Над Россией все еще нависает тень революции 1917 г. В любом русском городе есть памятники Ленину. В Москве на Красной площади царит над всем мавзолей, и в важные для народа дни именно на его трибуне стоит правительство. Сталин, хотя и был грузином, регулярно занимает первое место в опросах о самых великих русских. ФСБ – прямой наследник КГБ и ленинской ВЧК – все еще занимает бывшее здание страхового общества на Лубянке, причем регулярно обсуждается вопрос о восстановлении на площади памятника основателю ВЧК Дзержинскому. Разрушенное сельское хозяйство и отсталая промышленность, с преобладанием тяжелой, являют собой наследие безумного социалистического планирования. В 2014 г. Россия почти инстинктивно вцепилась в горло Украине, чем навлекла на себя недовольство Запада и санкции, и это показывает, насколько еще живы в ней имперские инстинкты и мышление времен холодной войны. А ведь многие надеялись, что все это навсегда ушло в прошлое в 1991 г. И если отвлечься от самой России, интересно отметить, что стремительно идущая в гору вторая по экономике сверхдержава – Китай – до сих пор управляется точно такой же замкнутой репрессивной однопартийной системой, являющейся наследием СССР и в конечном итоге – революции 1917 г.

И все же со времен 1917 г. в России, можно считать, произошла еще одна революция. В 1991 г. развалился Советский Союз и вместе с ним – большая часть коммунистического эксперимента. Если сравнить хвастливые речи в 50-ю годовщину того, что называли «Великой Октябрьской Социалистической революцией», с сегодняшними настроениями в России, заметна неуверенность по поводу того, что же значило все пережитое.

Следует ли восстановить памятник Дзержинскому или же нужно сравнять с землей мавзолей Ленина? Был ли Сталин самым великим русским или таковым следует считать главного диссидента Андрея Сахарова?

И если революция 1917 г. чему-то учит нас, то чему? В этом послесловии я начну с вопроса о том, что в революции было неизбежно, а что не было. Это ведет нас к рассмотрению очень необычной личности – Ленина – и далее к обсуждению того, как повлияла революция на последующие 70 лет истории России (этот период завершился 1991 г.). Хотя два этих политические потрясения очень отличаются друг от друга, есть все же и важные схожие моменты. И наконец, что осталось после 1991 г.?

 

I. Что было и что не было неизбежно

В главах этой книги очень подробно рассматривается целый ряд эпизодов революции, когда события могли пойти по иному пути. Некоторые из авторов глав определили моменты, когда небольшое изменение обстоятельств могло привести к значительным изменениям траектории движения. Другие авторы пришли к заключению, что в рассмотренные ими моменты значительных изменений быть не могло. Исходя из этих исследований, можем ли мы сколько-то обоснованно судить о том, что было неизбежным в общем ходе революции и что не было?

Позвольте мне сосредоточиться на двух вопросах. Мог ли царский режим выжить в какой-либо форме? И если нет, то насколько неизбежным был приход на смену ему ленинизма?

Если мы обсуждаем первый вопрос, полезно, как заключил Доминик Ливен, провести сравнение между разными странами, так как Россия не была одинока в своей ситуации. Примерно к 1920 г. все три европейские империи – Романовых, Габсбургов и Османская – оказались под давлением, к которому они очевидно не были готовы. Империя Османов, которую один из российских царей назвал «больным человеком Европы», распадалась постепенно: более сильные державы и поднявшиеся местные националисты отрывали от нее часть за частью. Габсбургам, в свою очередь, становилось все труднее сохранять ветхую империю единой перед лицом силящегося движения за независимость среди подвластных ей народов, в первую очередь славян. А Романовы, как мы уже видели, пытались справиться с последствиями военного поражения от Японии, дестабилизирующим влиянием экономической модернизации (от чего страдали и остальные империи) и народным недовольством экономической ситуацией.

Сковородой, на которой смешались все ингредиенты, стал Балканский полуостров. Здесь у всех трех империй были жизненно важные, причем конфликтующие, интересы, что и привело к началу Первой мировой войны. По мнению Доминика Ливена, исследователи уделяют чересчур много внимания стечению обстоятельств, в результате которого разразилась война: что было бы, если бы Гаврило Принцип промахнулся, и т. п. На самом же деле события августа 1914-го стали не чем иным, как кульминацией Балканского кризиса, который углублялся на протяжении целого столетия. В 1909 г. чуть не разразилась война между Россией и Австро-Венгрией; в 1912 и 1913 гг. на Балканах произошли две войны, в которые чудом не были втянуты сверхдержавы. Один из самых дальновидных лидеров в европейской политике – Отто фон Бисмарк – за два десятилетия до этого предсказал, что следующий крупный конфликт в Европе произойдет «из-за какой-нибудь глупости на Балканах». Напрашивается вывод, что в той степени, в какой все в истории неизбежно, неизбежным было и финальное выяснение отношений на Балканах с участием России, Австро-Венгрии и Турции.

