возникло такое чувство, будто они поднимались в ад.

Там, где они свернули, лестница прерывалась. Вся группка замерла, и Кэми мысленно почувствовала смятение Эша. В своих воспоминаниях он тысячу раз, ни о чем не думая, бегал по этой лестнице.

Они стояли на небольшом отрезке полированного деревянного пола, на который падал свет, напоминающий звезду, пойманную в золотую сеть. На стене красовалось черно-белое мозаичное панно.

На фреске Ауример был изображен на расстоянии. Но усадьба угадывалась безошибочно. На переднем плане возле озера стояла женщина. Даже будучи черно-белой, в ней легко узнавалась порода Линбернов: она по-королевски держала голову, несмотря на речные цветы, вплетенные в длинные волосы, струящиеся по спине, а выражение ее лица отражало презрение и беспощадность.

— Он здесь, — сказала Эмбер тихо. — Роб посадил его за эту стену.

С помощью магии, предположила Кэми. Но и у Кэми имелась магия. Она могла его вытащить. Она мысленно представила, как камни перемещаются вокруг нее, словно кубики Лего.

Ничего не произошло. Ее магия не произвела совершенно никакого эффекта на стену: она словно пыталась биться головой о камень.

«Эш», — сказала Кэми, словно потянувшись к нему за помощью, и в ответ он потянулся к ней, отражая ее же чувства паники и страха.

«Эта стена защищена от магии», — сказал он.

«Тогда как Роб ее открывает? — требовательно спросила Кэми. — Как нам туда попасть?»

От Эша не прозвучало никакого ответа, только опустошение, волной прокатившееся по его телу, по ним обоим, словно холодный ветер промчался над мертвой землей. Он сделал шаг вперед и опустил руку на черные плитки, образующие озеро, словно он мог через него дотянуться до Джареда. Кэми был понятен его импульс: ей самой хотелось молотить по стене, пока та не проломится и Джаред не обретет свободу, и плевать, сколько шуму они поднимут или кто прибежит, услышав ее, чтобы сокрушить их.

Она вовлекла во все это Анджелу, Ржавого и Холли. Она не могла рисковать ими просто так.

Вместо этого она вместе с остальными стояла в безмолвии ужаса, и она услышала чирканье камня по камню, словно скрип гальки на древесине.

— Постойте, — сказала Кэми, вспоминая обрывки из учебников по истории. — Слышали? Эта стена и не должна открываться магией. Это же старый дом: имелось много причин, чтобы выстроить в нем тайники и секретные ходы. Этот дом может быть одним из таких. В Елизаветинские времена во многих домах были свои тайники для католических священников. Укромное местечко, которое расположено где-то близко, чтобы вовремя спрятать там священнослужителя, когда на горизонте появлялись солдаты.

— Тайное убежище. Тайное убежище католического священника, — сказал Эш. — Кажется папа как-то или… он говорил, что вроде бы здесь должен быть такой тайник, но никто не знал, где именно. Он смеялся над этим.

Кэми мрачно уставилась на стену. Никому из них не было смешно. Если эта дверь не открывалась волшебным образом, значит, была какая-то задвижка, какая-то кнопка, при нажатии которой открывался вход. Она услышала, как сдвинулся камень, когда Эш положил руку на озеро, но стена не открылась.

— Тайное убежище закрыто панно, — вслух сказал Эш. «Эта картина ни о чем нам не говорит», — сказал он только Кэми, потому что не мог прятать ни плохие новости, не свой страх от нее. — «Озеро, женщина, меч… эти символы можно найти по всему Ауримеру».

Кэми знала, что это правда. Она видела оформление Ауримера, протянутые руки чародеев, тонущую женщину, и герб Линбернов с девизом на латыни под ним: «Нас ни утопить, ни сжечь».

— Это не картина.

— Не хочется с тобой спорить, — сказала Холли. — Очевидно, что захоронение Джареда заживо — стресс для всех. Но я уверена, что это картина.

Кэми повернулась и весело посмотрела на нее.

— Нет, — сказала она. — Это загадка.

Все выглядели озадаченными.

— Подумай, — сказала Кэми. — Семейство Линбернов — себялюбцы, разве я не права?

— Эй, речь и обо мне вообще-то! — заметил Эш Линберн. — Но в целом, твоя оценка справедлива.

— Итак, если бы у них имелась система движущихся камней и картинка поверх них, — сказала Кэми, — на что нужно было бы нажать, если это не герб Линбернов?

Дом, женщина, озеро и лес на заднем плане. На гербе Линбернов они все были яркого, геральдического цвета. Перед ее мысленным взором ожила зелень лесов, мерцающая зелень озер, когда она впервые показала их Джареду, золотой дом и женщину с золотыми волосами и вплетенными в них реками. Теперь же все эти элементы были сложены из черных и белых плит, просты и монохромны, как шахматная доска, и все, что ей было нужно, — знать правила игры.

Дом, женщина, озеро и лес.

Стена не шевельнулась.

Кэми пробовала и пробовала разные комбинации, и с каждой новой попыткой ее отчаяние усиливалось: женщина, озеро, лес, дом. Озеро, дом, лес и женщина.

Она осознала, что пока она беспорядочно хлопала по стене, пробуя разные комбинации, остальные таращились на ее судорожные действия. Они выглядели весьма встревоженными.

— Я подумала… может быть это фамильный герб Линбернов, — объяснила Кэми. Когда Кэми произнесла эту мысль вслух, она показалась даже ей бредовой. — Ну, знаете, лес и озеро, дом и женщина.

Холли нахмурилась.

— Но на гербе Линбернов есть меч?

На гербе меч был, однако Кэми считала, что меч и рукоять служили разве что жуткой рамкой для четырех изображений.

В любом случае, никакого меча на настенном панно не было. Кэми покосилась на панно, словно, таким образом, она могла заставить меч появиться. А потом она резко развернулась и обняла Холли.

— Ты — гений! — заявила Кэми и расцеловала подругу в обе неожиданно разрумянившиеся щеки.

После Кэми отпустила Холли и шагнула вперед, чтобы нажать на один большой камень, лежащий на берегу озера.

Раздался скрежет камня о камень — звук открывающейся гробницы. Каменная кладка панно медленно пришла в движение, и спустя какое-то время изображение Ауримера исчезло, ненастоящая женщина была обезглавлена, а в стене появилась, размером с камин, на половину стены, зияющая темная дыра.

«Джаред», мысленно позвала Кэми, будто она все еще могла разговаривать с ним вот так. Она не позволила себе выкрикнуть его имя. Он будет в безопасности, скоро, если она все сделает правильно.

— Линберны говорили, что король Артур был источником, а Озерная Дева — чародейкой, — произнесла почти шепотом Кэми. — Я подумала, что они, возможно, решили поумничать и придумали какую-то суперзагадку. Меч в камне.

— Артур стал королем, вытащив меч из камня. — В голосе Эша было слышно легкое удивление, такое же легкое, как и само чувство, которое будто туманом окутывало Кэми. Эш был единственным в их отряде, кому были интересны предания наравне с Кэми. Его взрастили на историях, рассказанных чародеями.

— Линберны — самовлюбленные и хитрые ублюдки, — сообщила Анджела. — Загадка, зашифрованная энигмой, которая, в свою очередь, упакована в огромную занозу в заднице. Молодец, Кэми. — Она помедлила и добавила: — Умница, Холли.

Кэми повернулась к Эмбер и начала развязывать скакалку на ее запястьях. Не то чтобы она теперь начала доверять Эмбер, просто веревка ей понадобилась для других целей. Она взглянула на Анджелу в поисках поддержки.

— Я иду за ним, — сказала она Анджеле. — Я должна быть одна. Понятно?

— Вполне, — сказала Анджела. — Мы с Ржавым подержим веревку.

— Холли, сделаешь кое-что для меня? — спросила Кэми, и Холли, заливаясь еще сильнее румянцем, чем тогда, когда Кэми с Анджелой ее похвалили, кивнула. — Прокрадись в библиотеку внизу и набери книг, которые на вид тебе могут показаться полезными — все, что угодно про город, что-нибудь историческое. Если книга о 1480 годах, бери, не раздумывая, а потом возвращайся. Будь осторожна.

Именно в пятнадцатом веке жили Элинор Линберн и ее источник Мэтью Купер — единственный источник, о котором было известно Кэми, кроме нее самой. Это было самым целесообразным, насколько в данный момент виделось Кэми, учитывая скорое освобождение Джареда. Эшу пришлось помочь ей взобраться на проем в стене, но оказавшись наверху, она схватилась за веревку, которую крепко держали.

Она склонила голову, чтобы не стукнуться о камень, и с веревкой, зажатой в руках, она начала свой спуск вниз по стене.

Когда веревка обожгла Кэми ладони, стена, царапающая костяшки, показалась ей сухой и холодной. Она доверяла людям, держащим веревку, но это не избавляло от ощущения ног, свисающих над тьмой, которая убегала вниз на тысячи саженей.

Но оказалось, что спускаться вниз пришлось не очень далеко, и было не очень-то и темно. Когда Кэми спустилась, глаза привыкли к тусклому свету, исходящему из отверстия в стене над ее головой, где снаружи ее ждали друзья.

Свет окрасил камни в темно-серый. Девушка ничего не видела, кроме каменной стены перед собой. Она могла различить застарелый запах пыли и свежей крови. Кэми велела себе просто продолжать двигаться все дальше и дальше, рука за рукой, скользя подошвами по стене. Она так и делала, пока ступня не коснулась чего-то другого.

Кэми отпустила веревку, когда поняла, что стоит прямо на трупе. Она не закричала, разве что мысленно. Она не позволила себе поддаться панике. Она проигнорировала ощущение треска костей под своим весом и просто сошла с тела на грязный каменный пол.

Света было чуть, но и его оказалось достаточно. Она могла разглядеть его пепельные волосы, лицо едва походило на человеческое, и все же оно выглядело юным. Она взяла себя в руки. Это было старое тело, ему много лет, а Джаред был жив еще вчера.

Кэми медленно и осторожно развернулась в этом ужасно узком пространстве.

Джаред был на другой стороне могилы. Он сидел в неестественной позе, а не лежал, потому что лежать было негде.

Кэми опустилась на колени рядом с ним, и черные оборки ее юбки упали ему на ноги. Она вгляделась в его лицо, она знала его наизусть. Оно выглядело более худым, но без признаков безвозвратных или жутких изменений. Кэми жадно и отчаянно впитывала взглядом, всего одно мгновение, вместившее в себя все те дни, что она не видела его, аристократические Линберновские черты его лица, резкий росчерк шрама, изгиб золотых ресниц и плавную линию рта, придававшие ему юный вид, каким он в сущности и был — юным. Кэми подалась вперед, прикоснулась к его руке, и позвала его по имени:

— Джаред.

Его рука была теплой под ее ладонями, и ощущение этого тепла чуть успокоило царапающее чувство беспокойства в груди, но он не пошевелился. Кэми скользнула рукой вниз, чтобы взять в кольцо своих пальцев его запястье, как можно нежнее, едва смея двигаться, чтобы почувствовать то, что она ищет. Обнаружив ровный пульс, она издала вздох, больше похожий на всхлип.

— Джаред, — взмолилась она, и крепко сжала руку вокруг его запястья. Она не могла дотянуться до него мысленно и не могла кричать, но она уже однажды нашла его в темных, зимних водах и найдет сейчас, и неважно, как сильно он заблудился. — Джаред, — повторила она, произнеся его имя как молитву и обещание одновременно.

Ресницы Джареда затрепетали, рука шевельнулась, а пульс ускорился. Он судорожно вздохнул, и его глаза распахнулись.

— О, слава Богу, — сказала Кэми.

Какое-то мгновение Джаред безучастно смотрел на нее, его глаза были затуманены, словно слепы, но двигались быстро, будто сражающаяся змея. Она не отшатнулась, и уже в следующее мгновение он схватил другую ее руку. Они нашли друг друга, крепко держась за руки.

Она не возражала, пока его не предали собственные движения. Рубашка, которая в тусклом свете казалась застегнутой, разошлась, и она увидела, что все пуговицы были срезаны.

Кожа под рубашкой также была изуродована. Даже в тусклом свете под мазками запекшейся темной крови можно было разглядеть узор, оставленный клинком.

— В чем дело? — спросил Джаред, его голос надломился, когда он заговорил. — Не надо… не плачь.

Кэми безмолвно покачала головой и крепко ухватилась за его запястье. Она, наверное, сжала его слишком сильно, подумалось ей, наверное, ее ногти впились ему в кожу. Она должна бережно обращаться с ним.

Кэми ослабила свою хватку, отдергивая руку.

— Нет, — сказал Джаред неожиданно требовательно. — Нет. Не уходи.

Она снова покачала головой и, потянувшись к нему, аккуратно взялась за рукава его рубашки. Так она могла держать его и не причинять ему при этом боль.

Он привлек ее ближе к себе, видимо, ему было плевать, доставит ли это боль или нет. В этой могиле для живых, в окружении ужаса, было тесно и неудобно. Кэми ударилась локтем о камень.

Она придвинулась ближе, насколько это было возможно, чувствуя его горячее дыхание на шее, понимая, что он чувствует ее обжигающие слезы, капающие ему на плечо.

— Кэми? — прошептал Джаред ее имя так нежно, словно оставил поцелуй на ее волосах.

Она постаралась, чтобы ее голос прозвучал сильно и уверенно:

— Да?

Она почувствовала его губы возле своих волос и подивилась тому, каким все-таки сумасшедшим он был: он улыбался.

— Привет, Кэми.

— Привет, Джаред, — прошептала Кэми в ответ.

Она крепко сжимала в кулаках ткань его рубашки, будто он пытался уйти от нее. Здесь, в этой могиле, были кровь и тьма, и прах мертвеца, но с ними двумя все было в порядке. Все будет в порядке до тех пор, пока она его не отпустит. Она его не отпустит никогда.

Воздух над ними расколол вопль, который отразился эхом от стен тайника. Кэми ощутила, как голос Эша прорезался сквозь умиротворение ее сознания.

«Нас видела Рут Шерман, — сообщил он. — Нужно немедленно выбираться отсюда».

 

Глава Пятая

Гори оно все огнем

— Понятно, — сказала Кэми вслух, своим нормальным голосом. Ее слова прозвучали неприлично громко в этом маленьком пространстве.

Она отползла от Джареда и встала на ноги, не отпуская его запястья. Он поднял на нее взгляд, в его глазах читались непонимание и боль, и они были широко раскрыты, как у ребенка.

— Давай же, — сказала Кэми. — Вставай. Я тебя спасаю. Я пришла сюда ради тебя и не уйду без тебя. Поднимайся.

— Я попробую, — сказал он ей.

Он попытался. У нее сердце обливалось кровью, когда она смотрела, как тяжело ему было вставать, опершись всем весом на нее и на стену. Она чувствовала, как он дрожал с головы до пят, и она делала все, чтобы удержать его, ведь он был намного выше.

— Старайся лучше, — яростно говорила она ему в плечо. — Выбора нет. Я настаиваю на твоем спасении!

— Ну, — ответил Джаред, — раз ты настаиваешь.

Кэми подтолкнула его в сторону веревки и попыталась улыбнуться, хотя не была уверена, что у нее это вышло успешно, но даже если это и так, вряд ли он заметил.

— Просто держись, — сказала она, дважды дергая веревку. — Ржавый и Анджела вытянут тебя. Держись. Я с тобой.

Он, как смог, взобрался на ноги, пытаясь, подтянуться на веревке. Она стояла и наблюдала за его неуверенным прогрессом: в тот миг, когда его руки соскальзывали, она приказывала ему не падать. Она отправила ему в помощь магическую силу — выносливость, как у камня, легкость, как у света и веревки, чтобы он смог выбраться наружу.

Он посмотрел вниз на нее, когда добрался до выхода. Кэми жестом приказала ему двигаться дальше.

С мгновение она постояла возле мертвого юноши, лежащего у ее ног. Если бы она не пришла за ним, если бы Ржавый не раскрыл секрет чародея, а Холли не разгадала загадку, как быстро бы умер Джаред? Как долго бы два мертвых юноши сидели бы в молчаливой компании друг друга, превращаясь в пыль?

— Мне так жаль, что никто не спас тебя, — прошептала Кэми.

Глупо было говорить так, но она говорила это в благодарность за парня, которого она смогла спасти, жалея этого мальчика и тех, кто, должно быть, любил его, но не смог спасти. Ей чертовски повезло.

Веревка начала снова опускаться, но Кэми услышала, как кто-то бежит по лестнице. У нее не было времени, чтобы ждать пока опустится веревка. Она справится сама.

Она вцепилась пальцами в стену и сказала себе: «Я не упаду. Я взберусь».

Это не было похоже на восхождение, или даже на падение. Она ощущала себя так, будто ее поднимали воздух и собственное сцепление с камнем, вызванные одной только силой ее решимости.

Она добралась до отверстия в стене, одним коленом встав на камень, и увидела, как Рут Шерман метнула в Ржавого огненный шар. Кэми погасила шар силой мысли, и взмахом руки отправила Рут лететь по лестнице вниз.

Анджела и Джаред — хотя Джаред был не настолько силен, чтобы оказать настоящую помощь — вытащили ее из пространства в стене и поставили на ноги. Эш стоял на лестнице над ними, сражаясь еще с одним чародеем Роба и сержантом Кенном. Кэми отстранилась от рук Анджелы и Джареда, чтобы броситься вверх по ступенькам и схватить сержанта за предплечье. Она вложила в это прикосновение всю силу своей ярости и запустила лед по его жилам. Она услышала, как он охнул и застыл, и Эш, оттолкнув его в сторону, схватил Кэми за руку и потащил вниз к остальным.

— Мы должны уходить, сейчас же, немедленно, шевелитесь, — сказала Кэми.

— Но мы же только-только сюда пришли, — заметил Ржавый, когда они бросились вниз по лестнице, путаясь в конечностях друг друга, потому что старались держаться как можно теснее, чтобы каждый из них мог подставить в случае чего Джареду плечо. — А я ведь так здорово проводил время.

— Холли, помоги Джареду, — приказала Кэми.

Ржавый и Анджела могли драться, поэтому Эш и она могли творить магию. Холли была единственной, кого можно было избавить от участия в том и другом, и Кэми могла довериться ей. Потому что знала — Холли будет с ним нежна и ни за что на свете не оставит его. Они всегда нравились друг другу. Холли засунула книги, которые принесла из библиотеки себе подмышку и подставила противоположное плечо под руку Джареду, обняв его рукой за талию, превратив себя в его костыль.

Эмбер вырвалась из крепкой хватки Ржавого и метнулась к лестнице, к Рут. Кэми, не касаясь ее, вернула девушку обратно, словно она была игрушкой в одном из ярмарочных автоматов, которую можно подцепить и передвинуть металлической клешней. Вернувшаяся под крыло Ржавого, Эмбер на какое-то мгновение опешила.

— Ты обещала отпустить меня!

— Только после того, как ты выведешь нас отсюда, — сказала Кэми. — Это будет выглядеть, будто ты появилась, чтобы остановить нас, как и остальные, а мы тебя схватили. С тобой все будет в порядке или они всех нас схватят.

Лицо Эмбер помрачнело. Она выбежала вместе с остальными. Они, будто загнанные звери, бежали прочь через величественные комнаты Ауримера. Кэми пришлось задержаться. Она упала, когда проходила мимо Рут, которая пыталась подняться. Рут махнула рукой и Кэми, не споткнувшись, жестко приземлилась на пол. Она погасила влияние Рут на свои конечности и подняла взгляд на алую голову чародейки.

Она заполнила легкие Рут водой. Рут начала захлебываться и снова рухнула на пол.

— Как по мне, так пусть вы все сгорите или утонете, — сказала Кэми, и, поднявшись на дрожащие ноги, она бросилась вдогонку за остальными. Ее ноги и легкие горели, она бежала изо всех сил. Впереди маячили Холли и Джаред, тесно прижавшиеся друг к другу. Холли помогала ему, как могла, и оба они шли с той скоростью, на которую были способны.

Впереди, перед Эмбер и Ржавым, она увидела Эша и Анджелу, бросившихся к огромным дверям Ауримера и широко их распахнувших.

Кэми ринулась к ним и успела за секунду до того, как Джаред и Холли оказались на пороге Ауримера.

— Все хватайтесь за Эмбер! — приказала она. — Сейчас же!

Все так и сделали, кроме Кэми. Уголком глаз она заметила движение: она вернулась обратно в холл и увидела Роба Линберна, спускающегося по лестнице. Она вспомнила о покойном мальчике в том тайнике, и обратила величественную лестницу в пыль.

Роб также внезапно исчез вслед за обрушившейся лестницей в буре пыли, возникшей в просторном холле Ауримера, и Кэми обернулась, чтобы посмотреть ушли ли остальные. Огонь вслед за ними ринулся ввысь со свирепым рычанием, словно тигр, которого только что лишили своей жертвы. Она видела остальных за стеной огня, словно за алой завесой. Она видела Джареда. Она должна была пройти, или он вернется за ней.

Кэми сделала глубокий вдох дыма, несмотря на то, что он обжигал легкие, и шагнула в огонь.

Боль окутала ее, опалила и освежевала: боль и пламя ослепили ее. Она сокрушила боль, чтобы воспользоваться магией и уничтожить огонь. Она удержала свою плоть в целости и сохранности, сделав свою кожу непроницаемой для огня, приказав крови остыть. Она твердила себе, что не пострадает, и она вышла из огня, как ни в чем не бывало.

Стоило ей только ступить на траву, как Анджела схватила ее и крепко прижала к себе дрожащими руками, несмотря на попытки Джареда остановить ее. Анджела отмахнулась от него, как от назойливой мухи.

— Ты просто чокнутая, — сообщила Анджела. — Некоторые называют своих детей в честь лучших друзей. Я же в честь тебя дам имя своей язве! Мне придется пить молоко, антациды, воздерживаться от острой пищи, и каждый раз, когда мне захочется заказать чего-нибудь индийского, я буду грозить небу кулаком и орать: «Черт тебя подери, Кэми!» Больше никогда так не делай.

— Обещаю, что больше никогда не буду ходить сквозь огонь, Анджела.

Анджела отпустила ее и вяло посмотрела на нее.

— Я знаю, что это только слова.

— Теперь я могу идти, — спросила Эмбер, в ее голосе звучало отчаяние.

Кэми повернулась и посмотрела на нее. Она выглядела настолько испуганной, что, казалось, ей никогда больше не быть храброй.

— Конечно, — сказала Кэми. Она вернула Джареда. Она могла себе позволить быть щедрой. — Иди. Береги себя.

Она не извинилась перед Эмбер за то, что пытала ее, да и Эмбер не стала извиняться за то, что изрезала Джареда ножом, а только бросила взгляд в его сторону, где он так и стоял, опершись на Холли. Эш стоял рядом с ним.

— Я рада, что ты выбрался, — сказала она. — Я бы тебя не отпустила, но все равно рада, что так вышло.

Джаред приподнял бровь. В солнечном свете, он выглядел гораздо хуже, чем в полумраке: раны на его груди оказались больше и глубже, чем они показались Кэми в тайнике. Он выглядел изможденным, а его темно-золотые волосы были потускневшими и грязными.

— Для меня это столько значит, — сказал он бесцветным голосом.

Эмбер кивнула, качнув медными кудрями, а потом растворилась в огне. Кэми увидела, как в поднимающемся дыме за ее спиной захлопнулась дверь. Она повернулась обратно к Джареду и с мгновение удивленно моргала. Эш развернулся к Джареду и схватил брата. Его рука крепко обнимала Джареда за шею, а его златокудрая голова опустилась на грязное плечо Джареда.

— Я думал — ты мертв, — сказал он низким голосом.

Джаред так и застыл с широко распростертыми объятьями, словно распятый, чему был крайне удивлен. Его взгляд скользнул поверх склоненной головы Эша, чтобы встретиться глазами с Кэми. Приподняв брови, он безмолвно, но исступленно вопрошал у нее, что происходит. Кэми пожала плечами и изобразила ободряющее движение. Спустя мгновение Джаред позволил своей руке опуститься Эшу на спину и потрепать ее.

— Гм, — сказал он. — Ну все, дружище. Я все еще жив, но не нужно принимать это так близко к сердцу.

— Не смешно, — обрушился на него Эш и очень осторожно врезал ему по плечу. Его рука сильнее сжалась вокруг шеи Джареда, а тело натянулось как лук. Джаред поколебался, а потом положил другую руку на шею Эша, коснувшись пальцами кончиков волос брата, в акте краткой неловкой нежности.

— Все хорошо, — пробормотал Джаред. — Все нормально.

— Нужно уходить, — сказала Кэми, вглядываясь вдаль через огонь и дым. Она не видела, чтобы чародеи вышли, но это ничего не значило.

И они зашагали прочь по тропинке от величественного золотого дома на холме, идя в том темпе, который мог поддерживать Джаред. С одной стороны Джареда поддерживал Эш, ревностно охраняя свой пост, словно кто-то мог покуситься на него. Кэми из-за своего роста считала, что с другой стороны Джареда должен был поддерживать кто-то другой, но он искал ее. Он не приподнимал бровей, и вообще ничего не делал, чтобы призвать ее к себе, но его сосредоточенность на ней была такой абсолютной, словно он перенес всю силу своего фокуса на нее.

Он был прав. Она подошла к нему, опустив голову, чувствуя себя до нелепости стесняющейся. Но когда большая часть его веса обрушилась на нее, это чувство притупилось.

Джаред опустил голову и, согревая ее своим дыханием, прошептал ей на ухо:

— Что это было?

— Цыц, бессердечное чудовище, — сказала Кэми. — Он счастлив, что ты жив. Мне показалось, что это было очень мило.

— Я слышу вас обоих, — сообщил Эш с другого бока Джареда.

Кэми не могла его видеть, но, разумеется, могла слышать его чувства. Она чувствовала себя точно так же — неловко, но это не мешало ей светиться от счастья.

— О, Джаред, — встрял Ржавый, подражая голосу Эша. — Я тааак бесконечно рад тому, что ты жив.

— О, Эш, — сказала Анджела. — Инбридинг так по-разному повлиял на нас. Ты такой женственный и эмоциональный, подвержен падениям в обмороки и хватательно-обнимательным рефлексам, в то время как я суров ликом и обладаю взглядом как у бешеной белки.

— Все вышесказанное тобой о твоем лице, Джаред, в точку, — сказал Ржавый. — Но я все равно хочу прижать тебя к своей груди.

— Всего пять минут назад я был захоронен заживо, — пробормотал Джаред, — и уже подвергаюсь осмеянию?

Кэми бросила взгляд через плечо на радостно смеющихся Анджелу и Ржавого, идущих рука об руку, и Холли, по другую сторону от Анджелы, улыбающуюся, как беззаботный грешный ангелочек.

— Так и живем, — сказала Кэми. — Живем-жжем-не тужим.

Она посмотрела на Разочарованный Дол, лежащий впереди, на его кривые улочки и остроконечные силуэты крыш, он выглядел так, будто распростер объятия, чтобы принять их.

Удивительно и странно, но никто не последовал за ними. Они продвигались медленно, потому что Джаред не мог идти быстрее, и несколько раз останавливались, когда Кэми заставляла его перевести дух, заметив пепельный оттенок его лица. Но в итоге они все равно дошли до Главной улицы Разочарованного Дола.

Кэми видела лица в окнах, таращившиеся на них, и людей на улице, которые замирали и смотрели им вслед, когда они проходили мимо. Всем определенно было любопытно, но страшно. Многих, казалось, озадачил вид спотыкающегося израненного ребенка Линбернов, а может, они были просто удивлены, что Джаред оказался все еще жив.

Джаред не поднимал голову, но упорно шел вперед. Кэми крепко держала Джареда за руку.

Они были уже в нескольких шагах от «Наводнения», гостиницы, где остановились Эш и его мать, когда услышали звук переполоха, — словно столы влетали в стены.

Кэми попыталась воспользоваться рукавом, за который держала Джареда, чтобы оттолкнуть его себе за спину, но он не шелохнулся, а потом дверь гостиницы распахнулась и на улицу выскочила Лиллиан Линберн. Волосы свободной гладью ниспадали ей на плечи, а ее кроваво-красные губы дрожали.

Она остановилась, словно птичка, ударившаяся о стекло, и стояла на ступеньке, уставившись на Джареда. Он поднял взгляд на нее, и Кэми вспомнила, что у Лиллиан лицо его матери, а его мать была, скорее всего, мертва.

— Мне жаль, — сказала Лиллиан суровым, жестким голосом, больше похожим на голос Джареда, чем на мягкий тембр Розалинды. Она, спотыкаясь, сошла со ступенек, рухнув в объятия Джареда. Удивление Эша, затененное завистью, эхом отразило изумление Кэми.

Джаред всегда ладил со своей теткой, возможно от того, что слова и жесты привязанности всегда с таким трудом давались им обоим. Лиллиан Линберн подвергла опасности брата Кэми, и та ее не простила за это, но знала, что Лиллиан что-то значила для Джареда. Она была счастлива видеть их воссоединение.

Он обнял Лиллиан, погладил ее рассыпавшиеся по плечам волосы и положил свою изуродованную шрамом щеку ей на макушку.

— Мне тоже жаль, — пробормотал Джаред. — Тетя Лиллиан, мама мертва. И Эдмунд Прескотт никуда не уезжал, он тебя не бросал. Он был замурован в тайнике за стеной с фреской в Ауримере. Роб меня посадил туда же. Эдмунд умер много лет назад.

Кэми перевела взгляд на Холли, вся семья которой была наказана за то, что ее дядя, как все считали, осмелился сбежать от Линбернов. Холли схватила Анджелу за руку и крепко сжала ее, но на ее лице не отразилось никакой печали: она никогда не знала погибшего в тайнике юношу. Она выглядела просто уставшей.

Когда взгляд Кэми вновь вернулся к Лиллиан и Джареду, чародейка уже слегка отстранилась от племянника, но по-прежнему держала его лицо в ладонях.

— Собирался ли Эдмунд меня покидать или нет, это уже не важно, — сказала Лиллиан. — Важно, что ты здесь, Джаред. Ты вернулся.

Она прижала его голову к своему плечу, и Джаред, слегка вздрогнув, прильнул к ней. Кэми подумала, что он расслабился на руках у тетки, прежде чем осознала, что он потерял сознание.

 

Глава Шестая

Позови меня

Три дня и две ночи Джареда лихорадило. Лиллиан научила Эша и Кэми заклинанию исцеления, посылала ему на подмогу воздух, чтобы охладить его, и воду, чтобы успокоить, и прятала травы под его подушку.

В конце концов, Марта Райт, заправлявшая «Наводнением» вместе со своим мужем, набралась храбрости, чтобы подняться в номер к Линбернам и сказать, что Джаред представляет собой кожу да кости и нуждается в отдыхе, а по завершении сего акта мужества ее словно ветром сдуло из комнаты Лиллиан.

Лиллиан, по общему признанию, была не из тех, кто способствовал чьему бы то ни было отдыху. Даже то, как она поправляла простыни Джареда, носило категоричный характер. Она тянула их мелкими раздражительными рывками, словно намеревалась таким образом впихнуть в него здоровье.

На второй день Марта Райт сообщила Кэми, что Джаред проснулся с криком среди ночи, ему снились кошмары. После этого они стали по очереди сидеть с ним. Холли и Анджела были освобождены от этих дежурств, потому что они добровольно вызвались прошерстить книги, которые Холли забрала из библиотеки Ауримера. Так что бремя сиделок выпало на долю Кэми, Эша и Ржавого.

Кэми было тревожно осознавать, что из Эша и Ржавого вышли няньки лучшие, нежели из нее. Кэми подозревала, что она находилась всего на ступеньку выше Лиллиан. Кэми все так же не любила оставаться слишком надолго, в то время как Ржавый спал с одним открытым глазом. Кэми больше переживала, что скорее причиняет Джареду вред, нежели помогает, в то время как оба парня обладали очаровательными манерами ухаживания за больными.

Правда, естественно, сам Джаред не очень-то относился к очаровательным больным, будучи временно недееспособным.

Кэми сидела в узкой выбеленной комнате Джареда в кресле с отделкой из конского волоса, которое они с Ржавым подняли наверх по темной лестнице гостиницы, и, свернувшись калачиком, читала мистический роман. Через единственное окно, расположившееся высоко на стене, проникал квадрат яркого солнечного света, половина которого падала на пол, а другая — на льняную белую простыню.

Кэми подумала, что она, наверное, ужасная девушка для Джареда, если ее можно было назвать его девушкой, потому что приходила, когда считала нужным, потому что ей не хотелось проводить все свое время, глядя на Джареда, пока он спал. А спал он много. Кэми очень нравилось смотреть на него: время от времени она отрывалась от книги и смотрела на него, лежащего на боку, завернутого в простыни. Одна его рука лежала на подушке так, будто он хотел дотянуться до чего-то. Солнце омывало его загорелую руку, покат спины и вновь отмытые до золота волосы, разбросанные локонами по подушке. Она впитывала его глазами, словно пила прохладную воду, и это освежало ее. Она не могла помочь Джареду. Она не могла изгнать Эша из своего разума. Она даже больше не виделась с мамой: она сходила к ресторану Клэр и обнаружила, что тот закрыт, и никто не подошел открыть дверь, как бы сильно Кэми ни колотила в нее. Поэтому она решила, что прямо сейчас ей нужна загадка, которую она смогла бы решить.

В книге присутствовал безумный дворецкий, и это было очень волнительно. Когда она в следующий раз оторвалась от чтения, то увидела, что Джаред проснулся и его серые глаза темны и спокойны.

— Я рад, что ты здесь, — сказал он сонным голосом. — И рад, что Эш ушел. Он только что был здесь и пытался силком накормить меня овсянкой.

Эш был у Джареда тем утром, а солнечный свет, проникавший через окно, принадлежал сочному свету второй половины дня. Но Кэми не стала уточнять. Потребовалось некоторое время, чтобы глаза и речь Джареда обрели прежнюю ясность, и он перестал бормотать, полагая, что все еще находится в ловушке тайника.

— Какой неприятный братец, — проворчала в ответ Кэми, и улыбнулась ему. — Овсянка пойдет тебе на пользу.

— Не люблю ее, — раздраженно сказал Джаред и тыльной стороной ладони потер глаза. — Что читаешь?

— Называется «Смертельно опасный канделябр», — быстро и удовлетворенно проговорила Кэми. — Очень хорош. Из-за всех этих событий я совсем забросила чтение. Хочешь, почитаю тебе?

— «Смертельно опасный канделябр»? — скептическим тоном повторил Джаред. — Если ты начнешь мне это читать, я, похоже, никогда не пойду на поправку. Почитай мне лучше одно из прекрасных произведений мистера Чарльза Диккенса.

— И не подумаю, — сказала Кэми. — Пока ты не прочтешь «Тайну Эдвина Друда», которую Чарльз Диккенс так и оставил незавершенной из-за своей смерти, таким образом, ненамеренно создав самый загадочный роман всех времен. Предупреждаю, что я найду собственное решение этой тайны.

— Звучит неплохо, — пробормотал Джаред полусонно. Его ресницы легли тенью на скулы, но он усилием воли открыл глаза и протянул руку к ней, на этот раз с целью, хоть и безнадежной, дотянуться до нее. — Ты, — начал Джаред и тихо, как будто стараясь не требовать слишком много, — подойдешь?

— Конечно, — ответила Кэми.

Она почувствовала себя слегка неловко из-за этого, но ей было все равно: она выкарабкалась из кресла и села на кровать, чувствуя, как та просела под ее весом и услышала, как ее цветастое хлопковое платье тихо прошелестело, соприкоснувшись с простыней. Джаред лег чуть под углом.

— Ты под стать цветам, — сказал Джаред.

Возле кровати Джареда стоял небольшой прикроватный столик, на котором обитала глиняная ваза с букетом из диких анютиных глазок. Хотя Кэми всегда путала их с амарантами, в народе люби-лги-кровоточь, но, когда Марта Райт принесла их, она назвала их позови-меня.

— Это от Марты, — сказала ему Кэми, чувствуя себя немного неловко из-за того, что не подумала принести ему цветы. Хотя она подумала, что могла бы, и это было бы правильно. — Твоей постоянной поклонницы.

— Как приятно, — заметил Джаред, — а почему нет букетов от остальных моих поклонников?

Кэми рассмеялась, глядя на него сверху вниз, а Джаред улыбнулся ей. Он касался ее юбки, и Кэми с удивлением обнаружила, как он водит по желтому рисунку на темно-фиолетовой ткани. Его голова была склонена, под странным углом, и все, что она могла видеть, — это тени от его ресниц и изгиб верхней губы.

— Мне нравится, как ты одеваешься, — сказал он тихо. — Ты всегда… ты выглядишь иначе, не так, как другие девушки.

— Спасибо, — неуверенно ответила Кэми, будто ей хотелось, чтобы Джареду нравилось, как она выглядит.

— Что? — спросил Джаред. Он все еще лежал в той же позе, но его глаза были открыты, не такие сонные и обеспокоенные. — Что я не так сказал?

— Ничего. Ложись спать.

Кэми прицельно ударила по подушке, намереваясь взбить ее, но вышло так, будто она вымещала зло на ней. Джареда пытали и похоронили заживо. Это не имеет значения.

— Нет, — сказал Джаред. — Не… не уходи. Скажи мне.

Она даже не поняла, что съехала с края кровати.

— Ну конечно, я отличаюсь от других девушек, — произнесла она, наконец. — Все это видят. Полгорода считало, что я встречаюсь Раджем Сингхом, которому тринадцать.

Потому что быть отчасти японкой, это то же самое, что быть индусом, а это значит, не принадлежать никому.

На это Кэми сама обратила внимание. Она не могла этого не заметить. Она отличалась от девушек на фотографиях, девушек с обложек журналов. Она отличалась от Анджелы и Холли, даже от собственной матери, которая была худой и бледной, и красивой, в неком правильном понимании этих слов в Англии. Она обратила внимание, но старалась не задумываться над этим (только потому, что она это заметила, не означало, что она хотела бы быть кем-то другим), но потом она встретила Джареда, и он, казалось, совсем не хотел к ней прикасаться, никогда. Порой из-за этого было тяжко не быть застенчивой.

— Радж Сингх не может удержаться, чтобы не дотронуться до какой-нибудь сексуальной старушки, — убежденно сказал Джаред.

Кэми улыбнулась.

— Ерунда, — сказала она. — Дело не в тщеславии или чем-нибудь подобном. Забудь.

— Я ужасен в школе, — сказал Джаред.

— Тебе просто нужно больше стараться, — серьезно ответила Кэми. — И говоря о старании, я понятия не имею, где и как сильно.

— Ненавижу школу, потому что мне всегда хочется заниматься чем-то более волнительным, чем просто сидением за партой, пялясь непонятно на что и слушая непонятно кого, — продолжил свою мысль Джареда. — Но с тобой по-другому. Ты правда совсем не похожа на других девушек: я вижу, что ты все время чем-то занята, о чем-то думаешь, над чем-то смеешься или о чем-то мечтаешь.

Кэми обнаружила, что улыбается, несмотря на то, что одновременно с этим краснеет.

— Значит, ты говоришь, что я интересный человек? — пошутила она, хотя ей очень хотелось, чтобы он не прекращал говорить.

— Ага, типа того, — сказал он и она, подняв глаза, увидела, что его губы изогнулись в улыбке. — На ум приходят еще синонимы. Завораживающая. Очаровательная. Мне все время хочется смотреть на тебя.

Кэми была слишком смущена его словами, чтобы смотреть на него. Смущена, но польщена. Она улеглась к нему, головой ему на руку и, чуть прикрыв глаза, спрятала лицо за подушкой. Ее губы, растянувшиеся в улыбке, едва не касались его кожи на шее. Она ничего не забыла про него, но воспоминания побледнели и потеряли ясность представления о том, каким чувственным он мог быть, что бы он чувствовал, если бы был все еще связан с ней.

Поначалу Кэми осторожничала из-за того, каким он мог быть в ее настоящей жизни, насколько все могло выйти из-под контроля, но теперь новые ощущения делали ее счастливой. Она не могла контролировать свои чувства к нему и не хотела этого делать.

— Значит, таким образом, ты даешь мне понять, что тебя измучила моя красота, — подытожила она. Она чувствовала его напряжение и дотронулась до его руки, что должно было бы, как она думала, успокоить его, но он еще сильнее напрягся. Она подняла на него глаза и нежно произнесла: — Не волнуйся. Я тоже измучена твоей красотой.

Кэми определенно была ужасна в утешении. Джаред смотрел на нее настороженно, его рот перекосило, словно он подумал, что она издевается над ним. Он вел себя явно не вполне последовательно, говоря все, что приходило в голову — лихорадка смела всю так тщательно выстроенную им защиту. И поэтому она решила, что он говорил правду, и что те несколько поцелуев и слов, которыми они успели обменяться еще до его заточения, означали именно то, о чем она мечтала.

Она всмотрелась в его, раскрасневшееся от лихорадки лицо, с всплесками цвета на высоких скулах, на его спутанные волосы, похожие на червонное золото. Эш и Ржавый объективно выглядели красивее него, даже при том, что она знала, что это перестало быть правдой. Для нее имело большее значение, как выглядел он, чем внешность кого-либо другого. Она знала его лицо, как и дороги к ее городу, к лесу, к сказкам; она пыталась угадать его настроение, наблюдая за меняющимися оттенками серого в его глазах.

— Я помню каждый нюанс твоей внешности, и использую их, чтобы рассказывать себе истории о тебе, — сказала она тихим голосом. — Я не смотрю ни на кого так, как на тебя. Я не думаю ни о ком другом так, как думаю о тебе.

Это было самое большее, что она когда-либо говорила ему о том, что она чувствовала, и она не знала, как об этом говорить иначе, кроме как иносказательно, о том, как любовь изменила ее.

Кэми не отпустила его руку и не отвела взгляда от него. Она видела, что он кусает губу, как будто пытаясь сдержать улыбку, медленно расцветающую и переходящую от неверия к счастью.

— Я стараюсь не улыбаться слишком много, или слишком широко, — сказал он, как будто читая ее мысли. — Иначе шрам растягивается. Всегда считал, что это выглядит странно — или даже отталкивающе. Так что, наверное, я понимаю твою застенчивость из-за своей внешности. Не то чтобы… нет, в тебе нет ничего такого. Мне все нравится в тебе. — Он помолчал, и вдруг забеспокоился. — Не думай, я не фетишист.

Его почти появившаяся улыбка внезапно обернулась тревогой. Существовало так много всего, обо что можно было споткнуться в разговоре, подобно данному вытаскиванию их скрытой неуверенности на свет, но она понимала, что он имел в виду: ему хотелось поделиться теми вещами, в которых он тоже чувствовал неуверенность, даже если они у них не совпадали.

— А я да, — сказала Кэми.

Джаред моргнул.

— Серьезно?

— У меня есть фетиш, — подтвердила Кэми. — Шрамы, — добавила она, и рот Джареда изогнулся. Его улыбка все еще выглядела недоверчивой, но уже по-другому. — Очевидно, что моим первым выбором был мистер Стерн, который участвовал во Второй мировой войне и по всем отчетам был полностью покрыт шрамами. Очень сексуально, не находишь? Но, увы, нашей любви не суждено было случиться.

— Это трагично, — сказал Джаред.

— Ему около ста лет, я убила бы его своим энтузиазмом, — сказала Кэми. — Я не смогла бы с этим жить. Он герой, сражавшийся за нашу страну. Тебе придется что-то с этим сделать.

— Я немного успокоился, — ответил ей Джаред. Он неспешно засмеялся. Звук его смеха был чудесным, теплым, как и его тело рядом с ней. — Но я потрясен до глубины души. Я понятия не имел о громадном возрастном диапазоне своих конкурентов. То есть, кто угодно в возрасте от тринадцати до ста лет?

Кэми с некоторой смелостью повела рукой. Каждое прикосновение имело определенный вес для них. Ей хотелось однажды прикоснуться к нему случайно, и чтобы они оба даже не придали значения этой маленькой повседневной радости. Тем не менее, сейчас она могла только сделать глубокий вдох, проводя рукой по его руке до накачанного плеча, и беспомощно радуясь тому, что он напрягся, но не отшатнулся.

Она позволила своей ладони остаться на теплом изгибе его шеи и почувствовать, что его горло дернулось под ее пальцами, когда он глубоко вздохнул.

— У тебя нет никаких конкурентов, — прошептала она. — И я люблю твою улыбку.

Она закрыла глаза и позволила себе опереться на него, прилечь на его подушку так, чтобы робко прижать свои губы к этой улыбке. Она почувствовала, как изгиб той улыбки углубился, растянулся и стал сладким на ее губах. Поцелуй закончился, но улыбки остались. Кэми подвинулась ближе к нему, держа пальцы на его шее, чувствуя его пульс под своей рукой, чувствуя, что он живой и невредимый, рядом с ней. Она чувствовала, что Джаред колебался, а потом медленно, будто она могла остановить его в любой момент, обвил рукой ее талию.

Они были вместе, как изогнутые кавычки без слов между ними, и ей было так тепло на душе от этого.

Она оттолкнула мысли Эша — подобные холодному, настойчивому плеску океана рядом со своенравным, неприветливым берегом — в закоулки сознания. Она пыталась игнорировать его, и у нее почти получилось.

Когда Кэми проснулась, был еще день, но уже шедший на убыль. Солнце в окне висело ниже и светило ярче. Свет проливался на их кровать цветом спелой груши.

Джаред уже не спал и, опершись на локоть, глядел на нее. Его взгляд был яснее, а лихорадочные пятна на лице исчезли. Кэми слышала, что Линбернов когда-то называли созданиями красного и золота, но сейчас он казался творением только золота. Вся кровь была смыта с его гладких, светлых черт, разрешив ему сиять и лучиться счастьем в этом солнечном свете.

— Наблюдаешь за мной, пока я сплю? — спросила Кэми.

— Пытаюсь понять, как добраться до твоей книги, не разбудив тебя, — ответил Джаред, улыбаясь ей.

— Я всегда знаю, когда ты лжешь.

— Это потому, что ты очень талантливый журналист-исследователь, — сказал Джаред и наклонился к ней. Он умолк и внутренне осадил себя (как он делал это всегда), склонившись над ней, а Кэми постаралась придавать не слишком много значения его нерешительности.

Она обхватила его шею, пропуская пальцы сквозь его волосы, приближая его губы к своим.

Она не ожидала дрожи, которая прошла сквозь нее, подобно тому, как свет проникает в толщу воды, от шока радости, который сразу нахлынул на нее от его близости, ее пальцев в его волосах, не ожидала, что у нее так захватит дух: она была так рада, что он жив.

Теплая рука Джареда, еще мгновение назад обвивавшая ее талию, легла теплой ладонью ей на спину, прижимая ее к нему. Затем они перевернулись в переплетении солнечного света и белых простыней так, что ее голова коснулась подушки, и он выгнулся над ней, очевидно, стараясь не перекладывать свой вес на нее. И все же она чувствовала его вес, развитую мускулатуру, прижимавшую ее к простыням, но Кэми это понравилось.

Все его тело было теплым, за исключением губ, которые обжигали ее губы. Они были неторопливыми, голодными и ищущими. Кэми пришлось напомнить себе, быть осторожной и не прикасаться к его груди, где, невзирая на заботу Лиллиан, появлялись новые шрамы. Поэтому она скользнула ладонями от его шеи к его гладким ключицам, к рельефной силе его плеч и рук, проводя по всей коже, до которой она могла дотронуться.

Она вытянулась под ним, потянувшись туда, где он выгнулся над ней, и с его губ в ее приоткрытый рот сорвался тихий звук: полувыдох-полувдох.

— Кэми, — произнес он низким голосом. Он целовал ее снова и снова: ее губы, ее щеки, ее подборок, спускаясь к ее шее. Она чувствовала, как его губы выгибаются, и улыбка впечатывается в ее кожу, словно тайна.

— Однажды ты сказала мне, что спрашивать это сексуально.

— И? — спросила Кэми.

— Ииии… — произнес Джаред. — Можно?

Кэми вопросительно посмотрела на него, ее рука на его плече, пальцы путешествуют по небольшому замкнутому кругу, лаская и поощряя его продолжать.

Джаред поцеловал ложбинку у основания ее шеи, проводя губами по этому месту. Оторвав одну руку от матраца, он оттянул ее гофрированный воротник, слегка раскрывая его. Он поцеловал открытые участки кожи и взглянул на нее быстрым, нервным взглядом сквозь свои выгоревшие ресницы.

— Кэми, — пробормотал он охрипшим голосом. — Можно?

Дыхание в головокружительном вихре покинуло ее.

— Ты уверен?

Ей подумалось, что следует удостовериться: она никогда прежде не видела, чтобы он уверенно прикасался к ней, но уголок его рта приподнялся, словно он нашел озвучивание этой идеи не смехотворным.

— Да, — сказал он.

Она не была уверена в том, что она чувствовала: удивление или радость, или любопытство, или волнение, или все сразу, но она точно знала, что хватит улыбаться.

— Да, — сказала она в ответ.

Он приподнялся, чтобы снова поцеловать ее — его улыбка на ее улыбке. Прокладывая дорожку поцелуев, он дрожащими руками расстегнул верхнюю пуговицу ее платья, опуская голову все ниже, чтобы поцеловать вновь оголившуюся кожу, ее будто покалывал прохладный воздух и эти нахлынувшие ощущения обновляли ее, частичка за частичкой.

Джаред вновь поднял взгляд.

— Можно?

Улыбка расплывалась сама собой, и она казалась такой же необходимой, как дыхание.

— Да.

Он расстегнул еще одну пуговицу, раскрывая ярко-розовое белье в тонкую полоску, с более темными розовыми краями и с крошечной линией фиолетового кружева, целуя ее изгибы чуть выше кружева.

— Можно? — спросил он, и снова оставил улыбку на ее коже.

Кэми посмотрела на его золотую шевелюру, осознавая, что ее нижнее белье не соответствовало случаю. Оно никогда не соответствовало случаю, когда это было важно, и это была одна из наибольших несправедливостей в жизни, потому что судьба не протянула ей руку помощи в отделе нижнего белья. Но она решила, что ей плевать.

— Да.

Он расстегнул еще одну пуговицу, спросил и получил шепчущее разрешение расстегивать еще и еще, пока не расстегнул все пуговицы. Рукава платья Кэми скатились вниз до ее локтей. Джаред поцеловал живот, прямо под ее пупком и посмотрел на нее еще раз.

Солнечный свет заливал кровать от края до края, поэтому беспорядочно разбросанные простыни были наполнены им, согревая тело Кэми. Руки Джареда покоились на изгибе ее бедер, кончики пальцев касались кружева с намерением, от которого пробегало тепло по телу, превращаясь в поток долгожданного жара. Кэми посмотрела на свое тело, на то, что было окутано солнечным светом: на Джареда, на его широкие, золотистые плечи и безумно растрепанные золотые волосы, на глаза, которые искрились и сияли, глядя на нее.

— Можно? — спросил он, и она увидела его улыбку, радостную и обескураженную, как будто счастье представилось ему вновь открывшимся сокровищем, о котором он даже не подозревал.

— Да, — пробормотала Кэми. Улыбаться было, как дышать, совершенно естественно и невозможно было этого не делать. — Да, да.

Удары в дверь, подобные грохочущему грому, заставили их подскочить.

— Ребята, — задыхающимся голосом произнес Эш из-за двери. — Извините, но нет.

Кэми натянула свое платье, пытаясь застегнуть пуговицы непослушными пальцами.

Счастье убегало, сверкая пятками, подобно испуганному зверьку.

К тому времени, когда ее платье было застегнуто, она взглянула на Джареда, лежа на кровати натягивавшего на себя рубашку, которую Марта Райт оставила для него сложенной на комоде. Он не смотрел в ее сторону. Он, сжав челюсть, пристально смотрел на дверь.

Кэми слезла с кровати, а Джаред прошагал к двери и распахнул ее настежь. Эш стоял в дверях, с красным лицом и сутулыми плечами. Джаред не стал разговаривать с ним, он протиснулся мимо него и ушел прочь по коридору.

Кэми ожидала похожего, ужасного поведения от Джареда, и прямо сейчас она чувствовала разочарование.

Если ты хочешь что-то сделать, предположила она, тебе придется это сделать самой, поэтому она подошла к двери и сильно ударила Эша по руке.

— Это было самое из ряда вон, что ты мог сделать, — сказала Кэми. — У девушек тоже есть потребности!

Эш еще больше сгорбился, засунув руки глубоко в карманы. Он покраснел так сильно, что, если бы ему не было семнадцать, Кэми забеспокоилась бы, как бы с ним не случился сердечный приступ.

Она так усердно старалась держать его подальше от себя, чтобы в тот момент обезопасить их с Джаредом пространство. Она была в ярости, зная, что это не совсем возможно: потому что он все равно был там, подобно холодному камню на дне бассейна. Теперь, когда она ослабила бдительность своей связи, то смогла почувствовать то, что он пропустил через себя, почувствовать бурлящую суматоху его эмоций, смущения и унижения, и крайнего дискомфорта, среди всего прочего. Она не могла винить его, даже, несмотря на то, что хотела.

— Я сожалею, — сказал Эш тихим голосом, и добавил в ее голове: «Это было очень странно, и я не знал, что делать…»

— В следующий раз попробуй напевать, — предложила Кэми. — Подумай о котятах или об учителе физкультуры, или о большой порции картофельного пюре. Мне все равно. Просто не делай так больше.

Она уже собиралась уйти, но снова посмотрев на лицо Эша, вспомнила, что обещала себе быть добрее к нему, с тех пор как они вернули Джареда. Он был ее другом, и братом Джареда. Кэми коснулась его руки, успокаивающе поглаживая пальцами по рукаву его рубашки. Он посмотрел на нее очень голубыми и очень уязвимыми глазами, и она почувствовала, как он потянулся к ее разуму: она не могла не поддержать и не утешить его в ответ.

«Все в порядке, — сказала она ему мысленно. — Я на самом деле не сумасшедшая. Извини за чудные видения. Я знаю, это странно, но все будет в порядке».

— Странность — мое второе имя, — добавила она вслух и отправилась искать Джареда, который не мог покинуть «Наводнение», потому что из одежды на нем были только пижамные штаны, а ноги и вовсе босые.

Обыскав бар внизу и гостиную, и другие номера, Кэми пришлось признать, что если кто и был достаточно сумасшедшим, чтобы убежать на улицу в пижаме, то это Джаред.

Она снова проверила большую спальню, где спала Лиллиан, вдруг он спрятался за балдахином или еще за чем-нибудь.

Он не прятался, он стоял на балкончике, со скрещенными на груди руками. Все, что можно было увидеть с балкона — это кирпичная стена, да серый пятачок, где Райты складывали мусор, но Джаред, казалось, был поглощен этим видом. Он не отреагировал, когда она вышла, чтобы присоединиться к нему: он смотрел вперед, сжав челюсть.

На улице было не так солнечно, как казалось до этого внутри небольшой комнаты Джареда. Февральский воздух проник под тонкий материал платья Кэми и, как хитрый карманник, украл тепло, прежде чем она успела что-либо понять.

Любой может уйти от кажущейся к тебе близости, чтобы побыть на расстоянии, но всегда ужасно плохо, когда этот кто-то — Джаред. Она так привыкла быть рядом с ним. Он был намного ближе к ней, чем, если бы они спали щека к щеке на одной подушке каждую ночь, ближе, чем ее собственные мысли за всю жизнь.

Сейчас было не самое подходящее время для отчуждения.

— Извини, — вырвалось из Джареда. Его взгляд на кирпичную стену остался неизменным.

— Не за что извиняться, — сказала Кэми. — Неловкая ситуация. Я думаю, что Эш сейчас расхаживает взад и вперед, из угла в угол и серьезно задается вопросом, как его жизнь могла измениться таким образом. Он очень впечатлительный.

Джаред кивнул.

— Может, тебе было бы лучше, не придумывать тут отговорки на балконе, а облечь себя в маску горечи и ненависти типа Бэтмена.

— Или попытаться отнестись несерьезно к ситуации с постоянными неуклюжими шутками, — согласилась Кэми. — Без разницы. Эмоциональное здоровье — для неудачников.

Она протянула руку, но он напрягся, и она опустила ее на перила балкона, холодными пальцами сжав ледяную сталь. Она также долго рассматривала кирпичную стену. Должно быть, они походили на посетителей музея, любующихся кирпичными стенами.

— Когда Роб… когда он схватил меня, он сказал кое-что, мне кажется, мы все должны это услышать, — сказал Джаред. — Мы должны остановить его. Это важнее, чем все остальное. Я знаю это. Вы не должны беспокоиться обо мне или сокрушаться из-за того, что я веду себя как козел по отношению к тебе или к Эшу.

— Что сказал Роб? — потребовала Кэми. — Погоди, я возьму блокнот. Нет, ты прав, нам нужно собрать всех на встречу. Ладно, как ты думаешь, мы сможем вытащить всех на нее через десять минут, или это слишком рано, когда ты только-только из постели? И почему ты надулся еще больше, чем обычно?

Она повернулась, чтобы посмотреть на Джареда, который спиной упирался в стеклянную дверь балкона, словно ожидал нападения. Она ничего не могла понять по его лицу: потому что раньше он был для нее как открытая книга, которая теперь захлопнулась, вот так просто, и она не знала, как сделать так, чтобы она снова смогла читать его.

— Послушай, — сказал он. — Я сказал тебе, что мне жаль. Я не думал об Эше, и о том, что происходит между вами сейчас. У меня было о чем подумать: о том времени, когда я был в Ауримере с Робом, а тут пришла ты и… я полагаю, я не хочу думать еще и об этом. Но все в порядке. Мне кажется, все будет в лучшем виде, в конце концов.

— Ты говоришь о связи? — спросила Кэми. — Ты сказал, что понял, почему я создала связь с Эшем.

— Я правда понимаю, — Джаред по-прежнему не смотрел на нее. — Все в порядке. Это был правильный поступок. Он — хороший парень.

Эш был хорошим парнем. В то время как Джаред был непостижимым и невозможным.

— Все в порядке, — повторила Кэми.

— Да, — сказал ей Джаред.

— Ты считаешь, что все будет в лучшем виде, в конце концов.

— Да, — огрызнулся Джаред.

— Но ты все равно меня бросаешь, — сказала Кэми с нарастающей яростью.

Джаред, наконец, посмотрел на нее. Его глаза были широко распахнутыми и холодными, напоминая Кэми лед над серыми водами Лужи Слез.

— Ты правда считаешь, что мы встречаемся? — спросил он.

Кэми сжала перила балкона с такой силой, что боль пронзила ей руки от ладони до локтя. Хватит, подумала она, хватит, хватит: никому не позволено делать ее такой несчастной. Она не должна была оставаться рядом с ним дольше, чем если бы ей пришлось держать руку в огне.

