В 1787 году в Шамбери жили две молодые девушки приятной наружности с «высокой грудью, чувственным ртом, крутыми бедрами и тем легким огоньком распутства в глазах, который всегда свидетельствует о многообещающем внутреннем жаре».
Старшая была брюнеткой, ей было пятнадцать лет, и звали ее Адель. Младшую — четырнадцатилетнюю блондинку — звали Аврора.
Обе были дочерьми графа де Бельгард, потомка одной из самых старинных и родовитых семей Савойи.
Появление любого мужчины так возбуждало девиц, что их состояние шокировало всех окружающих. Совершенно лишенные лицемерия, Адель и Аврора с раскрытыми ртами и глазами, блестевшими от вожделения, разглядывали представителей противоположного пола, а то, как «они ерзали на своих стульях, не оставляло никаких сомнений в их тайных желаниях».
В октябре господин де Бельгард, напуганный столь явными проявлениями чувственности, счел необходимы как можно быстрее выдать замуж Адель, За этой девочкой таскалась целая свора мужчин всех возрастов, так что было из кого выбирать; однако ее отец захотел сам решить, кто будет утолять пылкий темперамент его наследницы.
Не желая, чтобы подобный «источник наслаждения» покидал семью, граф остановил выбор на одном из своих племянников, Франсуа де Бельгарде, генерале инфантерии Саксонского королевства. Этот военный был на двадцать лет старше Адели, он немедленно оставил саксонскую армию, став полковником армии Пьемонта, для того чтобы быть рядом со своей женой.
Мадемуазель де Бельгард не оспаривала решения отца и 5 ноября 1787 года вышла замуж за своего кузена.
Однако замужество не принесло Адели желанного успокоения. Ей хотелось бы, чтобы «полковник осаждал ее цитадель с большим пылом, а главное, с большей силой и настойчивостью. Увы! Проделав не без труда одну брешь, он засыпал на лаврах, уверенный в том, что действовал весьма храбро. Серьезная ошибка для военного человека! Молодая женщина, обожавшая сражения, с нетерпением ждала подхода главных сил».
Адель родила мужу двоих детей, но глаза ее все так же влажно блестели при виде понравившегося мужчины.
Революция ничего не изменила в ее наклонностях. Среди эмигрантов, искавших спасения в Савойе, Адель надеялась увидеть какого-нибудь пылкого бретера, она с нетерпением ожидала его у окна своего салона. Ее, сестра Аврора, сжигаемая нестерпимым внутренним огнем, тоже смотрела на всех мужчин, появлявшихся на горизонте, с пылким интересом.
Увы! Им не суждено было найти мужчину их жизни. Узнав, что армия под командованием генерала де Монтескью угрожает Савойе, полковник де Бельгард решил отправить жену, детей и свояченицу в Пьемонт, дабы не подвергать их опасности.
Чуть позже он собирался присоединиться к ним.
Но даже в эмиграции сестры не отказывались от своих привычек. Они завели знакомство с четырьмя весьма привлекательными крепкими молодыми бездельниками, и те оказывали им некоторые весьма интимные услуги.
Они скорее всего еще долго вели бы такую приятную жизнь, если бы в ноябре 1792 года Конвент не наналожил арест на имущество всех эмигрантов. Чтобы бежать конфискации, необходимо было вернуться во Францию в течение двух месяцев.
После смерти отца сестры Бельгард стали владелицами огромных поместий, поэтому они решили вернуться в Савойю. Адель оставила мужа и детей в Турине и вместе с Авророй уехала во Францию.
Приехав в Шамбери, молодые женщины узнали, что Конвент послал в их город четверых комиссаров. Сестры были восхищены: наконец-то они смогут воочию увидеть этих кровожадных мужчин, о мужских достоинствах которых думали с таким вожделением…
Среди посланных Парижем людей были Филибер Симон, священник, отказавшийся от сана; Грегуар, епископ-конституционалист, бывший мировой судья Жаго и адвокат Геро де Сешель.