Война разрушила все три империи. Это были досовременные государства, не поддерживаемые значительной частью своего населения, и они столкнулись с экономическими вызовами современной войны и задачей массовой мобилизации. Можно представить себе, что война началась бы как-то иначе, однако без особо благоприятных обстоятельств (например, она оказалась бы намного короче – что маловероятно, учитывая техническое преимущество обороны перед наступлением; или политики проявили бы больше здравомыслия – что тоже трудно себе представить из-за вновь возникшего феномена общественного мнения, которое оказалось сильнее тонких дипломатических расчетов) результат едва ли мог быть иным. Рискуя показаться политическим детерминистом (и используя слова Яна Флеминга), скажу, что падение одной империи могло быть случайностью, падение двух – совпадением, однако падение всех трех кажется уже законом природы.

Что касается России, то с позиций сегодняшнего дня мы видим множество признаков обреченности империи. Богатые и образованные русские ясно давали понять посредством тех, кого избирали в Думу, что им все менее симпатичен отсталый, глядящий в прошлое царизм. А считавшиеся более лояльными «низы» голосовали, когда могли, за конфискацию имущества у богатых, мало-помалу брали в свои руки закон, направляя его на притеснение землевладельцев и капиталистов, и все с меньшим желанием и менее дисциплинированно служили в войсках. Большая часть городского пролетариата была настроена откровенно революционно. Само революционное движение по фанатизму и склонности к насилию можно сравнить только с современными радикальными исламистами. Самые верные слуги режима – Витте и Столыпин действовали, движимые опасениями, что этот режим не выживет. Сам царь был слаб, вздорен, ошибочно полагал, что русский народ его любит, и отчаянно держался за свои исключительные монаршие привилегии. Одна только фигура Распутина, странная и очень русская, говорит о многом. Семья Романовых приняла его в самый неподходящий исторический момент. Теоретики сказали бы, что крах империи был предопределен. Первая мировая война лишь дала последний толчок к тому, чтобы прогнившее здание рухнуло.

Но если падение старого режима было действительно предопределено, то предопределен ли был приход ему на смену большевиков? С момента падения монархии в феврале 1917 г. до, по сути, насильственного установления большевистского правления в начале 1918-го (большевикам оставалось еще победить в гражданской войне) Россия, как корабль без руля и ветрил, плыла то в одну, то в другую сторону по воле ветра и течений. Временное правительство, номинально принявшее власть у монархии, обладало значительными полномочиями (в частности, в июне оно инициировало масштабное наступление против Центральных держав). Однако ему не хватало легитимности, оно пыталось противостоять нарастающему хаосу в сельской местности, справиться с революционным рабочим классом в Петрограде и других городах и со все более мятежной армией. К тому же оно работало в не очень дружном тандеме с Петроградским и другими советами рабочих депутатов, а они были настроены по отношению к старому порядку враждебно и контролировали улицы столицы и военные казармы. Согласно традиционным советским описаниям этого периода, власть неотвратимо переходила в руки Советов и в конечном итоге большевиков. На самом деле, в то время как большевики, несомненно, воспользовались хаосом этих месяцев для того, чтобы по возможности максимально усилить свою хватку, был целый ряд моментов, описанных в главах этой книги, когда их наступление можно было остановить. Что, если Дума успешно взяла бы власть в свои руки в феврале, как и предлагал Керенский, и популярность Советов перестала бы расти? Что, если бы Учредительное собрание, которое пользовалось у всех большим авторитетом, смогло бы собраться перед октябрьским большевистским переворотом и, в таком случае, не было бы моментально уничтожено? Что, если бы Керенский избежал конфликта с Корниловым в августе и сохранил бы поддержку армии, – в этом случае мог бы он противостоять большевикам в октябре? Наконец, что, если бы Ленина арестовали по пути в Смольный 24 октября и тогда власть передали бы всем социалистам, а не только большевикам?