Кэми услышала, как он произнес ее имя, но она развернулась и ушла. Она пошла домой.

Работа Клэр в пекарне и ресторане означала, что она всегда уезжала из дома рано и задерживалась допоздна. Кэми не предполагала, насколько все будет по-другому, если ее мама не придет домой вообще. Она осознавала, что отсутствие матери отразится на доме куда заметнее, чем присутствие. Четверо из них — Кэми, папа, и братья, Тен и Томо — всегда искали ее, где бы она ни была. Кэми понятия не имела, где сейчас мама, что она делает, и даже любит ли она ее по-прежнему.

Кэми нашла отца, сидящим на диване. Он не был в своем кабинете и даже не занимался графическим дизайном на своем ноутбуке: он просто сидел там, как будто смотрел в пустой черный телевизор. Он выглядел беспомощным.

Она свернулась на диване рядом с ним и положила голову ему на плечо. Они сидели и какое-то время горевали вместе.

 

Глава Седьмая

Разделение сил

На следующий день они все, наконец, собрались в «Наводнении». К удивлению Кэми, ее отец сказал, что пойдет с ней. Марта Райт, любившая детей, согласилась присмотреть за Теном и Томо, пока они будут совещаться. Редко услышишь что-то гениальное от десяти и восьмилетних при заговоре против зла.

Они, держась за руки, вчетвером гуляли по тихим улочкам Разочарованного Дола, как будто боялись, что могли быть разделены друг с другом спешащими людьми, которых там даже не было.

Кэми видела, как дергались шторы, когда они шли. Она видела, как одна женщина задержалась в дверях своего дома. Она была похожа на призрак, который не мог покинуть то место, где он умер. Перехватив взгляд Кэми, она закрыла дверь и заперлась изнутри.

Паники не было, только стойкое ощущение скрытого беспокойства: жизнь всех людей в городе, замерла настолько, что они могли избежать нежелательного внимания, и Кэми чувствовала — это не будет долго продолжаться, только до тех пор, пока они совсем не исчезнут.

Все разговаривали шепотом, и от этого Кэми хотелось закричать.

Когда они вошли, гостиная была уже забита людьми. Анджела с Ржавым сидели на диване и выглядели готовыми защищаться до самой смерти. Джаред сидел на подлокотнике кресла Эша, полностью одетый. Стоило Кэми войти в дом, как его взгляд тут же остановился на ней, она в ответ посмотрела на него и отвернулась.

Лиллиан Линберн, мать Эша и тетя Джареда, женщина, считавшая себя именно тем Линберном, который должен править городом, стояла рядом с камином. Она слегка дернулась, когда увидела Джона, и Кэми была рада, что она все еще чувствовала себя виноватой за то, что подвергала Тена опасности.

— Джон, Кэми, — сказала она, и это прозвучало немного горделиво от того, что она запомнила их имена.

— Это же Лидия, не так ли? — спросил Джон… — Нет, не говори мне, я сам. Это Лэйни, я почти уверен. — Он подошел к дивану, на котором сидели Анджела и Ржавый. — Двигайся, ты, ленивый мальчишка, — сказал он, и когда они уступили ему место, он похлопал Анджелу по плечу.

Холли стояла у окна с Генри Торнтоном, с новеньким чародеем Разочарованного Дола, незнакомцем из Лондона, который пришел к ним на помощь без всякой причины, когда Кэми попросила его. Он как обычно выглядел обеспокоенным. Он слегка прислонился к Холли и она улыбнулась ему, Кэми, когда та вошла, и все остальным вокруг. Глядя на решительную, солнечную улыбку Холли, Кэми почувствовала себя сильнее.

Кэми негде было сесть, но она и не хотела садиться. Она подошла к Лиллиан, чтобы встать рядом с ней у камина.

Лиллиан немного удивленно посмотрела на нее, опустив свой аристократический нос, поскольку это, казалось, было единственным способом, каким она умела смотреть на людей, но не стала возражать против присутствия Кэми.

— Такая ситуация, — сказал Джаред. — Роб рассказал мне о своих планах, и сказал, что мы даже не представляем, что будет.

— Он не сказал тебе ничего более определенного? — скептически спросила Анджела.

— Он сказал, — произнес Джаред и замолк, его голос изменился. — Он сказал, что очень много людей умрет.

Воцарилась тишина.

— Я не хочу шутить про народ, который умрет, поскольку люди — живые существа, — сказал Ржавый. — Но разве эти слова не один в один — стандартная злобная речь повелителя? «Муахахаха! Ты не представляешь, с кем имеешь дело, мистер Бонд! Ты серьезно недооценил меня. Ты не представляешь всей глубины моего беззакония! Так пусть трепещет каждый из вас, ибо ничтожные силы добра будут окончательно побеждены». И тому подобное, и так далее, маниакальный смех по желанию. У Роба есть кошка, которую можно погладить?

— Он не любит животных, — сказал Джаред с усмешкой. — Учту твою точку зрения. Но он казался таким самодовольным, таким уверенным. Он сказал мне, что я до сих пор ничего не понял. Я, правда, считаю, что было что-то еще, что он знал и не хотел, чтобы я узнал, но я не смог сдержаться и кричал, когда он мучил меня…

Кэми чувствовала мерцание страдания Эша, проходящее через нее, подобно алой рыбке, проплывающей в прозрачной, голубой воде.

— Ты не обязан оправдываться, — сказал Эш.

— Стойте, — сказала Кэми. Она вспомнила, как Джаред ощущал доброту в Холли прежде, чем она ее проявляла, и если он думал, что было нечто большее в действиях или словах Роба, она доверяла его инстинктам. — Роб однажды сказал Джареду, когда мы были связаны…

Джаред вздрогнул, и это внезапное движение привлекло ее внимание. Они посмотрели друг на друга мучительным взглядом.

Кэми сглотнула и продолжила:

— Роб сказал, что магия способна на многое. Он сказал, что она может заставить вас жить вечно.

Лиллиан приподняла брови.

— Нет, — резко сказала она. — Теоретически, магия может сделать это единожды, но весь город должен подчиниться Робу, и он может потребовать жертву четыре раза в год в течение десяти лет, но у него все равно нет столько силы, чтобы сделать себя бессмертным. Это необоснованное беспокойство.

Лиллиан была экспертом в магии. Она была чародейкой, которую обучали править Разочарованным Долом. Кэми же стало известно о магии только в последние несколько месяцев. Она не знала, как спорить с Лиллиан, но она знала, что хотела бы попробовать.

— Он попросил свою первую жертву в день зимнего солнцестояния, — медленно сказала Кэми. — Теперь он просит на день весеннего равноденствия. Вы, ребята, обосновались в Разочарованном Доле сотни лет назад, потому что леса и озера питают силой вашу магию…

— Мы не батарейки! — возмутилась Лиллиан, но Кэми пренебрежительно махнула на нее рукой.

— И вы болеете осенью, когда умирает год, — продолжила Кэми. — Это сезонное. Он получит больше власти, если сделает это в определенный день. Он готов ждать и ждать, пока не наступит нужное время. Чего он ждет? Зачем ему нужно столько силы?

— Зачем любому из нас нужна сила? — требовательно спросила Лиллиан. — Господствовать и держать в страхе, тогда твоя власть будет долгой.

— Прямо слоган для политической кампании, — пробормотал Джон.

— Но, тем не менее, я рада, что ты собрала нас всех здесь, — сказала Лиллиан. — Я, на самом деле, хотела поговорить о магической силе, о тех, кто имеет наибольшую силу среди нас: а именно, об источнике и ее чародее.

Она кивнула в сторону Кэми и Эша. Беспристрастный взгляд Кэми встретился со взглядом Лиллиан. Она не взглянула на Эша, хотя и почувствовала его смешанную вспышку беспокойства и гордости.

— И что насчет нас? — спросила Кэми за них обоих.

— Очень немногие из нас сейчас могут творить магию, — сказала Лиллиан. — Я уже неоднократно говорила, что однажды делилась силой с Робом, чтобы он смог завершить магический ритуал. Есть способы создать магическую связь между чародеями. Эта связь… — Лиллиан стиснула зубы. — Она до боли интимная, хотя не в такой степени, как между источником и чародеем. Учитывая выбор, я бы не стала снова вступать в такую связь. Но у нас немного вариантов и надежды осталось мало.

Джон потер лоб.

— Пожалуй, Летиции, никогда не стать мотивационным оратором.

Лиллиан была одета в вязаный кардиган Марты Райт, но она носила его с видом королевы, одетой в мантию. Теперь же она завернулась в него с видом оскорбленного достоинства.

— Я не та, кто будет рассказывать детям утешительную ложь, — сказала она. — Это всего лишь позволяет им отсрочить взросление. Я хотела бы предложить все возможные варианты для своих детей, чтобы они могли решить, что им делать.

Она направила свой хладнокровный, требовательный взгляд на Эша и Джареда. Джаред выглядел сильно удивленным.

— Я решаю, что делать, — сказала Кэми. — Не так ли?

Лиллиан сделала такое лицо, как будто она согласна с тем, что Кэми будет решать, но Лиллиан это не нравится.

— Это решение Эша.

— Если я — источник, и он мой чародей, не повлияет ли на меня его связь с кем-то еще?

Кэми как-то раньше никогда не претендовала на Эша, и она ощутила волну его удивления, которая прошла через нее, но ей хотелось ясности, чтобы они оба были в безопасности.

— Возможно, — сказала Лиллиан. — Все, что я знаю, два чародея могут поделиться силой, дать друг другу силу, и у Эша прямо сейчас больше силы, чем у любого другого чародея в Разочарованном Доле. Нам нужно больше силы.

— Так ты хочешь соединить Эша и Джареда, чтобы создать нечто вроде магической ядерной бомбы, — сказал папа.

Ржавый рассмеялся.

— Пожалуйста, приходите на все наши встречи в будущем.

Глаза Лиллиан сузились.

— Я бы так это не назвала, но по сути, да. Хотя Эш может выбрать меня, чтобы поделиться силой, или Генри, если тот захочет.

Генри и Холли выглядели примерно одинаково встревоженными, но Холли справилась быстрее и похлопала Генри по плечу. Кэми было интересно, насколько Холли понравилась бы Генри, если бы она испугалась за него и начала утешать.

Кэми не надо было смотреть на Эша, чтобы узнать, что он был самым обеспокоенным человеком в комнате.

— Один из людей Роба сказал мне, — произнесла Кэми и закусила губу, надеясь, что это не будет звучать так, будто она рассуждает об извращенной магии втроем на глазах у своего отца. — Она сказала, что Мэтью Купер, источник, который был женат на Энн Линберн, что он… был, эм, связан одновременно и с Энн, и с Элинор Линберн. Что она имела в виду?

Кэми почувствовала себя преданной, когда ее отец и Лиллиан одновременно недоверчиво взглянули на нее, сузив глаза. Мэтью Купер и Элинор и Энн Линберны жили в 1480-х годах, Мэтью и Энн оба умерли молодыми. С тех пор как Эмбер упомянула их, Кэми была уверена, что есть нечто большее в их истории.

— Возможно, — наконец подала голос Лиллиан, — Мэтью был источником Энн, и они оба погибли. Элинор могла использовать магию Энн — и она осталась жива. Она правила Ауримером полвека. Это доказательство того, что один чародей может передавать магию другому чародею, и это не будет иметь никаких негативных последствий.

Кэми не удивило, что ни с того ни с сего ее рассуждения о давно умерших людях стали «доказательствами» того, что теперь они могут получить то, чего хочет Лиллиан.

— Мы подумаем об этом, — сказала Кэми Лиллиан.

— Это, возможно, наша единственная надежда, — сказала Лиллиан. — Не затягивайте.

Лиллиан развернулась и вышла, казалось, ее мешковатый кардиган, развевался за ней, словно плащ.

— Я не шутил. Кому-то действительно придется поговорить с ней о ее мотивационной речи, — сказал папа. — Она же собирается управлять городом, не так ли?

— Она единственный взрослый, живой чародей, представляющий собой малое зло, — сказал Ржавый. — Так что она, как мне кажется, получает корону по умолчанию. Если Генри не претендует.

Кэми предположила, что Генри формально уже взрослый, хотя он был всего на пару лет старше Ржавого.

— Ваш город кажется очень хорошим, — сказал Генри очень вежливым тоном, который подразумевал, что ему предлагают большой и нежелательный подарок. — Но я только появился здесь. У меня нет задатков лидера.

— Ладно, — сказал папа. — Значит, она это все, с кем нам придется иметь дело, поскольку Эшу и Джареду весьма и трагически по семнадцать. Прелестно. Итак, что нам нужно сейчас сделать, так это получить город вслед за ней. Худшие политики избираются повсеместно.

— Не думаю, что Лиллиан собирается в скором времени целовать каких-либо детей, — с сомнением сказала Холли.

— Поскольку она, наверное, ненавидит детей. И котят. И радугу, и солнце, — сказала Анджела, голос которой звучал так, будто у нее было определенное сочувствие к точке зрения Лиллиан.

— Хочу поговорить с ней, — заявил Джон и встал.

— Вы такой смелый, мистер Глэсс, — одухотворенно сказал ему Ржавый. — Именно таким я мечтаю стать, когда вырасту, через десять-двадцать лет.

— У тебя никогда не будет моей яркой, привлекательной внешности, Расселл, — сказал папа и взъерошил Ржавому волосы, прежде чем выйти.

Кэми стояла в одиночестве рядом с камином и наблюдала за всеми.

Холли шепталась с Генри, Анджела и Ржавый перешептывались друг с другом. Кэми знала, что Холли и Генри жили в доме Анджелы и Ржавого, так как семья Холли была на стороне Роба, а Генри был новичком в городе, но она не поняла, когда они стали друзьями. Она надеялась, что Анджелы ради, они не более чем друзья. Анджеле так нравилась Холли, и Кэми надеялась, что у той не будет парня, пока Анджела не успокоится насчет нее, и, возможно, не полюбит кого-нибудь другого. Правда, Анджела почти никогда, ничего и никого не любила, так что это могло занять несколько лет. Или десятилетие.

Кэми почувствовала нотку отрады, посреди устойчивого несчастья Эша, которое проецировалось на нее. Она оглянулась и увидела Джареда, обнимающего Эша за шею. Это было бы совершенно нормально, если бы это был кто-то другой. Джаред не дотрагивался до людей, выказывая случайную привязанность, для чего часто достаточно лишь прикосновения, чтобы заслужить внимание.

— Ты не должен делать того, чего не хочешь, — сказал Джаред, достаточно тихо, так что Кэми не была уверена, услышала ли она это или понимание пришло через Эша. — Ты же не раб у своей матери.

Эш улыбнулся, печально и очаровательно.

— Моя мама, как бы начальник мне.

— Неа, — легко сказал Джаред. — Мы распределяем время командовать тобой, и теперь моя очередь. Я говорю — делай что хочешь.

Кэми не могла почувствовать того, что чувствовал Джаред, но она чувствовала эмоции Эша: теплоту и доверие, и желание быть ближе. Он склонился в сторону Джареда, но тот не заметил этого и убрал руку.

Она знала достаточно, чтобы понять — Эш уже сделал свой выбор, он знал, с кем хотел быть связан — это никогда не подвергалось сомнению.

Но, несмотря на все сказанное Лиллиан, Кэми подумала, что это будет в итоге сложнее, чем Лиллиан представляет себе. Именно Лиллиан, в конце концов, предложила всем совершить обряд в Лужах Слез, чтобы получить от них больше силы. Джаред чуть было не погиб. Все остальные чародеи, сторонники Лиллиан, умерли.

Кэми подумала, что это может быть плохой идеей, которая еще больше запутает их отношения с Джаредом.

Они не собирались заводить дискуссию об этом прямо сейчас. Кэми направилась к двери. Она была в проходе, который вел в комнату с бильярдным столом, когда услышала, как Джаред окликнул ее по имени. Его тон предполагал, что будь он кем-то другим, то поймал бы ее за локоть и остановил.

В данном случае, Джаред был прав насчет того, что трогать не нужно. Кэми не хотела, чтобы ее хватали. Она предпочла иметь выбор, и она выбрала обернуться.

— Я сожалею о вчерашнем, — резко сказал Джаред.

Он засунул руки в карманы джинсов. На нем была обычная одежда, впервые с того момента, как его вызволили от Роба, но он пока не выглядел нормально. Лицо его было худее, чем должно было быть, напряженнее, таким он никогда не был прежде. Вокруг глаз появились крошечные морщинки, да и в глазах появилось еще кое-что: затравленный взгляд ребенка, который пострадал и, что еще хуже, боялся, как бы его не ударили снова.

Кэми было все труднее злиться, когда она смотрела на него, поэтому ей хотелось перестать смотреть на него как можно скорее.

— Ты говорил это вчера.

Она не хотела принимать извинения за то, что предполагалось стать волшебным первым разом между ними. Она просто хотела, чтобы он не был таким придурком, но, видимо, нельзя иметь все сразу.

— Кстати, об этом, — произнес Джаред. — Прости, я не хотел тебя расстраивать. Я был просто удивлен. Я не осознавал, что ты думала об этом в таком ключе.

— Ладно, и на том спасибо, — сказала Кэми, и решительно пошла по коридору прочь от него.

— Кэми, — сказал Джаред позади нее. — Я… я польщен, что ты так считала.

Но чего так и не прозвучало, отметила Кэми, так это: «Тогда давай будем вместе». Это была одна из тех бессмысленных штук, которые люди говорят, типа: «Это не ты, это я» или «Ты слишком хороша для меня». Что подразумевало: «Я хотел бы очень вежливо и очень быстро избежать всех этих отношений, как викторианский джентльмен в ракете».

— Хорошо, блестяще, — сказала ему Кэми. — Теперь все прояснилось! Пожалуйста, замолчи! Я не в обиде! Давай забудем об этом. У нас есть темы для размышления и поважнее.

Она быстро пошла прочь, мимо бильярдного стола в бар. Ее отец и Лиллиан Линберн стояли около самого бара, увлекшись беседой, которая, казалось, была на девяносто процентов полна несогласия и на десять процентов держалась в рамках приличия из-за детей. Ее младший брат, Тен, стоял возле отца, держа его за руку, навалившись на него всем телом. Он смотрел на Лиллиан широко распахнутыми, настороженными глазами.

Братья Кэми имели дело с чародеями и как никто знали, чего от них можно ожидать: мама покинула их, то же самое чуть было не случилось с Теном. Для тех, кто не знал их близко, они оставались прежними, за исключением того, что теперь Тен стал еще тише, его застенчивость трансформировалась в устойчивое недоверие к миру, а Томо — более шумным. Это был его способ распугивать собственные страхи. Они были настолько смелыми, что это разбивало ей сердце.

Томо оторвался от старого мистера Стерна и его бульдога, которые были, очевидно, озадачены рекомендацией Томо добавить лимонад в пиво, и направился прямо к Кэми. Она опустилась на колени, и он чуть было не сбил ее с ног, летя к ней в руки и обнимая ее за шею.

— Эй, Кэми, — радостно воскликнул Томо. — Хорошо ли прошла встреча? Все починилось?

Кэми гладила его затылок и пыталась говорить с веселыми нотками в голосе.

— Почти, — сказала она ему. — Все исправится.

Лиллиан было нечего ей сказать. Кэми знала, как мало было надежды, и как мало выбора у них осталось.

Кэми вернулась в гостиную, как только стало ясно, что у отца и Лиллиан еще много тем для обсуждения, и она была уверена, благодаря связи, что Эш и Джаред, давно оттуда ушли. Она нашла там Холли, прислонившуюся к окну, с огромной книгой в кожаном переплете.

Девушка подняла глаза.

— Ты говорила, что мы должны просмотреть книги, — сказала она, глядя на нее немного смущенно.

— Было такое, — убежденно сказала Кэми.

— Я пока ничего не нашла. Может быть, я что-то пропустила, конечно…

— Я уверена, что нет, — сказала Кэми. — Но я могу помочь тебе, если хочешь.

Она подошла и прислонилась к окну рядом с Холли, подняв несколько страниц, таким образом, чтобы она и Холли могли читать разные фрагменты книги. Холли заговорщически наклонилась в ее сторону.

— Итак, сегодня было так много вопиющей напряженности, — протяжно сказала Холли. — Что-то же произошло между тобой и Джаредом?

— Эм, — сказала Кэми и пнула ее легонько по ноге. — Не совсем.

Она никому не говорила, но знала, что Анджела что-то подозревает и была уверена, что Холли тоже. Она оглядела комнату, крошечное пространство заполняли разномастные кресла и диваны. Здесь они были в такой же безопасности, как и в любом другом месте.

— Мы несколько раз целовались, до того как его взяли в плен, — сказала она. — А вчера мы сделали намного больше, чем это, а затем Эш прервал нас, и Джаред, кажется, считает, что мы никогда не встречались. Поэтому, я предполагаю, что так оно и было.

— Эх, проблема в том, что не надо было ВСО, — мудро сказала Холли.

— Чего? — уставилась Кэми.

— В.С.О., — медленно и любезно произнесла Холли по буквам.

— Встряхнуть Себя Очень? — догадалась Кэми. — Выбросить Свои Отходы. Выловить Своего Орнитозуха. Нет, это вообще не имеет никакого смысла.

Холли сморщила нос.

— Можно подумать, все остальное имело смысл?

Кэми пожала плечами, и Холли улыбнулась.

— Выяснить Свои Отношения, — сказала Холли. — Это когда вы, двое, целуетесь или когда оказываетесь на диване, или где-то еще, и одни из вас говорит что-то наподобие: «О, ты хочешь быть моей девушкой?» или «Это нечто особенное?» И тогда ты отвечаешь: «да» или «нет» и этим вы уже определяете свои отношения или решаете, что отношений нет. Вам ребята нужно было ВСО.

— Ну, у нас это было, — сказал Кэми. — Мы В наши О, вернее он В, что между нами нет О, ну и теперь мы закончили с этим.

Холли протянула руку, которая не держала книгу, и неопределенно помахала ею.

— Ох, не знаю, — сказала она. — Он… мы говорили о тебе, как-то раз.

— В тот раз, когда вы целовались и обжимались? — спросила Кэми с дурным предчувствием.

— Ах, я точно не помню когда, — Холли попыталась увильнуть.

— Это было именно тогда, не так ли?

— Ой, да ладно тебе, — сказала Холли. — О чем ты говоришь? Прошлое — это как другая страна. С кем мы там только не обжимаемся, да не целуемся.

— Нет, не так это бывает, но я восхищаюсь твоим творческим уходом от темы, — сказала Кэми. — Ты самый перспективный репортер из сотрудников моей газеты.

Упоминание о газете вызвало острую боль. Она продолжала писать для нее и выпускала, но так мало людей приходило в школу в эти дни. Она не знала, читал ли ее еще кто-нибудь.

Холли покраснела.

— О нет, это Энджи по-настоящему умная. — Она быстро сменила тему, как всегда удивленная тем, что когда ее хвалят, ей настолько же неудобно, насколько приятно. — Но когда Джаред говорил о тебе…

— Неужели он говорил о том, что хочет встречаться со мной и собирался подарить мне свой значок и кожаную куртку?

Кэми скрестила пальцы на своей свободной руке, шевеля губами: «Пожалуйста, скажи, да», и Холли усмехнувшись, сомкнула их.

— Я точно не помню, когда этот разговор состоялся, но я уверена, Кэми, что на дворе стояли не 50-е.

— Не понимаю, почему магия может быть реальной, а путешествия во времени нет, — сказала Кэми. — Я хочу вернуться в прошлое и встретиться с Джейн Остин и Дороти Паркер, и сделать ставки на скачках.

Холли прислонилась к Кэми намного плотнее в этот раз, как будто подталкивала ее всем телом.

— Постарайся не шутить пять минут. Или хотя бы три. Ты знаешь, что ты ему не безразлична, и если он крутился вокруг тебя то, это было не потому, что он не воспринимал это серьезно. Он воспринимает тебя всерьез. Ты важна для него, как никто другой. Это же очевидно.

Кэми прислонила голову обратно к окну. Ей было интересно, если она просто не будет говорить в течение трех минут, после этого ей будет позволено снова шутить. Она подозревала, что нет.

— Это очевидно, — повторила она. — Но я не знаю, это из-за того, что у нас была связь, или потому что у него никого никогда не было. У него могут быть путаные чувства ко мне, и не… не те чувства.

Он может любить меня, но не хотеть меня в роли своей девушки, подумала Кэми, но она не знала, как говорить о любви.

Она всегда считала себя здравомыслящей относительно романтики: она никогда не хотела какой-либо неистовой, разрушительной страсти, которая помешает подать заявки в колледж. Она думала, что любовь изменит ее жизненный сюжет, она слишком много рассказывала о себе, что любовь сделает ее историю менее умной или менее значимой. Хотя Джаред все время сидел у нее в голове. У нее уже была любовь. Только те, у кого была любовь, могли себе позволить закрыть на это глаза.

— У него могли быть, — сказала Холли. — Не знаю. Но если он отступил только после того, как Эш прервал вас, то это могло что-то значить.

— Ты думаешь, он влюблен в Эша? — спросила Кэми. — Я имею в виду, это возможно. Это объяснило бы, почему он такой ворчливый все время.

— Прошло всего лишь две минуты без шуток, — печально сказала ей Холли. — А я в тебя так верила.

— Понятия не имею, почему, — сказала ей Кэми. — Нет, мне, кажется, я понимаю. Итак, нам нужно Выяснить Свои Отношения, это когда собираются оба, чтобы обсудить, какие это отношения на самом деле, потому что, когда двое обсуждают — это улица с двусторонним движением. За исключением, конечно, когда одна сторона улицы является идиотом, в плане телепатической связи, так что в данный момент нормально принять решение без нее.

— Думаю, что это не совсем то, что я сказала, — ответила Холли.

— Спасибо, Холли, ты мне очень помогла, теперь у меня есть план, и я чувствую себя намного лучше, — сказала ей Кэми.

Холли все еще выглядела встревоженной, но в то же время так, как будто с ней что-то произошло.

— Почему-то мне не кажется, что я помогла тебе, — сказала она неуверенно. — Не знаю, что у тебя на уме, но я слегка обеспокоена…

— Увидишь, — сказала ей Кэми. — Ты все увидишь.

— Час от часу не легче, — сказала Холли. — Но если я тебе помогла, может, тогда ты поможешь мне? С, эм… По части романтики.

— О, нет, тебя кто-то заинтересовал? — простонала Кэми, но вспомнив, что Холли хорошая подруга, сразу пожалела об этом. — Не так, я сожалею, что неправильно реагирую. Позволь мне попробовать еще раз. — Ух, ты, кто тебя заинтересовал?

Холли засмеялась над фальшивым радостным голосом Кэми, а потом покраснела.

— Ну, — сказала она, и, наклонив голову, начала вдруг очень внимательно рассматривать страницы книги.

Кэми перевернула свою страницу, которая была посвящена заклинаниям о сохранении здоровья стада овец.

— Это тот, с кем ты сейчас живешь в одном доме?

— Ну, — сказала Холли снова, и осторожно кивнула.

— О, мой Бог, — сказала Кэми.

Холли посмотрела на Кэми из-под падающих на лицо золотых локонов. Кэми никогда не видела, чтобы Холли Прескотт, девушка Разочарованного Дола, которая всегда считалась легкой на подъем, на самом деле стеснялась всего, что связано с романтикой.

Кэми не очень хорошо знала Генри, но он приехал в этот город, чтобы бороться за незнакомцев, решившись на это по одной-единственной причине: это был правильный поступок. Она погладила руку Холли, возможно, с большим усилием, чем это было необходимо.

— Ты замечательная и умная, и красивая, и удивительная, — заявила она. — Если он тебя не любит, то он идиот.

Холли моргнула.

— Он? — спросила она, и убрала волосы назад.

Кэми моргнула в ответ. Они сидели, уставившись друг на друга, как пара испуганных сов.

— Это… — проговорила Кэми очень медленно. — Это… не он?

Руки Холли крепко держали книгу. Долгое мгновение Кэми думала, что она сделала абсолютно неправильное предположение, но затем, еще более медленно, чем Кэми говорила, Холли кивнула.

Кэми бросилась на Холли, пытаясь обнять ее, ударяя ее по руке и издавая торжествующий клич, — все сразу. Она чуть не ударила Холли в грудь, но в последний момент сумела сдержаться.

— Кэми, осторожно, книга, — предупредила Холли, смеясь и затаив дыхание.

Кэми обнимала одной рукой шею Холли.

— Не буду я осторожничать, я так счастлива, — заявила она. — Аааа! Я так счастлива! Это так здорово!

— Да? — спросила Холли, застеснявшись. — Ты уверена?

— Ну, вы два моих любимых человека на свете, так что да, я уверена, — объявила Кэми. — Ой, подожди, хорошо, тебе нужна моя помощь. Что тебе нужно? Тебе нужна практика, как целоваться с девушкой? Это совершенно нормально. Я могу это сделать. Иди сюда, я поцелую тебя прямо сейчас.

Скрип двери заставил Кэми оторвать взгляд от Холли, а Холли — оторвать взгляд от книги. Эш выглядел так, будто он всерьез задавался вопросом, почему это всегда происходит именно с ним.

— Ах, не обращайте на меня внимания, — сказал он. — Пожалуйста, продолжайте.

— Немедленно убирайся, мы разговариваем, — велела Кэми. — Вернись через несколько минут.

— В этом нет необходимости… — запротестовала Холли.

— Есть, — сказал Кэми. — Вон! Убирайся! Нам не нравится твое лицо, и мы не хотим его видеть рядом с нами.

«Нет, серьезно, я не шучу, мне нужно несколько минут», — предупредила его Кэми, послав ему сообщение о необходимости уединения. Они оба все это время отправляли сообщения друг другу, и Эшу не нужно было лишний раз напоминать, что Кэми сейчас беспокоилась за конфиденциальность Холли. Он был в состоянии чувствовать то, что чувствовала Кэми, но он не точно знал, что происходит.

— Хорошоооо, — сказал Эш и отступил.

— Это было не обязательно, — покраснев, сказала Холли.

— Да, я знаю, — сообщила ей Кэми. — Ну правда, что мне сделать, чтобы помочь тебе? Я сделаю все, что угодно. Я серьезно про поцелуи.

— Пожалуйста, не целуй меня, — убежденно сказала Холли.

— Обидно, — прокомментировала Кэми, — но все в порядке. Что еще я могу сделать?

Холли пристально смотрела на рисунок руки мага, очерченной светом.

— Я знаю, что раньше я… нравилась Энджи, — сказала она, понизив голос. — Но я слышала, как она сказала тебе, что… она больше не будет ничего делать. Мне интересно, можешь ли ты выяснить, будет она что-то предпринимать или нет.

— Безусловно, — сказала Кэми. — Я уверена, что она будет, но я с удовольствием узнаю. Холли, я так рада за вас, девчонки.

— Я… немного боюсь, — сказала Холли, и Кэми взяла ее за руку, и крепко сжала ее. Холли сделала глубокий вздох и, увидев одобрение, продолжила: — Я много чего боюсь: что люди будут думать, из-за чего все будет неправильно, и что это будет значить для меня. Когда мы сражались с Робом на площади, я поняла, что больше всего мне страшно потерять ее, без нее я не знаю, как и что я чувствую. Я пытаюсь совладать с нервами, чтобы сказать ей об этом. Я бы хотела быть достаточно храброй, чтобы попытаться.

Кэми пожала руку Холли.

— Ты достаточно храбра для всего.

— Кэми, — сказала Холли, словно пораженная внезапной, страшной мыслью. — Пожалуйста, будь деликатна.

— Всецело, — заверила ее Кэми. — Ты можешь абсолютно на меня положиться. Я буду хитрой львицей, устраивающей засаду на пастбище. В этой метафоре Анджела антилопа, и она никогда не узнает, кто на нее нападет.

Похоже, Холли ее заверения не успокоили.

— Я обещаю тебе, Холли, «деликатность» будет моим вторым именем, но я слишком деликатна, чтобы иметь второе имя — вот такая заковырка. Тебе не о чем беспокоиться.

Раздался стук в дверь.

— Входить не опасно? — раздался голос Эша. У Кэми в голове он спрашивал с некоторой долей азарта: «А вы целуетесь?»

— Да, заходи, — позвала его Кэми.

Когда дверь открылась, стало ясно, что Эш привел подкрепление. Лицо Джареда казалось равнодушным, поэтому Кэми предположила, что Эш ему не рассказал о потенциальных дамских поцелуях.

«Ты никогда об этом не узнаешь, сосунок», — ответила она Эшу.

— Привет, Эш, — сказала она вслух. — Привет, дорогой.

Лицо Джареда стало выглядеть чуть менее равнодушно.

— Один момент. Холли, пожалуйста, оставь закладку на моей странице, — сказала Кэми и, отстранившись от окна, целенаправленно пошла через всю комнату.

Эш очень быстро отскочил в сторону. Фактически, он передвинулся за кресло, как будто случился взрыв, и он хотел от него защититься.

Джаред остался там, где он и стоял, прислонившись к дверному косяку и наблюдая за ней. Его руки были в карманах, и Кэми подумала, что это отлично, поскольку означало, что он не сможет защитить себя, когда она застанет его врасплох.

— Я просто хотела кое-что прояснить, сладенький, — сказала она ему, и его глаза немного расширились, когда она схватила его за ворот футболки, встала на цыпочки и потянула вниз для поцелуя.

Его губы были теплыми: удивительно, но он даже не дернулся и не попытался вырваться. Конечно, он мог быть просто ошеломлен, но Кэми решила насладиться моментом, его телом, склоненным к ее лицу, и к ней, тянувшейся вверх к нему, образовывая легкий, естественный изгиб.

Мгновение все было мило и просто, и тогда Кэми отстранилась и посмотрела Джареду в глаза.

— Я Выясняю наши Отношения, — сказала она ему вполголоса. — Мы встречаемся. Я отказываюсь расставаться.

Она не дала ему возможности ответить. Она потрепала Джареда по плечу, проигнорировала испуганное лицо Эша и его тревогу, кружащую вокруг, и направилась на другую сторону комнаты, к Холли и к книге. Лицо Холли отображало смятение.

— Это было очень деликатно, — сказала она, понизив голос. — И, похоже, я кое-что нашла здесь про заклинание обмена силой.

Кэми забыла, что она старательно не смотрела на Джареда и уделила все свое внимание книге. Она закрыла свою страницу и положила ее плашмя, так, чтобы Эшу и Джареду были видны заклинание и картинка.

— Здесь говорится, это временно, — сказал Эш. — Мы можем разорвать связь в любой момент, когда нам захочется. И мы не будем слышать мысли друг друга, между нами будет только эмоциональная связь, которая, откровенно говоря, не такая тесная, как та, что нам уже знакома.

«Пытаешься быть угодливым», — сказала Кэми.

«Я не могу не быть честным с тобой, — сказал Эш. — Я боюсь, что это не так уж и очаровательно».

Это было не то чтобы не очаровательно, размышляла Кэми, все смятение и горе, каждое его сомнение и несовершенство сыпались на нее без какого-либо предохранителя, который у них с Джаредом сформировался между собой, и не было никакого способа, чтобы подогнать неровные края их недостатков друг к другу. Прежде чем они оказались связаны, колоссальному внешнему обаянию Эша удавалось сгладить каждое взаимодействие между ними. Ей было легче прощать его или считать его более надежным, и привлекательным, когда она пыталась сделать выбор. Обаяние делало все намного проще, но знать это, было, вероятно, лучше, если они собирались стать настоящими друзьями.

«Это приятное изменение, — сказала Кэми, и позволила ему почувствовать, что она имеет в виду. — Ты хочешь создать связь с Джаредом?»

Заклинание, казалось, было достаточно просто сделать. Картинки шокировали и пугали Кэми: ножом и веревкой.

«Ты не удивлен», — сказала она Эшу.

Она смогла почувствовать его спокойствие и решимость. Он хотел произнести заклинание, и его уверенность в этом странном, диком мире магии просачивалась в нее, успокаивала ее собственные страхи, даже, несмотря на то, что это заставляло ее слегка, где-то в глубине души, чувствовать себя неловко там, куда Эш еще не проник.

«Я ожидал этого, — сказал ей Эш очень спокойно. — Заклинание похоже на обет. Любые слова работают лучше, если они скреплены кровью».

 

Глава Восьмая

Тысячекратное наказание сынов

Той же ночью они совершили обряд.

Это было правильное решение, твердила Кэми себе. Они оба сделали выбор, поэтому нет смысла тратить время на беспокойство. Они пройдут через это и разберутся с последствиями, какими бы те ни были.

«Ты не очень спокойна», — сказал Эш.

Такое впечатление, будто они поменялись местами. Она чувствовала его недовольство из-за ее страхов, и она могла чувствовать его решимость. Эш хотел быть полезным, желанным и любимым, хотел этого с такой страстью, что она поняла, почему он может стать инструментом в руках любого. Она старалась не приближаться слишком близко к его потребностям, словно это была черная дыра, которая могла поглотить ее. Они пытались избегать темных, непривлекательных уголков сердец друг друга.

«Я знаю, это наш лучший вариант», — сказала Кэми, что было единственной поддержкой, которую она могла ему дать.

Она стояла в дверях с отцом и заглядывала в комнату. В спальне Лиллиан царил полумрак, высокие свечи, создавали крохотные островки света в сумрачном море. Эш сидел на кровати, задрапированной белыми простынями, а Джаред уселся на низкий табурет на противоположной стороне комнаты.

В душе Кэми слегка морщилась от идеи проведения романтической акции на глазах у своего отца, но она была полна решимости прояснить эти отношения, поэтому покинула дверной проем и пошла туда, где сидел Джаред. Когда он поднял лицо, чтобы посмотреть на нее, она наклонилась и поцеловала его.

— Привет тебе, мечта-каноэ, — сказала Кэми. Она взяла его за руку и устроилась у него на коленях, обвив его руку вокруг себя — и он позволил, хотя она предположила, что отсутствие сопротивления с его стороны могло означать состояние шока — как бы то ни было, она повернулась спиной к выражению его лица.

К сожалению, она все еще могла видеть выражение лица своего отца.

— У тебя есть татуировки? — с подозрением спросил у Джареда Джон.

— Нет! — сказал Джаред и поспешно добавил: — Сэр.

Ее отец выглядел так, будто у него имелись дополнительные вопросы к Джареду. Кэми не питала больших надежд по поводу ответов: история насилия — есть; бедные преподаватели — есть; кожаная куртка — есть; мотоцикл — есть; лишение его дочери невинности — пока не успел проверить, но не от недостатка усердия, но потом всеобщее внимание переключилось на Лиллиан Линберн, стоящую у двери балкона. Лунный свет струился по ее длинным, светлым волосам, и длинный острый нож в руке окружал их обоих серебристым ореолом.

Кэми прижалась спиной к теплой и твердой груди Джареда.

— Жаль, что наши ножи Линбернов у Роба, — сказала Лиллиан. — Но любой нож может быть как проклят, так и благословлен.

— Правильно, но любой ли нож можно продезинфицировать? — спросил Джон. — В частности, этот?

Лиллиан улыбнулась, держа нож в лунном свете так, чтобы металл сверкал. Она была готова использовать его, и Кэми предположила, что она могла сделать это. Больше никто не придет. Когда всех спросили, хотят ли они увидеть, как мальчишки Линберны будут резать себя и связывать, Холли слабо заявила, что будет поглощена учебой, Анджела категорически отказалась, а Ржавый заверил всех, что он будет мыть голову.

— Ты хочешь спуститься со мной, Генри? — участливо спросил Джон.

Генри Торнтон стоял в одном из углов комнаты и выглядел бледным, но отрицательно покачал головой.

— Я никогда не видел, чтобы такого рода заклинание проводили ранее. Мне очень интересно посмотреть.

Джон приподнял брови.

— Ладно. Надо запомнить на будущее: чародеи — психи семь дней в неделю. Ты уверена, что хочешь остаться, милая? Или ты хочешь, чтобы я остался с тобой?

Кэми взглянула на своего отца. Папа твердо посмотрел на нее в ответ. Она знала, что он остался бы, попроси она его, и поддерживал бы, пойди что-то не так. Но она знала, что магия для него нова и странна, и куда страшнее, нежели для нее.

— Неее, пап, я в порядке. Пожалуйста, оставьте меня в спальне этого отеля с моим красавчиком-парнем. И несколькими его родственниками, и очень острым оружием.

— Ясно, я где-то сильно накосячил, когда растил тебя, — сказал папа. — Ну, я лучше пойду, пока Томо не достал водку.

Он нежно убрал Кэми за ухо выбившийся локон волос, а потом очень подозрительно посмотрел на Джареда и не сводил с него глаз, пока не покинул комнату.

Дверь за ним тихо закрылась, став сигналом к действию для чародеев. Лиллиан поднесла нож к своему лицу, приставив острое лезвие ко лбу и губам, и зашептала. Эш встал, его психоз бил по нервам Кэми, как двумя оголенными искрящимися проводами. Кэми пыталась сохранять спокойствие и распространить его на Эша. И она всем телом чувствовала, как рядом напрягся Джаред.

— Удачи с ужасающим кровь-и-нож заклинанием, мой тыквенный цветочек, — сказала Кэми, убирая его руку с талии и вставая, чтобы дать ему возможность подняться.

После этого она чмокнула его в уголок рта.

Джаред помолчал, а затем сказал:

— Спасибо.

Это было почти поощрение, подумала Кэми. Она даже не знала, откуда было взяться этому немому языку нежности, кроме как из ее врожденного ужаса перед серьезностью происходящего, но это подействовало на Джареда как удар шокера. Это работало, когда ничего уже не срабатывало, и пришлось использовать то, что у нее было.

Кэми спрашивала себя, должна ли она засчитать как победу то, что он, похоже, не станет активно пытаться мешать ее плану, встречаться с ним. Хотя, он и не особо активно в этом участвовал, так что, может быть, это была ничья.

Лиллиан пробежала своими кроваво-красными ногтями по блестящей поверхности ножа.

— Встаньте на колени, — сказала она своим мальчикам, — и обнажите ваши руки.

— Хорошо, что я надел майку, — сказал Джаред, оглядываясь назад, чтобы обменяться краткой улыбкой с Кэми. — Потому что не стал бы раздеваться догола. Без вариантов.

Эш расстегнул пуговицу на манжете рубашки и закатал рукава выше локтя. Джаред подошел к столу возле двери и взял небольшой моток, лежащий там, быстро раскручивая тонкую, грубую веревку между ладонями.

— Будь осторожен, чтобы не порезать артерию, — велела Лиллиан. Она подошла к краю кровати, где сидел Эш, и протянула ему нож.

Эш посмотрел на нее, ища успокоения. Его лицо казалось таким открытым и незащищенным в лунном свете. Лиллиан встретилась с его взглядом на мгновение, ее лицо было спокойно и неподвижно, как у статуи, тронутой лунным светом, но без эмоций. Она повернулась и пошла обратно к балконной двери, где застыла бесстрастным, серебристым силуэтом на фоне стекла.

Эш медленно опустился на колени на ковер у подножия кровати, в круг от лампы. Кэми ощущала, как одиноко он себя чувствовал, словно круг света был островом, далеким от кого бы то ни было, потому что никто даже не шевельнулся, чтобы подойти к нему.

Сострадание затопило Кэми, оно казалось таким подавляющим и обжигающим, что походило на страсть. Лицо Эша и его сердце устремились к ней, как к солнцу. Он был похож на молодого поэта, с его позолоченными волосами и в помятой рубашке, и с надеждой в глазах.

Кэми на мгновение потеряла Эша из вида, когда Джаред подошел по ковру к нему, бросая тень на лицо Эша. Она посмотрела на Джареда, тот в ответ мимолетно глянул на нее, прежде чем снова перевести взгляд на Эша. И у нее возникло нехорошее предчувствие, когда он подался вперед, как сделала бы это Кэми, и с выражением лица, как у Эша. Он возвышался над стоящим на коленях Эшем.

— Ты в порядке? — спросил он брата с нарочитой грубостью, будто испытывал дискомфорт, выказывая беспокойство.

Кэми обнаружила, что улыбается, испытывая при этом острую боль. Это ощущение было сродни интуиции, она чувствовала неправильность своего положения, будучи слегка напуганной внешностью Джареда, в то время как она вообще не должна была удивляться его скрытой доброте, потому что всегда была окружена ею.

Прошли месяцы с тех пор, как она связала себя мысленно с Эшем: месяцы и месяцы, с тех пор как она разрушила связь с Джаредом. Она должна была уже привыкнуть к этому. Но она также чувствовала нежность Эша к Джареду. Она улыбнулась спине Джареда, но увидев нож в руке Эша, перестала улыбаться.

Эш сглотнул и сказал:

— Я в порядке. Я переживаю только, что могу забыть строчки.

— Слова не имеют значения, — сказал Лиллиан. — Главное намерение. И кровь, конечно.

— Спасибо, тетя Лиллиан, — сухо сказал Джаред. — Ты всегда знаешь, что сказать.

Слабая улыбка пробежала по лицу Эша. Он протянул Джареду нож.

Джаред опустился на колени, веревка была обернута вокруг его кулака, и взял нож в свободную руку. Эш в тишине глубоко вздохнул и вытянул свою руку. Длинные вены вились бледно-голубыми линиями под его такой белой кожей. Он почти светился в полумраке комнаты.

Джаред повернул нож одним движением руки, что выглядело волнующе профессионально, ткнул его в руку Эша, и провел острым лезвием по его коже. Кожа разошлась легко, и в следующее мгновение на белом выступили бусинки крови.

До тех пор, пока сверкающие капельки не превратилась в ручеек, а потом в реку красного цвета.

Кэми почувствовала боль Эша и увидела, как исказилось его лицо, услышала, как он издал болезненный вздох, прежде чем уткнулся в плечо Джареда. Кэми увидела, как по его телу прошла судорога.

Рука Джареда, которая не держала веревку и нож, зависла над волосами Эша в нереализованном жесте утешения. Вместо этого он твердым голосом произнес слова заклинания.

— Боль искупится силой, сила болью…

…Была твоя, теперь она со мною.

Эш снова вздохнул, разжал руки, вцепившиеся в рубашку Джареда, и выпрямился. Он побледнел сильнее обычного, с каплями пота на лице, с кровью на руке, но посмотрев на Джареда, он увидел нечто такое, что заставило его расправить плечи. Джаред переложил нож в ладонь Эша, и протянул свою руку: тыльная сторона его руки была также бледна и выглядела неожиданно уязвимой.

Руки Кэми сжались в тугие кулаки, ногти врезались в ладони. Она не хотела, чтобы Эш дотрагивался до него.

Единственное, что помогало — это выражение лица Эша и ощущение его боли, стремящейся к ней: он не хотел сделать больно Джареду, совсем не хотел.

Нож опустился, и Кэми пришлось сжать зубы, когда она увидела, как Эш, поколебавшись, дернулся и промахнулся, что, несомненно, причинило Джареду больше боли, из-за неровного пореза на его руке.

Голос Эша слишком дрожал, но слова заклинания прозвучали отчетливо.

— То, что было целым, теперь частью станет…

… То, что было скрыто, сердце явит.

Не успел он договорить, как Джаред схватил поврежденную руку Эша и прижал ее к своей ране так, что их руки сомкнулись у локтей. Оба дышали с трудом, в унисон, кровь капала с их сплетенных рук, покрывая пятнами ковер, на котором сейчас лежал нож.

Джаред обматывал веревку вокруг их рук. Как только он закончил, лунный свет проник сквозь стеклянную дверь и обволок их сверкающими завитками. Он мерцал вокруг их сомкнутых рук и двигался, словно полоски света, дрожащие на воде, по их спинам, и кружился вокруг их белокурых голов, соединяющихся вместе так, что их тела образовывали арку.

Они произносили заклинание хором, и голос Эша уже не дрожал, а голос Джареда был чуть менее жестким.

Лучи лунного света мерцали вокруг них. Кэми овладело странное ощущение, словно то, что происходило с лунным светом, отражалось и внутри нее. Как будто свет, озаривший мир в ней, менялся, расширялся и люминесцировал на краю тьмы, и перемещение к свету было для нее подобно встрече с близким человеком, которого она не видела долгое время.

Кэми еще сильнее подалась вперед на своем стуле. Джаред повернулся, чтобы посмотреть на нее.

Их глаза встретились, и Кэми почувствовала искру между ними, превращающуюся в распространяющееся пламя, признание и томление, переплетенные воедино. Она чувствовала Джареда как нечто знакомое и родное, пробивающееся в ее сознание. Она не могла ошибиться: она знала точную грань его гнева, порыв его удивления, вкус его горя и обволакивающую теплоту его привязанности. Его невозможно было ни с кем перепутать. Эш был не в состоянии заполнить пространство, которое Джаред вырезал в ее сердце: он не мог обустроиться в месте, созданном кем-то другим, и его присутствие там причиняло боль.

Но сейчас Джаред почти вернулся туда, где он был раньше.

Эш тоже был там, прилив его чувств, как канал, разделял ее и Джареда, но она могла почти дотянуться до него, словно они оба могли протянуть руки друг к другу и между кончиками их пальцев оставался всего лишь дюйм.

А потом Кэми обнаружила, что пятится в своем сознании из-за непонятно откуда взявшейся тревоги. Это было сродни тому, будто видишь близкого человека, который приближается к тебе, внезапно видишь тень позади него, и твои радостные желания превращаются в страх, прежде чем до тебя доходит, что тень — это лавина.

Кэми вырвалась из ментальных стен, в которых она провела столько времени, выстраивая их с Джаредом, и которые она так часто использовала с Эшем, пытаясь защитить себя. Она сосредоточилась на экранировании небольшого, светлого места в своем сознании, которое она пускала в дело, когда писала, и пыталась создать свое собственное волшебство.

Она все еще чувствовала обоих братьев, но несколько отстраненно, словно сделала поспешный шаг назад.

Лучи лунного света, обтекающие Джареда и Эша, стали темнее, сменяясь с завитков тумана на дорожки чернил, которые окружали их, связывая все крепче и крепче.

Пока вовсе не исчезли, оставив только слабую серую дымку в воздухе, как следы от пепла.

Джаред все еще смотрел на Кэми, но выражение его лица было настороженным.

— Это работает? — спросил осипшим голосом Эш.

Джаред размотал веревку на руках.

— Понятия не имею.

Лиллиан покинула занятую у двери позицию и подошла к ним, перешагивая через упавший нож и пролитую кровь, пока не встала рядом с Эшем, ее пальцы начали парить над его раненой рукой.

Это было то, что Кэми, по крайней мере, могла сделать. Она вскочила и подбежала к Джареду, опустившись на колени рядом с ним, и взяла его за запястье так осторожно и деликатно, как только могла. Он был ранен слишком сильно, слишком многими людьми: она не хотела быть одной из тех людей.

Она закрыла глаза и сосредоточилась. Потребовалось больше усилий, чем она предполагала, но она исцеляла только однажды.

Когда она открыла глаза, то увидела, что Джаред дышит уже спокойнее, и, когда она дотронулась до крови на его руке, та прошла сквозь ее пальцы, обнажая целую кожу под ней.

— Если вы хотите узнать, получилось ли у вас заклинание или нет, — предложила Лиллиан. — Просто проверьте свои силы.

Эш перевел взгляд с Лиллиан на Джареда и встал, спотыкаясь, будто забыл, как ходить, стоя на ногах неуверенно, как новорожденный жеребенок. Он поднял руку и указал на балконную дверь.

Кэми чувствовала это даже за ее стенами, странную пустоту там, где раньше было нечто живое.

Она не знала, что Эш хочет предпринять. Ничего не происходило.

— Я не понимаю, — сказал Эш с нотками паники. — Что происходит?

— Ты не можешь произнести заклинание? — резко спросила Лиллиан. — У тебя нет сил?

Эш покачал головой. Свет через стеклянную дверь балкона озарял его лицо: он выглядел потерянным.

— Я ничего не могу сделать. У меня нет никакой силы.

— Это невозможно! — сорвалась Лиллиан.

— Как так? — спросила Кэми.

Никто ей не ответил. Кэми посмотрела на Джареда. Она не хотела этого говорить, не хотела показывать, будто обвиняет его тогда, когда в том не было его вины, но она должна была сказать.

— Накануне вечером, перед тем, как мы спасли тебя, — сказала Кэми. Она крепко держала его запястье, пытаясь удержать взгляд. — Когда Роб мучил тебя, когда он и Эмбер ранили тебя, он использовал ножи Линбернов. Не так ли?

Джаред кивнул. Лиллиан уставилась на него.

— Ты творил какую-либо магию с тех пор, как тебя держали в Ауримере?

— Нет, — сказал Джаред. — Роб накачивал меня наркотиками, и я не мог использовать ее. Также, вы, возможно, заметили, я был в бреду большую часть времени.

Его голос был полон сарказма, но было ясно, что он понял весь ужас случившегося, так же, как и любой из них.

Все они могли видеть края шрамов, которые Роб оставил на коже Джареда, не совсем скрытые под тканью рубашки.

— Я вижу, что чародеи обучили его новым трюкам, — сказала, наконец, Лиллиан. Ее голос был жестким. — Роб использовал ножи Линбернов и кровь Линберна, чтобы заразить твою силу, чтобы скрутить ее, чтобы ты больше не мог воспользоваться ею. Роб отравил твою магию, и теперь ты отравил моего сына.

— Ну да, Лиллиан, это же была идея Джареда, — резко сказала Кэми.

Лиллиан посмотрела на Кэми, словно та была сумасшедшей.

— Я не виню Джареда. Я просто констатирую факты. Попробуй использовать магию, Джаред, если сможешь.

Джаред посмотрел на зеркало, висящее над комодом Лиллиан. Ничего не произошло: его отражение зловеще уставилось на него.

Кэми посмотрела на него, и оно разлетелось, разделяясь пополам, чтобы Джареду не пришлось больше смотреть в него.

— Я все еще могу творить магию, — сказала она. — Я выставила блок, между нами, между мной и Эшем… и Джаредом, как мне кажется. Пока заклинание творилось, он защитил меня.

Лицо Лиллиан не выражало огромного облегчения при известии, что Кэми осталась при своем.

Кэми не могла винить ее за отчаяние. Кэми даже не могла винить Лиллиан за то, что предложенное ею заклинание не очень-то хорошо сработало. Они все согласились пойти на это: никто из них не думал, что все так обернется.

Все они знали, что и прежде были в меньшинстве, а сейчас два мальчишки Линберна и вовсе были бессильны и беспомощны.

Они были в отчаянии, а теперь положение только усугубилось.

Кэми так устала, до отчаяния. А взгляд Джареда был еще более уставшим: весь пол был в крови, что не сулило ему ничего хорошего.

— Тебе нужно в кровать, — решила Кэми, потянула его в сторону и вывела из комнаты Лиллиан. — Давай. Утром все по-прежнему будет в руинах.

Это была короткая прогулка по узкому холлу в маленькую комнату Джареда. Они не разговаривали, пока не оказались у его двери.

— Можешь себе представь, всего за пару часов мы все сделали в два раза хуже, чем было? — спросила Кэми.

— Могу, — сказал Джаред. — Но только потому, что я искренне верю в нас и в полнейшую глубину нашей некомпетентности, которая неизбежно должна была привести к нашему конечному эпическому провалу.

— Ой, соль на рану, — сказала ему Кэми. — Ты всегда знаешь, что сказать.

— И еще, как отравить собственного брата, — сказал Джаред.

Она взглянула на него, прислонившись к проему, на его белую рубашку в пятнах крови и пота, на его слишком худое, больное лицо, уставшее от мира. Она знала, что он принимает это близко к сердцу. Кэми схватила Джареда за рубашку и встала на цыпочки, чтобы прислониться своим лбом к его. Она закрыла глаза и не пыталась поцеловать его, потому что настаивать на выяснении отношений в одиночку, было тяжкой долей, и она не собиралась и не желала выяснять, хотел ли он быть с ней.

— Однажды я сказала тебе, что всегда буду на твоей стороне, — пробормотала она. — Я всегда буду на твоей стороне, даже во времена окончательного провала. Я увижу тебя утром, и я буду рада видеть тебя, даже если это будет утро нашего провала. Спокойной ночи.

Джаред не стал ее целовать, но он прислонился своим лбом к ее и испустил усталый вздох, как если бы нашел убежище, где можно спокойно отдыхать и дышать.

— Спокойной, — сказал он, и через мгновение: — Спасибо.

Она шла домой, ночью, с отцом, с мальчиками, идущими между ними. Отец видел ее лицо, но не задал ни единого вопроса.

Ночь была темная, глубокая и беззвездная. Звук их шагов казался единственным звуком в мире, или, по крайней мере, в тихом городе, который теперь был одновременно и домом, и тюрьмой.

Никто из них не посмотрел на Ауример на горизонте.

— Я предлагаю просто отказаться от воплощения «Плохих Идей» Лиллиан Линберн, — сказал Джон. — Я знаю, что она желает добра, но, похоже, у этой леди за всю жизни не родилось ни одной приличной идеи.

— Она была застигнута врасплох, не Робом. Она не знала, что люди, которых она любила и кому доверяла, предадут ее, или что у нее отберут дом. Она старается изо всех сил, но что бы она ни делала — все обращается в пепел. — Кэми не понравился слишком проницательный взгляд отца, когда он посмотрел на нее и добавил: — Она в принципе самый бесчувственный человек, когда-либо живший на свете, поэтому и она, и ее планы должны держаться подальше от моих сыновей.

Томо посмотрел на них с тревогой и сказал:

— Я хочу помочь.

— Ты уже помогаешь тем, что внушаешь страх, — сказала ему Кэми.

Томо задумчиво кивнул.

— И то правда.

Тен ничего не сказал. Его рука, которую держала Кэми, была холодной, но когда она посмотрела на него сверху вниз, то увидела только блеск его очков и его серьезное, непроницаемое лицо.

Рядом с ними раздался грохот и звук бьющегося стекла. Папа переместил мальчиков себе за спину, а Кэми шагнула вперед, подняв руки. Они увидели человека, выходящего из продуктового магазина и несущего бумажные пакеты, полные еды. Под капюшоном его пальто Кэми признала Тимоти Картрайта, одного из друзей отца. Он вздрогнул, когда увидел их. Вид у него был виноватый, а потом он пробормотал:

— Я оставил там деньги.

Тимоти заскользил вниз по улице, пока не стал не более чем тенью среди теней. Все они были тенями, пресмыкающимися тенями Ауримера, создающими бесполезные планы и бродящими вокруг, в страхе быть обнаруженными.

Они были в городе на осадном положении. Народ Разочарованного Дола собирался сдаться, поддаться и делать то, что захочет Роб, под давлением страха.

Дома, когда Томо и Тен легли в постели, Кэми села на диван с отцом и обняла его.

