Кровать у меня была узкая, но не настолько узкая, чтобы мы оба не поместились. Я его немножко подтолкнула, сама легла на бок спиной к нему и, радуясь тому, что начала понемножку согреваться, скоро заснула.

Обыкновенно я ложилась около двух и не вставала раньше восьми, но в то утро я проснулась, когда еще не было семи. Скорее всего, ни он, ни я ни разу не пошевелились во сне. Солнце освещало комнату сквозь тонкую занавеску. Джентльмен рядом со мной глубоко дышал, то и дело похрапывая, и я повернула голову, чтобы взглянуть на него. На щеке у него был фиолетовый синяк, при виде которого у меня защемило сердце.

Осторожно, чтобы не потревожить его, я вылезла из постели и прошла за занавеску в угол комнаты, где у меня стояли таз и кувшин с водой. Когда я только начала тут жить, я думала, что никогда не привыкну мыться холодной водой, потому что в колледже у меня были все удобства, но ничего, привыкла, и теперь мне даже нравилось это пятиминутное обливание. Таким образом я доказывала себе, что мне не страшны никакие невзгоды, как будто не я, а кто-то другой страдал от свалившихся на него напастей.

Потом я насухо вытерлась полотенцем, надела все чистое, расчесала волосы и заплела их в две косы. Джентльмен в постели спал. Я надела пальто, шляпу, взяла кошелек и сумку и отправилась вниз. Солнце уже светило вовсю, но и жизнь в моем дворе начиналась чуть позже пяти часов звоном молочных бутылок и скрипом тележек с хлебом. Во всех домах консьержки вытаскивали мусорные ящики в ожидании мусорщика, который обычно объявлял о своем приближении звоном колокольчика, подвешенным к шее лошади.

Всю первую неделю, что я прожила тут, прежде чем начала работать в «Раковине», меня ужасно раздражала вся эта суматоха, потому что я никогда не знала ничего подобного. Теперь я, конечно же, привыкла и могла точно сказать время по звукам, доносившимся до меня из двора, потому что все всегда происходило в одно и то же время. Выставят мусор – появятся люди и животные, которые будут в нем рыться. Первыми прибегут собаки. Обычно это были стаи из полудюжины псов, которые искали остатки еды, методично обегая весь двор и почти никогда не дерясь между собой.

Потом приходили люди, поодиночке или семьями, но самое странное, что каждый из них искал что-то свое, например, одни – старые ботинки, другие – ношеную одежду, третьи – бумаги, тряпки, четвертые – разбитую посуду или кости, пятые – кусочки непрогоревшего угля. Следом за ними появлялись дворники. У нас это была женщина-великанша с такой же великаншей-метлой, которая обрызгивала водой камни и ругательски ругала побирушек, раскидывавших мусор.

В семь часов жизнь во дворе уже кипела ключом, вовсю стучали по камням сабо и громыхали ведра. Из ближайшего винного погребка доносилось постукивание отмываемых бочек, а чуть подальше в кузне молот ударял по наковальне. В семь приходили с центрального рынка уличные торговцы, в основном женщины с огромными корзинками. Они уже в четыре часа набирали себе товар по вкусу, кто – капусту, кто – картошку, кто – еще что-нибудь.

В этой на первый взгляд суете был раз и навсегда установленный порядок. Женщина, продававшая рыбу и мидий, всегда привозила свой товар раньше торговки сыром, и никогда раньше ее не появлялись ремесленники, готовые чинить все на свете. Когда их время заканчивалось, являлись уличные музыканты и нищие.

В это субботнее утро я могла купить только немного хлеба и молока и уже через пять минут была обратно в своей комнате, где готовила себе обычный завтрак, намазывая хлеб маслом и медом, собираясь запивать его кофе с молоком. Мед я покупала очень дешево, потому что у брата папаши Шабрье была пасека, и мне уже было привычно подслащивать им кофе.

