1.
«Линден-эбби, Йоркшир.
Преподобному Джеймсу Линдену.
16 мая, 1842.
Дражайший дядюшка!
Вот уже 7 лет минуло с того времени, как я получила письмо, которое до сих пор вспоминаю со слезами благодарной радости.
Случайно узнав Ваш адрес — точнее, адрес Вашего батюшки, — я попросила приходского надзирателя отправить запрос. «Линден-эбби, Линден-эбби» лепетала я, как мореход, застигнутый штормом, повторяет название гавани, или паломник взывает к своему святому. Поначалу бидль отказывал, полагая, что родственники из Йоркшира это фантазия напуганного ребенка. Лишь настойчивость одного пожилого джентльмена, в силу случая оказавшегося поблизости, убедила его отослать запрос».
Агнесс едва не посадила кляксу, раздумывая, посвящать ли дядюшку в подробности беседы между бидлем и ее заступником. Глаза мистера Ладдла, когда тот услышал «Отправляй письмецо, дармоед!», произнесенное бестелесным голосом, но с раскатистым акцентом, она не забудет никогда.
Лучше не посвящать.
«Какой же неожиданностью стал Ваш ответ!»
— макнув перо в чернильницу, застрочила девушка.
«Уже после я узнала, что в те дни Вы едва успели оправиться от двойной утраты. Несмотря на скорбь, Вы проявили участие к незнакомой племяннице, да еще и двоюродной. Вашими стараниями я оказалась в пансионе мадам Деверо, где провела самые безоблачные свои годы.Агнесс Тревельян»
Согласно Вашему уговору с наставницей, по истечении семилетнего срока я готова переехать в пасторат, дабы Вы распорядились моей дальнейшей судьбой. Как уверяет мадам Деверо, мое образование можно считать законченным. Я знаю историю и географию, играю на пианино и сносно изъясняюсь по-французски. Кроме того, я получила почетную грамоту за успехи в рукоделии. Если Вы изъявите желание меня проэкзаменовать, мои знания, смею надеяться, покажутся вам удовлетворительными.
Я выезжаю почтовым дилижансом в следующий четверг утром, а в седьмом часу вечера прибуду на постоялый двор Билброу. Буду очень признательна, если Вы пришлете за мной карету.
Засим остаюсь Вашей любящей племянницей,
Закончив письмо, Агнесс промокнула чернила с помощью пресс-папье и аккуратно сложила листок, но запечатывать не торопилась.
Ее охватило возбуждение, которое всегда предшествует переезду — руки начинают подрагивать, предчувствуя тряску в карете, и решительно ни на чем нельзя сосредоточиться! Рассеянным взором она обвела обстановку гостиной для старших учениц: бежевые обои, местами переходящие в желтизну, колченогая плюшевая мебель с продавленными сидениями, начищенная до блеска каминная решетка (огонь в мае — непозволительная роскошь!) Письменный стол был придвинут к окну, и Агнесс, чуть вытянув шею, могла разглядеть, как ученицы занимаются гимнастикой во дворе, поднимают гантели и смешно приседают в своих длинных юбках.
Помимо Агнесс в гостиной задержались три пансионерки, которым сегодня нездоровилось по-женски. Доски для выпрямления осанки им перестали привязывать тогда же, когда они сменили длинные переднички на взрослые платья. Так почему бы не развалиться на кушетке в позе одалиски? Нет такой причины!
— Скажи, Несси, а этот твой дядюшка, он ведь холост? — с напускным безразличием спросила Ханна Гудрэм, когда Агнесс встала и разгладила юбки.
— Да, вроде бы.
— Он в летах?
— Если честно, я не знаю. О таком невежливо спрашивать.
Тем не менее, у Агнесс имелись кое-какие догадки на сей счет. Каждое Рождество она получала письмо, в котором дядюшка справлялся о ее духовном росте за год. Агнесс почему-то не сомневалась, что рука, выводившая эти твердые буквы, покрыта старческими пятнами. Вот шишковатые пальцы сжимают перо — не обгрызенное, как у нее самой, а белоснежное, без единой зазубринки. Вот шевелятся бескровные губы, лоб прорезает глубокая морщина: мистер Линден переживает за душу племянницы.
К письму прилагалась банкнота в 10 фунтов, которую дядюшка, видимо, считал исчерпывающим подтверждением родственных чувств.
— Но, наверное, ему под пятьдесят, не меньше.
— Старый, — вздохнула Сесиль Лебран, юная креолка, дочь коммерсанта с Ямайки.
— Ах, возраст тут не при чем! Главное, что он холост! Несси, он ректор или викарий?
— А какая разница? — навострила ушки Сесиль.
— Огромная! Не знаю, как у вас, но у нас прихожане платят десятую часть дохода на содержание священника. Ну так вот, если священнику причитается вся десятина до последнего пенни, он ректор.
— А чтобы стать ректором, надо хорошо учиться в семинарии, да?
— Ах, если бы! Достаточно купить приход у другого ректора, если деньги позволяют. Некоторые так и вовсе покупают два прихода, а то и три.
— Но как же они успевают во всех служить?
— Вот как раз для этого ректор нанимает викария — своего заместителя в приходе. Предоставляет ему дом и платит, сколько не жалко, — вздохнула Ханна.
Все эти хитросплетения были знакомы ей не понаслышке — как раз таким викарием служил ее отец.