— Когда Джаред спал, и Ржавый приглядывал за ним, — сказала Кэми тихим голосом, уткнувшись ему в грудь. — Я пошла, чтобы увидеться с мамой «У Клэр», но там было заперто. Ее там не было.

Отец ничего не отвечал долгое время. Кэми ждала.

— Твоя мама в Ауримере, — сказал Джон, наконец. — По слухам, она готовит для них, блюдя потребности чародеев, будучи хорошей, маленькой селянкой и примером для каждого жителя Разочарованного Дола.

Кэми не знала, что сказать. Но она знала точно, что не надо было говорить; отец чувствовал такое же опустошение.

— С мальчишками Линбернами все в порядке? — спросил он после очередной паузы. — Я знаю, им пришлось сделать больно друг другу для этого заклинания.

— Они в порядке, — ответила Кэми. — Я чувствую, что Эш спит. Я немного волнуюсь по поводу Джареда. Он вообще не должен был проводить этот ритуал, учитывая, что все еще болен. Теперь он будет чувствовать свою вину, а он… он ведь так старается.

В очередной раз отец одарил дочь проницательным взглядом. Он увидел в ней слишком много того, что не подразумевалось выставлять напоказ. Кэми положила голову ему на плечо, пряча лицо, и он вздохнул и погладил ее по волосам.

— Никто из вас не должен был этого делать, — пробормотал Джон. — Вы слишком юны.

Кэми проснулась одна, на диване, с мягким, тканым одеялом, натянутым до подбородка, и с негромким шумом в ушах, который спросонья не узнала. Она сидела на диване, потом спрыгнула с него и подбежала к окну. Она увидела, как ее отец открывает ворота и поняла, что ее разбудил шум воровато закрываемой за ним двери.

«Эш! — прокричала она мысленно, выдергивая его из сна. — Ты должен прийти и присмотреть за мальчиками. Мне придется проследить за моим отцом».

 

Глава Девятая

Сердце Глэсса

Кэми интуитивно чувствовала, куда ее отец собрался: вниз по дороге, по лесу и в гору к Ауримеру, но она не знала, какой у него был план. Увидеть маму… умолять ее вернуться домой? А что, если нет? Что, если она сделала что-то, и Робу Линберну это не понравилось?

Она не знала ни намерений отца, ни того, что сама должна была предпринять. Она не пыталась остановить его, но последовала за ним, чтобы попытаться защитить.

Стояло ясное, весеннее утро, яркое, словно солнце было лампой, чье сияние распространялось наверх на несколько уровней. Белые лучи тянулись по небу, светясь, как стекло. Кэми пришлось притормозить, чтобы найти свои обувь и пальто. Она спешила, но пыталась быть незаметной, поэтому ее отец ушел далеко вперед. Как ни ясно было утро, она все же едва могла держать его в поле зрения.

У ее отца не было никакой возможности пройти через пламя вокруг Ауримера. Но как только она оказалась на небольшом холме, то увидела, что отец добрался до Ауримера. На фоне огня возвышался небольшой, темный силуэт, и живая, прыгающая стена замерцала и расступилась перед ним, как Красное море. Джон прошел сквозь пламя. Чародеям в Ауримере пришлось впустить его, Кэми не знала почему, но она больше не могла его видеть.

Кэми забиралась на гору, несясь так, будто могла остановить его, хотя он уже исчез из виду. Она мысленно извинилась перед Анджелой и, не останавливаясь, вбежала прямо в огонь.

С момента побега Джареда, чародеи, должно быть, усилили заклинания. Было намного больнее, чем в прошлый раз, и она чувствовала, как слезы катятся по щекам, потому что кожа оплавилась, и запахло паленым от кончиков горящих волос.

«Может, стоило подождать», — сказал ей Эш, и она почувствовала волну его нервозности у ее стен.

«Может быть, ты заткнешься, — предложила Кэми. — Это мой папа».

Лиллиан рассказала Кэми о магических способах сокрытия себя, как обернуться в тень и замаскироваться под камень. Этим утром теней было немного, но когда Кэми толкнула дверь и вошла в огромный зал, то увидела парочку подходящих. Она взяла тьму, скрывающуюся в нишах, где стояли мраморные бюсты, тени в углах высокого потолка и темноту лестниц, и обмотала ими себя.

Она не думала, что ее укрытие сможет долго устоять перед пристальным взглядом чародея, и, тем не менее, побежала через холл на звуки голосов.

Даже по рассеянности они все равно заметят, что у ее отца нет никакой магической защиты.

Голоса не принадлежали ни матери, ни отцу. Это была не личная встреча между ними.

Кэми заметила, что Роб Линберн сделал косметический ремонт в Ауримере, что более подходило под его дьявольско-вдохновительный вкус. В зале остался только один из красных диванов, передвинутый теперь напротив самой дальней стены, под высокие, изогнутые окна, похожие на церковные. На окнах был витраж, такой же, как и в церкви, но вместо святых и ангелов он изображал реку из синего стекла и лицо девушки, обрамленное солнечно-желтыми волосами в ярко-зеленых листьях, в которых она утопала.

Роб сидел на красном диване, разговаривая с другими чародеями, стоящими перед ним. Кэми узнала Хью Прескотта, отца Холли, который смеялся над шуткой Роба. Смех оборвался, когда они заметили Рут Шерман в дверях, держащую за руку Джона Глэсса.

— Он пришел в дом и попросил, чтобы его впустили, — сказала Рут. — Он желает служить вам.

Роб подался вперед и, одновременно с этим, Кэми ринулась через дверь, совсем не заботясь о том, что натолкнется на чародея или, что все они увидят ее сквозь плащ теней.

Никто ничего не заметил. Все они были сосредоточены на ее отце в дутой, черной куртке, темные волосы его были растрепаны уличным ветром. Он улыбнулся Робу Линберну кривоватой ухмылкой.

— Ты? — спросил Роб.

Джон кивнул.

— Как интересно, — сказал Роб. — Расскажи мне больше.

Роб даже не удосужился подняться с дивана. Он был большим парнем, крупнее, чем любой из его сыновей и намного больше, чем отец Кэми. Его плечи растягивали материал клетчатой рубашки, на губах играла добродушная улыбка — самый, что ни на есть идеальный пример английской мужественности. Во всем, за исключением холодного блеска презрения в голубых глазах.

— Я не идиот. Нет смысла бороться с вами, — сказал Джон. — Я хочу вернуть свою жену, хочу, чтобы мои дети жили счастливо и в безопасности. Вы кажетесь разумным человек. Ваша семья когда-то заботилась о моей, не так ли? Я готов предложить свои услуги в качестве источника. Я готов делать все, что вы захотите.

Кэми не знала, что отец задумал. Лиллиан уже проверила его: в нем может быть и текла кровь Глэссов, но он не являлся потенциальным источником для какого-нибудь чародея, чего нельзя было сказать о Кэми и ее братьях.

Хотя, Лиллиан и Роб последнее время не очень-то ладили, и, возможно, Рут Шерман не знала, как читать знаки, определявшие источник.

— Иди сюда, — сказал Роб, и это означало, что Кэми была права, но также, что блеф Джона будет раскрыт.

Папа не выглядел встревоженным. Он продолжал улыбаться — как маленький, черный терьер, приближающийся к морде золотистого ретривера, безоглядно уверенный в том, что он сможет справиться с ситуацией — и подошел к самому краю дивана. Роб откинулся на диванные подушки, его волосы отливали золотом в свете витражей. Он пристально рассматривал Джона. Долгое время его голубые глаза были сфокусированы на черном.

Наконец, Роб тихо произнес:

— Ты не источник. Ты думал, что сможешь обмануть меня? На что ты надеялся?

Улыбка Джона Глэсса превратилась в усмешку.

— Я надеялся подобраться достаточно близко, чтобы сделать это, — сказал он, и это был отец Кэми — графический дизайнер с прикольными футболками, человек, который всегда смеялся над фермерами и над их оружием и шутил, добиваясь того, чтобы никто не воспринимал его всерьез, — вытащил пистолет из-под своей дутой куртки. Он прицелился плавным движением знатока, двигаясь быстрее, чем кто-либо в комнате, и выстрелил в Роба Линберна.

Но в последний момент он резко дернул пистолетом, и пуля попала Робу в ногу.

Дыхание Кэми взорвалось в легких от шока, словно это в нее сейчас выстрелили. Ее нежный отец, который относил своих детей в кровать, неловко шутил и играл в компьютерные игры, который прежде (она точно это знала) никогда бы не нацелил пистолет на человека. Папа замешкался в последний момент и не смог убить Роба, но теперь Роб упал с дивана и, находясь на четвереньках, издавал гортанные звуки ярости и боли. Он пытался подняться с каменного пола, на который лилась кровь. Его нога представляла собой кровавое месиво.

Джон стоял над ним, сделал глубокий вдох и вновь прицелился. На этот раз в голову Роба. Хью Прескотт бросился вперед, вытянув обе руки перед собой. Кэми отказалась от теней и от всех надежд на укрытие и бросилась на него, сбив его с ног и, конечно, остановив его заклинание. Все витражи в окнах разлетелись вдребезги, осколки стекла исчезли в солнечном свете. Рут Шерман подняла руку, и пистолет вылетел из руки Джона.

— Схватить их, — произнес Роб заплетающимся языком. — Девчонка, ты разорвешь связь между собой и моим сыном прямо сейчас, или я убью твоего отца у тебя на глазах.

— Я не могу! — закричала Кэми, быстро соображая, в то время как Рута направила руку на отца. — Я не могу, я правда не могу, — сказала она, ее слова запинались друг о друга. — Ты перехитрил Лиллиан… ты обманул нас всех, когда произнес заклинание крови, связанное с магией Джареда. Эш и Джаред провели обряд разделения силы, и теперь мы больше не чародеи! Ни я, ни Эш, ни Джаред. Я не могу разорвать связь между мной и Эшем. У меня нет магии, чтобы сделать это.

Она осталась на полу на коленях и не смела даже надеяться, что сможет обмануть Роба. Ведь вероятнее всего, Кэми последовала за отцом без магии, и даже Лиллиан не ожидала, что Кэми сохранит свою магию, когда Эш ее потерял. Никто не ожидал, что Кэми будет в состоянии пройти через колдовской огонь. Никто из них ничего, по сути, не знал об источниках. У Линбернов не было источников вот уже пятьсот лет. Она знала, что Роб всегда будет недооценивать ее, и думала, что тщеславие чародея заставит его поверить ей.

— Сэр, — сказала смиренно Элисон Прескотт — мать Холли. — У вас кровь, вам надо помочь — вы можете истечь кровью до смерти, и я даже не знаю, какая магия может сотворить кость…

— Заткнись! — заорал Роб, с яростью и болью в голосе, и, как показалось Кэми, возможно, даже со скрытым страхом. Оказывается, что тот, кого Роб никогда не принимал всерьез, может вот так запросто прийти к нему домой и убить его. Он снова попытался подняться, но его нога была раздроблена, и он закричал. — Уберите их с глаз долой, — процедил он, в конце концов, сквозь зубы. — Держите их под замком. Я разорву связь между этой девушкой и моим сыном, а потом покараю их.

Рут и Элисон дружно подняли руки: Джон развернулся, как будто сам поток воздуха вокруг него превратил его в марионетку на веревочках.

Хью Прескотт встал, одна рука его крепко сжимала руки Кэми. Когда он потащил ее из комнаты, то постарался, чтобы она больно ударилась о дверной косяк, так что взрыв боли в области бедра пронзил Кэми до самых костей. Это был такой злой, издевательский, мелочный жест с его стороны, что Кэми старалась не дать ему почувствовать удовлетворение, показывая как ей больно. Вместо этого она оскалилась на него.

— Осторожнее, Хью, — сказала Элисон, что удивило Кэми. — Она подруга Холли.

— И откуда, как ты думаешь, у нашей девочки возникла идея возиться с Линбернами, глупая ты баба? — резко спросил Хью. — Точно не из ее легковесной головушки.

— Почему бы и нет? Холли умная, — сказала Кэми и получила удар головой о стену лестничной площадки.

— Полагаю, яблоко от яблони, — сказала Рут тогда, когда потянула их вниз по лестнице, в подземный каменный зал. Хью толкнул их на одну из стен, чтобы показать — «о Боже, — подумала Кэми, — Линберны соревнуются за некий титул в способности наведения ужаса?» — как оказалось, семейный склеп.

— Спасибо вам, — сказала Кэми.

Она посмотрела на отца. Он, казалось, не слышал Рут. Он смотрел только на нее, с любовью и ужасом, с тех пор как она обнаружила себя.

Они бросили отца на каменный пол, и Кэми вывернулась из хватки Хью, чтобы иметь возможность подойти к нему.

— Под этим я подразумеваю, что вы оба тупые, — сказала им Рут. Она закрыла дверь с тяжелым, скребущим звуком камня о камень. Ее рыжие волосы были последним светом, увиденным Кэми, и он был потерян. — И обреченные.

В склепе было темно. Кэми, если честно, не возражала, что не видела его: гравированные каменные плиты с лицами умерших, запечатленными на них, не вызывали желания увидеть больше. Она не была поклонницей декора склепов. Папа обнял ее крепко, с теплотой.

— Не волнуйся, пап, — прошептала Кэми. — Они не знают, что у меня все еще есть магия. Просто надо подождать немного, пока они перестанут подозревать, что я могу вытащить нас отсюда.

Когда она мысленно говорила с Эшем, то сказала то же самое, что и отцу. Эш был в ужасе, ему хотелось что-то сделать, кому-то рассказать.

«Нет, — сказала Кэми. — Это только обеспокоит Джареда и Анджелу, и других. Я сумею выбраться отсюда. Никто не должен знать. Никто не должен делать глупостей. Мальчики с тобой?»

«Да, — сказал Эш. — Тен, посмотрев на меня, заперся в своей комнате, но он в порядке. Я играю в „Эрудита“ с Томо, но, Кэми, мне нужно делать что-то еще, кроме как играть в „Эрудита“».

«Ты лучше следи за игрой, — предупредила Кэми. — Томо жульничает».

— Эш с Теном и Томо, — сказала Кэми отцу. — Все будет хорошо.

Рука отца подтянула ее еще ближе к нему.

— Я думал, вы все будете в порядке, — сказал он ей на ухо. — Если бы я только сумел ничего не испортить, вы все были бы теперь в безопасности.

— Ты ничего не испортил, — сказала Кэми, свернувшись в клубочек и не позволяя своему голосу звучать ожесточенно. — Не будучи готов убить кого-нибудь — не напортачишь.

— Правда? — тихо спросил папа. Он покачал ее немного, практически рассеянно.

— Я даже не знаю, где ты достал пистолет, — прошептала Кэми.

— Я взял его из твоей комнаты, — сказал папа.

— О, — сказала Кэми. — Я взяла его однажды у Генри Торнтона. Я никогда не стреляла из него. Даже не знаю, что бы я с ним делала.

— Я едва соображал, что делаю, — шепнул ей папа. — Я просто хотел сделать что-то правильное для вас. Когда у тебя появляется ребенок, ты думаешь: о, Боже мой, я не дорос до этого. Я все испорчу.

— Потому что вы с мамой были очень молодыми, когда появилась я, — сказала Кэми, смущаясь.

— Нет, — сказал Джон. — Я не думаю, что кто-нибудь вообще чувствует себя достаточно взрослым для этого. Но может быть, кто-то из уже ушедших был достаточно взрослым?

Он помолчал минуту в темноте с мертвыми Линбернами, а Кэми думала о той, кто покинула ее: бабушка Кэми, мать ее отца, женщина, которая умерла прошлым летом и на кого Кэми всегда хотела быть похожей.

Несколько лет назад Кэми попыталась узнать все о Японии и заставила ее поторопиться рассказать ей все о «Повести о Гэндзи» или о кинтсуги — искусстве ремонта керамики.

— Наверное, ты все об этом знаешь, Обаачан, — робко сказала она ей.

— Нет, зачем мне это? — спокойно спросила ее бабушка. — А все ли ты знаешь об Англии?

— Разве ты не знала, что керамику можно скреплять с помощью золота? — спросила Кэми. — Это надежнее и изделие становится краше. Как это удивительно, хотя это, кажется, дороговато.

Бабушка кивнула.

— Что-то в этом есть, — сказала она. — Зачем быть разбитым, когда можно стать золотым?

Кэми прижалась к отцу. Она не смогла ему ответить. Никто из ушедших ничего не исправит.

— Мне жаль, — прошептал папа. — Я всегда хотел быть в состоянии решать все ваши проблемы и вечно держать вас в безопасности. Но я не смог этого сделать.

— Я не хотела бы этого для тебя, даже если бы это было в твоих силах, — прошептала в ответ Кэми.

— Да ладно, — сказал папа, — а еще я всегда знал, что подведу тебя, но надеялся, что если я буду достаточно тебя любить, то и ты будешь настолько великодушной, чтобы простить меня. И я люблю тебя больше, нежели мне казалось, я могу, и ты, ну, в общем, ты оказалась в порядке, учитывая все.

Кэми рассмеялась и ударила его в грудь.

— Ты же знаешь, я — величайшее достижение твоей жизни.

— Неа, — сказал Джон. — Это наверняка та безнравственная, крутая домашняя страничка, которую я однажды сделал для той звезды спорта. Позже я видел тот арт на фургоне.

Кэми снова рассмеялась, и отец обнял ее и второй рукой.

— Ты для меня недосягаема. Ты величайшее достижение своей собственной жизни. И ты такая молодец, что выходишь за рамки моего воображения.

Кэми прижалась щекой к груди отца, держась за ткань его футболки и оставаясь в таком положении долгое время. Папа никогда не произносил подобных слов. Он всегда был крутым отцом, всегда спокойным и веселым, и почти никогда не устанавливал правил, потому что не хотел сердиться на своих детей за их нарушение. Она знала, почему он сейчас говорит такие вещи. Он хорошо понимал, так же, как и она, насколько разъяренный Роб был унижен, Роб, считающий себя лучше любого человека без магии. У Роба была причина оставить Кэми в живых: ведь если она умрет, связанная с Эшем, Эш умрет тоже. Но Роб был полон решимости мучить ее отца, и Кэми не знала, как его остановить.

Она старалась не думать об этом. Она сидела рядом с отцом, подстраивая свое дыхание под отцовское. Ей удалось немного поспать, даже в сердце Ауримера, в каменном склепе, потому что она была в его объятиях.

Тяжелая, каменная дверь медленно отворялась вовнутрь, звук заставил Кэми отпустить отца и встать на ноги, загородив его собой и своей магией. В щели появился лишь слабый, бледный лучик света, и Кэми стояла перед ним, наблюдая, как он расширяется и заливает серый камень в помещении. Девушка моргнула, а затем разглядела лицо человека, стоящего в проеме.

— Мам? — ахнула Кэми.

Ее мать казалась совершенно неуместной в склепе Линбернов, в своей фланелевой рубашке и потертых джинсах, с золотисто-каштановыми волосами, завязанными на макушке. Ее красивое лицо выглядело немного расстроенным, на некогда гладком лбу пролегли морщины от беспокойства.

— Давайте быстро, вы двое, — сказала она. — Я только что отравила всех чародеев.

— Что? — воскликнула Кэми. — Я имею в виду, что ты сделала? Они все мертвы?

Клэр моргнула.

— Ну, нет, — сказала она. — Нет, я просто сделала так, что у них у всех пищевое отравление.

Никто из ее родителей явно не знал толк в убийствах. Кэми сделала шаг к матери и не смогла остановиться, влетая в объятия ее мягких рук. Это было похоже на возвратившееся чудо, когда она каждый день ощущала, что мама рядом с ней, слыша ее голос, чувствуя мамину любовь. Кэми устыдилась, что сомневалась в реальности материнской любви, почувствовала себя несмышленым ребенком, решившим, что звезда с неба исчезла без следа, хотя та лишь скрылась за тучами.

— Я услышала, что они схватили вас, и мне надо было что-то сделать, — сказала мама, уткнувшись ей в шею. — Неважно, что я испугалась: я должна была что-то сделать. Как вы себя чувствовали все это время?

— Роб Линберн на самом деле прямо в эту минуту страдает в туалете? — восхищенно спросила Кэми.

Мама ответила:

— Будем считать, что да.

Кэми задалась вопросом, что ей делать, как быстро чародеи могут исцелять себя от пищевого отравления, и насколько злостное пищевое отравление сможет повлиять на них. Она не знала, как воспользоваться этой ситуацией.

Она была в объятиях матери, и теперь, когда потрясение прошло для них обеих, она обратила внимание, что маму бьет мелкая дрожь. Неважно, что мама совершила великое дело, ей оно далось непросто; вся жизнь, прошедшая в страхе, не могла исчезнуть в одно мгновение.

— Пойдем, — сказала Клэр ей на ухо, убирая волосы Кэми назад. Кэми, подозревала, что этот жест просто успокаивал мать, как и ее саму. — Быстрей.

Кэми на секунду обняла маму покрепче.

— Все, что пожелаешь.

Мать отпустила ее и очень быстро, уверенная в выбранном курсе, повела их на выход из склепа.

Джон удостоверился, что дочь вышла из склепа, а когда они пошли вверх по ступенькам, Кэми вышла вперед. На всякий случай, если они внезапно встретят чародеев, чтобы иметь дело с любой магией, которая может возникнуть на их пути.

Кэми оглянулась и увидела, что отец смотрит на мать снизу вверх. Папа всегда был ниже мамы, и особенно сейчас, когда он стоял на ступеньку ниже. Его улыбка, обращенная к ней, была самым лучшим, что Кэми видела за весь день.

— Клэр, — он произнес лишь ее имя, только это. Он сказал это так же, как всегда говорил: просто, с любовью.

— Джон, — ответила она и улыбнулась в ответ.

Кэми перешагнула через две ступеньки, улыбаясь себе под нос. Они все вместе шли через холл Ауримера, с его красными и белыми окнами, пылающими оттенками заходящего солнца.

Огонь, который горел вокруг дома, погас. Чародеи, должно быть, чувствовали себя ужасно. Кэми уже думала о передовице в своей газете, печатавшейся сейчас в домашнем офисе отсутствующих родителей Анджелы и Ржавого.

Возможно, в школе будет не так уж много народу, но Кэми обнаружила, что если стопку «Пронырливого Паркера» оставить в продуктовом магазине, то за день она вся будет разобрана. Правда, ей оставалось только надеяться на то, что люди все-таки читают газету, а не выбрасывают.

Кэми шла между родителями, держа их за руки, когда они спускались по склону.

Кэми знала, что чародеи ненадолго выведены из строя. Она уже прикидывала, где им можно спрятаться от мести чародеев, но сейчас они покидали Ауример, оставляя их позади, и направлялись домой. Вместе.

 

Глава Десятая

Я могу сгореть

— Джаред! Джаред, проснись! — руки трясли его, грубо и нетерпеливо, и Джаред, вырываясь из объятий одеяла и простыни, набросился на будившего.

И ему почти удалось попасть тете Лиллиан в лицо. Она поймала его запястье прежде, чем получила удар в скулу.

Джаред отпрянул, ударяясь с глухим стуком спиной об изголовье кровати.

— Ооо, прости, — задыхаясь, произнес он, сбрасывая остатки своего кошмара, цеплявшиеся за него, как лохмотья за старые кости. — Прости, я так…

Тетя Лиллиан держала его запястье.

— Тебе не за что извиняться, — сказала она бодрым голосом.

Джаред попытался выдернуть руку. Она не отпустила, ее рот сжался, глаза сузились, как будто она была совершенно не впечатлена его попыткой.

— Я не хотел… — начал Джаред, но она не отпускала его.

— Ты не ударил меня, — сказала Лиллиан. — Тебе приснился кошмар. Я была единственной, кто оказался здесь, пока ты размахивал руками. Я знала, во что ввязываюсь. Я уже имела дело с детьми, у которых были кошмары.

— Боже мой, тетя Лиллиан, — сказал Джаред, и она отпустила его руку, чтобы он мог стереть сердитое выражение со своего лица. — Это ты, наверное, дарила детям эти кошмары, — добавил он осуждающе.

Тетя Лиллиан пожала плечами, как бы признавая, что она, в свое время, могла наградить парочку детишек кошмаром или даже двумя.

Она была одета в одну из объемных, белых, фланелевых ночных рубашек Марты Райт, висящую на ней, как пушистый шатер. Ее длинные светлые волосы ниспадали по спине водопадом, слишком заманчивые для ребенка, чтобы запутаться в них. Она должна была выглядеть, как его мать, но ее лицо было слишком спокойным для этого, ее рот всегда был твердым и никогда уязвимым, ее спина держалась прямо, как если бы она балансировала с невидимой книгой на голове. Ее взгляд был тверд, словно у солдата с оружием в руках. Его мать была мертва. Тетя Лиллиан никогда не была на нее похожа.

— Что тебе снилось?

— Твой муж, который хоронил меня заживо, — ворчливо доложил Джаред.

Он почувствовал себя не в своей тарелке мгновение спустя, думая о том, что был похоронен с парнем, которого любила тетя Лиллиан.

— Я сожалею, — слишком поспешно сказал он опять.

— Не извиняйся, — ответила тетя Лиллиан. — Мне не нравится, что ты повесил голову, словно побитый зверь. Ты не ударил меня, и ты никогда не ударишь меня. И ее бы ты никогда не ударил.

Джаред вздрогнул.

— Ее?

— Розалинду, — сказала Лиллиан, и Джаред снова невольно вздрогнул, как побитая собака, слыша строгий голос тетки и видя ее неодобрительное лицо. — Другие люди обижали ее, — продолжала говорить она. — И другие люди делали больно тебе. И вы оба озлобились, и, может быть, вы оба были напуганы, но, несмотря ни на какие твои мрачные мысли, ты не причинил бы ей боли. Кто-то иной смог навредить ей. Не трать время, обвиняя себя, когда ты можешь потратить время на разработку плана по уничтожению наших врагов.

— Мы могли бы вышить этот девиз на подушке, а тетя Лиллиан? — спросил Джаред.

Лиллиан приподняла бровь.

— Ты можешь неудачно шутить столько, сколько тебе вздумается, Джаред. Мне правда наплевать. Но прекрати быть таким нелепым.

Она протянула руку и коснулась его лица, проведя прохладной рукой по линии его шрама. Он упирался спиной в изголовье кровати и не знал, как ему увернуться от нее, чтобы это не было столь очевидным.

— Полагаю, ты веришь, что можешь уничтожить все, до чего дотронешься, — сказала тетя Лиллиан. — Поверь в себя. Ты Линберн. Я считаю, что ты уничтожаешь только то, что хочешь уничтожить.

Роб тоже Линберн. Его мать была Линберн, и она знала, на какую ярость и ненависть он был способен.

— Я становлюсь… по-настоящему злым, — сказал Джаред и сглотнул.

— Так же, как и я, — ответила Лиллиан. — Я убью любого, кто обидит то, что принадлежит мне, защищая это. Я бы убила любого, кто обидит тебя. Ты не должен походить на Роба или на того человека, которого считал своим отцом. Ты можешь быть похожим на меня.

Джаред помолчал.

— Все хорошо, тетя Лиллиан, — сказал он, понизив голос. Он сглотнул и позволил своей щеке остаться на мгновение прижатой к ее ладони, а потом поднял на нее глаза. — Кроме того, что ты жуткая.

Тетя Лиллиан обвила руками его шею, а потом села на подушку рядом с ним.

— Так и ты можешь стать жутким. Но это не означает, что ты должен быть нелюбимым или непрощенным.

Тетя Лиллиан погубила собственных чародеев без злого умысла. Она была такой же разрушительной силой, как и Роб. Джаред не хотел говорить ей это, хотя не только потому, что не хотел причинить ей боль. Его мать заставила его поверить, что, будучи Линберном, он был рожден уничтожать и никогда не быть любимым. Тетя Лиллиан же говорила ему, что он может быть любимым, даже если был ураганом, которым, как сказала его мать, он был рожден. Он хотел услышать об этом намного больше, чем о чем бы то ни было еще. Наверное, это делало его таким же жутким.

Она положила свою светлую голову на плечо Джареда. Джаред понятия не имел, что он должен был делать с этим. Когда он обнял Лиллиан, ее плечи оказались ужасно худыми, она прижалась к нему, так что, возможно, он все сделал правильно.

— Я люблю тебя, — сказала тетя Лиллиан. — И я сожалею, что ты был заживо погребен. Я надеюсь, ты быстро оправишься после этого.

Она погладила его руку. Дверь открылась, даже скрип петель извинялся.

— Прости, если я отвлекаю тебя. Я мог… — сказал Эш неуверенно. — Я чувствовал, что ты был расстроен.

— Тоже мне, детки с телепатической связью, — саркастически произнесла Лиллиан. — Я услышала его вопли, когда он спал.

Джаред поспорил бы насчет точности ее формулировки, но предположил, что тогда бы заработал запатентованный тетей Лиллиан взгляд, сочетающий безразличие и высокомерие, каким могут смотреть только кошки. Вместо этого он посмотрел на Эша, смущенно стоящего на пороге комнаты, склонив голову. Золотой ореол его волос услужливо подсвечивали коридорные лампы. Он придерживал руку, и Джаред почувствовал себя виноватым в том, что причинил ему вред, хотя он и видел, что Лиллиан исцелила его.

Джаред ощущал еще кое-что, эти чувства не принадлежали ему: вихрь сконфуженных эмоций Эша, а за ним… что-то мерцало, возможно, что-то большее. Может быть, это была только иллюзия, вызванная его собственными чаяниями.

Эта связь не была похожа на связь с Кэми. Он не мог мысленно разговаривать с Эшем и, честно говоря, ему было не совсем комфортно ощущать его эмоции в ответ на свои: это казалось таким же неприятным, как кетчуп на глазунье. Но он мог чувствовать, что чувствовал Эш по отношению к нему. Он предполагал, хотя и знал, что Эш пытался сгладить отношения между ними. Но некие недоверие и страх, и гнев, неясно бурлящие в Эше, что он чувствовал, были сродни крови в воде. И они могли быть направлены на него, но это было не так.

Теперь чувства Эша к нему были на удивление приятными.

Джаред не знал, действительно ли они с Эшем были единокровными братьями. Роб и Лиллиан думали, что Роб был отцом Джареда. Мать Джареда была в этом не вполне уверена. Сейчас уже этого было не узнать.

Джаред предполагал, что они могли бы быть братьями, если бы оба захотели.

— Ты в порядке? — спросил Эш, крадучись приближаясь к кровати.

Он не решался спросить прямо, пока стоял у двери. Но вот он робко присел.

— Да, я в порядке, — сказал Джаред и мотнул головой так, что Эш мог принять как приглашение, если бы захотел.

Эш забрался на кровать, которая была недостаточно велика для двоих, и, безусловно, слишком мала для троих. Он уронил голову на подушки, вместо того, чтобы сидеть рядом с изголовьем, и тетя Лиллиан положила руку на его плечо, облаченное в голубую пижаму.

— Вы оба в полном порядке, — сообщила она им. — И мы заберем назад Ауример, наша магия вернется, и город будет наш, и тогда у нас будет все, что нам нужно.

— У нас уже есть некоторые важные вещи, — неуверенно предположил Эш.

Лиллиан нахмурилась.

— Что ты имеешь в виду?

Джаред поддался странности этой ситуации, откинулся на подушки, его голова находилась возле бедра Лиллиан, и тяжело вздохнул, чтобы привлечь внимание тети.

— Он хочет знать, любишь ли ты его больше, чем этот дурацкий дом.

— Это очень хороший дом, — возразила тетя Лиллиан с обидой в голосе. — Ваши предки похоронены в склепе этого дома.

— Точно. Ладно. Мы получим прекрасный, жуткий дом. Когда они похоронят меня в склепе, я хочу чтобы на моем надгробии были такие слова: «„Инбридный“ Джаред, которому сильно дискомфортно из-за этого».

Лиллиан перевела хмурый взгляд на Джареда, но за ней он услышал приглушенный смех Эша и почувствовал, как на него изливаются ощущения уюта, спокойствия и привязанности. Он мог опознать их все, но они отличались от его собственных таких же чувств. Это походило на то, как видеть разные оттенки одного цвета или разную одежду, созданную из одного и того же материала. Эш, в отличие от него, ощущал во всем лучшую сторону, и было трудно обижаться на него за это. Джаред знал, что должно было произойти между Кэми и Эшем. Он хотел лучшего для нее и… ощущая то, что чувствует Эш по отношению к нему, даже в своем уродливом сердце, Джаред не мог желать брату зла.

Джаред не хотел обидеть Эша. На самом деле, он почувствовал огромное желание защитить его. Он пытался спроецировать это чувство покровительства на Эша, пытаясь его успокоить настолько, чтобы брат расслабился и поспал.

Джаред оперся на локоть и посмотрел на Лиллиан, которая гладила волосы Эша со слегка смущенным видом, как будто она не была вполне уверена, как оказалась в таком положении. Лицо Эша скрывали подушки, его кудрявые золотые волосы лежали на лбу, а глаза были практически полностью закрыты.

Джаред не мог не задаться вопросом: это я сделал?

— Иногда я боюсь, что у вас двоих не хватит уважения к вашему наследию, — сказала Лиллиан. — Твой отец, может, нас и предал, но Ауример — наш по праву. Сила, которой мы владеем, передается от Линберна к Линберну на протяжении сотен лет. Вы должны чтить это наследие.

Джаред подумал, как это удивительно, что она могла произнести такую пафосную речь с невозмутимым лицом. Он устал, устал до головокружения. Тетя Лиллиан была неподражаема, как и Эш, как и огромный, дурацкий дом, как и их огромное, дурацкое, наследие, и все же, так или иначе, он сдался на милость ему. Он обнаружил, что не ко всему приспособлен, но мог бы чему-то принадлежать, и подумал, что, вероятно, под этим может подразумеваться семья.

— Тетя Лиллиан, — сказал Джаред. — Я скажу тебе, что я чту. Я люблю тебя, хоть ты и ужасная, впрочем, и я тоже. Эш, я люблю тебя, даже если это смущает меня еще больше, чем любовь к тете Лиллиан, и я, вероятно, никогда не буду иметь ничего общего с тобой. Я не научился использовать правильные вилки или что-то в этом роде, вы оба по-прежнему раздражаете меня, но я всегда буду там, где вы будете во мне нуждаться, и я никогда не предам вас. Теперь дайте мне поспать.

Джаред решительно положил голову на подушку и закрыл глаза. Одному из них пришлось бы пнуть его чем-нибудь, чтобы заставить двигаться или рассказать больше о своих эмоциях.

Вместо этого он чувствовал счастье Эша и руку тети Лиллиан, которая легче дуновения ветра касалась его волос. Она уже касалась его волос однажды, подумал он. И она могла бы это делать снова и снова, до тех пор, пока проявление привязанности перестало быть тем, что он так болезненно замечал. Было странно и чудесно думать, что однажды он сможет даже принять это как должное.

Он имел возможность подремать в течение нескольких минут, прежде чем Эш не вскочил с постели, и страх Эша, холодный и острый, как меч, не пробежал по нему.

— Кэми, — сказал Эш.

— Опять? — спросила тетя Лиллиан, но ни Джаред, ни Эш не обратили на нее никакого внимания.

— Что случилось? — спросил Джаред, стараясь не злиться, что Эш знал о ней что-то, а он нет. Она была в опасности, и он мог узнать об этом только через Эша, чтобы помочь ей.

— Я не понимаю, — заикаясь, сказал Эш, из-за чего он произносил слова более медленно, что еще больше бесило Джареда. — Я думал, что она теперь в безопасности…

— Теперь в безопасности? — повторил Джаред. — Она была в беде до этого?

Эш уставился на него, онемев от досады.

— Она была в беде, и ты знал и не сказал мне.

Страх и сожаление притуплялись паникой Эша, и это заставило Джареда вспомнить, откуда взялась эта паника. Его глупая ревность, чувство, как будто он имел право на ее разум и сердце, когда это было не так, когда у него не было вообще никаких прав на нее, но это не имело значения. Если он и позволит себе требовать какой-либо ответ от Эша, то лишь один, потому что его эгоизм сильнее, чем любое чувство, которое он испытывает к ней.

Джаред сделал глубокий вдох.

— Эш, — сказал он, — что происходит с Кэми прямо сейчас?

Было уже поздно, и Холли чувствовала себя абсолютной рептилией.

С парнями у нее все было по-другому, потому что она ждала от них действий. Ребята тупили и не спешили сделать первый шаг, и в результате она приходила домой все позже и позже. Парни, казалось, вообще не понимали разницы в том, что интрижка, кажущаяся забавной идеей в одиннадцать вечера, превращается в нечто совершенно неправильное в четыре утра.

Сейчас она сочувствовала этим парням немного больше.

Холли и Анджела занимались весь вечер вдвоем. Даже при том, что Кэми не сказала, нравится ли она Анджеле наверняка, данный момент казался идеальным, чтобы сделать свой ход.

Она всегда считала, что классно выражает свое отношение теми способами, какие используют девушки: многозначительно улыбаясь, присаживаясь рядом, чуть склоняясь. Фактически же теперешняя попытка завязать отношения оказалась намного труднее, чем она подозревала. Все усложняли чувства, из-за которых путались слова, и которые делали ее застенчивой, во всех предыдущих отношениях она была достаточно уверена в том, что происходит, и хотя бы в состоянии вести обычную беседу.

— Так мило со стороны Генри остаться, — сказала она, предложение вышло корявее, чем оно звучало в ее голове.

Важнее, чтобы это было прекрасно понято, предположила Холли, уверенная, что она, Холли Прескотт, обязательно все испортит.

Анджела согласилась остаться в «Наводнении» и изучить книги Ауримера вместе с Холли, но та была уверена, что Энджи и не думала, что этот процесс затянется до глубокой ночи. Энджи поставила локти на стол и смотрела на мир обозленным взглядом, как будто она ненавидела ночь, столы и воздух в целом.

— Что? — резко спросила она.

— Эм, — сказала Холли. — Это очень мило с твоей стороны… и Ржавого, конечно, мне нравится Ржавый, кто не любит Ржавого, он такой симпатичный… позволить Генри остаться с вами. И позволить мне остаться с вами. Я действительно ценю это. Так же, как и Генри. Я уверена.

— Хорошо, — сказала Анджела.

— Я имею в виду, это… не просто остаться с вами. Это трудное время и… и я уверена, Генри благодарен за поддержку. И, конечно, Генри в самом деле наслаждается вашей компанией.

Анжела изобразила пренебрежение на лице. Холли не могла разгадать, к чему относится это выражение, впрочем, прекрасно понимая, что все идет не очень гладко. Вполне возможно, Энджи ненавидит признательность, Генри, звук голоса Холли, или все вышеперечисленное разом.

— Хорошо, — повторила Анджела.

Она вернулась к перелистыванию книги. Холли чувствовала себя все более и более похожей на рептилию, наподобие парня, который не произносит наводящих слов, но настаивает на разговоре, который достает прекрасных девушек, явно жаждущих, чтобы их оставили в покое.

И она знала только один вариант, как это сделать. Она не знала, как девчонки ведут себя после подката других девчонок.

И все же Энджи показала склонность к Холли однажды, а та даже не хотела об этом думать. Возможно, проблема состояла в том, что Холли была слишком деликатной.

— Ты выглядишь усталой, — было следующей затеей девушки.

Она знала, что ляпнуть такое, было не самым правильным, но у нее имелся план.

— Почти постоянно, — ответила Анджела, глядя в книгу и приложив пальцы к вискам. — Я устала от сволочей-чародеев, мне надоело, что моя жизнь находится под угрозой, и я устала в том смысле, что я хочу спать. Как-то так. Что ты выбираешь?

Соблазн сказать «ничего», а также спрятаться за диван, потому что Энджи ее пугала, был практически непреодолим.

Но Холли мечтала быть храброй, и она хотела достичь этого. Парни часто были очень настойчивы, и это срабатывало: она не хотела, чтобы Анджела думала, будто Холли испугалась трудностей, потому что она недостаточно ей нравится.

Холли собралась с духом и вскочила на ноги.

— О, я просто подумала, — сказала она с натянутой и, возможно, немного маниакальной восторженностью. — Ты, должно быть, очень напряжена! Как насчет массажа?

Прежде чем она закончила говорить, она положила руки на плечи Анджелы, которые были намного уже, чем плечи юноши, практически хрупкие, хотя она знала, что Энджи сильная. На мгновение она испытала чувство выполненного долга. Но всего на мгновение.

Плечи Анджелы дернулись от ее прикосновения, послав дрожь возмущенной отдачи, как будто шокированная целомудренная дева викторианской эпохи оскорбилась в лучших чувствах.

Этого движения было достаточно: Холли, сдаваясь, сняла руки с плеч Анджелы, подняла их вверх, но та резко развернулась в своем кресле и коснулась ее.

— Что, — сказала Анджела, и лед в ее голосе заморозил Холли, — по-твоему, ты делаешь?

— Извини, — пробормотала Холли. — Мне правда жаль. Я не хотела расстроить тебя.

— Это действительно было неправильно, Холли, — сказала Анджела.

Анджела сидела, но производила впечатление высоченной башни негодования. Энджи, в таком состоянии, могла пойти и разнести все вокруг, но она всегда хорошо знала, что делала.

Холли не знала, как вести себя. Она слабо представляла, как дружить, не говоря о чем-либо большем. Она была полной идиоткой, как ее родители всегда и считали, девушкой, с которой другие девушки не хотят находиться рядом, не тем человеком, кого принимают всерьез. Она была такой невероятно глупой. Холли знала, что она застенчива, и боялась расплакаться, что было бы еще более унизительно.

— Я только пыталась… — промямлила она.

— Что? — потребовала Анджела. — Что ты пыталась сделать?

— Ничего, не бери в голову, — отмахнулась Холли. Она отвернулась и посмотрела на дверь как раз в тот момент, когда та распахнулась, являя Эша Линберна в футболке и обуви, но в голубых пижамных штанах.

— Давайте быстрее, — сказал он, — что-то случилось с Кэми.

Когда это произошло с Холли впервые, это было ужасно, но сейчас Эш и Джаред остались без магии, а она была одной из трех чародеев, оставшихся на их стороне.

— Я могу помочь — сказала она Эшу. — Магия еще при мне.

Холли протиснулась мимо него. Она не хотела видеть надежду, осветившую его лицо. Она должна была действовать, больше некому, но она так боялась. Если она все испортит, то люди, которых она любит, могут погибнуть. А единственное, в чем Холли была уверена, что она точно все испортит.

Кэми заснула с ощущением тепла и счастья, Томо делил с ней подушку, потому что она хотела быть уверена, что он не разбудит родителей. Она проснулась от крика и бьющегося стекла, звеневших в ее голове.

Она села, изумленная и слабая, все еще ощущая тепло, но теперь ее душил кашель. В нос ударил запах дыма. Перед ее глазами все поплыло, а потом слилось в очертания Эша, присевшего на полу ее спальни, окруженного разбитым стеклом, которое сверкало даже в его волосах.

Кэми открыла рот, чтобы спросить, что происходит, но разразилась очередным приступом мучительного кашля.

«Что происходит?» — спросила она, ее руки двигались сами по себе, пока не нашли шелковистые волосы Томо и его спину. Ее ладони гладили потертый, застиранный материал его любимой пижамы с узором из поездов. Кто-то вломился через окно ее спальни, а ее младший брат даже не шелохнулся.

Эш не ответил ей, ни в ее голове, ни вслух. Он, шатаясь, пошел вперед, по разбитому стеклу и по обломкам, разбросанным в комнате Кэми, добрался до ее двери в спальню и распахнул ее, говоря:

— Джа..

Ему ответил рев. Ад ждал за пределами комнаты. Ад, вместо хорошо знакомого коридора со скрипучими половицами, стены которого были завешаны рисунками Кэми, вставленными матерью в рамки, и висевшими там наперекор желанию отца — поскольку он сказал, что хоть и любит свою дочь, но это по-настоящему ужасно. Коридор, где Томо сегодня скинул ботинки, и где она желала спокойной ночи и доброго утра всю свою жизнь, стал черной дырой для пылающего, ревущего монстра. Все, что Кэми могла видеть — были тени и пожирающий огонь — огонь, казалось, прыгнул к Эшу, и он снова захлопнул дверь.

Кэми закашлялась, и ее глаза заслезились от дыма. Она в отчаянии потрясла Томо, игнорируя его протесты, и посмотрела на дверь. Теперь она видела огонь, выглядывающий пылающим, оранжевым светом по краям двери, чувствовала запах дыма, поскольку огонь добрался до ее двери.

Она была так глупа, рассчитывая, что чародеи не скоро восстановятся, полагая, что они не смогут нанести ответный удар сразу.

Вот, что происходит, когда выступаешь против Роба, — возмездие чародеев Ауримера.

Ее дом со всеми домочадцами был объят пламенем.

 

Глава Одиннадцатая

Они в доме Глэссов

— Ладно, Томо, не паникуй, не паникуй, все хорошо, — сказала Кэми, лихорадочно поглаживая брата по спине.

Томо посмотрел на сестру, его глаза все еще были сонными.

— Похоже, это ты паникуешь, — сиплым из-за дыма голосом сказал он.

— Много ты понимаешь, я спокойна! — воскликнула Кэми.

Она выбралась из постели и попыталась вытащить Томо, но он сопротивлялся, борясь с ней. Все его маленькое тело сковал панический страх: он явно не хотел быть еще ближе к пульсации и шипению огня.

Эш подошел к Кэми, а потом сел на кровать.

— Иди сюда, — сказал он, его голос был все так же ясен, и как всегда очарователен. Он протянул руку Томо, глядя в упор на него. Взгляд Эша был убедительным, полным силы и ласки, которые он бессовестно использовал. — Я позабочусь о твоей безопасности, — пообещал он.

Томо, очевидно, нашел его доводы убедительными.

— Хорошо, — сказал он, быстро перекатившись в объятия Эша.

Кэми могла бы позаботиться о его безопасности. Она владела магией, а Эш нет. Эш был так же уязвим, как и Томо. Ей придется спасать их обоих.

Она подбежала к закрытой двери. Половицы уже пылали жаром под босыми ногами девушки, почти обжигая ее в точке воспламенения.

Снова распахнув дверь, она бросила магию на огонь, желая погасить его своей силой. Пламя же в ответ ринулось на девушку, взревев от ярости, извергаясь в комнату и заставляя ее отпрыгнуть обратно внутрь.

Она не только видела и слышала, но и чувствовала на вкус бушующий в комнате огонь, который отбирал у них весь воздух: она не могла нащупать из чего родился огонь — заклинание, дававшее отпор ее магии. Это было пламя пожирающей ярости Роба, его гнева и боли, выпущенных на свободу с намерением все уничтожить.

Эш встал, все еще держа Томо, цеплявшегося за его шею. Он с тревогой посмотрел на Кэми.

— Эш, как ты попал сюда? — требовательно спросила она.

— Мама переправила меня, — ответил Эш. — Можно создать вокруг человека воздух очень легким, но… я не знаю, как это делается, а мама пошла за твоим отцом.

— Я не могу потушить огонь, — прокричала Кэми сквозь треск и грохот огня, обрушившийся на ее дом. — Я даже не могу удерживать его, в нем так много магии. Мы должны найти выход отсюда.

Она остановилась и засунула ноги в черные, без задника туфельки с серебряными и черными блестками, (эти туфли она собиралась обуть, когда, наконец, придет лето), прежде чем побежать по осколкам разбитого окна.

Окно находилось не очень высоко над землей, но достаточно. Эш присоединился к ней у окна, чтобы быть поближе к прохладному воздуху и подальше от жара.

— Ты можешь попробовать опустить меня вниз! — крикнул он.

— Я бы рискнула, если бы речь шла только о тебе, но у тебя на руках мой младший брат, — ответила она.

«О, прелестно — мысленно сказал Эш. — Огромное тебе спасибо».

Кэми ощутила намек веселья, исходящий от него, наряду с паникой, и это обнадеживало, как и смех Томо, но одновременно с этим отрезвляло.

Ее комната — горящая ловушка. Кэми выглянула из окна спальни на такой знакомый вид. На свой садик и лес за ним, лес, который усиливал магию. Она старалась не обращать внимания на шипение огня и прислушаться к шепоту леса.

Она крепко стиснула подоконник, крошки стекла покалывали ее ладони, подобно шипам, и увидела, что посеребренные верхушки деревьев леса колышутся и склоняются к ней, как толпа придворных при виде королевы.

В залитом лунным светом квадрате травы, который был ее садом, ракитник, стоявший напротив забора, встряхнул листьями, внезапно взорвавшимися ярко-желтым всплеском цвета, и ожил.

Кэми ударила магией в дерево с такой решительной силой, что смогла почти почувствовать свою магию, как будто это была кровь, бегущая в новоприобретенные конечности. Словно это она несла тяжесть листьев, вытягивала ствол ввысь, вытаскивая свои длинные корни из цепляющейся за них земли.

— Мама говорит, что мне нельзя лазить по деревьям, — заметил Томо, наблюдая за медленным приближением деревьев к ним.

— Это ничего, приятель, зато я достаточно взрослый, — сказал Эш.

— Ты все равно никогда не слушаешься маму, — сказала Кэми, которая знала своего брата, и не верила в потворство детям, как это делал Эш.

Все чувствовали жар на спинах. У окна дышать стало полегче, но огненный великан будто разрывал весь дом на части. Кэми не собиралась поддаваться комку паники, застрявшему в горле. Она не сводила глаз с дерева, и оно подходило все ближе и ближе, оставляя на своем пути сломанные ветви и листья, пока его ветки не ударились о подоконник снаружи.

— Эш, — сказала Кэми, — бери Томо, и вперед!

Эш замешкался.

— Ты же сразу за нами, да?

Кэми замялась. Эш считывал ее любовь и волнение так же ясно, как она читала его страх.

Он протянул свободную руку и коснулся ее лица.

«Мы пришли за всей твоей семьей, — сказал он мысленно. — Я обещаю, что все будет хорошо. Спускайся сразу за нами. Ты ничего не сможешь сделать, а мне не вынести мысли, что с тобой что-то случиться».

— Вытащи моего брата отсюда, — сказала Кэми. — Сейчас же.

Эш бросил на нее взгляд, полный отчаяния, а потом вылез из окна, разорвав осколками стекол на подоконнике пижаму на коленях. Свободной рукой он ухватился за верхнюю часть рамы, чтобы обрести равновесие, а затем наклонился и, схватив одну из ближайших веток, перекинул себя с Томо на дерево.

Кэми позволила себе взглянуть через плечо.

Ее комната была уничтожена. Огонь уже объял кровать, распробовав подушки и покрывало с вышитыми на нем цветами и пчелами, сменив его живым одеялом пламени. Ее плетеная этажерка лежала на полу. Ее уже доедало пламя. Стопки книг и тетрадей обратились в пепел. Дверца в платяной шкаф осталась открытой, и Кэми видела, как пламя жадно лизало ее разноцветные вещи. А потом в закопченном зеркале она увидела себя: маленькую и взъерошенную девушку в черной пижаме с блестящими красными сердечками, казалось, та девушка почти потеряла себя.

Она не знала, что делать. Она даже не знала, как пройти сквозь это обволакивающее пламя. Ей было страшно и больно от летящих искр, обжигающих голые плечи. Из глаз текли слезы, но тут же высыхали на разгоряченных жаром щеках. Но только в ее власти было творить волшебство. Ее семья была беспомощна, и она несла ответственность за них.

«Я обещаю, — промелькнула у нее в голове мысль Эша, и она почувствовала его беспокойство, а также напряжение от физической нагрузки, ведь ему нужно было помимо своего веса нести еще и Томо. — Я обещаю, что с ними всеми все будет в порядке».

Кэми взглянула вниз из окна на ракитник, прислонившийся к нему. В лунном свете сверкнули волосы Эша. Она посмотрела как раз вовремя, чтобы увидеть, как ветка, за которую держался Эш, сломалась. Остался только воздух, чтобы поймать их, а потом, по ее велению, воздух так и сделал.

Эш и Томо благополучно опустили ноги вниз на мягкую траву. И одновременно с этим по траве ударил сноп искр. Кэми смотрела на ветви, упиравшиеся в подоконник, и видела, как огонь занялся коричневой корой и нежной зеленью свежей листвы, и желтыми бутонами распустившихся цветов, — все чернело и умирало.

Эш пообещал, что ее семья будет в целости и сохранности. Ее комнаты и дома больше нет, и дереву недолго осталось.

Когда Кэми вылезла на камень наружного подоконника, то порезала руку о разбитое стекло. Она протянула руку в темноту и схватилась за ветку, еще не охваченную пламенем. Вытягивая себя из комнаты, она ощутила еще один взрыв огня, опаливший ей спину. Она бросилась прочь от неистовой жары, воя пламени и грохота падающих балок в спокойную темноту дерева. Ее кровоточащие руки уцепились за одну ветку, а потом и за другую. Поначалу девушка, пропахшая дымом и гарью, действовала осторожно, но по мере спуска перебирала руками все быстрее и быстрее.

Кэми на голову обрушился дождь искр, отзывавшихся болью при попадании на кожу. Она слышала запах опаленных волос. Запутавшись пижамными штанами в ветвях, она извивалась, чтобы высвободить их, корчась от боли, прожигающей ей спину. Кэми разжала руки и упала на траву, ударившись о землю так сильно, что дух вышибло. И не успела девушка опомниться, как почувствовала руки Эша, который спешно и неделикатно начал перекатывать девичье тело взад и вперед по траве, пока ее нос не наполнился запахом мокрой травы, соседствующим с дымом.

Она села, сплевывая.

— Извини, ты горела, — выпалил Эш.

— И ежу понятно, что ты катал меня по траве не удовольствия ради, — пробурчала Кэми. — Эм… или вроде того, но в менее грубой форме, извини.

Она наклонилась и закрыла лицо влажными от травы руками, и сосредоточилась на исцелении себя — ожогах на спине, которые чувствовала, но не видела. Через мгновение Кэми подняла взгляд (боль не заговорилась, но притупилась), чтобы увидеть испуганного Томо, растерянно стоящего рядом с Эшем. Мальчик держал Эша за руку.

— Не волнуйся, малыш, — сказала Кэми. — Я в порядке.

— Ты ужасно лазаешь по деревьям, — прошептал Томо.

— Да, я ужасно лазаю по деревьям, когда горю, — не стала возражать Кэми, — это определенно не мой вид спорта.

Эш поперхнулся и сел на колени в траву рядом с Кэми.

— С тобой все в порядке.

Его чувства внезапно оказались ужасно близко к ней, близко, как огонь, который поджег ей одежду. Кэми чувствовала себя почти испуганной от их пламенной насыщенности, и все же удержалась, чтобы также не заразиться его эмоциями.

Она протянула руку и коснулась его свободной руки. Их глаза встретились.

— Спасибо тебе, — сказала она и не отводила взгляда долгое мгновение, и еще одно продолжительное мгновение, когда заметила у него за плечом своего отца.

Кэми вскочила на ноги и бросилась к отцу. Джон был одет в футболку со «Звездными войнами» и в спортивные штаны. Он пытался высвободить свою руку из руки Лиллиан Линберн. Тен стоял рядом с отцом, при этом опасливо держась подальше от Лиллиан, его щека и одно стекло очков были измазаны сажей. Кэми пришлось остановиться и прикоснуться к его лицу. Под ее руками его хрупкие плечи расправились. Мальчик наконец-то почувствовал себя в безопасности.

— Тен, ты в порядке?

Тен молча покачал головой.

— Папа, — начала было Кэми и обвела взглядом темный сад. — Папа, а где мама?

— И я хочу это знать! — огрызнулся отец. Он снова попытался вырваться, но тонкие бледные пальцы Лиллиан были крепче и с магической силой держали его за бицепс. — Я спал в кабинете, а потом ворвалась эта и выволокла меня на улицу, и не позволяет вернуться обратно!

— Ты спал на софе в своем кабинете? — спросила Кэми. — Почему?

— Потому что иногда отношения взрослых очень сложны, — ответил папа, — и иногда взрослые не хотят говорить об этом, когда их дома горят!

Кэми нисколько не сомневалась, что их дом горит, но вид отца и лицо брата подтолкнули ее к пониманию чего-то, притаившегося на задворках сознания. И вот она развернулась, чтобы посмотреть на почти разрушенный остов, что еще недавно был их домом, соломенную крышу, ставшую кипящей массой пламени, и оранжевые всполохи, мерцавшие на черном небесном фоне. Ночь была окрашена пылающим цветом разрушения ее дома.

— Она все еще там, — прошептала Кэми.

— Джаред пришел за мной, — неожиданно сказал Тен. — Как тогда. Он вернулся, чтобы забрать ее.

Они оба были там, и они оба были беспомощны.

А потом крыша обрушилась, со стоном и треском, и по небу протянулись длинные полосы оранжевого, словно следы от горящих пальцев, оставленные ведьмой.

Кэми отпустила Тена. Джон ринулся к дому. Лиллиан крепко держала его.

— Отпусти!

— И не подумаю, — сказала Лиллиан с бешеным спокойствием. — Что хорошего, если ты тоже умрешь, и твои дети останутся сиротами? По-твоему, это моя прихоть? Думаешь, я ценю жизнь этой несчастной женщины выше, чем жизнь моего мальчика?

— Ты хоть знаешь, как ее зовут? — резким голосом спросил Джон.

— Да мне плевать, — не менее резко ответила Лиллиан. — Возможно, я узнала бы ее имя, не будь она так занята выпеканием профитролей для предателей в Ауримере!

Кэми слышала их спор, но не обращала на него внимания. Она шла в сторону горящего дома, концентрируясь на обволакивающей, глубокой темноте ночи, привкусе воздуха, росы, травы, и на собственных ощущениях, создавая вокруг себя некое прикрытие. Она не могла остановить огонь, и не знала, могла ли себя защитить, но собиралась попробовать.

Дверь ее дома была распахнута. Он больше не был похож на ее дом, эта дверь с маленькой лейкой, висящей рядом. Просто горящие развалины, в которые ей надо было войти, даже, несмотря на то, что было больно и страшно. Это мерзкая ловушка с людьми внутри, которых она любила.

Она перешагнула горящий порог полыхающей кухни. Но стоило ей это сделать, как на ее пути в хаосе теней, жара и переплетающихся языков пламени возникла струя огня, словно кто-то специально установил этот барьер, чтобы не пустить дальше.

Огонь висел яростной, горящей завесой перед глазами и лицом, оседая на ее волосы. Она потянулась и схватила луч, думая о Лиллиан, удерживающей ее отца, тогда как не должна была быть в состоянии сделать это, и сказала себе, что она сильная, что она не будет ни гореть, ни отступать, потому что создана из мрамора.

Она могла быть самой магией, но не огнем. Пожар еще полыхал, обдавая жаром. Кэми остро осознала: она могла чувствовать его горячее дыхание, но оставаться невредимой. Словно магия была материей, обволакивающей ее, и она понимала, что только тончайший слой магии отделяет ее тело от агонии.

