Взаимоотношения мадам де Парабер и Филиппа Орлеанского не были безоблачными, ибо регент, который, по выражению одного историка, «любил запрягать пару», имел вторую любовницу. Ее звали мадам де Сабран. Эта честолюбивая особа с очень красивой грудью периодически предпринимала попытки занять место нынешней фаворитки.
Впрочем, жизнь мадам де Сабран с регентом напоминала балет: Филипп приходил к ней, затем оставлял, возвращался, чтобы снова бросить, а потом опять взять и в очередной раз покинуть.
Все эти приходы и уходы продолжались столь долгое время, что маленькая маркиза вообразила, будто регент и в самом деле ее любит. Однако случались у них и размолвки, как доказывает любопытное письмо, где она несколько вольно обращалась к Филиппу:
«Сегодня утром я заходила к тебе, породистая тварь, но у меня перед носом захлопнули дверь; если. тебе вздумается прийти ко мне, тебя встретят так же; ни любить, ни писать ты не умеешь, зато умеешь читать.
Вот и читай. Сегодня утром к тебе явится мой подлец, сделай его камергером и прикажи своему рабу, хранителю печати, немедля изготовить указ»2.
Когда мадам де Сабран осознала, что ей не под силу свергнуть с трона мадам де Парабер, она решила заняться сводничеством. «Устав от жизни с человеком, меняющим любовниц, как перчатки, — говорит Лескюр, — она проявила изрядное хитроумие, решив, что будет сама подбирать себе преемниц — и подбирать таким образом, чтобы по-прежнему обладать властью над регентом»3.
Она предлагала ему в основном танцовщиц из Оперы, которые слетались в будуары Пале-Рояля, словно мухи на мед.
Увы! общаться с этими барышнями было делом отнюдь не безопасным. В скором времени Филиппу пришлось в этом убедиться, и мадам де Парабер, боясь подцепить дурную болезнь, стала запираться от регента в своих покоях.
В Париже новости разносятся быстро, и Матье Маре записал в дневнике: «Мадам де Парабер не желает иметь дела с регентом с тех пор, как он завел компанию с оперными танцовщицами, которых все считают испорченными. Однажды после ужина он был готов поколотить ее, поскольку она отказалась удовлетворить его желание. Он отправил ей послание с угрозами, а она ответила в том же духе. Теперь он рыщет на стороне, и находятся дамы, занимающие видное положение в обществе, которым не совестно занять освободившееся место. Их имена вот-вот будут названы».
Тогда мадам де Парабер удалилась в свой замок в Аньере.
Разрыв оказался непродолжительным. К великой радости Филиппа, любовница пошла на мировую, и Матье Маре, бывший в курсе всех сплетен, занес в дневник следующую запись: «Регенту полегчало. Эта любовь ему необходима как для здоровья, так и для душевного спокойствия. Даже государственные дела идут много лучше после завершения этой ссоры».
На несколько месяцев Филипп Орлеанский попал в полную зависимость от мадам де Парабер, и та сочла что ей отныне позволено все. Она отдавала распоряжения, вникала в самые ничтожные дела и вела себя в Пале-Рояле не как любовница регента, но как хозяйка дома. Эта мания вмешиваться во все стала причиной довольно любопытного происшествия, о котором нам, естественно, сообщает Матье Маре: «В Пале-Рояле скандал: выяснение отношений между регентом и регентшей. Принцесса жалуется, что мадам де Парабер, явившись без приглашения в ее садик, жестоко раскритиковала клумбы. Регентша рыдает и заявляет, что удалится в монмартрское аббатство».
Надо признать, что регентша проявила чрезмерную обидчивость…
Впрочем, она недолго пробыла в монастыре, поскольку мадам де Парабер и Филипп снова разошлись на сей раз окончательно.
Их последнее свидание было замечательным. Регент, узнав, что она бесстыдно обманывает его с Беренгемом, усадил ее рядом с собой на канапе и, поглаживая ей волосы, спросил, знает ли она, что сказал Магомет II своей любимой жене.
— Нет, — ответила мадам де Парабер.
— Не знаете? Так вот, он сказал ей однажды: «Какая прелестная головка! Захочу, прикажу отрубить!»
Это остроумное высказывание очень не понравилось фаворитке. Она встала, вышла, хлопнув дверью, и немедленно уехала в свое имение Боран, возле Бомона.
Тогда мадам де Сабран, желая угодить регенту, стала подыскивать новую любовницу для Филиппа, и взор ее упал на восхитительную молодую женщину — мадам Феран д'Аверн. Она была женой лейтенанта королевской гвардии.
Сводня тут же затеяла ночной сеанс с показом волшебного фонаря, где и представила красотку герцогу Орлеанскому, который тут же в нее влюбился.
На следующий день он предложил ей сто тысяч ливров и чин капитана для мужа, не уточняя, что желает получить взамен, однако красавица, будучи женщиной неглупой, все поняла и отказалась…
Впервые женщина отвергла притязания регента. Он был изумлен — и весь Париж вместе с ним. В течение нескольких дней столица только об этом и толковала. «Ходит много разговоров о мадам д'Аверн, жене гвардейского офицера, — пишет Матье Маре. — Она очень красива, и регент пожелал ее. Статьи договора предложены, но еще не приняты: сто тысяч экю для нее, рота — для мужа. Действия пока не возымело, и она уезжает на лето в Аверн».
