Итак, Бонапарт выставил из своей постели чрезмерно чувствительную м-ль Жорж. Необходима была замена. Долго искать не пришлось.

В труппе Комеди Франсез выступала, под псевдонимом Дюшенуа, Катерина-Жозефина Раффен, бойкая резвушка с пылким взором, ставшая главной соперницей Жоржины. Их «малая война» на сцене возбуждала страсти парижан. Каждая имела многочисленных сторонников, и журналисты называли приверженцев Жоржины — «жоржианцами», а поклонников Дюшенуа — «каркассианцами» — «любителями костей» (м-ль была очень худа). Была даже сложена песенка:

Овации предназначались Дюшенуа, но так как Бонапарт расстался с полнотелой Жоржиной, он не мог последовать благому совету автора песенки и пожелал иметь в своей постели худощавую актрису.

Однажды вечером, посмотрев м-ль Дюшенуа на сцене, он решил познакомиться с ней основательнее и послал за нею Констана.

Актриса не заставила себя упрашивать. Она надела сногсшибательное белье, элегантное платье и скользнула в карету, ожидавшую у дверей.

— Вы думаете, что он обнимет меня? — спрашивала актриса.

— Ну, а как же, и это будет далеко не все, — удачно ответил сдержанный, уклончивый, но галантный Кон-стан.

В Тюильри камердинер провел м-ль Дюшенуа в потайную комнату и сообщил о ее прибытии Первому Консулу. Тот, окруженный советниками, не оторвался от работы.

— Пусть ждет, — коротко бросил он. Через полчаса молодая женщина забеспокоилась и послала Констана напомнить хозяину, что она здесь.

— Пусть раздевается, — приказал Бонапарт.

М-ль Дюшенуа разделась.

Прошло еще полчаса. Первый Консул по-прежнему склонялся над своими досье и совершенно забыл о девице, дрожащей от холода в комнате с незатопленным камином.

Только м-ль Дюшенуа позвонила и попросила Констана передать, что она совсем закоченела.

— Ну пусть в постель ложится, — с досадой сказал Бонапарт, даже не поднимая головы от бумаг.

Час спустя м-ль Дюшенуа снова отправила Констана к хозяину; на этот раз взъяренный Бонапарт вскричал.

— Да пусть убирается! И продолжал свою работу.

М-ль Дюшенуа вылезла из постели, оделась и вернулась к себе, пылая ненавистью к Наполеону'.

18 мая 1804 года консультативный сенат учредил империю, и несколько недель Наполеон отдавал все свое время государственным делам.

Тем не менее, когда он увидел аппетитный задик м-ль Бургуан, взгляд его зажегся желанием. Эта молодая актриса Французского театра была содержанкой известного химика Шапталя, министра внутренних дел Наполеона. Восхищенный ее формами, он приказал Констану привести в Тюильри эту великолепную кобылицу.

— Но Шапталь очень ревнив, — заметил камердинер,

— Ну, что ж, над ревнивцем забавно подшутить, — заметил Наполеон. — Пригласите Шапталя на десять часов, а потом вызовите меня к м-ль Бургуан. Пусть он сразу узнает, как обстоят дела у его подопечной.

Вечером, когда Шапталь, сидя за бюро, записывал распоряжения Наполеона, вошел Констан.

— Сир, мадемуазель Бургуан здесь, она ждет в спальне!

— Скажите, чтобы раздевалась, я иду, — ответил Наполеон и повернулся к Шапталю, чтобы увидеть его реакцию. К удивлению императора, тот аккуратно собрал свои бумаги, спокойно уложил их в портфель, поклонился и вышел без единого слова. В результате в один и тот же вечер Наполеон получил предвкушаемое — восхитительное тело м-ль Бургуан и неожиданное — отставку ученого.

Куртуазная шутка стоила ему потери ценного сотрудника.

* * *

На следующий день любовный крах Шапталя обсуждался во всех закоулках Тюильри.