Она отшвырнула поток огня в горящую стену и наткнулась на клубящийся дым и бушующее пламя. Кэми ступала по рушащемуся полу, не будучи даже уверена куда идти, когда заметила движение в коридоре внизу у лестницы.

Кэми побежала в ту сторону и увидела маму и Джареда, обнимающих сгорбленные плечи друг друга. Огонь отбрасывал на их лица белые и красные всполохи, быстро сменяющие узор тени — она словно видела любимых людей, попавших в ад.

Ни один из них не побежал к ней. Ни один из них не мог бежать, это было очевидно.

Она взяла руку матери, мягко и цепко, единственное, что в этом доме Кэми могла трогать и чувствовать себя в безопасности, и повела их наружу.

Они уже почти добрались до двери, когда обрушилась часть стены. Кэми обняла маму и Джареда, уводя их из-под душа из раскаленных искр. Она поставила себя между ними, думая только об их защите, и чувствуя, будто материя ее магии рвется и истончается. Если она потерпит неудачу, они сгорят вместе.

Кирпичная стена представляла собой горящие угли у их ног. Кэми, Клэр и Джаред проталкивали себя сквозь огненную топку и в итоге все-таки добрались до двери.

Свет от горящего дома Глэссов сиял сквозь черные колючие кустарники, как звезда в клетке с шипами. Когда ветер дул не в ту сторону, Холли могла почувствовать волну тепла, как если бы она вошла в открытую дверь печи.

Она хотела бежать к Кэми и помочь ей, но кто-то должен был стоять на страже между домом Глэссов и Ауримером, чтобы остановить спускающихся чародеев, стремящихся перестрелять всех выживших. Холли всмотрелась в темноту и увидела знакомое лицо.

— Привет, Холли.

К ней шел Росс Филипс. Сколько Холи себя помнила, он был бессменным парнем Эмбер Грин. Холли как-то раз целовалась с ним, когда они оба были пьяны и сидели на улице в поле на одной из тех вечеринок, на которых были в основном мальчики и Холли, потому что приличные девушки не ходили на такие вечеринки. Холли всегда думала, что это было своего рода сбывающееся предсказание — хороших девочек не просили, потому что мальчики уважали их. Мальчики выбирали, кого они уважают и кого нет, а затем они осуждали девушек за согласие с их выбором.

Росс сказал ей той ночью, что он по-настоящему любит свою девушку, и, хотя Холли не любила его и не хотела, чтобы он любил ее, она поняла, что он на самом деле имел в виду. Она недостаточно хороша для него — не настолько, чтобы к ней отнеслись серьезно, одна из чумазых Прескоттов, отчаянно пытающихся заполучить благосклонность Линбернов в поместье.

— Не подходи, — крикнула Холли. — Я чародей, такой же, как и ты. Я сделаю тебе больно, если ты подойдешь ближе.

— Сомневаюсь, — сказал Росс и подошел ближе на несколько шагов, без малейшего колебания.

Она даже не намеревалась этого делать. Она почувствовала, как возмущение поднимается в ней, желая сделать язвительные комментарии, но, не зная как: чувство горело в ее груди. Огонь выстрелил из пальцев Холли и почти опалил Россу брови. Он поспешно отскочил назад.

— Ты сомневаешься во мне, — сказала Холли, тяжело дыша и стараясь не показать, как она была шокирована, — а вот не стоило бы.

— Да ладно тебе, Холли, — осторожно сказал Росс с пренебрежением, несмотря на свои опаленные брови. — По-моему, мы оба знаем…

Росс рухнул. Холли на мгновение уставилась в недоумении на свои руки, а потом взглянула вверх и увидела Анджелу с большой дубиной.

— Ну что, сволочь, — спросила Анджела поверженное тело Росса, — теперь дошло?

Она такая злюка, однажды поведала ей Никола Прендергаст, и Холли кивнула, потому что хотела нравиться Николе. Анджеле Монтгомери не приходилось быть такой грубой все время. Ей ничего не стоило быть милой. Холли не знала об этом. Когда-то ей казалось, что быть милой — это чего-то да стоило, даже если всякий раз, когда Холли улыбалась просто так, она чувствовала себя еще незначительнее. Энджи была умной и грубой, с ее языка слетало все тут же, стоило этому прийти ей в голову. Она могла заставить любого, кто отважился перейти ей дорогу, сожалеть и не испытывала при этом ровным счетом никаких угрызений совести. Она могла даже бесчувственное тело довести до белого каления своим сарказмом. Она была очень злой и этим всегда вызывала у Холли улыбку.

Холли была немного обеспокоена физическим состоянием Росса.

— Э-э, я слышала, что травма головы — это вообще-то серьезная штука. Все не так, как в кино. Это может привести к необратимым последствиям.

— Я слышала ровно то же самое про горящие дома, — выплюнула Анджела, как будто сама была огнем, разбрасывающимся искрами.

Холли знала, как тяжело было Энджи отпустить Кэми, оставив без помощи. Лиллиан Линберн, отправившая за ней мальчиков, самонадеянно взяла руководство на себя, и поэтому кто-то должен был охранять периметр. Но это не означало, что Холли хотела кого-нибудь убить, или позволить Энджи сделать это.

Она молчала, думая о том, как сформулировать свои сомнения. Она не знала, что было написано на ее лице, но Энджи протянула:

— Ой, да брось… — и опустилась на колени, чтобы проверить пульс Росса.

— Он жив, — сказала она скучным голосом, и Холли с облегчением шумно вздохнула. — Это лучшее, что я могу для него сделать. Мне все равно: излечат ли его дьявольские чародеи-дружки или отправят в больницу и принесут ему дьявольскую, волшебную корзинку с фруктами.

Холли едва успела перевести дух, как впереди ее ждал новый удар. Она увидела, что в ночи движутся темные силуэты. Это были ее родители, и они шли прямо на нее.

Холли почувствовала онемение. Она должна была знать, что Роб Линберн отправит больше людей, а не одного Росса, чтобы доделать работу.

Она встала однажды между своим отцом и Энджи, в великой битве на главной площади города. Ее отец отступил, подняв руки, словно сдаваясь, а затем направил их на другого чародея Лиллиан Линберн, который умер позже той ночью. Холли даже не помнила, кто это был. Все, что она помнила, что стояла на коленях рядом с Энджи на булыжной мостовой, обедневшей за ночь, но обагренной теплой кровью, и была так благодарна, что с Энджи все было в порядке, и что ее отец не поставил верность Робу Линберну выше своей дочери.

Она была самой младшей в семье, самой младшей девочкой. Никто особо не хотел ее, когда она родилась, и у нее не было причин думать, что раз она родилась, то впечатлила их достаточно, чтобы заставить изменить свое мнение о ней. Единственным достоинством Холли, по мнению родителей, была приятная внешность, но это было не так уж важно.

Все складывалось так странно и ужасно. Ночной ветер взлохматил ей волосы, а в ушах застучала кровь. Родители смотрели на нее так, как будто любили ее. И теперь ей было страшно, что она сама причинит им боль, в попытках остановить их, чтобы они не причинили боль тем, кого она любила. Ведь теперь любовь превратилась в обоюдоострый меч, который причинит всем еще больше боли.

— Мы не хотим, чтобы ты пострадала, детка, — сказала мама, будто прочитав мысли дочери.

— Холли, ты никогда не была семи пядей во лбу, но это уже слишком, — сорвался отец. — Считаешь, у вас есть надежда, выстоять против Роба Линберна и Ауримера? Не нам решать, как будет лучше. Сделка заключена. И мы выполняем ее условия, поколение за поколением.

— Так ты готов сжечь дотла дом с детьми, потому что Роб Линберн говорит, что тебе делать, и ты решил больше никогда не думать самостоятельно?! — Закричала Анджела сзади. — Как ты смеешь называть дочь глупой из-за того, что она не хочет быть в стаде овец?

— Она не чародей, — прошептала мама Холли. — Мы можем легко пройти мимо, если Холли будет просто стоять…

Анджела подняла дубину, а отец Холли поднял руку.

Анджела посмотрела на свою дубину. Она загорелась, но недостаточно сильно, чтобы поджечь ее — пока нет. Она скривила рот и пожала плечами.

— Спасибо, — сказала она, и бросилась на отца Холли.

Пламя поглотит дубину через мгновение, но в это мгновение та продолжала оставаться орудием. А потом воздух наполнил запах горелой ткани — загорелась рубашка Хью Прескотта. Мать Холли метнулась в сторону Энджи, но Холли встала у нее на пути. Она встала перед Энджи, с лицом, обращенным к родителям, прежде чем Энджи пришлось бросить дубину.

— Я не отступлюсь! — закричала Холли. — Стойте на месте! Вы должны сдаться, потому что я буду бороться!

Она увидела, как лицо ее отца перекосило от злобы, кто-то из них перешагнул черту, подтолкнув его к самому краю. Она видела, как поднялись его руки и напряглись — очередной дурацкий жест с его стороны, как если бы она собиралась свалиться от физического удара.

Порыв ветра сбил Холли с ног, подбросил в воздух и жестко ударил о землю. Девушка беспомощной куклой покатилась вниз по холму. Она задыхалась, во рту была кровь, но не воздух. Холли видела, как его большие, тяжелые ботинки приближались к ней, каждый шаг отдавался раскатом грома. Она не забыла, как была разбужена этими ботинками, когда они шагали по каменному полу в кромешной тьме. Она помнила и промозглые, холодные утра, когда отец работал в полях, а мама талдычила, что он гнет спину ради них и только ради них.

— Хью, нет, нет! — пронзительно закричала ее мать, и бросилась между ними, закрывая Холли вид тех грязных ботинок из растрескавшейся кожи. — Не трогай мою маленькую девочку!

Анджела колебалась. Она бросила дубину, но Холли знала, что она пошла бы на них с голыми руками — только теперь они все были в ожидании, слушая, даже отец Холли.

— Послушай меня, — быстро проговорила мать. — Если мы заберем молодого Росса и скажем, что просто обязаны были забрать его в безопасное место, никто не станет возражать… это ведь правда, не так ли? Что, если мы просто уйдем, а? Нет необходимости как-то вредить Холли. Оставим это кому-нибудь другому. Ну что же ты, решайся.

Холли приподнялась, чувствуя боль. Страшно болели ребра. Ладони девушки впились в холодную землю.

— Он убил Эдмунда! — выкрикнула она полным ртом крови.

Повисла пауза, и Холли показалось, что может быть это просто молчание, ничего не значащее, но потом она услышала, как отец спросил, грубо и скупо:

— Что?

Холли не смогла опять подняться. Она говорила, а глаза смотрели в землю, горькую землю, скрипевшую на губах.

— Роб Линберн убил дядю Эдмунда. Он не сбежал, он не хотел оставлять Лиллиан, он не хотел оставить вас. Роб запер Джареда с… с тем, что от него осталось. Ты ненавидел своего брата, который оставил тебя страдать, но он этого не делал. Он пострадал. Он умер. Роб Линберн убил его. Он никогда не покидал Разочарованного Дола. Он умер, когда ему было семнадцать.

— Это ложь, — хрипло произнес отец.

Холли подумала, что она, возможно, совершила ошибку: отец, когда ему преподносят то, чего он не хочет слышать или не может понять, становится сбитым с толку и взбешенным одновременно. Она не хотела, чтобы ей снова было больно, и она не позволит причинить боль Энджи. Она сделала еще одну попытку приподняться.

Она видела, как мать разворачивала к себе тело огромного мужа, ее маленькие руки твердо лежали на его плечах.

— Хью, Хью, это какая-то бессмыслица. Ты ведь не помнишь, чтобы она когда-нибудь лгала, правда? Холли не лгунья. Она верит в это, раз так говорит. Может быть, кто-то солгал ей, а… а, может быть, они не лгали, но мы больше ничего от нее не добьемся. Мы же решили уйти, помнишь? Так пошли.

Многие их семейные разборки заканчивались именно так — мама поглаживает и уговаривает папу, и на этом все заканчивается. Это было так нормально, что казалось странным и ужасным на фоне горящей магией ночи.

Холли смотрела вслед их удаляющимся и бледнеющим спинам, пока Энджи не закрыла ей вид, темные глаза девушки расширились от беспокойства.

— Холли, — сказала она, опускаясь на колени и ставя на колени Холли. — Ты в порядке? Ты ранена?

Холли не знала, означали ли заботливые руки Энджи именно тот смысл, что она в них вкладывала, или это была простая дружба, за которую она очень долго принимала то, что было между ними, и Холли с Анджелой будто обменивались чувствами, так же просто, как одалживали друг дружке украшения.

Если раньше Холли пришлось почувствовать всю боль и тоску, то сейчас она бы не отказалась занять заботы и уюта. Она закрыла глаза и прошептала:

— Кто-то может заняться волшебной корзиной фруктов? — и услышала, как внезапно громко засмеялась Энджи. И она вторила ей, несмотря на боль.

 

Глава Двенадцатая

Камень нам подскажет

Ночной воздух настолько отличался от духоты дома, что возникало чувство, будто происходит погружение в глубокие холодные воды. Кэми вздохнула с облегчением, когда повернулась к матери и погасила руками горящие волосы женщины, превращая дорожки огня обратно в длинные, гладкие локоны. Кэми слегка пригладила волосы матери, прежде чем отпустила Клэр. Ей показалось, что она поняла, почему родители так часто гладили ее по голове: этот жест говорил: «Вот ты, такая красивая, живая и цельная. И это мы создали».

— Мама! — крикнул Тен, и Клэр обернулась на звук его голоса.

Рука Кэми упала с ее волос, но мать, поймав руку дочери, прижала к себе, а затем отпустила, чтобы наклониться и раскрыть объятия для Тена, бегущего к ней.

— Клэр, — мягко произнес папа с глубоким облегчением в голосе.

— Джаред, слава Богу, с тобой все в порядке, — демонстративно сказала Лиллиан. — Я полагаю, ты был молодцом, спасая Как-там-бишь-ее. Я бы совсем отчаялась, случись с ней чего.

Кэми посмотрела на Джареда. Она не могла смотреть на него, так как он того заслуживал, когда стоял рядом с ее матерью, и все мысли девушки были заняты их спасением и защитой. Все, что она знала, — он цел и невредим. Никто из них не пострадал.

Она улыбалась, что было, вероятно, неуместно и дико, но он кивнул ей.

— Это все ты, — сказал он.

— Я действовала не одна, — ответила Кэми. — Спасибо за спасение моей мамы.

Уголок рта Джареда немного приподнялся. Она знала, что именно с такой улыбкой он всегда старался прокрасться мимо, оставшись незамеченным.

— Обращайся.

Отсвет огня падал ему на лицо, освещая его наполовину, а вторую оставляя в тени. Рядом с глазом, на виске, у него виднелось темное пятно. Сначала Кэми подумала, что это сажа, но присмотревшись, поняла, что это синяк.

Она поспешно подняла руку к пятну. Джаред дернулся, но она схватила его за запястье и держала неподвижно, чтобы исцелить, пытаясь не обращать внимания на протест.

— Что произошло?

— Ну, — сказал Джаред. — Твоя мама запустила в меня лампой.

Кэми посмотрела на мать, та выглядела виноватой. Она могла представить себе эту сцену: ее мать, проснувшись в огне и хаосе, обнаруживает перед собой лицо Линберна, явившегося прямо из ее кошмара. Она очень гордилась, что мама сумела дать отпор.

— Вот что происходит, когда ты упорствуешь, продолжая ходить в кожаной куртке и ездить на мотоцикле, — отметила она. — Когда начинаешь встречаться с девушкой, ее родители ведут себя строже: читают нотации, устанавливают комендантский час, мечут снаряды.

Джаред пожал плечами.

— Ну да, я всегда думал, что так и будет.

Синяк таял под ее пальцами, подобно невидимым чернилам, которые буквально в считанные мгновения исчезают со страницы. А потом Кэми неожиданно почувствовала, как у нее подогнулись колени.

Эта слабость никак не была связана с романтическими чувствами. Она будто заболела гриппом, и тело просто выключилось, не в состоянии больше нормально функционировать. Издалека Кэми услышала встревоженный сиплый окрик Джареда и почувствовала, как его руки обхватили ее тело, прижали к своей груди, не давая упасть.

— Что с ней? — требовательно спросил он.

— У нее меньше магии, чем было, ведь теперь магия ее чародея отравлена, — раздался бесстрастный голос Лиллиан откуда-то сверху. — Она вышла за рамки своих возможностей.

— Что, если бы явились чародеи Роба? — спросила Кэми, пытаясь сдержать головокружение, вызванное этой насущной мыслью.

— Остались всего два человека, чтобы поддерживать огонь, — сказал Эш. — Холли и Анджела разобрались с ними.

— Ну что за потрясающие девчонки! — Кэми и свой голос тоже услышала, как бы издалека. — Как мне повезло с ними. И с парнями тоже, наверное.

— Могло бы быть лучше, — внес свой вклад Джаред.

Кэми кивнула.

— Нужно будет сказать Анджеле и Холли, что мне придется позаимствовать у них какую-нибудь одежду.

Вся ее одежда сгорела. Так глупо испытывать боль из-за потери одежды, когда сгорел весь дом, но она ничего не могла с собой поделать. Она потратила столько времени на конструирование своего платяного шкафа, умоляя отца, позволить ей пользоваться своей кредиткой и покупать вещи через Интернет, проводя кучу времени в комиссионных лавочках. Кэми не хотела одеваться как все. Когда она была одета в один из «нарядов», которые подбирала с такой тщательностью, то увидев свое отражение в зеркале, узнавала в нем себя. И вместе с тем, ей нравилось то, что она видела.

— Пошли, — сказала мама. — Детям нужно поспать. Мы все можем пойти в квартиру над «У Клэр».

Она не добавила: «где я живу с тех пор, как твой отец выгнал меня». Папе будет неловко, подумала Кэми, но больше идти было некуда. Нужно было сделать это раньше: они были дураками, решив, что чародеи Роба оставят их в покое хотя бы на ночь.

Они поплелись прочь из сада, через калитку по дурацки вымощенной тропинке. Кэми бросила взгляд через плечо на черный остов дома, пожираемый алым пламенем. Дерево, что она склонила к окну, тоже было объято пожаром, став частью дома и частью его разрушения. Трава вокруг почернела, создавая впечатление, что их маленький домик застрял посреди чернильного озера. Горел только их дом.

Кэми несколько долгих мгновений смотрела на него, а потом перевела взгляд на дорожку, залитую лунным светом, уводившую ее подальше отсюда.

— Хочешь мою куртку? — спросил Джаред.

И пока это говорил, определенно чувствуя себя при этом слегка неловко, он все-таки накинул куртку девушке на плечи.

— Да, — сразу же отозвалась Кэми. Он поплотнее закутал ее в куртку, — а также булавку и кольцо. Так, кажется, в Америке проходят свидания, да? Видишь, мне прекрасно известны приемы твоего народа.

— Понятия не имею, как на самом деле проходят свидания, — сказал Джаред. — Средняя школа для меня напоминала скорее бродвейское шоу. Ты наверняка уже не раз видела это в кино. Каждый раз, когда кто-то встает перед эмоциональной дилеммой или случается прозрение, звучит песня, и мы все должны выйти и станцевать отведенные нам па. Требуется множество интенсивных тренировок. Столько джазовых вариаций, что на любовь просто не остается времени. Вот как это происходит в Штатах.

Кэми рассмеялась, и этот смех был алхимией, звуком, который исчез в воздухе, и уже изменил весь мир. Джаред не менял мир для нее, но он предложил ей возможность увидеть мир по-другому, и она решила принять это. Это было необходимо им обоим: они могли выбрать, как менять мир вместе.

— Стыд-позор.

— Возможно, я смогу наверстать упущенное время. Говорят, девушки любят плохих парней. Надеюсь, что это правда, — сказал Джаред. — Потому что, детка, я плох практически во всем.

Кэми столько смеялась, что еле стояла на ногах, и она упала бы, не будь рядом Джареда, который просто не позволил ей этого сделать.

— Я бы пошутила по поводу вероятности влюбиться в тебя, — сказала она. — Но это было бы глупо и ужасно, и я решила, что не верю в падение в любовь. Я верю в кое-что другое.

— И что же это? — спросил Джаред.

— Противоположность падению, — сказала Кэми, через некоторое время. — Я не собираюсь падать в омут с головой. Я взберусь достаточно высоко, чтобы видеть все ясно, как на ладони. И как только я это сделаю, то обрету уверенность.

Джаред, казалось, не знал, что сказать, но он шел рядом с ней, его рука все еще отдавала тепло ее плечам. Она сказала себе, что этого было достаточно.

Папа, Тен и мама, все сблизились друг с другом. Лиллиан казалась недовольной тем, что невольно стала частью некоего спонтанно родившегося сообщества, но, тем не менее, шла с ними.

Томо не присоединился к ним. Кэми видела, что он принял Эша в одну из своих буйных фантазий, как раньше принял лимонад, бульдога мистер Стерна и его любимую игрушку — гоночный автомобиль, который сгорел со всем остальным в их доме. Он радостно шагал рядом с Эшем, держась за его руку, явно не желая ничего больше.

А вот Эш выглядел встревоженным, полностью подпав под власть восьмилетки. Они с Томо чуть приотстали, чтобы пойти вместе с Джаредом и Кэми.

— Мне так жалко свое нижнее белье, — объявила Кэми, и Эш посмотрел на нее так, будто сожалел обо всех решениях, принятых в жизни.

— Ну не при детях же! — воскликнул он укоризненно. — Как бы там ни было, ты же все равно собиралась одолжить одежду у Холли и Анджелы.

— А я третий по росту в своем классе, — сообщил ему Томо. И весь его вид демонстрировал, что ему хотелось произвести впечатление. — И я знаю, что такое нижнее белье.

— Ответ не мальчика, но мужа, — сказала Кэми. — Кроме того, нет. Я не смогу одолжить нижнее белье у Холли и Анджелы. Особенно бюстгальтеры.

— Я знаю, — сказал Джаред.

— Ой, да что ты? — спросила Кэми. — И откуда ты это знаешь, позвольте спросить?

Скулы Джареда окрасил легкий румянец.

— Наблюдение.

Пожалуй, это было нехорошо, что Кэми порадовала его наблюдательность, потому что Джаред, казалось, относился очень настороженно к ее телу. И осознание такой обыденности, что он все-таки смотрит на нее, было приятно девушке. Она прильнула как можно ближе к его руке, обнимающей ее за плечи, впитывая телом все тепло, что он дарил ей.

— Кэми, может хватит уже думать о своем нижнем белье, — сказал Эш, испортив момент.

— Больше не буду, — заверила она его. — Но это серьезная проблема. Мне, в самом буквальном смысле, необходима поддержка.

«Я мог бы предположить, что ты такая забавная, потому что надышалась дыма, — раздался голос Эша у нее в голове, — но нет, ты же всегда так разговариваешь».

Кэми рассмеялась и почувствовала, как рука Джареда, обнимающая ее за плечи, напряглась, но он промолчал. Эш, должно быть, что-то такое почувствовал от кого-то из них (и это было так странно, что Эш был связующим звеном между ними, и что он в принципе был между ними), потому что тоже умолк, а немного погодя позволил Томо утащить его вперед, прочь от них.

Когда они дошли до городской площади, мать Кэми отстала, продолжая идти вслед за ними по мощеной улице. Камни под ее ногами были такими же темными, как те, что лежали под водой у речного русла. По ее бронзовым волосам скользили тени. Клэр бросила на Джареда не враждебный (она бы никогда не осмелилась выступить враждебно против любого из Линбернов), но настороженный взгляд, приправленный щепоткой страха.

— Я пойду, — сказал Джаред Кэми тихонько. — С тобой все будет в порядке?

— Как всегда, — ответила Кэми. Она испытующе посмотрела на лицо матери, потом взглянула на Джареда. — Скоро увидимся, зайчонок, — добавила она и, встав на цыпочки, прижалась губами к его губам. Ей удалось захватить всего лишь уголок его рта, небольшой изгиб улыбки на его губах.

— Зайчонок? — переспросил он. — Что б это было в первый и последний раз.

— Но я ведь так стараюсь, — сказала Кэми, — быть забавной и нелепой.

Она улыбнулась ему. Он не улыбнулся ей в ответ, и она не поняла почему, но Клэр уже взяла дочь за руку, чтобы Кэми могла опереться на нее и отпустить Джареда.

Прильнув друг к другу, и идя очень медленно, дочь и мать на какое-то мгновение затихли.

Наконец Клэр сказала:

— Еще недавно я так гордилась собой.

Кэми положила голову на плечо матери.

— Я и сейчас тобой очень горжусь.

— Это радует, — ответила мама. — Не знаю, какие чувства я сейчас испытываю, но этому я рада. — Она остановилась и несколько мгновений хранила молчание. — Я любила наш дом, — произнесла она очень тихо.

— Линберны дали нам этот дом, так как мы захотели служить им, — сказала Кэми. — Я тоже любила его, но он не наш. Я не была готова расплачиваться за это, и ты тоже, мам. Ни в коем случае.

Мама сомкнула пальцы вокруг запястья Кэми под рукавом кожаной куртки Джареда.

— Нет. Но я была готова заплатить эту цену ради вас, — сказала она. — За тебя и твоих братьев. Я бы заключила любую сделку, лишь бы вы были в безопасности.

— Я не хочу быть в безопасности, — сказала Кэми.

— Моя бесстрашная девочка, — сказала мама. — Я всегда хотела быть смелее. Иногда, мне кажется, что я заключила еще одну сделку, в которой оговаривалось, что я буду бояться в два раза сильнее, но вы — никогда.

— Я не смелая, — прошептала Кэми. — Порой и мне страшно.

— А мне всегда страшно, — прошептала мать в ответ.

Кэми отвела взгляд от лица матери, когда услышала тихий шорох.

По узкой, черной улице, мимо церкви, что-то двигалось. Не человек. Свет уличных фонарей, коснулся пестрого меха, отливающего на кончиках ворсинок серебром, и показал настороженные желтые глаза. Кэми с Клэр держались друг за друга и смотрели, как волк, бесшумно ступая, направляется к ним. Он посмотрел на них недобрым взглядом и прошел мимо Кэми, так близко, что она почувствовала, как густой мех задел тонкий хлопок ее пижамы. Животное могло вцепиться челюстями ей в лодыжку. Он мог бы прыгнуть на нее, сбить с ног и разорвать ей горло.

Он продолжал неуклонно двигаться, и они повернулись, чтобы держать его в поле зрения. Зверь пересек участок мостовой и подошел к тому месту, где под фонарем стоял его хозяин. Его волосы светились тем же ярким желтым цветом, что и глаза волка.

— Ты права, что боишься, Клэр, — сказал Роб Линберн.

Кэми призвала каждую каплю магии, которые, возможно, еще остались у нее. Это было похоже на ведро, упавшее в высохший колодец, которое с грохотом ударилось о стены и подняло со дна пыль. Пальцы ее матери сжались на запястье Кэми, причинив резкую боль, привлекая ее внимание.

— Не кричи, — пробормотала мама.

Кэми прекрасно все понимала. У Джареда и Эша не осталось магии, только у Лиллиан, но она была недостаточно сильна, чтобы уверенно противостоять Робу. Все остальные, папа, а что еще хуже, Томо и Тен, были беззащитны. Детей нельзя было подвергать опасности.

Она уже чувствовала тревогу Эша, бьющуюся об ее хрупкое хладнокровие, как таран в стеклянные двери.

«Уходи, — сказала она. — Не говори никому, не помогай нам. Говори всем, что мы в порядке. Заставь их идти дальше, пока не доставишь моих братьев в безопасное место».

— Надеюсь, вы не решили, что дома будет довольно, чтобы расплатиться за содеянное вами?

По-видимому, это был риторический вопрос. Роб не походил на человека, которому нужны были ответы. Он сделал шаг по направлению к ним, и Кэми увидела скованность в его движениях. Он поморщился, когда наступил на больную ногу. Девичьи губы изогнулись в невольной улыбке, а лицо Роба помрачнело.

Он шел вперед, подволакивая ногу, то и дело запинаясь о булыжники неровной мостовой. Кэми понимала, что если они побегут, ничего хорошего из этой затеи не выйдет, да и маму все равно для этого слишком сильно трясло. По мере того, как Роб подходил к ним все ближе и ближе, Клэр с Кэми все сильнее вцеплялись друг в друга.

— Беги, — прошептала мама.

— Нет, — прошептала Кэми в ответ, и громче: — Нет. Чего ты хочешь, Роб? Хочешь, чтобы все в этом городе подчинялись тебе, чтобы предоставили тебе знаки послушания и принесли жертву? Решил, что моя мама была одной из тех, кто сделает это, кто живет только ради того, чтобы служить тебе? Но она не такая, какой ты ее считал. Она выше этого. Все в этом городе выше этого. Никто в Разочарованном Доле не будет больше жить или умирать, чтобы служить тебе.

Роб ухмыльнулся.

— Мне не нужны слуги. Но ты права, я не хочу, чтобы благодаря опрометчивым поступкам Клэр у кого-то зародились не те идеи.

Он протянул к ним руку. Кэми почувствовала, как ее мама вздрогнула и сжала руку дочери еще крепче.

Кэми загородила собой мать, встав прямо на пути у Роба. Она схватила его за запястье, дернула его руку вперед и завела ее ему за спину. Она услышала, как он вскрикнул от боли, и тут на нее бросился волк. Девушка ударилась головой о мостовую и мир превратился в кошмар, в котором были только мрак и зубы, и крик Эша, не умолкающий у нее в голове.

Она почувствовала то мгновение, когда его решимость отступила, и он побежал назад. Она вцепилась пальцами в грубый волчий мех, и ей на какое-то мгновение удалось сдержать зверя, вынудив его щелкнуть челюстями в дюйме от ее лица, обдавая горячим дыханием, чтобы она смогла повернуть голову и взглянуть на мать.

Роб продолжал идти вперед сквозь свет уличного фонаря, а Клэр все больше сжималась в тени, отбрасываемой статуей Мэтью Купера, мужчины, ставшего источником для Линбернов, семье которого достался дом, что Роб сегодня сжег.

Роб протянул руку и коснулся волос Клэр. Он поднял руку, с одним длинным локоном, завитым в центре его ладони. Локон трепыхался на ночном ветерке, как бронзовая лента, но когда его коснулся свет, — он побелел.

— Ты всегда была такой красивой, Клэр, — сказал Роб. Единственным звуком, кроме его голоса, было дыхание Клэр, тяжелое и частое от страха. — Может быть, ты думаешь, что я пожалею тебя за это. Но я всю жизнь любил только одну женщину, — Он помолчал и добавил почти нежно, но категорично, — и это, конечно, не ты.

Мир взорвался, заполонив пространство шумом, топотом бегущих ног и волчьим рычанием, ослепив Кэми пылью. Она мысленно услышала голос Эша, который снова и снова звал ее, и почувствовала его руки, оттаскивающие ее назад. Если бы не куртка Джареда — от ее спины мало что осталось бы.

Она услышала, сдавленный рык волка и заморгала, и продолжала это делать до тех пор, пока зрение не прояснилось, и она не увидела Джареда, кулак которого находился в волчьей пасти.

Они оба вернулись за ней.

Джаред определенно считал, что это был самый верный и эффективный способ, чтобы волк больше никого не смог укусить: тем более ее. Он тяжело дышал, натужно, навалившись волку на спину, но тот не пытался напасть на парня. Зверь вывернулся из тисков его хватки и уставился на Джареда, оказавшись заостренной мордой рядом с его лицом. Глаза в глаза. Долю секунды они были очень похожи друг на друга — эти рычащие волшебные творения Роба Линберна. Они смотрели друг на друга до тех пор, пока волк не поджал хвост и не скрылся в темноте.

Кэми оглядела белые осколки, разлетевшиеся по всей городской площади, и на одно страшное мгновение решила, что это кости. Но стоило ей сделать шаг, и ее обувь задела один из осколков, произведя звук сродни тому, что появляется, если пнуть глиняный горшок — поняла, что это тяжелые плотные камни.

Роб разрушил статую Мэтью Купера. Кэми понятия не имела, почему он так поступил, и в тот момент ей было наплевать на это, пока ее мать была цела и невредима.

Она повернулась к Клэр.

Роб ушел, а Клэр вскочила на ноги, таращась на то место, где он только что стоял. Женщина ослепла. Все тело Кэми похолодело. Ее глаза отказывались верить тому, что видели. Ясные серые глаза Клэр заволокла молочная глянцевая белизна, а волосы начали медленно седеть, от корней до самых кончиков. Взъерошенные ночным ветром, медные пряди матери засияли серебром под лунным светом. Высокие скулы заблестели, а рот изменил очертания.

Кэми всегда считала свою маму красивой, как произведение искусства, но прямо сейчас она видела разницу между тем, что значит быть живой и быть только красивой.

Клэр попыталась сделать шаг. Кэми видела это неловкое медленное движение, которое раньше казалось таким естественным, а теперь невозможным. Женщина подняла руку. Она сделала это рывком, как марионетка в неумелых руках. Она искала своими жемчужно-белыми глазами Кэми.

Ее бледные губы раздвинулись.

— Ты всегда ведешь себя храбро, — прошептала мама тихим голосом, который больше напоминал ветерок, проникающий сквозь щель в камне, — и я всегда горжусь тобой.

Кэми встала на колени, пытаясь схватить руки матери, ее ладони были в пыли и в осколках. Ее настоящей мамы не стало. Рука Кэми встретила холодный камень.

Статуя Мэтью Купера, созданная в память о времени, когда их город в одночасье встал перед угрозой исчезновения, а затем был спасен, и воздвигнутая в честь героя, разлетелась на осколки. И вот теперь ее мама, стоявшая здесь, бледная и безмолвная, являлась свидетельницей того, что всем до единого в их городе грозит опасность. Мама протягивала к ней руку, но Кэми не могла принять ее. Даже любовь не могла до нее дотянуться.

Кэми вновь опустилась на холодные камни, но была укутана теплыми объятиями. Больше, чем объятиями — ее окружили утешение, забота, надежда, а также горе и сострадание к ней. На какую-то долю мгновения она почувствовала нечто, напоминающее любовь.

«Ш-ш-ш, — приговаривал Эш, — ш-ш-ш, — хотя Кэми молчала. — Это можно отменить. Это можно исправить».

«Кто может отменить это? У кого достаточно сил?» — спросила Кэми, но она уже знала ответ, до того как спросила.

Тот же, кто это сделал. Роб пробудил лес настолько, что мог оживлять созданий из своего воображения. Он мог оживить волков, прибегающих по первому его зову. Он мог обратить живую женщину в камень, а из камня обратно в живую плоть. Только Роб обладал такой силой.

И он никогда на это не пойдет.

Кэми ударила кулаком по брусчатке, словно в ее силах было убить Роба, словно она могла заставить его сделать то, что ей нужно. Руку пронзила острая боль от пореза. Девушка сглотнула. В горле пересохло. Пальцы сомкнулись на том, что поранило ее.

Она подняла руку к лицу и раскрыла ее. В ее пыльной, грязной ладони лежал небольшой металлический предмет.

Ключ. Кто-то спрятал ключ в статую Мэтью Купера.

Кэми вспомнила древние слова, написанные в старой книге.

Их воспоминания лежат под камнем Мэтью Купера и обернуты в шелк Энн Линберн.

Она думала, что речь шла о телах. Ей и в голову бы не пришло, что это говорилось о ключе. Найденный ключ означал, что где-то есть к нему и замок, очень важный замок.

Кэми понимала, что, несмотря на появление ключа, который девушка крепко держала в ладони, она понятия не имела, что делать дальше или как найти этот замок. Она не видела ничего, кроме лица матери, застывшего навсегда.

Кэми знала, что ее трясет, потому что это знал Эш. Она чувствовала себя настолько далекой от своего тела, что Эш казался ближе к нему. Его переживание за нее и любовь приносили успокоение. Казалось, будто ее утешали за всю прожитую жизнь. Каждая обида, нанесенная в детстве, вся затаенная боль, была смыта тем, кто мог подобраться к ней изнутри и почувствовать то, что чувствовала она. Она склонила голову ему на плечо и дрожала вот так, пока не успокоилась.

Она даже не вспомнила, что Джаред был здесь же, до тех пор, пока, наконец, не подняла голову и не увидела его, стоящего и смотрящего на нее и Эша. Он не проронил ни слова. Она не знала, что сказать. Кэми едва понимала, чувствует ли вообще хоть что-нибудь, словно она тоже окаменела.

 

Глава Тринадцатая

Сердца твоего секрет

Семья Кэми все-таки пошла в квартиру над рестораном «У Клэр». Даже несмотря на потерю матери, мальчикам все равно нужно было где-то спать.

Ее отец, уложив братьев в кровать их мамы, сам улегся рядом на полу и настоял, чтобы Кэми легла на диван в маленькой гостиной. В квартире было всего три комнаты, четыре — если считать маленькую ванную. Куда не взгляни, все здесь напоминало о маме. Расческа, посверкивающая светлым волосом; книга, которую она оставила раскрытой и никогда уже не дочитает, помутневшее от времени зеркало. Кэми проблуждала по дому большую часть ночи, касаясь каждого предмета, словно могла таким образом почувствовать последнее прикосновение своей матери, переданное через безделушки, что она брала в руки. Но те никак не откликались. Любовь не магия — она не обладает ее возможностями превращения.

Кэми заползла обратно на диван, когда небо стало бледно серым, как выбеленный временем подлокотник дивана. Она заснула, крепко сжимая в ладони ключ Мэтью Купера.

Когда девушка проснулась, первое, что она увидела, был свет, падающий на старый металл в ее руке, ключ казался талисманом. Она не могла позволить себе думать ни о чем другом. У нее появилась загадка, которую надо было разгадать, и стать сильнее.

Нужно было встать и идти, но одной идти не хотелось. Поэтому она выудила из кармана свой сотовый и позвонила тому, кого она всегда выбирала в первую очередь.

— Привет, Анджела, — сказала она. — Хочешь пойти со мной на кладбище?

— Совершенно не хочу, — ответила ей Анджела. — Но увидимся через десять минут.

Анджела ждала ее на улице «У Клэр». Кэми тихо, насколько это было возможно, крадучись спустилась по темной узкой лестнице. Она постаралась смотреть куда угодно, только не на притихший ресторан матери (мама им так гордилась), но тот прочно засел в ее памяти: двери на петлях, открывающиеся туда-сюда, за которыми пряталась кухня, небольшие красочные картины, единственная большая белая стена, которую, как мечтала мама всю жизнь, папа когда-нибудь разрисует фреской, столики с круглыми столешницами и изогнутыми железными ножками.

Когда Анджела открыла дверь и передала Кэми платье и лифчик, большая стеклянная витрина ресторанчика сразу же стала проблемой.

— Должно подойти, — сказала Анджела. — Это мой спортивный лифчик, а так как я никогда не участвовала в чем-то мало-мальски спортивном, значит, и он ни разу не был надет.

— Спасибо! Побудешь на стреме, да?

— Без проблем. А если кто-то пройдет мимо, то я радостно сообщу: Кэми, ты переодеваешься перед огромным окном на главной городской улице, тебя может кто-нибудь увидеть голой, а я буду ржать.

— Твоя уверенная поддержка столько значит для меня! — сказала Кэми, стягивая с себя верхнюю часть пижамы, от которой на спине остались только обугленные лохмотья.

Оказалось, что Анджела была еще выше, чем считала Кэми, а это означало, что излишки ткани создавали впечатление излишков плоти. Платье годилось: и неважно, что оно было черным и простым, и, несмотря на красоту кроя, ничего не сообщало Кэми, кроме скуки.

Когда Кэми вышла, Анджела некоторое время рассматривала ее.

Кэми развела руки в самоуничижительном жесте.

— Так себе на мне, да?

— Ты — это всегда ты, — сказала Анджела и взяла Кэми за руку, чего никогда бы не сделала при других обстоятельствах. — И ты в порядке. Насколько это возможно для безумной нудистки.

Кэми прижалась щекой к плечу Анджелы, и, опираясь на подругу, пошла в сторону городской площади. Должно быть, когда Кэми уснула, прошел дождь: воздух был свеж, чувствовалась влажность весны и всю пыль с мостовой смыло. Фрагменты статуи Мэтью Купера продолжали валяться на улице, отмытые и рассеянные, как кости на археологических раскопках.

Кэми краем глаза увидела блестящую статую, которая была ее матерью, но не посмела взглянуть на нее. Нельзя стенать и больше ничего не делать, потеряв единственный шанс на спасение мамы. Она не предаст ее таким образом. Нужно продолжать бороться, поэтому она шла быстро, оперевшись на Анджелу, и не сбавляла скорости, пока они не миновали площадь и не оказались в переулке Призрачной церкви. Анджела поддерживала Кэми, а Кэми задавала темп.

— Так что мы тут ищем? — спросила Анджела, когда Кэми отпустила руку подруги и шагнула под каменную арку в виде подковы на церковный двор, огибающий кладбище.

— Могилу Энн Линберн, — ответила Кэми. — Придется копать.

Анджела моргнула.

— О, прелэстно, — проговорила она медленно. — А я-то уже было отчаялась, когда же ты предложишь мне заняться разграблением могил. Я была бы так разочарована, займись мы чем-нибудь другим.

— В статуе Мэтью Купера был спрятан ключ, и в книгах я встречала заметку, которая говорила о том, что их воспоминания лежат в камне Мэтью Купера и в шелке Энн Линберн. Как мне кажется, они использовали шелк, как саван. Я думаю, что все, что может открыть этот ключ, будет с Энн.

Кэми выловила ключ из спортивного лифчика Анджелы, который был ей почти как раз — переодеваясь, она спрятала находку туда, потому что в дурацком платье Анджелы не было карманов, — и показала ключ Анджеле.

Подруга вздохнула.

— Ладно, Нэнси Дрю, пошли копать могилу. Повеселимся.

— В книге говорится, что могила находится вдоль дальней стены, — сказала Кэми, и они обе зашагали в сторону стены, окружающей маленькое кладбище, где старые камни покосились, будто под гнетом ветра времени.

Пока Кэми искала могилу, она вспомнила о данном обещании.

— Итак… как ты и Холли поживаете? — спросила она неуверенно, огибая надгробия.

Пытаясь расшифровать имя, почти стертое на покрытом лишайником камне, Кэми провела по нему пальцами. Она была более или менее уверена, что там было написано или Элизабет или Хепзиба. Усопшей ради, она надеялась, что все-таки ее имя было Элизабет.

— Нормально, — сказала Анджела.

— Здорово, — ободряюще сказала Кэми.

— Нормально, и на этом точка, — отрезала Анджела. — Ты, похоже, решила, что это распрекрасное время побеседовать на романтические темы, но некоторые из нас и правда расставляют приоритеты по порядку.

Кэми затихла.

— Прости. Я не это имела в виду, — сказала Анджела после паузы. — Это больная тема, но я рада, что у тебя есть кто-то. И это я.

— У меня есть гораздо больше, чем просто кто-то, — сказала ей Кэми и погладила ее руку. — Мне тоже жаль, — добавила она. — Сама должна была догадаться, что нельзя говорить с тобой о чувствах до полудня.

— Ничего не происходит, — сказала Анджела. — Я не хочу, чтобы что-нибудь происходило. И я не хочу об этом говорить.

— Ладно, — сказала Кэми.

На одном из надгробий был изображен череп с перекрещенными костями. Кэми надеялась, что здесь похоронен пират. Она надеялась, что одно из последних надгробий принадлежало Энн Линберн.

— Как обстоят дела с юным как-там-бишь-его? — спросила Анджела, что для нее было примирительной формой общения, которая, конечно, имела мало общего с примирением как таковым. — Ну, ты знаешь. Блондин. Мрачный такой. Плохиш, к которому я испытываю некое подобие симпатии. Небрежно одет, что тоже находит отклик в моей черствой душе.

— А еще он ужасный водитель, — сказала Кэми. — Глаза дикие… И папаша у него вызывает столько вопросов, которые можно собрать в одной книге под названием «Скажи, кто твой отец, и я скажу, кто ты». Уголь сажи не белей. — Она вздохнула и коснулась надгробия некого бедняги, проклятого еще при рождении именем Эдгар Фиатхерстоунхох. — Я давлю на него в вопросе вступления в отношения со мной и не понимаю, что он чувствует при этом, а еще есть проблемы пострашнее, но в остальном все в порядке.

— Знаешь, подруга, любой был бы счастлив, если бы его эмоционально или физически шантажировали, принуждая вступить в романтические отношения с тобой, — сказала Анджела. — Вот козел.

— Спасибо, — сказала Кэми, — могилы Энн Линберн тут нет.

— О, ну кто бы сомневался. Какая жалость, а я-то уж навострилась скорее-скорее заполучить свой первый опыт нарушения общественного порядка.

Кэми ударила ее по руке.

— Она должна быть в склепе Линбернов.

— Который расположен в логове зла? — спросила Анжела. — Потрясающе!

— Пойдем за Холли, — предложила Кэми.

— Она будет в «Наводнении», как обычно, просматривать книги, — сказала Анджела.

Голос Анджелы прозвучал подавленно, может быть даже расстроенно, потому что она больше не видела Холли. Хотя Кэми и не дала бы палец на отсечение, но в этих эмоциях не было места раздражению или гневу, а когда речь шла об Анджеле, это было довольно необычно.

Однако, Кэми ничего на это не сказала, разве что заметила:

— По-моему, это потрясающе, что она превратилась в белокурую секс-бомбу с работоспособностью, как у ниндзя. Ее силы приумножаются.

Она вновь положила голову на плечо Анджелы, когда они молча миновали статую ее матери.

— Так что, тебе снова придется пройти сквозь огонь? — спросила Холли, выглядя встревоженной.

Холли с Кэми сидели наедине в дальней комнате «Наводнения», но все остальные (в том числе отец Кэми и мальчики) тоже собрались в баре. Кэми была рада, что Анджела осталась, чтобы поговорить с Эшем, потому что в противном случае, как ей казалось, они набросятся на нее, осуждая ее образ жизни.

— Скорее всего, — ответила Кэми. — До меня дошли слухи, что ты тот самый чародей, который взял на себя людей Роба, когда они подожгли наш дом и пришли за мной и моей семьей. По-моему, это потрясающе. Хочешь пойти со мной?

Холли сглотнула.

— Я пойду, но я не очень хороша в этом.

— Я тебе доверяю. И хочу сказать тебе кое-что до прихода Анджелы, — сказала Кэми.

— Нет необходимости именно сейчас обсуждать это, — сказала Холли, глядя на Кэми кротко и ласково.

Кэми отвернулась.

— А вот и есть, — сказала она, настойчиво. — Я пыталась поговорить с ней, но она — кремень. Суть Анджелы в том, что она очень себе на уме, и вместе с тем, прямая и непосредственная, а значит, я пойму, если ты не захочешь быть частью этого, но мне кажется, единственным выходом может быть…

— Сказать ей, — закончила предложение Холли.

— Именно, — сказала Кэми. — Да.

Холли кивнула. Кудри девушки спружинили в такт движению головы.

— Это по моей вине она считает, что не нравится мне. Я разберусь с этим, — сказала она решительно.

Кэми встала, якобы для того, чтобы взглянуть на книгу, которую изучала Холли, она свесилась ей через плечо и взяла подругу за руку.

— Это не твоя вина, — пробормотала она. — У вас просто разная скорость эмоционального погружения. В этом нет ничьей вины.

— Изменим тему? Как обстоят дела с Джаредом? — спросила Холли.

— Мне ужасно хочется вмешиваться в любовные перипетии друзей, а свою жалкую и убогую личную жизнь держать при себе, неужели я о многом прошу?

— Ммм, — произнесла Холли и улыбнулась Кэми, что напомнило ей о тех днях, когда Холли была солнцеподобной, уверенной в себе богиней, которую она едва знала и которой немного завидовала. — Теперь, когда ты знаешь, что меня совершенно не интересует Джаред, уместно ли будет заметить: у меня сложилось впечатление, что все те бурлящие в нем эмоции, которые Джаред так усердно подавляет, он может направить в полезное русло? А под этим я подразумеваю, что он может быть, в хорошем смысле слова, взрывоопасным в постели.

— Неистовый викинг в постели… Нисколько в этом не сомневаюсь, — как бы между прочим произнесла Кэми, но при этом почувствовала, как румянец агрессивно набросился и захватил в плен ее шею, и продолжил свой марш вверх, претендуя на всю территорию лица.

Холли перестала улыбаться и добавила тихим голосом:

— Кэми, я понимаю, что ты не хочешь говорить об этом, но и просто отшутиться на эту тему я не могу. Я должна сказать: я так тебе сочувствую…

Кэми хотелось сказать, что она ценит это, но не хочет говорить о своей матери. Она боялась даже попытаться заговорить, потому что у нее тут же больно сжималось горло. Поэтому она уставилась на иллюстрацию, на которой была открыта книга у Холли, и произнесла:

— Я знаю. Как идет исследование?

Холли был достаточно тактичной, чтобы прекратить говорить на эту тему, и опечаленной настолько, чтобы непроизвольно горестно вздохнуть.

— Очень жалко, что в жизни нельзя как в кино воспользоваться монтажом. Я могла бы нацепить на нос очки, листать страницы, а в подходящие моменты, когда музыка становилась отчаянно драматичной, выцеплять наметанным глазом самое важное и говорить: «Voilà!».

— Я раньше, читая книги, думала, что Voilà — это имя Виола, и что жила когда-то потрясающая дама-дознаватель Виола, и когда кто-то совершал открытие, то кричал «Виола» в ее честь, — углубившись в воспоминания, поведала Кэми. Она перевернула страницу, и внимательно взглянула на эскиз стены. — Это об архитектуре?

— Здесь рассказывается об изменениях, которые были внесены за все время существования Ауримера, — сказала Холли. — Их довольно много: «вот тут мы добавим очень нужную утопленницу для красоты» и «а вот тут мы самую дальнюю стену перекроим под сад камней», а «это…»

— О, — сказала Кэми.

— Что? — спросила Холли, предчувствуя недоброе.

Энн утонула, и ее тело не было найдено, как говорилось в книге, и Линберны с тех пор наводняли свой дом всяческими изображениями утопленниц. Кладбище и склеп Линбернов были священной землей, и Энн погибла в знаковое время. Кэми уставилась на рисунок на стене и вспомнила стену, по ту сторону которой томился Джаред. Она вспомнила цветы, разбросанные по земле.

Кэми ощутила, как ее губы растягиваются в улыбке, а по телу распространяется тепло от внезапной радости открывшейся истины.

— Виола!

Первое, что нужно было сделать, это ускользнуть от отца, у которого, возможно, могут возникнуть вопросы по поводу причин для возвращения в логово абсолютного зла. Кэми понимала, почему большинство подростков, будучи персонажами той или иной приключенческой книги, чаще всего были сиротами. Все очень просто: родители, всегда и везде, настоящие зануды, не умеющие бросаться в омут с головой.

Однако, спроси ее сейчас, она бы ответила, что приключений могло быть и поменьше. И она отдала бы все, что угодно, лишь бы освободить маму от заклинания Роба Линберна.

Она решила, что ее ухода из «Наводнения» никто и не заметит, ведь отца нигде поблизости не наблюдалось: за столиками сидели только Эш с Лиллиан, да несколько посетителей, державшихся подальше от них, насколько это было возможно. Но стоило только Кэми добраться до двери, как ее схватила за руку Лиллиан.

— Куда собралась?

— Э-ээ, — откликнулась Кэми, во все глаза глядя на нее. — Хочу прикупить немного наркоты.

Лиллиан уставилась на нее.

— Прошу прощения?

— Сейчас очень напряженное время для нас всех, — ответила Кэми. — Поэтому, я подумала, что немного травки, чтобы расслабиться, нам не повредит. Поэтому я хочу отлучиться ненадолго. Несмотря на убийства, это порядочный городок, так что я вообще-то не знаю ни одного наркодилера. Ежу понятно, что Джаред походит на одного из них, но он не наркодилер, что очень обидно, потому что будь я девушкой чувака, толкающего дурь, мне бы она доставалась бесплатно.

— Вижу, тебе нравится паясничать, — сказала Лиллиан, спустя несколько мгновений, во время которых пристально смотрела на девушку. — Мне этого не понять.

— Слушайте, вы не единственная семья, у которой есть наследие. «Глэсс» рифмуется с «дерзкий, как бес»! Вы же знакомы с моим отцом?

— Сомнительное удовольствие, — ответила Лиллиан. — Он, вообще-то, собирался встретиться со мной для того, чтобы, цитирую: «научить меня лучше интегрироваться в общество, грамотно демонстрировать лидерские качества, завоевывать народ и перестать вести себя как принцесса-робот из космоса». Я вполне допускаю, что это шутка, но настолько своеобразная, что ее соль ускользает от меня. — Она помолчала, а потом решительно добавила: — Начну-ка я заниматься этим прямо сейчас.

Она поднялась со стула и направилась в сторону группы людей в углу. Кэми и Эш, наблюдали, как те в унисон отшатнулись от нее.

— Пошли быстрей, — сказала Кэми, и, будто вызванный духом, предупреждающим о предполагаемом безрассудном поведении его ребенка, в дверях появился ее отец.

Он выглядел рассеянным.

— А где Лиллиан?

Кэми кивнула через плечо.

— Судя по всему, пытается вырвать кричащего младенца из рук испуганной матери, чтобы облобызать его.

— О нет, нет, нет, — пробормотал Джон, и, подойдя к матери Эша, уже громче произнес: — Либба, мы же говорили об этом!

— Нам повезло, что взрослые заняты выяснением того, «что есть хорошие манеры и с чем это едят», — сказала Кэми.

«Ты имеешь в виду, что твой бедный отец занят моей ужасной матерью», — сказал Эш, который был слишком вежлив, чтобы сказать такое вслух. По его виду было понятно, что ему даже думать об этом неловко.

Кэми усмехнулась.

— Кому нужны уточнения, когда результат уже достигнут!

«Хотелось бы спросить тебя, что ты задумала, но ответ мне уже известен, — сказал Эш. — Вот я молодец. Конечно, я понимаю, что это важная информация, но проникнуть в Ауример — это значит, подвергнуть себя огромному риску».

— Знаешь, будь у меня свое дело, то я бы назвала его «Рискованный бизнес», — сказала Кэми и улыбнулась ему. А потом она ощутила такую сильную любовь, исходящую от Эша, что не на шутку испугалась.

Хотя, он был прав. Ситуация была хуже некуда. Мать Кэми превратилась в статую, Джареда подвергали пыткам.

Но перед лицом еще большей опасности она только и умела, что рискнуть всем и надеяться, что каким-то образом все обойдется, и они спасутся.

Стоило им покинуть паб, как к ним присоединился Джаред. Кэми позволила себе быть слабой и схватила его за руку. Джаред переплел свои пальцы с ее и зашагал с ней в ногу.

— Мы собираемся… — начала Кэми.

— Знаю, — сказал Джаред. — Эш рассказал, пока были суд да дело. Я только куртку захватил.

Кэми чувствовала настороженность и что-то близкое к чувству вины из-за себя и Эша, словно Эш рассказывал секреты о том, как им было жаль упущенных возможностей. Она испытывала глубокую потребность обменяться взглядом с ним, но не давала себе воли, потому что не хотела, чтобы Джареда, видел этот взгляд, а потом чувствовал себя из-за этого не в своей тарелке.

Так что вместо этого она произнесла:

— А вы неплохо ладите последние дни.

— Братаны важнее баб, — сказал Джаред. — И я, разумеется, имею в виду садово-огородный инвентарь, потому что отношусь ко всем леди Разочарованного Дола с самым высоким почтением.

Кэми подняла глаза как раз вовремя, чтобы успеть заметить тень его улыбки. Она улыбнулась ему в ответ, не отпуская ни на мгновение его руку и мечтая только о том, чтобы они остались наедине.

Но они были втроем. Да и никогда, по сути, не могли остаться наедине.

— Понятия не имею, как вас, парни, провести сквозь огонь, — сказала она. — Но, по-моему, у меня хватит на это сил. Роб постоянно недооценивает способности источника. Я смогу пройти сквозь огонь и думаю, что Холли тоже сможет с моей помощью. Мы должны будем проходить по-одному, поэтому вам придется подождать снаружи. Не возражаете?..

— Еще как возражаем, но я постараюсь стоять там, на улице, и излучать моральную поддержку.

— Как истинный джентльмен, — сказала Кэми, поглаживая его руку.

— Нет нужды идти со мной, — сказала Кэми.

Холли не хотела, чтобы все знали, что она была чародейкой. От внимания Кэми не ускользнуло, что только Анджела не казалась удивленной по этому поводу.

Кэми очень способствовала их великой любви и старалась не обижаться на то, что не была включена в цикл чародейской информации. Она не была наделена правом знать все просто потому, что хотела знать все… и делать подробные примечания и задавать личные, следующие за этим всем, вопросы.

Она знала, что обладала определенной долей напористости, но это не означало, что ей хотелось давить на Холли слишком сильно. Она не хотела заставлять Холли делать что-то против ее воли.

Холли стояла, держа за руку Кэми. В отблеске огня ее позолоченные локоны переливались от солнечного оттенка до насыщенно-золотого.

— Я прекрасно осознаю, что следовало для начала все проверить, прежде чем тащить тебя сюда, — сказала Кэми. — Порой, я слишком импульсивна.

— А мне нравится, когда ты ведешь себя импульсивно, — ответила Холли и улыбнулась. — И меня силком сюда никто не тащил, я сама так решила.

Ее голос был тверд, но рука, державшая Кэми, слегка дрожала. Кэми сжала ладонь Холли.

— Это нормально, если ты боишься.

Холли подняла подбородок.

— Я стараюсь не бояться.

— Тебе и не придется стараться. Я имею в виду, что ты по-прежнему крута, даже невзирая на страх. Бояться — это нормально, потому что это тебя не остановит.

Холли посмотрела на Кэми краем глаза, слегка застенчиво и в то же время отчасти с сомнением, словом так, как она смотрела всякий раз на тех, кто хвалил ее за то, что она считала своими недостатками.

Они вошли в огонь вместе. Кэми ощутила его жар, сродни тому, как в жаркий день поднимаешь лицо к солнцу и чувствуешь, как его тепло разливается по коже, а свет бьет в глаза.

Она услышала потрясенное, испуганное удушье Холли прежде, чем сама почувствовала боль во всем теле. Это была новая боль, одновременно ошеломляющая и мучительная, непохожая на боль от ожога, хотя жар и не остался в стороне. Каждый атом ее тела, казалось, превратился в кристалл и разил ее своими гранями.

Роб сделал выводы из двух их побегов. Он решил не оставаться в дураках на третий раз.

В кольцо огня они вложили кольцо льда.

Ей было так холодно, что тело жгло изнутри: температура крови падала, а кости превратились в потрескивающие зарядом молнии.