— Поэтому за ректора нужно сразу выходить замуж, а за викария… а за викария уже по обстоятельствам, — пояснила она.
Сесиль жеманно пожала плечиками. Ей, католичке, до сих пор претила мысль, что священники вообще могут вступать в брак. Это было странно и даже как будто неприлично.
— Мистер Линден — ректор, — не без гордости поведала Агнесс. — Более того, он младший сын графа. Он, верно, унаследовал бы титул, но его старший брат скончался, оставив сына. Тот сейчас в Итоне. А дядюшка приглядывает за поместьем, покуда мой кузен не достигнет совершеннолетия.
По телу Ханны пробежала дрожь, словно у гончей, взявшей след лисицы.
— Знаешь что, Несси? Забудь все, что я говорила! Ну зачем тебе ректор? Лучше дождись, когда кузен из Итона вернется. А с дядюшкой постарайся просто ужиться. Угождай ему, чуть что — «да, сэр, как прикажете, сэр». Глубокий книксен, глазки опущены, ресницы покорно трепещут… А сама ждешь кузена!
— Главное, не рассказывай ему о своих способностях. Например о том, как ты утихомирила наш полтергейст.
Эту реплику подала Эми Шарп, главная бунтовщица пансиона. Поставив ноги на каминную решетку, она листала «Записки о демонологии и колдовстве» сэра Вальтера Скотта.
— Ну, хвастаться и правда нехорошо…
— Да я не о хвастовстве! Подумай сама, Агнесс Тревельян! Кто проводил допросы на ведовских процессах при добром короле Якове? Коллеги твоего дядюшки.
— Но мы живем в прогрессивные времена. Уже поезда ходят!
— Ничего, в Йоркшире сильны традиции. Смотри, как бы дядюшка не искупал тебя в мельничном пруду. Так ведьм проверяли: если всплыла, то сразу петлю на шею, а если потонула — упокой Господь ее душу.
— Да никакая я не ведьма! Просто немножко другая.
— Не сомневаюсь, что когда осужденных женщин волокли на виселицу, они вопили то же самое.
— Pauvre Agnès, ее будут мучить, — заключила Сесиль и встряхнула иссиня-черными локонами.
От подруг ничего не скроешь, но к ее способностям девушки относились с пониманием. Тем более, что тот полтергейст уж очень всем досаждал — толкал под руку по время уроков чистописания, воровал носовые платки, юбки пришпиливал к стульям. А стоило с ним поговорить по душам — и все, успокоился! Даже начал подсказывать во время экзаменов, чем снискал любовь всего пансиона.
Агнесс украдкой вздохнула. Нет, к бесцеремонности Эми она давно привыкла. Зато она страшно завидовала красоте креолки, ее пышным формам в сочетании с капризным детским личиком. Сама мисс Тревельян была невысокого роста и довольно худенькая. Ее коже, чистой и белой, недоставало шелкового лоска или же хрупкой прозрачности мрамора. Скорее ее можно было сравнить со свежими сливками, которые умиротворяют, но — увы! — не опьяняют и не толкают на безумства. В глубине души мисс Тревельян считала себя уродиной. Курносый носик казался ей маленьким и невыразительным. Густые и мягкие, как беличий мех, брови — слишком прямыми. Ей хотелось чувственные алые губы — природа послала ей бледные, словно лепестки в самом сердце розового бутона. Ей хотелось волевой подбородок, но и тут вышла промашка! Подбородок оказался округлым, да еще и с едва приметной ямочкой, проступавшей, когда Агнесс улыбалась. Только у простушек бывает так! Единственными своими чертами, хоть сколько-нибудь приемлемыми, она считала синие глаза да рыжеватые вьющиеся волосы.
Словом, Агнесс Тревельян была хорошенькой, но никак не красавицей.
Между тем беседа плавно перетекла к модным фасонам шляпок. Пока девушки судачили о том, что гроденапль вытеснил креп, а на смену перьям пришли цветы из бархата, Агнесс выбежала из гостиной.
Ей не терпелось запечатать конверт сургучом — не обычным красным, а золотистым, очень дорогим. Для такой оказии ничего не жалко! Пусть дядюшка увидит, как она его почитает.
Но прежде, как заведено во всех пансионах, переписку следовало показать директрисе.
Впрочем, мадам Деверо была добродушным цензором. Еще ни разу не случалось, чтобы она вымарала из чьего-то письма упоминание о несвежих простынях или о супе из тухлой говядины. А все потому, что ученицам и в голову не пришло бы о таком написать. Постельное белье всегда пахло крахмалом, а суп был наваристым, да еще и с двойной порцией хлеба.
В пансионе мадам Деверо не нашлось бы ни одной леди, хотя дочери рыцарей здесь время от времени появлялись. В основном же сюда отдавали дочерей дворяне-джентри среднего достатка да купцы, которые рассчитывали, что из их Нэнси или Сью воспитают изящное украшение гостиной, причем гостиной непременно лондонской. Минимум математики, минимум географии, никакой латыни. Вдоволь пения и танцы до упаду, а по вечерам — рукоделие, вроде оклеивания перьями шкатулки для перчаток.
Шагнув за порог пансиона, выпускницы почти сразу попадали под венец, хотя некоторые задерживались в гувернантках. Как раз на такую профессию и рассчитывала наша героиня.
2.