Когда я поела и убрала со стола, то решила попробовать разбудить англичанина. Приглядевшись к нему поближе, я заметила, что он бледный и в испарине, а пульс у него, хотя и ровный, но гораздо слабее моего. Я подняла ему веко и, обнаружив, что зрачок совсем маленький, вспомнила, что это что-то значит, но никак не могла вспомнить, что именно. Пришлось побить его по здоровой щеке, потом потрясти за плечо, но это ни к чему не привело. Мадам Бриан усыпила его на совесть, и мне оставалось только ждать, когда он сам проснется. Тем временем мне уже было пора кое-что сделать.

На случай, если бы он вдруг вздумал проснуться без меня, я достала из ящика расшатанного стола листок бумаги и чернила и написала по-английски:

Сэр,

Пожалуйста, не волнуйтесь. Ночью возле этого дома на вас напали апаши и ограбили. Я вас нашла и принесла в свою комнату. Больше мне некуда было вас нести. Вернусь около девяти часов.

Искренне ваша,

Ханна Маклиод.

Я придвинула к кровати стул, повесила на него полотенце и пришпилила к нему записку, чтобы джентльмен, проснувшись, сразу ее увидел. Взяв корзину с грязным бельем, я пошла в прачечную, которая располагалась на моей же улице всего в двух минутах ходьбы.

Я увидела там все знакомые лица. Женщины поздоровались со мной с едва заметной настороженностью, что, впрочем, было для них вполне естественно по отношению к чужестранке, да еще явившейся из другого мира. Поначалу они вообще были подозрительны, чуть ли не враждебны, но, поняв, что я не лезу к ним, понемногу оттаяли.

Без десяти девять я уже была в своей комнате и развешивала белье на плоской крыше за окном, пока светило солнце и дул легкий ветерок. Англичанин еще спал. Тогда я взяла ведро и большой кувшин и отправилась за водой. Спускаясь по лестнице, я заметила следившего за мной Гюстава Бриана, а когда возвращалась, встретила его жену, которая спросила меня о незваном госте.

– Он еще спит, мадам, – сказала я – У него нет ни бумажника, ни чего бы то ни было еще. Я не знаю, кто он и что мне делать. Как вы думаете, идти мне в полицию сейчас или подождать, когда он проснется?

– Ну, нет, мамзель, только не полиция, – сурово заявила она, и по ее обращению ко мне я поняла, что звать полицию нельзя ни в коем случае. – Когда он проснется, дайте ему его пальто и отправьте восвояси. Вы и так для него много сделали.

– Да... Не знаю. Он такой бледный, мадам. Не очень-то хорошо выгонять больного человека на улицу. А как вы думаете, доктор Клуар не согласится посмотреть его, если я ему заплачу через неделю? Я хочу сказать, если англичанин не заплатит сам, а он, наверное, заплатит, как только повидается с родственниками или друзьями.

Мадам Бриан хмыкнула:

– Доктор Клуар? Этот старый дурак убил больше людей, чем доктор Гильотин. Но он совсем не так глуп, как вы, юная леди, и деньги захочет получить прежде, чем поставит ногу на нижнюю ступеньку лестницы.

Она пренебрежительно взмахнула длинным фартуком и удалилась к себе.

А я отправилась наверх, причем мне пришлось дважды отдыхать из-за тяжелого ведра. Спящий не шевелился. Через несколько минут, когда я выгребала уголь из плиты, в дверь постучали. Мне пришло в голову, что это может быть мадам Бриан, но, открыв дверь, я увидала перед собой мужчину с круглым лицом, который не спускал с меня глаз накануне вечером в «Раковине». На нем было короткое пальто в бело-коричневую клетку поверх простого коричневого костюма и прихотливого жилета, а в руке он держал серый котелок с низкой тульей и загнутыми полями.

– Мисс Маклиод? – спросил он. – Мисс Ханна Маклиод?