Конечно, над этой историей еще неделю смеялись бы в Тюильри, если бы в центре внимания на следующий же день не оказалось бы удивительное происшествие с другим ученым, молодым физиком Жозефом-Луи Гей-Люссаком. Месяцем ранее он поднялся на воздушном шаре на головокружительную высоту 4000 метров для наблюдения над магнетическими силами.

Теперь он решил повторить эксперимент, и парижане — торговцы вином, полотеры, веселые девицы и прочие — с безапелляционностью невежества, на все лады обсуждали его план.

Одни выражали недоумение, сможет ли ученый вернуться на землю, если его шар поднимется до Луны; другие были уверены, что шар в клочья раздерут орлы; третьи считали, что он «возгорится от звезд», но все соглашались в том, что не подобает тратить деньги-налогоплательщиков на такие безумные предприятия.

Утром 16 октября огромная толпа окружила здание Консерватории Ремесел и Искусств, откуда должен был взлететь молодой ученый.

В девять часов веревки перерезали и шар взмыла небо. Раздались восторженные крики, Гей-Люссак махал толпе своей треуголкой, минут через двадцать «летающая лаборатория» скрылась в облаках.

Между тем как парижане, восторгаясь успехами аэронавтики, расходились по домам, Гей-Люссака несло юго-западным ветром к Нормандии. Обнаружив, что шар, как и на первом взлете, не поднимается выше 4000 метров, молодой ученый выбросил все свое снаряжение и поднялся на 5500 метров. Охваченный желанием превысить и этот рекорд, физик сбросил вниз еще и стул, на котором он сидел, и шар взлетел до 7016 метров,

Еще никогда человек не находился на такой высоте.

Обезумевший от радости, Гей-Люссак почувствовал стеснение в груди, пульс его участился, горло пересохло. Он поспешно записал эти наблюдения, не подозревая о забавном эпизоде, происходившем в это время внизу, на земле. Нормандская пастушка, к ногам которой упал сброшенный Гей-Люссаком стул, решила, что это упал один из стульев, на которых Праведные сидят на небе одесную Господа. Полная благоговения, она потащила стул в свою деревенскую церковь, где он и был торжественно водружен.

Когда через несколько дней эта история дошла до Парижа, придворные Бонапарта смеялись до упаду.

* * *

М-ль Бургуан недолго была фавориткой; через две недели, устав от ее грубоватых манер, Наполеон расстался с ней и вызвал к себе Жоржину.

Юная актриса, болезненно переживавшая разрыв, сначала обиженно отказалась, но все-таки явилась в Тюильри. Наполеон принял ее очень ласково, раздел, по-гурмански наслаждаясь привычным обрядом, и воздал все полагающиеся почести.

Когда первый пыл немного утих, император нежно обнял м-ль Жорж и сказал:

— Моя дорогая Жоржина, некоторое время мы не увидимся. Произойдет большое событие, в нем воплотятся все мои чаяния; но потом мы снова будем вместе, обещаю тебе.

Он имел в виду коронацию — Бонапарт решил возложить на себя корону, а членов своей семьи наградить титулами князей и герцогов.

К сожалению, это не утишило зловредный нрав семьи Бонапартов, — скорее разожгло.

Узнав, что Гортензия получает титул принцессы, Полина, Каролина и Элиза ворвались к брату, восклицая с негодованием:

— Как! Эта иностранка…

— Послушать вас, так подумаешь, что это я наследство нашего отца делю, — с юмором ответил Наполеон, и женщины умолкли.

Но очень скоро их ярость пробудилась с удвоенной силой — они узнали, что коронация Жозефины будет освящена самим папой.

Сестры устроили Наполеону еще одну ужасную сцену, осыпая его французскими и итальянскими ругательствами. Взбешенный Наполеон твердо ответил, что он здесь хозяин и не позволит каким-то шлюхам распоряжаться собой. Каролина упала на ковер в обмороке.

