В декабре 1790 года человек лет сорока с жабьим лицом, желтыми запавшими глазами, приплюснутым носом и жестоким ртом украдкой вошел в дом № 243 по улице Сент-Оноре, поднялся на второй этаж и постучал, постаравшись принять учтивый вид.

Дверь открылась, и на пороге показалась хорошенькая брюнетка лет двадцати шести. Ее серые глаза смягчились при виде стоявшего на площадке чудовища.

— Входите же быстрее, — сказала она.

Человек вошел в маленькую квартирку, и она немедленно вся пропиталась его жутким запахом…

Именно так Марат, издатель «Друга народа», познакомился с молодой гражданкой Симоной Эврар…

Эта очаровательная особа родилась в 1764 году в Турнюсе, где ее отец был корабельным плотником. В 1776 году она приехала в Париж и устроилась на работу на фабрику, производящую часовые иголки. Там ее окружали мужественные люди, верившие в дело революции; она восхищалась теми, кто хотел повесить всех врагов революции.

А Жан-Поль Марат в своей газете с упорством маньяка как раз и требовал кровопролития.

Вот что он писал в июне 1790 года: «Еще год назад пять или шесть сотен отрубленных голов сделали бы вас свободными и счастливыми. Сегодня придется обезглавить десять тысяч человек. Через несколько месяцев вы, может быть, прикончите сто тысяч человек: вы совершите чудо — ведь в вашей душе не будет мира до тех пор, пока вы не убьете последнего ублюдка врагов Родины…»

Через несколько месяцев он напишет, раздирая ногтями все тело (у него была такая страшная экзема что он вынужден был работать, погрузившись в ванну с теплой водой): «Перестаньте терять время, изобретая средства защиты. У вас осталось всего одно средство, о котором я вам много раз уже говорил: всеобщее восстание и народные казни. Нельзя колебаться ни секунды. даже если придется отрубить сто тысяч голов. Вешайте, вешайте, мои дорогие друзья, это единственное средство победить ваших коварных врагов. Если бы они были сильнее, то без всякой жалости перерезали бы вам горло, колите же их кинжалами без сострадания!»

Эти призывы к убийствам, возбуждавшие юную душу Симоны Эврар, начали раздражать Национальное собрание. Особенно в тот день, когда Марат написал в своей газете: «К оружию, граждане!.. И пусть ваш первый удар падет на голову бесчестного генерала , уничтожьте продажных членов Национального собрания во главе с подлым Рикетти , отрезайте мизинцы у всех бывших дворян, сворачивайте шею всем попам. Если вы останетесь глухи к моим призывам, горе вам!»

Мирабо и особенно Лафайетт пришли в ярость. Генерал тут же послал триста человек в типографию «Друга народа».

Все шкафы и ящики были обысканы, все экземпляры газеты конфискованы, но Марата не нашли, он успел спрятаться в каком-то погребе.

В этом малопригодном для творчества месте журналист продолжал писать свои кровавые манифесты. Обыск, сделанный в типографии, поверг его в отчаяние, и он начал призывать толпу убивать солдат национальной гвардии, а женщинам приказывал превратить Лафайетта в Абеляра.

Генерала чуть удар не хватил, и он бросил полицию по следу Марата.

Затравленный «друг народа» целую неделю скрывался, он писал статьи то на чердаке, то в подвале, то в келье монастыря францисканцев.

В один прекрасный день рабочий типографии его газеты нашел для него убежище.

— Моя невестка, Симона Эврар, восхищается вами, — сказал он. — Она готова спрятать вас у себя. Кто станет искать Марата у простой работницы игольной фабрики? Марат согласился.

На следующее утро он пришел к Симоне, которая с первого взгляда влюбилась в него.

Этот рот, требовавший крови, эти глаза, блестевшие при виде фонаря, этот лоб, за которым рождались планы убийств, эти руки, как будто душившие кого-то все время, все это ужасно возбуждало девушку.

В тот же вечер она стала любовницей публициста…

Два месяца Марат прятался в маленькой квартире на улице Сент-Оноре, окруженный любовной заботой и нежностью Симоны, которая его просто боготворила.

Пока он писал призывы к убийствам, которые должны были возбуждать парижан, молодая девушка, знавшая, как он любит поесть, готовила ему вкуснейшие рагу в винном соусе…

Это уютное существование пророка в домашних туфлях безумно нравилось Марату. Однажды мартовским днем перед открытым окном, пишет Верньо, он взял свою любовницу за руку и «поклялся жениться на ней в храме природы».

Взволнованная Симона разрыдалась.

* * *

Увы, через несколько дней, вечером, Марату сообщили, что его убежище раскрыто и Лафайетт собирается арестовать его. Перепуганный Марат поспешил укрыться у… священника из Версаля, который милосердно приютил его.

Несколько дней он провел в этом новом убежище.

Но покровительство церкви стоило ему новых мук… И он покинул дом кюре, чтобы спрятаться у гравера по им ни Маке.

Повел он себя в его доме просто безобразно.

Его хозяин жил с девицей Фуэс, которой было той двадцать пять лет и которая была весьма привлекательна Марат посмотрел на нее с вожделением, и лицо его приняло то жестокое выражение, которое так нравилось женщинам . Покой мадемуазель Фуэс был нарушен и когда через несколько дней гравер на три недели отлучился из дому, она без колебаний отдалась «другу народа».

Вернувшись, Маке, естественно, все узнал от добрых соседей. Он пришел в страшную ярость и выкинул Марата вон.

На этот раз журналист уехал в Лондон. Однако боясь преследования, он внезапно вышел из дилижанса в Амьене, долго прятался в лесу, а потом вернулся в Париж…

В столице его подстерегали теперь две опасности: с одной стороны, полиция Лафайетта, а с другой — гравер Маке, смертельно ненавидевший его .

И тогда Марат вернулся в дом Симоны Эврар…

Там его не смогли найти полицейские ищейки Национального собрания (хотя некоторые историки свидетельствуют обратное).

Марат прятался у нее долгие месяцы, а любовница нежно ухаживала за ним.