Я подалась назад, удивленная появлением этого человека у моей двери, которое почему-то показалось мне зловещим, и ответила ему по-английски:

– Да, я – Ханна Маклиод. Мне кажется, вы это хорошо знаете, разве не вы следили за мной вчера?

– Правильно, – сказал он, и я уловила в его произношении укороченные гласные, естественные для выговора жителя северных графств. – Можно мне поговорить с вами, мисс Маклиод? Надеюсь, это будет вам только на пользу.

И он дал мне карточку, на которой было написано:

ТОМАС БОНИФЕЙС

(Посредник)

Чэнсери-лейн, 22

Лондон

– Ну и что, мистер Бонифейс? – спросила я.

Он слегка поклонился:

– Я вам объясню, мисс, если вы уделите мне пять минут.

Помедлив, я все-таки отступила от двери.

– Хорошо, мистер Бонифейс. Но я не понимаю... – Я замолчала, чувствуя, как у меня краснеют щеки. Я совсем забыла о спящем в моей постели господине, и только взгляд мистера Бонифейса напомнил мне о нем.

Он было сделал несколько шагов, но остановился как вкопанный от неожиданности и пробормотал что-то вроде:

– Гм!..

– О нет, мистер Бонифейс, не подумайте ничего плохого, – торопливо проговорила я. – Я нашла этого джентльмена на улице. Его избили апаш и его подружка. – Я коротко объяснила ему, как было дело, потому что после первого замешательства быстро поняла, что мне совершенно безразлично, какие мысли могли прийти ему в голову. – Садитесь, пожалуйста, – сказала я, махнув рукой на деревянный стул возле стола. – Извините, что не предлагаю вам кресло, но у него ножки еле держатся, и вам придется опираться на стенку или вы упадете.

Мистер Бонифейс не сел, а подошел к кровати взглянуть на спящего джентльмена.

– Он еще не приходил в себя?

– Нет, но он просто спит. Консьержка напоила его коньяком, а там было много опия, правда, я этого не знала, пока он все не выпил.

Мой гость стоял, склонив набок голову, словно что-то подсчитывая, и прошло несколько минут прежде, чем он спросил:

– Вы не знаете, кто он?

– Нет. Мне придется подождать, пока он проснется, чтобы это выяснить.

– О нападении? А где это случилось, мисс Маклиод?

– О, совсем близко отсюда. Около фонаря перед поворотом на Рю Бертран. – Меня ужасно раздражали его вопросы, наверно, потому что я устала и не выспалась. – Месье, мне скоро на работу, а до этого еще надо кое-что сделать. Что вы хотели мне сказать?

Минуту-две он о чем-то думал.

– Хорошо, мисс Маклиод, давайте поговорим. – Он сел, положив шляпу на колени, и с любопытством уставился на меня. – Я нахожусь в Париже по делам мистера Себастьяна Райдера, английского джентльмена. Он вдовец, живет в Хертфордшире, это в Брадуэлле, с сыном восемнадцати лет и дочерью пятнадцати лет. Одно из его поручений заключается в том, что я должен подыскать для него юную леди с хорошим образованием, желательно англичанку, которая бы в совершенстве владела английским и французским языками и могла научить его детей говорить и писать по-французски.

Я была настолько поражена, что сама чуть не села в свое кресло, забыв опереться на стенку. Чтобы понять, не во сне ли я, мне пришлось оглядеть свою комнатушку, грязный фартук и стоптанные сабо.

– Вы это несерьезно, месье, – сказала я в конце концов.

– Совершенно серьезно, мисс Маклиод, – довольно резко возразил он. – Я здесь уже около месяца и должен вам сказать, что чертовски трудно найти кого-нибудь, одинаково свободно владеющего обоими языками. Разве в высшем обществе. Но там я даже не осмелюсь заикнуться о таком предложении. Во всем Париже, кажется, вы одна подходите, замечательно подходите, тем более что вы англичанка.

