Глава 58

Эмилиева дорога — прямая как стрела древняя римская дорога — пересекает великую долину реки По.

Именно по этой дороге я возвращался в Романью через семь лет после отъезда из этой области. На сей раз я храбро ехал в составе кавалерийского отряда, направлявшегося в сторону городов, за обладание которыми шли тогда такие яростные схватки.

За Болоньей лежали города, в свое время молниеносно и безжалостно завоеванные Чезаре Борджа. От его штаб-квартиры в Имоле до самого побережья Адриатического моря названия этих городов напоминали об их кровавой судьбе.

Например, Фаенца. Ее правитель Асторре Манфреди, желая спасти свой город от разорения, а жителей от неминуемой смерти, согласился присоединиться к войскам Чезаре и стал одним из капитанов Борджа. А тот заманил его в Рим, подальше от родных мест, и приказал связать и бросить в Тибр.

А в Форли храбрая Катерина Сфорца до последнего сопротивлялась Борджа и возглавляла оборону города. Тогда его люди схватили ее детей и стали кричать, чтобы она спустилась вниз, под стены цитадели. Высоко подняв малышей, они показывали их матери и грозили убить у нее на глазах. Но она задрала юбки и крикнула в ответ:

— Так убивайте! У меня есть вот это, чтобы наделать еще целую кучу детей!

Сенигаллия, где на моих глазах Чезаре Борджа задушил своих капитанов, поначалу притворившись, что простил их.

Тогда тоже была осень. Царивший в стране террор и бесчинства солдат наводили такой страх на сельских жителей, что они не знали, у кого из сильных мира сего искать защиты. Все эти годы земля, предназначенная для того, чтобы кормить бедных, служила ареной сражений и политических распрей. Мой хозяин был прав, сокрушаясь о том, какой ужасной будет цена войны. Но, продвигаясь дальше на юг, мы видели все больше и больше садовых деревьев, сгибающихся под тяжестью плодов, и не было никакого сомнения в том, что в более спокойных местах люди продолжали жить своей собственной жизнью, создавая запасы для приближающейся зимы.

В деревнях, подобных той, в которой жила когда-то семья дель Орте, они надеялись избежать ужасов войны и пережить смутное время.

Должно быть, подобные мысли теснились и в голове Паоло, когда он подъехал ко мне со словами:

— Приближаемся к Переле, Маттео.

— Знаю, — ответил я. И инстинктивно понял, какими будут его следующие слова.

— Хотел бы туда заехать.

Я промолчал. Что, полагаю, было не очень вежливо. И он вынужден был прямо спросить меня:

— Поедешь со мной?

— Но зачем? Что там делать?

Он с удивлением посмотрел на меня.

— Да ничего. — И, помолчав, добавил: — Что ж, понимаю, почему ты колеблешься. Думаешь, я захочу вышвырнуть оттуда того, кто поселился там вместо отца?

Я опять ничего не ответил. Не знал, что и думать о его решении посетить место, где он провел детство. Понимал лишь, что меня самого идея возвращения в Перелу совсем не прельщает.

Мы оставили наших людей в харчевне, недалеко от главной дороги. Паоло хорошо заплатил хозяину за еду и вино и строго-настрого наказал своим солдатам не приставать к служанкам. Мы оставили их там со спокойной душой: по большей части это были хорошие парни вроде Стефано и Федерико, вступившие в отряд с надеждой на славу и удачу и радовавшиеся тому, что освобождены от изнурительного крестьянского труда, да еще и осенью, в самое напряженное время года.

Мы с Паоло галопом поскакали к тому месту, где сливались две реки и где мы должны были пересечь мост, за которым начиналась дорога в Перелу. Вверх по этой дороге мы двинулись более медленным шагом. Я заметил, что Паоло то и дело поглядывает на ущелье. Никто из нас не произносил ни слова.

Мы оба знали, что в округе обитает множество диких животных и, конечно, за столько лет останки его матери и братишки не могли уцелеть. Признаюсь, что испытал некоторое облегчение, когда увидел, что крепость пришла в полное запустение. Стены были обрушены, ворота сняты — скорее всего, использованы на дрова. Местные жители наверняка растащили весь строительный камень и, без сомнения, унесли все, что представляло собой хоть какую-то ценность. Вход в крепость был открыт и свободен. Мы проехали под аркой и оказались во дворе.

И тут у меня сердце сжалось от страха.

Между двух столбов был раскинут потрепанный шатер, а у погасшего костра сидела, съежившись, старая цыганка.

Я тут же повернул коня:

— Я здесь не останусь.

К моему удивлению, Паоло сразу согласился со мной:

— И мне здесь больше нечего делать.

Он огляделся по сторонам. Окна и двери были сняты, а с крыши исчезла почти вся черепица. Дом был открыт небесам и ветрам.

— Зачем тревожить бедную женщину, если она нашла себе здесь укрытие на зиму?

Вернувшись на главную дорогу, мы сделали приличный марш-бросок вперед, чтобы соединиться с Шарлем д'Анвиллем и французской легкой кавалерией.

Французский командир привел свой полк к Болонье. Он надеялся без труда отобрать город. Всем было известно, что Папа тяжело болен, и все знали, что жители Болоньи с радостью примут помощь французов, для того чтобы восстановить власть бывшего правителя. Они предпочитали подчиняться кому-нибудь из семейства Бентивольо, а вовсе не наместнику, присланному Святым Отцом. Но, прибыв туда, мы выяснили, что все вновь переменилось, и не в лучшую сторону. Папа встал с постели, покинул Рим и приехал в Болонью, чтобы поднять дух своих войск. Он был готов не только отразить штурм города, но и развить свой успех. Теперь, заручившись поддержкой Венеции, Папа не видел причин, по которым он не мог победить Феррару и низложить правившее там семейство д'Эсте.

Присутствие Папы в Болонье сразу изменило ситуацию. Погода, как нарочно, испортилась, наступили холода, и во французских войсках началось брожение. Зимой, когда папские войска будут праздновать Рождество в Болонье, французские солдаты хотели бы оказаться не в голом поле под стенами города, а где-нибудь на теплых квартирах. Потом прибыли гонцы, сообщившие о том, что венецианцы отправили армию на помощь Папе. Так что ко времени нашего прибытия французы собирались уже оставить свои позиции.

Паоло страшно расстроился. Он так ждал какого-нибудь действия и верил в сказки о том, что Болонья будет взята с легкостью. Он пообещал нашим людям, что они примут участие в серьезном сражении и вернутся домой к празднику Крещения, нагруженные драгоценными камнями и прочими трофеями.

Даже Шарль выглядел понурым.

— Это то, что случилось с венецианцами при Аньяделло, — сказал он. — Необходимо твердое командование, иначе мы начнем отступать, как они, и вынуждены будем при своем отходе принять бой.

Мы присоединились к легкой кавалерии Шарля и начали отходить на север вместе с французскими войсками. Папские армии объединились со своими союзниками и ринулись за нами в погоню.

Цель у Папы была совершенно определенной. Он намеревался полностью уничтожить Феррару. Он хотел, чтобы власть Папского государства простиралась от Рима до самых границ Венеции. Но маленькая Феррара сопротивлялась этому намерению. Когда Папа узнал, что французы помогают герцогу Альфонсо, его знаменитая вспыльчивость проявила себя: он кричал, что превратит Феррару в пустыню и камня на камне от нее не оставит. Он лучше увидит город в руинах, чем допустит переход его в руки французов.

Шарль рассказал нам, что Папа направил в Феррару послов и передал свою угрозу. Но герцог и герцогиня только рассмеялись в лицо послам. Они показали одному из послов свои фортификации и артиллерию, а герцог похлопал по стволу пушки и сказал:

— Я использую вот это, чтобы послать ответ вашему Святому Отцу!

Посол поспешил удалиться, испугавшись, что герцог прикажет расстрелять его из этой пушки.

Эту и подобные истории рассказывали солдаты у ночных походных костров. Неизвестно, была ли в них вообще хоть толика правды. Говорили, что Лукреция так околдовала папского гонфалоньера Франческо Гонзагу, что он предложил ей и ее детям свободный и безопасный проезд на случай, если она решит покинуть Феррару. Шарль знал от своего дяди, который был двоюродным братом самого короля, что французские шпионы перехватили письма, касавшиеся этого предмета. Но Лукреция не покинула свое герцогство. Более того, она осталась в Ферраре, чтобы поддержать жителей.

Суровой зимой, когда все города вокруг Феррары уже были завоеваны, герцогиня со своими придворными дамами выезжала на феррарские улицы. Разодетая в пух и прах, чтобы жители города могли хорошенько ее разглядеть, герцогиня Лукреция подавала милостыню бедным и раздавала конфеты детям. Население города черпало уверенность в ее спокойствии и стойкости.

В ноябре и декабре папские армии подошли ближе. Они захватили Сассуоло, а потом Конкордию — города, связанные союзом с Феррарой. Казалось, ничто не могло остановить их продвижение. К Рождеству папские войска разбили лагерь всего в тридцати милях к западу от Феррары, и «Красные ленты» были отправлены на помощь осажденному Папой городку под названием Мирандола.

В начале января 1511 года мы прибыли в лагерь легкой кавалерии Шарля и утром следующего дня получили возможность хорошенько рассмотреть расположение противника.

Мы заметили среди прочих палаток папскую, со штандартом с изображением двух перекрещенных ключей. Папский штандарт развевался на ветру в окружении синих и желтых знамен швейцарской гвардии.

— Это хитрость, — сообщил нам Шарль. — Разведчики докладывают нам, что Папа спит в грубой хижине, для того чтобы солдаты видели, что он переносит превратности зимней кампании вместе с ними.

— Он подает им хороший пример, — заметил я. — Люди пойдут на смерть за такого командира.

— Он уже не в силах сидеть верхом, — ответил на это Шарль. — Возможно, он спасет нас всех от беды, если скоро умрет.

— Лучше бы он погиб от острия моего меча! — воскликнул Паоло.

— У него геморрой. Поэтому любое острие причинит ему неудобство, — съязвил Шарль, вызвав всеобщий взрыв смеха.

Но неукротимый Папа всем на изумление выздоровел. И хотя все еще был не в состоянии ездить верхом, он настоял на том, чтобы его отнесли на поле боя в паланкине и он смог бы наблюдать осаду Мирандолы лично.

Мы ждали. Нам было поручено держать фланг, но выступать мы должны были только в том случае, если противник сам начнет атаку.

Вдоль вражеских линий туда и сюда сновали разведчики.

И вот в середине января настало утро, когда нам было приказано приготовиться к бою. Войска противника прибывали и прибывали.

Наконец появился верховой гонец. Он высоко держал в руке какое-то сообщение и громко кричал:

— Они наступают! Они наступают!

 

Глава 59

Шарль подбежал к нам с Паоло и пожал наши руки:

— Да хранит вас Бог!

На лице его читалось напряжение. Он был сильно взволнован предстоящим сражением.

Я тоже был возбужден. Но это возбуждение походило на дурное предчувствие. У меня сводило кишки, и хотелось бежать. «Неужели я трус?» — думал я.

В нашем лагере прозвучал сигнал к бою и ударили барабаны.

Задача «Красных лент» заключалась в том, чтобы изматывать пехоту противника со своей стороны. Атакуя его фланг, мы должны были отводить огонь от города. В случае пролома стены это дало бы защитникам время для залатывания дыры.

Нашей главной целью была группа мушкетеров, вооруженных тяжелыми аркебузами. Мушкетеры производили смертоносные выстрелы и при этом были защищены рядами пехотинцев, вооруженных пиками. Эти пики достигали более шести футов в длину и в соединенном виде представляли собой почти непробиваемую броню. Мы надеялись, что при поддержке «Красных лент» французская легкая кавалерия, которой командовал Шарль, сможет сделать то, что не удалось бы тяжеловооруженным рыцарям на боевых конях: прорвать ряды пик.

Но это был наш первый бой. Несмотря на то что мы упорно тренировались, протыкая копьями набитые соломой мешки и фехтуя на деревянных клинках, перед настоящим сражением всех нас охватило страшное волнение. Стефано и Федерико сдвинули своих лошадей, и мы с Паоло непроизвольно сделали то же самое.