Все, что Кэми могла сделать — это цепляться за мысль, что у Роба было море тщеславия, и не было опыта работы с источниками. Вечно он недооценивал ее, недооценивал ее силу. Оставалось надеяться, что и на этот раз ничего не поменялось. Кэми крепко сжала ладонь Холли, чтобы не дать той отступить обратно в огонь, который поджидал их. Огонь бушевал позади них, кольцо льда держало их внутри. Кэми показалось, что она убила Холли, вынудив ту стать пленницей этого двойного кольца боли.

А потом вдруг все закончилось. Боль отступила так же неожиданно, забрав с собой цунами агонии. Она открыла глаза — они стояли на прохладной траве.

Кэми не колебалась. Роб мог узнать об их присутствии в любой момент. Она ринулась бегом вокруг задней части дома, Холли за ней.

Оказавшись в саду, ей захотелось притормозить, помня о его великолепии в конце лета. Именно там у нее произошел первый настоящий разговор с Джаредом. Но нельзя было задерживаться из-за каких бы там ни было сантиментов. Даже думать об этом было глупо.

Цвета распускающихся весенних цветов ночью казались размытыми пятнами, пока Кэми не оказалась на коленях рядом с крошившейся каменной стеной, в конце которой она когда-то уже стояла на коленях, где стена обрывалась в центре сада, вместо того, чтобы встретить другую стену. Ее окружала россыпь камней и цветов, напоминающая душистый морской прибой, и она сказала:

— Кажется здесь.

Не было времени на совки и лопаты, чтобы по-настоящему, с ребячьим восторгом насладиться выкапыванием клада. Кэми направила магическую силу в землю, вызвав тем самым локальное землетрясение. Девушка погрузила руки в почву, создавая отверстие, отсылая свои мысли в грунт, пока не нашла то, что не было землей, а затем передала силу пальцам, чтобы и они нащупали это вслед за мыслями.

Небольшая коробка, слишком маленькая для гроба, с деревянной крышкой, скользкой от слизи. На крышке был вырезан какой-то символ, но его было невозможно разобрать. Кэми попыталась открыть ржавую защелку, но та просто сломалась в руке. Тогда она вскрыла верхнюю часть коробки силой, та развалилась на части. Кэми сбросила осколки и посмотрела на содержимое.

Внутри коробка была обита блестящим материалом. Кэми вспомнила о книге, которую читала в Ауримере, где излагался список даров чародеям. И вот теперь ей припомнился один пункт: шелковый саван для Энн Линберн. Но раз Энн Линберн утонула в реке, где утопили и колокола ее сестры, и ее тело так и не нашли, значит, ее саван использовали по другому назначению.

Зачарованный шелк был сродни жемчужине в сердце раковины, светившейся в грязи, в иле на дне моря. Ткань казалась совсем новой, словно через секунду ее накинут на блестящие волосы невесты.

Кэми задумалась о любви и потере, которые были запрятаны в ткань магией, чтобы сохранить сияние после веков, проведенных во тьме. Она коснулась шелка, и что-то зашелестело под ее рукой. Девушка отодвинула слой материала и услышала, как Холли выдохнула негромко возле ее уха: удивленно, но в равной степени и радостно.

В прохладе белого шелка на дне полусгнившего древнего ящика лежало письмо. Бумага была желтая, как старые кости, выцветшие чернила побурели, как старая кровь, но оно было написано Элинор Линберн — а это было всем, что хотела знать Кэми.

Линбернам, кто обнаружит этот последний реликт Энн Линберн, я оставляю рассказ и предупреждение.

Наша потребность была страшна. Наш добрый король Ричард был мертв к великой печали города. Солдаты короля-узурпатора шагали по городу, и мы дали святую клятву, чтобы защитить его. Солдаты прошли сквозь туман и чары, и прежде чем они достигли нас, мы решили действовать, чтобы сдержать наши клятвы.

Засим под весенней луной, перед началом Нового года, мы спустились к озерам. Их было два, по одному для каждого чародея. Я с трудом пишу то, что было предопределено судьбой.

Мы втроем спустились к Лужам Слез и совместно провели церемонию. Нам было ведомо, как чародеи могут помочь друг другу во время церемонии, и мы с Энн разделили меж собой волшебную силу. Задача источника состояла в том, чтобы помочь чародею завершить церемонию. Мэтью помог Энн, а затем потянулся через связь между нами, чтобы помочь и мне. Мэтью был источником Энн. Мэтью пришел, чтобы стать моим источником. Энн принадлежала мне, а я ей. Мы обвенчали две магии и покинули озера с силой в таком изобилии, что не поддается описанию.

В таком единении рождается великая сила. Ни одна душа не выдержит подобного единения. Они были обречены на смерть с того момента, как воспользовались чарами. Они вышли из озер, проклятые безумием и разрушением. Им было не дожить до следующего рассвета.

Запомните Мэтью и Энн любящими и любимыми душами. Прощай, сестра, прощай, любовь. Я живу в одиночестве, зовусь дураками счастливицей.

Трое сошли к озерам — вошли в склеп.

Взываю, не идите этой дорогой. Не делайте этого, если остается иной выбор. Если вам дорога жизнь, не делайте этого. Если вы хотите жить с теми, кого любите, не делайте этого.

Но знаю, что доведенные до крайности сделают, что должно.

Когда колокола зазвонят, когда первая луна Нового года засветит, когда цена за то, чтобы слово сдержать, разобьет ваше сердце, вы отправитесь вниз к озерам, все ниже и ниже, на свою беду.

Элинор Линберн.

В год от Рождества Христова 1485.

Кэми оторвала взгляд от бумаги и посмотрела в глаза Холли, широко открытые от ужаса, зеленые, как Лужи Слез летом.

Но Холли ни слова не сказала о письме, а только:

— Берегись.

И она схватила Кэми за руку, рывком подняла ее в вертикальное положение, повернув так, что они обе оказались перед матерью Холли. Элисон Прескотт стояла в желтых цветах, скрывающих ее ноги, а ее руки мерцали магией. Она была одета в старое, потертое зеленое платье, блекло-зеленое, как и ее глаза.

Роб не только создал еще один круг, который надо было пересечь. Он поставил часовых.

— Ты ей ничего не сделаешь. Я не позволю, — сказала Холли, сейчас ее голос и руки были тверды. Она пыталась затолкать Кэми себе за спину, но та стояла как вкопанная.

Элисон колебалась.

— Я не хочу вредить никому из вас.

— Потрясающе! — сказала Кэми. — Тогда мы просто уйдем.

— Ты же знаешь, дорогая, я не могу позволить тебе уйти, — сказала Элисон Прескотт и устремила взгляд на письмо Элинор.

Мгновение письмо было просто письмом, а потом конец бумаги расцвел мертвенно-черной, пышущей жаром фиалкой, пожиравшей бумажную поверхность. Пламя осветило слова «на свою беду», как бы подчеркнув их. А потом слова оказались в тени огненного света.

Бумага превратилась в пепел, рассыпавшийся обугленными хлопьями и сажей, оставив Кэми на память лишь черноту на руках.

Кэми пронзила боль. Это была последняя реликвия Элинор Линберн, хранительницы всех старых тайн, которые Кэми с таким трудом находила с тех пор, как Линберны вернулись. Все они были теперь утеряны, все трое, спустившиеся к озеру. Статуя Мэтью Купера обратилась в пыль, и Энн Линберн растворилась под водой. «Не важно», — сказала Кэми сама себе. Она знала секрет. Она запомнила его. Она снова могла его записать.

— Пошли, — сказала Холли ей на ухо. — Нам повезло, что это не кто-то другой.

Но Кэми чувствовала, что там был кто-то еще. Кэми все еще чувствовала, что на нее кто-то смотрит. Кэми посмотрела вверх и увидела на отблеске стекла вспышку лисьего огня волос Эмбер Грин.

Несмотря на письмо Элинор, несмотря взволнованную Холли, уводящую ее подальше, Кэми обнаружила, что слабо улыбается. Два стража — у окна и у ворот, но ни один охранник не поднял тревогу. Двое из людей Роба позволили им уйти.

Кэми схватила Холли за руку, когда они шагнули в огонь. Она прошептала тише, чем шипение пламени, достаточно тихо, чтобы никто по ту сторону пламени не мог их услышать:

— Не говори Джареду о том, что сказано в письме.

 

Глава Четырнадцатая

Ложь и прочие сказки о любви

Холли никому ничего не рассказала. Кэми привела их обратно в «Наводнение» и собрала всех, кого смогла. Собравшиеся устроились в гостиной: Холли, Эш, Джаред, Ржавый, Лиллиан и Джон. Даже братья Кэми пришли и уселись на пол.

Даже Марта Райт была там.

Кэми перехватила ее у бара и спросила, не хочет ли она прийти и услышать что-то новое.

— Мне бы хотелось, чтобы ты пришла, — добавила Кэми.

Марта Райт колебалась, и Кэми уже было решила, что женщина откажет ей в просьбе, но все-таки внезапно решившись, она ответила:

— Я приду, и, по крайней мере, послушаю, — а после позвала мужа, чтобы он подменил ее за барной стойкой.

Да и гостиница все равно пустовала. Ни внутри, ни снаружи не было слышно никаких звуков. Кэми повторила все, что она смогла вспомнить из письма: все те части, которые она сочла полезными.

Она рассказала им, что если источник и два чародея спустятся к Лужам Слез, в случае, если чародеи связаны друг с другом, то чародеев можно связать с источником, а это значит, что связаны будут все трое. Она рассказала им об обстоятельствах, которые изложила Элинор Линберн. Она рассказала, насколько мощную силу они могут заполучить: возможно, достаточную, чтобы свергнуть Роба Линберна и спасти ее маму.

Достаточную, чтобы спасти ее мать.

Она не рассказала им о последующих смертях и горе утраты, о которых предупреждала Элинор Линберн.

— Подожди-ка, — сказал Эш. — Как это «когда первая луна весны перед началом Нового года засветит»? Это загадка, что ли? Чепуха какая-то.

— Не чепуха, — сказал Джаред. — В Англии до 1700 годов Новый год начинался в марте, пока папа римский не ввел новый календарь.

Все уставились на него. Джаред слегка покраснел, шрам стал четче выделяться, и пробормотал:

— Я читаю много старых книг.

— Молодец, — сказал Джон. — Интересно, а где вы добываете новые знания, школота? Чтение куда лучше праздного времяпрепровождения с девчонками или видеоигр, которые, как известно, полны насилия.

Кэми, будучи свидетелем отцовского видеоигрового марафона, одарила его долгим и осуждающим взглядом:

— Ну ты и лицемер.

— Лицемерие — часть бремени под названием родительство, — парировал Джон. — Джаред и Холли молодцы, что читаете. Уже видите, какую пользу приносит чтение.

Холли улыбнулась, и свет ее улыбки, казалось, разлился по всей комнате, и отблески этого света преломлялись во всем и везде.

— Что верно, то верно. Чтение — поистине наслаждение, — заметил Ржавый. — Читал я как-то год назад «Космо», и до сих пор помню, как сохранить ногти в идеальном состоянии, а также десять лучших советов о том, как одеваться, чтобы подчеркнуть свою задницу.

Теперь все уставились на Ржавого. Но в отличие от Джареда, тот не покраснел.

— Отличные советы, — сказал он. — Только не притворяйтесь, что вы понятия не имеете, о чем речь. Уж мне-то известна правда.

Кэми скатала в рулон лежавший на столе журнал (окажись это «Космо», эффект драматизма и иронии усилился бы во сто крат), и ударила им Ржавого по голове.

— У кого-нибудь есть что сказать, подчеркну, конкретно про Элинор Линберн и средневековый Новый год?

— Хотите знать, как это называется? Тебе понравится, — добавил Джаред, и посмотрел на Кэми. Это был просто взгляд серых глаз, но создавалось такое впечатление, словно они неожиданно остались одни в комнате. — Благовещение.

Кэми засияла, посмотрев на него.

— Ты знаешь, что мне нравится, похоже на чернослив в сахаре. Итак… Элинор Линберн, Энн Линберн и Мэтью Купер спустились к озерам ночью, где-то в марте. Что означает, что это был день весеннего равноденствия, не так ли? Вот, что имелось в виду.

— Эти даты обладают силой, — сказала Лиллиан. — Вот почему Роб хочет принести жертву в этот день или незадолго до дня весеннего равноденствия: вот почему он требовал жертву, которую не получил в день зимнего солнцестояния.

— Он уже принес в жертву мэра, — сказала Ржавый. — И я никогда не хотел жить в мире, где приходилось бы говорить: спасибо, Роб Линберн. А он не может повременить со смертями год? У него уже есть дом, и город поклялся ему в верности. Для чего ему столько власти?

Лиллиан пожала плечами.

— В чем нужда продолжать этот разговор?

— А в том, что это неправильно, — сказала Кэми. — В его поведении нет смысла.

— В его поведении имеется еще какой смысл. На что идут люди ради любви? Почему люди хотят больше денег, чем могут потратить? Власть становится мерилом всего, кроме того, всегда хочется больше. Он хочет властвовать над городом, и чтобы его право было нерушимым. Он хочет, чтобы смерть была не только смиренной, но и добровольной. Он хочет получить еще больше сил с новой жертвой на границе смены времен года.

Повисла долгая пауза.

— Но что, если, — сказал Джаред, — если это неправда?

Лиллиан расстроилась уже достаточно, чтобы в конце концов разозлиться.

— Не поняла.

— Пусть он скажет, — сказала Марта Райт. Невероятно, но Лиллиан взглянула на нее так, как будто только увидела.

— Роб кое-что рассказал, — проговорил Джаред, — прежде чем запер меня с Эдмундом Прескоттом, но тогда я не понял, что же он сделал. И да, я знаю, что Ржавый прав, и это больше похоже на стандартную речь злого повелителя, но я всего лишь раз разговаривал с Робом в саду. Он сказал, что никогда не хотел возвращаться в этот город.

Джаред взглянул на Кэми. Она понимала, что он имел в виду настолько явно, что у девушки на мгновение возникло ощущение, будто их прежняя связь вернулась вместе с полным взаимопониманием между ними.

— Что, если мы все это время понимали его план совершенно неправильно? Что, если он не хочет править Разочарованным Долом? — спросила Кэми.

— Тогда чем же он занимался все это время? — резким голосом спросила Лиллиан, нарушая тишину с такой злостью, которая явила все усилия, что ей пришлось приложить, чтобы не высказаться раньше.

Кэми тихо произнесла.

— А что, если он хочет намного большего от города, чем просто править? Что, если он хочет сделать всех своими рабами — не только заставить людей не говорить «нет», но сделать людей такими, которые не будут способны сказать «нет»? Превращая всех в статуи или деревья, или… я не знаю…

— Ты говоришь, что он хочет убить кого-то в день весеннего равноденствия, для того, чтобы свершить нечто конкретное, — сказала Холли. Ее голос звучал убежденно.

— С тем, чтобы с помощью полученной магии распространить свою власть над всеми. Вот вы, — Кэми кивнула в сторону Лиллиан и Эша, — учили нас, что если у вас есть чей-то предмет, то вы можете создать заклинание, воздействующее на владельца. Так мы сможем защитить себя от чародеев. Роб настаивал, чтобы мы вручили ему знаки покорности. И он их получит. Я видела тех, кто срезал пряди волос, чтобы сдаться ему на милость. А на что Роб осмелится со знаками целого города, если еще и получит силу от жертвы, принесенной в день равноденствия?

— Не представляю, — сказал Эш.

В то же время Джаред мрачно ответил:

— Жди беды.

— Итак, теперь у нас еще больше оснований, чтобы спуститься к озерам, — сказала Кэми. — Мы обязаны провести церемонию. И что бы там не планировал Роб, нам придется его остановить.

Она внезапно почувствовала Эша в своем сознании. Его любопытство было подобно дружелюбной кошке, трущейся об нее, чтобы увидеть, чем она занята.

— Я могу рассказать, как провести церемонию, — подала голос Лиллиан. — Мы с Робом проводили ее, когда были связаны, как Джаред с Эшем сейчас. В ней есть смысл, если там же будет присутствовать источник, источник может помочь. Предположу, что присутствует логика и в увеличении силы источника, а это означает, что источнику должно быть по силам восстановить связь, которая была разорвана. — Она перевела взгляд с Кэми на Джареда. — И должно хватить сил, чтобы связать с ней двух чародеев. Достаточно сил, чтобы снять заклинание с Эша и Джареда, хотя проводить церемонию, когда магия есть только у Кэми, безусловно, рискованно.

Между бровями Лиллиан Линберн появилась небольшая складочка. Она хотела преуспеть, она хотела, чтобы ее город был в целости и сохранности и в ее руках, но Лиллиан знала, как работает магия. Кэми увидела, как вращались колесики у нее в голове, пытаясь разглядеть скрытый подвох.

За магию приходилось платить: она бралась из чего-то, из жизни и смерти, из земли и воздуха. Это было волшебство, существовавшее в их сознаниях: эта магия была столь велика, что могла спасти город, но Элинор Линберн сказала, что она же сведет их с ума и убьет.

Элинор Линберн видела, как это произошло. Элинор Линберн знала, о чем говорила.

— Раз мы все согласны, — сказал Эш, — пора приступать.

Кэми почувствовала прилив благодарности к нему. Он был единственным человеком, от которого она ничего не могла скрывать и не просила его хранить ее тайну, как она просила об этом Холли. Ей было известно, что написала Элинор Линберн. Он знал все, что знала Кэми. У него не было Кэминой мотивации: не его мать нужно было спасать. Он чувствовал ее эмоции, страх и решимость, и она чувствовала его страх, настолько отличающийся от ее, что их вряд ли можно было принять за одну и ту же эмоцию. Страх Эша часто парализовал его, но не в этот раз. Он даже не колебался.

Они оба хотели одного и того же, хотели настолько, что казалось, будто ее эмоции зеркально отразились и вернулись к ней — им обоим хотелось защитить Джареда.

Отец Кэми выглядел несчастным. Его губы изогнулись так, словно он хотел что-то возразить, но не знал, что именно нужно сказать. Даже сейчас (и Кэми это видела), он до сих пор не мог понять, каким образом действует магия. Как это получается. Ему потребовалось время, чтобы заставить себя поверить в заклинание и два озера в лесу, которые угрожают жизни его дочери. Без шуток. Но он так же, как и Кэми, очень хотел вернуть маму.

— Итак, если я правильно понял, план заключается в том, что нам нужно продержаться до весеннего равноденствия, — сказал он. — И заставить Роба Линберна поверить, будто мы безоговорочно признали его. И как нам это устроить?

— Ну… — раздался нерешительный голос Марты Райт. Она взглянула на Джареда, который подался вперед и очень внимательно смотрел на нее, всем своим видом говоря, чтобы она вела себя смелее. — Мы всегда устраиваем в «Наводнении» рождественскую вечеринку. Но из-за всего, что свалилось на город, в этом году мы ее не проводили. Но можем провести ее сейчас, пригласив всех. Это может стать для людей хорошим сигналом, который они так ждут: что сопротивление позади, и жизнь с этих пор войдет в более привычную колею.

Папа Кэми выглядел довольным.

— А также это отличная возможность для Ленор показать людям, что она лучше Роба.

Весь вид Лиллиан говорил о том, что она пришла в ужас при мысли, что придется общаться с большим количеством людей. И Анджела выглядела так, будто полностью разделяла чувства Лиллиан, но у нее скорее разовьется бессонница, чем она признает, что в чем бы то ни было согласна с последней. Что касается Марты, то та очень обрадовалась тому, как было встречено ее предложение. Безмолвно придя к консенсусу, они все поднялись, бросив мусолить тему магии и сменив ее на обсуждение организации вечеринки. В воздухе будто витал тот же ответ, что Марта хотела предложить и городу: они все были рады поговорить о чем-то, имеющем отношение к нормальной жизни. Кэми оттолкнула свой стул, чтобы последовать за Анджелой и поговорить об украшениях для вечеринки, но не успела она еще добраться до двери, как ее тихо окликнули.

Она оглянулась, и ее взгляд упал на единственного человека, оставшегося в помещении, и ее рука опустилась, так и не дотронувшись до дверной ручки.

— Что бы ты ни скрывала от меня, — сказал Джаред, — ты должна мне рассказать. Сейчас же.

Он стоял, подперев спиной стену, и Кэми знала, что именно так он всегда вставал, когда хотел чувствовать себя в безопасности, когда хотел отгородиться от мира. Ей захотелось в остром порыве подойти к нему, обнять, поцеловать, свести еще не разгоревшуюся ссору на нет.

Она сделала шаг, но не более. Она не подошла к нему. Просто отошла от двери и опустила руку на маленький журнальный столик. Столик дрожал, потому что ее поза была неудобной, а не потому, что она сама дрожала.

— Я не… — произнесла она. — Я не хочу ничего скрывать от тебя.

— Значит, и не скрывай. Я знаю, что не так… умен, как ты, но не лги мне, как делаешь это сейчас, — сказал Джаред, проглатывая слова, словно они причиняли ему физическую боль.

— Что? — пораженно спросила Кэми. — Джаред, брось, ты умный. Ты же знаешь, я считаю тебя умным. И уже не раз говорила, что считаю тебя умным.

— О, да неужели. Того, кого оставили на второй год?! Человека, который не может справиться с элементарными вещами, в отличие от тебя, Эша и Анджелы. Который не может ничего иного, кроме как огрызаться и собачиться с другими людьми. Я знаю, что ты хорошего мнения обо мне, но ты вроде как снисходишь до меня, когда рассказываешь, чем хочешь заниматься в Кембридже.

— Что?! — недоуменно произнесла Кэми. Она была сбита с толку, но потом припомнила, как рассказала Джареду, что хотела бы изучать журналистику в Кембридже, не углубляясь в пояснение тонкостей изучения литературы и прочих курсов. — Потому что ты — американец, и мне казалось, что тебя не очень прикалывают тонкости моих планов по попаданию в английский колледж. Это не потому, что я считаю тебя тупым.

— Не важно, — ответил Джаред. — Важно, что я вижу — ты что-то скрываешь от меня.

— Ладно, ты прав. Мне не хотелось об этом говорить при папе и твоей тете, но очень высока вероятность того, что это заклинание убьет нас, или кого-то из нас. Но мы все равно уже рискнули жизнью, чтобы остановить тех людей. Да и разница невелика, потому что вместо того, чтобы вновь столкнуться с другими чародеями, мы просто наложим заклинание на себя. Ты уже это проделывал, и не раз. Роб мог убить тебя, когда ты пришел за Теном. Я думала, он так и сделал. Любой из нас уже давно мог погибнуть в предыдущих стычках. Кроме того, мне нужна сила, чтобы спасти маму. И я никому не позволю меня остановить.

Она сжала край стола и посмотрела на Джареда. Он смотрел на нее, его голова слегка откинулась назад, чтобы прислониться к стене. Необычайно бледные глаза юноши были полны света. Кэми увидела в них свое отражение.

— Нет. Ты… Ты все еще лжешь мне, и я не понимаю почему, но не нужно этого делать. — В его голосе звучала мука, почти страдание. — Прошу тебя, не лги.

— Я сказала правду, — неуверенно произнесла она.

— Это не вся правда. Я же вижу. Ты же знаешь, что я чувствую все, что чувствует Эш. Я не могу прочесть его мысли, но чувствую, что он в чем-то согласен с тобой, что вы оба хотите… отгородить меня от чего-то. Защитить. А мне это не нужно. Мы можем погибнуть, а это означает, что мы должны быть честны друг с другом. Иначе как-то нечестно получается. Если ты решила, что меня можно защитить ложью, или я мешаю воплощать твои решения, то считай, что ты уже меня убила. Кэми, не вынуждай меня спрашивать еще раз: что ты скрываешь от меня?

И это впервые, подумала Кэми, когда он ведет себя так, показывая, что его чувства так же важны, как и ее, не впадая в бешенство, испытывая боль, потому что не может придумать иного способа, как это выразить словами и представить, будто кому-то есть дело до его боли, кроме него самого. Но ее всегда волновала его боль, и она хотела пощадить его. Правда была слишком ужасна, чтобы делиться ею, слишком тяжела, чтобы возлагать ее бремя на него.

Но он был прав. Она бы хотела знать правду, и неважно, насколько та была ужасной. Она должна была проявить по отношению к нему то же уважение, что и требовала от него к себе.

— Заклинание сгубило Мэтью Купера и Энн Линберн, — призналась Кэми. — Оно убило…

Джаред отстранился от стены. Обычно, ей было сложно прочесть выражение его лица, но сейчас она предельно ясно видела, о чем он думал. Она ощутила его ужас, словно тень поглотила ее сердце.

— Оно убило источник и чародея, изначально с ним связанного, — закончил за нее предложение Джаред. — А второй чародей выжил.

Он неожиданно пришел в движение, но направился отнюдь не к ней, а к камину и встал, облокотившись на него одной рукой. Кэми только и оставалось, что смотреть на изгиб его спины, на то, как каждый ее мускул напрягся. Его лицо она видела только в отражении зеркала, но как бы ей хотелось не видеть его сейчас.

— Ты и Эш погибнете, — сказал он хрипло, — а я выживу.

— Мы этого не знаем наверняка, — возразила девушка.

— Нам известно это со слов Элинор Линберн.

— Может быть, мы все выживем, — сказала Кэми, а потом добавила тише, — а может, и все погибнем.

— И ты не хотела мне рассказывать, потому что прекрасно знала, что я ни за что не подпишусь на это. Не существует такой победы, которая заслуживала бы такого риска.

— Но ведь речь идет о целом городе, — сказала Кэми, — о моей маме.

— Речь идет о твоей жизни! — рявкнул он.

— Вот именно! — выкрикнула она в ответ. — Это моя жизнь! И мне решать, что с ней делать! Не смей вести себя так, будто моя жизнь значит для тебя больше, чем для меня!

Она ждала, что он снова будет кричать, но он повернулся к ней лицом. И его без того бледное лицо совсем потеряло цвет.

— Вы с Эшем уже все решили, как я погляжу. И проведете церемонию со мной или без меня. Которая может убить вас обоих, и даже, если я приму в этом участие, не факт, что это поможет спасти город. И как ни крути, либо я выгляжу чудовищем, либо позволяю вам стать мучениками. И я буду чудовищем, если попробую остановить вас. Хотя я рад бы им стать, если бы это спасло тебя, но у меня, похоже, нет выбора. Я должен подчиниться, и мне останется только надеяться, что я тоже погибну, ибо не хочу уподобиться Элинор Линберн, которая взамен спасения города получила лишь тишину на всю оставшуюся жизнь.

— Я не хочу, чтобы ты погиб, — прошептала Кэми.

Было бы утешением знать, что Джаред продолжит жить дальше, пусть и без нее. Но она не могла ему доверять. Он мог отчаяться или совершить нечто отчаянное, все разрушить, потому что не ценил себя или не понимал, с чего бы кому-нибудь другому ценить его. И это понимание обернуло все, что должно было бы утешать, в страх.

Но он быстро понял, что они с Эшем уже определились в своем решении. Он выяснил это, исходя из чувств Эша и выражения ее лица. Может быть, она могла довериться ему, надеясь, что он постарается выжить, даже если не хочет. И ему придется жить дальше без них. Может быть, не стоило это скрывать от него. Может быть, все будет в порядке.

— Я не могу на это пойти, — резко сказал Джаред.

Он сорвался с места и пошел прямиком к ней. Она восприняла это как обнадеживающий знак. Она наблюдала за ним и одновременно пыталась договориться сама с собой: если он сделает к ней навстречу четыре шага, то и она двинется к нему навстречу.

Или даже три.

— Мы должны, — сказала ему Кэми. — Знаю, как это сложно, но я правда считаю, что это единственный выход.

— Я не это имел в виду. Я говорил о нас.

Кэми посмотрела на него. Он посмотрел на нее: он выглядел очень серьезным, словно для него все было взаимосвязано и имело значение. Как будто мысль о том, что им всем суждено скоро погибнуть, означала, что он не смог вынести другую мысль — быть с нею оставшееся им время.

— Что? — спросила Кэми и услышала, как слабо прозвучал ее голос. — Ты наказываешь меня за мое же решение, да?

— Я не наказываю тебя, — сказал Джаред. — Я же не какой-нибудь там приз. Сама идея этого нелепая и жалкая. Я бы никогда на это не согласился. Но ты уже все решила.

Это было правдой, но она не ожидала услышать ее от него. Все дело во внутренней неуверенности, что у нее была, в комплексах, которые, как она говорила себе, глупы. Но может быть, это она сама была глупа. Она сглотнула и посмотрела на него. Он на нее. Его серые глаза были серьезны. Полны решимости. Он даже не сердился. Он не пытался причинить ей боль, как когда-то. Он просто сказал ей правду.

— Мы не можем быть вместе, когда есть кто-то другой, кто будет знать все о тебе, будет чувствовать твои эмоции и узнает все секреты, которые я никогда не смогу узнать.

— Мы можем попытаться, — возразила Кэми, и она хотела продолжить спорить с ним, но поняла, что не может подобрать слова.

Она пыталась не думать об этом, потому что, когда она по-настоящему думала об этом — об Эше, который молил их остановиться, и о том, как она делилась с ним тайнами и улыбалась ему — понимала, что Джаред прав. Все это время она знала, что их отношения невозможны, и все же надеялась и мечтала о них, и старалась ради них, и думала, что если он тоже приложит усилия, то возможно, надежда таки есть.

— Если ты хочешь быть со мной… — произнесла Кэми и замялась. Если чудо произойдет, и они выживут, а их связь с Эшем разорвется, то что? Но она не думала, что они выживут.

И если уж быть до конца честной, то Кэми никогда не знала наверняка, что она значила для Джареда вне их связи и его воспоминаний о связи. Она и не хотела слышать, что из-за ее связи с Эшем Джареду она не нужна, никогда. Она все равно умрет. А раз так, зачем ей воспоминание о том, как она просила его быть с ней, а он отказал.

Хотя он уже все равно это произнес.

— Кэми, я больше не могу притворяться. Мне это не нужно.

Голос его прозвучал грустно.

— Понятно. — Она было подумала, что ее голос будет слабым, но он прозвучал сильно и даже яростно. До абсурда зло. — Отлично. Проехали. Но церемонию мы проведем.

Когда она вышла из комнаты, то хлопнула дверью. Она почувствовала себя дурно от того, насколько несправедливо это было, как и несправедлив был выбор, который ей пришлось сделать, и заклинание, которое им придется принять. Она никогда не хотела любви, о которой мечтали девочки, подружки детства, ей даром не нужна была любовь, придававшая ее жизни смысл. Ее жизнь и без того его имела. Это казалось такой глупостью, все клише об ощущении себя полноценной, завершенной, о немыслимом отчаянии или необычайном счастье, любви с первого взгляда или любви на веки вечные, уверенности, когда она никогда и ни в чем не была уверена, кроме его важности для нее. И это все еще казалось настолько далеким от опустошающей боли, которую она испытывала прямо сейчас. Ей нужны были университет и журналистика. Она считала себя умной, разбирающейся в жизни и любви.

У нее уже был Джаред, весь целиком, и ей больше не нужен был никто другой. Он у нее был, и она его потеряла, хотя все это время пыталась убедить себя в обратном.

Никто не может рассказать историю любви независимо от возлюбленного: люди рассказывают истории любви друг другу, и Джаред отказался говорить то, что она надеялась услышать.

Джаред был прав. Теперь, когда они могли погибнуть, настало время быть честными, признать суровую правду. Она была ему не нужна. Она его потеряла.

 

Глава Пятнадцатая

Тот, кого я люблю сильнее

Проходили дни, несмотря на разбитое сердце и страх из-за того, что должно произойти, Кэми пыталась занять себя. Она жила над рестораном своей мамы, нося одолженную одежду. Она продолжала жить без матери. Она убеждала себя, что если все сделает правильно, то сможет спасти ее.

В день вечеринки она помогала Марте Райт украшать балки красными и белыми лентами, взгромоздившись на стул и приподнявшись на цыпочках, чтобы, несмотря на самый маленький рост в команде и слабое представление, каким должно быть надлежащее оформление зала, сделать это во что бы то ни стало.

— Ну, по крайней мере, ты не врежешься головой ни в одну из балок, — сказала Марта, когда Кэми в четвертый раз свалилась со стула.

— Мне очень импонирует твое отношение, — сказала Кэми. — Всегда мысли позитивно!

Девушка, падающая со стульев, продолжавшая смеяться над дурацкими шутками и портившая украшения, совершенно не вписывалась в представление Кэми о поведении человека с разбитым сердцем. Может быть, если она продолжит делать все, что в ее силах, и вести себя как прежде, будет не так больно.

Она взглянула сверху вниз на Марту, стоявшую за барной стойкой. Женщина тонкой спиралькой срезала корку с апельсина.

— Ты нам так помогла, и была к нам очень добра. Мне очень интересно, что тобой двигало. Надеюсь, ты не против того, что я спрашиваю, — сказала Кэми. — И я очень надеюсь, что ты не скажешь нечто вроде: «Ого, теперь, когда я об этом думаю, мне и самой не ясно — зачем я ввязалась в это рискованное дело, так что я, пожалуй, сверну свою бурную деятельность». Я большая поклонница твоей помощи. Мне просто интересно, ведь больше нам почти никто не помогает, все настолько боятся Роба Линберна, что не помогают даже себе. Вот я и интересуюсь, почему ты решила нам помочь?

Кэми надеялась, что она не свалится в очередной раз, спрашивая Марту о том, как та осмелилась на помощь, не обладая магией. Кэми не владела магией во время разрыва связи с Джаредом и до создания связи с Эшем. И она продолжала бороться. Она не собиралась себя вести как Линберны, словно только человек, обладающей магией, — единственная сила, которую можно считать таковой.

Но Марта Райт росла одновременно с родителями Лиллиан, когда Линберны еще властвовали над всей долиной. Тогда люди были рады их возможностям, и даже более того, они уже привыкли к ним. Привычка может быть сильнее счастья. Поэтому многие из тех, кого, как думала Кэми, она неплохо знала, уже склонили головы, отдав на откуп Робу Линберну делать все, что тому заблагорассудится. Они повели себя так, будто просто не видели иного пути, да и тому не откуда было взяться.

Она вновь посмотрела на Марту, как ее седовласая голова склонилась над рыжими спиральками.

— Ты же помнишь, как Джаред ушел из дома на время, оставил тетю и брата и пришел жить к нам. Только он, — медленно проговорила Марта.

— Помню очень хорошо, как он сбежал, чтобы жить в баре. Это напоминает взрослую версию того, как я сбежала из дому, чтобы жить в домике на дереве моей подруги. Но у Джареда побег продлился дольше.

Лиллиан сделала Джареду предложение, которое тот, как ему казалось, не мог принять и посчитал, что ему нужно уйти. Она знала, что Джаред понимал важность настоящего дома: он всегда знал, что ее дом значил для нее. Но скорее всего, он так и не понял, как значение слова «дом» применимо к нему, или как описать то, что могло бы принадлежать ему.

Марта, казалось, пропустила последнюю реплику Кэми мимо ушей. Кэми знала: порой люди уже отвечают в то время, пока она говорит.

— В тот вечер, когда он появился на пороге, шел дождь, — с теплом в голосе сказала женщина. — Было очень поздно. Бар закрыт, а мы с Джоном уже легли в постель и слушали шум дождя, пытавшегося сбросить черепицу с нашей крыши. А потом раздался стук в дверь. Мы знали, что Линберны вернулись, мы знали, что вновь будут принесены жертвы. Мы не… мы выросли с этим, мы росли во времена крови и золота. Люди судачили об этом украдкой. Все и во все времена были слишком напуганы, чтобы чересчур много болтать о Линбернах. Не дай Бог найдутся шпионы, которые передадут им эти разговоры, или деревья нашепчут последние новости. Легенды утверждают, что чародеи могут увидеть отражение кого бы то ни было в своих зеркалах, что они могут увидеть человека даже через дупло. Кто-то говорил, что так было испокон веков, а иные, что все можно изменить к лучшему. Кто-то был так же напуган, как мы, но как и нам, им было прекрасно известно, что нам нечего было противопоставить колдовству. Я боялась. Может быть, это прозвучит глупо, но мне показалось, будто тот звук вызывал меня на Судный день. Я вцепилась в Джона и, съежившись в постели от страха, хотела было сказать: «Не ходи туда». Но Линберны не любят ждать, и их нельзя игнорировать. Единственное, что было страшнее спуска Джона вниз к двери, это мысль о том, что он не вернется. Поэтому мы пошли вместе.

Если бы не тон Марты, то Кэми бы решила, что женщина рассказывает страшилку, которой обычно пугают детишек. Да и Линберны, говоря откровенно, всегда были для Разочарованного Дола именно такой страшилкой. Хозяева и чудовища. Произносили первое, подразумевая второе, и наоборот.

— На пороге, промокший до нитки, стоял юный Джаред. Он иногда оглядывался по сторонам, как бродячий пес, которого слишком часто пинали, а он, пока его не прекращали бить, рычал и кусался, дрожа, в ожидании следующего удара. Такие создания почти свыклись с причиняемыми им страданиями, и они смотрят на тебя такими глазами, умоляя помочь все это прекратить, но… не надеясь на это. Словно они прекрасно знают, что вы ни чем не поможете, и мир не станет к ним добрее. Ты же знаешь, о чем я?

— Знаю, — ответила Кэми.

— Я слышала, как люди судачили о нем: сын Розалинды Линберн, которая совсем чокнулась там, в Америке, да и он от нее недалеко ушел. Говорили, что он мог убить ради спортивного интереса, не ради жертвы, но я в это особо не верила. Я не знала, чему верить и чему не верить про тех, кто живет на холме. Я видела Джареда за рулем его байка, который ездил подобно летучей мыши, выбравшейся из ада и готовой вот-вот врезаться в забор. И я видела его пару раз, прогуливающегося по улицам пешком. Я еще отметила тогда, что у него интересные глаза: они пронизывают насквозь. Поначалу он мне не шибко понравился. Но однажды вечером он появился у нас в баре с кузеном и Ржавым. И он отличался от того представления, что сложилось у меня. Некоторые мальчишки порой просят выпить, и я, честно скажу, иногда уступаю им, если знаю, что они не сотворят глупости. Кто-то не осмеливается просить. Но он сказал: «Я не пью», и произнес это так твердо, что было видно, насколько тщательно он это обдумал и решил не пить и впредь, даже когда повзрослеет. Я в этом бизнесе уже довольно давно и то, как он это сказал, навело меня на мысль о его отце: не о Робе Линберне, а о том, с которым Розалинда сбежала в Америку. Он улыбнулся мне и, знаешь, это выглядело странным. Ну, из-за его шрама. Тогда я не очень поняла, хотел ли он меня напугать или нет, но позже мне подумалось, что может быть, он просто стеснялся. А потом случилась та страшная зимняя ночь.

Почему же он не пришел к ней, размышляла Кэми: почему он предпочел сдаться на милость чужаков? Она попыталась сглотнуть колючий комок, очень напоминающий частичку остролиста. Девушка попыталась улыбнуться. Она искренне попыталась изобразить из себя саму внимательность, когда Марта продолжила свой рассказ.

— Он спросил, нельзя ли ему переночевать в одном из номеров. И я его впустила. Джон решил, что я просто сбрендила, раз решилась на это. Хотя, честно, не знаю, позволила бы я войти любому другому Линберну в наш дом. Но если бы и позволила, то только из-за сильного ужаса перед ними. Справедливости ради замечу, что и тогда я боялась. И весь остаток ночи я не сомкнула глаз, боясь того, что он с нами сделает, стоит только нам заснуть. Но страх не единственная причина, почему я его впустила. Пусть он и был Линберном, но он был еще и ребенком, и я не могла бросить его на произвол судьбы в мороз. На следующее утро он выглядел таким же усталым, как я, как будто тоже не спал, и похоже, надумал остаться и заработать себе на жизнь. Мы согласились, потому что не знали, на что он способен, ответь мы отказом. Но он стал работать. Он рослый и мускулистый, и хороший работник, — сказала Марта, и в ее голосе слышалась нотка гордости, которую ни с чем невозможно было перепутать, она произнесла последние слова просто и непринужденно, словно хвалилась любимым племянником. — Он всегда найдет время, чтобы помочь. Даже сейчас. Он сразу же обратил внимание, что у Джона проблемы со спиной, и устроил так, чтобы всегда быть у того под рукой для выполнения самой тяжелой работы — перетаскивания ящиков или бочек вверх или вниз. Я все ждала, когда он начнет колдовать. Ложась спать, я не раз кляла себя, упрекала. Ведь я знала, кто они и что из себя представляют. А потом я увидела, как он колдует, и оказалось, что все не так плохо. Он держал от нас подальше других чародеев. Даже после того, как он вернулся в Ауример, обратно к ней… — и Кэми поняла по тону голоса Марты то, чего раньше совершенно не замечала — Марте очень не нравится Лиллиан. — Он пришел убедиться, что с нами все в порядке, и другие чародеи ничего нам не сделали.

Кэми вспомнилось, как Джаред набросился на человека Роба, сержанта Кенна, который следил за ней. Как он угрожал тому похоронить его заживо возле калитки в ее сад, если Кенн еще хоть раз посмеет прикоснуться к ней. Девушка нисколько не сомневалась, что Джаред сделает невозможное, чтобы уберечь все, что ему дорого.

— Не то чтобы он нанялся нам в сторожевые псы, — взволнованно сказала Марта. — Я совсем так не считаю. Он не имеет ничего общего с матушкой Линберн из преданий, которая спустилась с холма с корзинкой в одной руке и магией в другой. Он приходил, когда нужно было стащить тяжелые ящики в подвал или поднять их наверх. Он брал на себя всю тяжелую работу. Всегда помнил об этом.

И Марта ничего не забыла. Она приняла его не единожды, но дважды. Дала кров Лиллиан и Эшу Линбернам, которых, как было известно Кэми, боялась до жути, и разрешила им жить у себя в баре несколько месяцев, пока Джаред томился замурованным в Ауримере, и все сочли его мертвым. Она принесла к его кровати цветы, когда Джаред метался в лихорадке.

— Он славный малый, — сказала Марта. — Вот и все. Он делает все возможное, и я поступаю так же.

Кэми посмотрела в окно, взглянула на узкую городскую улочку, на лес, волнуемый ветром, на Ауример и огненный круг на фоне неба. В этой женщине, несомненно, горел огонь, и он сиял ярче алого и золотого. Джаред не забыл, Марта не забыла и Кэми не хочет забывать. Это напоминание — для города есть надежда. В мире существует нечто, посильнее страха.

К тому времени, как за окнами сгустились сумерки, бар был полон света и шума. Все, кто не явился на боевой клич Лиллиан, придут на вечеринку.

Кэми старалась не винить их. Она пыталась просто радоваться тому, что они здесь: а именно этого хотели ее друзья и она сама, притвориться, будто признают власть Роба, что все нормально и что они смогут жить с этим. Она видела это в лицах пришедших людей… они верили обещаниям Роба и готовы были пойти с ним на сделку или, по крайней мере, считали, что иного выбора просто нет.

Было как будто неважно, что Роб попросил принести ему новую жертву. Как будто они собирались уступить ему, выбрать смерть, или, по крайней мере, закрыть глаза, как они это сделали в случае Криса Фэйрчайлда. Его жена и маленький ребенок на вечеринку не пришли.

Правда, пришла Дороти, библиотекарь. Она надела праздничный кардиган, вместо привычного розового. И Эмбер Грин пришла, а вот ее парень Росс, нет. К ней подошел стеснительный Генри Торнтон и пригласил на танец. Также пришли один из братьев Холли и ее сестра. Поначалу они вели себя неуверенно, не зная наверняка, будут ли им здесь рады. Но Холли подошла к ним, чтобы поговорить, и, похоже, их общение пошло им всем на пользу.

Папа снабжал Лиллиан четкими инструкциями о том, как правильно интересоваться здоровьем людей, как они поживают, как дела на работе и что нового у их детей.

— Я не понимаю, к чему все эти вопросы, — сказала ему Лиллиан с кислым видом.

— А к тому, что они демонстрируют зачатки уважения к другим людям, Лиллипут. Это станет для многих сюрпризом, но если повезет, — сюрприз окажется приятным.

— Если я проявлю уважение к людям, — ворчливо произнесла Лиллиан, — то ты мне расскажешь снова, как выстрелил в моего мужа?

Джон закатил глаза.

— Да, Ли, если тебе удастся хотя бы полчаса вести себя как человек или около того, то я расскажу твою любимую сказочку. Опять.

Лиллиан с надменным видом подперла рукой подбородок. Когда мимо них прошел Роджер Стерн, она одарила его улыбкой. На краткий миг он будто потерял ориентацию в пространстве, но может быть, все дело было в его катаракте.

Приходило все больше и больше людей: Алан Хоуп, который унаследовал ферму Хоупов теперь, когда его кузены погибли, служа Лиллиан, и не унаследовал и толики их чародейских сил. Терри Чолмондели, у которого, похоже, проходило на этой вечеринке два свидания одновременно, был занят очень сложной игрой, которая, по представлениям Кэми, ни коим образом не могла закончиться хорошо. Кто-то привел с собой детей. Алан Хоуп захватил свою скрипку и затянул мелодию. Люди начали танцевать, кружась на месте или медленно двигаясь по залу. Роджер Стерн степенно вел в танце по залу Дороти.

Ржавый посмотрел на Кэми, задав вопрос только взглядом смеющихся глаз, а она в ответ начала танцевать. Ржавый тоже стал танцевать по направлению к ней.

Ржавый был значительно изящнее Кэми и не преминул пошутить по этому поводу.

— Круто, что ты отрабатываешь навыки по самообороне, но я здесь пытаюсь танцевать, — сказал Ржавый, театрально уклоняясь от взмаха рук Кэми. Девушка протанцевала к нему, и Ржавый в притворном ужасе отпрянул.

Люди вокруг них засмеялись. Кэми взмахнула рукой, и Ржавому пришлось пригнуться по-настоящему.

— Спаси же своего возлюбленного брата! — обратился Ржавый к Анджеле, которая сидела на барном стуле и улыбалась им.

— Забери прочь этого грубияна и невежу, — велела Кэми, хихикая и толкая его к сестре.

Ржавый вывел Анджелу на танцпол: они замечательно танцевали около десяти минут, а потом сели и следующий час наотрез отказывались присоединиться к танцующим.

Это должно было быть весело.

Все были слегка не в себе, притворяясь, будто жизнь вновь могла стать счастливой, или хотя бы приблизительно напоминать прежнюю. Кэми понимала это желание забытья, даже несмотря на то, что сама не могла ему поддаться.

Она почувствовала заразительное счастье Эша еще до того, как увидела его. Эшу безумно нравилось наблюдать, как люди вокруг него радуются общению друг с другом. Он был настолько совестливым, что чувствовал себя ответственным за счастье других.

Он улыбнулся, и она не успела и глазом моргнуть, как поняла, что и сама улыбается.

— Привет, Кэми. Я вот тут гадаю, смогу ли пригласить самую красивую девушку в этом зале на танец?

— Конечно, — сказала Кэми. — Иди и попроси Анджелу. Бери быка за рога. Я буду по тебе скучать, но обеспечу ей алиби, чтобы она избежала обвинения в убийстве, потому что именно так поступают лучшие друзья.

Эш рассмеялся и положил свою руку поверх ее, лежавшей на барной стойке. Он переплел свои пальцы с ее и нежно, но уверенно, потянул, заставив встать с табурета.

— Ты классно выглядишь, — сказал он.

На ней было черное шелковое платье Анджелы, скроенное, чтобы струиться, потому что другое, принадлежащее Анджеле и созданное, чтобы облегать и подчеркивать изгибы, неудачно сидело на Кэми. Это платье подошло, хотя шелк и лип к ее коротким ногам, а лиф слегка сильнее, чем следовало, обтягивал грудь. Хотя, может, она выглядела просто и элегантно. Она не увидела ничего предосудительного в своем отражении в зеркале перед вечеринкой, за исключением того, что сроду бы не выбрала этот образ по своей воле. Кэми знала, что Эш чувствовал ее неуверенность по поводу платья. Он попытался придать ей уверенности в себе: не его вина, что ничего не вышло.

Она ощущала его заботу, и комплимент был искренним. Она пропустила через себя отклик на обе эти эмоции, и, пока музыка струилась по воздуху, позволила стянуть себя с табурета и увлечь на середину танцпола.

Эш прокружил ее в центр танцующих пар, двигаясь плавно, чтобы поймать ее, когда девушка споткнулась. Сверкающие огни и музыка слились в едином вихре в бесшабашной, но послушной буре. Когда танец закончился, Кэми заморгала, на мгновение ослепнув от блеска и смеха.

Люди хлопали в ладоши. Они были счастливы, наслаждались друг другом, демонстрируя определенную долю снисхождения к молодежи, даже несмотря на то, что кто-то из них носил фамилию Линберн.

Джаред ушел. И не вернулся. Когда она спросила об этом у Марты, та ответила, что он, должно быть, поднялся к себе в комнату.

— … рад, что они решили принять все как есть и смириться, — услышала Кэми слова Алана Хоупа, когда протиснулась мимо него.

Кэми обрадовалась, что его удалось ввести в заблуждение, — она не собиралась ни с чем мириться. Она даже не знала, как это делается.

Кэми твердила себе, что она ни за что не должна идти к Джареду, даже когда поднималась по лестнице.

Джареда в комнате не оказалось. Кэми заглянула в комнаты Лиллиан и Эша, и даже — в спальню для гостей, где теперь были размещены Томо и Тен. Настучавшись в двери и вежливо выждав некоторое время, и при этом не дождавшись никакого отклика по ту сторону двери, она заглянула и в ванные. И когда девушка уже почти было решила, что его похитили злоумышленники, она обратила внимание на открытое окно в его комнате.

Кэми высунулась из окна, насколько это было возможно, и щурясь из-за контраста яркого света вечеринки и широкого темного простора неба снаружи, огляделась по сторонам.

— Привет, Джаред, — сказала она, свисая из окна. — Рефлексируешь?

Он сидел на крыше, запрокинув голову, и смотрел в небо, наблюдая за серыми облаками. Они растягивались и перегруппировывались, словно подбирались к серебряному крюку луны. Он убрал руки за голову, и все его тело казалось одной длинной, чуть изогнутой линией.

— Нет. Я был почти готов сорвать с себя одежду, встать на край крыши и прокричать: «Я золотой бог», — ответил Джаред. — На вечеринках самое оно такое откалывать. Я в кино видел. Но боюсь, что в нашем городе, учитывая, что я — Линберн, и наша худшая семейная черта, кроме склонности к постоянным убийствам, это все сокрушающая надменность, люди воспримут мой поступок всерьез. — Он помолчал. — Шучу, я рефлексировал. Обожаю этим заниматься.

— Я, конечно, понимаю, что внутри атмосфера ничто, по сравнению со звездной ночью с видом на город под твоей тенью, но может быть ты обдумаешь возможность спуститься и порефлексировать за барной стойкой?

— Что мне там делать? Я не умею танцевать.

Кэми хотела было возразить, что ей все равно, но прежде чем она успела открыть рот, почувствовала себя полной дурой. Джаред не сказал ничего о танце с ней.

Она вспомнила пару-тройку придирок Эша к умению Джареда вести себя за столом и о том, что он остался на второй год. Она знала, что Джаред чувствовал себя неловко по этому поводу, хотя он ни за что на свете никому не показал бы своих чувств. Вот интересно, подумала Кэми, захоти он танцевать, как и все прочее, что так легко выходило у Эша, получилось бы у него выверенное упорными тренировками изящество так же естественно. К тому же были ведь еще и его тетя Лиллиан и Марта Райт, обожавшие его, и они бы несказанно обрадовались, прокружи он их раз-другой по залу. И им было бы совершенно неважно, умеет ли он так же хорошо двигаться, как Эш, а Кэми и подавно.

Она не думала, что ему хотелось танцевать с какой-то другой, определенной девушкой. Может быть когда-нибудь, но не сейчас. Это было так себе утешение, но хоть что-то. Ее не беспокоила мысль появления у него настоящей девушки, той, которую он хотел, о которой просил. Пока нет.

— Никто не ждет, что ты будешь делать ровно то же, что делает Эш.

— Я в курсе, — сказал Джаред.

Она поставила колено на подоконник и подтянула себя вверх, а потом мгновение ползла на коленях. Ни капли изящества. Возможно, высокая и стройная девушка смогла бы выбраться из окна на крышу грациозно, как об этом мечтал Джаред, но Кэми была сосредоточена на том, чтобы не блеснуть нижним бельем в этом платье.

В конце концов, она встала на ноги и чуть не потеряла равновесие из-за наклона крыши. Джаред вскочил, но не схватил девушку за руку: он кружил вокруг нее, пока она сама не встала ровно. Кэми знала, он бы поймал ее, если бы она упала, но это стало еще одним напоминанием, что он не касался ее без необходимости.

— Тебе, похоже, нравится там, внизу, — сказал Джаред.

— Конечно, нравится. Но мне понравилось бы еще больше, будь ты там. Мы же все еще… друзья, да?

— Конечно, — ответил Джаред.

— А вечеринки придуманы для того, чтобы побыть с друзьями, — сказала Кэми. — И никакой рефлексии на крыше. Это основы этикета всех вечеринок. Ну же, можно подумать, будто я хороший танцор. Тебе же это известно.

— Ты вроде справляешься.

Он произнес это совершенно без злобы. Возможно, скажи он это с долей зависти, она бы почувствовала себя лучше, но в то же время она понимала, что он не ставил своей целью нарушить ее душевное равновесие. Но это он порвал с ней, и у него не было права заставлять ее чувствовать себя паршиво.

— Это иллюзия, — ответила Кэми нарочито бодро. — Эш умеет маскировать множество моих недостатков.

Она начала танцевать, чтобы проиллюстрировать озвученный факт. Джаред увернулся от одной из ее машущих во все стороны рук, и она перехватила взглядом краешек его улыбки в свете серебристой луны.

Эш обладал даром сглаживать углы. Он мог любого выставить в хорошем свете. Но Кэми любила все про себя знать. Приободренная его улыбкой, она схватила Джареда за куртку и притянула его к себе чуть ближе. Он начал танцевать вместе с ней и тотчас ударил ее по лодыжке.

— Прости, прости… я чертовски плох.

Кэми уткнулась улыбающимися губами, издав беззвучный смешок, ему в ворот футболки и сказала:

— И я.

Джаред не был хорош. Он был слишком неловок, и она была слишком восторженна, и она пнула его в ответ: один раз не сильно, но нарочно, а другой — довольно ощутимо, но случайно. Он охнул от неожиданности, а она повисла у него на куртке и улыбнулась. Став, благодаря участию Джареда, в два раза ужаснее, танец вынудил их покачнуться, и Кэми вцепилась еще сильнее в куртку Джареда, из страха, что они оба сейчас свалятся с крыши. Он позволил ей так и остаться стоять, прижавшись к нему, даже несмотря на то, что они вновь обрели равновесие и продолжили танцевать, совершенно не попадая в такт едва слышной музыки. У нее в груди замерцала надежда, приятный, маленький, согревающий огонек, и Кэми подумала: «А вдруг»…

— Брось, — сказал Джаред ей в волосы. — Мы не можем.

Он сказал: «Мы не можем», но Кэми помнила те слова, что он сказал раньше. Ей не нужно было умение читать его мысли, чтобы понять — под этим он подразумевал ровно то же самое: «Я не хочу».

Вернувшись внутрь, Кэми потирала ладони от холода. Они оба продрогли. Джаред шел позади, но не остался с ней надолго. Он подошел к Марте Райт за барную стойку, снял с ее головы коробку с чистыми бокалами и погнал прочь потанцевать с мужем. Но Марта не спешила убегать, тогда Джаред положил ладонь рядом с ее рукой, демонстрируя, что она испытывает его терпение, выжидая, когда же женщина дрогнет и подчинится. Но Марта, конечно же, не дрогнула. Она откинула седые волосы, отливавшие сливочно-желтым в искусственном свете, и что-то сказала Джареду. Кэми не расслышала что именно, но уловила нежные нотки в ее голосе, и Джаред взял Марту за руку и покружил ее, слегка неуклюже и застенчиво, пока она не вышла из-за стойки.

Марта улыбнулась ему и продолжала улыбаться, пока танцевала с мужем. Кэмин папа не отходил от Лиллиан, уводя ее прежде, чем та успевала ляпнуть нечто ужасное, поэтому она сумела произвести приятное впечатление на всех, с кем уже успела пообщаться. Люди весело болтали с Лиллиан Линберн. Да, папа — настоящий чудотворец.

Вечеринка удалась. Кэми накрыла усталость.

Она извинилась и отправилась в гостиную, где мечтала найти столь желанное одиночество.

Но вместо одиночества обнаружила Эша, сидевшего в глубоком кресле, склонив голову над книгой, лежавшей у него на коленях. Он полностью ушел в себя.

«Я хотел побыть один», — сказал Эш.

Она удивилась, ей казалось, что Эш был как раз из тех людей, которым чуждо желание побыть в одиночестве, но она почувствовала, как сильно ему этого хотелось. Ему было грустно настолько, что ни одна компания не могла бы принести ему ни мира, ни покоя. Она разделяла его чувства.

«Я могу уйти», — предложила Кэми.

«Нет, — сказал Эш, — останься».

Кэми предположила, что они могли бы побыть в одиночестве вместе. Она прошла и прислонилась к окну, открыла книгу и пролистала ее, однако почувствовала, что попусту теряет время, потому что уже узнала секрет Элинор. Она уже провела все возможные исследования и готова была действовать. Ей хотелось избавиться от беспомощности, неспособности делать то, что хочется.

Ее заразило неудержимое беспокойство Эша. Она провела расследование — откуда взялось подобное чувство, будто сунула руку между решетками клетки, в которой расхаживал тигр.

Из небольшого коридора через двери доносились звуки вечеринки. В конце концов, шум веселья затих, уступив место скрипу тяжелой двери бара, ходившей туда-сюда. Но на душе у девушки легче не стало. Она захлопнула книгу и, вздохнув, прислонилась затылком к оконному стеклу. Она почувствовала, как волосы на затылке из-за конденсации прилипли к стеклу. Кэми уставилась на низкие деревянные потолочные балки и довольно долго на них смотрела.

Неожиданно девушка почувствовала прикосновение к своей руке и выронила книгу. Книга ударилась о деревянный пол, раздалось эхо. Перед ней стоял Эш, его голубые глаза потемнели от эмоций, которые она уже чувствовала в нем прежде, чувств, которые она разделяла.