– Мистер Бонифейс, как вы меня разыскали? – спросила я.

– Не случайно. Я много встречался с разными людьми. Задавал вопросы. – Его отрывистая речь меня больше не удивляла, потому что я признала в нем выходца из Йоркшира, где все так говорили. – Несколько дней назад познакомился с англичанином, он сказал, что есть одна девушка в «Раковине». Я пришел, поговорил с хозяином. Как его? Папашей Шабрье.

– Да? А он мне ничего не сказал.

– Я ему заплатил за молчание. Хотел поначалу побольше о вас узнать. На следующий день я отправился на Рю де Мулен.

Я выглянула в окно. Небо было серое. Потом опять перевела взгляд на мистера Бонифейса.

– Итак, вы знаете, что я была в колледже?

– Знаю. И беседовал с мадмуазель. Поговорили о том о сем. Она рассказала мне о вас. Она считает, что у вас лучше получится быть учительницей, чем ученицей.

Я с горечью подумала, что так оно, верно, и было. Мадмуазель Монтавон могла это сказать. И теперь мне было понятно, почему он на меня смотрел с таким любопытством.

– Вы считаете, что мое пребывание в колледже – хорошая рекомендация, чтобы стать учительницей французского языка для детей английского джентльмена?

– Моего нанимателя не интересуют ничьи отзывы, – решительно заявил мистер Бонифейс. – Кроме моих, конечно. Ваша мать преподавала в школе английский язык. Вы воспитывались в Англии до тринадцати лет, и она сама вас учила. В колледже вы усовершенствовали свои познания во французском языке, а ваша директриса и ваши товарки считают, что вы весьма начитаны в английской и французской литературе. Для меня этого достаточно, и, могу обещать, этого будет достаточно для мистера Себастьяна Райдера.

– Кто вам рассказал о моей матери и о том, что я жила в Англии? Мои подруги? – спросила я.

Он кивнул:

– Правильно. Мадмуазель, не помню, как ее зовут, позволила мне переговорить с юными леди, которые были вашими лучшими подругами.

– Понятно.

Значит, с Аннет и Маргерит. Одна была на год старше меня, другая – на год младше. Из-за них мне было жаль покидать колледж.

Я встала.

– Спасибо, мистер Бонифейс, но я не могу принять ваше предложение.

Он вытянул губы трубочкой и несколько минут не сводил с меня пристального взгляда. Потом кивнул:

– Правильно. Вы меня не знаете и не хотите ехать на чужбину с незнакомым человеком. Вполне естественно. Я бы мог вам много чего порассказать, но, как я уже сообщил, мистер Райдер – деловой человек и известен в Британском консульстве, где также знают, что я его агент. Если желаете, мы можем немедленно отправиться туда, и они вам подтвердят, что я человек честный.

Я покачала головой:

– Спасибо, мистер Бонифейс. Я не хочу ехать в Англию.

Он не спеша оглядел комнату, потом меня.

– Не могу поверить, что вы серьезно. Живете на чердаке беднее церковной мыши и сами не знаете, от чего отказываетесь. Мы еще не обговорили ваше жалование, так что, может быть, вы хотите набить себе цену, но это глупо. Мистер Себастьян Райдер не будет скупиться, но вряд ли ему понравится слишком жадная юная леди...

Я перебила его:

– Сэр, вы ошибаетесь. Я, правда, бедна, но мне хватает того, что я зарабатываю, и у меня есть нечто гораздо более для меня важное – моя независимость. Я не набиваю себе цену. Я просто не желаю ехать в Англию, и это все.

Он не сводил с меня ничего не выражавших, застывших серых глаз, и я почувствовала, как внутри меня зарастают злость и усталость.

– Не глупи, девочка, – сказал он в конце концов. – Нельзя терять такую возможность убежать из трущобы и начать новую жизнь. Такой шанс один на миллион, это я тебе говорю.