Перед нами лежала Мирандола. Она казалась маленькой и уязвимой. Клубы пушечного дыма поднимались в небо. В морозном воздухе раздавался грохот артиллерии. Выдвинувшись вперед, мы смогли оценить размер армии, штурмовавшей город. Сверкали ряды пик, сияла броня доспехов. Войска выполняли боевое построение: это были тысячи пехотинцев, поддерживаемых легкой и тяжелой кавалерией. Я смог различить швейцарские, немецкие и венецианские знамена, но помимо них было и много других полков, каждый в своей собственной форме.

Шарль рассмеялся:

— Ну и веселый же денек нам предстоит!

Он вытащил меч из ножен и поцеловал клинок.

— За победу! — воскликнул он.

Паоло тут же повторил за ним:

— За победу!

Я почувствовал, что вынужден сделать то же самое. Вынул меч и поцеловал его.

— За победу!

Паоло развернулся в седле и крикнул своим воинам:

— За победу!

Они вытащили мечи из ножен и грянули дружно:

— За победу!

Мы быстро двинулись вперед, стараясь, однако, не слишком опережать пехоту, которая должна была вступить в бой следом за нами.

На холме, возвышавшемся над полем боя, мы остановились.

Над рядами пехотинцев, одетых в цвета д'Эсте, взвились знамена и раздался всеобщий громкий крик:

— Феррара! Феррара!

Шарль выехал вперед. Его кавалеристы построились за своим командиром.

По сигналу Шарля Паоло тоже занял позицию впереди своего отряда.

Я встал сразу за ним.

Он обернулся и улыбнулся мне.

Но у меня в горле стоял ком. Ком страха.

Шарль поднял меч высоко над головой. И прежде чем махнуть им, дав сигнал к атаке, он крикнул:

— За короля Людовика! За Францию!

Паоло вонзил шпоры в бока своего коня. Конь резко рванулся вперед, и Паоло поднял меч.

— Дель Орте! — закричал он. — Дель Орте!

И вдруг я понял, что тоже кричу вместе с ним:

— Дель Орте! Дель Орте!

 

Глава 60

Кругом грохотали копыта — впереди, сзади, везде. Скрежетали доспехи, от людей разило потом. Некоторые открыто плакали. Другие кричали — в восторге, в безумии гнева, в возбуждении. Кони толкали друг друга, грохоча копытами по твердой земле. Мы неслись с холма вниз, чтобы наброситься на свою жертву, как стая голодных волков на овец, сгрудившихся в загоне.

Нашим преимуществом стало неожиданное появление. Вражеские пехотинцы с длинными пиками, делавшими их колонны похожими на ощетинившихся ежей, еще находились на марше.

Пятьдесят ярдов, сорок, тридцать…

Они оборачивались с криками ужаса, пытались занять оборону.

Но мы уже налетели на них.

Однако их командир отдал какой-то приказ, и последний ряд пехотинцев, приступил к его исполнению.

Вместо того чтобы броситься на помощь товарищам, пехотинцы последнего ряда воткнули пики в землю. Мы уже не могли остановить лошадей, а ведь пики торчали в земле острием кверху, и эти острия были нацелены на конские животы.

Когда мы налетели на них, я пережил ужасное потрясение.

Лошади мычали, ревели, вопили, а копья и пики разрывали их животы и вонзались в желудки. Этот жуткий звериный рев, должно быть, был подобен воплям грешников в аду. Нашим лошадям не приходилось испытывать подобного кошмара.

Они привыкли мирно гулять и пастись на феррарских полях, привыкли к тому, чтобы их всячески холили и лелеяли. Они привыкли доверять нам. Какое же гнусное предательство совершили мы по отношению к ним, ввергнув их в эту бойню, учиненную человеком! Их ужас и дикое помешательство вынести было невозможно.

Люди прижимались к их шеям и мордам, падая под ударами кавалерийских клинков. Когда мой собственный клинок соприкоснулся с костью, рука неприятно задрожала по всей длине. Какой-то высоченный детина двинул на меня свою пику и зацепил мои поводья специально прикрепленным к ней крюком. Потянув за поводья, он заставил мою лошадь опустить морду и тут же выхватил длинный кинжал. Я уже чувствовал его дыхание. Жаркое дыхание на морозе.

У меня в руке тоже был меч. Но одно дело рубить направо и налево на полном скаку и не различая противника, и совсем другое дело — теперь, когда передо мною был человек. Человек, который дышит и живет, и я вижу его глаза, сверкающие за прорезями шлема с забралом.

Этот человек был на фреске, изображавшей битву под Ангьяри.

Так же как и я.

Знамя ослепляет меня. Передо мной — знаменосец, изображенный на стене зала Совета во Флоренции. Его лицо искажено усилием, направленным на то, чтобы удержать знамя.

Лицо, искореженное страданием.

В то же мгновение я понял, почему маэстро написал этот образ именно так. Я понял его символику, его смысл.

Швейцарский солдат схватил меня за горло и поднял кинжал.

Вдруг лошадь подо мной зашаталась и что-то захрустело.

Меня больше не держали за горло.

Это Паоло врезался своим конем в моего, чтобы враг ослабил хватку.

Затем Паоло с размаху опустил меч.

Швейцарец вскрикнул, и кровь хлынула из его горла.

А Паоло продолжал наносить рубящие удары — по груди, руке, шее. Кровь хлестала во все стороны.

— Ко мне, Маттео, ко мне! — кричал Паоло. — Держись рядом со мной, и я защищу тебя!

Он направил коня в самую гущу сражения. Подобрав поводья, я устремился за ним.

Нам удалось пробиться.

Но тут я услышал звук трубы — это был трубач Шарля. Я поскакал на звук.

— Отходим! — крикнул Шарль и махнул мечом в направлении холма, с которого мы спустились.

— Сигнал к отступлению! — крикнул я Паоло.

— Нет, мы должны наступать! — проорал Паоло в ответ.

— Мы должны подчиняться приказу!

— Они бегут!

— Давай же! — Я схватил его за поводья.

— Он попытался вырваться.

— Но так мы растеряем все преимущество!

— Мы не знаем, что происходит в других местах сражения!

— Его руки были скользкими от крови. Я посмотрел на свои — они были такими же.

— Отступаем! Немедленно! — кричал я.

Он сердито вырвал поводья, но все же последовал за мной прочь с поля боя.

Между тем некоторые из его солдат спешились и теперь торопливо срывали с убитых кокарды и кольца.

— Назад! По коням! — орал на них Паоло.

— А как же трофеи? Как же мы без трофеев?

Один из самых грубых наших солдат зарычал на Паоло:

— Без добычи отсюда не уйду!

— Паоло пнул его сапогом:

— На коня! Живо! Это приказываю я, Паоло дель Орте!

Солдат поднял брошенную пику.

Я подъехал к нему с другой стороны:

— Добыча будет разделена поровну. Но для тех, кто промешкает с отступлением, ее вообще уже не будет!

Я направил коня с поля боя. За мной потянулись те, кому удалось пережить эту битву.

На вершине холма мы увидели Шарля и подъехали к нему.

— С победой! — помахал ему Паоло. — С победой!

Но Шарль не улыбался. К нему подскакал другой французский офицер, и они о чем-то посовещались. Примчался один гонец, потом другой.

— Мы отступаем, — объявил Шарль.

— Что? Я не собираюсь отступать! — не смог сдержаться Паоло.

— Отступаем немедленно, — отрезал французский офицер тоном, прекращавшим любые дискуссии.

— Но мы выиграли сегодняшнее сражение! — возмутился Паоло. — Мы должны развить преимущество!

Офицер что-то резко сказал Шарлю.

— Вражеская артиллерия пробила брешь в крепостной стене, — бросил нам Шарль. — Пока мы тут болтаем, папские армии входят в город.

Мы потерпели поражение.

— Но мы выиграли этот бой! — настаивал Паоло. — Мы стольких порубили там, внизу! А те, что уцелели, разбежались!

— Мы выиграли этот бой!

Шарль пожал плечами:

— Возможно, гонфалоньер папских армий решил пожертвовать этими людьми для того, чтобы одержать общую победу.

— Но мы не можем удирать, поджав хвост, как побитые псы!

— Собери своих людей и следуй за мной, — холодно возразил Шарль.

— А наши мертвые? Наши раненые?

— Они лежат там, где пали, — сказал Шарль. И резко добавил: — Так всегда на войне.

Он поехал прочь, но Паоло последовал за ним, протестуя.

Шарль натянул поводья.

— Послушай меня! — прошипел он, обращаясь к Паоло. — Это война. Не шуточное сражение, не рыцарский турнир, где кого-то порой сбрасывают с лошади для развлечения дам. Это война! Я говорил тебе об этом за обеденным столом в Кестре.

— Война — это кровавое и гнусное дело.

От страстности, с которой Шарль произнес эти слова, Паоло оторопел.

— А теперь собери своих людей — тех, кто остался, — и следуй за мной! — крикнул Шарль и пустил коня галопом.

Паоло с несчастным видом смотрел ему вслед. Кое-как построив отряд, мы начали отступление.

Впоследствии стало известно, что еще до того, как основная масса его солдат устремилась в пробитую в стене брешь, Папа Юлий приказал приставить к пролому лестницу и с помощью слуг поднялся по ней, чтобы лично провозгласить победу.

Девятнадцатого января 1511 года осада была окончена.

Мирандола сдалась.

 

Глава 61

Вместе с французской армией мы организованно отступили к Ферраре.

В дороге Паоло сумел взять себя в руки, и к тому времени, как мы вернулись в казармы, они с Шарлем уже спокойно разговаривали друг с другом.

— А что произойдет с ранеными, которых мы оставили? — спросил я у Шарля.

— Будем надеяться, что о них позаботятся, — ответил он. — Со знатными пленниками иногда обращаются как с почетными гостями. Особенно если их можно будет обменять на кого-то или потребовать за них выкуп.

Я тут же подумал о наших парнях. Если кто-нибудь из них и остался в живых, вряд ли он будет представлять хоть какую-то ценность для противника. Когда я поделился своими мыслями с Шарлем, тот ответил:

— Не волнуйся. Сомневаюсь, что их так сразу прикончат.

Но до нас дошли слухи, что, хотя Мирандола и была сдана ради сохранения населения, Папа теперь обсуждал условия договора и хотел казнить несколько человек для всеобщей острастки. И я знал, что ничего не стоить перерезать горло человеку, который лежит раненый на поле боя. Ведь так гораздо легче его ограбить. И потом, когда будут собирать трупы для захоронения, никто не будет спрашивать, когда был убит несчастный — во время сражения или после.

Мы потеряли шестерых, и одним из них был Федерико. Нам пришлось крепко держать Стефано, порывавшегося вернуться на поле боя и найти товарища. Они с Федерико дружили с детства и мечтали вернуться в Кестру воинами-победителями, нагруженными сокровищами.

— Хорошему бойцу стоит сохранить жизнь! — заметил Шарль. — И если у ваших парней есть хоть доля разума, они сделают то, что сделает любой оставшийся в живых: согласятся воевать на стороне Папы.

— Значит, переход на сторону противника — вполне обычная практика? — спросил потрясенный Паоло.

— Для наемника — конечно! — ответил Шарль. — Это его работа. И он переходит к тому, кто больше заплатит, или к тому, на чьей стороне победа. — Он хлопнул Паоло по спине. — Пойдем-ка поищем какой-нибудь еды! Я бы запросто умял сейчас целого жареного барашка.

В отличие от Мирандолы, жители которой голодали, в Ферраре еды было полно. Город находился в нижнем, широком течении По, недалеко от моря, и до тех пор, пока герцог Альфонсо сохранял твердый контроль над водными путями, снабжение оставалось бесперебойным. Перед угрозой осады феррарцы создавали обширные запасы продуктов, чтобы в случае чего прокормить и собственный гарнизон, и прибывающие французские войска. Уже несколько месяцев подряд инженеры возводили баррикады, ломая дома и усиливая линии обороны. Стены были теперь втрое шире обычных благодаря мощным земляным укреплениям. День и ночь пылали огни в литейных мастерских герцога Альфонсо: там отливались пушки и снаряды. Он был увлечен этим делом. Я слышал, что даже в день свадьбы с прекрасной Лукрецией он провел несколько часов в своих литейных мастерских. Теперь же это его пристрастие сослужило неоценимую службу народу. Спустя всего несколько недель после падения Мирандолы герцог приказал отвести артиллерию вниз по реке По, чтобы испытать фортификации Ла-Бастии. Вместе с отрядом Паоло я тоже отправился туда: могла понадобиться наша помощь.