В назначенный день Агнесс топталась у входа в гостиницу «Зеленый дракон».
В дорогу девушка надела простенькое хлопковое платье, белое в крупную зеленую клетку. Теперь она задирала его настолько высоко, насколько позволяли приличия — почти до щиколотки. После дождя площадь перед гостиницей превратилась в болото, по которому бродили голенастые куры.
Проводить ученицу вызвалась сама директриса, невысокая дама, похожая на сладкую булочку: с глазами-изюминами и рыхловатым лицом, обсыпанным белой, словно бы сахарной пудрой (в детстве мадам перенесла оспу). Сходство довершал приторный запах, исходивший от ее платья — свое белье мадам перекладывала не сушеной лавандой, а стручками ванили.
— Ah, ma petite fille! — восклицала она, тиская Агнесс и оставляя на ее плечах россыпь пудры. — Обешай писать мне шасто!
Агнесс чмокнула сдобную руку наставницы.
— Только не так, как все англишане — когда письмо переворашивают, а потом пишут поперек строшек! Это глюпая, глюпая привышка! У меня от этого болят глаза! Лучше возьми еше один лист. И не плати за доставку.
— Но вам придется заплатить вдвойне!
— За письмо от люшей ушеницы мне денег не жалько! — расщедрилась директриса.
Ее возгласы потонули в протяжном звуке горна. Запряженный четверкой лошадей, к станции подъезжал почтовый дилижанс. Красные колеса слегка дребезжали, но лихо катились по дороге, а черные лакированные бока блестели в лучах солнца, ненадолго выглянувшего из-за туч.
На влажной от дождя табличке, прибитой на двери, Агнесс разобрала место назначения — Йорк. Стало быть, ей сюда.
Пока кондуктор, облаченный в красный мундир и при цилиндре, отдавал мешок с письмами почтальону, кучер помог Агнесс погрузить багаж. Ее сундучок взлетел на крышу и улегся рядом с прочей поклажей. Карета была битком набита пассажирами, и лишь чудом девушке удалось втиснуться внутрь. Обернувшись, она увидела, как из таверны выбегает толстяк, размахивая надкусанным пирогом. Заглянув в окно дилижанса, господин скривился, махнул рукой и поплелся доедать завтрак. Незанятой оставалась только скамеечка позади кучера. Но кто захочет ехать на крыше, да еще и под проливным дождем? А он как раз начал накрапывать.
Когда кучер вскочил на облучок, а кондуктор забрался на сидение позади кареты, вновь зазвучал горн, и дилижанс тронулся с места. К радости Агнесс, ей досталось самое желанное место — у окна. Она полюбовалась на холмы, но даль была скрыта за серой непроницаемой пеленой. Изредка дилижанс проносился мимо деревень. Домики, как один, были из серо-зеленого известняка, с покатых шиферных крыш стекали ручейки дождевой воды.
Типичный для сердца Англии ландшафт быстро наскучил Агнесс. Рассчитывая на долгую дорогу, она захватила сумочку с рукоделием. Текущим проектом был чехол для молитвенника, который девушка готовила в подарок дяде — по лиловому бархату протянулись узоры из золотых нитей. Как выяснилось, вышивать в трясущемся дилижансе не так уж просто. Сначала Агнесс истыкала иголкой пальцы, затем долго искала упавшие ножницы, шаря по соломе, устилавшей пол. Другие пассажиры, солидные господа, ехавшие в Йорк по делам, посматривали на рукодельницу неодобрительно. Чтобы не видеть их унылые мины, а заодно и скоротать время, Агнесс решила задремать.
Спала она до следующей остановки и очнулась, когда кондуктор затрубил в горн. Распахнулась дверь, впуская в карету струю свежего воздуха. Кряхтя, сосед справа вылез из экипажа, а его место занял другой джентльмен, как две капли воды похожий на предыдущего — в таком же табачного цвета сюртуке.
— Все, сэр, больше мест нету, — сказал кому-то кучер.
— Мы сядем наверху.
Агнесс прислушалась. Голос принадлежал юноше и звучал решительно, чтобы не сказать отчаянно.
— В такое-то ненастье?
По-видимому, неизвестный кивнул так яростно, что кучер переменил тон.
— Хорошо, сэр, сейчас я спрошу джентльменов, не согласится ли кто уступить место вашей даме.
— Нет! Она сядет со мной.
На этом разговор закончился. Агнесс было ужасно любопытно, что за отважная пара заняла место на крыше. Там так трясет, что легко свалиться, а уж до нитки они точно промокнут!
Оставшиеся два часа Агнесс просидела, как на иголках. Она собиралась первой выскочить из кареты и застать пассажиров с крыши. Но когда колеса зашуршали по гравию, а лошади, всхрапнув, остановились, Агнесс дернула за ручку и вздохнула от разочарования. Дверь с ее стороны заело. Пришлось дожидаться, пока из дилижанса не выйдут все мужчины, а они разминали затекшие ноги и двигались ну так медленно! Нужно ли говорить, что когда карету покинула Агнесс, скамеечка уже пустовала? Таинственные пассажиры успели улизнуть.
Но вскоре ей стало не до них.