– Наверно, мистер Бонифейс, – ответила я, – но пожалуйста, дайте его кому-нибудь еще.

– Да нет же никого, – раздраженно заявил он. – Будь я проклят, но я провел в Париже целый месяц и не нашел никого, кроме вас.

– Прошу прощения, но я не желаю ехать в Англию. А теперь извините меня, мистер Бонифейс. У меня больше нет времени.

Он, не торопясь, поднялся со стула, и я подумала было, что он будет еще спорить, но он постоял немного со шляпой в руке, глядя на спящего господина в моей постели, а потом пожал плечами и направился к двери.

– Буду вам очень признателен, мисс Маклиод, если переменив свое решение, вы поставите меня в известность. Отель «Плезан». Всю следующую неделю я еще тут. Адрес вы найдете на обратной стороне карточки.

Он открыл дверь, водрузил шляпу на голову и ушел.

Тут я почувствовала, что меня немножко трясет, я поняла, что возможность вернуться в Англию взволновала меня гораздо сильнее, чем можно было предположить. Мистера Себастьяна Райдера я не знала, однако не сомневалась в честности мистера Бонифейса, который готов был отправиться со мной в Британское консульство.

Я не успела ничего обдумать и отказала ему, повинуясь непонятному инстинкту, однако я была уверена, что сколько я ни думай, ответ будет «нет». Я не изменю своего решения.

Тогда я выкинула мистера Бонифейса из головы и принялась за дела. Уже давно я нашла для себя приемлемый способ избавляться от ненужных воспоминаний, представляя себе, что то или иное случилось не со мной, Ханной Маклиод, а с какой-нибудь другой девушкой, естественно, малознакомой, которая поделилась со мной своими переживаниями. Таким образом я выкидывала из головы все, что могло мне досадить.

В половине одиннадцатого я закончила с уборкой. Англичанин еще спал. Лоб у него был горячий, губы сухие, но почему-то я не сомневалась, что долгий сон поможет ему выкарабкаться. Когда я сняла повязки с мазью, чтобы взглянуть на его синяки, он что-то пробормотал, но не проснулся. Вид у него, конечно, был не ахти, но раны не воспалились, и я осторожно промыла их теплой водой, а потом присыпала борным порошком, почему-то решив, что это лучше, чем мазь. Когда же я занялась его лицом, то он вдруг открыл глаза и очень четко спросил:

– Кто вы?

Я ответила:

– Ханна Маклиод, сэр. А как вас зовут и где вы живете?

Мне показалось, что он не понял вопроса, но он внимательно вслушивался в мой голос и потом медленно проговорил:

– А... вспомнил. Вы та девушка, которая... которая...

Глаза у него закрылись, он умолк, вздохнул и вновь погрузился в сон. Я же поймала себя на том, что улыбаюсь, сдувая лишнюю присыпку с его щеки, хотя радоваться было нечему. По правде говоря, я не испытывала к этому господину никаких добрых чувств. Он доставил мне массу хлопот, и я бы с удовольствием передала его в чьи-нибудь другие руки, однако никто не хотел его брать, а мне пришлось напомнить себе, что бедняжка ни в чем не виноват.

Вскоре мне надо было уходить на работу, а вернуться я должна была примерно к полуночи, потому что в субботу мы закрывались немного раньше, и я была в панике, не зная, как мне поступить с незваным гостем. Он наверняка проснется в мое отсутствие и испугается, обнаружив себя без одежды на нищем монмартрском чердаке. Неожиданно мне припомнилось, что в учебнике студента-медика говорилось о том, что человек, перенесший травму, может все забыть, и я представила себе, как он испугается...