Там произошла стычка, которая чрезвычайно развеселила Паоло. Герцог был хитрым и осторожным человеком и не стал безрассудно ввязываться в серьезную конфронтацию, так что посланные против него папские войска были отброшены.

Он вернулся в Феррару героем. Даже маленькая победа после долгой зимы поражений и растущего отчаяния стала поводом для радости. Люди вышли на улицы и приветствовали своего храброго герцога, который защищал их от диктата Рима.

В бою при Ла-Бастии Паоло был ранен из мушкета: пуля застряла у него в бедре. В армии были военные врачи — фельдшеры и хирурги, проводившие ампутации, но их репутация была такова, что Паоло попросил меня лично заняться его раной. Обычно подобные раны лечили горячим маслом, но в Павии студенты-медики говорили и о других способах. Опираясь на эти разговоры, а также на бабушкины методы врачевания, я извлек пулю, вычистил рану солью и перевязал ее мхом. Она зажила без заражения, хотя и оставила после себя шрам.

Стараясь не обращать внимания на беспокойство, которое доставляла ему эта рана, Паоло воспринимал ее как знак мужской доблести. После двух боев он готов был считать себя ветераном. Все надежды Элизабетты на то, что брат утратит свой пыл, побывав в настоящем сражении, оказались напрасны.

Паоло чувствовал себя все бодрее благодаря мужскому товариществу, которое лишь крепло в очередных испытаниях. Он начищал свой клинок и просил Элизабетту нашить больше перевязей, так как те, что были на нас, уже совсем изорвались и испачкались.

Она прислала ему вексель, которым он смог подтвердить один из взятых займов. Я обратил внимание на то, что он не показал мне ее письмо. Я мог только догадываться, о чем она пишет. Но из ее письма ко мне я понял, что она переживает из-за того, каким образом брат распоряжается их финансами.

Конечно, она не стала бы открыто осуждать его, но я чувствовал ее озабоченность и тревогу.

«Паоло сделал столько займов под залог нашего имущества, что мы оказываемся очень уязвимыми перед кредиторами».

Наверняка она написала ему что-то подобное, потому что, когда я спросил его об этом, он воскликнул:

— Я говорил Элизабетте, что французская армия непобедима! Франция гораздо больше тех крохотных государств, которыми владеет Папа Юлий. Французы могут снова и снова пополнять свои ряды. А кого позвал на помощь Папа? Испанцев? Ха!

Мы набрали в «Красные ленты» новых бойцов, и у нас не было проблем с добровольцами. Когда они видели, что, несмотря на наше нынешнее бездействие, у Паоло есть деньги и он будет платить им, даже если воевать предстоит не завтра же, они немедленно вступали в наши ряды. Мне эти новобранцы совсем не нравились. Они были из другой части страны, говорили на грубоватом диалекте и были менее послушны, чем те бойцы, которых мы потеряли под Мирандолой. Мы не были уже тем отрядом братьев по оружию, что покинул когда-то Кестру, окрыленный надеждами. Однако Паоло был счастлив из-за того, что его отряд значительно разросся и все предвещало скорую битву.

Через разведчиков французы получили известия из Болоньи. Горожане собирались восстать против папского наместника, как только Папа возвратится в Рим. Нас просили быть готовыми к тому, чтобы оказать им помощь.

Между тем жителям Феррары казалось, что битва уже выиграна.

Даже в Великий пост герцогиня Лукреция устраивала пышные празднества и развлечения для солдат. А уж после Пасхи она объявила о начале праздничного сезона в знак того, что власть Папы над Романьей ослабевает. Незадолго перед тем умер Шарль д'Амбуаз, наместник Милана. После короткого траурного периода, который она сочла достаточным, Лукреция объявила о проведении гранд-бала в честь молодого французского командующего Гастона де Фуа, герцога Немурского.

На бал были приглашены все армейские офицеры.

В том числе и я.

Так я опять оказался рядом с Лукрецией Борджа. В последний раз я видел ее во время свадебной церемонии, но тогда мое внимание было сосредоточено на другом: по заданию Сандино я должен был найти священника, у которого хранилась та самая печать, которая до сих пор висела у меня на шее. Но хотя в то время я был всего лишь мальчишкой, прекрасная Лукреция тогда очаровала меня так же, как и сейчас.

Несмотря на многочисленные роды и тяжелые беременности, она сохранила стройную фигуру юной женщины. Она была очень красива и носила роскошные наряды. В народе поговаривали, что несколько придворных портных работали не покладая рук днем и ночью, чтобы ее платье всегда соответствовало последнему писку моды.

— Она хочет ослепить французов своим блеском! — услышал я в тот вечер слова одного из придворных.

— Давайте будем благодарны за то, что они поддаются на ее хитрость, — ответил его собеседник. — Ведь все мы находимся куда в большей безопасности, пока французы настроены защищать прекрасную даму в столь трудный для нее час.

Я наблюдал за ней издалека. Она говорила по-французски совершенно свободно. В отличие от Грациано я не обладал ни врожденной способностью, ни приобретенным умением флиртовать, но видел, как герцогиня одновременно опирается на руку одного офицера, склоняет голову к другому и при этом весело смеется, беседуя с обоими. Впечатление, которое она производила на этих мужчин, было мгновенным и очевидным.

Их друзья толпились вокруг, напирали: все жаждали увидеть воочию эту знаменитую женщину, дочь Папы, сестру печально известного Чезаре Борджа. Возможно, они ожидали увидеть перед собой чудовище. Если не настоящего дьявола, дышащего огнем и дымом, то, может быть, смуглую и черноволосую даму с черными глазами, алыми губами и кармином на щеках.

Вместо этого они лицезрели хорошенькую женщину, светлокожую, с волосами, сверкавшими множеством светлых оттенков от бронзового до белокурого, переходившего в сияние платины.

Глаза ее искрились. Она расточала обворожительные улыбки. Она знала наизусть стихи, играла на музыкальных инструментах и прекрасно умела танцевать. Она любила танцевать Стоило ей пожелать, и пространство зала немедленно освобождалось для того, чтобы она танцевала — одна, со своими придворными дамами или со своим фаворитом.

В тот вечер она избрала партнером Гастона де Фуа. Этот человек, племянник короля Людовика, прибыл в Италию в качестве нового главнокомандующего французской армии.

Высокорослый, красивый, обаятельный Гастон был хитроумным полководцем, он разработал собственный метод ведения войны — изматывание противника мгновенными отступлениями и быстрыми перемещениями. И вот теперь я мог видеть своими глазами, как Гастон де Фуа выводит Лукрецию Борджа в середину зала. Как и все присутствующие, я во все глаза наблюдал за танцем этой пары, как вдруг заметил, что Шарль стоит рядом с какой-то юной девушкой. Ее лица мне не было видно.

Шарль махнул мне и, когда я подошел к нему, сказал:

— А это мой друг, с которым вы должны познакомиться.

Она повернулась.

Прямо на меня смотрели карие глаза с зелеными крапинками.

 

Глава 62

— Госпожа Элеонора д'Альчиато да Травалле!

С преувеличенно низким поклоном Шарль представил мне девушку, которую я встретил когда-то в облачении монахини.

Она первой взяла себя в руки. Прямо глядя мне в глаза, повторила за Шарлем мое имя:

— Лейтенант Маттео из отряда «Красные ленты».

Но Шарль успел заметить мою реакцию.

— Вы встречались раньше? — Он перевел взгляд с меня на девушку.

— Вряд ли, — ответила она после секундной паузы. — Почти весь прошлый год я провела в монастыре. Я отправилась туда сразу после кончины своего отца. Мне надо было обдумать будущее и определиться со своим призванием.

— От имени всех мужчин, сударыня, могу лишь сказать, что мы благодарны вам за то, что вы изволили покинуть монастырь и вернуться в свет! — галантно ответил Шарль.

— А вы, сударь? — обратилась она ко мне. — Чем вы занимались в последнее время?

— Я вступил во французскую легкую кавалерию, — еле выговорил я, сам не свой от смущения.

— Маттео скромничает, — засмеялся Шарль. — Он — лейтенант кондотьера Паоло дель Орте, который и командует «Красными лентами». А до этого он был учеником и спутником знаменитого Леонардо да Винчи и совсем недавно ассистировал ему при анатомических исследованиях в медицинской школе в Павии.

— Но тогда, мессер Маттео, вы должны мастерски владеть ножом, не так ли? — тут же заметила она.

К счастью, я так же быстро ответил:

— Только в ситуациях, которые того требуют!

Шарль почувствовал возникшее между нами напряжение и с любопытством посмотрел на нас. Но мне не было дела до его испытующего взгляда. Нежные локоны цвета темной меди обрамляли лицо Элеоноры. Со лба волосы были убраны в маленькие косички и уложены сзади пышной короной, к которой была пришпилена легкая, прозрачная вуаль светло-зеленого цвета, обшитая по краю крохотными жемчужинками.

— Вы позволите пригласить вас на танец? — обратился к ней Шарль.

— Enchantée, monsieur. — Она повернулась к нему и улыбнулась ему самой очаровательной улыбкой: — Connaissez-vous La Poursuite?

— Maisoui, mademoiselle, — сказал Шарль. — Je la connais très bien

— Moi aussi, — спокойно вмешался я. Неужели она вздумала таким образом играть со мной? — Si vous voulez danser, je serais enchanté de vous accompagner.

Она широко распахнула глаза. В глубине они светились более темным зеленым цветом.

Шарль тут же откланялся.

Она протянула мне руку.

Я поклонился.

«Если ты решишь испытать меня в латыни, — думал я, ведя ее в центр зала, — или даже в элементарном греческом, то увидишь, что я тебе ровня».

La Poursuite, преследование.

Танец приближения и отступления.

Ее пальцы касаются моих.

Я не отрываю от нее взгляда.

Она опускает глаза.

Внешне я серьезен, но в душе смеюсь.

О Грациано! Каким хорошим учителем ты оказался!

Она поднимает глаза. Я гляжу в сторону.

Теперь она преследует меня.

«Если преследуешь женщину, то при случае должен притвориться, что идешь в противоположном направлении».

Дразнящий, насмешливый голос Грациано звучит у меня в голове.

Я смотрю на нее с отстраненным видом, она вознаграждает меня вспышкой недоумения в глазах. Или это гнев? А может, раздражение?

— Будь осторожен и не переборщи с игрой, друг мой!

Я оторопел. Шарль прошептал мне в ухо эти слова, когда по ходу танца на какой-то миг я оказался рядом с ним. Он следил за мной, не переставая улыбаться самым довольным образом.

Потом, когда танец кончился, Шарль нашел меня. А я стоял и смотрел, как Элеонора подошла к герцогине, присевшей на золоченое кресло отдохнуть после танца, и что-то подправила в ее туалете.

— Если собрался за ней ухаживать, — сказал мне Шарль, — то придется быть все время начеку. Она не из тех дамочек, что увлекаются всякими придворными играми и флиртом.

— Ты ее знаешь?

— Я знаю, кто она. Донна Элеонора принадлежит к дамам из ближайшего окружения герцогини Лукреции и, следовательно, умна и способна на большее, чем прочие придворные.

— Словом, она высокородная дама, а я всего лишь лейтенант-кондотьер из кавалерийского эскадрона при французской армии, — с грустью заметил я.

Шарль расхохотался:

— Главное, ты свободен, Маттео, и ты — мужчина, а она — женщина. Вперед, Маттео! Не дай ей ускользнуть! Посмотри, сколько офицеров уже вьются вокруг нее!

Я отошел к колонне, у которой был бы заметен, но при этом стоял как бы в стороне от остальных гостей, и стал ждать.

Прошел почти целый час, прежде чем Элеонора, под руку с какой-то пожилой дамой, решилась пройти мимо меня. Очевидно, этой пожилой даме уже приходилось играть в подобные игры, и она отлично знала, что от нее требовалось.

— О, да это один из наших капитанов-кондотьеров! — воскликнула она. — Как нехорошо, что герой, рискующий жизнью, чтобы защитить нас, стоит здесь в гордом одиночестве!

— Ах, Элеонора, мы непременно должны поговорить с ним. Иначе будет очень невежливо!