Оглядевшись, она так и не увидела во дворе никого, даже отдаленно напоминавшего священника. Разве что дядюшка зашел отужинать? Попросив кучера захватить ее сундучок, Агнесс поспешила в гостиницу «Три зайца». В обеденном зале стоял гам, гости хрустели поджаристыми пирогами со свининой, заливали в себя реки пива и облизывали жирные пальцы. На все расспросы Агнесс пузатый хозяин лишь руками развел. Да, краем уха он слышал о каком-то мистере Линдене. Вроде служит в соседнем приходе. А вот имя мисс Тревельян ему внове. Нет, никто за ней не приезжал.
Агнесс почувствовала, как под ложечкой неприятно засосало. Неужели она ошиблась адресом? Взяла не ту карету? Или письмо не пришло вовремя? Не мог же дядя о ней позабыть!
Едва удерживаясь, чтобы не распаниковаться, она опять вышла на улицу. Кучер распрягал лошадей, а кондуктор зажигал фонарь спереди кареты. Смеркалось. Еще немного, и совсем стемнеет.
Можно, конечно, заночевать в гостинице, но в кошельке Агнесс не набралось бы и шиллинга. Кроме того, от голода у нее кружилась голова, а после целого дня в карете девушка испытывала и дискомфорт иного рода. Но где тут отыскать то, что ей так нужно? Про такое и спросить стыдно!
Она торопливо обогнула гостиницу и чуть приободрилась, заметив на заднем дворе одинокую женскую фигуру. Платье женщины было скрыто под зеленым плащом с капюшоном.
— Вы не подскажите, мэм, где здесь дамская комната? — спросила Агнесс, подходя поближе.
Незнакомка повернула к ней голову, и Агнесс отшатнулась.
В глазах женщины стояла сплошная чернота. В них не было белков.
Присмотревшись, девушка тихонько выдохнула. Всего лишь иллюзия, игра тени и света из окон гостиницы, падавшего на незнакомку. Со второго взгляда ее глаза показались обычными, разве что очень черными и блестящими, как отполированный гагат. Только густые брови, протянувшиеся по вискам почти до линии волос, портили красоту смуглого лица.
Женщина приоткрыла рот, собираясь ответить, и…
Такого звука Агнесс еще никогда не слышала!
Это был полу-рык, полу-лай, бессмысленный и жуткий. Да и взор незнакомки стал пустым. В нем засквозило тупое отчаяние, как у попавшего в западню зверя. Тот бы и рад придумать выход из положения, да одна беда — не умеет думать по-человечески.
Тут Агнесс все поняла. Как же она сразу не догадалась!
— Не пугайся, — зачастила девушка, опасаясь, что фигура в плаще вот-вот исчезнет. — Я тебя вижу и хочу помочь. Что мне сделать?
Склонив голову набок, женщина молчала.
— Надо что-то тебе принести?.. Что-то найти, да?
Женщина неуверенно кивнула.
— А что именно?.. Или ты не можешь сказать?.. Ага, не можешь. А подать какой-то знак?.. Тоже не можешь.
Агнесс пришла в замешательство. За всю ее карьеру медиума это привидение было самым немногословным!
— Тогда давай я тебя рассмотрю получше.
Она успела убедиться, что отсутствующая конечность или заляпанный кровь саван порою говорят о многом. Протянула руки, готовясь развязать на незнакомке плащ, как вдруг почувствовала толчок в бок, такой сильный, уже в следующий миг очутилась на земле. Жидкая грязь брызнула в лицо, и на мгновение девушка ослепла, ощущая лишь запах влажной земли. Она приподнялась на колени, но от испуга не решалась встать и все терла глаза тыльной стороной ладони.
Широко расставив ноги, перед ней стоял мужчина… точнее, юноша, а еще точнее — мальчишка, высокий и широкоплечий, но едва ли старше ее самой. Волосы, мокрые от дождя, облепили скуластое лицо. Ноздри трепетали. Руки в кожаных перчатках сжимались и разжимались, словно мальчишка никак не мог сообразить, что же делать дальше — помочь ей встать или снова ее ударить.
— Ты кто такая? — рявкнул он, и по голосу Агнесс опознала пассажира с крыши. Правда, радости это открытие ей не доставило.
— А ты кто такой? — простонала она, чувствуя, как на зубах скрипит песок.
— Что тебе нужно от моей матери?
Матери?
Но ошибки быть не могло: та же смуглая кожа, те же глаза, черные, точно гагат в траурном ожерелье. Только глаза сына полыхали яростью, а в глазах матери застоялся беспомощный страх. Глухо рыча, она отступала, а уже из-за его спины, почувствовав себя в безопасности, оскалилась на Агнесс.
Да никакой она не призрак!
Просто сумасшедшая.
«Простите!» едва не вырвалось у Агнесс, но извиняться перед человеком, толкнувшим тебя в лужу — это как-то чересчур.
— Я всего лишь хотела помочь! Она просила что-то ей отыскать!
— А… а что именно?
Ей почудилось, или он растерялся?
— Н-не знаю.
— Тогда и благодарности от меня не жди, — сказал мальчишка. Сказал — как выплюнул.
Куда он повел мать, Агнесс уже не заметила, потому что в носу противно защекотало, а по щекам, смывая грязь, потекли слезы. Ничего, еще чуть-чуть, и к ней вернется самообладание. Она встанет и отожмет платье, пойдет в гостиницу и переоденется в сухое, а уж потом… Но от внезапной обиды, как от удара в грудь, потемнело в глазах и перехватило дыхание.