 

II. Роль Ленина

На фигуре Ленина следует остановиться подробнее. В современной исторической науке стало не модно отводить значимую роль отдельным людям. Однако понять, что происходило в Петрограде в эти несколько месяцев (и позже), невозможно, если обойти вниманием эту замечательную личность. Ленин был рожден для такой ситуации. Горячий революционер со школьной скамьи, он считал революцию делом намного более важным, чем отношения с женой, семьей и окружающими. Для него политика была черно-белой: он не видел в ней никого, кроме сторонников и противников, причем последние должны были быть сокрушены любыми способами. С самого начала он посвятил себя победе марксизма в России, а затем и во всем мире. При этом он ясно видел, что марксизм не сможет воцариться с согласия народа: нужно прибегать к силе и террору. «Как же можно совершить революцию без расстрелов?» – вопрошал он в 1917-м. Инструментом прихода к власти, о котором он задумался в 1902 г., была «передовая» политическая партия с жесткой дисциплиной. Прибегнув к внутрипартийной интриге, в 1903 г. Ленин получил именно то, что было ему нужно, – фракцию большевиков.

Неудивительно, что молодость он провел в изгнании и думал, что там и умрет. Шанс ему дала Февральская революция. В своей главе Шон Макмикин рассказывает о том, как немцы отправили Ленина назад в Россию в апреле 1917-го в знаменитом «пломбированном вагоне». На родине ему удалось преодолеть негативное отношение большинства своих товарищей по партии и наэлектризовать политическую обстановку, предложив экстремальную программу, включавшую свержение Временного правительства и немедленное окончание войны. Другие оппозиционные партии постепенно развивали сотрудничество с Временным правительством, так что большевики благодаря своему экстремизму оказались на переднем плане и стали набирать популярность как лидеры оппозиции. Важно было и то, что их требования мира получили поддержку Петроградского военного гарнизона. После двух попыток восстания (так называемых «апрельских» и «июльских» дней), в которых значительную роль сыграли большевики, Ленин был вынужден снова отправиться в изгнание (и решил, что с надеждами на революцию придется расстаться). Однако, возвратившись в октябре (об этом пишет Орландо Файджес), он вновь убедил своих несговорчивых товарищей-большевиков устроить переворот, в результате которого они наконец пришли к власти, а через три месяца сокрушили и долгожданное Учредительное собрание, представлявшее собой единственную непосредственную угрозу этой власти.

То, что во всех этих событиях Ленин сыграл главную роль, показывает, насколько огромное значение имели обстоятельства. Конечно, у него были способные соратники – в первую очередь Троцкий, – без которых невозможно было бы реализовать большевистский проект. Однако поражает, с какой регулярностью он выворачивал наизнанку всю партию благодаря своему упрямому, несокрушимому намерению взять в свои руки и удержать власть. Как отмечает Шон Макмикин, если бы немцы не отправили Ленина в Россию или если бы какое-то происшествие помешало ему после возвращения, у большевиков вполне могло бы не получиться возглавить революцию. Казалось, сам Ленин после «июльских дней» был готов признать, что все потеряно, и продолжить вести агитацию с помощью отпечатанных за границей листовок. Только поражение Корнилова позволило ему вернуться в игру. И даже после октябрьского переворота немногие бывалые политические наблюдатели делали ставку на долгосрочное выживание большевистского режима.

Главное в Ленине то, что, придя к власти, он (в отличие от своих недолго продержавшихся предшественников Родзянко, Львова, Керенского и Чернова) сумел удержать ее. После января 1918 г. также бывали моменты, когда все решал случай, но при ленинской железной хватке за штурвал курс стал более четким. Мартин Сиксмит подчеркивает главенствующую роль Ленина, рассуждая на тему того, как изменилась бы ситуация, убей Фанни Каплан лидера большевиков в августе 1918 г. И я впечатлен рассуждениями других авторов, писавших о более позднем периоде (в частности, Эвана Модсли в статье о гражданской войне и Ричарда Саквы в статье о возможности «большевистской демократии»), относительно того, могли ли события пойти иначе.

 

III. Наследие Ленина

Ленин дал всему миру политические принципы, политическую систему и государство, которые сыграли ключевую роль в мировой истории XX в.