При виде адвоката сестры замерли от восхищения. Геро де Сешель был выходцем из дворянской нормандской семьи. Этому элегантному, красивому и обаятельному мужчине было тридцать три года, и у него была репутация донжуана. Все знали о бурных связях Сешеля с самыми красивыми куртизанками Парижа; в своем прекрасном доме на улице Басдю-Рампар он принимал знаменитую госпожу де Сент-Амарант, его любовницей была Сюзанна Жиру по прозвищу Ла Моранси, вообще, он был весьма галантен и мог удовлетворить целый сераль…
В страшном возбуждении Адель и Аврора пригласили адвоката к себе и весь вечер «гипнотизировали его расширившимися зрачками». Член Конвента влюбился в старшую, но ему не хотелось «заниматься» этой очаровательной молодой женщиной, оставляя одну белокурую Аврору. Поэтому он вежливо распрощался, ничем не выдав своего предпочтения.
— Я вернусь завтра, если вы позволите. И буду иметь честь представить вам моего коллегу Филибера Симона.
На следующее утро он привел бывшего священника крепкого красивого мужчину, чей мужественный облик очень понравился Авроре.
На этот раз беседа была недолгой: не успев как следует познакомиться, пары отправились в постель…
Геро де Сешель и Филибер Симон не обманули ожиданий молодых женщин. Десять раз оставались они без сил лежать на подушке. Адель и Авроре перестало казаться — правда всего на несколько минут, — что они сидят на раскаленных углях.
Они страстно полюбили утешивших их любовников решили, что обязаны стать настоящими революционерками. Не скрывая своих отношений с революционными комиссарами, они, по свидетельству Эрнеста Доде, «расхаживали, повязанные трехцветными шарфами, с кокардой на груди, в карманьолках и фригийских колпаках, обувшись в сабо, и братались с чернью, чтобы всем доказать свою лояльность».
Республиканские увлечения сестер Бельгард сильно повлияли на население Шамбери. Следуя их примеру, многие люди сделали окончательный выбор в пользу революции. Аристократам очень льстило, что их принимают у сестер Бельгард, они пировали в компании депутатов Конвента, танцевали на природе «Карманьолу» и весело кричали: «Долой короля!»
Любовь сделала Адель и Аврору такими же кровожадными, как Теруань де Мерикур; перерезая горло кроликам, они распевали «Са ира»…
Когда в 1793 году они вместе с де Сешелем поселились в Париже, самым большим их развлечением стало посещение казней. Хлопая в ладоши, подпрыгивая от радости на месте, они со странным для женщин восторгом наблюдали, как падают в корзину головы. «Однажды, — пишет Андре Пинье, — на их глазах казнили савойского аристократа, которого они часто встречали в доме отца. Когда топор сделал свое ужасное дело, они весело закричали: „Да здравствует нация!“ После чего отправились в Конвент, где заявили, что „гораздо интереснее смотреть казнь, если знаешь осужденного“…
Очаровательные создания!
Барышням Бельгард предстояло пережить еще более сильные ощущения.
В октябре 1793 года Адель, забывшая мужа, детей, семью и упивавшаяся ласками Геро де Сешеля, наконец развелась — она тайно надеялась выйти замуж за любовника.
Увы! Робеспьер помешал им соединиться. 15 марта 1794 года, как раз в тот момент, когда Адель и Аврора с восхищением следили за казнью шести аристократов, Геро де Сешель и Филибер Симон были арестованы и брошены в тюрьму.
5 апреля де Сешеля казнили, а 11-го за ним последовал любовник Авроры.
Раздавленных горем сестер арестовали 23 апреля, но 9 термидора спасло их.
Выйдя из тюрьмы, они чувствовали себя совершенно больными от вынужденного воздержания и в поисках новых любовников кинулись в парижские салоны. Именно так они и познакомились с госпожой де Ноай, которая привела их в один прекрасный день в мастерскую Давида. Художник как раз работал над полотном «Похищение сабинянок»; увидев Адель, ставшую любовницей Руже де Лиля, он тут же спросил:
— Вы, наверное, очень хороши без одежды?
Молодая женщина изобразила скромницу, но Давид добавил:
— Хотите позировать для одной из фигур на моей картине?