Роняя слезы, она продолжала сидеть и съежилась, когда рядом послышался глухой стук копыт и шуршание колес по гравию. Как там сказал Шекспир? Беды идут не в одиночку, а толпами? До чего же верно! А сейчас ее настигнет окрик «Дорогая племянница! В каком вы непотребном виде!» Осталось только подождать.
Но каково же было ее удивление, когда вместо старческого хрипа зажурчал женский голос, удивительно мелодичный:
— Бедное дитя, что я могу для тебя сделать?
3.
Голос принадлежал даме из остановившейся неподалеку кареты-ландо. Дама была молода и необычайно хороша собой. Пепельно-белокурые букли обрамляли изящное лицо с огромными сияющими глазами, точеным носиком и красиво очерченным чувственным ртом: именно о такой внешности мечтала Агнесс! Платье белело в темноте, но при ближайшем рассмотрении оказалось бледно-фиалкового цвета, и темно-серые глаза тоже казались цвета фиалок, хотя, конечно же, людей с фиалковыми глазами в жизни не существует: они обитают в романах. Лоб дамы, высокий и чистый, украшала фероньерка. Капелька из голубого опала подрагивала на серебряной цепочке — незнакомка дрожала от сдерживаемой ярости. Леди не пристало показывать свои эмоции, но эта красивая дама была очень разгневана увиденным.
— Каков негодяй! Привязать бы его к телеге и гнать плетьми по всему графству! Бартоломью, ты видел, куда он побежал? — обратилась она к кучеру.
— Никак нет, миледи!
— Может, мы его все таки нагоним?
— Пожалуйста, не надо! — воскликнула Агнесс и, скользя, поднялась из хлюпающей грязи, не спешившей выпускать добычу. — Я сама виновата, сморозила такую бестактность!
— Ну вот еще! Девочка в твоем возрасте ни за что не додумается до такой бестактности, за которую платят ударом. Это была, самое большее, невинная глупость, — возразила дама. — А где же твой багаж?
— На постоялом дворе остался, — ответила Агнесс, решительно ничего не понимая.
— Бартоломью, принеси.
Когда кучер, покряхтывая, слез с облучка, леди добавила:
— Будь здесь наш мистер Линден, он напомнил бы тебе про Святого Мартина, который разрезал свой плащ на два куска и один отдал страннику. Но мы не настолько праведны, чтобы кромсать одежду. Отдай барышне целый плащ.
По лицу кучера было видно, сколь неприятна ему идея поделиться одеждой с какой-то грязной бродяжкой, пусть и с манерами леди. Но с хозяйской волей не поспоришь, и он нехотя накинул на плечи Агнесс свой тяжелый стеганый плащ. Агнесс едва не задохнулась — не столько от запаха мужского пота, сколько от удивления.
— Мистер Линден? Вы знаете мистера Линдена? Я его племянница, Агнесс Тревельян.
Леди посмотрела на нее недоуменно.
— Ах, да, — ее лицо прояснилось. — Я же забыла спросить, как тебя зовут. И не представилась. Леди Лавиния Мелфорд, — пропела дама свое имя, переливчатое, как соловьиные трели.
Спохватившись, девушка присела, чувствуя, как противно липнет к ногам мокрое белье, и подошла поближе.
— Вам знаком мой дядюшка?
— Отлично знаком.
Леди Мелфорд наклонилась к ней, и на Агнесс повеяло ароматом жасмина.
— И где же он? Я его жду и жду…
— Как — где? У себя в пасторате, читает труды Тертуллиана и делает выписки.
— Но разве..?
— Нет, конечно. Твоему дядюшке проще запомнить, в каком году осудили ересь пелагиан, чем в каком часу встречать племянницу.
Леди Мелфорд раздраженно фыркнула, и сияющая капля запрыгала из стороны в сторону. Агнесс на всякий случай подставила ладони — вдруг фероньерка сорвется со лба.
— Считай, что это была его визитная карточка. Вот и познакомились.
— Он очень строгий?
По жалостливому молчанию можно было понять, что миледи пытается сочинить подходящую ложь.
Агнесс вздохнула. Его строгость не вмещают слова.
— Апостолы рядом с ним покажутся мотами и вертопрахами, — сдалась миледи. — Да, Агнесс, твой дядя очень строгий. Неоправданно строгий.
Тем временем вернулся кучер с сундучком и, судя по румянцу, с пинтой эля в желудке. Багаж он почему-то пронес мимо Агнесс и водрузил на приступку позади кареты, прямо под сложенным верхом.
— Ну, чего ты ждешь? — улыбнулась миледи удивленной девушке. — Одно из двух — или я решила украсть твою кладь, или приглашаю тебя на ночлег. Какой вариант тебе больше по душе?
— Я же такая грязная.
— Вот именно. В таком виде мистер Линден тебя даже в хлев не пустит. Подумать только — если бы я не запозднилась у соседей, если бы выехала часом ранее, что бы с тобой сталось! Бартоломью, подсади барышню.
Агнесс запрыгнула на сидение напротив миледи и забилась в уголок, сжалась и подобрала юбки, стараясь не думать, во что превратится алая бархатная обивка и как огорчится кучер, которому придется ее чистить.