Его подход к политической деятельности был абсолютно функциональным и несентиментальным. Значение имели только захват и удержание власти. Ленин создал ВЧК и с энтузиазмом призывал к массовому и, по возможности, публичному убийству своих оппонентов. В 1918 г. он вынудил товарищей по партии отдать немцам значительные территории Западной России – все это для того, чтобы не потерять власть. При необходимости он готов был отказаться от патриотизма, сочувствия и правды. В зрелых работах Ленина нет и намека на какие-либо угрызения совести. Его критерии при принятии любого политического решения сводилось к тому, кто выиграет, а кто проиграет. В мировой истории это, конечно же, не было чем-то новым: Макиавелли восхвалял жестокость Борджиа. Но именно Ленин, взявший на вооружение отказ Маркса от «буржуазной морали», впервые в XX в. применил эту доктрину. И, как ясно показывает Ричард Саква, именно Ленин привил партии большевиков презрение к демократическим процедурам. Нечистоплотные уловки на пути к власти, жестокость гражданской войны, Красный террор, лживость и массовая пропаганда, ставшая средством коммуникации власти с собственным народом и с внешним миром, – все это открыло дорогу убийственной коллективизации и репрессиям, которые принес стране его последователь. А за пределами России методы Ленина нашли приверженцев в лице Муссолини, Гитлера, Мао… вплоть до Пол Пота и Чаушеску. Внедренные им политические принципы отпечатались позорным клеймом на всем XX в.

Другая часть наследия Ленина была организационной. Отчасти по воле случая он внедрил одну из великих политических инноваций XX в. – однопартийное государство. Уже в 1902 г. он разработал план захвата власти передовой революционной партией. А осуществив такой захват в 1917 г., его революционная партия стала монополистической правящей партией, прибравшей к рукам все руководящие посты, использующей грязные методы и вытесняющей политических противников. Произошло это по ряду причин: большевиков было просто-напросто недостаточно, чтобы заменить всю российскую бюрократию; Российское государство на этом этапе рассматривалось как препятствие на пути к мировой революции; наконец, благодаря революционному менталитету того момента большевики могли управлять государством так, будто сами они им не являлись, – намного удобнее отрицать то, что не нравится, или обвинять кого-то другого.

Эта система оказалась чрезвычайно привлекательна для авторитарных политиков и идеологов XX в., и использовали ее исключительно эффективно. Неслучайно официальным кредо Советского Союза стал неуклюже двусмысленный «марксизм-ленинизм». И насколько бы неадекватно его ни применяли на практике, он, несомненно, стал мощным революционным брендом, взятым на вооружение многочисленными революционерами XX в. от Мао до Манделы. Ленинизм управлял самим СССР, и не только. За два первых десятилетия своего существования однопартийное государство Ленина стало моделью для Муссолини, Гитлера и Франко, что признавалось открыто, а после Второй мировой войны, распространившись на всю Восточную Европу, эта форма правления расползлась, как чума, по только что деколонизированной Африке, Ближнему Востоку и Азии. Во времена своего расцвета она существовала в более чем 60 странах – от Турции до Танзании и от Сирии до Сингапура.

 

IV. Государство, созданное Лениным

Третьим значительным вкладом Ленина в историю стал сам Советский Союз. Но задачей этой книги не является подробное описание истории коммунистической сверхдержавы. Почти так же, как Соединенные Штаты конца XVIII в., СССР считал себя беспрецедентно новаторским политическим образованием (Novos Ordo Seclorum, значится на американских государственных документах). Однако, в отличие от Соединенных Штатов, которые, по сути, сохранили большую часть законодательства, а также социальные и экономические порядки колониального прошлого, большевики были намерены начать с чистого листа. Затеяв самый масштабный политико-экономический эксперимент в истории человечества, они подчинили себе все общество и всю экономику, фактически сделав их собственностью маленькой политической клики. Население России стало не более чем зерном на мельнице тех, кто строил социализм, и зернышки перемалывались десятками миллионов.

Сложно не заметить в этом чего-то типично (и трагически) русского. Отказавшись от первоначальных надежд на мировую революцию, советский режим вернулся к глубоко русским архетипам: Ивану Грозному, создавшему элитные кадры – опричнину, подавлявшую и терроризировавшую бояр, и Петру I, превратившему все дворянство в слуг государства и построившему свою столицу – Санкт-Петербург – на костях десятков тысяч рабочих-рабов. Сталин обожал, когда его сравнивали с этими историческими деятелями. При нем российская традиция автократии вернулась, да еще как! Вездесущая система классификации и контроля 1930-х гг. была очень близка к системе, внедренной за 200 лет до этого Петром I. В сравнении с упомянутыми выше монархами Николай II кажется настоящим либералом.