Она подвела Элеонору ко мне и после короткого обмена любезностями отступила чуть в сторону, на расстояние, с которого могла слышать и видеть все, что происходит между нами.

Теперь, когда Элеонора стояла передо мной, я не мог произнести ни слова. Я забыл все те фразочки, которые заготовил, пока ждал ее. Наконец я выпалил:

— Донна Элеонора, как вам нравится жизнь при дворе Феррары?

Она склонила голову набок, точно пыталась решить, принимать ли мой вопрос всерьез или нет.

— В ней есть кое-что забавное. Но наслаждаться жизнью трудно, когда вокруг столько смертей, — медленно произнесла она и после небольшой паузы добавила: — Но вы должны знать об этом гораздо лучше, чем я.

Я окинул взглядом зал. Разноцветные шелка и атласы дамских нарядов перемешивались с яркими красками офицерских мундиров, лосин, украшенных перьями беретов. Каким великолепным все это казалось!

— Я участвовал в бою под Мирандолой, — сказал я.

— Это тот город, который мы потеряли?

— Да, потеряли. Как и шестерых парней из нашего отряда.

Импульсивно она протянула руку, и ее пальцы коснулись моего рукава.

Ее спутница прокашлялась. Элеонора убрала руку.

— Должно быть, невыносимо видеть, как твои товарищи погибают. Это, наверное, ранит душу.

Я взглянул на нее и понял, что ее слова не простая любезность. На ее лице читалось выражение искреннего сочувствия.

Я подумал о погибшем Федерико и его друге Стефано, который больше не распевает веселые песни с товарищами, когда мы чистим лошадей по утрам.

— Вижу, вы очень отзывчивы душой, сударыня, ибо понимаете, что страдать от ран может не только плоть.

На ее щеках вспыхнул румянец. Я увидел, что она восприняла мои слова как комплимент, и подумал: «Эта Элеонора непохожа на остальных женщин, ведь они ценят похвалы лишь своим платьям да прическам!»

Неожиданно среди придворных и иностранных послов возникло некоторое замешательство. В зал вошел герцог Альфонсо и, что-то быстро сообщив герцогине, пожелал уединиться со своими советниками. Лукреция мигом собрала вокруг себя своих дам, и они тоже спешно покинули собрание.

А ко мне уже спешил Паоло, жаждущий поделиться новостями:

— Папа возвращается в Рим! А мы завтра отправляемся на завоевание Болоньи!

 

Глава 63

— Шарль говорит, что Болонья для нас — лучшая добыча, — сообщил мне Паоло утром, когда мы построили наш отряд. — Это самый процветающий город во всей Романье.

Глашатай с городской стены объявил народу Феррары, в чем же заключается цель предпринимаемого герцогом похода на Болонью. Он привел неоспоримые аргументы правоты нашего дела. Потом сказал о доблести нашей армии, о не подлежащей сомнению чести и о благородстве задуманного нами дела. Его речь была прервана пушечным выстрелом, означавшим сигнал к походу. Попытки глашатая продолжать свою речь были прерваны восторженными криками солдат и горожан.

Пушка грянула еще раз, и мы выступили в поход.

Ровными рядами проследовали «Красные ленты» к городским воротам. В слаженном, едином ритме стучали копыта и звенели доспехи.

Как же отличался этой майский поход от суровой зимней кампании! Какая чудесная стояла теперь погода! Паоло был в прекрасном настроении и что-то напевал в такт звону доспехов и грохоту барабанов. Да что и говорить, это была та сторона солдатской жизни, которая наверняка понравилась бы любому молодому человеку. Блистая своими алыми перевязями, держа одну руку на бедре, другой сжимая поводья, мы проезжали под балконами и крышами, откуда женщины махали нам косынками и каскадом сыпали на наши головы пригоршни лепестков. Привстав на стременах, я оглянулся на наш отряд кондотьеров. Даже Стефано как-то приободрился в то утро.

Глаза его сияли, и он отдал мне честь, коснувшись пальцами забрала шлема. В ответ я приветственно поднял кулак и широко улыбнулся ему. Затем мы миновали крепостной вал и выехали на дорогу.

Прошло немного времени, и мы увидели на горизонте красные кирпичные башни Болоньи и услышали шум, грохот, лязг и скрежет уже начавшейся битвы. Наши люди пришпорили коней, желая как можно скорее добраться до поля боя. Но мы с Паоло были уже более опытными в этом деле и не желали повтора того, что случилось под Мирандолой. Когда Паоло начал отдавать команды, в его голосе мне послышалась такая властность, которой я прежде у него не слышал. Я увидел, что Шарль д'Анвилль с одобрением оглянулся на него. Между тем наши всадники заняли требуемые позиции рядом с его собственными кавалеристами.

Папский легат уже бежал из Болоньи в Равенну — хорошо укрепленный город на побережье в тридцати милях к востоку. Осажденный гарнизон забаррикадировался в Кастелло ди Галльера и отчаянно сопротивлялся до тех пор, пока не прибыла мобильная артиллерия герцога Альфонсо и не принялась за разрушение стен.

Вскоре появилась брешь. После обстрела ее остальными пушками она начала стремительно разрастаться.

Из крепости донеслись звуки взрывов.

Шарлю доставили сообщение.

— Они взрывают собственные склады с оружием, — сказал он. — Нам приказано войти в крепость и уговорить их сдаться.

Он вытащил меч из ножен и поцеловал клинок. Затем, сверкнув глазами, отдал приказ штурмовать крепость через брешь в стене.

Наша мощная атака встретила весьма слабое противодействие, и мы легко прорвались сквозь ряды обороны. Предоставив пехоте возможность разделаться с оставшимся противником, мы заняли крепость. Наконец наши люди смогли несколько удовлетворить свою потребность в военной добыче.

Как только распространилась весть о падении Галльеры, толпы горожан устремились кто куда. Одни пытались спешно покинуть город, нагруженные блюдами, кубками и иными ценными вещами. Другие же — наемники, посланные на защиту крепости, — побросали оружие и присоединились к мародерам.

— Нам надо бы запастись оружием и одеждой для предстоящей зимы, — сказал мне Паоло. — Мы могли бы взять здесь этого добра столько, что хватило бы на несколько лет!

Я взглянул на него с тревогой. Разве наш контракт с французами не был подписан всего на один год? Я все еще не оставлял надежду на поступление в университет Павии и собирался покончить с солдатской службой сразу по истечении этого года. Время окончания контракта приближалось.

— Но мы же завоевали Болонью, — решился я возразить. — Зачем нам еще воевать?

Он не ответил, и мне оставалось лишь последовать за ним к арсеналу.

В здании орудовала целая толпа мародеров. Они крушили статуи, разрывали занавеси, вскрывали паркетные полы, топорами откалывали обшивку со стен и дверей. Они отрубали куски от ковров, слишком больших для того, чтобы унести с собой. В одном из коридоров я увидел Стефано, который по возвращении в Кестру собирался жениться. В руках у него была целая кипа священнических облачений.

— Отвезу-ка это домой, своей Беатриче. Славный наряд сошьет она себе на свадьбу! — ликовал он.

Мы с Паоло прогнали мародеров — местных жителей, набрали себе мечей и копий и приказали подогнать телегу для доставки всего этого оружия на наши квартиры. Паоло отобрал кое-какие доспехи и оружие лично для себя. Поверх своей толстой стеганой куртки он надел красивую швейцарскую кирасу и стальной латный воротник. Они ему отлично подошли, и он принялся расхаживать вокруг, демонстрируя этот украшенный орнаментом доспех с тем видом, с каким молодая девица красуется новым ожерельем.

Наступила ночь, но в городе по-прежнему было неспокойно.

Все вели себя как опасные дикари. Я решил не выходить на улицу и сел поиграть в карты с французскими офицерами.

Дело было уже за полночь, когда вошел Тьерри де Вильяр — один из офицеров, товарищей Шарля. Он ходил в университетский госпиталь справиться о состоянии друга, которому в плечо попала мушкетная пуля.

— Ну, как там Арман? — спросил Шарль.

— Он умирает, — ответил Тьерри дрогнувшим голосом.

Шарль подошел к подоконнику, на котором стояла большая фляга, и налил Тьерри немного вина.

— И рана-то небольшая! — Тьерри ударил кулаком по ладони. — Я думал, ее легко можно залечить!

— Здесь мало врачей, — сказал один из наших партнеров по картам. — Монахи из госпиталя стараются изо всех сил, но на каждого из них приходится по сотне раненых.

— Маттео! — обратился Шарль ко мне. — Я видел, как в Ферраре ты помог Паоло, когда тому в бедро попала мушкетная пуля. Ты отлично разбираешься в медицине. Не мог бы ты взглянуть на рану нашего товарища?

 

Глава 64

Арман, друг Тьерри, был при смерти: его била сильная лихорадка.

Это стало результатом инфекции, которая обычно начинается при поражении мушкетной пулей. Разорванную плоть смазывали горячим растительным маслом, и теперь из нее сочился гной. Из этого я заключил, что яд уже циркулирует по его телу и, возможно, приближается к мозгу. Раненый бредил, то и дело вскакивал и дико озирался по сторонам, словно видел перед собой невидимых нам демонов. Его друг Тьерри, который и привел меня к нему, стоял у постели товарища с таким несчастным видом, что я не мог найти слов для подтверждения того, что он и так уже знал: предпринимать что-либо слишком поздно.

Но все же я приготовил бальзам из меда и квасцов и прочистил рану. Я запретил монахам смазывать рану маслом и объяснил им, что надо делать.

Сначала Тьерри возмутился:

— То, что ты говоришь, идет вразрез с теми инструкциями, которые получаем мы все перед боем! Нам говорили, что раны надо обрабатывать совсем не так!

— А я советую следовать этому методу, — ответил я и вышел вон.

Честно говоря, я был немного выведен из себя его манерами отчасти оттого, что в тот момент, когда он пришел, я выигрывал и у меня был отличный расклад; мне было жаль, что игру прервали.

Когда наутро я пришел навестить Армана, то увидел, что лучше ему не стало, но не стало и хуже. На следующее утро — то же самое. Но после обеда Тьерри сам разыскал меня и сказал, что, хотя рана еще полна гноя, его друг перестал бредить, очнулся и способен говорить вполне разумно.

Я вернулся, чтобы осмотреть рану Армана. Кожа по краям раны начала заживать. Я был очень доволен собой. Когда я находился там, пришел монах-госпитальер и спросил, не взгляну ли я еще на двоих солдат с подобными ранениями. Признаюсь, я был очень воодушевлен успехом своего метода и хотел проверить, сработает ли он еще раз. И еще я подумал, что, вместо того чтобы играть в карты и ловить взгляды Элеоноры д'Альчиато, мне стоило бы проводить все время в госпитале: пока мы ждем следующей кампании в составе французской кавалерии, это для меня — самое лучшее место.

Около недели спустя, когда я снова направился в госпиталь, мне сказали, что какая-то важная персона желает меня видеть. Этот человек ожидал меня в кабинете начальника лазарета и представился доктором Клаудио Ридольфи из медицинской школы при университете Болоньи. Он хотел знать детали моего способа лечения мушкетных ран.

— Я не искал этой работы, — тут же запротестовал я.

Со времен Павии я знал, что существуют четкие правила, касающиеся врачебной практики. Так, например, хирургам не разрешено использовать лекарства, а аптекари находятся под контролем бакалейных гильдий. Священникам было запрещено заниматься хирургией, и любого человека, вздумавшего врачевать и не имевшего соответствующей квалификации, могли бросить в тюрьму или того хуже.

— Я не беру платы, — объяснил я. — Я лечил только тех людей, за которых просили монахи.

— Я не собираюсь вас порицать, — успокоил меня доктор Ридольфи. — Хочу лишь узнать, что именно вы делаете и как у вас получается делать это так хорошо. Похоже, вы обладаете медицинскими знаниями, просто невероятными для такого молодого человека.

— Я вырос в деревне, — ответил я, немного успокоившись. — С раннего детства знал разные народные снадобья.

— Кроме того, представляю себе, как устроено и работает человеческое тело. Мне приходилось присутствовать на анатомических сеансах, которые проводил профессор анатомии из университета Павии.

— Вы имеете в виду Марка Антонио делла Торре?

— Да, именно так его звали, — ответил я.