Путь в усадьбу растянулся на полчаса. Карета легко и упруго катилась по проселочной дороге, в темноте Агнесс различала только холмы да огоньки далеких деревень. Согревшись, она клевала носом, тем более что спутница не утомляла ее лекциями по краеведению. Но когда карета свернула в аллею, леди Мелфорд негромко произнесла:
— Вот мы и в Мелфорд-холле. Усадьба стоит со времен Якова Первого, но барон Мелфорд перестроил ее в восьмидесятых годах прошлого века.
Агнесс прикинула возраст барона.
— Ваш дед?
— Мой муж. Покойный.
— Мне очень жаль!
— Жаль? Его отсутствие и правда весьма ощутимо, — вновь задрожала опаловая капля, но кроме нее, других слез на лице миледи не появилось. — Он был джентльменом щедрым… и безобидным в преклонных летах. И сумел утешить меня напоследок. Его поместье, земли, коллекция мрамора — все это принадлежит мне, если только не выйду замуж повторно.
Агнесс все равно огорчилась за леди, такую красивую и совсем молодую, но повенчанную со стариком, который помыкал ею даже из могилы.
— А если выйдете замуж, у вас отберут все состояние?
Миледи расхохоталась.
— Какая ты еще дурочка! Посмотри же!
Впереди высился величественный особняк, раскинувший два одноэтажных крыла. Ночь затенила фасад, скрыла фризы и статуи в нишах, но даже в темноте можно было оценить размеры усадьбы. Агнесс восхищенно вздохнула.
— Разве кто-то стоит такой жертвы? — согласилась леди Мелфорд.
Карета остановилась у парадного крыльца, освещенного огоньками масляных ламп. Кучер помог хозяйке сойти и буквально сдернул Агнесс с подножки, заодно сорвав с нее плащ. В холле к баронессе подлетела с приветствиями камеристка, но леди Мелфорд прошла мимо нее.
— Этот холл мы называем Мраморным. Сама погляди, Агнесс. Мне интересно твое мнение.
Агнесс хотела сказать комплимент — и не нашла слов.
Вдоль стен стояли — нет, скорее толпились — статуи. Десятки мраморных дев. В мягком свете они казались пугающе живыми. Полуприкрытые веки, робкие улыбки, руки с отколотыми пальцами тянутся прикрыть грудь, складки одежды не скрывают бедра, но подчеркивают их округлость. Одни стояли, покорно опустив головы, другие порывались бежать, но так и застыли в рывке…
— Как красиво, — выдавила гостья. — У вашего мужа был хороший вкус.
— Еще в молодости, во время гранд-тура по Италии, барон накупил столько статуй, что их возили за ним в десяти каретах. На всю жизнь у него осталась страсть к приобретению красивых вещей. Нравится тебе его коллекция?
— О да! Здесь столько… всего. Как в Британском музее.
— Ты права. Как в музее. На склоне лет барон не трогал свои вещи — и никому не позволял — зато очень любил рассматривать.
— Ваш муж надевал тогу? — невпопад спросила девушка. — Поверх фрака?
— Да, так и оделся для парадного портрета, но… — леди Мелфорд осеклась. — Откуда ты знаешь?
— Просто подумалось. Учитывая его любовь к античности.
Сузив глаза, леди Мелфорд разглядывала свою гостью, словно впервые ее увидела, но Агнесс не покраснела.
Это ведь даже не ложь.
Это такт.
— Ах, что же это я! — опомнилась хозяйка. — Ты, верно, голодна и совсем продрогла. Грейс, проводите барышню в спальню. Сейчас мы тебя согреем и накормим.
Агнесс благодарна присела. До чего же добра миледи! Просто ангел!
Незачем ее пугать.
Незачем рассказывать ей, кто притаился возле ниши с вакханкой, которая чем-то напоминала саму баронессу. Бакенбарды в сочетании с тогой смотрелись нелепо, в остальном же барон Мелфорд вовсе не казался забавным.
Пока грелась вода для ванной, горничная принесла поднос со всевозможной снедью. Время ужина давно миновало, но кухарка не поскупилась на холодные деликатесы — тонкие полосочки языка, фазанье крылышко, румяная ветчина, салат из омаров, а также кусочек лосося, наскоро разогретый в масле и еще холодный внутри. В пузатой фарфоровой чашке дымился поссет — горячее белое вино со сливками и раскрошенным печеньем. Взрослых поблизости не было, и Агнесс набросилась на еду, позабыв, что нужно резать ножом, а что — есть только ложкой.
Едва она успела допить поссет и постучать по чашке, чтобы в рот попало сладкое месиво со дна, как две служанки принесли большую медную ванну. Тяжело ступая, но стараясь не забрызгать пушистый ковер, они вернулись с полными ведрами. От воды не только поднимался пар, но и приятно пахло жасмином. Агнесс заскочила за ширмы, чтобы поскорее снять противную липкую одежду, а когда вышла, на столике возле ванны уже лежала губка и щедрый кусок «виндзорского» мыла. В граненой бутылочке зеленело средство для волос. Даже не поморщившись, служанки взяли отсыревшее платье, и удалились так же безмолвно, как пришли. Миледи отлично вышколила прислугу.
Теплая вода навевала дрему, но терпкий запах розмарина из бутылочки взбодрил Агнесс, и она как следует рассмотрела свое пристанище.