Вечером и Жозеф подступил к Наполеону с возражениями против коронации Жозефины.

— Ее коронация, — сказал он, — поставит в особое положение детей Луи и Гортензии. Они станут внуками императрицы, а наши дети, такие же племянники тебе, окажутся ниже их.

Жозеф преуспел не более сестер — Наполеон только пожал плечами.

Он принял твердое решение: женщина, которую он полюбил, еще будучи генералом Республики, станет «выше королев».

Однажды вечером он доверился Рёдереру:

— Я знаю ее — если бы я оказался не на троне, а в тюрьме, она разделила бы и мои несчастья. Так что она должна разделить со мной величие, это только справедливо.

И, выказывая присущую ему широту натуры, добавил:

— Она будет коронована, хоть бы мне для этого пришлось перерезать двести тысяч человек.

В Нотр-Дам сестры императора еще раз попытались излить свою ярость на Жозефину. Вынужденные нести ее шлейф, они в какой-то момент так сильно за него потянули, что Жозефина откинулась назад и едва не удала. Таким образом, маленькая женская война продолжалась до самого подножия императорского трона.

* * *

Креолка, услышав о предстоящей коронации, решила добиться от Наполеона и церковного брака.

Испросив тайную аудиенцию у папы, она призналась ему, что связана с Наполеоном только узами гражданского брака.

Его Святейшество с трудом сдержал жест изумления.

— Я опасаюсь, — лицемерно добавила Жозефина, — что в таком случае освящение коронации неприемлемо для Вас.

Папа, в восторге от предо ставившейся возможности частично отплатить Наполеону за притеснения церкви во Франции, ответил с елейной улыбкой:

— Успокойтесь, дочь моя, мы это уладим! Через несколько дней он отвел Наполеона в сторонку и заявил:

— С сожалением напоминаю Вам, сын мой, что Вы не обвенчаны по законам святейшей церкви. Поэтому я должен последовать примеру моего всеблагого предшественника Жана VIII, отказавшегося короновать Людовика-Заику, брак которого церковь не признала законным. Церковь согласится на Вашу коронацию только после того, как Ваш брак получит ее благословение.

Наполеон вынужден был подчиниться. Первого декабря, накануне церемонии коронации в Нотр-Дам, кардинал Феш, дядя императора, тайно повенчал государя и государыню.

Теперь бывший якобинский генерал мог быть коронован как император с согласия святой католической церкви.

Церемония должна была состояться на следующий день 2 декабря 1804 года.

Послушаем м-ль Жорж, которая предоставила нам своеобразный репортаж событий этого исключительного дня:

"Я чувствовала пронзительную грусть. Почему же?

Ведь и должна была радоваться тому, что великий Наполеон достиг вершины своих упований. Но эгоизм всегда тут как тут. Мне думалось, что, взойдя на трон, император не захочет видеть бедную Жоржину.

Как мне не хотелось присутствовать на этой церемонии! Я и раньше не любила пышных празднеств. А уж теперь ни за что не хотела воспользоваться местом, которое было мне предоставлено в Нотр-Дам. Но семья моя хотела видеть празднество, и я сняла окна в доме, выходящем на Пон-Неф (Новый мост). Это обошлось всего в 300 франков, но добираться туда надо было пешком — преизрядное расстояние от улицы Сент-Оноре, да еще в декабре месяце! Я через силу решилась на это. Мы оделись при свечах; когда мы вышли из дому, день едва занимался. Улицы, посыпанные песком, были запружены народом; мы пробирались в толпе крайне медленно и добрались до места только через два часа. Наконец, мы вступили в обладание нашими драгоценными окнами. Мой лакей распорядился с утра натопить помещение и принести завтрак, холод и голод нам не угрожали. Деньги иной раз весьма полезны. У нас было два окна, выходящих на площадь, и два — на набережную. Гостиная была обставлена неплохо — гобелены с пастушками, удобные кресла.