— О, тогда вам чрезвычайно повезло! Его работа признана во всей Европе.

Я кивнул:

— Он очень способный и ученый человек.

— Был способным и ученым человеком, — мрачно произнес доктор Ридольфи. — Если бы были с ним знакомы, то мне очень жаль, что именно я должен сообщить вам печальную новость. Мессер делла Toppe умер.

— Как умер? — поразился я. — Ведь профессор был совсем не стар, никак не старше тридцати!

— Премного сожалею, — сказал доктор.

— Но как, отчего он умер?

— От чумы. Он ездил в Верону, ухаживал за больными. Его семья живет в тех краях. Там он и заразился.

Значит, он тоже, как и этот человек, был настоящим врачом и отправился лечить больных, не думая о собственной безопасности. Я тут же подумал о том, какой удар это для хозяина. Совсем недавно умер его друг Шарль д'Амбуаз, французский наместник в Милане, пригласивший маэстро в этот город.

А теперь вот профессор делла Toppe. Ушли сразу двое друзей, с которыми он мог поделиться своими мыслями.

Доктор Ридольфи подождал, пока я справлюсь с нахлынувшими на меня чувствами, а затем сказал:

— Мне интересно знать, почему вы сразу отказались от обычного способа лечения пулевых и осколочных ранений?

— Я не знаю никаких обычных способов.

— Но мне послышалось, будто вы сказали, что учились в Павии.

— Всего несколько месяцев, когда мой хозяин работал там, занимаясь анатомией и другими исследованиями.

— Ваш хозяин?

— В то время я служил у Леонардо да Винчи.

— У великого Леонардо! Что ж, в юности у вас была прекрасная компания, Маттео!

— Да, — согласился я. — Теперь, став старше, я больше это ценю. Маэстро хотел, чтобы я продолжил учебу в Павии, но…

Я не смог закончить фразу.

Преследование со стороны Сандино и необходимость исполнить свой долг перед Паоло и вступить в отряд кондотьеров помешали мне в прошлом году принять предложение маэстро. Но я всегда считал эти нынешние испытания временными. Со свойственным юности легкомыслием я надеялся на то, что смогу однажды вернуться в Милан и мне снова предложат поехать в Павию, в университет. Но если Марк Антонио делла Toppe умер, не вырвавшись из жестоких объятий чумы, то это означало, что мир потерял отличного врача, а я — свой шанс на образование.

Сев за письменный стол, я взял перо и чернильницу.

— Я напишу вам свой рецепт, — сказал я доктору. — Вы можете взять его и использовать, как вам угодно.

Не успел я закончить с рецептом, как в госпитале объявился Паоло в сопровождении нескольких солдат. Они искали меня.

— Пойдем! — заорал Паоло, увидев меня. — Ты должен это видеть, Маттео! Там снимают статую Папы!

Мы побежали на площадь, протолкались сквозь огромную толпу и нашли проход на крышу. Там стояла обвязанная веревками колоссальная бронзовая статуя Папы Юлия, работы Микеланджело. Статуя в три раза превосходила человеческий рост, и множество мужчин тянули ее за веревки, слушая команду толстого болонского советника, который, для координации их усилий, стучал в барабан и кричал:

— Раз-два, взяли!

— Раз-два, взяли! — подхватывали зеваки.

Когда статуя начала раскачиваться взад и вперед, Паоло в возбуждении схватил меня за руку.

— Раз-два, взяли! — вопила, подбадривая, толпа.

Местные чиновники приказали солдатам очистить площадь. Солдаты попытались оттеснить народ в боковые улочки. Но люди, словно не боясь за свою жизнь, не двигались с места. На каждом дереве сидело с десяток мальчишек, и все окрестные крыши были полны зрителей, воевавших друг с другом за самые выгодные точки.

— Раз-два, взяли! — разносилось над площадью.

Статуя Папы Юлия страшно закачалась, и наконец колосс повалился на землю. Осколки булыжника полетели во все стороны.

Горожане поднимали детей повыше и говорили им:

— Смотри! Болонья сбросила Папу на землю! Мы показываем пример всей Европе!

Тут раздался звук трубы, и на площади появились солдаты. Они стали разгонять толпу, навалившуюся на статую. Чиновникам пришлось призвать на помощь гвардию. Потом привели кузнецов, и те сняли со статуи голову. Ее понесли по улицам, а люди кидали в нее камнями и комками навоза, выкрикивая:

— На, Юлий, бери свою церковную десятину!

Город Болонья решил предложить статую герцогу Альфонсо. Тот потребовал привезти ее к нему немедленно. Герцог заявил, что переплавит статую в пушку и назовет ее именем Папы. Эта новая пушка будет грозной, громкой и знаменитой. Она прославится под названием «Джулиано» — таково было имя Папы, данное ему при рождении.

 

Глава 65

Для доставки статуи Папы в Феррару была сооружена специальная телега на колесах, обитых железом. Двенадцать быков тащили эту телегу по виа Монтеграппа к воротам Сан-Феличе и дальше в сторону Феррары.

Похоже, все население Болоньи высыпало на улицы, чтобы увидеть эту процессию: цеховые ремесленники и мастеровые, купцы и рыночные торговцы, прачки и куртизанки, мелкопоместные дворяне и священники, знатные вельможи и нищие. «Красные ленты» медленно ехали впереди кавалькады.

Впереди множество людей трудились день и ночь, мостя дорогу, чтобы она выдержала тяжесть телеги. Особые отряды пехоты освобождали путь от прохожих и транспорта.

Крестьяне бросали работу в поле, чтобы поглазеть на наше войско. Вдоль всей дороги стояли деревенские жители и приветствовали солдат, кидая им букеты желтых лютиков, маргариток и прочих полевых цветов. Цветы дождем проливались на наши головы, и мы со смехом стряхивали их с голов и плеч.

Все эти люди пережили суровую зиму, но теперь, когда семейство Бентивольо восстановило свой господский статус, надеялись на мирное лето на собственной земле. Паоло сиял от удовольствия, а молодые парнишки из нашего отряда свистели и кричали, как девчонки в поле. Это был наш парад победы — марш воинов, нагруженных трофеями и осыпаемых комплиментами и восторгами благодарных почитателей.

— Мы — часть истории, — горделиво сказал мне Паоло, когда мы приблизились к Ферраре и увидели толпы встречающих на крепостных валах.

В ту же ночь на улицах прошли народные гуляния. Перед Палаццо дель Диаманте разожгли огромный костер, и горожане танцевали вокруг бронзового тела Папы.

Когда ранним вечером мы с Шарлем вышли на улицу, вся Феррара была запружена народом. С большим трудом мы пробрались сквозь толпу к пьяцца дель Кастелло, где празднования носили более организованный характер. В стороне была устроена площадка для танцев, и музыканты играли народные мелодии для развлечения горожан.

Герцог и герцогиня решили почтить праздник своим присутствием. Они сидели на возвышении и наблюдали за происходящим. Шумное веселье вскоре утомило герцога, и он удалился, несомненно, ради того, чтобы запалить огонь в печах своих кузниц и подготовиться к изготовлению жаркого из Папы, даже если это было лишь его изображение. Донна же Лукреция, избранная Королевой Мая, оставалась на своем троне и выглядела поистине великолепно с цветами в волосах и в платье из тончайшего светлого батиста. Окружавшие ее дамы также были в светлых платьях.

Шарль толкнул меня локтем. Но я уже и сам увидел ту, фигуру которой узнал без промедления.

Элеонору д'Альчиато.

— Я покину тебя, — шепнул мне Шарль. — Сегодня я отправлюсь по следу совсем другого зверя. Вон в том кабачке превосходный карточный стол. А тебе счастливой охоты, мой друг!

Несмотря на все уроки, преподанные мне Грациано и Фелипе, я не слишком преуспел в этикете. Но догадывался, что во время карнавала или на праздниках, подобных этому, ограничений гораздо меньше. Куда девался Шарль, думал я, и как раз в тот момент, когда мне так нужен его совет? И где Паоло? Наверняка начищает оружие, готовясь к будущим битвам. Могу ли я приблизиться к даме, не назвав себя?

Но если на тебе маска, возможно все, что угодно.

Заплатив несколько монет, я купил у разносчика небольшую маску для глаз. Завязав ее на затылке, бодро двинулся вперед.

— Могу ли я пригласить прекрасную даму на танец? — галантно произнес я, предлагая Элеоноре руку.

Она отпрянула и запахнулась плащом.

Один из придворных тут же положил руку на эфес меча. Имея уже некоторое знакомство с оружием, я заметил, что это был легкий клинок с декоративной рукояткой. Такие носят скорее для хвастовства, чем для практического использования. Этот человек, вероятно, был одним из многочисленных поэтов, крутившихся вокруг герцогини Лукреции.

— Я надеялся, что сударыня узнает меня, — тихо сказал я. — Мы уже танцевали с вами прежде. Но тогда это был более сложный французский танец, «Преследование», и мы были в другом бальном зале.

Элеонора еле заметно вздрогнула.

— Шаги в этом танце не такие сложные, — продолжал я, — но тем не менее довольно занятные. — Я сделал паузу. — Под моим руководством вы, без всякого сомнения, легко их освоите.

Ее глаза вспыхнули.

Ага! Я задел ее!

Элеонора взглянула на донну Лукрецию:

— Можно?

Лукреция Борджа с любопытством наблюдала за нами.

— Вы знаете этого человека? — спросила она у Элеоноры.

— Да, знаю. Мы встречались с ним в вашем дворце, ваше сиятельство.

Донна Лукреция кивнула.

— Вы можете потанцевать с донной Элеонорой, — сказала она мне, — но должны оставаться в пределах моего зрения.

— И я дозволяю вам всего один танец.

Я поклонился, соглашаясь с ее условиями, и вновь предложил руку Элеоноре.

Я повел ее вниз, на площадь.

Танец представлял собой традиционный хоровод, какой крестьяне-виноградари обычно водят на празднике урожая, когда все вместе давят виноград. Нам пришлось встать в общий круг, и я испытал прилив ревности, когда увидел, что с другой стороны от моей дамы оказался мужчина. Взяв Элеонору за руку, я перевел ее на другое место, так что теперь она стояла между мною и какой-то женщиной.

Усмехнулась ли она над этим моим поступком? Не знаю. У меня не было времени вглядываться в ее лицо, потому что танец начался и закрутился сразу в бешеном темпе.

В первом круге пришлось много топать ногами, и Элеонора пожаловалась мне на то, что подошвы ее туфелек недостаточно тверды для грубых булыжников, которыми была вымощена площадь.

— Смотрите! — сказала она, приподняв юбки и показав мне изящные ступни в розовых атласных туфельках и тонкие лодыжки в белых чулочках.

Я предложил ей свои сапоги.

Она рассмеялась. Я увидел ее ровные белые зубы и язычок между ними. Ее ладошка в моей руке была маленькой и мягкой, как замша. Мы кружились в хороводе, в ее глазах отражались огни костров, ее кудрявые волосы слегка растрепались, а губы были маняще влажными, и мне ужасно хотелось ее поцеловать!

 

Глава 66

Едва танец окончился, как появился один из слуг герцогини Лукреции для того, чтобы проводить Элеонору на возвышение. Этот человек был не субтильным поэтом, а куда более мощным и крепко сложенным представителем феррарских мужчин, и в его присутствии не представлялось возможным сказать друг другу что-либо личное.

Когда я вел Элеонору назад, в группу придворных дам, окружавших герцогиню, этот великан шел прямо за нами.

Но когда мы уже почти дошли, она вдруг прошептала:

— Мне все еще очень хочется выяснить, мессер Маттео, почему в прошлом году вы избрали такой оригинальный способ визита в монастырь моей тетушки.

Тут герцогиня Лукреция поманила ее к себе, и Элеонора кивнула мне на прощание.

Несколько следующих дней феррарские литейщики трудились над созданием новой пушки. Обливаясь потом, одетые лишь в набедренные повязки, они из кожи вон лезли, чтобы выполнить распоряжение герцога и переплавить шедевр Микеланджело в орудие войны. Я посетил литейную мастерскую, чтобы взглянуть на этот процесс, и сразу в моей памяти всплыл образ Зороастро, склонившегося над огнем в своей кузне.

Река горячего металла текла во вкопанные в землю формы.