В течение некоторого времени система работала эффективно, хотя и ценой огромных человеческих ресурсов. Экономику индустриализировали, успели вовремя мобилизовать общество, чтобы отразить нападение немцев в 1941 г. Победа в войне и усиление вследствие этого международного влияния сделали Советский Союз сверхдержавой номер два в мире, лидером мирового коммунистического движения, которое в момент своего расцвета управляло третьей частью земного шара. Еще в 1956 г. лидер советской Коммунистический партии Никита Хрущев мог ссылаться на советские экономические и технологические успехи и грозить Западу: «Мы вас похороним», чего и впрямь нельзя было исключить. Однако начался застой. Управляемая государством экономика просто-напросто не могла соперничать по динамике и инновациям с капитализмом конца XX в. А Коммунистическая партия, как бывает с долго не сменяющимися элитами, стала коррумпированной, склеротичной и консервативной. Импульсивные попытки реформ терпели неудачу. Наконец, последний реформатор, Михаил Горбачев, непреднамеренно и внезапно обрушил всю систему.

 

V. Сравним две революции

Сравнение горбачевской «революции» 1991 г. и революции 1917 г., о которой идет речь в этой книге, может многое сказать о том, что изменилось и что осталось неизменным в России за последние 100 лет. Разумеется, между этими революциями есть огромные отличия. Революция 1917-го пришла снизу, движимая недовольством населения и неприязнью классов друг к другу. Революция 1991-го была инициирована сверху, элитой, которая стремилась заставить систему работать лучше. Революция 1917-го началась с неспособного функционировать самодержавия и преимущественно крестьянской экономики, а закончилась коммунистическим тоталитаризмом. Революция 1991-го была начата репрессивной и закрытой коммунистической системой, а закончилась регулируемой демократией и узнаваемо рыночной экономикой. Каковы же тогда сходные черты? Обращают на себя внимание четыре из них.

А. Непрочность российского правления

Первой общей чертой можно назвать то, что в обоих случаях режим, казавшийся твердым и долговечным, рухнул очень быстро, что стало неожиданностью для большинства современников. Династия Романовых, несмотря на ее очевидную, задним числом, слабость, правила 300 лет. Грандиозное празднование 300-летия дома Романовых в 1913 г. создало твердое впечатление (в том числе у самого Николая), что нация сплочена вокруг своего монарха. Всплеск патриотизма в начале войны в августе 1914-го, казалось, говорил о том же. До тех пор пока не разразился полномасштабный кризис, значительная часть правящего класса и внешних наблюдателей не обращали внимания на вспышки недовольства среди крестьян, на недисциплинированность рабочих и на негативное отношение к власти со стороны интеллигенции, считая все это нетипичным для основной массы российского народа.

Советский режим в начале 1980-х также казался абсолютно устойчивым. Конечно, над ним нависала угроза экономического застоя, геронтократического руководства и утраты страстной веры в революцию. Однако малочисленное диссидентское движение казалось совершенно незначительным на фоне всего советского народа если и не преисполненного энтузиазма, то по крайней мере послушного. Ни один серьезный комментатор не предсказывал краха системы. Казалось, что нужна лишь реформа, и для ее проведения был избран истинный приверженец ленинизма Михаил Горбачев. Однако внедренные им незначительные новшества – немного больше рынка и немного меньше репрессий – вырвались из-под контроля и разрушили всю систему.

Разумеется, нельзя делать слишком широких выводов на основе этих двух примеров неожиданного падения режима. Тем не менее они указывают на то, что в России с ее особенно непрозрачной и репрессивной политической традицией представление о покорности общества может на поверку оказаться очень поверхностным. Этим объясняется тот факт, что нынешний российский режим весьма пристально следит за общественным мнением.

Б. Нестабильность империи

Второй чертой, общей для двух революций, является дестабилизирующая роль, которую играют подчиненные части России, в особенности Украина. Одним из непосредственных последствий падения царизма в 1917 г. стал подъем националистических настроений, первоначально за автономию но, в сущности, за независимость. Это касалось Польши и Финляндии, которые в то время были частью империи, а также Украины и Прибалтики. Эти настроения, получившие поддержку со стороны Германии, делали невозможным быстрое достижение мира и в конечном итоге стали одной из причин краха Временного правительства. Только в 1922 г., когда немцы уже были побеждены, а большевики выиграли гражданскую войну, контроль над Украиной был восстановлен. Однако Польша, Финляндия и (до 1945 г.) прибалтийские государства стали независимыми.