Мои родные уже столпились у окон, я осталась в кресле у огня.

— Иди, сестра, кортеж скоро появится,

— Тогда вы меня и позовите. И не открывайте пока окон, не то я простужусь и придется завтра в театре играть с насморком,

Я почувствовала, что глаза мои закрываются.

— Ах, я задремала. Разбудите меня, когда увидите кортеж.

— Вот он

В самом деле, вот первая карета с большими зеркальными стеклами — императорская семья: его сестры и нежная красавица Гортензия. Затем карета папы Пия VII-го; юноша, держащий крест, верхом на муле, которого озорные мальчишки дергают за хвост; в толпу летят монеты.

Наконец, карета императора, вся сияющая позолотой… На ступеньках кареты, на запятках — нарядные пажи… Наши окна на первом этаже, мы все видим прекрасно. Видим спокойного, улыбающегося императора; императрицу Жозефину рядом с ним… Блеск славы не изменил ее, она — все-та же обаятельная женщина, наделенная сердцем и умом.

Блестящий кортеж проехал, и я вернулась домой с опечаленным сердцем, повторяя себе:

— Ну, что ж, теперь все кончено".

В самом деле, это был конец.

Впоследствии Александр Дюма спрашивал Жоржину:

— Как случилось, что Наполеон покинул Вас?

— Он покинул меня, чтобы стать Императором… — ответила она с гордостью.

И все же она еще раз встретилась со своим любовником.

Послушаем ее:

Через пять недель появляется Констан.

— Вы здесь после такого перерыва? В чем же дело?

— Император желает видеть Вас сегодня вечером…

— А! Он вспомнил обо мне. Передайте императору, что я повинуюсь приказу. В котором часу?

— В девять…

— Я буду готова.

Я дрожала от нетерпения; я не находила себе места; сердце мое было уязвлено.

Туалет мой был ослепительным; император, со своей обычной добротой, отметил это:

— Какой убор, Жоржина! Вы прекрасны!

— О Сир, когда имеют честь получить доступ к Вашему Величеству, надо быть на высоте!

— Ах, дорогая моя, что за манерничанье! Оставьте этот напыщенный слог, Жоржина, он не идет Вам. Будьте такой, как Вы есть, простой и искренней.

— Сир, за пять недель происходят перемены; Выдали мне время поразмыслить о моих прежних манерах и отвыкнуть от них. Да, я уже не та, что прежде. Я сама это осознаю. Я всегда буду польщена, если Ваше Величество окажет честь принять меня. Но это все — веселой я уже не буду. Я упала духом и вести себя как прежде не могу.

Как мне рассказать об этом свидании. Он был снисходителен, он был само совершенство, с бесконечным терпением он убеждал меня избавиться от моих опасений… Я внимала его прекрасным речам, но не верила ему. Я вернулась домой в каком-то оцепенении, с душой, полной недобрых предчувствий. Верить ли? Сомневаться ли? Да, на этом свидании я обрела вновь прежнего возлюбленного, но мне казалось, что Император изгнал Первого Консула. Все вокруг было слишком величественно, слишком импозантно, — счастье не могло так существовать А впрочем, — существует ли счастье?.."

Так окончилась эта идиллия между пышнотелой актрисой и будущим повелителем Европы.

Затем м-ль Жорж уехала за границу, в Санкт-Петербурге стала любовницей царя Александра.

Когда Наполеон начал кампанию 1812 года против России, она вернулась во Францию. Проезжая через Брунсвик, она провела пару ночей в постели Жерома Бонапарта, короля Вестфалии, — как все актрисы, она была наделена даром пленять государей. Она умерла в 1867 году. Очень бедная, почти впавшая в нищету, она обращалась с ходатайством об устройстве павильона зонтиков на Выставке 1855 года (ей было отказано).