Расплавленная бронза отсвечивала красным цветом. Среди этого жара, перед лицом силы и величия элементов, становилось понятно, почему люди с такой легкостью верят в волшебство алхимии. Мы создаем формы, используя другие вещества, изменяя элементы, подчиняя их нашей воле. Какое еще существо, отличное от Бога, может делать это?

Когда изготовление новой пушки было завершено, герцог отправил в Рим гонца и сообщил Папе, что его святая особа теперь защищает Феррару в другом обличье. Таким образом было объявлено, что «Джулиано» готов к бою. Потом огромное орудие было вывезено из литейного цеха для демонстрации народу, и по этому случаю состоялся особый праздник, включавший рыцарский турнир на покрытой травой площадке перед дворцом Тедальдо.

В сопровождении оруженосцев, первыми прогарцевали французские рыцари. Разодетые в атласные, расшитые золотом плащи, верхом на боевых конях, украшенных богатыми попонами из парчи и тяжелого бархата, они горделиво проехались по полю. Вслед за этими рыцарями в доспехах появились всадники верхом на легких лошадях и продемонстрировали мастерство выездки. Они двигались по кругу и показывали, как лошади умеют переходить в галоп, потом в легкий галоп, а затем в элегантную рысь или поворачиваться по кругу и качать головой. Зрители восхищались, а я посмеивался. Это были совсем несложные трюки, каким может обучить своего коня любой цыганский мальчишка.

Бойцы из отрядов кондотьеров в потешном бою делали выпады друг против друга и ломали деревянные копья. А затем настал черед «Красных лент». В свое время в болонском арсенале Паоло нашел швейцарскую книгу о правилах военного искусства и проштудировал ее, а затем обучил наших воинов некоторым кавалерийским построениям и трюкам. Сначала мы легкой рысью поехали вперед, а потом, громко грянув, дружно подбросили шляпы в воздух. Затем развернули лошадей и галопом помчались по полю. Затем, снова резко развернувшись, поскакали назад и на ходу, склонившись с седла, подобрали шляпы. И я был лучшим наездником среди всех.

Но смотрела ли на меня она? Была ли она среди дам на герцогском помосте?

В конце турнира прошло соревнование, известное как Дамский приз. В самом центре площадки в землю был воткнут высокий шест, утыканный гвоздями, головки которых торчали настолько, чтобы к ним можно было привязать банты из разноцветных лент. Наездники должны были на всем скаку сорвать с гвоздя тот или иной бант. Участвовавшие в соревновании дамы снимали ленты с платья или вынимали их из прически и демонстрировали всем присутствующим, чтобы все видели, ленты какого цвета принадлежат им. Потом дама сама привязывала ленты к шесту, а паж громко объявлял имя дамы и цвета ее лент.

От дамы требовалась определенная храбрость, чтобы пойти на это. Некоторые отказывались из скромности или из страха, что ни один из наездников не поскачет за их лентами. Иные же дамы отказывались от участия в соревновании из-за боязни оскорблений со стороны толпы, в которой могли найтись сплетники, готовые связать ее имя с каким-нибудь ухажером.

Иной муж, не подозревавший прежде о том, что ему ставят рога, мог обнаружить, благодаря этой игре, что жена была ему неверна.

Я смотрел на одну-единственную даму. Мое сердце учащенно забилось, когда я заметил ее среди остальных.

Герцогиня Лукреция завязала свой желто-багровый бант на самом верху шеста. Это были цвета Борджа. Как только кавалеры, выстроившиеся в линию на дальнем конце поля, увидели, что она сделала это, они принялись толкать друг друга, чтобы получить лучшую позицию. Каждому хотелось сорвать ленты Лукреции. Но мои глаза были прикованы к сиренево-салатному банту, завязанному чуть ниже. На Элеоноре было парчовое платье с разрезами на рукавах и шее, сквозь которые было видно нижнее платье из сиреневого шелка, отороченное белым кружевом. Завязывая свой бант, Элеонора не стала показывать свои ленты зрителям и дожидаться, пока назовут ее имя, а сразу поспешила прочь. В мою сторону она даже не взглянула.

На поле было полно народу. Всадники вскочили на коней, чтобы выиграть бант герцогини Феррарской. Большинство участников турнира ради этого последнего соревнования переоделись в чистую одежду. Я надел белую льняную рубашку, стянутую на вороте и манжетах, но свободную в груди: такая одежда не сковывает движения. На мне были также черные замшевые бриджи и сапоги выше колен. На руках — кожаные перчатки, причем перчатка на той руке, что держала поводья, имела стальную крагу. Так можно было лучше управлять лошадью, ведь по условию соревнования нам следовало скакать без седла и стремян. Сжав своего жеребца коленями, я почувствовал, как вздымаются его мощные бока.

Сигнал!

Мой конь рванулся вперед, и скачка началась.

Двадцать мужчин и всего пять победных бантов.

Я был в лидирующей группе, но не должен был выиграть гонку: если бы я пришел к шесту первым, то был бы обязан снять ленты герцогини Лукреции. Остальные толпились, теснились вокруг меня, и я старался оторваться от них, позволив, однако, феррарскому дворянину, мчавшемуся впереди меня, достичь шеста первым.

Земля летела из-под копыт, рев толпы сопровождал нашу скачку.

И вот мы наконец у шеста! Победитель сорвал ленты герцогини. Путь для меня свободен, и я могу получить свой собственный приз!

Я уже дотронулся до сиреневых лент.

И в тот же миг получил удар кулаком в лицо от другого человека — здоровенного мужчины старше и сильнее меня.

Зрители разразились криками возмущения.

Я качнулся в сторону.

Он схватил ленты. Но бант был крепко завязан, и он не смог развязать его.

Толпа засмеялась над ним. Я вернулся назад. Наши лошади сшиблись между собой. Его лошадь укусила мою.

Но я много путешествовал со своим жеребцом, ухаживал за ним каждый день, вынимал камешки из его копыт, спал под его боком холодными зимними ночами, когда мы стояли в поле под Мирандолой. И теперь он не подвел меня.

Он поднялся на дыбы перед своим противником и ударил копытами. Лошадь соперника от страха заржала и отступила.

Я нагнулся к банту.

И вот бант Элеоноры у меня в руке! Ее бант у меня!

Теперь она должна спуститься и потребовать его у меня.

Пятеро победителей встали в ряд, чтобы вернуть банты их хозяйкам. По сигналу фанфар дамы должны были по очереди собрать свои ленты.

Герцогиня Лукреция позволила своему победителю поцеловать кончики ее пальцев.

Под улюлюканье толпы вторая дама сняла туфельку и предложила поцеловать пальчики ее ноги.

Следующие две дамы предложили свои ручки.

Последний сигнал фанфар.

Паж объявил:

— Госпожа Элеонора д'Альчиато!

Она спустилась по ступенькам, а я пихнул локтем своего коня. Жеребец согнул ногу и склонил перед ней голову. Толпа встретила это приветствие веселым смехом и аплодисментами.

Я мог бы поклясться, что ей было приятно. Хотя от Элеоноры так и веяло спокойным превосходством, она не могла скрыть румянец и ямочки на щеках, появлявшиеся у нее, когда она улыбалась.

— Я требую поцелуя!

В горле у меня пересохло. Я едва смог выговорить эти слова.

Она встретилась со мной взглядом. И тут между нами словно пробежало что-то.

Она не отрывала от меня глаз. Ее глаза потемнели. Хотя день был яркий, зрачки ее расширились.

Она повернула лицо ко мне.

И я коснулся губами ее щеки.

В тот же вечер на площади снова был праздник.

Я рано пришел туда, чтобы успеть к выходу герцогини и ее дам. Но опустилась ночь, а герцогиня так и не появилась. Тогда я спросил у одного из придворных, не случилось ли чего.

Он ответил мне, что бурный день утомил герцогиню, она неважно себя почувствовала и уехала, чтобы восстановить здоровье.

 

Глава 67

Через несколько дней мы узнали, что у герцогини Лукреции случился выкидыш и что она со своими придворными и слугами задержится в монастыре Сан-Бернардино.

Лишившись присутствия Элеоноры, я начал терзать себя мыслями о том, что, вероятно, просто вообразил себе, будто она неравнодушна ко мне, и что во время длительного пребывания в Сан-Бернардино она может прельститься жизнью монахини. Она решит остаться там, и я никогда ее больше не увижу. Я тосковал по Элеоноре, и мое настроение отражалось в настроении всего феррарского двора, скучавшего без своей герцогини.

В отсутствие Лукреции французским военачальникам не за кем было ухаживать, и они стали проявлять беспокойство.

Шарль сказал нам, что французские войска останутся в Италии до следующей зимы, но если не одержат решающей победы, то будут совсем выведены из страны. Король Людовик начал терять интерес к дальнейшим завоеваниям в Италии и все более сосредоточивался на безопасности самой Франции.

Но даже в отсутствие герцогини герцог Альфонсо д'Эсте не склонил голову перед Папой Юлием. Взятие Болоньи и новая пушка были источником чрезвычайной гордости для него и источником раздражения для Папы.

— А мы думали, его святейшеству польстит, что в его честь названа такая мощная машина! — шутил Шарль.

И хотя Папа снова был очень болен, он все еще мог метать больше огня, чем любая пушка. Он был вне себя из-за того, что Феррара не подчинилась ему. Услышав о том, что в Болонье вновь властвует семейство Бентивольо, он потребовал отмщения Ферраре за помощь его врагам. Послы герцога Альфонсо рассказывали, что Юлий встал с постели и метался по ватиканским коридорам, говоря, что не умрет, пока не покончит с Феррарой, и лучше умрет как пес, чем отступится от нее.

Эти известия только укрепили сопротивление феррарцев и их решимость продолжать борьбу. И Паоло желал участвовать в этой борьбе. Но что касается меня, то я не знал, что мне делать дальше, по какому курсу направить свою жизнь.

Когда мы вернулись из Болоньи, меня ждала почта из Милана. Одно письмо от маэстро, другое — от Фелипе.

Маэстро писал:

«Наконец мы получили известия о том, куда делся наш мальчик-посыльный! Мои перья в беспорядке, а серебряный карандаш уже несколько дней как пропал. Почему это происходит? Потому что человек, ответственный за то, чтобы эти вещи всегда находились под рукой, взял да сбежал без всякого предупреждения. И как мне теперь работать?

Вчера я гулял вдоль каналов на окраине города и думал о том, как медленно течет вода. Я вспомнил, как мы с тобой вскрывали труп одного старика и уподобили сужение вен засорению каналов илом. Я повернулся, чтобы привлечь к этому твое внимание, и понял, что тебя нет со мною рядом, Маттео».

На мои глаза навернулись слезы, и я провел пальцами по бумаге. Я был тронут тем, что мое отсутствие замечено и я не забыт.

Письмо заканчивалось так:

«Береги себя, потому что у меня нет сил и времени на то, чтобы обучать еще одного помощника».

Шутка? Я воспринял это так и поэтому улыбнулся. А потом подумал, что в его словах кроются печаль и сожаление.

Письмо Фелипе было более коротким и практическим.

«Ты наверняка слышал, что французские войска в Милане терпят что-то вроде осады. Грациано посылает тебе лучшие пожелания и просит тебя рекомендовать его прекрасной Лукреции. В последнее время он неважно себя чувствует, а потому не пишет тебе сам. Он надеется, что ты не забыл его уроки придворных манер и этикета».

Ниже он добавил:

«Хозяин просит передать тебе, что, несмотря на все эти трудности, мы всегда будем счастливы видеть тебя, Маттео, если ты когда-нибудь надумаешь вернуться».

Но вернуться я пока не мог. Паоло хотел заключить с французами еще один контракт. Нашим людям надо было подписать эту бумагу. Большинство из тех, кто пережил прошлую зиму и битву под Мирандолой, были готовы сделать это. После нашей победы в Болонье и празднеств в Ферраре все находились в приподнятом состоянии духа. Мне самому хотелось врачевать, а не воевать, но разве у меня был выбор? Элеонора д'Альчиато была достаточно веской причиной для того, чтобы остаться в Ферраре. Маэстро сам признался, что ему становится все труднее поддерживать хозяйство. Мое место в университете Павии зависело от хорошего расположения Марка Антонио делла Toppe, но теперь он умер. Вот почему я должен был подписаться под новым контрактом своего капитана-кондотьера.