В 1991 г. все было по-другому, однако действовали те же глубинные центробежные силы. Когда реформы Горбачева ослабили власть Москвы, в советских республиках стали усиливаться требования автономии – в особенности в Прибалтике и на Украине. Именно усилия Горбачева, направленные на удовлетворение этих требований, спровоцировали судьбоносный переворот в августе 1991 г., организованный приверженцами жесткой линии, которые стремились воспрепятствовать распаду СССР. Этот переворот, хоть он и не удался, маргинализировал Горбачева и позволил новому президенту России Борису Ельцину договориться с президентом Украины и главами других республик и разделить Советский Союз на независимые государства. В этом случае также было бы ошибочно делать далеко идущие выводы на основе двух примеров. Однако очевидно, что крепкая хватка, которой Россия держит подчиненные ей национальные единицы, слабеет во времена внутренних политических смут. Результатом становятся требования автономии и независимости, что, в свою очередь, усиливает давление на российское государство. Стоит отметить, что после 1991 г. одним из главных вызовов для Москвы было требование независимости Чечней, оказавшее негативное влияние на внутреннюю безопасность и власть.

В. Вызов со стороны запада

Отношения между царской Россией и западными державами бывали вежливыми, однако никогда – полностью доверительными. Многие на Западе считали Россию чуждой и видели в ней угрозу. Что касается самой России, то она, хотя и мечтала о западной культуре и технологическом прогрессе, но помнила регулярные вторжения с Запада (поляков, шведов и французов), происходившие примерно раз в 100 лет и имевшие целью погубить ее. Кроме того, Россия видела себя главным проводником альтернативной и стоящей выше остальных православной славянской традиции. Николай II лично симпатизировал некоторым самым крайним выразителям этих взглядов, что стало одним из факторов, вовлекших Россию в Первую мировую войну.

Революция 1917 г. должна была положить конец старому порядку в международной политике. Россия теперь являлась лишь остановкой на пути к мировому коммунизму, и советские международные отношения первоначально были подчинены этой цели. Однако к 1920-м гг. надежды на мировую революцию сменила серая реальность «социализма в отдельно взятой стране», а мессианство коммунизма, соответственно, мутировало в прямое преследование национальных интересов России. Вот два ярких примера. Советская политика по отношению к китайским коммунистам коренным образом изменилась между двумя войнами под влиянием японской угрозы СССР, а в 1939 г. произошел моментальный и резкий поворот от абсолютной идеологический враждебности по отношению к фашистской Германии к альянсу с ней – опять же продиктованному соображениями безопасности СССР. Конечно, до конца своих дней Советский Союз делал упор на роль лидера мирового коммунизма (как Николай II – на роль России как лидера православия), преследуя при этом очень традиционную российскую повестку дня во внешней политике: защиту от угрозы западной экспансии путем возможно большего расширения сферы своего влияния.

В 1991 г. политика эволюционировала от другой исходной точки, однако пришла к тому же. Экономические и политические модели, которые начали внедрять реформаторы 1991 г. – рыночная экономика и либеральная демократия, – были западными моделями. Очевидным было намерение сделать Россию частью Запада. Горбачев неоднократно упоминал «общий европейский дом».

Однако верх снова взяли российские шаблоны. При хаосе и деморализующей обстановке 1990-х либеральная демократия в России не могла действовать, а переход к рыночной экономике сопровождался социальной катастрофой и обнищанием населения. Этому сопутствовал ряд «унижений», которые Россия претерпела от Запада (в первую очередь расширение НАТО), результатом чего стал быстрый подъем русского национализма. Власть вынуждена была искать на него «русский» ответ. Она возродила православную религию, сделала упор на патриотизм и все более твердо противостояла (в особенности в Грузии и на Украине) тому, что теперь считала хищными посягательствами Запада.

Обе революции – и в 1917, и в 1991 гг. – были совершены под знаменем общечеловеческих ценностей, однако в конце концов обрели некоторые очень традиционные российские черты. В обоих случаях внешняя политика России после первоначального радикального потрясения вернулась на свой привычный путь. Основными движущими силами вновь стали ярко выраженный национализм, боязнь доминирования Запада и решимость защитить российские сферы влияния. После больших надежд 1991 г. Западу непросто к этому привыкнуть, и хотелось бы понять, мог ли результат быть иным.