Его рука окружила оба ее запястья. Он сомкнул пальцы, соединив ее запястья вместе, и перекинул их себе через голову одним плавным движением. Это заставило ее тело податься вперед, придвинуться к нему. Она ощутила спиной холод стекла и одновременно с этим тепло его губ на своих губах. Он опустил свободную руку ей на бедро, и она почувствовала жар и жадность его пальцев, скользящих по шелку черного платья Анджелы. Он прижал ее к стеклу и вынудил выгнуть спину, чтобы избежать холодного касания, в то время как его губы искали ее рот.

Она была одета в чужую одежду, чувствовала чужие эмоции. Она чувствовала его жадное, напряженное внимание, абсолютную сосредоточенность на ней одной, но это было приятно. Она подняла лицо, отвечая на поцелуй, его пальцы сжались вокруг ее запястий и погрузились в ткань платья. Она хотела освободиться от тоски, и ей это удалось — девушку захлестнули иные эмоции. Они были сродни огню, сметавшему все на своем пути.

— Кэми, — прошептал Эш возле ее губ, — разве ты не знаешь, что я люблю тебя? Я люблю тебя. Я так люблю тебя.

Кэми распахнула глаза.

— Что? — прошептала она.

Эш снова ее поцеловал, но она отвернулась, разорвала обхват его пальцев на своих запястьях. Но он не отпустил ее. Она почувствовала его резкое дыхание на щеке, как его горячие губы перехватили уголок ее губ, и она почти повернулась к нему лицом, поддавшись порыву обжигающего желания и отсутствию всякой мысли.

Почти. Но не совсем.

Лампочка, стоявшая в старомодном железном настенном бра, замерцала, как свечной огонек, готовая вот-вот погаснуть. Кэми на мгновение показалось, что тому виною Эш. Но потом вспомнила, что она была единственным человеком в комнате, обладающим магией.

— Прекрати, — сказала Кэми, и решительно отстранилась.

С помощью магии девушка придала своим мышцам дополнительные силы, но ей не пришлось ими воспользоваться. Эш отпустил ее, когда понял, что она не шутит. Она почувствовала эхо его тревоги, когда он понял, что она планирует уйти. Испытала его боль и опустошение от ее отказа. Она знала, каково это.

— Прости, — тут же сказала она и поймала его руки, чтобы успокоить и стереть всю боль, что вспенилась у них в душах. Если у нее получится унять его боль, ей тоже полегчает.

Она отошла от окна, он последовал за ней, продолжая держаться за ее руки. Она устало опустилась в кресло, которое он освободил. Его книга («Мельмот Скиталец», обратила внимание Кэми, сама не понимая, чем та привлекла ее внимание, за исключением того, что все виделось странным и каким-то обрывочным, и ей казалось, что Эш не читает таких книг) была закрыта и лежала на ручке кресла. Кэми ее чуть было не столкнула на пол.

Она решила, что Эш, склонившийся над ней и все еще державшийся за ее руки, хочет сесть у ее ног, а его рот приоткрыт, потому что он хочет поговорить. Но вместо этого он прижался губами к ее губам. Отчаянно и умоляюще. Он отпустил ее руки и обхватил ладонями ее голову, и на мгновение Кэми отдалась поцелую, позволив искрам жара и удовольствия охватить все ее существо.

Все запуталось и стало сложным. Ей не хотелось говорить «да», только для того, чтобы порадовать его. Потому что это не приносило радости ей, хоть и казалось обратное. Она оттолкнула его. Слегка.

— Не хочу повторяться, — сказала Кэми. — Прекрати. Что… что ты сказал?

— Я тебя люблю.

— Эш. Прошу тебя… Мне не хочется тебя обижать. Не пойми меня неправильно, но… ты совсем свихнулся?

Эш моргнул. По крайней мере, он оставил попытки поцеловать ее. Кэми пришло на ум, что крайне неприлично говорить подобные вещи потрясающему парню, клянущемуся в вечной преданности. Наверное, и ей следовало бы в ответ обещать такую же преданность или отвергнуть его со слезами отчаяния на глазах, видя, как сердце хорошего человека попусту тратится на такое недостойное существо, как она, неспособное ответить ему тем же.

— Прости, — сказала она, сжав ладони Эша. — Я не хотела тебе грубить. Просто я так удивилась. Ты меня любишь?

Эш в ответ сжал ее руки и не отпускал их.

— Да.

— О, — произнесла Кэми. — С каких пор?

— Гмм, — произнес Эш беспомощно. — Я… не то чтобы я сделал пометку в календаре. Я не собирался в тебя влюбляться. Я даже не понимал этого, пока не влюбился окончательно и бесповоротно.

— Как думаешь… — сказала Кэми, а потом, помолчав, продолжила: — может, все дело в нашей связи? Может из-за нее возникли чувства, или она их усилила, но ты на самом деле их не испытываешь. Как только связь разорвется, твое отношение ко мне изменится.

Ей вспомнился Роб Линберн, единственный, кто сказал, что эмоции, возникшие вместе со связью, — ненастоящие. Не совсем. Да разве они таковыми могут быть? Связь, вроде той, что между ними, поневоле сближала.

У нее было много причин сомневаться в словах Роба, но ничто из того, что она узнала о связи, не заставило ее сомневаться в словах Эша.

— Нет же! — воскликнул Эш. — Ментальная связь не имеет никакого отношения к романтике. Я ничего такого поначалу к тебе не чувствовал, когда мы уже были связаны. Я думал, что вообще не буду испытывать к тебе какие-то чувства в романтическом смысле. Но, Кэми, как же я ошибался. Я ни к кому подобного не испытывал. Никогда. Я и не думал, что вообще могу к кому-либо испытывать такие эмоции. Я все время думаю о тебе, не переставая, неустанно, будто мысли о тебе сами в меня вторгаются. Это… причиняет боль. Если бы ты только могла разделить мои чувства, я бы сделал все, чтобы ты была счастлива. И я сделаю все, чтобы ты полюбила меня.

— Не то что бы я ничего к тебе не чувствую, — сказала Кэми. — Конечно, у меня есть к тебе чувства, но это плохая идея.

Она была в шоке от того, какой, оказывается, соблазнительной была в глазах других. Еще не так давно она и сама попала под чары Эша, прельщенная тем, как он обращался с ней, насколько нормальными, щадящими и безболезненными отношения могут быть с ним, по сравнению с теми, что у нее уже были. Но с другой стороны, в этих отношениях не было бы страсти, от которой бурлила кровь, подтверждающей, что она желанна.

— Я могу читать твои мысли, — с нетерпением сказал Эш. — Я вижу, что ты любишь меня. Я вижу, что ты хочешь…

Она отвернулась. Ее предавали собственные сомнения и желания. И она злилась за это на них.

— Нечестно пользоваться моими мыслями, — ответила Кэми. — Ведь речь идет не о том, что я думаю, а какой выбор я делаю.

— Я бы не стал просить о том, чего у тебя нет, — сказал Эш. — Связь означает, что мы понимаем друг друга. Я умею быть терпеливым, я был бы так счастлив, если бы ты попросила дать тебе время. Я умею ждать. Мне кажется, что я ценю тебя как никто. Ты себе не представляешь, как паршиво я себя чувствовал все это время: словно меня изнутри пожирал голодный волк. Если бы ты всего лишь попыталась, то вся эта навязчивая тоска в моей душе прекратилась бы. Я бы обрел покой. Только ты можешь мне его дать. Разве это ничего не значит?

— Ты ведь можешь прочесть мои мысли, — с несчастным видом сказала Кэми. — Ты же видишь, почему это не сработает.

— Вот именно, я могу читать твои мысли. Я вижу, как сильно тебе это нужно. Как и мне.

Может это ее вина? — неожиданно пришло на ум Кэми. Ее отчаянная, жалкая жажда быть нужной через связь передалась Эшу и убедила его, что он влюблен? Вполне возможно. Она ни в чем не могла быть уверена.

Она спрятала лицо в ладонях и не смотрела на его красивое, умоляющее лицо, в его глаза, которые предлагали ей почти все, что она хотела.

— Полно, Эш, — сказала Кэми. — Не заставляй меня говорить это. Не надо. Ты знаешь, почему я не могу. Ты знаешь.

 

Глава Шестнадцатая

Везде небезопасно

Кэми покинула гостиную. Настроение окончательно испортилось. Эш следовал за ней по пятам, молчаливый и мрачный, и она боялась, что в другом помещении может случиться болезненная и неловкая сцена, и все же оказалась неготовой к тому, что ее ждало.

Свет был приглушен, вечеринка окончена, пол усыпан праздничным мусором. Джаред убирался в баре, склонив позолоченную голову над барной стойкой. На барном табурете сидела Эмбер Грин.

— Так-так-так, — сказала Эмбер, приподняв брови. — Понятно, чем вы двое там занимались.

— Ну и что? — резко спросил Джаред.

Говоря это, он оторвал взгляд от барной стойки. Цвет его глаз был бледным в приглушенном свете зала, лицо мрачным и напряженным, но при этом не казалось несчастным.

— Знал с самого начала? — спросил Эш.

Его голос прозвучал резко от негодования. Он сделал шаг вперед и остановился, когда Джаред посмотрел на него. Его глаза странно блестели.

— Знал, — сказал Джаред вкрадчиво. — И что с того?

— Вот именно, — огрызнулась Кэми, буравя взглядом Эмбер. — Он бросил меня. Так что я теперь в свободном полете. А ты у нас вообще а-ля Гингема, практикующая пытки да убийства, так что твой никому не нужный комментарий не стоит ни гроша.

Это был высший пилотаж создания неловкости и причинения боли. Кэми от себя такого не ожидала. Девушка чувствовала, что на нее сверху вниз сейчас взирают высшие силы, и эти высшие силы едва не лопаются от смеха.

— Прекрасно, — сказала Эмбер. — Если тебе не нужна моя помощь, то и не надо.

— Мне нужна твоя помощь, — спохватилась Кэми. — Да, пожалуйста, спасибо тебе. Помоги нам. Я достаточно умаслила информатора? А теперь ты нам предоставишь информацию?

Эмбер вздохнула.

— Я пришла сюда, чтобы предупредить вас. — Она сложила руки на коленях и переплела пальцы. — Короче, все очень фигово.

Кэми встревожил вид Эмбер. Она дрожала. Кэми стало еще сильнее не по себе, когда Эмбер зашагала к двери. Ржавый сумел бы куда лучше умаслить информатора, нежели она. Как бы ей хотелось, чтобы Ржавый или Анджела были здесь, но те, разумеется, ушли раньше всех, чтобы отдохнуть и прийти в себя после десятиминутного танца.

Нужно было попросить их остаться. Или хотя бы одного из них. Попроси она Холли, та с радостью осталась бы с нею.

Но они ушли. Осталась только Кэми.

— О чем ты? — Кэми постаралась, чтобы ее голос прозвучал как можно вежливей.

— Просто будьте начеку, береги их, — сказала Эмбер и схватилась за ручку двери. — Он в пути.

И прежде чем кто-либо успел ее остановить, девушка выскользнула за дверь. Кэми ошарашенно посмотрела на Джареда и Эша, а потом бросилась сломя голову за Эмбер на улицу.

— Ты шутишь, да? Только зловещее предупреждение? Терпеть не могу зловещие предупреждения! Тебе не хуже меня известно, к чему приводят зловещие предупреждения — ни к чему, кроме путаницы, а когда неминуемая катастрофа, о которой говорилось в зловещем предупреждении, случается, ты думаешь: ах, вот что имелось в виду! Вот это да, как же я не сообразила?! Остановись сейчас же и объясни!

Эмбер повернулась и произнесла:

— Мне жаль, — а после она растворилась, став прозрачной настолько, что мерцающие огни города и темнота ночи пронзили ее тело, превратив в тень и вздох.

— Значит, по словам Эмбер, Роб идет за нами? — подытожила Анджела. — Надеюсь, она также поразила тебя и другими откровениями, например, что вода мокрая, а апельсины оранжевые.

На следующий день после вечеринки они все собрались в гостиной бара, чтобы обсудить предупреждение Эмбер. Кэми всерьез раздумывала над тем, чтобы переименовать гостиную в «комнату совета» или «палату правосудия».

— Понятно, что имела в виду девушка, — сказала Лиллиан. — Под «их» она имела в виду конкретных людей. Разумеется, Роб хочет перетянуть моих мальчиков на свою сторону. Их нужно защитить… они не могут колдовать, и совершенно беспомощны и уязвимы.

— Как это верно сказано, — ответил Джаред, скрестив руки на груди так, что рукава его футболки натянулись, и захлопал ресницами. — Умоляю, тетя Лиллиан, защити меня.

— Я так понимаю, это очередная попытка пошутить, — ответила Лиллиан, поглаживая его по руке, — и мне бы очень хотелось, чтобы ты перестал это делать. Но я встану на твою защиту, не сомневайся.

— А может, это я и Анджела, — сказал Ржавый, явно беспокоясь за Анджелу, но при этом улыбаясь. — Поскольку мне нравится Эмбер. Не знаю почему. Все дело либо в моем потрясающем характере, либо в неотразимой красоте?

Кэми не могла разобраться в своих мыслях, но прекрасно понимала, что чувствовала: холод, словно тень грядущей катастрофы, сковал ее. Она оглянулась на звук открывающейся двери и увидела Тена с книгой, зажатой подмышкой худенькой ручки.

Она начала было подниматься, но ее плеча нежно коснулся Генри Томпсон. Кэми посмотрела на его худощавое доброе лицо.

— Ты должна остаться. Я пригляжу за ним. От меня на подобных заседаниях мало проку, поэтому я бы предпочел кому-нибудь почитать.

— Можно подумать, от меня сейчас много проку, — пробормотала Кэми.

— И это заметно, — сказал Генри. — Это так не похоже на тебя. Ты себя хорошо чувствуешь?

Она увидела блеск в его глазах за стеклами очков и посмотрела на него с неожиданным всплеском нежности. Он улыбнулся в ответ и вышел из комнаты незаметно для остальных, пока Ржавый разглагольствовал:

— Не то чтобы у меня не разрывалась душа от переживаний за Угрюмыша и Блондинчика, но разве в конечном-то итоге это не одно и то же? Если Роб явится за ними, то и за нами соответственно. Если он явится за нами, то, значит, и за ними. Если он вдруг решит взять перерыв от злодейства, чтобы наверстать упущенное в просмотрах сериалов, то все вздохнут с облегчением. Но никто этого не ждет. План тот же — не высовываться, и ждать весеннего равноденствия.

Томо неторопливо зашагал вверх по лестнице, то ли сбегая от скуки взрослых разговоров, то ли просто в уборную. Кэми поняла, что не хочет упускать из виду обоих своих братьев, и пошла вслед за ним.

— Эй, малыш, не уходи.

— А ты поиграешь со мной? — спросил Томо. Он умел торговаться. Мальчик погремел содержимым кармана. Кэми поняла, что парнишка пришел подготовленным, прихватив одну из маленьких магнитных настольных игр, которые лично Кэми считала созданием дьявола.

— Хорошо.

Она собиралась усесться на пол и предаться очередному раунду порочной игры в монополию или эрудит, разудалой лжи и несуществующих слов, когда голос Лиллиан заставил ее повернуть голову.

— Мне бы хотелось перекинуться с тобою парой слов, — стоя на лестнице, сказала Лиллиан.

— Разложи игру, я через минутку вернусь, — обратилась она к Томо.

Лиллиан поднялась на этаж. По ее виду было ясно, что женщине, мягко говоря, неуютно.

— Мы — две женщины, обладающие самой большой силой в этом городе, — произнесла Лиллиан официальным тоном, дернув подбородком в сторону Кэми, и девушка поняла, что та пытается быть милой в своей неподражаемой манере, — а это означает, что наш долг быть настороже и готовиться защищать других. Поэтому я хочу дать тебе кое-что.

Она взяла Кэми за запястье и развернула его так, чтобы рука оказалась ладонью вверх и положила на нее раковину. Кэми почувствовала кожей ребристую поверхность раковины и заглянула в изогнутую перламутровую пещеру.

— С помощью таких ракушек можно услышать шум моря, — сказала Лиллиан, — но эта поможет тебе услышать голос другого чародея. Если я тебе понадоблюсь, ты сможешь позвать меня через нее. Если ты понадобишься мне, то я тоже воспользуюсь ракушкой.

— Ла-а-адно, — медленно проговорила Кэми. — Огромное вам спасибо за этот артефакт дивной магии, но у меня есть предложение. Я была бы не против, если бы вы вручили мне то, что мой народ называет «номером сотового». Взамен я бы вам вручила свой. А еще в придачу номера телефонов папы, Анджелы и Ржавого.

— Не нужен мне ничей номер, — сказала Лиллиан, залившись румянцем.

Она развернулась и спустилась вниз, туда, где звучали голоса папы и Марты Райт. Кэми убрала ракушку себе в карман.

— Странная дамочка, — заметил Томо.

— Томо, ты очень проницателен. Твоя оценка характеров людей неизменно точна, — сказала Кэми. — Ладно, приготовься, потому что я иду за твоими змеями и лестницами.

Она опустилась сначала на колени, а потом улеглась на живот и приступила к игре, когда услышала, как внизу хлопнула входная дверь. Райты выбежали в бар. Клиенты постоянно приходили и уходили, дверь непрерывно открывалась и закрывалась. Если бы не ее нынешняя настороженность, она бы ни за что не обратила внимания, что скрип петель прозвучал тише, чем обычно, словно кто-то пытался остаться незамеченным.

Кэми оглядела красочную карту настольной игры, а потом перевела взгляд на лицо младшего брата и приложила указательный палец к губам. Томо не стушевался. Он пристально посмотрел на сестру, в его глазах читалась уверенность. Мальчик кивнул. Кэми поднялась с колен на корточки и схватила Томо за плечи. Игральные фишки слетели со своих позиций. Кэми молча затолкала брата в комнату Джареда.

Снизу раздался крик ярости Лиллиан, больше напоминающий возмущение птеродактиля. Она не обратила на него никакого внимания. Младший брат главнее. Она открыла окно в спальне Джареда и вытолкнула Томо на подоконник, а следом на крышу. Затем вылезла сама, закрыла окно, как сумела и поползла за мальчиком.

В дневное время крыша выглядела по-другому. Казалось, что она теперь находится не над городом, а прямо посреди него. Крыши домов напоминали улицы, одновременно знакомые и не очень, с их позолоченными покатыми поверхностями, флюгеры казались уличными дорожными знаками. Но Кэми не начала перепрыгивать с крыши на крышу. Она подошла к большому кирпичному дымоходу и присела там, спрятавшись за ним. Она прижала к себе щуплое тельце Томо и почувствовала, как мальчик дрожит.

Она мысленно потянулась, как это всегда делала в подобные моменты, к Джареду. Но ничего не обнаружила, это было сродни тому, будто прыгаешь на ступеньку, которой давно и след простыл, и чувствуешь, как твой желудок ухает вниз, прежде чем сам падаешь целиком. Кэми уже прожила достаточно долго без его поддержки, чтобы знать, как действовать в подобной ситуации. Ей просто нужно опереться на что-нибудь — вести себя так, словно храбрость всегда при ней.

Окно медленно, со скрипом отворилось. Кэми напряглась и сильнее прижала к себе Томо одной рукой, чувствуя, как грохочет ее сердце в груди, прислушиваясь к звуку башмаков, шаркающих по черепице крыши, кто-то обходил дымоход. Она высвободила вторую руку.

— Просто отдай нам одного из них, — сказал сержант Кенн и потянулся к ней.

Порыв ветра сбил его с ног и с крыши. Кэми услышала, как его тело ударилось о брусчатку, и раздался протяжный стон, сообщивший Кэми, что мужчина все еще жив. Девушка свернулась калачиком, прижав к себе брата как можно крепче, в ожидании возвращения сержанта или какого-нибудь другого чародея.

Она была на самом деле благодарна Эмбер Грин за то раздражающе непонятное предупреждение, которое напугало Кэми настолько, что она не спускала глаз со своей семьи. Если бы не оно, то Кэми застигли бы врасплох.

Девушка не могла поверить, как она раньше до этого не додумалась. Ну конечно же, Роб Линберн хотел принести в жертву источник — он хотел больше магических сил, и при этом как можно сильнее отомстить. Ему не нужна была Кэми, потому что смерть Кэми означала смерть Эша. Но то, чего он хотел, было куда хуже.

Роб Линберн хотел заполучить ее братьев.

Он просил город о жертве, и Кэми предположила, что жертвой должен быть стать кто-то взрослый. Если ей и приходило в голову подобное зло, то она отметала его как невозможное, думая, что тогда весь город восстанет против Роба.

А может и не восстанет. Может, всем в городе плевать, пока это не коснется лично их, пока их семьи будут не тронуты.

Кэми обнимала Томо и слышала, как он плачет. Его горячие слезы стекали ей на шею. Он не проронил ни звука.

Сержант Кенн не вернулся. Как и не явился ни один другой чародей. Кэми почувствовала, как Эш вселяет в нее уверенность, что стало безопасно и можно выйти. Они с Томо покинули укрытие дымохода и увидели голову Эша, высунувшуюся в окно.

— С Теном все в порядке? — требовательно спросила Кэми.

— Не знаю. Я его не видел. Джаред пошел за Генри, — ответил Эш. — Ему кажется, что они пошли в лес.

— Мы пойдем за ними, — решительно заявила Кэми.

Когда знаешь, что делать дальше, на душе становится чуть спокойнее, даже несмотря на то, что впереди только тьма. Они могли уйти в лес, но люди Роба явились сюда, в «Наводнение», и они обязательно будут искать их «У Клэр», а также у Ржавого и Анджелы. Она не знала, куда им можно было бы податься. Везде небезопасно.

Джаред мчался по лесу, словно за ним гналась буря. По лицу шлепал нескончаемый поток влажных листьев. Единственное, что он осознавал, — острые ветви оставляли на его коже царапины, он чувствовал жжение, углубляясь в лес.

Роб принес достаточно жертв, чтобы лес ожил, так же, как однажды его разбудили Кэми с Джаредом. Мир вокруг начал воплощать в жизнь замыслы Роба.

Джареда не пугала мысль, что лес может как-то навредить ему. Ни за что, только не сыновьям Роба. Робу выпадало множество возможностей убить его, и любая попытка была бы встречена с радостью. Но вот Тен — это другое дело.

Он побежал вверх по склону, в сторону карьера, туда, где, как он помнил, играла Кэми, будучи ребенком, и надеялся, что Тена, возможно, утащили туда.

В воздухе пахло влажной землей и раздавленной зеленью, с ненавязчивой горчинкой далекого дыма. Корни продолжали цепляться за его обувь, как злобные бесы, пытаясь замедлить. Он увидел отблеск золотого камня среди деревьев и услышал плеск реки Разочарований. Но тут он оступился, и землю словно выдернули у него из-под ног, почва раздвинулась, крошась комками, подобно старому кексу. В итоге он оказался на спине, тяжело дыша и глядя на зелень, кружащуюся на фоне синего неба. В ушах стоял хриплый крик.

Он поднялся, схватил упавшую ветку с земли и побежал обратно, вверх по склону, не позволяя лесу, а следовательно и Робу, остановить себя.

Когда Джаред добрался до поляны, он остановился, чтобы перевести дыхание, тяжесть разрывала ему грудь. Он оказался в полукруге деревьев, словно в подкове, в просвете которой был виден карьер.

В высокой траве над карьером стоял Росс Филлипс, парень Эмбер Грин. Он держал Тена за руку. Тен отбивался как загнанный дикий зверь. Генри Торнтон лежал посреди поляны. Его лицо почернело, как при удушении. Очки сдвинулись, глаза были открыты и слепо уставились в ясное голубое небо.

Джаред оторвал взгляд от Генри и перевел его на Тена. Джаред уже один раз спас ему жизнь. Тогда казалось, стоило умереть, чтобы его спасти. Да и сейчас ничего не изменилось.

— Джаред, не нужно этого делать, — сказал Росс.

Джаред не удостоил его взглядом. Он наступал, не отводя взгляда от влажного от слез лица мальчика.

— Еще как нужно.

— Возомнил себя храбрецом, да? — с издевкой в голосе крикнул Росс. — Это же тупость. Ты сын моего вожака. Я не хочу причинять тебе боль, но могу. Ты ничего не мможешь сделать, чтобы остановить меня. У тебя же нет магии!

Джаред подошел ближе. Росс колебался, то ли ему было слишком страшно причинить вред сыну своего босса, то ли он был слишком уверен, что тот, у кого нет магии, не представляет никакой опасности. Но Джареда это не особо волновало, потому что поведение Росса позволило ему приблизиться. Он не замахнулся палкой, чтобы ударить парня, он неожиданно завел ее Россу за ноги и дернул, как учил Ржавый, чтобы жертва потеряла равновесие.

Росс свалился в карьер на спину, и Джаред рванулся вперед, чтобы вырвать Тена из рук захватчика и отшвырнуть того подальше от края карьера. Единственное, что уберегло самого Джареда от падения вслед за колдуном, это своевременно пойманное рукой дерево. Он стоял на самой кромке утеса и смотрел на бледного Росса, лежавшего на камнях.

Джаред был абсолютно уверен, что у того сломаны кости. Джаред осклабился.

— Абракадабра, дебил.

Росс сжался в комок от боли, а потом со стоном растворился в воздухе, как, по словам Кэми, это сделала Эмбер — мгновение и ничего, кроме тени самого Джареда.

Он перевел взгляд на Тена.

— Ты в порядке?

Тен сидел у подножия дерева, свернувшись калачиком в корнях, словно лисенок, ищущий укрытие. Он крепко обнял колени, его била дрожь. Он уставился на Джареда. Похоже, он старался смотреть куда угодно, лишь бы не видеть тело Генри.

— Ненавижу чародеев, — сказал он. — Ненавижу их.

С наступлением вечера лес затих. Они похоронили Генри Томпсона. Лиллиан выбрала место под березой, принявшей на себя роль надгробного камня. Они уложили его между корнями и накрыли землей.

— Лес всегда примет нас к себе, — пробормотала Лиллиан и положила руку на гладкую кору ствола.

Кэми посмотрела на холмик земли у подножия дерева. Она не могла отделаться от ощущения вины. Ведь именно она попросила Генри оставить свой дом в Лондоне, где он был в безопасности, чтобы помочь им, предложив в качестве мотивации единственную простую причину — что это будет правильный поступок. Он погиб, спасая ее брата. Он всегда был к ней так добр.

Но Кэми не могла оплакивать его, как он того заслуживал, потому что была охвачена страхом за своих братьев.

Анджела дотронулась до ее запястья.

— Можем пойти ко мне домой, если хочешь.

— Они будут искать нас там, — сказал Ржавый.

Тен не отходил от отца, а Томо от Тена, но Томо еще и держался за джинсы Ржавого, таким образом папа с Ржавым находились по обе стороны от мальчиков, выступая в качестве их стражей. Для Кэми было ясно, в каком отчаянном положении они оказались, раз Томо хотел быть рядом с Ржавым, который был их нянькой и тысячу раз спал рядом с ними во время тихого часа, а не с Эшем, его новым любимцем. Впечатление усиливалось мрачным выражением лица Ржавого. Это были первые слова Ржавого с тех пор, как нашли Генри.

— Есть идея, — высказалась Холли. — Мы могли бы пойти ко мне домой. Моя сестра Мэри сказала, что там больше никто не живет. А Роб считает, что моя семья на его стороне.

Похоже, у них не осталось выбора. Они не могли остаться жить в карьере. Мальчики уже продрогли и устали.

Когда они пустились в долгий путь до фермы, ночь подобралась еще ближе, словно старуха, кутающаяся от холода в черный плащ. С наступлением ночи пришло и напоминание о возможностях и силе Роба Линберна — подвластный ему лес просыпался и следил за ними черными глазами.

Кэми наблюдала за безмолвными серебристыми фигурами волков Роба, когда те появились: увидела, как листья на деревьях над ними загораживали свет луны. Маленькие темные лица, увенчанные кроваво-красными шапочками, выглядывали из-за ветвей. Она была уверена, что ей не показалось. Как-то раз им с Джаредом удалось пробудить лес, и она не сумела увидеть своими глазами хотя бы одно существо, которое ее разум воплотил в жизнь: она не думала, что Роб мог использовать лес в качестве шпиона. Но с помощью него чародей напоминал, что этот город и его окрестности принадлежат ему.

Кэми на мгновение приняла за свет луны внезапный проблеск среди тьмы, но ошиблась. Этот свет был теплее и ближе.

Остальные развернулись лицом к лесу, и Кэми увидела краткие вспышки света, отражавшиеся на их лицах. Среди деревьев мелькали небольшие фигурки, уступающие волкам в количестве, но не в скорости. Гибкие, словно языки пламени, они метались вокруг, а их острые носы подхватывали скрытую луну.

— Kitsunebi, — прошептал Тен.

— Огненная лиса, — услужливо перевел Томо, взглянув на Эша, будто хотел его впечатлить.

«Это мы?» — спросил ее Эш мысленно, и она почувствовала его удивление и радость, что они способны создать вместе нечто подобное.

— Я помню их, — сказала Анджела. — Собо Кэми как-то рассказывала нам сказку о них, и Кэми несколько месяцев подряд была одержима рисованием лис люминесцентной краской.

У них все еще была гравюра Хиросигэ, на котором были изображены пылающие золотом лисы у корней деревьев. Иногда лисы считались символом неудачи, а иной раз — чего-то хорошего. Кэми нравилась их таинственность. Ей было так жаль, что она не могла их избрать в качестве символа удачи, ведь в последнее время им не очень-то везло.

— Так вот что означал тот синий кот на картине миссис Сингх? — спросил папа.

— Очевидно же, что тем самым я поделилась своим культурным наследием, а окружающие были настроены чрезвычайно скептично, — ответила Кэми.

Она пошла дальше, и дорогу ей освещали странные огоньки.

Генри был мертв, а лес принадлежал Робу Линберну, но ожившие огненные лисички зародили в сердце Кэми искорку надежды. Лес, может, и принадлежал Робу Линберну, но не они. Он заблуждался, если считал, что вся магия подвластна только ему.

Роб Линберн стремился заполучить ее братьев, но не собирался сохранять им жизнь.

Если бы только она могла придумать, как их можно спасти.

 

Глава Семнадцатая

Помни, что ты мое сердце

В доме Холли поселились темнота и холод. Этот дом давно не отапливался. Все продукты в холодильнике испортились. Даже после того, как они включили свет и прижались друг к другу, сгрудившись на каменных плитах, им стало каким-то образом еще холоднее, чем на улице. Было совершено ясно, что дом стоял необитаемый несколько недель. Вся семья Холли переселилась в Ауример.

— Мда, здесь как-то не очень, — сказала Холли.

— Ну что ты, здесь просто замечательно! Спасибо тебе огромное, — сказала Кэми.

Она не лукавила. Было огромным облегчением узнать, что для них нашлось пристанище, но Кэми все же не удержалась и поежилась, обняв себя руками, когда Холли вышла, чтобы проверить, как там дела у животных. Этот домик на окраине, казалось, был последним опорным пунктом их небольшого отряда солдат. Роб Линберн не остановится сейчас, когда до дня весеннего равноденствия осталась всего пара дней, тем более, что он уже принял решение о следующей жертве. Роб вполне мог додуматься искать их здесь, но Кэми не смогла решить, куда еще им податься.

Она не знала, кто еще в городе мог дать согласие принести в жертву ее братьев.

Джаред, мозги которого, по-видимому, напрочь выветрились за время работы в гостинице, настоял на том, чтобы всем расправить постели. Эш и Лиллиан отправились в лес, решив первыми встать в дозоре, а отец Кэми уложил сыновей в одной комнате из соображений безопасности.

Кэми наскучило стоять, переживать и ждать в одиночестве на кухне, поэтому она отправилась в гостиную на поиски Анджелы и Ржавого. Анджела спала на софе, свернувшись у Ржавого на груди как кошка, которая нашла теплые колени и больше ей ничего не нужно. Ржавый гладил сестру по спине, слегка укачивая, словно она все еще была ребенком. Это была застарелая привычка выказывания любви, которая скорее приносила успокоение ему, нежели ей.

Ей было уютно и спокойно только от того, что они находились рядом друг с другом.

— Привет, — негромко окликнула Кэми Ржавого.

Она пересекла ковер, который когда-то был синим, но со временем истерся до белизны, и выглянула в окно.

Она слышала тревожные мысли Эша, патрулировавшего лес вместе с матерью, но казалось, что он был где-то далеко. Слабые огни Разочарованного Дола, отделенного от них полями, лесом и неразличимой тьмой ночи, тоже казались очень далекими.

— Скажи, — негромко сказал Ржавый, и Кэми, обернувшись, увидела, как он аккуратно вытаскивает себя из-под своей сестры. Он осторожно укрыл ее пледом. — Если бы Линберны вообще не вернулись в город и никакой войны магии не случилось, как по-твоему, у нас с тобой получилось бы что-то?

Кэми замялась.

— Ты имеешь в виду в романтическом смысле?

— Нет, в смысле сплоченного дуэта по профессиональному угону автомобилей, — сказал Ржавый, — или на поприще бальных танцев.

Кэми считала, что этот вопрос был давным-давно решен. Ну, она тогда подумала, что уладила все, отшутившись, а он позволил ей это сделать, и она надеялась, что это замечательное состояние может продлиться вечно.

— Значит, все-таки в романтическом, — сказала она.

Ржавый редко действовал, ему редко этого хотелось. Кэми же была противоположной натурой: она либо действовала, либо была поглощена жаждой деятельности. Все ее существование проходило в планировании действия, а потом в претворении его в жизнь. Она не хотела причинять ему боль, но не представляла мира, в котором они не разочаровали бы друг друга.

— Но Джаред был всегда, — ответила она. — Еще до того, как он приехал сюда, как мы встретились лично. Не знаю, кем бы я была без него. Это как гадать, какой бы я стала, вырасти в совершенно другом месте или будь у меня другая бабушка, хотя это не то. Я делилась с ним всеми мыслями, что возникали у меня на протяжении многих лет, и они отличались от тех, что пришли бы мне в голову, будь я сама по себе. Он формировал ход моих мыслей и то, кем я себя считаю. Может быть, я бы и не понравилась тебе, будь я другой.

Она потеряла первую лучшую подругу в двенадцать лет из-за своего странного воображаемого друга, и это вынудило Кэми отправиться в город на поиски новой. Она не знала, отважилась ли бы так упорно подружиться с кем-то столь же агрессивным и недружелюбным, как двенадцатилетняя Анджела, будь у нее другая компания. Она бы столько упустила в жизни.

— Ты нравишься мне такой, какая ты есть, — признался Ржавый. — Я помню, когда ты была просто подругой Энджи, которая, как мне тогда казалось, постоянно находилась под кайфом из-за сиропа от кашля. Но потом я увидел, какая ты с Анджелой и что ты для нее значишь. Я увидел твой дом, его тепло, насколько он отличался от моего… Как бы мне хотелось такого же для нас с Анджелой. Я любил тебя и думал обо всем, что появилось в моей жизни вместе с тобой. Мне захотелось, чтобы эта любовь что-то значила. Впервые в жизни мне захотелось сделать что-то значимое. Благодаря чувствам к тебе, мне захотелось созидать нечто прекрасное.

Кэми нервно посмотрела ему в лицо.

— Это, гммм, много значит для меня, но тебе следует знать, что я не собираюсь остепениться к тридцати годам и выстроить домик с кем-нибудь, потому что хочу строить карьеру репортера, полностью преданного своему делу.

Ржавый слегка похлопал ее по макушке.

— Ты была для меня красивой мечтой, паршивка, поэтому, пожалуйста, прекрати впихивать свои неприятные и обидные реалии в мою мечту. Этой мечте и так не суждено было сбыться. Этой мечте была уготована иная участь. Она показала мне, кем я хочу быть.

Это настолько разительно отличалось от того, что Кэми ожидала услышать, поэтому, к своему же удивлению, она рассмеялась. От смеха и усталости ее качнуло. Ржавый поймал ее. Они обняли друг друга.

— Спасибо, — сказала Кэми.

— Нет, это тебе спасибо, Кэмбридж, — пробормотал Ржавый. — Но сердце мое, и я говорю это тебе со всей искренней любовью, мне кажется, пора уже завязать с сиропом от кашля.

— Жестокая правда состоит в том, что я уже наркозависима, вот почему нам с тобой не проехаться с ветерком на гоночных машинах по Англии, — пробормотала она в ответ.

Она почувствовала, как он слегка начал укачивать ее, как это делал с Анджелой, поглаживая по волосам.

— Пообещай, что вы с Анджелой будете держаться вместе, ладно?

Кэми взглянула через плечо Ржавого на Анджелу, свернувшуюся в калачик, подтянувшую под себя ноги, обутые в сапоги на высоких каблуках, с волосами, разбросанными по подушке черным шелковым веером.

Роб, возможно, хотел принести в жертву источник, но дал понять, что им движет желание сначала наказать Кэми. Он может попробовать забрать кого-нибудь из них. У Анджелы не было магии, чтобы защититься. Как, впрочем, и у Ржавого, но именно за Анджелу брат, что естественно, больше всего переживал. Он знал, как они все сплотились, чтобы защитить братьев Глэсс. Но и он хотел защитить то немногое, что у него было — сестру.

Кэми понимала, что он, должно быть, чувствовал.

— Она мне как сестра, — пообещала она Ржавому. — Ничто не сможет причинить ей боль. Никто нас не разлучит.

— Вот и славно. — Его руки были теплыми и сильными. — Это все, что я хотел знать. Несмотря ни на что, вы навсегда останетесь моими девочками.

Кэми рассмеялась.

— Мы всегда будем твоими девочками.

К удивлению Кэми, он не рассмеялся вместе с ней, хотя раньше всегда смеялся в ответ. Вместо этого он заговорил, и голос его был спокойным и добрым. И очень уверенным.

— Тогда этого будет достаточно. И даже больше, чем просто достаточно. Я всегда буду благодарен тебе за это.

Кэми положила щеку ему на грудь. Она знала, к чему это было сказано: на всякий случай, вдруг им больше не выпадет шанса поговорить. Им обоим было известно, что смерть начеку: может быть, она уже подкралась к ним ужасно близко. И все, что им оставалось, это воспользоваться этим кратким мгновением, чтобы согреть друг друга.

Джаред мог чувствовать то, что чувствовал Эш, когда они с тетей Лиллиан патрулировали вместе лес, и тревога брата передавалась Джареду, охватывая тело подобно ознобу. Он знал, что Эша и Лиллиан не коснется гнев Роба. Они были в большей безопасности, чем любой горожанин Разочарованного Дола, но они были и его семьей. Он был рад, когда настала его с Ржавым очередь, сменить их на посту. Он с удовольствием вышел в ночь.

Лес ночью представлял собой темное сверкающее существо, окружившее их со всех сторон. Воздух потяжелел, словно позаимствовал вес у листьев. Периферическим зрением Джаред то тут, то там выхватывал из мрака отблески света. Он видел холодный свет луны, целующий водную гладь, напоминавшую бриллианты, которых слегка касаются женские нежные пальцы.

Он увидел огонек и знал, что это одна из светящихся лисичек Кэми. Он злился и был готов в любое мгновение броситься в атаку, но это не означало, что он плохо себя чувствовал. Адреналин гудел в нем. У него была цель, он находился в своем лесу, а лес находился под влиянием его мыслей.

Он взглянул на необычайно молчаливого Ржавого. Тот не вглядывался в ночную мглу, а просто стоял, прислонившись к стволу дерева, опустив голову. На какое-то мгновение Джаред забеспокоился, но потом Ржавый поднял глаза, встретился с ним взглядом и улыбнулся. Осколки лунного света, пробившись сквозь листву, добавили зелени его карим глазам. Джаред всегда немного завидовал внешнему виду этого парня. Лицо Ржавого никогда не было фасадом, в отличие от Эша: обыкновенное лицо хорошего человека, не затаившего злобу в душе или обиду прошлого. Лицо Ржавого было открытым и добродушным, и было оно таким всегда, поэтому Джареду приходилось подавлять в себе желание издеваться над ним и набрасываться на него за то, что сам никогда не сможет стать таким. Ржавый не заслуживал подобного отношения.

— Что случилось, хмурый мишка?

— Я оцениваю красоту природы, — сказал Джаред. — На свой хмурый манер.

— Ты, возможно, заметил, что я порой странно на тебя поглядываю.

— Я списывал это на то, что ты прикидываешь в уме: на крестины к парню определенно явились три феи, и все три даровали ему точеный профиль, — сказал Джаред. — С чего бы тебе пришло в голову нечто иное?

— Когда я впервые тебя увидел, решил, что ты с приветом, и что у тебя серьезные поведенческие и эмоциональные расстройства.

— Но стоило тебе по-настоящему узнать меня, — предположил Джаред, — как ты понял, что я и впрямь с приветом, с серьезными поведенческими и эмоциональными расстройствами, и это чертовски весело?

— А потом ты сделал несчастной Кэми, и я был чертовски зол на тебя, чтобы сделать скидку на магическую дребедень, которая могла стать причиной некоторых ваших адских крайностей.

— Эй! — огрызнулся Джаред.

— Вообще-то, я произнес «адских крайностей» с любовью, — сказал Ржавый. — Кэми сказала, что многие годы она делилась всеми мыслями с тобой и формировала их с тобой, и эти мысли менялись, благодаря тебе.

Джаред перевел взгляд на лес. Луна была поймана в клетку веток. Черный длинный шип, казалось, проткнул ночному светилу сердце.

— Я и сам понял, что она чувствует нечто подобное, еще до того, как Кэми озвучила это, — продолжал говорить Ржавый. — А потом, когда мой запал злости чуть поугас, я понаблюдал за тобой, может, ты больше похож на нее, чем я думал. Она много думает о тебе. Больше, чем ты заслуживаешь.

— Я знаю.

Джареда не удивили выводы Ржавого. От нее исходил свет, который она изливала на него. Он все еще помнил тепло и чистоту, что тот свет дарил миру, но в нем самом всегда было слишком много тьмы. Он не мог отдать ей свой свет. Ему просто нечего было отдавать. Так же, как и нечего было надеяться хоть немного походить на нее.

— В чем-то вы похожи, — заметил Ржавый, как будто понятия не имел, какой нелепый и в то же время потрясающий комплимент он сделал, — хотя, с первого взгляда этого не увидишь. Для вас важно одно и то же, и вы оба постоянно в движении. Вы люди действия. Мне это непонятно. Наверное, некоторые рождены такими, кто-то к этому приходит, а кому-то это навязывается, в то время как они слабо стенают: «Боженька, нет, дайте мне поспать». Лично я действую раз в жизни.

— Тебе вообще не нужно ничего делать. Все, что случилось — на совести Линбернов, поэтому нам и разгребать, — сказал Джаред. — Не то чтобы я имел в виду, что ты с чем-то не справишься. Тебе определенно многое по плечу. Ты уже как-то раз надрал мне задницу, и я нисколько не сомневаюсь, что ты сможешь это повторить.

— В любое время, днем или ночью, — сказал Ржавый, — только свистни.

— Но у тебя нет магии, — сказал Джаред. — Как только я, Кэми и Эш проведем церемонию, мы снова овладеем магией. И ее должно хватить, чтобы защитить всех. Это наша обязанность.

На время, очень краткое, у них будет столько волшебной силы… вплоть до самой смерти. Ему было невыносимо думать об этом. Но еще куда невыносимее было думать о жизни без них.

— Это если мы доживем до дня весеннего равноденствия, — сказал Ржавый, и его голос прозвучал необычайно серьезно. — Они будут дураками, если позволят нам. Вот почему мы здесь, не так ли? Потому что им нужны дети.

— Всего ночь осталась, — сказал Джаред. — Возможно, они не знают о церемонии Элинор Линберн в Лужах Слез.

— Нельзя рассчитывать на тупость зла, которое лично для меня стало одним сплошным разочарованием. Я-то надеялся, что Роб Линберн услужливо установит в Ауримере большую красную кнопку самоуничтожения. Они не должны узнать наш план. Они должны быть заняты только собственными. Им нужна смерть.

Им нужна была смерть, и они хотели заполучить одного из братьев Кэми. Джаред помнил, как чувствовал ее любовь к ним, и он каким-то странным образом сам чувствовал ее, эту, будто одолженную, любовь. Иногда он сожалел, что знал, каково это иметь настоящую семью.

— Они ее не получат, — огрызнулся Джаред.

— Братья Кэми, — размеренно произнес Ржавый, не обращая внимания на резкость Джареда, — на что ты готов ради них? Ты бы сделал все, что угодно, ради их спасения?

Джареду казалось, что это очевидно. Но по тому, как Ржавый смотрел на него: заботливо и немного настороженно, словно проверяя, ему пришло в голову, что может быть, и не так уж это очевидно. Он уже как-то выяснил, что Ржавый считал разумным сомневаться во всем.

— Любого, кого любит Кэми, — сказал Джаред, как можно убедительнее. — Я чувствовал порой тень того, что она чувствовала, но эта тень была самой лучшей в моей жизни. Все, кто ей не безразличны, дороги и мне. И дело не в тебе, и даже не в ней. Просто ты преподнес мне подарок, о котором даже не подозреваешь. Она научила меня, что любовь может быть непорочной, любя тебя. Я бы умер, защищая любого из вас.

— Ого, — ответил Ржавый.

Он выглядел задумчивым. Джаред не понял, поверил он ему или нет.

Спустя мгновение Ржавый сказал:

— По-моему, я что-то слышал.

Джаред прислушался. Он ничего не услышал, но доверял Ржавому. И полагал, что если что-то могло стать еще хуже, то оно обязательно станет.

Он вгляделся в лес и увидел место, где кто-то мог прятаться.

В обрамлении веток и перекрученных листьев ютился как попало сколоченный сарай. Он как-то был там с Кэми. И Кэми бывала там одна, еще до встречи с ним. Тогда она увидела и кровь, и смерть, и он ужасно испугался за нее.

Дверь в сарай стояла открытой. Они заметили, как несколько листочков слетели на землю от вздоха ночи.

— Шум доносился оттуда, — очень тихо произнес Ржавый.

Джаред напряг слух, чтобы услышать то, что услышал Ржавый, уверенно встал впереди него, вытянув руку. Может, у него и не было магии, но он был тверд: Кэми любила Ржавого. Он — часть ее. Ржавый — часть Разочарованного Дола. А Джаред — Линберн. Тетя Лилиан сказала бы, что он обязан был взять на себя ответственность. Джаред сделает все, чтобы защитить его.

Он был совершенно не готов к удару между лопатками, заставившему его рухнуть на руки и колени, в объятия грубого деревянного пола. Он с трудом поднялся, царапаясь о землю и листья, и бросился к двери, но та уже была заперта на засов.

— Я думал, ты мог бы мне помочь, — раздался голос Ржавого снаружи. — Но теперь понимаю, что нет. Позаботься о них, хорошо, Угрюмыш?

— Что?! — его голос прозвучал, как у обезумевшего брошенного ребенка, и он ненавидел себя сейчас за это. — О чем ты вообще?! Что ты творишь?

Голос Ржавого был очень добрым. Под его протяжной манерой разговаривать всегда скрывалась доброта, отрешенно подумал Джаред, но его голос никогда не звучал настолько добро, как сейчас.

— И о себе позаботься, если сможешь.

И только тогда Джаред понял.

Он набросился на дверь с такой силой, что разболелся бок, а потом вновь бросился на дверь уже больным боком. Он колотил по ней кулаками и видел кровавые пятна на древесине еще до того, как чувствовал боль ободранной кожи. В сарае имелось окно, но оно было слишком маленьким, чтобы пролезть в него. Но даже несмотря на это, он разбил локтем стекло, что принесло с собой еще одну порцию боли, но Джаред не удостоил ее вниманием.

Он оказался в ловушке, снова. И на этот раз, оказавшись в ловушке, ему было известно, что он не мог никого спасти. Не мог выбраться. Но он знал, что собирался сделать Ржавый.

 

Глава Восемнадцатая

Кровь невинного

Кэми проснулась от звука открывающейся двери. Она подскочила на софе. Она не пошла спать в одну из застеленных Джаредом кроватей, а предпочла свернуться калачиком на другом конце софы, рядом со спящей Анджелой, черпая утешение из того, что они рядом друг с другом, пусть Анджела об этом и не знала.

Шея болела, а конечности сводило судорогой, но это было неважно, потому что в дверях стоял натягивающий джинсы Эш в мятой футболке, потому что спал в ней. Волосы юноши торчали в разные стороны, а свет у него за спиной создавал из его локонов подобие щербатого ореола.

— Что-то плохое происходит с Джаредом, — выпалил Эш. Он был в панике, и Кэми почувствовала, как ее охватывает его страх. — Я не знаю, что именно. Это не как с тобой… он не может ничего толком сообщить мне… но я знаю, какие чувства он испытывает, и это ужасно. Нужно его найти. И немедленно.

Кэми бросила взгляд на Анджелу. Она уже проснулась и потянулась под одеялом, смаргивая сон с глаз. В этом кратком мгновении между сном и пробуждением она казалась уязвимой.

Кэми не знала — кому следует пойти, а кому остаться. Она хотела помочь Джареду, но не могла вот так запросто оставить отца и братьев, особенно, когда на последних была объявлена охота, и они находились в опасности. Она была почти уверена, что никто из людей Роба не посмеет убить Джареда.

Уверена почти, но не наверняка.

Она села — ладони сжаты в кулаки, тело застыло. Они услышали удары кулаков в дверь. Кэми подскочила и побежала на звук, эхом разносившийся по дому. Эш опрометью бросился с порога в коридор. Кэми с Анджелой забежали в зал, в то время как Эш распахнул дверь, и в дом ворвался Джаред. Он был в крови, будто только что побывал в драке. По виску сбегали блестящие красные нити. Его рубашка была порвана и тоже в крови, на спине зияла прореха, еще одна дыра нашла пристанище на локте, кожа которого так же была ободрана, как и на костяшках пальцев.

— Джаред, что случилось… — начала было Кэми, но Джаред перебил ее.

— Это не важно, — ответил он. Он даже не взглянул на девушку, и по ее позвоночнику поползли мурашки неловкости. Она обратила внимание, что его взгляд сосредоточился на Анджеле, и ей вдруг стало трудно дышать из-за страха, завладевшего ее душой. — Нужно идти.

Эш был единственным, кто выглядел озадаченным и кто все еще переживал за самого Джареда.

— Почему ты…

— Эш, — прервал его Джаред, — что дало бы твоему отцу наибольшую магическую силу?

— Добровольная жертва, — ответил побелевший Эш.

Холли вызвалась остаться дома. Линберны решили идти все, потому что Роб не будет убивать никого из них, а Кэми должна была пойти с ними, потому что единственная обладала магией. Однако, они не могли оставить детей без защиты. Им пришлось оставить на их страже одного чародея — Холли.

Кэми видела взгляд Холли, который та бросила на Анджелу. Она знала, чего ей стоило не настаивать отправиться вместе с ними. Ничего нельзя было поделать, разве что постараться как можно раньше, насколько это возможно, забрать Ржавого.

В рассветном лесу не было видно светящихся лисичек. Темное небо неспешно светлело, словно чернила непрерывно разбавляли водой. Они и прежде бежали через этот лес, но никогда в таком безмолвии и отчаянии.

Деревья неистово перешептывались, потрескивая сучьями у них над головами, ветер мчался подобно волчьей стае. Лес пребывал в смятении, и, благодаря ветру и шуму листьев, Кэми казалось, что они будто на море.

Воздух прорезал громкий звон. Один раз, потом другой, словно гром, извергаемый землей и небом. Однако, источником звука была не земля, но река.

Потом последовало эхо. Этот звон предупреждал об опасности и потере надежды. Это был звук колоколов Элинор Линберн, утопленных пять веков назад.

А потом они умолкли.

Весь мир будто дрогнул. Давление воздуха усилилось, тени сгладили пейзаж, и еще некогда дикий лес замер вместе со всем живым в нем. Свет продолжал напитывать небо, но растерял свою яркость. Не более чем на краткое мгновение, их город замер, превратившись в безмолвный островок. И в это мгновение город больше не принадлежал им.

Но Кэми не прекращала бежать. Она просто не могла остановиться. Они все побежали по дороге к Ауримеру, по изгибу, пока не добрались до усадьбы.

Никакого кольца огня. Погожий день. Разве что облака закрыли собой солнце. Впрочем, как и небо.

Каменное плато, на котором Джаред был подвергнут пыткам, когда его магия была связана в склепе Ауримера, в самом сердце дома, забрали. Они вынесли его и положили перед золотой усадьбой, на самом высоком холме с видом на их город.

Кровь Джареда все еще оставалась на камне. Она смешалась с другой, пролитой на камень и уже ставшей его частью. Сейчас на ней блестела свежая кровь, единственное яркое пятно в сером мире.

Лицо Ржавого было обращено к ним. Его глаза были закрыты, словно он мирно отдыхал, устроив себе очередной тихий час, словно это был обычный день. На его лице еще остались следы боли, но не было ни гнева, ни страха. Он выглядел немного грустным.

Она разглядела и остальное, что они сделали с ним, злобные дураки. Они связали ему руки, Ржавому, который сражался лучше любого в этом городе. Ржавому, который заботливо учил их защищаться от чего угодно. Лица присутствующих не были отмечены синяками, никто не хромал. Ни на ком не было следов насилия. Он позволил им сотворить это с собой. Он сделал предложение, от которого не отказываются — добровольная жертва. Он не сражался с ними, и у них не было необходимости связывать ему руки, но они сделали это, просто потому, что могли.

Возле плиты стояли как чародеи Роба, так и несколько простых жителей. Кэми перевела взгляд на их перекошенные от страха лица. Элисон Прескотт, мать Холли, рыдала. Как и Эмбер.

Перед каменной плитой стоял и Роб Линберн. В одной из мускулистых оголенных рук он держал большой золотой нож Линбернов. Острие ножа алело. В эту минуту все маски были сброшены. Ржавый явил себя тем, кем он был всегда, как и Роб. Лицо последнего сияло злобной радостью.

— Вот он — неизбежный конец борьбы против всякой превосходящей силы. Так год сменяется годом, сезон сезоном, если того захочет чародей, — сказал Роб. — Каждый вздох, что вы делаете — по моей милости, знак милосердия вашего господина. Я забрал свою смерть, в качестве компенсации за зиму, которую этот жалкий городишко не предложил мне. Я дарую эту смерть пробуждению нового года, которое, будучи моим по праву, наконец-то, установилось.

Анджела бросилась к Робу, словно кинжал к его горлу.

Сам воздух замедлился и удержал Анджелу, словно стрекозу, застывшую в янтаре. Роб непринужденно зашагал вперед и приставил нож к ее горлу. Кровь, будто джем, оказавшийся на ноже для масла, испачкала кожу Анджелы.

— Не двигайся крошка-источник, — сказал Роб, — иначе она умрет вслед за братом.

Кэми замерла.

— Сегодня больше никому не нужно умирать, — сообщил Роб. Он развернулся, подняв руки, словно ожидая, что тем самым поднимет настроение толпы. Окровавленный нож он все еще держал в руке. Но все, что он получил в ответ, — оглушающая тишина. — Но раз ты пришла, чтобы помешать мне принять добровольную жертву, придется за это заплатить.

— Цена? — произнесла Кэми помертвевшими губами. В мире, казалось, не осталось воздуха, чтобы вдохнуть, не говоря уже о том, чтобы говорить.

Роб должен был знать, что она уже лгала прежде. Он велит ей разорвать связь с Эшем, и это будет означать, что церемония на озерах завершится крахом. Их последняя надежда будет потеряна.

Кэми не испытывала паники, думая об этом. Только опустошение, такое же суровое, как серое небо, когда безмолвие достигло пика своего страдания. Казалось почти разумным, что надежда тоже умрет.

— А чего хочет любой мужчина, у которого под ногами весь мир, но разделить его не с кем? Свою жену.

— Нет, — рявкнул Джаред и зло шагнул вперед. Эш не сказал ничего, но Кэми почувствовала вспышку решимости за стенами ее сознания. Он тоже подошел и встал за плечом Джареда, прикрывая тому спину.

Роб перевел презрительный взгляд с Джареда на то, что находилось у него за спиной, и остановил его на лице своей жены.

— Лиллиан, — произнес он, — идешь?

— Если я подчинюсь, ты отпустишь всех этих людей? — спросила Лиллиан свирепо уставившись на Роба. Кэми неплохо узнала Лиллиан, чтобы понять — женщина сознательно не посмотрела ни на кого из них, не желая выдавать свои слабости.

— Лиллиан, — раздался голос отца Кэми. — Ты не обязана.

Кэми обратила внимание на выражение лица Роба, когда тот услышал это. И девушка пережила страшное мгновение, когда подумала, что вот сейчас ей придется действовать и сделать выбор между Анджелой и отцом.

— Закрой рот. — Кэми еще ни разу не слышала подобной резкости в голосе Лиллиан. Она орудовала своим голосом, словно хлыстом, оказавшимся в опытных руках. Это было то ли презрительное возмущение Линбернов, то ли отчаянная мольба, чтобы он умолк. — Я так устала слушать чушь, что ты несешь, говоря своим людям то, о чем не имеешь ни малейшего представления.

Мышцы Роба заметно расслабились, и его лицо разрезала самодовольная улыбка.

Лиллиан повернула белое, как простыня, лицо к своему мужу.

— Предположу, что мне придется подчиниться, если я хочу жить?

— Я предпочитаю об этом думать, как о самом разумном курсе, который можно выбрать. Ты — моя женщина. Ты должна быть номером два после меня в этом городе, и все должны приклонить свои наглые головы пред тобой.

— Все должны склонить свои наглые головы предо мной, — сказала Лиллиан, — что верно, то верно.

Роб не был дураком. Он прекрасно понял, что имела в виду Лиллиан. Но лишь рассмеялся. Нежно. Казалось странным и нелепым наблюдать, как два Линберна препираются над телом. Но Кэми еще заметила кулак женщины, костяшки которого были белее лица. Нужно было доверять той, что играла всю свою жизнь.

— Всегда восхищался силой твоего духа, Лиллиан, — сказал Роб. — Даже при том, что считаю его частую демонстрацию глупостью. Ну что, теперь ты будешь умнее?

— Так ты их отпустишь?

— Идите, идите, — сказал Роб и махнул рукой. — Можете отправляться по своим делам. Можете разойтись по домам. Порядок в Разочарованном Доле восстановлен. Все свободны, и можете быть уверенными в истинности мира, установленного чародеем.

Он небрежно махнул рукой Анджеле, которая задыхалась, хватая ртом воздух как рыба, дергающаяся на невидимом крючке. К Анджеле подошел Джон Глэсс и взял за руку, очень нежно, и не выпускал ее. Он дернул ее на себя, не давая ей упасть, когда девушка вновь смогла двигаться.

Роб не соизволил уделить внимания тому, чем занимались его побежденные противники. Он протянул руку Лиллиан. Жест больше напоминал команду, нежели демонстрацию нежной привязанности к жене.

Лиллиан протянула руку и приняла его ладонь.