Наше соглашение с французами предусматривало определенное число людей и лошадей, и нам требовалось увеличить отряд до этих цифр.

Двое наших солдат дезертировали в Болонье. Еще один влюбился в какую-то местную девицу и попросился в отставку.

Нам следовало заменить и этих солдат, и их лошадей. Я искал хороших лошадей и покупал их, а Паоло рекрутировал новых бойцов и занимался их вооружением и ратной подготовкой.

Эти люди, как правило, были неизвестного происхождения и относились к тому типу наемников, которые появляются ниоткуда и легко переходят на сторону победителя. Паоло приходилось изо всех сил сдерживать свой темперамент, но он стал отличным капитаном. Он постоянно учился у французов новым способам ведения боя и старался применять их.

По всему было видно, что он прирожденный командир: под его началом и благодаря усиленной подготовке наши новые рекруты становились хорошими бойцами.

Паоло потратил много денег на то, чтобы заново экипировать нас. Он купил пистолеты и амуницию, порох и пули. Для того чтобы в будущих сражениях мы были лучше защищены, он обменял наши кожаные шлемы на стальные, с нащечниками и удлиненной затылочной частью. Он купил нам куртки из бычьей кожи и стальные нагрудники и наспинники, которые нужно было носить поверх куртки. Экипировку дополняли особые перчатки, бриджи и высокие сапоги.

Пока мы готовились к зимней кампании, Франция созвала епископский собор, выступивший против Папы. Король Людовик хотел, чтобы епископы четко заявили о том, что Папа Юлий не имеет светской власти над Италией. Он потребовал, чтобы Юлий вывел свои войска из тех итальянских государств, на которые претендовала Франция.

На это, как рассказывали, Папа Юлий ответил гневным криком:

— Я — Папа! Папа, а не капеллан французского короля!

Пока король Людовик строил заговоры против него, Папа Юлий быстро передвигался по шахматной доске Европы. Он создал новый союз, получивший название Священной лиги.

В него вошли Швейцария, Англия и Испания. Теперь Франция была окружена враждебными государствами. Испания отправила свои войска из Неаполитанского королевства на помощь папским армиям в Италии.

А мы в Ферраре готовились к неизбежной войне.

А потом пришло письмо от Фелипе. Оно было написано в канун Рождества 1511 года. В нем говорилось о том, что в Милане оставаться стало слишком опасно.

«Швейцарцы устраивают пожары в окрестностях города. С крыши Дуомо видны горящие имения и виноградники. Маэстро собирается уехать в Ваприо, что на берегу Адды. Это отец

Франческо Мельци предложил ему приют в своем поместье.

Мы намерены ехать в самое ближайшее время, потому что велика опасность того, что скоро Милан будет окружен».

Кестра была расположена не так далеко от города.

Элизабетта оказалась в опасности!

 

Глава 68

Паоло никак не мог покинуть Феррару — ему надо было натаскивать новобранцев. Поэтому я отправился в Кестру без него, прихватив с собой Стефано и еще двоих солдат.

Стефано я взял с собой потому, что хотел помочь ему: дать ему возможность покинуть «Красные ленты». Он был удручен гибелью своего лучшего друга Федерико, и я думал, что свидание с родственниками и с невестой приведет его к мысли о том, что жизнь в деревне предпочтительней и безопасней возвращения в Феррару. Но пока мы ехали в Кестру, произошла странная вещь. Настроение Стефано, который еще недавно, после битвы под Мирандолой, так сокрушался о том, что стал наемником, и клялся, что никогда не оставит отцовское хозяйство, если когда-нибудь вновь его увидит, совершенно переменилось.

Взятие Болоньи в корне изменило его отношение к войне.

Легкая победа и военные трофеи сделали из него совсем другого человека. Пока мы ехали на запад, он не переставал хвастаться своими подвигами, и эта похвальба становилась все более чрезмерной с каждой милей пути. Куда девались его стенания по поводу поражения под Мирандолой, тягот зимы, вспышки дизентерии? Он не переставал предаваться воспоминаниям о славном взятии Болоньи, об изгнании папского легата в Равенну, о победе над папскими войсками. Когда он появился в своем селении верхом на коне, увешанном притороченными к седлу мешками с трофеями и подарками для невесты, его встретили как героя. Родственники смотрели на него с гордостью, и вид трофеев так возбудил их всех, что они настояли на том, чтобы, возвращаясь в Феррару, я забрал с собой не только Стефано, но и его младшего брата Сильвио.

Пусть, мол, оба теперь отправляются на войну за трофеями, так добра будет больше. Предоставив Стефано возможность хвастаться своими немыслимыми подвигами в сражениях с воображаемым противником, я оставил его в родном доме, а сам двинулся в Кестру.

Поначалу мне показалось, что имение в Кестре заброшено и покинуто. Когда я и двое моих спутников спешились около дома, в глаза мне не бросилось ни признака жизни. Поручив солдатам разгрузить лошадей и отвести их в конюшню, я поспешил в дом. Элизабетта оказалась на кухне. Ссутулившись, она пыталась разжечь огонь под котлом с водой.

Я подошел сзади и взял щепу из ее рук.

— Щепа у тебя слишком сырая, — сказал я. — Ай-ай-ай, деревенская девушка, а не знаешь, что огонь не загорится, если дрова не будут сухими.

Она вскрикнула от страха. Но потом, увидев, что это я, разразилась слезами.

— Вот так встреча! — воскликнул я. — Разве так встречают бедного солдата, вернувшегося с войны?

Она смахнула слезы, и мы крепко обнялись.

— О, Маттео! — говорила она. — Маттео! Маттео!

— Ну, теперь я могу сказать, что ты не так уж не рада видеть меня! — поддразнил я ее. — Надеюсь, ты еще больше обрадуешься, если я скажу, что твой братец Паоло жив и здоров и посылает тебе свою любовь и множество подарков.

Тем временем мои солдаты у дальнего конца дома сложили в кучу подарки, привезенные нами из Феррары. Я сказал, чтобы они взяли себе еды из привезенных нами припасов, хорошенько подкрепились и ложились отдыхать, найдя для себя местечко где-нибудь в сарае, а сам взял пакеты и понес их в кухню. Первым делом я развернул сверток, в котором был мой личный подарок Элизабетте — отрез изысканной феррарской материи, за который я заплатил немалую сумму.

— Ну, что скажешь? — спросил я, протягивая ей ткань.

Она одобрительно провела по ней пальцем.

— Очень качественная! Я выручу за нее хорошие деньги.

— Ты ее продашь? — изумился я. — Эта парча была куплена специально для тебя, чтобы ты сшила себе красивое платье к Рождеству.

Она сложила ткань и положила ее на стол.

— Вижу, что мой брат не посвятил тебя в реальное состояние наших дел, — сказала она. — Давай сначала поедим, а потом поговорим.

Она отрезала кусок от привезенной мною соленой ветчины и сварила ее с несколькими головками сладкого белого лука.

Когда мы сели есть, она попросила меня рассказать о наших приключениях, и я был рад поведать ей совершенно правдивую историю о том, как ее брат спас мне жизнь под Мирандолой. Однако мне много раз говорили, что я настоящий краснобай. Так что, возможно, рассказывая сестре Паоло о его подвигах, я несколько приукрасил реальность.

— Паоло налетел на врага, чтобы помочь мне, — рассказывал я. — Точно так же, как в детстве, когда мы играли в Переле. Паоло был… как благородный рыцарь в Крестовом походе! Он был как лев! Он был как свирепый татарский воин! Как гладиатор на арене Колизея! Он спас мне жизнь.

И это было правдой. В главном я не солгал. Если бы не Паоло, я был бы уже мертв.

А потом Элизабетта рассказала мне о том, как сама она жила все это время. У нее был небольшой доход от продажи трав миланскому аптекарю, но этого дохода явно недоставало для того, чтобы содержать большое крестьянское хозяйство. Она провела меня по дому. Все комнаты были заперты.

Большая часть мебели — продана. Мы ели из простых глиняных мисок, потому что тарелки пришлось продать много месяцев назад. Она сказала мне, что в течение года Паоло продал все дядины поля одно за другим и в конце концов заложил дом. И не кому-нибудь, а Ринальдо Сальвиати, у которого на руках теперь и были все закладные.

— Это тот тип, что тогда приезжал и оскорблял тебя? — спросил я.

— Да, — ответила она. — Это тот человек, которому ты сломал нос. Паоло вовремя не заплатил, и поэтому дом уже не принадлежит нам. Через месяц Ринальдо Сальвиати лишит нас права выкупа, и тогда…

Она резко замолчала.

— И что? — спросил я с тревогой. — Он опять сделал тебе какое-то предложение?

— Он сказал, что мы могли бы прийти к какому-нибудь соглашению.

— Ты скажешь ему, что ничего этого не будет.

— Тебе легко говорить! — вспыхнула Элизабетта, кидая на меня яростный взгляд. Я впервые видел ее такой сердитой. — Я знаю, что в тебе больше сочувствия, чем в других мужчинах, Маттео, но пока ты сам не станешь женщиной, ты не почувствуешь, какими путами все мы связаны. У меня нет ни денег, ни земли, ни титула — ничего. Что мне делать? Куда мне идти? Что я буду есть? Как я буду жить?

 

Глава 69

На следующее утро я уехал из Кестры, пообещав Элизабетте вернуться как можно скорее.

Мы отправились в Милан, сделав для этого виток на юг и стараясь держаться как можно дальше от той дороги, где я попал в засаду прошлой осенью. Когда мы приехали в город, я оставил своих солдат около Дуомо и поручил им прогуляться в окрестностях собора и разузнать новости, ни в коем случае не причиняя никому вреда и будучи все время начеку. Оба солдата были хорошими людьми — неопытными, но чистосердечными. Сам же я поспешил в студию маэстро у площади Сан-Бабила.

Там я нашел одного лишь Фелипе. Он бродил по разоренной мастерской, отбирая последние вещи для переправки на виллу Мельци в Ваприо. Он встретил меня так тепло, что сразу повеяло родным — ведь так же тепло все они ко мне относились с самого начала. С самых юных моих лет Леонардо да Винчи обращался со мной как настоящий отец — ласково, но твердо.

Фелипе сообщил мне печальную новость о кончине Грациано, который умер всего месяц назад. Он рассказал, как наш друг до конца продолжал шутить и сказал хозяину, чтобы тот обязательно разрезал ему живот, как только он испустит дух, и убедился в том, что живот его раздулся от рака, а вовсе не от обжорства.

Потом Фелипе спросил меня, правда ли, что болонцы скинули великую статую Папы. Когда я подтвердил это, он вышел из комнаты. Я последовал за ним в сад. Вероятно, сама мысль об уничтожении творения такого гениального художника, как Микеланджело, причинила ему острую боль. Фелипе много лет работал с хозяином. Он прекрасно понимал цену такого величественного произведения, знал, какие эмоциональные, физические и умственные затраты требуются для его создания. Он переживал за художника, понимая, что должен тот чувствовать, когда гибнет его творение. Ведь когда-то давно в Милане Леонардо да Винчи сделал гипсовую модель огромной конной статуи, и она была варварски изувечена солдатами, использовавшими ее в качестве мишени.

Какое-то время мы оба молчали.

Мне приходилось слышать, что между двумя наиболее одаренными людьми эпохи, Леонардо да Винчи и Микеланджело, не прекращалось острое соперничество. И действительно, трудно было представить себе людей более непохожих, чем они.

Многие считали, что Леонардо посмеивается над любимым искусством своего соперника, утверждая, что скульптура не способна отобразить душу, в отличие от живописи, с помощью которой художник может показать глаза человека. Микеланджело, со своей стороны, якобы утверждал, что только трехмерное изображение тела в скульптуре позволяет отразить правду жизни и поэтому подлинным искусством является только скульптура. Но на самом деле как Леонардо занимался скульптурой и ваял статуи, так и Микеланджело был превосходным живописцем: по распоряжению Папы он расписал потолок Сикстинской капеллы, создав настоящий шедевр живописи.

— Мы варвары, — сказал Фелипе после долгого молчания. — Мы варвары, если позволили такому зверству произойти. — Он взглянул на меня. — Маттео, расскажи мне, что ты видел. Хоть кто-нибудь оплакивал гибель статуи?