Г. Авторитарный импульс

Четвертая очевидная параллель между 1917 и 1991 гг. видится в том, что в обоих случаях сильное общественное движение, нацеленное на демократизацию России, привело страну, после периода первоначального хаоса, к авторитаризму. История 1917 г. подробно описана в главах этой книги. Я уже говорил о том, что, хотя большевизм не был неизбежным результатом хаоса 1917 г., его вероятной альтернативной могла быть не демократия, а какой-то другой (вероятно, правый) авторитарный режим. Демократическая традиция в России была слишком слаба, а демократические политики слишком незрелы для того, чтобы преодолеть кризис. Диктатура (необходимость которой обсуждали еще до падения Николая II) почти несомненно показалась бы необычайно привлекательной.

В годы, последовавшие за 1991-м, как во втором акте пьесы Беккета, все та же драма была разыграна в более размытой форме. Распад Советского Союза оставил усеченную Россию в состоянии разброда в обществе, экономического коллапса, гражданской войны (в Чечне), с зачаточными правительственными институтами. Одно ключевое отличие 1991 г. состояло в том, что Ельцин, как напрямую избранный президент, имел демократическую легитимность, которой не хватало Временному правительству 1917 г. Но даже несмотря на это, его заставили участвовать в серии очень сомнительных экспериментов (например, послать танки на парламент в 1993 г. и «купить» выборы в 1996-м) для того, чтобы удержаться у власти. Так была проложена дорога для преемника Ельцина – Владимира Путина (выбранного с расчетом на то, что он станет «российским Пиночетом»). Последовало внедрение все более жестко регулируемой системы управления с подчиненной прессой, жестким ограничением деятельности оппозиции и фальшивыми выборами.

Следует подчеркнуть одну особую общую черту событий 1917 и 1991 гг. В обоих случаях после восстания государственные органы безопасности взяли на себя главную роль в последующем управлении страной. Критики революции 1991 г. впоследствии заявляли, что отсутствие «люстрации» – чистки «старой гвардии» – сделало возвращение авторитарного государства почти неизбежным. Но трудно представить себе более полномасштабную люстрацию, чем ту, что имела место в 1917 г., однако авторитаризма (и это мягко сказано) избежать все равно не удалось.

Конечно, не стоит на основе событий 1917 и 1991 гг. делать вывод, что Россия в известной степени обречена на авторитаризм. Однако очевидно, что размеры страны, ее неуправляемость и отсутствие демократических традиций создают серьезные препятствия на пути функционирования репрезентативного правительства. А учитывая недавнюю российскую историю, можно понять предпочтения русского народа, регулярно выявляющиеся посредством опросов общественного мнения: «порядок» лучше «свободы».

 

VI. Чему мы научились

Революция 1991 г. стала полным отказом от наследия 1917-го. Одними из самых символичных ее моментов было свержение толпой памятника Дзержинскому у штаб-квартиры КГБ в Москве и неожиданное решение жителей города, который с 1924 г. назывался Ленинградом, переименовать его в Санкт-Петербург. Казалось, что Ленин умер. Следующие несколько лет стали «концом истории» – в мире доминировали США, и даже те немногие страны, которые называли себя коммунистическими, начали либерализацию экономики, что заставило многих ожидать того же и в политике.

Революцию 1917 г. можно рассматривать как событие, ключевое для дальнейшего хода истории, однако оказавшееся тупиковым, как это было с империей инков. В самом деле, один из основных уроков, извлеченных из революции, негативный. Мы усвоили, что революции не работают. Сложно представить себе, что марксизм когда-либо вернется. Революция испытала его как историческую теорию, и эксперимент потерпел неудачу. Диктатура пролетариата не привела к коммунистической утопии, результатом стала еще худшая диктатура. Потерпел неудачу и соответствующий рецепт экономического управления. Сегодня ни один из серьезных экономистов не будет рассматривать тотальное право собственности государства как путь к экономическому процветанию. У рыночной экономики, несомненно, есть свои недостатки, и после экономического кризиса 2008 г. работы Карла Маркса ненадолго вошли в список бестселлеров нехудожественной литературы во Франции, однако один из уроков, извлеченных из коммунистического эксперимента, состоит в том, что в большинстве аспектов рыночная экономика работает лучше государственной. С 1991 г. стремление уйти от социализма стало безоглядным.