И они пошли, золотая пара, господин и госпожа, окруженные своей свитой, в Ауример.

Здесь еще оставалось довольно людей Роба, поэтому, и Кэми это прекрасно понимала, им немедленно следовало уходить. Любой из них мог стать жертвой озлобленности Роба, даже несмотря на то, что он свою жертву уже получил.

Однако, она не могла вот так просто уйти.

Она подошла к каменному помосту. Она не стала смотреть на то, что осталось от тела Ржавого, она смотрела в его лицо.

Кэми воспользовалась рукавом, чтобы стереть кровь с его милого лица, пока оно не стало первозданным, чтобы она могла представить, что он просто спит и вот-вот проснется. Она нежно пригладила его волосы невесомыми прикосновениями, словно боясь разбудить его, склонилась и поцеловала его в холодный лоб.

— Сладких снов, сердце мое, — прошептала она.

Она ненавидела себя за то, что пришлось бросать его там, вот так, на холодном камне. Но у нее не было выбора. Кэми развернулась и зашагала прочь по дороге, убегающей вдаль.

 

Глава Девятнадцатая

Бескрайняя глубина

Они вернулись в дом Прескоттов. Кэми показалось было, что Анджела не вернется с ними, но она вернулась. Всю дорогу девушка молчала, что было вполне объяснимо. Разве она могла вернуться в тот дом, где они с Ржавым выросли? Прежде она никогда не пряталась, чтобы побыть в одиночестве. По-настоящему. У нее всегда был кто-то, с кем можно было бы пойти домой.

Весь долгий путь до дома Анджела не заговорила ни с кем из них. Она даже не позволила Кэми идти рядом, уходя вперед, как только Кэми пыталась предпринять очередную попытку. Она позволила Кэминому отцу подержать ее за руку, но довольно скоро вырвалась, будто его сочувствие обжигало ей кожу.

Стоило им оказаться в доме, Анджела сразу же направилась в спальню и постаралась оказаться как можно дальше от остальных. И все же она предпочла вернуться вместе с ними. Кэми застыла в нерешительности, а потом все же пошла за ней, спешно закрыв дверь за собой.

— Я понимаю, тебе хочется побыть одной, — выпалила Кэми. — Я только хочу, чтобы ты знала — вовсе не обязательно тебе справляться с этим в одиночку. Я хочу, чтобы ты знала, как мне хочется быть с тобой, и как мне жаль.

Анджела стояла в другом конце комнаты, возле кровати, и прожигала взглядом простыню.

— Нисколько в этом не сомневаюсь, — медленно проговорила Анджела. — Тебе и должно быть жаль. Разве произошло бы то, что произошло, если бы не твое жгучее желание знать каждую проклятую деталь того, что тебя не касается, если бы ты не решила, что это какой-то дебильный крестовый поход? Все талдычили тебе — остановись, но ты не слушала. Ты же у нас лучше всех все знаешь.

— Разве я была не права? — прошептала Кэми.

— Да мне плевать, права ты или нет. Плевать мне на добро и зло. Именно ты создала эту историю, и эта история тебя ни за что и никогда не затронет по-настоящему. Твои Линберны защитят тебя. Но они не защитили его. Тебе хотелось дурацкого приключения, и ты убила его. Единственное, на что мне не плевать — мой брат мертв, и это твоя вина!

Анджела умолкла. Она тяжело дышала. Она выглядела одновременно отчаявшейся и возбужденной, словно ей было необходимо ударить кого-то в лицо. И она это, в конце концов, сделает.

Слова Анджелы словно влепили Кэми пощечину. Она открыла рот, чтобы выкрикнуть, что она тоже пострадала, что ее мама заколдована, и почти не осталось шансов на ее спасение. И все же еще мерцала слабая надежда, тонкая ниточка, за которую Кэми и цеплялась. Она не знала, что должно произойти, что бы она сделала, если бы нить оборвалась, и больше не за что было держаться. Она не понимала до конца, что испытывает Анджела, но страшилась, что скоро поймет.

Она не кричала. Ей не хотелось ранить Анджелу еще сильнее.

— Если ты так хочешь, мы можем остановиться, — сказала она тихо. — Роб Линберн может делать что угодно. Мы ему больше не нужны. Он больше не будет, после моего… возможно, оставит нас в покое. У него нет наших вещей, чтобы навести заклятье. Он мог бы править городом или уничтожить его, а мы могли бы… позволить ему. Мы могли бы куда-нибудь сбежать. И возможно, он не станет нас останавливать. Может быть, он просто отпустит нас. Мы могли бы убраться отсюда очень далеко, чтобы не знать, что будет дальше с жителями Разочарованного Дола. Мы могли бы перестать сражаться и забыть об этом.

В конце своей речи она подняла взгляд на Анджелу, и увидела, как та, подавленная, стоит с открытым ртом и готова вот-вот разрыдаться. Она выглядела так, словно весь ее гнев испарился, хотя и ненадолго. Она казалась юной и напуганной. Ей было страшно ощутить другие чувства.

— Врешь ты все, — сказала она жестким, сердитым голосом. — Ты не остановишься. Ни за что.

— Это так. Я такая, какая есть. Я не остановилась бы ради кого бы то ни было… кроме тебя, — ответила Кэми. Она не знала, правильно ли выразилась, или хотя бы приемлемо, но больше ничего не было правильным. Она сказала правду. — Ты моя сестра.

— Я больше ничья сестра!

Анджела выкрикнула эти слова. И Кэми подумала о завываниях ветра-предвестника развала мира на кусочки.

Кэми ничего не оставалось, кроме как бросать неуклюжие слова в костер боли Анджелы, двигаясь вперед с распростертыми объятиями, понимая, что слова и объятия настолько слабые утешения, что просто смешно.

— Тебе и не обязательно быть моей сестрой. Я знаю, что это ничего не исправит, но я твоя сестра, твоя. Я люблю тебя, и я не перестану любить, даже если ты возненавидишь меня, и я тебя не брошу, несмотря ни на что. Ничто не заставит меня отвернуться от тебя. Потому что мы семья, да, именно так, а семья только так и поступает.

Анджеле некуда было отходить дальше. А Кэми делала шаги ей навстречу, действовала и следовала за Анджелой по пятам с тех пор, как им было двенадцать, когда Анджела была новичком, ненавидящим всех и вся. Кэми еще тогда решила, что не хочет быть ненавидимой, она хочет дружить.

Теперь же Кэми засомневалась. Она не знала, будет ли встречена Анджелой в ответ. Может, та хотела, чтобы она была другой, чтобы она сдалась. Но тогда и Кэми не знала, что этот другой человек мог бы сделать для Анджелы. Она пыталась представить себе эту незнакомку, которая могла бы быть лучшим другом для нее.

Она здесь, и она любит Анджелу. Она представляла себе, как стать еще лучше. Она уже была тем человеком, который любил Анджелу изо всех сил.

Кэми шагнула в сторону Анджелы, та сидела на кровати, в углу, со склоненной головой. Она не сделала шаг в сторону Кэми и не отодвинулась дальше от нее. Когда Кэми взяла руки подруги в свои, те были ледяными.

Руки Анджелы мгновение были безвольными в руках Кэми, а потом сжали ее ладони. Очень сильно. Ее хватка была ледяной и крепкой, как тиски ночного кошмара, вырвавшегося из могилы. Кэми пыталась потереть ее пальцы, чтобы согреть, но Анджела высвободилась и схватилась за ее рукава, рубашку, волосы. Она схватилась за нее, подобно утопающему, а так оно и было, и начала рыдать.

— Мне жаль, — шептала Кэми. — Мне так жаль, очень, очень, и я ничего не могу исправить, но я люблю тебя, и я здесь.

— И мы сдадимся, если я скажу? — Анджелу душили слезы, подобно тому, как листья, бывает, душат реку.

— Сдадимся.

— А если я скажу, что мы идем за ними, мы убьем их всех, мы их уничтожим? Если я скажу тебе, что они должны заплатить за содеянное?

— Тогда мы сделаем это вместе, — сказала Кэми в спутанные волосы Анджелы. — Клянусь.

Анджела издала вопль. Ужасный звук, вырвавшийся из глотки, который отдался в горле Кэми болью сочувствия. Кэми сказала правду: не существовало действий, которые она могла бы предпринять, не существовало способов сделать это правильно. Единственное, что она могла сделать — быть здесь.

Анджела обняла Кэми за талию. Так они и стояли, застыв, пока рыдания Анджелы не стихли на плече у Кэми.

Наконец слезы иссякли, и она рухнула от усталости на кровать. Кэми, пошатываясь, выбралась из комнаты, чувствуя себя так, словно только что побывала в бою. Ее тело болело так, словно ей порядком досталось, но замертво она не падала. Ей была ненавистна сама мысль о том, чтобы сомкнуть глаза. Ей необходимо было что-то сделать. Она нашла небольшую комнатку, где, как она решила, Хью Прескотт разбирался со своими счетами. В комнатке стояли кухонный стул и верстак, используемый в качестве стола, на котором лежали бумага и ручка. На некоторых бумажках были написаны какие-то цифры, какие-то из них были перечеркнуты, словно отец Холли не смог поладить с цифрами и заставить их вести себя так, как ему нужно.

Кэми села на кухонный стул: часть желтой древесины от старости пошла пузырями и была заляпана белыми пятнами. Она уставилась на пустой лист и смотрела на него, пока тот не стал напоминать дверь в небытие, а ее глаза не начали гореть от напряжения. Но она так и не смогла придумать, что написать или что сделать. Она не могла ни о чем думать, кроме Ржавого, и что она никогда не ценила его по-настоящему.

Ржавый. Она знала, что он был милым, преданным и любящим. Он был ее близким другом столько лет. Она не думала о нем, как о лентяе, тупице Ржавом, как о старшем брате своей лучшей подруги, но и не воспринимала его как героя.

Она не сказала ему, что тоже его любила. Она не сказала ему, что она благодарна ему за его любовь. Она всегда гордилась своим умением ладить со словами, но она так и не сказала ему, как много он для нее значил, когда ей выпала такая возможность. Его больше нет, а значит, все возможности упущены. Он больше не услышит иных слов от нее, и ничего не скажет ей. Он заплутал в кромешном безмолвии, которое нельзя победить никаким словом. Нет слов, которые сейчас имели бы для него значение.

Ей уж почти хотелось сдаться, несмотря на то, что она пообещала обратное. Она не знала, как продолжать надеяться и вести себя, как сказать, что она ни за что не сдастся, когда знала настоящую цену этому.

Ей прежде уже доводилось встречаться со смертью. Она видела мертвую Николу, ее прежнюю лучшую подругу, которая погибла от рук Роба Линберна. Она видела мертвых чародеев, сражавшихся на стороне Лиллиан Линберн, людей, которых знала всю жизнь. Они погибли, потому что следовали воле Лиллиан, и погибли понапрасну. Но она любила Ржавого, а его убили.

Раздался негромкий стук в дверь. Кэми вздрогнула и подняла голову.

— Чего ты хочешь?

В дверном проеме стоял Джаред. Его рука была все еще поднятой, словно он собирался постучать еще раз.

— Я хотел спросить, как ты.

— В порядке, — сказала Кэми. Она чувствовала, что ей не хватало воздуха, но отметила, что голос ее не выдал. — Я в порядке.

Ее любовь не смогла спасти Ржавого. Она и раньше, как ей казалось, знала, что все, кого она любила, в опасности, но теперь поняла, насколько она была наивна. Это было глупо и по-детски, думать, что все наладится, что любовь сама по себе есть магия, и она может стать защитным заклинанием.

Она была так беспечно высокомерна, так блаженно глупа. Любимые люди умирали каждый день. Ее любовь не была какой-то исключительной, и ее желания не были для вселенной истиной в последней инстанций.

— Ты не в порядке, — сказал Джаред.

— Я не… я не счастлива, — сказала Кэми и прижала руку ко рту, чтобы остановить подступивший приступ рыданий, сделав вид, что просто подавила икоту. Она даже не знала, как реагировать, когда казалась лишь ужасной, извращенной версией себя. — Я всегда считала, что нужно все время осознавать ситуацию, контролировать себя, но потом подумала, что может быть, это не так уж и плохо, если я дам себе волю… но оказалось, что это хуже, чем просто плохо. Я так несчастна. Его больше нет, а я должна… сделать то, что он хотел, но я не знаю, что я могу. Его больше нет, а я ничего не могу с этим поделать.

Она потерла лицо ладонями. Ей очень хотелось, чтобы Джаред ушел, и она вновь могла бы заняться разглядыванием пустого листа и подумать, что еще можно сделать. Чувство онемения и безнадежности было лучше того, что она испытывала сейчас. И она не знала, как с этим бороться.

— Он все еще здесь, — сказал Джаред.

— О, и как же ты это выяснил? — требовательно спросила Кэми. — Как по мне, так его больше нет, на все сто процентов.

— Когда мой отец умер… — произнес Джаред. Кэми неотрывно смотрела на пустой лист на верстаке, не на него. — Не Роб, а мой настоящий отец, рядом с которым я вырос, — продолжил Джаред, — когда он умер, то не исчез полностью. Мы с мамой никогда не были такими, какими мы могли бы быть без него. Он остался тенью в каждом углу нашего дома, оставшись пятном на наших сердцах. Я это чувствовал, поэтому я не верю, что добро покинет нас в то время, как зло никуда не собирается уходить. Я бы так не поступил. И не поступлю.

Джаред опустился на колени, присев возле ее ног, чтобы она была вынуждена взглянуть на него. Заглянуть в его глаза, наполненные светом потрепанной старой лампы. Казалось, он верил каждому слову, что произнес. Он схватил ее за запястье. Его хватка была легкой, но согревающей. Он касался ее так обыденно, будто всегда так делал, словно это было для него естественно, а она смотрела, как ее слезы, подобно дождю, капают на его руки.

— Он заставил тебя испытать его чувства по отношению к тебе… им этого ни за что не изменить. Они не смогут забрать у тебя все, чем он был для тебя. Это очень много. Им это не по силам. Ничто не сможет забрать это у тебя.

Единственное, что она сейчас по-настоящему чувствовала, — это его руки на своих запястьях. Они были единственным якорем. Остальная часть ее тела онемела настолько, что ей казалось, будто она куда-то плывет, разваливаясь на части. Она собралась. Его руки ей помогли.

— Всякий раз, когда я думал о смерти, я всегда считал, что ты запомнишь меня, — сказал Джаред. — Я думал, что останусь жить в твоем сознании. Я знал, что буду там в безопасности, что мне будет хорошо там, что обо мне будут помнить, как о лучшем человеке, нежели я был. Мне известно обо всем, что тебе пришлось потерять, и я понимаю, что все изменилось, но, думая о смерти, я не думаю об этом, как об окончательном уходе. Я всегда полагал, что останусь с тобой.

Кэми знала, что плакала, но не осознавала насколько сильно, пока не попыталась заговорить. Ей удалось это с трудом.

— Это потому, что ты слегка сумасшедший, — нежно произнесла она, всхлипывая. И это казалось странным и удивительным, что нежность сумела выжить, несмотря на всю ту боль, что она сейчас испытывала, что она все равно любила его.

— Давай сходить с ума вместе, — сказал Джаред. — У тебя всегда это неплохо получалось. Поверь мне, когда больше никто не поверит. У тебя есть вера в него, а у меня вера в тебя. Он не хотел оставлять тебя и Анджелу, и я не верю, что кто-то мог заставить его. Они могли изменить его, но им не за что не изменить того, что было между вами. Они не могут заставить его покинуть тебя. Ржавый не исчезнет из этого мира. Он никогда не позволит этому произойти.

Голос Джареда затих, пока он говорил, словно он стоял в церкви и на него шикнули, чтобы он вел себя потише. Он посмотрел на нее. Кэми дрожала, глядя на него, и не могла отвести взгляда. Ей подумалось, что теперь она знает, почему у слов «страх» и «свят» столько общих букв. Это было почти одно и то же слово. И она поняла, что ей по-прежнему нужен Джаред, даже тогда, когда все мысли, о какой бы то ни было страсти, мертвы, когда иные утешения походили на злую шутку. Она хотела быть с ним, ведь мысли быть с кем-то другим были невыносимы, а мысль о том, что кто-то другой будет касаться ее, вызывали желание кричать, что есть сил.

— Как думаешь, ты сможешь мне поверить?

— Думаю, да, — прошептала Кэми. Горло саднило от слез и боли. — Потому что ты — это ты.

Она прижалась к его твердой теплой спине, закрыла глаза и положила руку ему на грудь. Она слушала его сердцебиение, пока ее собственное постепенно не забилось в том же ритме. Их сердца бились в унисон, и они были близки друг с другом, насколько это возможно.

Прежде она не осознавала, что искала иной способ, другой путь к победе. Теперь же она знала, что никакого иного пути нет, что им придется провести церемонию, спуститься к озерам, а после отдаться тьме смерти.

Ржавый знал значение добровольной жертвы. Он предположил, что если он пойдет в Ауример, если предложит себя (не будучи ни Линберном, ни чародеем, ни источником, ни частью кучки мятежников, ненавидящих Роба), то Роб решит, что равноденствие уже почти на носу, и вожделенная жертва ознаменует его уверенную победу. Ржавый сделал это, чтобы спасти братьев Кэми. Он сделал это, чтобы быть уверенным, — никто больше не погибнет, защищая их, чтобы Кэми, Эш и Джаред выжили, чтобы они провели церемонию и спасли город.

Ржавый воспользовался этой ужасающей возможностью; он сделал ставку, прекрасно осознавая, что на кону его жизнь. Ему было неважно, выиграет он или проиграет. Он уплатил свою цену. Кэми не могла его подвести. Он вверил ей все, что имел.

Кэми положила голову на плечо Джареда, опустив щеку на его заношенную кожаную куртку. Она опустилась в круг его объятий и плакала. Она плакала и плакала, горюя по Ржавому, Анджеле, по себе, по всему тому, что они потеряли. Она плакала по любви и новой неизвестной тьме, что их поджидала.

 

Глава Двадцатая

Возвращение домой

Холли открыла дверь в комнату брата Бена, чтобы посмотреть, как там Анджела. Она делала это снова и снова, как нервный повар, проверяющий свой ужин в духовке.

Ей показалось, что скрип двери прозвучал ужасно громко. Девушка не знала, чего она ожидала, но разволновалась, когда увидела, как свет из коридора упал на белые простыни и подушку, и Анджела открыла глаза.

Они ненадолго уставились друг на друга.

— Прости, если побеспокоила тебя, — кротко произнесла Холли. — Я хотела побыть здесь на случай, если тебе что-нибудь понадобится, или тебе понадобилась бы помощь.

Это прозвучало неуверенно и по-дурацки даже для Холли, но Анджела удостоила ее долгим взглядом. Потом она кивнула и предприняла явную попытку улыбнуться. Улыбка померцала на ее губах и исчезла, но усилие было настоящим. Холли отпустила дверную ручку и прошла вперед, чтобы усесться в ногах кровати.

— Спасибо, — медленно проговорила Анджела. — Ты хорошая подруга.

Анджела выпуталась из простыней и сползла к краю кровати. Даже склонившись под тяжестью горя, Энджи не растеряла присущего ей изящества.

Холли подумалось: «А что, если я хочу быть тебе больше, чем просто подругой?» С одной стороны, мысль несвоевременная, но с другой, иного времени может и не представится. До дня весеннего равноденствия остались только день да ночь. Возможно, Анджеле хотелось бы узнать об этом прямо сейчас. Анджела заслуживала знать, даже в такое время, что есть кто-то, кто переживает за нее больше всех.

Холли рискнула взглянуть на Анджелу. Та выглядела уставшей и потрепанной, но мягче, чем обычно, словно нуждалась в чьей-либо заботе. Рука Холли осторожно проползла по покрывалам и дотронулась до руки Анджелы, та опустила взгляд на их касающиеся руки и переплела свои пальцы с ее. Холли затаила дыхание и начала решительно действовать.

Она подалась вперед, а Анджела ударила ее в ответ, да так сильно, что Холли ушиблась о спинку кровати. Холли потерла больно ушибленное предплечье и непонимающе уставилась на Анджелу. Лицо Анджелы излучало ледяное спокойствие.

— Больше даже не пытайся, — сказала Анджела. — Я не хочу вот так. Думаешь, что от этого мне может стать лучше? Умерь свое эго, твоя жалость оскорбительна.

— Я не хотела оскорбить тебя… у меня и в мыслях не было.

— Мне все равно, что ты там хотела, — сказала Анджела. — Все, что мне нужно от тебя, чтобы ты ушла.

Холли покинула комнату.

В коридоре она встретила совершенно растерянного мистера Глэсса. Он не знал, что делать — идти к Кэми, к мальчикам или к Энджи за дверью. Когда он увидел ее, его теплые глаза посветлели и смягчились. Холли была поражена, что у него остались чувства и для нее. Хотя, скорее всего, она просто выглядела очень жалкой.

— О, малышка, — сказал он.

Холли взмахнула рукой, словно он напал на нее, а не успокаивал.

— Не нужно меня жалеть, — сказала она шепотом. — Не нужна мне ничья помощь. Это Анджеле она нужна, а я не знаю, как ей помочь.

— Никто не знает, как помочь в такой период, — сказал Джон Глэсс. — Никто даже не знает, как жить дальше. И все же каким-то образом нам это удается. Всегда.

Холли ничего на это не ответила, только покачала головой.

— Можешь сделать мне одолжение? — спросил мистер Глэсс. Ошарашенная Холли заморгала, а он продолжил: — Присмотришь за мальчиками для меня? А я посижу немного с Анджелой.

Он посмотрел на Холли так же, как на нее смотрели порой добрые преподаватели, когда она сдавала им домашнее задание и знала, что справилась с ним хорошо и ждала поблизости, чтобы услышать, как они подтвердят это. Холли вновь почувствовала себя несчастной. Ей было семнадцать, кто-то уже погиб, а она все надеется, что кто-то из взрослых ее похвалит.

— Ты смелая девочка, — произнес мистер Глэсс, и Холли поняла, что готова на все ради него.

Им пришлось поставить две кровати в кладовку — маленькую комнатку без окон. Она предназначалась для того, чтобы сберечь мальчиков и спрятать ото всех, но стоило Холли туда попасть, как у нее возникло ощущение, что она оказалась в тюрьме с белыми стенами.

Томо сидел на стуле с книгой комиксов на коленках. Он улыбнулся, когда дверь открылась, и хотя на его щеках застыли слезы, похоже, с ним все было в порядке. Он просто был очень рад ее видеть.

С Теном было иначе. Тен сидел на краю кровати, напряженный, словно натянутая тетива. Холли никогда не считала, что хорошо умеет ладить с детьми. Она чувствовала себя с ними неуютно, но не успела опомниться, как уже обнимала Тена.

Вернее, она старалась обернуть ребенка руками. Он сопротивлялся, буравя девушку взглядом, словно она нападала на него, медленно и намеренно причиняя ему боль.

— Тебе чем-нибудь помочь?

Тен ответил:

— Да. Я хочу наказать их. Плохие люди должны быть наказаны. Я знаю, что я… источник. А ты — чародей, ведь так?

Холли показалось, будто он обвинял ее, что-то такое было в глазах этого маленького мальчика.

— Верно, но пока не очень умелый, — ответила она.

Холли заметила, что по какой-то причине ее некомпетентность, похоже, успокоила Тена. Его напряженная спина под ее рукой чуть расслабилась, хотя он все еще держался отстраненно, не позволяя ей по-настоящему обнять себя.

— Ничего страшного. Ты станешь лучше, как только у тебя появится источник. Если ты пообещаешь защищать всех, то я буду твоим источником, — процедил Тен сквозь зубы.

У Холли засосало под ложечкой. Идея была настолько близка к тому, с чем Кэми боролась. Это было ужасно, но от вида Тена Холли было еще хуже. Посеревший, словно присыпанный пеплом, он дрожал, будто его тащили к столбу, чтобы привязать и сжечь.

— Я не могу этого сделать, — тихо сказала Холли. — Ты возненавидишь это.

— Но тогда еще кто-нибудь погибнет, — возразил Тен, — и неважно, возненавижу я это или нет. Ржавый мертв. И мама погибла. Их не вернуть.

Томо неожиданно взвыл, подобно сирене.

— Мамы нет! Ее больше нет! А папа сказал, что с ней все будет хорошо.

— Ты ребенок и не понимаешь! — отрезал Тен. — А я понимаю! У папы и Анджелы нет магии! Кто-то может их убить. И та тетя, ну, Линберн, ей нравится наш папа, но не нравится Анджела. Ты же не хочешь, чтобы с Анджелой случилось что-то плохое, да?

Холли чувствовала себя под его взглядом так, будто ее не просто обвиняли, а нападали на нее. Его глаза видели слишком многое, умудренные не по годам. Кэми всегда описывала Тена застенчивым, тихим и милым. Холли не знала, каким он был прежде, прежде чем люди начали умирать, и весь мир вокруг него переменился, но теперь он не казался милым. Может быть, он был дрожащим ребенком, но проницательным и холодным.

— Нет, — прошептала Холли. — Прости, но я все равно не могу на это пойти. Не сейчас.

— А потом? — Его голос был непреклонен. — Если необходимость будет острой-преострой, если не останется другого выхода? Поклянись, что сделаешь это.

Холли сглотнула.

— Клянусь.

— Отлично, — сказал Тен.

Возможно, он был рад избавиться от необходимости немедленно лишиться души, но не показал этого. Он выскользнул из ее рук, лег на кровать лицом к стене и замер.

— Извини, но я не хочу быть твоим источником, — сказал Томо, попинывая ножки стульев. Он, похоже, успокоился, стоило только брату перестать противоречить ему по поводу состояния их мамы. — Ты мне нравишься такая.

— Спасибо, — сказала Холли. — Я понимаю. Порой, ты просто чувствуешь иначе.

Оказалось, что она в состоянии улыбнуться ему. Хотя ее улыбка больше походила на печальную усмешку. Отвергнута восьмилетним ребенком — совершенно в духе сегодняшнего дня Холли.

— Эш мог бы стать моим чародеем, если бы захотел. Этот вариант мне нравится больше всего. — Томо выглядел задумчивым. — Но он, кажись, чародей Кэми, как и тот, другой… ну, ты знаешь, с покореженным лицом.

— Не смей так говорить о Джареде! — взвилась Холли.

Томо закатил глаза и пожал плечами, дескать, как скажешь.

— Кэми, кажется, ужасно переживает из-за этой парочки. Она ответственная и замороченная, потому что старшая, и не может по-настоящему порадоваться. Не то что я. Как по мне, это могло быть бы очень прикольно.

— Не думаю, что есть хоть что-то прикольное в связи с чародеями, — тихо проговорил Тен.

Повисла долгая тишина.

— Ты точно знаешь, что Ржавый не вернется? — спросил Томо. — Точно-преточно? Может, кто-то что-то не так понял?

Когда он перелистывал страницы комиксов, его рука дернулась и помяла страницы, но ни один мускул на его лице не дрогнул. Он заметил, что Холли наблюдала за ним, поэтому вновь усмехнулся.

Холли и правда не считала, что в ней заложена какая-то особенная нежность к детям, но она посмотрела на Томо, такого сознательно легкомысленного, а потом на отстраненного, израненного Тена, свернувшегося калачиком на кровати, готового совершить нечто, ужасающее его. Она вдруг поняла, почему кто-то может пойти на все, чтобы защитить их. Она поняла мотивы поступка Ржавого.

Кэми легла и даже немного поспала, выжатая, как лимон, слезами, до тех пор, пока отчаяние и истощение не слились в одно целое. Она все еще лежала в постели, когда почувствовала, как ракушка в ее кармане ожила.

Она мысленно позвала Эша.

«Приходи сейчас же, — сказала она, — и Джареда прихвати. Речь о твоей маме».

Кэми соскочила на пол и уселась на колени рядом с кроватью. Она положила ракушку на белое покрывала и стала ждать. В комнату вошли Эш и Джаред и уселись по обе стороны от нее. Из ракушки раздался спокойный уверенный голос Роба Линберна, голос опытного политика, и эхом разнесся по комнате.

— Я прекрасно понимаю причину твоего сомнения во мне, — сказал Роб. — Были ведь Розалинда и Клэр Глэсс. Ты, должно быть, ревновала.

— Это тебя-то? — Ее голос был тверд. Его предположение даже почти развеселило ее.

— Ну, может, не к родной сестре, — сказал Роб. — Ты всегда была так трогательно верна своей семье, но…

— К жене Джона? — спросила Лиллиан, ее скептицизм был глубже океана. — С чего бы ей вообще удостаивать тебя взглядом? Разве вы были знакомы? Что-то я не заметила. Да и мне это безразлично. Меня никогда не интересовало ни твое поведение, ни ее. Полагаю, ты решил, что всякая красавица в этом городе должна пасть ниц перед тобой, потому что ты же у нас хозяин усадьбы.

— Она была очень красивой, куда красивее тебя, — сказал Роб.

Лиллиан рассмеялась.

— Уверена, из нее вышло отличное украшение городской площади, — сказала она, и Кэми почувствовала дурноту из-за того, с какой легкостью Лиллиан обронила эти жестокие слова. Кэми даже возненавидела женщину на какое-то мгновение. — Сама мысль, что мне есть дело до ее внешних данных, так же нелепа, как и то, что я стала бы ревновать к твоим пассиям. Не стесняйся, можешь волочиться за каждой неудачницей, которую встретишь на улице. Мне все равно. Ты мне не нужен. И никогда не был нужен.

— Подойди, Лиллиан, — сказал Роб.

В его голосе была слышна теплота, почти радушие. Если бы Кэми попросили сделать предположение, то она ответила бы, что он, скорее всего, протягивает к Лиллиан руки.

— Игра почти закончилась. Я победил — ты проиграла, но я поделюсь своей победой с тобой. Ты никогда не лебезила передо мной, как другие женщины, наверное, они решили, что понравились бы мне больше, если бы унизились. Ты же никогда ничего подобного не делала. Что верно, то верно. Ты просто приходила и требовала свое, как ты считала, по праву. Наверное, поэтому я и хотел тебе больше всех на свете. Наверное, именно благодаря твоему каменному упрямству и несгибаемой силе воли, как у закаленной стали, я никогда не любил ни одну женщину так же сильно, как тебя.

— Ах, вот как ты, оказывается, выражаешь свою любовь? — медленно проговорила Лиллиан. Казалось, она даже удивилась и спросила, скорее поддавшись этому порыву удивления, нежели желая услышать ответ.

— А разве тебя возможно любить иначе, кроме как совершенно безнадежно? — спросил Роб. — Ты — все для меня, и я сделал все, чтобы обладать тобой.

— Я не создана, чтобы быть чьей-то собственностью. Нет… этим бы я оказала медвежью услугу кому бы то ни было. Собака прибегает по первому зову хозяина, сокол возвращается к заботливым рукам и колпачку на голову, птица в клетке заливается песней, стоит только в коридоре раздаться чьим-то шагам. Всем нужна любовь. А ты говоришь так, будто я некая драгоценность, переходящая из рук в руки. Это оскорбительно.

— Идти на все ради тебя? Считать тебя бесценной настолько, чтобы быть готовым совершить любой грех?

— Да! — сказала Лиллиан.

Тишина.

— Что ж, — снисходительно произнес Роб. — Женщины ведь никогда не признаются, что они счастливы, не так ли? Все-то им чего-то не хватает. Нет такого комплимента, который оказался бы достаточно хорош.

— Убирайся и оставь в покое мой город и моих сыновей, — сказала Лиллиан. — Если хочешь, я могу уйти с тобой. Я сочту это достойным комплиментом.

— Не переживай, Лиллиан. Нашим сыновьям будет хорошо с нами, — заверил ее Роб. — По-моему, это отличный знак для примирения — раз ты можешь принять моего мальчика Джареда, как своего сына. Это показывает, что ты любишь меня, что бы ты там себе не думала, несмотря на ущемленную гордость и характер.

— Мне прекрасно известно, кого я люблю, — ответила Лиллиан.

— Ни один мужчина никогда не любил так женщину, как я люблю тебя. Я предоставлю тебе тысячи доказательств этой любви. Я отдам годы своей жизни тебе, приостановив свои планы мести. Все, ради тебя. Не только ради сохранения наших ножей, но и ради тебя, потому что ты хотела найти свою сестру. Я отверг ее ради тебя. Я убил Эдмунда Прескотта ради тебя.

Роб больше не походил на политика, теперь он был скорее героем из пьесы Шекспира, человеком, который жил в окружении ярких цветов, созданием красного и золотого. Он просто притворялся нормальным человеком. Это была его маска. И хотя Кэми уже некоторое время было это известно, она не понимала до конца, что же скрывается за этой маской. Похоже, мания величия, и он был самым безумным из Линбернов.

— Очень лестно, — сказала Лиллиан сухим, как выбеленные кости в пустыне, голосом. — Полагаю, твое желание обладать мною, не имело никакого отношения к желанию завладеть Ауримером.

— Именно. Мне нужна была только ты. Разве ты еще не поняла этого, любимая? Я ненавижу Ауример. Ненавижу Разочарованный Дол. Я собираюсь все это уничтожить.

Повисла тишина. Кэми посмотрела на Джареда. Он был прав, когда говорил, что Роб что-то планирует. И он был прав, когда сказал, что они к этому не были готовы.

Кэми не знала, о чем думают остальные, но она чувствовала, что находилась всего в нескольких шагах от неизбежного вывода: исходя из того, как Лиллиан говорила о бессмертии (ради этого придется убить несколько сотен, и Разочарованный Дол превратится в источник силы для последующих поколений чародеев), каким образом Роб заполучил свои силы и как он жаждал отмщения. Но его отмщение заключалось не в обладании Ауримером: настоящее отмщение не заканчивалось на Линберне в своей усадьбе с видом на город до скончания времен. Робу Линберну плевать было на наследие Линбернов. Он хотел уйти, смеясь.

Еще одна жертва. И я даю слово Линберна из Ауримера, что в Разочарованном Доле воцарится мир.

Как он, должно быть, смеялся, думая о том, каким образом он сдержит это обещание.

Но сейчас ему было не до смеха. Его голос звучал очень пафосно.

— Твои родители были моими злейшими врагами, а ты всегда была полна решимости следовать их примеру, чтобы пройти тот же путь обывательской слепоты. Вот ведь злая ирония судьбы, что я полюбил тебя и поставил превыше всех. Это было так мучительно для меня.

— Очень романтично, — сказала Лиллиан, голос которой сейчас напоминал треск сухих веток в руках, — престарелый Ромео и Джульетта, мечтающая о разводе.

— Настало время, чтобы перестать мучить друг друга. Лиллиан, подумай и ты поймешь, что мы слеплены из одного теста. Просто я это понял давно. Я вижу великое будущее для нас обоих, для наших детей. Ты и представить себе этого не могла в своих убогих мечтах об этом холодном доме и жалком городишке. Зачем прозябать в этом захолустье? В Лондоне, Гонконге и Берлине тоже живут чародеи. Не то отребье, с которым мы знакомы, что плутает в отчаянии, уж они-то вряд ли достойны звания чародея, а настоящие аристократы волшебства, обладатели истинного могущества. Уж они знают, как забрать силу у источника, не давая этому источнику подчинить себя. Они знают, что не обладающие магией — всего лишь стадо, которое можно и нужно использовать и выбрасывать. Это тебе не домашние любимцы, которых холят и лелеют. Мы могли бы присоединиться к ним, стать частью истинной элиты, вместо того, чтобы гнить здесь, в этом старом доме, претендуя на власть над сбродом, который с каждым годом все меньше и меньше уважает нас и не заслуживает ни того чтобы его осыпали милостями, ни того, чтобы ему даровали милосердие. Мы могли бы быть бессмертными. Мы могли бы стать выдающимися.

— И каким же образом мы достигнем подобных чудес?

— Горожане отдали мне свои знаки подчинения, — сказал Роб. — Я получил добровольную жертву на день весеннего равноденствия. Грядет новолуние и скоро у меня будет достаточно сил, чтобы охватить разумом весь город, как это сделали однажды Элинор и Энн Линберн. Я сожму его в ладони и раздавлю. Гибель целого города, конец старой жизни даст мне достаточно сил, чтобы ознаменовать золотой век.

— Понятно, — сказала Лиллиан. — А я должна поверить, что это все затевается ради нашего блага, и это не имеет ничего общего с тем, что ты ненавидел моих родителей? Ненавидел настолько, что не остановил их, когда они решились на убийство твоих родителей? Я должна притворяться, что это не имеет ничего общего с местью?

— Не говори об этом, как о чем-то благородном. Твои родители убили моих, восстав против себе подобных, украли мою жизнь, заявив, что проявили милосердие, — пробормотал Роб. — Да, я ненавижу этот город за то, что он оказался для твоих родителей важнее, чем собственная кровь. Я ненавидел твою семью, и я хочу блестящее наследие Линбернов, которое они так пестовали. Это все связано с местью.

Как же они раньше этого не поняли. Все же было так просто. Всем была известна история Роба, как и его родителей. Как они убили ради магических сил, и как родители Лиллиан спустились из Ауримера и сразились с собственными кузенами, но пощадили ребенка. Роб рассказал им. Никто не знал, каким был исход игры. Они уже почти догадались, размышляя над мотивами Роба и его окончательным планом, над его ненавистью к Разочарованному Долу, но Кэми полагала, что у них в головах всегда имелся образ злого повелителя, помешанного на власти. Но сила повелителя означает возможность разрушения — тьма в сердце правящего. Это означало, что у вас была власть над жизнью и смертью простого люда по праву сильного.

Лиллиан ничего не сказала в ответ на страстные речи Роба о ненависти и мести. Роб снова заговорил, его голос был приглушенным и нетерпеливым, уговаривающим. Кэми поняла, что он был из тех, кто считал молчание женщины обнадеживающим признаком.

— Вот видишь, дорогая, как я люблю тебя? Эти мелкие людишки посмели мечтать о ненависти, играть с огнем, способным обратить само солнце в пепел. Мои враги — это пыль, но, несмотря на это, я до сих пор их презираю. Все их мечты обратятся в прах, иначе моя месть не будет полной. Нет ничего сильнее моей ненависти, за исключением моей любви. Я бы мог отомстить и положить тебя в землю рядом с твоей семьей, как и весь твой драгоценный городишко, но я не хочу этого. Я хочу, чтобы ты была со мной, на моей стороне. Моя любовь спасла тебе жизнь. Моя любовь возвеличит тебя, ибо величие — есть мое предназначение, и я разделю его с тобой. Без тебя мое величие будет не полным. Ни одна женщина не была так значима для меня, как ты.

— Розалинда была для меня очень значима! — вспылила Лиллиан. — А чего ради мне будет интересна твоя точка зрения, когда ты наглым образом не считаешься с моей? Твоя любовь, твои обиды… важно только то, что касается тебя?

Положение было явно отчаянным: Лиллиан Линберн говорила это тому, кто испытывал куда больше сочувствия.

— По-моему, я ясно дал понять, почему мои претензии первостепенны, — холодно произнес Роб. — Я очень четко дал понять, что я превосхожу прочих. Время угождать твоим прихотям закончилось. Все, что я сделал — это ради твоего блага. Тебе пора это принять, и принять меня в качестве своего господина. Настало время тебе подчиниться.

— И я это сделаю, — неожиданно согласилась Лиллиан.

Даже Роб, похоже, удивился этому. Он умолк.

Лиллиан продолжила:

— Разве у меня есть выбор? Я сказала, что знаю, кого люблю. Я люблю своих сыновей. Ты сказал, что мне не безразлична власть, и ты был прав. Я не дура. Я вижу, что теперь вся власть у тебя. Я понимаю, что ничего не могу сделать, чтобы остановить тебя, единственное, что мне остается, — это надеяться, что ты сохранишь жизнь мне и тем, кого я люблю.

Роб прошептал:

— Я готов дать тебе еще больше. Мы будем жить вечно с нашими сыновьями. Я награжу тебя силой. Я сделаю тебя богиней среди женщин.

— Любопытно, — медленно проговорила Лиллиан.

Кэми услышала четкий и резкий стук ее каблуков по камню. Она услышала, как Роб шумно втянул ноздрями воздух.

— Предположим, я сказала бы тебе, что никогда тебя не любила. И никогда не полюблю. Что я доверяла тебе настолько, чтобы считать тебя достойным того, чтобы быть рядом со мной, и что я больше всего сожалею о том, что ты мог остаться с моей сестрой или с моими сыновьями. Я никогда тебя не прощу за смерти по твоей вине, и я буду ненавидеть тебя до тех пор, пока моря не обратятся в пустыни, если ты уничтожишь этот город. И я никогда добровольно не коснусь тебя, и мне будет ненавистно каждое твое прикосновение ко мне. Но я останусь с тобой, и буду верить в тебя, потому что мои сыновья — заложники моего хорошего поведения. Что бы ты сказал на это? Ты отпустишь меня, если я захочу? Или будешь держать взаперти?

— Я бы хотел, чтобы ты осталась со мной, — сказал Роб, — навсегда.

Кэми услышала негромкий звук поцелуя. Она, как и Джаред, сидевший рядом, резко отвернулись, словно таким образом могли перестать это слышать. Кэми чувствовала, беспомощность и страдание Эша. Она потянулась и взяла Эша за руку.

— Что ж, — прошептала Лиллиан, — теперь я убедилась окончательно, что в твоей любви нет ни капли милосердия.

А потом раздался треск, словно та далекая комната была из фарфора, который раскололся на части. Кэми поняла, что Лиллиан раздавила ракушку в кармане, прежде чем они смогли еще что-либо услышать.

Теперь они знали, в чем состоял план Роба. Они услышали достаточно.

Они знали, что придется сделать все возможное, чтобы остановить его.

 

Глава Двадцать Первая

Девушка-репортер

В последний день перед весенним равноденствием, они спрятались в доме Прескоттов, как кролики в норе. Даже мальчики были спокойными, то ли от страха, то или просто притихли, чтобы лишний раз не тревожить Анджелу.

Из всех, Джон был единственным наиболее активным, и наиболее взволнованным. Он мерил шагами комнату, пребывая в состоянии беспомощности. Кэми хотелось бы, чтобы он чувствовал себя лучше. Она представляла, каково это, остаться единственным взрослым, наверняка он думал, что должен быть в состоянии все исправить. Она знала, что он винит себя в судьбе их мамы и Ржавого. Она знала, что он бы решил все за нее, если бы смог.

Ее отец всегда был молодым, веселым мужчиной. Она никогда не верила в него столь безоговорочно, как это делали мальчики. Теперь она понимала лучше, чем когда-либо, что можно хотеть сделать все правильно, стараться из последних сил и потерпеть поражение. Она смотрела, как он шагает туда-сюда, на его усталое лицо, на морщины, которых еще не было до наступления зимы, и любила его больше, чем прежде.

Колокола в реке вновь зазвонили, отмеряя часы, эхо их перезвона заполнило поля. Колокола плакали по городу, и этот отчаянный плач стоял у Кэми в ушах. В ночи не было иных звуков, пока вдруг не раздался стук в дверь. Папа схватил Томо и прижал его к себе.

Дверь в гостиную была открыта. Длинный коридор хорошо просматривался. Входная дверь распахнулась. В дверном проеме стояла Лиллиан Линберн.

— Я пришла сразу же, как только он уснул, — сказала она.

Джаред и Эш неожиданно повскакивали со своих мест и бросились со всех ног к ней. Эш, добравшись первым до нее, сгреб Лиллиан в объятья. Джаред в нерешительности отпрянул. Лиллиан сама схватила его и притянула к себе. Она обняла их головы и прижала к своим плечам.

— Я пошла с Робом, чтобы узнать о его планах и спасти ваши жизни, — объяснила Лиллиан. — но я должна была вернуться. Я боялась, что вы не услышите сообщение, что я вам отправила, и решите, что я перешла на его сторону.

— Да мы ничего подобного и не думали, — сказал Джон. — Возможно, это ускользнуло от твоего внимания, Лавиния, но ведь ты не то чтобы очень проницательный человек.

— И мы все слышали, — добавила Кэми. — Спасибо. Приятно было узнать.

— Приятно узнать, что этот мерзавец собирается стереть наш город с лица земли? — спросила Лиллиан.

Кэми, мягко говоря, удивилась — она ожидала, что Лиллиан скажет «мой город».

— Да, — ответила Кэми. — Раз он собирается это сделать, лучше быть в курсе. Я всегда считала, что знание лучше неведения.

Даже если это означало, что вам придется кого-то остановить или умереть при попытке это сделать.

Вот почему она изначально захотела стать журналисткой: ей хотелось быть похожей на выдающихся деятелей прошлого, черпающих силы в словах. Она хотела быть похожей на Нелли Блай, которая притворилась душевнобольной, и раскрыла правду о том, что творилось за дверьми психиатрических больниц более сотни лет назад, или на Глорию Стайнем, или на Нэнси Уэйк. Она изучала биографии таких женщин. Она была так счастлива, когда нашла фотографию женщины по имени Комако Кимура, выступающей за избирательные права женщин, и прочла о том, как она начала издавать журнал под названием «Обновленная настоящая женщина». Ей нравилась идея распространения правды, подобно огню, когда одна зажженная свеча помогала зажечь другую, пока весь мир не оживал, и можно было все разглядеть ясно и четко.

«Ты уже знаешь, как хочешь провести сегодняшний вечер?» — спросил Эш, а раз он решил задать вопрос, воспользовавшись их ментальной связью, Кэми поняла, какой вопрос он на самом деле хотел задать: Ты знаешь, как хочешь провести наш последний вечер?

Кэми перевела взгляд с Эша на Анджелу, потом на Джареда, на Лиллиан и следом на свою семью.

— Да, — сказала она вслух, невзирая на то, что никто не слышал вопрос Эша. — Мне кажется, знаю.

ПАДЕНИЕ ДОМА АУРИМЕРОВ

автор Кэми Глэсс.

Теперь я знаю историю Разочарованного Дола.

Всем известно, что Линберны пришли сюда и создали этот город, потому что это было идеальное место для магии. Они призвали других чародеев и их семьи в помощь, чтобы те служили им. Пришло также много людей без магии, воззвавших к силе Линбернов, возжелавших поселиться в процветающем городе. Люди хотели жить в мире и согласии, на плодородной земле. Они считали, что одна жертва из числа горожан — справедливая плата в обмен на защиту и благоденствие, что предлагали Линберны. Даже когда Линберны ушли, мы продолжали говорить «вот вернутся Линберны», словно без них не было жизни, словно их власть над нами была такой же неизбежной, как смена времен года.

И с тех времен, по сию пору Линберны правили нами. Я упорно работала, чтобы узнать правду, скрытую в самом сердце города, и вот, что обнаружила. Магия и хозяева. И вот, о чем я хочу вас спросить сейчас: Вы верите их истории? Вы верите, что ваш город был создан Линбернами, что вы порождение Линбернов, что вы и ваш кров — всего лишь их творение?

Никола Прендергаст погибла первой, а Ржавый Монтгомери — последним. Крис Фэйрчайлд, братья Хоуп, мисс Доллард, Ингрид Томпсон. Сколько смертей ради Линбернов. Когда-то они писали в своих книгах, что ни одна жертва не будет забыта, но они были забыты, стали восприниматься, как должное.

Наши жизни гораздо ценнее.

Роб Линберн убил Ржавого за день до весеннего равноденствия, и у него теперь больше сил, чем было у любого Линберна на нашем веку. Он собирается воспользоваться новоприобретенной силой, чтобы уничтожить этот город, потому что считает, что ваши жизни принадлежат ему.

Весь город знал Ржавого. Он умер, чтобы защитить детей. Он учил женщин защищаться. Неужели его жизнь не имела никакой ценности только потому, что у него не было магии, а его семья была из приезжих? Помните его?

А помните еще кое-что? Возможно, вы стояли рядом, когда проливалась кровь, когда шли бои. Возможно, тогда вы испугались и чувствовали, что упустили свой шанс. Возможно, вы чувствовали, что поддались слабости; возможно, вы вините себя в пролитой крови.

Но что-то никак не припоминается, чтобы вы боялись раньше. Вспомните еще кое-что о себе. Вспомните самое лучшее о себе: вспомните, что вам приносит радость и счастье, какими деяниями вы больше всего гордитесь. Если вы потеряли кого-то, позавчера или двадцать лет назад, вспомните, за что вы их любили, и за что они любили вас.

Вы не обязаны мне верить, как и не обязаны верить Линбернам. Я призываю вас поверить в себя, в то лучшее, что в вас есть. Поверить, что ни у кого нет права распоряжаться вашей жизнью, и никогда не было.

Это настоящая тайна сердца Разочарованного Дола: истории, нашептанные за закрытыми дверьми — ложь. Линберны не защищают нас тем, что терроризируют и требуют верности. Если у кого-то есть силы и желание защитить вас, они просто должны это делать, не требуя ничего взамен. Вы ничего им не должны. Любой, кто когда-либо говорил вам, что у Линбернов есть право править городом, распространяет ложь, придуманную Линбернами. Они придумали предлог, чтобы брать то, что им хотелось. Именно ложь, потому что они не хотят отказываться от власти над вами. Им приходилось лгать. Они не могли позволить правде выйти наружу. Вы — не порождение их сил. Вы ничего не потеряете, если они уйдут. Вы уже жили без них, и сможете жить без них и далее.

Вам необязательно следовать за Робом Линберном. Вам необязательно следовать и за Лиллиан Линберн. Не имеет значения, добрые ваши хозяева или злые, потому что и в том и другом случае, они пытаются владеть вами, а у них нет на это прав. Будучи свободными, вы бы выбрали это по доброй воле? Так действуйте! Вы свободны!

Это справедливо внутри и за пределами нашего города. Другие люди будут пытаться украсть то, что принадлежит вам. Не позволяйте им этого. Всегда боритесь. Я не верю, что наши права можно было забрать у нас навсегда.

У каждого города в Англии своя история, и наша история может измениться.

Кэми прочитала статью вслух семье и друзьям, когда они стояли вместе в кабинете 31Б, в офисе газеты Кэми, вломившись в школу с помощью магии.

— Ах, как же моя малышка умеет обращаться со словами. Любо-дорого слушать, — высказался Джон. — Ты зря растрачиваешь свой талант на журналистику, тебе бы сценарии к компьютерным играм писать.

— Мне не нравится название, — сказала Лиллиан, явно подразумевая (и Кэми это отлично чувствовала), что название следует заменить. Лиллиан еще и здесь распоряжалась.

Кэми порой прислушивалась к ее предложениям, но она ни за что не подчинялась приказам и не позволяла Лиллиан влиять на свою писательскую деятельность. Это была как раз одна из тех вещей, которая принадлежала только ей.

Она повернулась к Лиллиан, посмотрела ей прямо в глаза и холодно произнесла:

— А мне плевать, нравится вам или нет.

— Мне нравится, — сказал Джаред, сидя на корточках и делая копии, пока остальные переговаривались у него над головой.

Его тетя фыркнула.

— Тебе нравится низменное и все, что предполагает хаос.

Джаред осклабился, не обращая внимания на свой шрам. В его бледных глазах плясал огонек сумасбродства.

— Я и есть хаос.

Лиллиан не стала спорить. Она взъерошила ему волосы, пальцы задержались на мгновение, поиграв с кончиками его волос. Ее прикосновение было наполнено светом любви.

Они все согласились провести ночь за распространением копий газеты, которую засовывали в каждую дверь в городе. Кэми знала, что Лиллиан пошла на это, лишь бы угодить своим мальчикам, и никто не стал спорить с ней, понимая, что ждет их завтра. Раз она решилась умереть завтра утром ради них, то сегодня они сделают для нее эту малость.

Они шли группами. Лиллиан настояла, чтобы Эш и Джаред остались с ней. Отца Кэми попросила пойти с Холли, чтобы она могла остаться с Анджелой. Ей не хотелось оставлять Анджелу, пока не придется из-за церемонии. Сама мысль о смерти больше всего пугала тем, что Анджела останется одна.

Но, по крайней мере, Кэми могла попытаться сделать то, что Анджела хотела. Она могла попытаться наказать людей, отнявших у нее Ржавого.

Кэми с Анджелой обошли весь город, прикрепив статью к каждой двери. Анджела начала жаловаться после двух дверей и не замолкала, пока они не закончили. Хотя, когда они закончили и зашагали в темноте мимо последнего дома в переулке Призрачной Церкви, Анджела сказала:

— Помнишь то время, когда ты попросила меня выпускать школьную газету вместе с тобой?

— Насколько я помню, — сказала Кэми слегка печально, — я не так много у тебя просила.

— Я ведь могла сказать «нет», — продолжила Анджела. — Вообще-то, я скорее эксперт в этом. «Хочешь с нами?» — говорят парни, и я отвечаю: «Чего? Нет. Я предпочту мариновать свои глазные яблоки в лимонном соке». «Ты вообще в курсе, что встаешь в три часа дня?» Нет. «Может, улыбнешься мне?» Нет. «А ты можешь вести себя не так стервозно?» Нет. Если ты редко слышала от меня «нет», то на это была причина. Я хотела сказать нет всему миру, кроме тебя. Дурацкие чародеи появились бы и без газеты, они бы… сделали то, что сделали, но благодаря твоей газете, мы подружились с Холли, и одержали победу над Эшем. И нам пришлось орать на людей, а я такое люблю.

Анджела уставилась на площадь Призрачной Церкви. Луна висела низко, запутавшись в ветвях деревьев, словно уличный фонарь подвесили на одну из веток. И кто-то запустил в него булыжником, пролив лунную дорожку, которую луна разворачивала по поверхности воды на обычно темную улицу.

— Наверное, я хочу сказать этим спасибо. Спасибо, что заставляешь меня делать с тобой твою тупую газету.

— Спасибо, что делаешь ее со мной, — сказала Кэми, утыкаясь подбородком Анджеле в плечо. — За каждый шаг на этом пути.

— Да пожалуйста. Просто я знаю, как легко можно вляпаться, и не хочу, чтобы ты делала это в гордом одиночестве.

Хотя кое-что Кэми все-таки придется сделать без нее. Она сказала Анджеле, что встретится с ней в гостинице, и пересекла площадь.

Подойдя к маме, она коснулась ее каменной руки, толком не зная, — то ли она таким образом ее благословляла, то ли надеялась испросить благословение для себя. Она прошла дальше мимо заросших травой надгробий, с истертыми ветром словами на них, мимо ангелов и теней, пока не добралась до надгробия человека, который принадлежал ей когда-то.

Камень был прост, как и кандзи на нем. Кэми видела, как ее папа здесь плакал и бушевал этой зимой. Сейчас могилу окаймляли подснежники, и стояла такая тишина, что невозможно было представить, как кто-то мог разразиться здесь гневом. Кэми смотрела на надгробие, словно это было окно, в котором, если Кэми будет смотреть достаточно долго, могла появиться ее бабушка.

Ее собо была маленькой, темноволосой женщиной с открытым взглядом, уверенной и нетерпеливой, убежденной, что Кэми непременно попадет в беду, но при этом нисколько не сомневающейся, что внучка со всем справится. Кэми была любимицей у бабушки, как Тен был любимцем у папы, а Томо у мамы. Она вспомнила, как говорила Ржавому, что все ее мысли были другими, потому что она делилась ими с Джаредом, но Джаред не определял их. И она такая, какая есть, не только благодаря ему. Она сформировалась под воздействием другого человека, хотя ее бабушка и не думала, что вылепила внучку. Кэми надеялась, что бабушка гордилась бы ею.

Она закрыла глаза и попыталась вызвать силу из места, что создало ее.

— Обассан, — прошептала она, положив руку на холодный камень, залитый лунным светом, — пожелай мне удачи.

 

Глава Двадцать Вторая

Трое, любимых мною

Кэми проснулась на заре их последнего дня вместе с боем колоколов Элинор, слаженно распевавших об опасности. Небо было пасмурным, как и на протяжении двух дней со смерти Ржавого, и блестело жемчужной серостью.

Неожиданно для себя, ей удалось немного поспать.

Кэми, Джаред и Эш должны были провести церемонию в день весеннего равноденствия. По словам Элинор, она могла убить двоих из них.

И вот день весеннего равноденствия настал. Вот так просто.

Кэми вспомнила ясность глаз Ржавого, спокойствие его голоса, уверенность рук. Ей хотелось попрощаться с ним, как он попрощался с ней.

Анджела не дала сказать ей ни слова. Анджела просто обняла ее, неистово и крепко. Кэми прижалась сомкнутыми губами к плечу Анджелы. Как бы ей хотелось, чтобы Анджела не размыкала объятий, но, в конце концов, им пришлось отпустить друг друга.

Холли обняла ее следующей. Ее руки были теплыми и обволакивающими.

— Пригляди за Анджелой, — сказала Кэми ей на ухо. — И… спасибо тебе.

Холли улыбнулась. Ее глаза блестели от слез, но улыбка была как всегда светлой.

— За что?

— За то, что дружишь со мной, — сказала Кэми. — Ни больше, ни меньше. И у тебя это потрясающе получается.

Она отстранилась от Холли и увидела, как та повернулась к Джареду и душевно обняла его, услышав при этом замечание Анджелы:

— Я ограничусь простым дружеским кивком, — произнесла та, растягивая слова, обратившись к Эшу.

Папа стоял между Томо и Теном. Она остановилась и обняла Томо, который выглядел рассеянным, но с готовностью обнял ее в ответ.

— Удачи, — сказал он, часто моргая. Кэми пришло на ум, что он все еще ждет возвращения Ржавого. Она проглотила комок, вставший в горле, при мысли, что он точно так же будет ждать и ее возвращения.

— Спасибо, малыш, — сказала она.

Папа наклонился и смахнул с ее щеки слезу, о которой она даже не подозревала. Все, что он хотел сказать, было написано у него на лице. Чтобы она этого не делала, для этого наверняка есть другой способ.

— Я так тебя люблю, — сказал он. — И ни за что не отпустил бы, если бы безоговорочно не доверял тебе.

— А я не смогла бы уйти, если бы ты мне не доверял, — сказала Кэми.

Когда она попыталась обнять Тена, он не дался. Она хотела сказать, что вернется, но не хотела, чтобы он запомнил ее последние слова, потому что они были бы ложью. Она поцеловала его в щеку, хотя он и отвернулся, а потом выпрямилась и зашагала прочь. Времени было мало.

Кэми зашагала через поле к лесу, парни Линберны шли по обе стороны от нее. Она услышала топот маленьких ножек у себя за спиной. Они бежали отчаянно быстро, словно знали, что она не остановится ради них.

Но она остановилась. Кэми развернулась, рухнула на колени в высокую луговую траву, и Тен влетел в ее объятия. Он зарылся лицом в шею сестры, прижавшись очками к ее подбородку.

— Прости, — прошептал он.

— Тебе не за что просить прощения, — прошептала она в ответ. — Совершенно не за что.