Мебель была легкая, тонконогая. Девушке почудилось, что туалетный столик вот-вот стряхнет зеркало и поскачет по комнате, рассыпая по сторонам щетки, пилочки, крючки для пуговиц. Кровать с витыми столбиками не куталась в балдахин — красовалась в легкой вуали цвета зари. Зябко было бы тут спать, если бы не полыхающий жаром камин. Даже мраморные львы по обе его стороны высунули языки от жары. Над камином горели свечи, и так много — два канделябра с тремя свечами в каждом! И свечи не сальные, а восковые. Вот это роскошь так роскошь!
Отблески свечей и тлеющие угли расцвечивали каминный экран — круглую деревянную раму, затянутую гобеленом. Нимфы, хохоча, уворачивались от сатиров и дразнили их гроздьями винограда. Впрочем, нимфы обладали такими пышными формами, а их преследователи — такими кривенькими, мохнатыми ножками, что долго им в догонялки не набегаться, решила Агнесс. Она подалась вперед, чтобы получше разглядеть деву и сатира, которые почему-то притаились за кустом, как в дверь постучали — горничные вернулись с ночной рубашкой.
— Входите! — разрешила Агнесс.
И тут же нырнула в воду, подтянув колени к подбородку.
Вошла не горничная и даже не камеристка леди Мелфорд. А сама леди Мелфорд!
Двумя пальцами она держала нечто розовое и кружевное, похожее на застывшие пенки от земляничного варенья.
— Ну, так гораздо лучше, — проговорила миледи, подходя поближе. — А теперь переоденься.
Полотенце висело на ширме, но это последнее дело — просить у леди его передать! Баронесса не стала ее переубеждать. Невозмутимо улыбаясь, она поманила гостью.
— Что вы, я же совсем-совсем голая, — поставила ее перед фактом Агнесс.
— Я тоже голая, — леди Мелфорд сделала страшные глаза. — Под платьем. Так зачем нам стыдиться своей наготы? Ну же, иди сюда.
Прикрываясь руками, пытаясь спрятаться куда-то внутрь себя, девушка подобралась к полотенцу. Ничего себе утешение! Рядом с леди Мелфорд она сорняк, который шалым ветром занесло на клумбу с дамасскими розами.
От полыхающего стыда у Агнесс просохли волосы.
Леди Мелфорд наблюдала за ней, чуть склонив голову набок.
— Подними вверх руки.
Зажмурившись, гостья подчинилась, и по ее телу потек мягкий шелк пеньюара — но не сразу, а секунд пять спустя. Наверное, леди Мелфорд увидела ее всю, ужаснулась Агнесс. Даже глаза раскрыть стыдно! Она почувствовала, как тонкие, но очень сильные пальцы баронессы разглаживают оборки у нее на плечах.
— Какое ты хорошенькое дитя. А когда-нибудь вырастешь в миловидную особу, — похвалила баронесса, и Агнесс раскрыла глаза.
Сама она подумала, что юная стиральная доска может вырасти разве что в доску покрупнее, еще более ребристую, но не стала делиться своими опасениями. Главное, что позор позади.
— Благодарю вас, миледи.
— Лавиния.
Агнесс кивнула, показывая, что еще не забыла имя благодетельницы, но тут же отчаянно замотала головой.
— Нет, миледи, что вы! Это неправильно!
— Почему неправильно?
— Да так же вообще не делается!
В пансионе мисс Тревельян назубок выучила порядок старшинства во время церемоний. Хотя баронессы в этой шкале стояли ниже супруг епископов, зато выше жен каких-нибудь захудалых баронетов. А такие невзрачные пташки, как сама Агнесс, там вообще не значились.
— Ну хорошо, на людях пресмыкайся передо мной, как хочешь, — вздохнула леди Мелфорд. — А наедине давай без условностей. Я хочу стать тебе подругой, Агнесс.
— Да разве я гожусь вам в подруги?
Если раньше миледи бросала ей благодеяния по монетке, то теперь швырнула целый мешок золота. И он оттягивал руки.
— Ты сразу мне приглянулась.
— Когда сидела в луже? Мой вид, наверное, доброго самаритянина отпугнул бы.
— Именно тогда. Я вспомнила, каково это — корчиться на земле, без сил от страха, и думать, что мир вот-вот рухнет, и что же мне тогда делать?
Лавиния чуть отвернулась. Черные тени мазнули ее по лицу, замешкавшись в уголках глаз и рта, прочертив тонкие, едва заметные морщинки на лбу. Даже ее вечный спутник — аромат жасмина — сделался вдруг неуместным, как в церкви. Что же с ней произошло? Кто ее обидел? Но о таких вещах не спрашивают. Особенно тех, кто настолько выше на сословной лестнице, что шею сломаешь, пытаясь их разглядеть.
— Но ведь мир не рухнул?
— Куда он денется? Как стоял, так и стоит. Только от этого едва ли легче.
Но едва лишь Агнесс протянула к ней руку, как баронесса выпрямилась и улыбнулась невозмутимо:
— Я тебя совсем утомила. Покойной ночи, Агнесс, и укутайся потеплее. У нас даже летом бывают сквозняки.
— Хорошо. Покойной ночи, Лавиния, — шепнула гостья, забираясь на облако перины.
Как только за миледи затворилась дверь, Агнесс сбегала к сундучку, вытащила «Книгу общей молитвы» и угрожающее ею потрясла.
— Сквозняки, да? Сквозняки? Гадкий вы злой старикашка! Только суньтесь сюда и вот честное слово, я вас изгоню! И не посмотрю, что вы хозяин дома! И ее оставьте в покое! Как же вам не совестно?