А если я вернусь, а он все еще будет без сознания? Это будет значить, что он серьезно болен, и мне придется звать врача, сколько бы это ни стоило, иначе, не дай Бог, он умрет и меня обвинят в его смерти. Завернувшись в одеяло, я немножко посидела и подумала. Апаш Анри не заметил золотых запонок, и я их вынула из манжет, когда понесла стирать его рубашку. Я выдвинула ящик и убедилась, что они в самом деле золотые. Можно было бы их продать, чтобы заплатить врачу и купить для него еды, но я не посмела этого сделать, боясь, как бы меня не приняли за воровку.

Я подошла к буфету, который служил мне также платяным шкафом, подняла доску с пола и вынула маленькую шкатулку, в которой хранила свои драгоценности. Тут было мое свидетельство о рождении, свидетельство о рождении моей матери, ее обручальное кольцо, письмо, которое она написала мне перед смертью, ее молитвенник и пустой кошелек, куда я обычно прятала свои сбережения. И еще одно кольцо из мексиканского золота с выгравированными на нем инициалами Р.Д. Оно было мне велико, и я могла бы продать его, потому что оно принадлежало мне, но в тот день, когда оно стало моим, то есть около двух лет назад, я дала себе слово, что никогда с ним не расстанусь. Я улыбнулась своим воспоминаниям, и на глазах у меня появились слезы, но через минуту я уже сердилась на себя за излишнюю чувствительность. Запонки я положила в шкатулку и засунула ее обратно под пол. Я не бывала в своей комнате примерно часов двенадцать в день, и, хотя вряд ли она могла привлечь вора, рисковать мне было ни к чему.

К этому времени ветер и солнце уже почти высушили мое белье, так что мне пришлось опять лезть на крышу, а потом доставать утюг и приниматься за глажку. Свои вещи я отложила в сторону, а его рубашку, жилет и все прочее погладила и повесила на спинку стула.

В кошельке у меня оставалось двадцать су, и я решила прежде, чем идти в «Раковину», купить сыру и устриц, то есть что подешевле, и оставить на столе вместе с хлебом, молоком и медом, чтобы, если он проснется, ему было что поесть. Еще мне надо было оставить ему записку и объяснить, что с ним случилось, а также предложить ему, если он желает, отдохнуть у меня до моего возвращения.

Это тем не менее не решало всех проблем, потому что ни у меня, ни у него не было денег на кэб, и хотя у меня в воскресенье выходной день, следовательно, я могла пойти в его отель или пансион, оставалось еще решить, как нам быть ночью. Если он не будет спать, значит, я не смогу сделать то, что сделала этой ночью, а если он еще будет без сознания, мне ничего больше не останется, как идти в полицию, даже несмотря на угрозу разозлить мадам Бриан и потерять комнату.

Сначала надо было купить еды, а потом уже писать записку, так что я быстро накинула пальто, надела шляпку, еще раз посмотрела на спящего господина и, взяв сумку, пошла вниз, не заперев двери. Почему-то мне показалось, что нехорошо запирать его в моей комнате. Спустившись вниз, я постучала к мадам Бриан и сказала ей, что собираюсь оставить джентльмену еды и записку, если он к моему уходу на работу не придет в себя. Она слушала меня, вытаскивая шпильки из своей прически и вновь втыкая их обратно, что у нее служило признаком чрезвычайного волнения, а потом покачала головой и сказала, что я сглупила, приведя к себе иностранца.

Спорить тут было не о чем, так что я поддакнула ей с виноватым видом и пошла дальше, предупредив, что вернусь через десять минут. Но так получилось, что я немножко задержалась. В одном месте у меня на пути жарили цыплят, и мне пришлось подождать, потому что я подумала, что холодная куриная грудка как нельзя кстати придется человеку, который, наверно, проснется зверски голодным.

В итоге у меня остались три су, и это было совсем неплохо, потому что для себя у меня еще была еда. Впрочем, она мне была нужна только на воскресенье, потому что в субботу я рассчитывала поесть на кухне в «Раковине» во время перерыва с половины девятого до девяти. В понедельник же мне должны были заплатить. Мне повезло, что я работала у папаши Шабрье, так как он с самого начала платил мне вперед за неделю, и это было редкой удачей, но он знал, что делает. Его ресторан очень зависел от английских туристов, и ему нужен был кто-нибудь для переговоров с ними.