Что касается политики, то здесь приговор ленинизму не столь определенный. Несомненно, однопартийные государства уже не в моде. По сравнению с застоем и коллапсом Советского Союза единственной привлекательной моделью управления выглядит демократия западного образца со свободным рынком. Начиная с конца 1970-х гг. (и этот процесс значительно ускорился после 1989 г.) более 40 стран ушли от варианта с единственной правящей партией. Около двух третей стран на земном шаре имеют теперь демократическую форму правления. В современном мире, где с головокружительной быстротой развиваются коммуникации, торговля и возможности передвижения, было бы непросто возродить герметично закрытую экономику и общество, на которых держалась советская система. Даже Северная Корея теперь подключена к интернету.

Тем не менее остается под вопросом, может ли мировая деленинизация пойти еще дальше. Поднимающийся вал демократии по многим признакам уже достиг своего пика. Кое-где (в первую очередь в самой России) она начала отступать: режимы находят пути контроля над внутренним политическим процессом, сохраняя при этом прочные связи с остальным миром. Самый яркий пример тому, конечно, Китай – до сих пор демонстративно ленинистское однопартийное государство, отказавшееся от марксизма в пользу рынка и теперь быстро идущее к тому, чтобы стать крупнейшей экономикой в мире и главным вызовом глобальному доминированию Запада. Учитывая ключевую роль СССР в создании и развитии коммунистической формы правления в Китае, сложно не увидеть в нем самое значительное наследие революции 1917 г.

Те, кто ищет в истории предсказуемости, заметят, что и сегодняшняя ленинская сверхдержава – Китай, и вчерашняя – СССР являются странами с чрезвычайно долгой историей централизованного и автократичного правления. Однако на какие бы размышления ни наводили эти параллели, несомненно, один из главных уроков революции 1917 г. состоит в том, что следует с осторожностью относиться к масштабным теориям исторической неизбежности, равно как и к их сторонникам. Как видно из глав этой книги, история революции полна иронии. Даже самых мудрых и благонамеренных может сбить с пути случайность или невезение. Дума Витте стала штабом оппозиции, которая свергла как раз тот режим, который ей надлежало спасти. Патриотические чувства Николая II, пожелавшего служить своему народу на фронте, оставили Петербург в руках Александры и Распутина, что привело к катастрофе. Усилия Родзянко, направленные на то, чтобы Николай II отказался от престола в пользу сына, ненамеренно привели к гибели всю династию. Германский генеральный штаб, в 1917 г. отправивший Ленина в Россию, на какое-то время получил преимущество в Первой Мировой войне, однако создал коммунистическую угрозу, которая нависала над Германией еще 70 лет. Небольшевистская оппозиция из-за готовности терпеть выходки большевиков в интересах революционного единства быстро оказалась «на свалке истории». И даже Ленин, со всем его аморальным экстремизмом, был движим марксистским видением лучшего, более совершенного мира. А в результате он и его последователи пришли к полностью противоположному результату, приспосабливая реальность к своим идеям вместо того, чтобы продвигать идеи, применимые к реальности.

Эта тяжелая, кровавая и непредсказуемая драма разыгралась в России, и потому на России должна закончиться и наша книга. Профессиональные историки уделяют недостаточно внимания не только роли личности, но и национальному характеру. Теоретики революции обычно не обращают внимания на непреодолимую «русскость», придававшую свой колорит событиям 1917-го, а иногда и становившуюся их движущей силой. Фанатичная интеллигенция, подвигнутая на революционные крайности абстрактной теорией, безжалостно описана Достоевским, а Чехов рассказал миру о бесполезной буржуазии, не способной осознать необходимость трудных решений. Николай II – «батюшка» народа, веривший в мистическую связь, которая делала ненужным любое представительство народных интересов негодяями-политиками, – не более чем отражение обычного видения мира российскими правителями. А Распутин – представитель известной русской традиции «юродивых», святых людей, говоривших правду в лицо сильным мира сего.

Российское общество всегда было очень неоднородным. С одной стороны – ее немногочисленный, европеизированный правящий класс. С другой – огромная масса «темного народа», до 1861 г. – крепостных, людей, сфокусированных на своем деревенском сообществе и подозрительно и неприязненно относящихся к любому вмешательству извне. Пушкин писал про «русский бунт, бессмысленный и беспощадный», про массовые восстания, которые, возникнув ниоткуда, время от времени жгли и вырезали целые российские губернии. Можно предположить, что и 1917 г. был таким восстанием, охватившим всю страну и тенью легшим на мировую историю на целых 70 лет. Память о его бесчисленных жертвах обязывает нас задуматься о том, возможен ли был иной путь.