Угроза возымела действие, и всю ночь никто Агнесс не тревожил.
4.
К великому облегчению мисс Тревельян, завтракать в столовую ее не позвали. Утром Грейс принесла кофе, тосты и розетку с померанцевым вареньем, которое сильно горчило. Светские люди завтракают налегке. Платье успели не только выстирать и высушить за ночь, но тщательно прогладить, а нижние юбки накрахмалить. Все белье благоухало жасмином. Даже нитяные перчатки, с которыми их владелица уже успела попрощаться, сияли белизной.
Не проронив ни слова, камеристка помогла Агнесс одеться и лишь уточнила, какую барышня желает прическу. Обычно Агнесс гладко зачесывала волосы и убирала в пучок на затылке, а несколько прядей выпускала перед ушами, чтобы красиво обрамляли лицо. Но гулять так гулять! Камеристка нагрела щипцы и завила ей букли, смачивая их сахарной водой.
Леди Мелфорд проводила утро за конторкой в Синей гостиной.
— Доброе утро, Агнесс. Что ты думаешь о Бате? — спросила баронесса, не отрываясь от письма.
— Там когда-то жили римляне, а потом мисс Остен, — сказала девушка.
Литература давалась ей лучше, чем история.
— Верно, отец Джейн Остен поселился в Бате, отойдя от дел. И мои родители тоже. Молодежь кутит в Брайтоне, старики греют косточки в Бате. Но со стариками безопаснее, чем с молодыми джентльменами, — раздумчиво проговорила миледи. — Ну как, Агнесс, хочется тебе жить в городе любимой писательницы?
— В Бате? Еще как! Но…
Леди Мелфорд встала и быстрыми шагами подошла к гостье — та все еще топталась у порога.
— Никаких но! Тотчас же напишу маме. Ей как раз требуется компаньонка — читать вслух, сопровождать ее в бани, минеральную воду за компанию потягивать. Она с радостью тебя примет, особенно после моей рекомендации. А через мою маму ты попадешь в хорошее общество.
— Вы правда ей напишете? — всплеснула руками Агнесс. — Вряд ли дядюшка воспротивится…
— А зачем ему вообще знать? Поедешь в Бат прямо отсюда в моей карете.
— Нет, сначала мне надо заехать в пасторат, — заупрямилась мисс Тревельян. — Отдать дяде долг благодарности. А потом…
Леди Мелфорд поскучнела.
— Не будет никакого «потом». Едва ли мы с тобой еще увидимся.
— Почему же?
Лавиния пожала плечами и направилась к дивану, Агнесс же последовала за ней, словно пришитая к ее платью из лавандового шелка.
Походя она заметила, что диван покоится не на ножках, а на бронзовых сиренах. Отливший их мастер очень внимательно отнесся к анатомическим деталям. Присев, Агнесс прикрыла ту русалку, что поближе, краешком юбки. Столько обнаженной натуры она не видывала за всю свою жизнь! В пансионе девочки даже мылись в сорочках.
— Дело в том, мы с твоим дядей… как бы выразиться… не в ладах, — медленно начала миледи. — Я не хожу в его церковь… в церковь вообще. Но приходской налог плачу исправно, и десятину тоже… платила бы, если бы меня попросили. Что же касается церкви, то даже католичество мне ближе чем это наследие оголтелых пуритан! Не пугайся, Агнесс, — смягчилась Лавиния, когда девушка подскочила на месте. — За такие разговоры на каторгу не сошлют, а писать на эту тему трактат я не собираюсь. Зато я помню, как на медовый месяц барон увез меня в Рим, и я побывала в соборе Святого Петра. Колонны света падали через отверстия в куполе, вокруг них, точно зыбкий плющ, вились струйки ладана — так прекрасно! А потом прогулка по провинции, руины языческих храмов, утопающие в зелени. Я все ждала, что произойдет что-нибудь волшебное.
— Так вы верите в волшебство?
Услышать бы «да», и тогда можно рассказать ей… Хотя бы намекнуть…
— Я? — усмехнулась Лавиния. — Конечно, не верю.
Агнесс умолкла и начала с преувеличенным вниманием любоваться гостиной. Взгляд скользил по обычному маршруту — позолоченная лепнина на потолке, зеркало над камином, безделушки на каминной полке, подпираемой двумя кариатидами без лоскутка одежды…
— Стало быть, едешь к дяде?
— Угу, — призналась совестливая мисс.
— Тогда забудь все то, что я тебе наговорила. У мистера Линдена от этих знаний тебе будет многая скорбь. Но пообещай — если тебе понадобится совет, я буду первой, к кому ты обратишься. Обещаешь?
— Конечно, ле… Лавиния.
И словно в награду за правильный ответ, баронесса протянула ей фероньерку. Опал впитал синеву обоев и казался еще холоднее.
— Возьми на память. Эта безделушка понравилась тебе вчера. Ты на нее во все глаза смотрела.
Агнесс отодвинулась подальше.
— Лучше не надо. Вы и так для меня столько всего сделали! И вообще, может, вам тоже не стоит ее носить? Опалы к слезам.
Усмехнувшись, леди Мелфорд опустила подарок в карман.
— Как тебе угодно, два раза предлагать не стану. Только ты ошибаешься, Агнесс. К слезам — жемчуг.