Адель была польщена. Она немедленно разделась и исполнила просьбу Давида. Ее изображение можно видеть в центре картины: красивая темноволосая женщина стоит на коленях рядом с ребенком. Модель была так хороша, что художник отдал ее ноги, бедра и руки другим персонажам картины…
После этой истории Адель, вообразившая себя настоящей сабинянкой, дала себя похитить певцу Гарату, который за одну ночь «распропагандировал» ее, сделав монархисткой…
* * *
Австрия прилагала невероятные усилия, чтобы втянуть всю Европу в коалицию против французских революционеров.
Этот союз монархов внес ужасное смятение в ряды депутатов Конвента. Запаниковавший Дантон, сторонник жестких решений, крикнул:
— Бросим им вызов головой короля!
До сих пор Людовику XVI не угрожала реальная опасность. Он был отрешен от власти, заключен Тампль, но конституция защищала его неприкосновенность. Предложение Дантона изменило ситуацию…
Решив напугать Европу, Конвент обвинил монарха в предательстве и постановил судить его.
Впервые за все время существования тысячелетней монархии французского короля собирались судить как обычного преступника.
* * *
Процесс начался 11 декабря 1792 года в зале Манежа, где заседало Собрание . Разношерстная толпа заполнила трибуны. Робер Энар пишет, что «в основном это были простолюдины, отбросы общества, обитатели рынков, мясники в фартуках и с ножами за поясом, черные от копоти угольщики, пьяные санкюлоты в красных колпаках. В первом ряду были оставлены места для проституток и для любовниц герцога Орлеанского. Они приехали в фиакрах, разукрашенные трехцветными „лентами и синими и красными перьями“ .
16 января состоялось голосование депутатов .
Этой публике непременно нужно было помешать думать. Их раздражение умело подогревалось женщинами « с лицами ненависти « сидевшими на всех рядах.
Предположив, что мужчины, которые должны были судить Людовика XVI, могут заколебаться и не захотеть совершить цареубийство, подруги Теруань де Мерикур занимали большую часть мест в зале.
«Торговки рыбой, распространявшие вокруг резкий запах тухлятины, грязные шлюхи разгуливали по трибунам и коридорам с засученными рукавами и подоткнутым подолом. Они были вооружены саблями, пиками и палками. Зная, что заседание может затянуться, они принесли с собой еду и вино: пожирая колбасу и запивая ее стаканами вина, с жирными губами и опьяневшими глазами, они тянули когти к ненадежным депутатам и угрожающе шипели:
— Или его голова, или твоя!
Присутствие этих женщин, вскормленных речами Теруань, напугало колеблющихся, и Людовик XVI был приговорен к смерти .
Мадемуазель де Мерикур шумно радовалась этому решению, а подруги поздравляли ее с тем, как счастливо она повлияла на ход событий в столице в эти дни.
…И только год спустя стало ясно, что эта женщина — сумасшедшая. Вначале ее содержали в сумасшедшем доме в предместье Сен-Марсо, а потом заперли в Сальпетриере, где она и умерла в 1817 году в возрасте пятидесяти пяти лет …
Согласитесь, очень жаль, что на это не обратил внимания раньше.
* * *
Узнав о приговоре, монарх покачал головой и просто сказал:
— Ну что же, это лучше, чем пребывать в неопределенности …
Отныне он заботился только о своей душе, общаясь с аббатом Эджвортом. 20-го числа Марию-Антуанетту предупредили, что она, дети и ее невестка могут отправиться в комнату короля. Она сразу поняла, чем вызвана подобная милость…
В восемь часов вечера Людовик XVI в последний раз увидел свою семью. Он очень спокойно и подробно рассказал им о суде и заставил сына поклясться, что тот никогда не будет мстить. Потом им пришлось расстаться. Видя, как безутешно рыдают его дети, он пообещал:
— Мы увидимся еще раз завтра, перед тем как я уйду…
Но на следующее утро, в пять утра, спокойно проспав всю ночь, он ушел на казнь и умер тихо и достойно, пока его дети еще спали …
Казнь состоялась в десять часов. Когда голова короля покатилась в корзину, возникло мгновенное замешательство. На несколько секунд народ казалось, ужаснулся, изумился тому безумному поступку, который только что совершил. Но люди быстро пришли в себя. «Толпа, — пишет Мерсье, — растекалась от места казни по улице Сент-Оноре и по бульварам, мирно беседуя, как будто шла с праздника. Одни несли завернутые в бумажку волосы казненного короля, которые продавал палач. Другие, намочив платок в невинной крови, прикладывали его к губам и говорили, мерзко хихикая:
— Черт побери, какая соленая!