Возвращаясь по Рю Лабар, я очень удивилась, увидав у дома номер восемь карету, перегородившую узкую улицу. Она была на четырех колесах и в нее были впряжены два откормленных и сильных, но очень изящных коня по сравнению с Першеронами, которые тащили омнибусы, известные как империалы, вверх и вниз по Монмартру. Кучер держал в руке кнут и настороженно озирался, потому что вокруг уже собрались любопытные.

Наверно, я очень глупа, но мне даже в голову не пришло, что карета может иметь отношение к моему безымянному гостю, пока я не поднялась на четвертый этаж, где, подняв вверх глаза, стояла мадам Бриан. С моего этажа доносился шум, в котором особенно выделялись два голоса, один из них – женский.

Мадам Бриан дернулась, когда я остановилась рядом с ней, и уставилась на меня испуганными глазами.

– Говорила я вам! – прошипела она. – Что? Не так? Вон они пришли за ним, уж не знаю, кто она, сестра или жена, богатая, видно, так смотрит, так смотрит, всех бы нас гильотинировала, если бы могла!

С этими словами моя консьержка припустилась вниз, еще раз повторив, что она не имеет ко всему происходящему никакого отношения.

Я неохотно двинулась дальше, завидев, как несколько человек стали спускаться по лестнице. Снизу до меня донесся удар двери. Это мадам Бриан отгораживалась от всего мира. Наверху довольно грубый голос говорил по-французски:

– Прямо, месье... подождите. Гастон, пустите меня вперед. Вот... я его держу. Тихонько теперь...

Еще я слышала не умолкавший женский голос, скорее всего, дамы из высшего света, говорившей по-английски, но с акцентом, свойственным приезжавшим в Париж американским туристам:

– Я с тобой, Эндрю. Я с тобой, дорогой. Все в порядке. Теперь все будет хорошо. Не надо ничего говорить. Скоро мы будем дома... О, пожалуйста, поосторожнее. Как вы неловки! Я хочу сказать... как это... prenes garde! Faite attention!

Последние слова она произнесла на чудовищном французском.

Они все уже были на пятом этаже. Впереди шла молодая женщина в изысканном туалете, без передышки успокаивавшая, утешавшая, подбадривавшая спасенного мной незнакомца. За ней следом спускались два служащих отеля в униформе и между ними англичанин. Он шел с полузакрытыми глазами и, очевидно, ничего не соображая, потому что повиснул на слугах и еле волочил ноги. Они натянули на него пальто и застегнули его, но всю остальную его одежду, включая башмаки, молодая дама несла в руках.

– Ох, слава Богу! – сказала я. – Мадмуазель, мне так жаль...

Тут я умолкла, потому что она развернулась и уставилась на меня васильковыми глазами, сверкавшими такой яростью, что мне с трудом удалось сохранить видимое спокойствие. Она была очень красивая, белокурая, с немного выступающим подбородком и великолепным ртом, хотя в эту минуту губы у нее были крепко сжаты. Мне показалось, что она совсем молодая, лет двадцати, не больше, но властная и уверенная в себе не по годам.

– Что? – резко переспросила она. – Вы кто?

– Ханна Маклиод, мадмуазель, и...

– А, вы говорите по-английски. Хорошо. – Глаза у нее заполыхали еще сильнее, и она ткнула пальцем вверх. – В вашей комнате мы нашли мистера Дойла?

– Да. Я притащила его к себе вчера ночью после того, как на него напали. Он был без сознания...

Она оборвала меня, и, хотя совсем не повысила голос, слова ее разили меня, как ножи.

– Вы думаете, вам поверят? – насмешливо спросила она. – Ну уж нет, мадмуазель! Вы лжете! И еще вы воровка! У меня сейчас нет времени с вами разговаривать, но когда мистер Дойл поправится, я еще займусь вами. Отойдите!