Это была мелочь, славное маленькое благословение перед неизбежным. Кэми не могла думать о смерти, словно все уже было сделано. Она не могла думать о смерти, пока город не будет спасен.

Холли знала, что Кэми с парнями нужно было сыграть свою часть пьесы, а им — свою. Им пришлось оставить братьев Кэми в «Наводнении», Джону с Анджелой нужно было уехать. Холли точно знала, что требуется сделать.

В этот последний день могли явиться чародеи. Роб мог пожелать насладиться своим триумфом, а торжествующий Роб — это новые жертвы. Они не должны были этого допустить. Им придется их сдержать. Но чародеи стали не только сильнее, но и быстрее, чем были.

Холли все это понимала. И в их загоне было слишком много лошадей.

— А это вроде бы идея, — сказала Энджи.

Джон Глэсс перемахнул через забор и теперь приближался к лошади, выбранной каким-то странным методом «язнаюлошадей», или, исходя из силы блеска их лоснящихся шкур. Энджи обратила внимание, что Холли старательно держалась подальше от животных, поставив ногу на нижнюю перекладину забора.

Анджела недоуменно посмотрела на Холли:

— А я думала, ты фермерская девчонка.

Ее отец не держал на ферме лошадей. Конечно, Холли слышала разговоры о них, что за лошадь, какой масти, выносливая ли, вспыльчивая, энергичная. Но это были всего лишь разговоры. Холли кормила кур, доила коров, собирала шерсть. Что корова, что овца — животные спокойного нрава. Их не нужно было объезжать. До сего мгновения Холли не осознавала, насколько же она привязана к коровкам да овечкам.

— Я фермерская девчонка, — ответила Холли. — Лошадей перестали использовать на фермах, как только плуги и обозы заменили новомодными штуковинами под названием «автомобили» и «тракторы». И я не брала ни одного урока верховой езды.

Холли заметила, что на лице Энджи мелькнула тень неловкости и беспокойства. У Энджи редко появлялось такое выражение лица, потому что чаще всего она была невнимательна к чужим чувствам и не собиралась быть таковой. Холли замечала, что Энджи в этом мире волнует судьба только троих людей, и одного из этих троих уже не стало. Она так сильно любила Энджи еще и за то, что ей были не безразличны ее чувств, посреди всего этого хаоса, невзирая на то, что ей самой пришлось пережить.

— Ну-у-у, — сказала Энджи, помолчав, — если хочешь, я научу тебя как-нибудь, когда все закончится. И тебе не нужно садиться на лошадь сегодня. Поэтому нет никаких причин чего-либо опасаться. Не бойся.

Анджела не улыбнулась ей. Она вообще улыбалась нечасто. Сейчас ее лицо выглядело суровым и каким-то застывшим. Она казалась старше, и еще менее открытой счастью и надежде, но по-прежнему прекрасной. В ней был дух воина, человека, прошедшего сквозь огонь, и огонь, больше не смел ее тронуть. Для Энджи, наверное, не представляло труда не бояться. Казалось, ей вообще не был ведом страх.

— Подожди, — сказала Холли. — Подожди. Извини, но мне нужно кое-что тебе сказать.

Энджи замерла.

Холли стало дурно, точно так же, как когда она была ребенком и отчаянно боялась идти в школу. Поэтому она убедила себя, что ужасно больна и не могла побороть боль. Ей пришлось вырывать из себя слова, потому что откладывать больше было нельзя, скорее всего, это был ее последний шанс.

— Знаю, ты считаешь, что я просто сочувствую тебе, но это далеко не все, — сказала Холли. Она увидела, как Анджела вздрогнула, но Холли не остановилась: — Когда мы только познакомились, я подумала, что ты такая классная, и я хочу проводить с тобой все время, и я не понимала, что это означало. Мне потребовалось много времени, чтобы понять тебя, а как только у меня это получилось, я не знала, что же мне делать. Я знаю, что предложение «давай-я-тебя-помассирую» было странным и, наверное, даже противным. Я не знаю, как к этому подойти, ну когда ты с девушкой, или когда чувствуешь важность отношений. Я знаю, что делаю все неправильно, и мне жаль. И я прекрасно понимаю, что это может разрушить малейший шанс для нас быть вместе. Мне бы хотелось сделать все, что в моих силах ради этого. Хотя, может, уже слишком много всего случилось, чтобы это вообще было возможно, но я хочу, хотя бы раз, рассказать тебе всю правду о себе, и о том, что ты значишь для меня. Я наделала столько ошибок и наговорила столько всего дурацкого и обидного, но я хочу, чтобы ты знала, что я имела в виду. Я хочу, чтобы ты знала, все, что я сделала за последнее время — это из желания быть с тобой.

— Ты серьезно? — Спросила Анджела. — Н-не шутишь?

Ее голос дрогнул, и Холли замерла, пораженная болезненным ощущением надежды и страха.

— Я говорю правду, — сказала она. — В отличие от вас с Кэми, я не всегда знаю, что сказать. Я не знаю, как еще донести до тебя, что я не шучу, но если у меня получилось и ты готова… можно подумать, как доказать тебе серьезность моих намерений. Я могла бы применить разные способы, пока ты окончательно не поверишь. То есть, если ты хочешь это слышать.

— Хочу, — ответила Энджи, и тут ее словно прорвало. Слова посыпались, как из рога изобилия. — Хочу, хочу, хочу.

Холли никогда не видела, чтобы Анджела на что-либо так реагировала.

— Да?! — спросила Холли. Она услышала, как робко и взволнованно прозвучал ее собственный голос. Ей было немного неловко, но она говорила о своих истинных чувствах и хотела, чтобы Энджи о них знала.

Она поставила и вторую ногу на перекладину забора, и стала чуточку выше Энджи. Она вспомнила, как Энджи склонилась как-то, и как Холли резко отстранилась, как легко было оттолкнуть ее в момент шока. Да и теперь ничего не получалось легко и просто, но это было так мило.

Было странно пробовать на вкус чужую помаду. Помада Анджелы была слегка сухой, с оттенком темного шоколада, вперемешку со вкусом жвачки и блеском для губ Холли. Энджи никогда не целовали прежде, что Холли было известно, но теперь она это узнала по-настоящему, благодаря едва уловимой нерешительности, которую Энджи скрывала бы вечно, если бы могла, и руки ее были словно парящими бабочками, не смевшими приземлиться на волосы Холли. И Холли удивилась накрывшей ее волне защищенности и удовлетворения: она уже целовалась прежде, и целовалась много, но ни один поцелуй не был похож на этот. Она завела руки за изящную спину Анджелы и обняла ее за тонкую талию, и привлекла ее к себе так близко, что их бедра прижались друг к другу. Их поцелуй стал глубже. Энджи всегда быстро училась. Их поцелуй превращался в нечто, меняющее мир, согревающее воздух, замедляющее время. Солнце переливалось за закрытыми веками Холли, и над их головами ветер листьями нашептывал обещания.

— Анджела, ты собираешься выбирать себе лошадь… Ой, — сказал Джон Глэсс.

Холли перевела на него испуганный взгляд. Ее пальцы крепко сомкнулись на руке Энджи. Она не хотела с ней разлучаться.

Какое-то мгновение она видела фигуру Джона расплывчато, из-за облака паники, затуманившего обзор.

— Ну, должен признать, как по мне, это огромное облегчение, — сказал Джон. В его глазах плясали задорные искорки, а голос прозвучал бесконечно нежно, — а то я уж было начал думать, что никто не полюбит Анджелу, вот такую грубиянку, как она есть.

Холли хихикнула. Этот звук удивил ее, словно она икнула от счастья.

— Мистер Глэсс!

— О, я знаю, другие говорят, что она хороша, но я-то этого не вижу, — продолжал говорить Джон. — А еще она раздражительна, как верблюд при кораблекрушении. Должно быть, ты уже это заметила. Но у нее доброе сердце, и я считаю ее ворчливой и чрезмерно высокой дочерью.

Он протянул руку и коснулся, как бы между прочим, кончиков длинных волос Анджелы. На мгновение ветер закрутил несколько локонов вокруг его запястья, образовав импровизированные браслет, словно выказав ему свою нежность. Холли подумала, что это волшебство, если бы не знала, что они оба не чародеи. Это была всего лишь счастливая случайность, единение природы и любви: любви, притаившейся в едва заметном изгибе губ Анджелы и блеске глаз Джона Глэсса.

Джон развернул лошадь, управляясь с поводьями так обыденно, словно ему было не впервой.

— А он типа сексуален, для отца, — задумчиво сказала Холли и пискнула, когда Анджела ткнула ее в ребра ухоженными ноготками.

— Так значит, да?

— Да, — сказала Холли и посмотрела на Энджи сквозь ресницы. — Но это не означает… мне не хотелось бы, чтобы ты думала, будто… Я много кого считаю сексуальным, и понимаю, как это может выглядеть со стороны, но мне не нужно никого, кроме тебя.

— Да я ничего такого и не думаю. Это никак не выглядит со стороны. Впрочем, я тоже сексуальна, но мне пришлось довольно долго прождать, прежде чем найти того, кто понял, что я самый сексуальный человек во вселенной. Потому что, если я кого и встречала, считавшего, что это так, то выходило, будто я оказываю на него непомерное давление. — Ее голос смягчился, стал радостнее, словно солнышко удостоило своим вниманием воду, рассыпав по ней солнечных зайчиков, оживив до того холодное и неприступное нечто. — И я верю тебе. Я верю всему, что ты говоришь.

Холли склонилась и сумела украсть еще один поцелуй, пока Анджела не перелезла через забор и не пошла к топтавшейся на месте лошади, чья шкура отливала золотом в солнечном свете. Стоило Анджеле подойти к животному и положить руку на его изогнутую шею, как оно успокоилось.

Она взлетела на бесседлую спину лошади, легко и просто, словно семечко одуванчика, подхваченное ветерком, и последовала за Джоном, который уже открыл ворота и припустил свою лошадь вперед. Вскоре за светлой лошадью последовала темная, через поля, перепрыгивая ручьи и изгороди, настолько быстро, что казалось, будто они летели в сторону города.

— Остались только мы с тобой, девочка, — прошептала Холли своему байку и рванула вперед. Она все еще боялась, боялась умереть или навредить кому-нибудь, но солнышко в небе светило ярко, и она сказала все, что хотела сказать, набралась храбрости и оказалось, что она любима. Она была готова, как никогда.

Они ступали по лесу очень мягко. Даже звон колоколов, казалось, заглушала листва, делая звук таким же мягким, как их шаги.

Лужи Слез лежали двумя серебряными монетами у них под ногами.

Эш был бледен. Кэми чувствовала его страх, так отличающийся от ее собственного. Эш запутался в панике, неуверенности в себе, отчаянном страхе, что подведет их всех.

«Я не переживаю», — сказала Кэми.

«Я уже подводил тебя».

«Ты изменился, — сказала Кэми. — Я знаю это лучше, чем кто-либо. Я знаю, что ты не повторишь прежних ошибок».

Она чувствовала, как его любовь струится сквозь нее. Она чувствовала его веру, как когда-то чувствовала веру Джареда в нее, и это помогло ей поверить в себя.

— Я хочу войти в зловещее озеро, — сказал Джаред. И они переглянулись с Эшем.

Лиллиан сказала, что озеро слева было глубже и холоднее.

— Да я тебя умоляю, — сказал Эш. — Ни за что. Это мы с Кэми связаны…

— Но это я в прошлый раз погружался в озера.

— И прошло все просто отлично, — съязвил Эш.

— У нас нет времени на спор! — крикнула Кэми.

Она представила, как ее братья укрылись в «Наводнении» с первым боем колоколов, от которого задребезжали окна.

— Брось, — сказал Джаред. — Уступи. Я старший брат или нет?

— Или нет, — ответил Эш, выдавив слабое подражание своей фирменной солнечной улыбке. — Вообще-то, я думаю о тебе, как о младшеньком.

Эш перевел взгляд на Кэми. Его волосы слабо, но все еще блестели в почти не проникающем в лес солнечном свете. Кэми вспомнила, когда впервые увидела его, в штаб-квартире ее школьной газеты, когда они все были еще в целости и сохранности, и думали, что так будет вечно. Тогда она считала безопасность чем-то незыблемым. Все, что ей было тогда известно о нем: он был красив, он хотел делать красивые снимки, и красивее всего он был, когда улыбался ей. А первым негативным моментом стала новость, что Эшу очень не нравится юноша, приходящийся ему кузеном.

«Ты пропустишь его первым, — сказал Эш. — Пообещай мне».

Кэми ответила: «Обещаю».

Эш шагнул в озеро, потом сделал еще шаг, и следующий. Он медлил, вздрагивая от холода, делая себе этой нерешительностью только хуже, но Кэми все равно считала его смельчаком, раз он, несмотря на страх, решился на подобное. Она чувствовала, как ему холодно и страшно.

Но он даже не думал повернуть назад.

Вскоре все, что могла видеть Кэми — это была его позолоченная голова в серой воде, сияющая как шлем. А сам он походил на рыцаря, являющегося из озера вместо меча.

Он исчез.

Кэми посмотрела на Джареда. Он уже сидел на краю зловещего озера, опустив запястье одной руки в воду.

— Знаю, времени в обрез, — сказал он. — Но я хотел сначала кое-что сказать.

Кэми прошла и села напротив него, на противоположной стороне озера, на осыпающемся краю земли. Между ними был мерцающий круг воды. Но она все еще чувствовала страх Эша, пока он погружался глубже.

Между ними всегда что-то было.

— Всю мою жизнь мне только и хотелось, чтобы ты оказалась настоящей. А потом я приехал сюда и узнал, что так оно и было. В первый же день я узнал, что ты была настоящей. В тот момент, когда я увидел твое лицо и услышал твой голос, сбылось все, о чем я мечтал. Все остальное — щедрый подарок, я и подумать не смел, что заслуживаю его. Подарок, о котором я даже не мог просить тебя. Научиться узнавать тебя настоящую, быть с тобой каждый день… Я хочу, чтобы ты знала — я никогда не думал, что могу быть так счастлив. Быть с тобой — это единственное определение счастья для меня.

Она безмолвно кивнула. Она понимала, о чем он: что если он погибнет, то хотел бы, чтобы она запомнила, как он был счастлив.

— Я хочу, чтобы ты знала еще кое о чем. Я бы умер ради этого, но у меня есть ради чего жить: Эш, тетя Лиллиан, Марта Райт, мой дом, мой город. Я постараюсь выжить.

Он смотрел в лицо наихудшему из своих ночных кошмаров. И он не торопился, чтобы сделать ей подарок, чтобы спуститься во тьму. Из-за туч выглянул солнечный свет и проник сквозь решето листвы. Это было очень похоже на мелкий дождь, который падал искорками света, а не воды. Она всегда думала о нем — он всегда думал о себе — как о ком-то, стоящем в тени, но теперь, у черты, очутился в обрамлении сотни точек света.

— Я хочу, чтобы ты кое-что знал, — сказала Кэми. — Я не люблю Эша.

— Нет? — спросил Джаред и улыбнулся своей привычной, кривой, ироничной улыбкой. — А я — да.

— Ты сказал, что смерть означает, что люди как бы меняются, переходят в иное состояние, но не уходят навсегда, — сказала Кэми. — Есть нечто, что я не хочу менять. Ты всегда будешь для меня самым любимым человеком из всех людей на белом свете.

Джаред посмотрел на нее. Он выпрямился, и Кэми подумала, что он подойдет к ней, но он этого не сделал. Даже сейчас. Он нырнул в озеро, его тело выгнулось длинной, сильной дугой, разрезало воздух и погрузилось в воду. Поверхность воды изменила цвет с серого на зеленый, а там, где он нырнул, разошлась золотыми кольцами. Теперь она их обоих потеряла из виду.

Лиллиан накануне отвела Кэми в сторонку и рассказала все, что знала о церемонии.

— Они опускаются в озера, так глубоко, насколько могут, а потом еще глубже, — сказала тогда Лиллиан. — Их наполняет сила. Ты заходишь в каждое озеро, предъявляя права на них. Тебе придется призвать каждое озеро. Ты должна будешь призвать их обоих. Ты должна будешь призвать их из озерных глубин.

 

Глава Двадцать Третья

Источник всего

Звон колоколов не умолкал, удар за ударом, сотрясающие мир. По улицам текла вода, словно прошел сильный дождь, но никакого дождя и в помине не было.

Лиллиан была права. Роб не смог устоять перед искушением, чтобы не спуститься из Ауримера на улицы города.

Но по улицам Разочарованного Дола прогуливались не только чародеи Роба. Холли заметила и простых горожан, видимо уставших прятаться по домам. Она заметила женщину со смятой бумажкой в кулаке. Статья Кэми, подумала она, и испытала прилив гордости, как это было утром, когда Кэми направилась в сторону леса. Горожане осторожно ступали по брусчатке, неуверенно поглядывая по сторонам. Больше они ничего не делали, но хотя бы вышли.

Казалось, другие чародеи были смущены появлением горожан, словно они собирались пройтись победным маршем по пустым улицам. Роб поглядывал на них, посмеивался и тыкал в них пальцем. Потом он вытянул руку открытой ладонью в сторону мальчика, идущего рядом с мамой, и отшвырнул его к стене. Мальчик упал на руки и колени в воду. Холли узнала его: это был Радж Сингх.

Другие чародеи начали смеяться. Но не все из них.

— Оставь его, — сказала Лиллиан.

Роб удивленно перевел взгляд на Лиллиан. Эта ситуация его определенно забавляла.

— Да это ж ерунда.

— Ничуть, — коротко заметила Лиллиан. Она грубо оттолкнула мужа в сторону и шагнула к ребенку. Она протянула ему руку. — Возьми меня за руку, — сказала она, а когда он поднял на нее взгляд, добавила: — Смелей, я не позволю никому обидеть тебя.

— Разве? — спросил Роб. В его голосе очень хорошо было слышно намерение.

Лиллиан замахнулась на него, ее волосы разметались у нее по плечам, подобно серебряному плащу.

— Именно так. Неужели ты мог подумать, что я останусь сторонним наблюдателем. А если так подумал, значит, ты меня совсем не знаешь, тогда что говорить о твоей любви?

Она повернулась обратно к Раджу.

— Бери меня за руку, — повторила она.

Радж с мгновение сомневался, но потом схватил руку Лиллиан. Лиллиан подняла его на ноги и повела через улицу к матери.

— Кто не со мной, тот против меня, — сказал Роб.

По мере того, как его голос повышался, усиливался и ветер.

Раздался звук, похожий на гром, и по золотой брусчатке разлилось еще больше воды.

— Спасибо, — сказала миссис Сингх. Она посмотрела на Лиллиан и не взглянула в сторону Роба, как и не выказала каких-либо опасений.

— Уходите немедленно, — сказала спокойно Лиллиан миссис Сингх и ее сыну. И те зашагали домой, и весь их путь до дома оставался сухим.

Вода хлынула в сторону Лиллиан, поднявшись выше, чем была, словно волна из какого-то странного моря. Лиллиан стояла прямо, как волнорез, погрузившийся в пучину. Холли затаила дыхание, понимая, что Лиллиан не остановить эту волну. Она попыталась собрать достаточно магии, чтобы спасти Лиллиан, но понимала, что бы она ни предприняла, — это будет соломинка, вставшая на пути урагана.

Неожиданно через низкую стену кладбища перепрыгнул черный конь, выскочил на площадь и проскакал вверх по Главной Улице. Джон Глэсс схватил Лиллиан, втащил ее в седло и поскакал прочь от бушующих волн в сторону дома Сингхов.

Все больше и больше людей выходило на улицу или выглядывало из своих окон. Группка чародеев Роба поглядывала на горожан с опаской.

— Ну что ж, — сказал Роб. — Давайте бросим их на произвол судьбы и вернемся в Ауример.

Он повернулся, и Холли посмотрела в том же направлении.

— Ты так считаешь? — раздался голос Анджелы, восседавшей на золотом жеребце. Она перекрыла дорогу к Ауримеру. В руках девушка держала цепь: цепь, которой Роб однажды связал ее. Она лучезарно улыбалась им.

Звон колоколов напоминал ожесточенную схватку двух великанов на мечах, предвещавшую неизбежность гибели богов. Холли видела, как Джон развернул лошадь и вернулся к Анджеле, чтобы присоединиться к битве. Она видела, как из «Наводнения» вышла Марта Райт.

Холли не могла оставаться в стороне. Она нашептала своему байку ожить и почувствовала, что его колеса проворачиваются в воде, и почти уже подумала, что ничего не получится, пока не вспомнила о магии, которой обладала. Она позволила страстному желанию вырваться из своего пристанища, чтобы помочь друзьям, пробежать по ее пальцам и привести байк в движение.

Кэми сделала глубокий вдох и прыгнула в озеро вслед за Джаредом. Это было зловещее озеро, самое холодное, самое глубокое. И она знала, неважно, как много воздуха она сумела набрать в легкие, его все равно будет недостаточно, но она должна была попробовать.

Вода оказалась холодной, холоднее, чем ожидалось, но это был не тот мрачный зимний холод, который она когда-то чувствовала. Прошедший год ее пощадил. С этим она могла справиться.

Она сделала глоток воды. Это мог быть воздух, сказала она себе. Колдовство происходит из стихий: она была источником. Каждая стихия может питать ее, если она того пожелает.

Но нет, она и правда глотнула воды, но при этом осталась жива. Она открыла глаза, и все, что она увидела, было в зеленых и золотых тонах: ложе озера под ней, которого едва касались ее ступни… но Джареда нигде не было видно.

Она знала, что он был там. Она знала, знала.

Она протянула руки в неизвестное. Она не падала. Она ныряла за сокровищами, чтобы достать то, что принадлежало ей. Она решила действовать стремительно и собиралась достичь своей цели.

Она знала Джареда лучше кого бы то ни было. Внешне и внутренне.

Она закрыла глаза еще раз и снова протянула руку, не судорожно, но спокойно и уверенно. Рука прошла сквозь толщу воды и дотронулась до его лица. Она пробежала пальцами по остро очерченной линии его скулы, изгибу челюсти, едва уловимой шершавости его шрама, разглаженного водой. Она чувствовала, будто могла бы создать его заново. Кэми верила, что ей это по силам, ведь она так хорошо его знала. Она чувствовала завитки его волос под своими пальцами. Она почувствовала, как он протянул руку и взял ее за руку. Она могла довериться себе, ее душа всегда его знала. Она могла довериться ему — он всегда дотянется до нее.

Когда она открыла глаза, на мгновение показалось, как будто она была в одном озере, а он в другом, или как будто один из них был в Зазеркалье и в реальном мире, как если бы они были друг против друга на большом расстоянии. Но вода двигалась иначе, нежели воздух: вода может приблизить двух людей друг к другу. Джаред открыл глаза, и одними губами произнес ее имя.

Их руки встретились, и место соприкосновения их ладоней озарилось ослепляющим золотым светом.

Они выросли на озерной глади, подобно двум пузырям воздуха, примчавшимся к поверхности, и вышли из воды, мокрые и задыхающиеся. Солнце искрилось в каждой капле, упавшей с их одежды и волос. У Кэми перехватило дыхание от открывшегося перед ней великолепия, и она не могла перестать восхищаться. Но она должна была предъявить права на них обоих. Ей необходим был еще и Эш.

Джаред не отпустил ее руку.

«И вот ты вновь, наконец-то, есть у меня, — сказал он, и она почувствовала, как ее сердце забилось в унисон с его, в согласии, став, наконец-то, его эхом. — Думала, я вот так отпущу тебя?»

И тогда они вновь прыгнули, прыгнули вместе, в зеленую и золотую поверхность воды. Глубины озера переливались тенями и танцующими огоньками. Она не знала Эша так же хорошо, как Джареда, чтобы воссоздать его образ из воздуха или воды, но она могла чувствовать его. Она могла его чувствовать сильнее, чем когда-либо, с большей силой, чем когда-либо у нее была.

Она чувствовала одиночество и неуверенность Эша. Она почувствовала его угасающую надежду.

«Мы здесь, — сказала она ему. — Мы идем за тобой».

Ответа не последовало. Она не почувствовала даже слабого всплеска, напоминающего отклик. Она даже не поняла — услышал ли он ее, но почувствовала, как Джаред также попытался дотянуться до Эша.

Она протягивала руки в его поисках и обнаруживала их пустыми, снова и снова, и снова. Она пыталась плыть в направлении мыслей Эша, стараясь следовать маршруту Джареда. Она не знала, получится ли у нее дотянуться до Эша без Джареда, но получилось. Кончики пальцев коснулись его свободно плавающих золотых волос. Они с Джаредом вытянули руки и притянули его к себе.

Он был у них обоих. Она была связана с Джаредом и Эшем. Джаред был связан с Эшем. Круг замкнулся.

И они узнали, как погибли Энн Линберн и Мэтью Купер.

Сила была подобна воде, подобна тьме, а еще огню и всему прочему одновременно, подавляющая и пожирающая ее, старающаяся сначала подчинить ее себе, а затем уничтожить.

Она чувствовала, чем это было для Эша, чувствовала, насколько подавленным он был, и чувствовала, как это ощущение вымывалось из него, как сверкающие песчинки вымываются морской волной. Через нее прошла волна силы. Она была источником. Она была посредником, она была родником. Она ощущала, как забвение идет за ней, и за Эшем.

Сила могла сжечь ее, спасти город, но уничтожить ее. Она видела приближение тьмы и света, возжелавших снести хрупкие границы, сделать ее тем, кем она была.

Единственное, что ее очень беспокоило — это знание, что границы и барьеры, которые помогали сдерживать себя, только казались хрупкими, но были сильны. Она уже подвергалась подобной проверке, и понимала, что ей нельзя быть изолированной, чтобы быть собой.

За исключением того, что теперь она чувствовала и Джареда.

Она привыкла быть частью чего-то, но все еще знала, кто она — как и он.

Джаред был здесь, способный формировать ее из любой стихии. Она чувствовала его веру в нее, он проносил ее через волну энергии, когда она не могла идти сама. Она, может, и чувствовала себя растерявшейся, но не он. Он не считал, что она растерялась. Она просто не могла быть таковой, когда он настолько хорошо ее знал.

Они готовились к этому моменту всю свою жизнь.

Они изо всех сил устремились вверх, сквозь силу и страх, невзирая на утопление и тьму, огонь и свет, пока не всплыли. Пока им не удалось выбраться из Луж Слез, на свет и воздух Разочарованного Дола.

Пока Кэми, Джаред и Эш не оказались на берегу озера. Эш лежал на берегу. Судя по выражению лица Эша, он все еще блуждал в грезах. Его золотистые волосы переплелись с зеленью травы. Кэми понимала, что должна бы сильнее беспокоиться, но она чувствовала крепкую жилку его жизни, пульсирующую вновь. Она чувствовала жизнь во всем.

«Я разбужу его, — сказал Джаред. — Я его не отпущу».

Кэми поднялась и ноги задрожали под ее весом, как у новорожденного олененка. Она почувствовала легкое подрагивание под кончиками пальцев, словно могла играть на лучах солнца, как на струнах арфы. Она ощущала все только что родившееся и древность. Она знала все тайны леса и ждала, когда же ей поведают великую правду.

Она посмотрела на Джареда и увидела себя, такую, какой она нравилась себе больше всего — отражением в его глазах. Они остановились на мгновение, увлеченные друг другом, ее рука на его плече. Белый материал его рубашки промок насквозь, но кожа под льнущей к ней тканью излучала тепло. Она сгребла в кулак его мокрый рукав, притянула Джареда к себе и поцеловала его разомкнутые губы, ощутив весну и солнце, и волшебство, потоком пронесшееся между ними. Ей хотелось большего, но перед ними стояла цель. И ее нужно было достичь.

Она отпустила его рубашку, но сохранила в душе его тепло, когда зашагала через лес. Цветы расступались перед ней, флуоресцирующий свет танцевал в деревьях. С каждым ее шагом лес пробуждался; листья пели в унисон ее дыханию. Мелькнули яркий перламутр и слоновая кость: Кэми готова была поклясться, что увидела единорога.

Кэми улыбнулась и вышла на дорогу. Она ждала мотоцикл, урчание которого уже раздавалось в переулке.

— Помнишь, ты мне как-то сказала, что у тебя тоже был воображаемый друг? — спросила Кэми.

— Ага, — ответила Холл.

— По-моему, я видела принцессу Зельду, — сказала Кэми.

— Думаешь, ты видела принцессу Зельду? — спросила Холли, а затем рассмеялась. В ее смехе не было никакой насмешки. Кэми рассмеялась в ответ, и ее смех был полон неподдельной радости. — Тебя подвезти? Правда, боюсь, для принцессы Зельды места нет.

Кэми взобралась на байк позади Холли и тот, взревев, ожил. Она раскинула руки — перед ней лежал весь мир.

Джаред ощущал ликование Кэми, струившееся по нему. Он чувствовал ее и знал, что девушка с Холли, знал, что она огибает Разочарованный Дол, впитывая каждую каплю магии, что в нем имелась, дабы сделать ее своей.

И он знал, где его место во всем этом — он знал, кого он должен был спасти. Он заставил себя сосредоточиться на собственном теле, своем собственном окружении.

Он чувствовал Эша так же, как тот чувствовал только Кэми, и никого, кроме нее. Он ощущал его мысли в равной степени с чувствами. Он понял, что из себя представляет его душа. Он знал, что каждая душа соткана из неведомого материала, сияющего сотнями разных цветов.

Он сидел на земле, все еще держа ноги в холодной воде, увязнув одной рукой в мягкой весенней траве, положив другую на грудь брата, где билось его сердце.

«Вернись, — сказал он. — Ну же, вернись домой».

Домой. Не в Ауример, но к нему и тете Лиллиан. Джаред думал об Эше, который всегда тянулся к нему, несмотря на то, что всякий раз брат гнал его от себя. Самым лучшим в Эше было то, что он никогда не был завистником.

Глаза Эша распахнулись. Они были сейчас того же цвета, что и безоблачное небо.

— Нам нужно туда добраться, — сказал Эш. — Мы опоздаем.

— Ну же, — сказал Джаред. — Тетя Лиллиан уже там. Эмбер и Росс тоже. Мы Линберны или нет? Только не говори мне, что мы ничего не можем сделать. Давай пропустим «нужно добраться», давай будем уже там.

Он так и не отпустил руку Эша, когда они подняли себя из мягкой травы и спокойных вод, чтобы переместиться в центр города, оказавшись на Главной улице Разочарованного Дола.

Джаред посмотрел на шокированное лицо своего отца и в это же мгновение понял, что им нужно сделать — он увидел, как отец поднял руку, чтобы ударить его. Джаред почувствовал, как натянулся его шрам, когда его губы искривились в улыбке, но только улыбнулся шире.

— Не смей его трогать!

Марта Райт замерла в бурлящей воде и обломках, склонилась и подобрала один из булыжников, зажав его в кулаке. Женщина завела руку назад и бросила его что было сил.

Люди Разочарованного Дола наблюдали за тем, как властитель Ауримера отпрянул. По лицу мужчины ручейками стекала кровь.

Джаред опустил руку Эша и спешно пересек улицу, чтобы встать перед Мартой, сосредоточив в обеих ладонях всю свою силу. Которая стремилась к нему прямо из воздуха.

— Не смей к ней прикасаться, — сказал он.

Анджела кружила вокруг Рут Шерман, раскручивая цепь у себя над головой. Джаред видел тетю Лиллиан с отцом Кэми. Ее руки были полны света, и этот свет изливался на всех, кто находился в поле ее зрения. Он защищал, осенял. Она отдавала его, не оставляя себе ничего, чтобы защититься. Люди поворачивались лицами к свету, они поворачивались к ней.

А потом группу чародеев Роба внезапно охватила тревога.

— Ты убил моего брата? — неожиданно спросил Хью Прескотт. Громко, словно эти слова уже ждали несколько дней, когда же смогут обрести свободу.

— Что? — Голос Роба был резок. Он махнул рукой, будто вопрос был всего лишь надоедливой мухой. — Почему тебе приспичило спрашивать об этом прямо сейчас? Это было двадцать лет назад!

— Это его рук дело, — выкрикнул Джаред. — Он убил его. Я его видел. Он был замурован в Ауримере и пролежал там мертвым в течение двадцати лет. Если дать Робу сейчас волю, то он погубит весь город.

Роб обернулся к Джареду. Он был в ярости, но у него не было никакой возможности даже поднять руку. Потому что отец Холли, словно раненый зверь, издал громкий рев и обрушился всем телом на спину Роба.

Росс Филипс поднял руку, чтобы помочь своему лидеру, но Эмбер Грин перехватила ее и с силой опустила вниз. Элисон Прескотт побежала на помощь к мужу. И Дороти, городской библиотекарь, женщина, совсем не обладающая магией, побежала по воде, чтобы броситься на чародея, который попытался помешать Элисон Прескотт.

Сержант Кенн ударил Джареда по лицу: Джаред почувствовал, как у него лопнула губа. Рот наполнился вкусом крови. Он рассмеялся и ударил сержанта в ответ.

— Что это, народ, вы делаете, по вашему мнению? — требовательно спросила Рут Шерман. — И что вы, по вашему мнению, можете сделать?

Анджела перестала раскручивать свою цепь и врезала ею Рут Шерман по коленным чашечкам.

— Мы боремся, — сказала она. — Именно этому меня научил брат.

Это был кто-то из чародеев Роба, но не все, поднявшиеся против него. Это был кто-то из горожан, хотя и не все, высыпавшие на улицы, чтобы бороться с чародеями, не зная, что их ждет.

Это был хаос, но Джаред чувствовал, что это был хаос, светящийся надеждой, звук борьбы, приправленный перезвоном колоколов. Они все сплотились, чародеи и простые жители, виновные и невиновные. Они были разные, но объединились с внезапной решимостью, перед лицом опасности. Они не собирались сдавать свой город без боя.

Кэми с Холли понеслись к самой дальней окраине города, к полям и холмам, и разогнали облака. Везде, где бы они ни появились, оставался шлейф золота. Они прибыли в дом Роба Линберна, где были убиты его родители, в аббатство Монксхуд. Теперь этот дом казался Кэми не больше пятна на фоне пейзажа: залитый кровью, оставшейся неискупленной. Он не был частью города. Она так считала. Он не был частью дома, который она так любила.

Кэми крепко держалась за Холли, чувствуя, как ее смех отдается у нее в груди, и подняла свободную руку.

Лучи солнечного света сбежали с неба, подобно падающей звезде, и ударили по крыше приземистого темного жилища. Щели испещрили крышу зигзагами, не оставив без своего внимания и серый фасад дома. Щели расширились и впустили ветра, и дом разлетелся на осколки, как зеркало, не оставив после себя ничего, кроме пыли.

Кэми показалось, что она услышала шум, похожий на крик под водой. Может, это были жертвы Роба, жертвы всех Линбернов.

Никаких больше историй Линбернов, подумала Кэми. Теперь моя история такая же настоящая, как и их. Она больше никому не позволит сказать, что ее история менее значима, нежели чья-нибудь еще. Она хотела верить в это всем сердцем.

Джаред сказал, что Ржавый никуда не ушел, и он был куда больше прав, чем осознавал это. Кэми сразу должна была это понять.

Если Линберны могли получать силу из смерти, в равной степени, как и из жизни, то и она тоже могла. Если сила здесь имелась, то некоторая часть людей, из которой эта сила черпалась, тоже должна была остаться здесь.

Те, кого убили Линберны, не захотят им помогать. Они захотят помочь ей, спасти людей, которых любили, и защитить город, который был их домом. Если сила крылась даже в их смерти, то в их жизнях ее было куда больше. Кэми вспомнила о Ржавом и о его решении отдать свою жизнь, принести себя в жертву. И он принес эту жертву не из страха, а из желания оградить и спасти их, несмотря на то, что его никто об этом не просил. Она подумала о бабушке, прожившей в этом городе не один десяток лет, которой не выпало на долю ничего из того, что происходило сейчас. Ей вспомнились несчастные чародеи Лиллиан и доброта практически незнакомца Генри Торнтона.

Она считала, что все они ушли безвозвратно, но если все же какая-то их часть трансформировалась в магию, то эта магия не стала частью магии Роба Линберна. А значит, и эти люди еще здесь, с ними. Так же, как если и ее не станет, то она не исчезнет окончательно и бесповоротно. Теперь она и сама не понимала, почему ее когда-то пугала смерть…

К чему быть разбитой, когда можно превратиться в золото?

Они проехали вокруг Ауримера, и Кэми почувствовала, как в нее проникает медовое золото его камней, познала природное великолепие разрастающегося сада, воспоминания, хранящиеся в цвете красок и камня. Теперь не только Линберны были рассказчиками историй, но они же были их частью. Элинор Линберн опустила под воду золотые колокола, но те не сгинули навсегда. Они ждали своего часа, чтобы вовремя ожить, дабы защитить и уберечь. Элинор впитала в себя частичку каждого Линберна, кто любил этот город.

Ропот, появившийся у Кэми в ушах после обрушения аббатства Монксхуд, звучал все громче и громче, набегая радостными волнами. Она ощущала солнечный свет, обнимающий ее, подобно ласковым рукам бабушки, спешащий по своим делам ветер и перешептывающиеся листья, напоминающие смех Ржавого. Она чувствовала Эша, но больше всех и вся — Джареда.

Ее друзья находились внизу, на улицах, в поднимающихся водах. Они бились и не сдавались. Она видела, как Анджела размахивала цепью перед носом чародейки Рут.

Кэми спустилась от золотого дома к Главной улице, и она несла с собой город, подобно непобедимой армии. Никакого сожаления. Ее никто и ничто не сможет остановить. Мир внутри мира. Кэми была этим миром. Она и была той магией в долине.

И Роб Линберн стоял у нее на пути.

Он повернулся и посмотрел на нее. Как всегда высокомерно, вздернув голову. Он выглядел удивленным и обиженным, его губы раздвинулись, как будто он собирался спросить, что она там делает.

Каждый камень вопил на него. Этот город был слишком велик для него, а он этого так и не понял.

Вода прибыла, чтобы утопить его, земля, чтобы похоронить, огонь, чтобы сжечь, а воздух, чтобы развеять по ветру, унеся прочь, подальше от этого города.

Сверхновые стихии, вихри воздуха и света, были слишком сильными, чтобы можно было на них смотреть, но Кэми не отводила глаз. Она не видела многое из того, о чем ей рассказали позже: как Джаред с Анджелой преследовали сержанта Кенна и Рут, как другие чародеи в итоге бросили Роба одного. Единственное, что она видела, как Роб Линберн исчезает, растворяется, как краснота и золото вымываются из ее города.

Когда она закончила, то не смогла смотреть ни на одного из них. Кэми развернулась, в погоне за последними крупинками магии, последними яркими и головокружительными мгновениями радости и силы, которая ощущалась силой камня и гор. Ее ненависть обратилась в пыль и любовь, и так ею и осталось.

Она пошла по воде, спотыкаясь о выкорчеванные из мостовой булыжники, как если бы те были камнями на дне русла. В середине Главной улицы, в самой ее узкой части, перед выходом на городскую площадь, случился затор. Упавший дорожный знак и ствол дерева образовали там плотину, забитую листьями и ветками. Вода там пенилась и булькала.

Кэми не посмела потратить ни капли магии, поэтому попыталась сама вскарабкаться на ствол. Но неожиданно рядом оказался Джаред. Он обнял ее одной рукой за плечи, а другой за ноги, поднял и на мгновение прижал Кэми к своей груди, а потом помог ей преодолеть препятствие, вставшее у нее на пути.

Она побежала на городскую площадь, опустила теплую руку на холодную каменную мамину ладонь и затаила дыхание. Все, что она почувствовала, был камень, ее сердце стонало от боли, а кровь бурлила; у Кэми имелось все это — магия и жизнь, и все же он не могла ей помочь.

Но отчаяние никогда не было продуктивным. Она сжала материнскую руку до боли в своих ладонях. А потом почувствовала, едва-едва, и поначалу ей показалось, что может быть, это всего лишь игра воображения… но потом ощущение усилилось — мама пыталась сжать ее руки в ответ.

Она звала маму, умоляя вернуться из того зачарованного нигде, увещевая обратиться камень в плоть, вернуть ее из небытия, чтобы наконец обнять. Кэми чувствовала, что руки матери пытаются шевелиться и скользнула руками вверх, обхватила ее лицо ладонями и тогда ее безжизненные волосы обрели былой цвет каштана. Ее кожа стала румяной, ресницы затрепетали и глаза распахнулись.

Клэр сделала первый вдох, всхлипнула, и упала в объятия Кэми.

Солнце сияло в небе. Связи между ними все еще были прочны. Они были подобно драгоценным камням на цепочке. Кэми посмотрела на Эша и кивнула.

Связь разорвалась. Ощущение того, что будучи так крепко связаны, они могли быть одним целым, исчезло. Кэми обняла маму и вместе с ней опустилась на колени в воду, в самом центре их разрушенного, но спасенного города. Золото, наводнившее реку Разочарованного Дола, сверкало в солнечном свете, как сокровище, найденное на глубине и поднятое на свет.

Они выжили. Вопреки всему, они выжили.

 

Глава Двадцать Четвертая

Написанное в золоте

Порой Кэми вспоминала тот день, когда был спасен Разочарованный Дол, и ей казалось, будто все, что тогда случилось, произошло с кем-то другим. Однако все, что случилось, было важным и весомым, казалось, что это было с теми, кого она действительно любила. Она не забыла ни единого мгновения. Она знала, какой ценой победила и что потеряла.

Она просто не могла вернуть себе блеска уверенности в этом.

Она не знала, дурачила ее магия или нет, когда ей казалось, что она чувствовала любовь солнца и различала шепот ветра. Кэми не знала, духи ли это или всего лишь воспоминание о тех, кого она любила и потеряла, придавали ей силы. Кэми нравилось думать, что это было что-то реальное, таким образом, она могла чувствовать, как будто Джаред был прав: ничто не исчезает, а только видоизменяется в нечто ей неведомое.

Родители Ржавого и Анджелы приехали из Лондона, убитые горем из-за страшной аварии, которая, как они думали, произошла с их сыном. Но Анджела стояла на кладбище не с ними, а между Кэми и Холли, держа обеих за руки. Она стояла со своей семьей.

Они похоронили Ржавого в солнечном углу кладбища, в таком уединенном уголке, где бы ему захотелось вытянуться и вздремнуть. На его надгробии было начертано золотыми буквами:

РАССЕЛЛ МОНТГОМЕРИ III

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Кэми очень часто просыпалась по ночам и плакала, скучая по нему. Она не знала, насколько часто просыпалась и плакала Анджела. Она должна была помнить, что есть сила и магия в жизни: это, когда солнце опустило луч, столь же теплый, как рука, на ее голову, когда они покидали кладбище, это могла быть невидимая рука, обратившаяся к ней с любовью. Только измененной, но не чуждой.

Кэми не бросила не единого взгляда на кладбище, спеша на городскую площадь. Она смотрела на живых. Девушка опаздывала.

Когда она проходила мимо большой стеклянной витрины «У Клэр», отражение ее платья в ней было похоже на пятно золотого и красного. Это было одно из ее новых платьев с узором из золотых груш и спелых красных вишен, которое отец разрешил ей заказать через Интернет. Сквозь витрину она увидела всю семью и помахала им, а потом помахала еще раз, когда вошла внутрь.

— Эш! — воскликнула она удивленно. Она не ожидала его здесь увидеть.

Она не видела его с той ночи на прошлой неделе, когда они вместе с ним и Джаредом спустились в лес к Лужам Слез, взяв на себя бремя похоронить золото. Джаред завел руку назад и прицелился, и Эш зеркально отразил его действие. Раздались два всплеска серебристой воды и близнецы-кинжалы Линбернов сгинули навсегда.

— Ну и как там поживает Королевский колледж искусств?

Эш сидел на одном из табуретов у стойки. У его ног сидел Томо. Волосы юноши спутались, придав ему флер путешественника, вояж которого, несмотря на продолжительность, был не лишен гламурности, хотя в дороге он был всего пару-тройку часов.

— Неплохо, — сказал он. — Думаю, мне там понравится. Множество девчонок предлагают себя в качестве моделей для фотографий. Им это очень нравится, и я ценю это.

Он улыбнулся, и Кэми поняла, что тем самым он хотел ее обнадежить. Она улыбнулась в ответ. Не то чтобы она не видела в Эше романтического потенциала. Уж что-что, а это она разглядела в нем сразу. Глядя на него, она будто видела прекрасный участок земли и воображаемые башни, которые там могли бы со временем появиться, если бы они захотели их выстроить. Но эта земля была прекрасна и без них.

Эш смотрел на нее ласково. Глаза его не горели ни страстью, ни обидой, как это было еще совсем недавно. Они были ясны, как синее небо, с того самого дня, когда город был спасен.

— Слышала, лондонские девушки ужасно интересные модели, — сказала Кэми. — Я бы даже сказала, если мне будет позволено использовать термин человека искусства — «сексапильные».

Эш пожал плечами.

— Ну, раз Джаред собирается помочь маме с делами в Ауримере, то это мой шанс прожить жизнь без обязательств в окружении моделей.

Джаред и Эш пришли к негласному соглашению, что им нечего делить и незачем слушать стенания тети Лиллиан о единственном наследнике. Наследие Линбернов может измениться вместе с историей города, и наследником может стать тот, кого выберут жители.

— Мы очень за тебя рады, но избавь нас от подробностей, — сказала Холли, смеясь. Она сидела на одном из верстаков у дальней стены.

Никто, похоже, особо не помогал с фреской, но при всем при этом Анджела выглядела самой не помогающей в этой команде. Она лежала на скамейке, головой у Холли на коленях, закрыв глаза. Однако, Кэми знала, что та не спит. Когда Холли заботливо провела по темным волосам, рассыпанным по ее коленям, Кэми заметила, как губы Анджелы искривились в мимолетной улыбке.

— Я думала, вы собирались помочь папе с росписью, а не обсуждать моделей ню.

— Никто мне не помогает, потому что ни один из вас не обладает истинным художественным вкусом. И именно ты сейчас затронула тему ню, — сказал Джон Глэсс.

— Я думала «художественный вкус» это такой хитрый синоним слова «ню», — возразила Кэми. — А это не так? Неужели я была введена в заблуждение? У меня трагически извращенный ум? Ох, похоже, стыд мне и позор.

Джон решил, что хочет изобразить фреску на стене в кафе Клэр. И Кэми было подумала, что папа с мамой воссоединятся, вот так просто и красиво, как солнце появляется на небосклоне каждое утро, но мама продолжала жить над кафе, а остальная семья жила в «Наводнении», пока их дом находился в стадии перестройки. Ну а пока Джон рисовал фреску, создавая нечто прекрасное для своей жены. Кэми не знала, что будет с ними дальше. Это было только их решением. И это она знала наверняка.

Фреска на стене обещала стать красивой. Кэми видела, как мама то и дело выглядывала из кухни и бросала на стену восхищенные взгляды. Кэми прошла вглубь кафе и поцеловала Клэр в щеку.

— Хорошо, что здесь будет хотя бы одно произведение искусства, которое останется не съеденным, — сказала Клэр, слегка сжимая руку дочери. Она все еще носила обручальное кольцо. А папа все еще не надел его обратно, но Кэми знала, что он носит его в кармане.

— Хвала небесам, что ты тут готовишь, — сказала Кэми. — Нам были обещаны печенья, если мы придем помочь. Я вознамерилась прийти и помочь, и только лишь намерение тоже считается, так что я чувствую, что мне задолжали печенье.

— Посмотрю, что я могу сделать, — сказала мама.

Кэми собиралась доить тему «я возродила тебя из камня», чтобы иметь доступ к дармовой выпечке еще не один десяток лет. Да, да, вот таким человеком она была. И она приняла эту истину о себе.

— Люди, вы до сих пор еще не закончили? — В дверях стояла Лиллиан.

Тен оторвался от книги, но когда увидел, что она медленно стаскивает с рук черные кожаные перчатки, вернулся к чтению. Эту книгу дал ему Джаред и пообещал, что его ждет не одно потрясение. Кэми не знала наверняка, сколько потрясений способен обеспечить Эдгар Аллан По, но Тену, похоже, книга очень нравилась.

А тем временем Лиллиан изучающе смотрела на фреску. Кэми заметила, как женщина подняла руку. С помощью магии фреску можно было закончить в два счета.

— Линнея, я все вижу, — крикнул Джон через плечо. — Даже не думай. У меня глаза есть и на затылке, и все мои глаза обладают художественным вкусом.

— «Линнея» — это не имя, — проворчала Лиллиан, но убрала руку.

— Имя, — ответил Джон. — Я проверял.

Линнея — было названием цветка, также известного как волосянник сибирский. Кэми знала об этом, потому что видела наброски всех цветов, что рисовал Джон: ромашки, золотоглазки, дикие нарциссы, лазоревые колокольчики, жимолость, и палевые орхидеи в глухом лесу и у сияющих озер, укрытые в углублениях корней деревьев и в саду. Волосянники представляли собой бледно-жемчужные колокольчики с сиреневыми сердечками, два цветка, растущие из одного хрупкого стебля.

Лес в центре города. Кэми считала, что это была прекрасная идея для росписи.

Лиллиан прошла мимо Эша, который перехватил ее руку. Лиллиан улыбнулась и позволила ему не выпускать ее, приподнимаясь, чтобы усесться на табурет. Она скептически оглядела фреску. Кэми готова была поспорить, что не пройдет и пяти минут, как последует критика или предложение помочь магией. Она была готова поставить кучу всего, если бы нашелся какой-нибудь придурок, готовый поддержать пари.

Но такого не нашлось.

Раздался очередной стук в дверь.

— О, славно, — сказала мама, исчезая на кухне. — Очередной Линберн.

— Здрасте, миссис Глэсс, — окликнул женщину Джаред.

— Именно так отныне я и буду приветствовать тебя, — сообщила Анджела Джареду, не размыкая век.

Джаред остался стоять в дверях, держа руки по обе стороны дверной рамы. Уже почти наступило лето, и было слишком жарко для его потрепанной кожаной куртки. Кэми показалось, что его плечи слегка напряжены.

— Кэми, — сказал он, — можно тебя на пару слов? Можешь выйти на улицу?

Кэми взглянула на своих друзей, на семью, в поисках подсказки, что же ей делать. Ее вероломные друзья и семья выглядели подобно невинным младенцам. Все беспомощно отвели взгляд.

— Да, — наконец произнесла она. — Конечно.

Они не оставались наедине уже несколько недель. Кэми думала, что это от того, что им предстояло еще многое сделать, затеять перестройку, привести дела в порядок, а после она уже начала было думать, что, возможно, Джаред старался избегать ее.

Теперь они были наедине, и Джаред, казалось, собирался многое сказать ей. На площади больше не было никакого памятника. Ее мама возродилась, а Мэтью Купер и вся его история исчезли. Джаред молча пересек то, что осталось от площади, залитой солнечным светом.

Кэми внимательно посмотрела на него. Джаред поднял взгляд. Он явно нервничал.

— Вот, какое дело… — сказал Джаред. — Я думал, это очевидно. Я думал, это невероятно очевидно, но… во время церемонии я увидел твой разум и понял, о чем были твои мысли последние несколько месяцев. Когда ты сказала, что с тебя хватит, я с этим смирился. Ты начала придумывать мне дурацкие прозвища и стало ясно, что ты так же несерьезно была настроена, как и я. Я полагал, что ты сможешь понять, я приму все, что ты сможешь мне дать, а ты считала, что я типа нелепый и отчаянный. Но этого не случилось, ведь так?

— Нет, — ответила Кэми. — Мне казалось, что я вроде как вынуждала тебя быть со мной. Так что нет. Я не считала тебя жалким персонажем в этом сценарии.

Джаред прикусил губу.

— Тогда я все время все портил. Ну… Это не должно было быть сюрпризом, но это так. Я не понимал, как я выгляжу в твоих глазах. Я думал, что сумею испортить и это, но есть кое-что, казавшееся мне более очевидным, чем что-либо еще. То, что, как мне казалось, ты знала, а если нет, то я должен тебе сказать об этом. Я окончательно и бесповоротно влюблен в тебя. Я был влюблен в тебя всю жизнь. Не представляю, как жить, не будучи влюбленным в тебя, и не хочу знать.

Они долго смотрели друг другу глаза в глаза, а потом он отвел взгляд и уставился на мостовую.

— Не хочу звучать как мой отец. И тот, и другой. Мои чувства не важнее твоих. Я не хочу вести себя, как они.

— Ты никогда не был, как они. Ты никогда не считал все, что касалось тебя, важным.

Он думал, что его жизнь стоит гораздо меньше, чем ее, и намного меньше жизни Эша. Но он решился жить без них, если бы пришлось. Она была так счастлива, что они все выжили, но даже сейчас ей было радостно осознавать, что он принял это решение. Ее утешала и грела эта мысль, даже сейчас, когда все было давно позади.

— Клево, — сказал Джаред. — Думаю, теперь я крутой. Очень. И ты обязательно должна гулять со мной.

Кэми рассмеялась. Она нерешительно прислонилась к стене, наблюдая за ним, за его линберновским профилем на фоне золотого камня и летнего неба. Она не знала, пришло ли время действовать.

— Я всегда думал, что ты не сможешь полюбить меня, — признался Джаред. В его голосе не было эмоций, никакой жалости к себе. Это была просто констатация факта. — По-настоящему. Во плоти. Никто и не любил меня, кроме тебя, все это время, но ты была воображаемым другом. Я думал, что кто-то настоящий не сможет меня любить, а потом оказалось, что ты существуешь взаправду, а я продолжал думать, как раньше. Я обиделся на тебя из-за того, что ты не влюбилась в меня, и я пытался принять твою невлюбленность в меня, и мне так жаль, что я причинил тебе боль. Я и сам не предполагал, что могу так. Я не хочу снова причинить тебе боль. Я смогу принять, что ты не любишь меня, но мне нужно сказать тебе о своих чувствах. Я хочу любить тебя, и хочу, чтобы ты любила меня. И я пришел узнать, возможно ли это.

Джаред помедлил, колеблясь, будто надеясь на ответ, но когда того не последовало, он отчаянно продолжил:

— Как-то я сказал, что моя квинтэссенция счастья — это всегда быть с тобой, и это так. Я всегда думал и буду думать, что ты источник всего. Для меня. Солнце восходит и садится ради тебя. Ты всему придаешь смысл. Я люблю тебя и не могу представить себя влюбленным в кого-нибудь другого. Тогда я бы и сам был кем-нибудь другим. Твое имя было первым словом любви, которое я узнал. — Он умолк, сжал челюсть. Он выглядел расстроенным, видимо, из-за ощущения собственного бессилия. — Я не хочу говорить, как Роб, что ты, дескать, мне должна что-то, потому что я тебя люблю, или, что другие женщины ничто, потому что я их не люблю. Любовь — это же не какой-то там долг. Я не это хочу сказать.

— Знаю, — сказала Кэми. — Ты всегда считал Холли классной.

— Она классная, — сказал Джаред. — И красивая. Для меня она как звезда, нечто яркое и прекрасное из другого мира. Она чужое солнце. Как и другие девушки для меня. Но ты — мое солнце.

Это было замечательное сравнение.

— Твой метод ухаживания, выстроен на высокомерии и ненависти к себе, а потом ты мне еще и сообщаешь, что красивые девушки весьма уникальны, — сказала Кэми. — Мне нравится. Правда, я не знаю, что это говорит обо мне.

— Тебе нравится? — спросил Джаред застенчиво глядя на нее.

— Я рада, что ты сказал мне правду.

— Только это и было моим намерением, — спешно сказал Джаред. — Я ничего не жду от тебя. Вот, что я пытаюсь сказать. Ты нужна мне, но это не означает, что ты обязана давать мне что-то, если не хочешь. Достаточно того, что ты существуешь в этом мире.

— Я рада, что ты сказал мне правду, — повторила Кэми. — Потому что теперь мне есть, что сказать тебе.

Кэми отстранилась от стены и заглянула ему в глаза, в светлые глаза, похожие на зеркальные озера.

Она не только беспокоилась, что он не любит ее так, как она хотела его. Она не только любила и желала его. Она потратила так много времени, беспокоясь о том, чтобы принять любовь, становясь частью всей любовной истории, каким-то образом поймавшей ее в ловушку, изменившей ее, превратившей в кого-то слабого, в человека, которым она не хотела быть. Теперь она поняла, что была узколобой, рассматривая любовные истории, как нечто незначительное, опасаясь, что сама станет таковой, если будет частью подобной истории. Она всегда считала, что должна сдерживать себя, но теперь обнаружила, что не хочет больше ничем себя ограничивать. Она хотела быть именно тем, кем была, и никем иным, даже той, прежней, прозябавшей во тьме заблуждений. Она много думала в последнее время о том, чтоб сделать все истории любви своими и рассказать их по-своему.

Он сказал ей все, что она надеялась услышать. Она не была уверена в чувствах Джареда, хотя очень на это надеялась, потому что Эш полюбил ее, когда был связан с Джаредом, не до и не после. Но то, что происходило между ними, было сложным и зачастую болезненным и… бесценным, страшно рискованным. И она долго не знала, как назвать это.

Она не была ни в чем уверена, но надеялась и строила планы. Она планировала это. Она попросила Эша помочь ей провести их последние мгновения магической связи за выстраиванием барьера, самого высокого и крепкого из когда-либо ею построенных, чтобы скрыть связь, которую они так и не разорвали.

Кэми использовала последний барьер, чтобы обрушить его. Она почувствовала, как связь между ними замерцала, оживая, словно проснулся и ожил лес.

На мгновение небо перевернулось, они упали в синеву. Золото Котсуолдского камня обнимало их, Кэми повернулась синхронно с движениями Джареда. Она чувствовала его радость, проходящую через нее, подобно речному потоку, несущемуся по выжженной земле, возвращающему все к жизни. Она почувствовала свою талию под его руками, как и он, и одновременно наслаждалась ощущением его рук на своем теле, тем, как они двигались, скользя, по ее спине. Он наклонился и поцеловал ее, и она ощутила его тоску и желание, и знала, что он почувствовал в ней то же самое. Кэми знала, где кончались ее чувства, а где — Джареда, и, будучи связанными, они могли разделить это, а это означало, что они могли пройти чудесный путь и встретиться на середине, оказаться близко-близко, как иные не захотели бы, или не посмели, так близко, насколько это было возможно для них.

— Так значит… — И все же, даже после всего этого, он волновался, едва смея поверить. — Ты меня любишь?

Кэми запрокинула голову и рассмеялась, и почувствовала, как ее смех откликнулся в его теле, возвращаясь к ней восторгом. Солнце висело над ними, как молчаливый колокол, сияющий в небе. Она открыла свои мысли и позволила ему увидеть все это, историю ее любви в алых и золотых тонах, лежащую перед ним как на ладони.

Кэми сказала: «Прочти мои мысли».