Это путешествие было хорошо рассчитанной уловкой. Регент, не на шутку встревожившись, отправил второе послание «с предложением дополнительных пятидесяти тысяч ливров».
Мадам д'Аверн по-прежнему разыгрывала из себя недотрогу, однако в Париж вернулась незамедлительно.
Филипп обдумывал план нового наступления, когда: нему явился муж и предложил заключить договор, согласно которому он уступал свою жену за определенную сумму денег и некоторые льготы. Регент слегка удивился.
— А что об этом думает ваша супруга? — спросил он.
— Она согласна, Монсеньор. У нее золотое сердце, она желает счастья и вам и мне.
Филипп принял все условия предложенного договора, и г-н д'Аверн, так удачно пристроивший свою дражайшую половину, с легким сердцем возвратился домой.
Это была настоящая торговая сделка. «В контракте есть только один примечательный пункт, — записал Бюва, — который гласит, что союз может быть расторгнут по желанию сторон».
На следующий день Филипп послал г-ну д'Аверну требуемую сумму и шкатулку с драгоценностями. Когда все формальности были улажены, «жених и невеста» встретились в доме некоего г-на Дюнуайе, чтобы провести там первую брачную ночь.
Это произошло 12 июня 1721 года. Когда утром 13-го новая фаворитка вернулась домой, муж встретил ее доброй улыбкой. Он получил деньги, шкатулку и капитанский чин — чего еще было желать?
Через некоторое время ему были пожалованы губернаторство Наваррана в Беарне и орденская лента.
Когда регент спросил у своего посланника, относившего дары, доволен ли г-н д'Аверн, тот ответил:
— Доволен ли он, Монсеньор? Да он словно родился с этими рогами…
В июле месяце регент перевез мадам д'Аверн в Сен-Клу, в дом курфюрста Пфальцского. Именно здесь происходили знаменитые «Адамовы игрища», где все приглашенные — как мужчины, так и женщины-танцевали в голом виде и принимали соблазнительные позы, к полному удовольствию зрителей. Здесь же, по измышлению аббата Дюбуа и мадам де Тансен, состоялись скандально известные Празднества флагеллантов, «в ходе которых беспутники и беспутницы бичевали друг друга под покровом глубокой ночи…».
Наконец, именно здесь регент устроил в честь новой любовницы торжество, глубоко возмутившее парижскую чернь…
Послушаем Барбье: «В десять часов парк осветили лампионами и огнями в глиняных плошках, привязанных к деревьям. В четверть первого ночи на воде был зажжен фейерверк — очень красивый и удавшийся, несмотря на небольшой дождь. Я был на этом празднике: парк, освещенный множеством огней, был великолепен. В Сен-Клу, Булони, на берегу реки и в других местах стояло множество карет. Народу собралось столько, что на следующий день здешние крестьяне явились в Пале-Рояль с жалобой, что поля и виноградники сильно пострадали от наплыва гостей.
Однако, хотя все стремились посмотреть на увеселения, не было никого, кто бы не возмущался и не призывал гром небесный на голову устроителей. Действительно, ничто так не оскорбляет религиозное чувство, как торжество адюльтера и бесстыдное прославление порока; и столь же противно духу сострадания затевать подобные празднества во времена всеобщего разорения, когда в карманах нет даже единого су. Все это более чем понятно. На короля увеселений сыпались проклятия даже со стороны людей, принадлежащих к его дому. К тому же, главное действующее лицо не заслуживало такого освещения — особой красоты там нет. Груди и плечи слишком пухлые, кожа слишком смуглая, а лицо чересчур яркое».
Барбье был дважды не прав: и когда утверждал, что у мадам д'Аверн слишком пухлая грудь, и когда называл регента «королем увеселений».
На самом деле королем праздника стал новый любовник мадам д'Аверн — это был неизбежный герцог де Ришелье…
Филипп Орлеанский об этом, естественно, не догадывался…
Впрочем, это была ночь обманов.
Если регент был одурачен своей любовницей, то ее, в свою очередь, дурачил Ришелье…
Действительно, когда около одиннадцати красавица зазевалась, ненасытный герцог тут же воспользовался этим, чтобы утащить в кусты мадам де Муши, «которой задрал юбки и мгновенно удовлетворил».
Около полуночи, побыв немного с мадам д'Аверн, желавшей получить свое, он вновь ускользнул от нее — на сей раз с мадам де Гебриан, которая также прогулялась с ним в рощицу.
Насытившись, он с невинным видом возвратился к королеве празднества. Но ненадолго. В час ночи он вновь покинул общество, увлекая в парк третью даму…
Короче говоря, когда под утро стали тушить огни, мадам д'Аверн была в слезах.
Несколько дней спустя она писала герцогу: «Похоже, вы захотели меня лишь по той причине, что вам доставляет удовольствие наставлять рога регенту».
И это была истинная правда. Ришелье любил коллекционировать необычные экспонаты. Вот что говорит о нем Барбье: «Ничто не могло его удержать, он чванился числом своих любовниц и охотился за теми, что принадлежали регенту».
Он имел их всех — или почти всех.
Поэтому, когда Филипп Орлеанский направлялся к своей спальне, за его спиной говорили:
— Герцог де Ришелье где-то неподалеку.
И добавляли с улыбкой:
— Регент ставит рога, а Ришелье приколачивает.
Шутка эта звучала грубовато, но забавляла публику.