…Ни следа раскаяния не было на лицах этих людей, в кабаках было полно посетителей, а булочники бойко торговали пирожками…»
Казнь Людовика XVI была похожа на какую-то зловещую ярмарку Трона…
* * *
О смерти короля стало известно в Лондоне 21-го вечером. В театрах прервали представления, а зрители запели «Боже, спаси короля». Госпожа дю Барри, вернувшаяся в Англию после убийства своего любовника, была совершенно потрясена и плакала так сильно, что многие эмигранты даже сочли это не совсем уместным…
То, что она сама долгое время была любовницей монарха, придавало ее скорби несколько специфический оттенок. Ей показалось, что с исчезновением монархии она остается вдовой.
И она надела траур…
Ее видели на всех заупокойных службах по королю где она горячо молилась, нимало» не заботясь о революционных шпионах, надзиравших за ней.
Однако это благочестие не мешало ее политической активности. Она посвящала свое время бедным эмигрантам (особенно священникам, которые тысячами приезжали в Англию и очень нуждались), раздавала огромные деньги, оставленные ей Людовиком XV, чтобы хоть как-то помочь жертвам революции, — ведь во многом она была в ней виновата… В конце января она пожертвовала двести тысяч ливров герцогу де Роган-Шабо, второму были нужны деньги для финансирования восстания шуанов… Наконец, в начале марта она вернул во Францию, хотя Питт ее и отговаривал,
В Лувесьенне бывшая фаворитка стала предметом страсти, приведшей ее в конце концов на эшафот
* * *
В сорок семь лет госпожа дю Барри была еще очень хороша собой. Вот как описывает ее маркиз де Буйе видевший ее в то время в Лондоне: «Хотя свежесть и блеск очарования давно исчезли, она была по-прежнему достаточно красива: прекрасные кроткие синие глаза густые светло-каштановые волосы, красивый рог, чудная округлая форма лица, румянец, которого не смогли прогнать даже излишества. У нее была прекрасная фигура, и хотя она несколько располнела, но сохранила гибкость, грацию и элегантность. Формы графини были столь соблазнительны, что их не скрывала даже одежда, особенно утреннее дезабилье».
Именно эти формы и следы былого очарования, которые так нравились когда-то Людовику XV, покорили сердце одного довольно своеобразного человека. Его звали Жорж Грев, именно он организовал в Лувесьенне революционный клуб.
Он называл себя «гражданином Соединенных Штатов», приписывал себе услуги, якобы оказанные Вашингтону и Франклину. Грев объявлял себя другом Марата и «бунтарем-анархистом и ниспровергателем деспотизма в обеих полушариях с двадцатилетним стажем».
Этот странный санкюлот обосновался в Лувесьенне, когда госпожа дю Барри еще жила в Лондоне. У него были простые и понятные намерения: он хотел выдать экс-фаворитку Комитету общественного спасения и получить все ее состояние. В январе ему удалось опечатать двери замка, и он уже считал, что с помощью нескольких особо буйных или озлобившихся крестьян легко доведет до конца задуманное.
Однако возвращение графини многое изменило. Для начала она очень дерзко, без тени страха, пожаловалась местным администраторам на меры, принятые в ее отсутствие, и защищала свои интересы так умело и ловко, что ей вернули замок.
А потом Грев ее увидел …
Он был ослеплен и охвачен желанием, с этого момента его снедала странная смесь любви, ненависти и ревности. В свойственном ему красочном стиле Жозеф Детур пишет, что Гревом руководило «возбуждение осквернителя, жаждавшего этой роскошной плоти, доставлявшей наслаждение тирану» .
Странное сексуальное отклонение, не упомянутое господином Кинсеем в его любопытном докладе.