Я почувствовала, что бледнею, когда до меня дошел смысл ее слов.

– О нет, мадмуазель, – пролепетала я. – Я хотела помочь вашему другу, но откуда мне было знать, кто он такой? Пожалуйста, поверьте мне...

Один из слуг протянул руку и оттолкнул меня. Они прошли мимо. У мистера Дойла голова качалась из стороны в сторону. Он все еще был не в себе. Молодая дама давала распоряжения слугам, подбадривала молодого человека, а я шла за ними и пыталась объяснить даме, что произошло на самом деле. Я обращалась к ней по-английски, к слугам – по-французски, но они словно не видели меня. Вытащив мистера Дойла на улицу, они усадили его в карету, следом за ним в нее уселись дама и один из слуг, а другой слуга пристроился рядом с кучером, который тотчас хлестнул коней, и они поскакали по булыжникам мостовой, провожаемые взглядами толпы. Едва они завернули за угол, как все обратили свои взгляды на меня.

Внутри у меня все дрожало, но я уже давно научилась не показывать своих чувств и являть миру безмятежное лицо, так что я даже улыбалась, когда вошла в подъезд и мадам Бриан открыла дверь в ответ на мой стук.

– Мадам, мне жаль, что у вас были из-за меня неприятности, – сказала я. – Молодая дама ошибается на мой счет, но я уверена, все уладится, когда джентльмен придет в себя. Вам не придется иметь дело с полицией.

– Ха! Это вы так говорите. – Мадам Бриан не выпускала из рук шпильки. – Она же как дикая кошка, эта иностранка, выпустила когти и зубы...

– Она была очень взволнована, а когда успокоится и поговорит с джентльменом, все будет хорошо. Вы ей что-нибудь говорили, мадам?

– Я пыталась ей сказать, – не очень уверенно ответила мадам Бриан. – Ну, конечно же, я пыталась. – И она нахмурилась. – Откуда мне знать, что у вас там произошло? Меня там не было.

Я продолжала улыбаться, несмотря ни на что.

– Но вы же видели, как я его тащила, мадам. Об этом вы не сказали молодой леди?

– Сказала ей? Да как я могла ей сказать? Она же ничего не слушала. Все время сама говорила и говорила. Да даже если слушала, это не имеет значения, потому что она не понимает человеческого языка.

– О да, вам трудновато пришлось, – сказала я, очень надеясь, что она не услышала насмешки в моем голосе. – А вы не знаете, кто им сообщил о том, что джентльмен у меня?

– Я ничего не знаю, девочка, – раздраженно отрезала мадам Бриан. – Уж не думаешь ли ты, что эта женщина мне что-то объясняла? Не знаю уж, что она говорила, но она была очень недовольна. Чтобы это понять, мне не надо учить английский. – Она сунула в волосы еще одну шпильку и ткнула в меня пальцем. – Будем надеяться, что мы больше никогда о них не услышим.

Дверь закрылась, а я осталась стоять, только теперь почувствовав, насколько все это измучило меня. Не сразу до меня дошло, что если я еще постою, то могу опоздать в «Раковину», и я бросилась наверх, чтобы оставить на столе покупки и бежать на работу. Мне было очень страшно. Если мистер Дойл ничего не вспомнит, а леди отправится в полицию, мне будет трудно доказать свою невиновность. И мадам Бриан мне не поможет.

Вниз по лестнице я бежала бегом. Впереди был двенадцатичасовой рабочий день, и я не могла позволить себе расслабиться и натворить глупостей. Как мне было не радоваться тому, что я научила себя выкидывать из головы все плохие мысли? Это немало помогало мне в прошлом, но на сей раз сослужило дурную службу, потому что заодно со всем прочим я забыла о пустячке, ставшем причиной многих моих несчастий.