— Когда она упала на землю, все ликовали, — честно ответил я. — По всей Ферраре развели костры и жгли в них изображения Папы, чтобы показать, что произойдет вскоре с его бронзовым подобием. А герцог Альфонсо расплавил статую в своих печах и отлил из этой бронзы огромную пушку.

Фелипе сел на скамью и схватился рукой за сердце.

— Ах, я уже совсем старик, — сказал он. И через минуту добавил: — Как и твой хозяин.

Я присел рядом с ним.

— Скажите, он действительно простил меня за то, что я не занял то место в университете Павии?

— Пойди к нему и поговори с ним сам, — ответил Фелипе. — Он сейчас в Санта-Мария-делла-Грацие. Доминиканцы все жалуются, что фреска, которую он написал много лет назад в их трапезной, начала осыпаться.

— Как он? — спросил я у Фелипе.

— Он был в глубокой печали после смерти друзей — Марка Антонио делла Toppe и Шарля д'Амбуаза. А теперь все мы оплакиваем уход нашего веселого Грациано.

Смерть. Жестокий абсолют, который уносит друзей навсегда.

Смерть. Вечный спутник маэстро, да и мой тоже, если вспомнить те ночи в покойницкой в Аверно.

— Но Ваприо — тихое и спокойное место, — продолжал Фелипе, — и маэстро собирается заняться изучением геологии той области. Как было бы хорошо, если бы он отдохнул там хоть немного.

— А что он будет делать, если французы оставят Милан?

— Ему следует наконец заняться своими делами и доходами. Как только на дорогах станет спокойно, я поеду во Флоренцию и приведу в порядок финансы. А потом нам нужно будет найти другого покровителя и уехать куда-нибудь подальше от тех мест, где идет война.

— Но куда в наши дни можно уехать от войны?

Я не случайно задал Фелипе этот вопрос, потому что все мои мысли были заняты положением Элизабетты. Я знал, что у Паоло не было никакого желания удерживать дядино имение за собой. Теперь я понимал, почему он попросил меня поехать в Кестру, а сам остался в Ферраре: он не хотел спорить об этих делах с Элизабеттой. Все свои деньги он тратил на экипировку и оснащение «Красных лент». Мне не хотелось увозить Элизабетту с собой в Феррару, потому что там было небезопасно.

— Довольно трудно следить за большой политикой, когда сам участвуешь в сражениях, — сказал Фелипе. — Но ты должен знать, что французы скоро покинут Италию. Они не могут держать здесь целую армию, в то время как молодой английский король Генрих по наущению Папы собирает войска на их северной границе.

— В Ферраре Папу считают грешником и интриганом.

— Бывший герцог Феррарский вступил в союз с предшествующим Папой — Александром Шестым, Родриго Борджа, женив своего сына на Лукреции Борджа. Так что в те времена Феррара примкнула к Папе, ища покровительства в его сильной власти. Новый же Папа, Юлий, похоже, ратует за всеобщее благо. Он начал монастырскую реформу и жестко пресекал коррупцию в церкви. В отличие от других высших церковников он не стал использовать свое положение для продвижения собственной семьи. — Фелипе улыбнулся. — Разумеется, он покровительствует искусству, и, наверное, поэтому я отношусь к нему небеспристрастно.

В очередной раз объективное мышление Фелипе прочистило мне мозги.

— Так вы думаете, что курс Папы Юлия служит пользе Италии больше, чем любой другой?

— Я думаю, что Юлий хочет поставить во главе городов-государств своих людей и постепенно привести все эти города под контроль Рима. Он уже заявил, что итальянские дела должны находиться в итальянских руках. И я не могу с этим не согласиться. Может статься, мы будем свидетелями борьбы за рождение Италии.

Пока мы разговаривали, мне пришла в голову одна мысль.

Я рассказал Фелипе о своем беспокойстве насчет Элизабетты и сделал ему такое предложение:

— Если вы возьмете Элизабетту с собой во Флоренцию, то я могу сопроводить вас туда. Сейчас во Флоренции она будет в большей безопасности, чем где бы то ни было.

Минуту он раздумывал над моими словами.

— Мне было бы полезно оказаться там в самое ближайшее время, — сказал он наконец. — На тамошнем счету у нас есть кое-какие деньги, и они нам сейчас очень нужны. И у нас есть там друзья, в пригороде. Они могли бы взять Элизабетту к себе. У них солидный дом, достаточно большой для того, чтобы разместить гостью.

Договорившись обо всем с Фелипе, я отправился в Санта-Мария-делла-Грацие, чтобы разыскать маэстро. Когда я проезжал мимо лавки аптекаря, покупавшего лекарственные травы у Элизабетты, мне пришла в голову еще одна мысль: на обратном пути на юг надо сделать специальную вылазку за ящиком, в котором хранятся рецепты моей бабушки. Эти рецепты помогли бы Элизабетте увеличить свой доход и существовать независимо.

 

Глава 70

Доминиканский монастырь Санта-Мария-делла-Грацие находился позади дворца, и, проезжая мимо, я ловил на себе подозрительные взгляды французских часовых, которых явно смущала моя кондотьерская униформа.

Я нашел маэстро в трапезной. Он сидел на табурете и смотрел на свою знаменитую картину, на которой была изображена Тайная вечеря Иисуса Христа с его апостолами.

Я вошел в комнату со стороны двора и тихо закрыл за собой дверь. Несколько мгновений я просто глядел на маэстро, испытав такой прилив любви и обожания, что не в силах был тронуться с места.

Почувствовав мое присутствие, он повернул голову.

— Маттео! — Он протянул ко мне руки. — Это ты!

Я быстро пересек комнату и опустился перед ним на колено.

— Ну же, Маттео, встань! — сказал он. — Я же не Господь Бог, чтобы ты передо мной преклонялся!

— Вы, наверное, сердитесь на меня за то, что я не вернулся к занятиям в университете…

— Я огорчен тем, что ты теряешь возможность исследовать дальнейшие пределы своего прекрасного интеллекта. — Взяв за плечи, он заставил меня встать. — Но ты жив, и это самое главное! Я очень рад видеть тебя!

Он немного отстранил меня от себя, чтобы полюбоваться моей кондотьерской туникой и алой перевязью.

— Извините меня за то, что я огорчил вас и не оправдал ваши надежды, — пристыженно сказал я.

— Но жизнь капитана-кондотьера тоже полна разных возможностей. — Маэстро махнул рукой в противоположный конец трапезной, где находилась фреска «Распятие Христа» работы Монторфано. — Если присмотришься к изображению по ту сторону креста, то увидишь написанные мною портреты Лодовико Сфорца — «Иль Моро» — и его семьи. Эти Сфорца тоже были капитанами-кондотьерами, но поднялись до таких высот, что стали править в Миланском герцогстве. И если у Папы Юлия дела и дальше пойдут так же хорошо, как теперь, Сфорца снова будут править здесь — после французов.

— Но я не хотел становиться кондотьером! Я уехал с Паоло дель Орте, потому что…

Я замолк, так как не мог объяснить, почему я это сделал, не рассказав о своем страхе и о своей вине.

— Разумеется, у тебя была причина поступить так, как ты поступил, — задумчиво произнес маэстро. — И так было с самого начала твоей жизни.

Я не вполне понял, что он хотел этим сказать, но почувствовал, что это может завести меня на территорию, которую мне не захочется исследовать. Поэтому я повернул голову в сторону великолепной фрески с изображением Тайной вечери.

— Правду говорят, что фреска осыпается?

— Здесь сыровато. Сырость и является причиной этой беды. По крайней мере, — улыбнулся он, — беды для настоятеля монастыря. Не знаю, стоит ли все это восстанавливать, учитывая, что война приближается к городу и в ходе боев фреска наверняка будет разрушена.

Он подвел меня к своему шедевру. И мне показалось, будто мы с ним на самом деле вошли в комнату, где, собравшись вокруг стола, ужинают тринадцать человек. По реакции апостолов видно, что за миг перед этим раздались громогласные слова Иисуса: «Один из вас предаст меня». Напряженность момента передана разнообразными выражениями лиц, на которых читаются изумление, неверие, огорчение. Открытая ладонь Христа зеркально отражается в повернутой тыльной стороной вверх руке Искариота.

Иуда!

Предатель.

Я вздрогнул, когда маэстро положил руку мне на плечо.

— Вот и твой тезка, Маттео.

Он указал на одного из апостолов слева от Иисуса, человека, изображенного в профиль. На апостоле был ярко-синий плащ, и вид у него был очень серьезный.

— Это святой Матфей, — продолжил маэстро, — чье изображение наш Фелипе носит на плаще, потому что очень почитает этого святого. Ты знал это?

Сердце у меня колотилось. Я покачал головой.

— Святой Матфей был сборщиком налогов, и его считают покровителем всех счетоводов. Вот почему он близок Фелипе.

— Понимаю, — осторожно сказал я.

Маэстро протянул руки и взял в ладони мою голову.

— Ты честный мальчик, Маттео, — сказал он. — Я знаю, что время придет и ты найдешь свой путь к правде.

Он положил ладони на мое лицо и, соединив большой и указательный пальцы, окружил ими мои глаза.

— Маттео, — снова повторил он мое имя.

Мое имя, которое не было моим.

 

Глава 71

Я продал почти все подарки, привезенные Элизабетте, чтобы добыть двух лошадей для нее и Фелипе.

На обратном пути по Эмилиевой дороге мы развили хорошую скорость. Фелипе был отличным наездником, да и Элизабетта не жаловалась, хотя, когда мы остановились на ночлег в одной деревне, я увидел, что она совершенно измучена долгой скачкой.

Я не случайно устроил настоящую гонку, потому что была причина, по которой я хотел поскорее добраться именно до этой деревни. На заре я встал и разбудил Стефано. Я сказал ему, что мне нужно отлучиться по делу, а он остается за старшего вплоть до моего возвращения.

Это была та самая деревня, где умерла моя бабушка, и я хотел разыскать ручей, около которого закопал ее сундучок.

Несмотря на то что прошло несколько лет, я сразу смог отыскать нужное место, потому что отметил его с помощью отчетливых знаков.

Разбросав камни, я начал разгребать землю.

Он лежал на месте, этот дубовый ящичек, крепко перевязанный веревкой. Внутри были бабушкин пестик, чашка, ложки и маленькие ситечки для приготовления разных настоек и отваров. Поднимая сундучок, я услышал, как они там перекатываются. И я знал, что помимо всего этого в сундучке лежат еще ее книжка с рецептами и другие бумаги, завернутые в непромокаемую ткань.

Ящик был фута полтора в длину и весил не более десяти фунтов. То, что казалось девятилетнему мальчику тяжелым грузом, я без всякого труда достал из ямы и поставил поперек луки седла.

Когда я отдавал сундучок Элизабетте, меня охватила ужасная тоска.

— Не открывай его, пока не доберешься до своего нового дома, — попросил я ее. Мне было неловко проявлять свою скорбь перед нею, испытавшей в жизни гораздо больше горя, чем я. — Это наследство моей бабушки, и я дарю его тебе. Здесь ее инструменты для изготовления лекарств и таблеток из трав и, что самое важное, ее книжка с рецептами. Ты можешь изготавливать лекарства и продавать их. Попробуй!

— Ах, Маттео! — ответила она. — Я поняла теперь, для чего ты попросил меня захватить с собой черенки и семена из моего гербария!

Я отдал Фелипе все имевшиеся у меня деньги, чтобы оплатить проживание Элизабетты у его знакомых, и обещал выслать еще денег, как только представится такая возможность.

Затем я поручил Стефано и его брату Сильвио, последнему из наших новобранцев, сопроводить Фелипе и Элизабетту через перевал до самой Флоренции.

— Не беспокойся об Элизабетте, — сказал мне Фелипе. — У моих друзей не осталось в живых ни одного ребенка. Они не прогонят ее.

Настало время прощаться.

Фелипе пожал мне руку.

— Пожалуйста, держись подальше от пушечных ядер, Маттео.

Элизабетта была готова разрыдаться, но взяла себя в руки и не проронила ни слезинки.

— Я напишу тебе, когда устроюсь на новом месте, — сказала она. — Когда я начну зарабатывать, то найду собственное жилье, и тогда у вас с Паоло будет свой дом! Ах, Маттео!

— Постарайся привезти его домой живым!