Евгения совершила столько легкомысленных поступков, что многие, бывавшие при дворе, позволяли себе смелые взгляды и речи в ее адрес. Наполеон III был этим задет.

Один из этих невеж дорого заплатил за свою дерзость.

Послушаем таких осведомленных летописцев, как Шарль Симон и М.-С. Пуансо.

«Один офицер, постоянно бывавший во дворце, внезапно оказался перед дилеммой: подать в отставку или Же отправиться в Африку. Почему? Император многократно перехватывал его довольно откровенные взгляды, двусмысленные улыбки в сторону императрицы. Наполеону III, расточавшему в изобилии подобные знаки симпатии, совсем не нравилось, когда объектом такого внимания становилась его жена».

Во время охоты в Фонтенбло этот молодой и красивый воздыхатель, скакавший позади императрицы, звонким голосом обратился к своему товарищу:

— Вот два великолепных крупа, старина! Я бы охотно отказался от нашивок и стал бы простым конюхом, если бы мне предложили их обихаживать!

По-солдатски терпкая шутка — и, нужно признать, сомнительного вкуса — понравилась его приятелю. Он расхохотался. Внезапно раздавшийся совсем рядом голос заставил их похолодеть:

— С вас вполне будет достаточно одного крупа, — произнес Наполеон III, — и вы, месье, отправитесь чистить его в Африку.

Офицеры понурились. На следующий день виновный получил назначение в полк, стоящий в Африке. Во Францию он не вернулся…

Другого воздыхателя, вынашивавшего планы плотоядного преступления против Ее Высочества, постигла, если верить мемуаристам, еще более горькая участь.

Однажды во время бала в Тюильри он, подстрекаемый страстью или же двусмысленным поведением Евгении, забылся до такой степени, что, склонившись над «объектом своих вожделений», громко сказал:

— Я люблю тебя!

Императрица побледнела. В одну секунду она поняла, как легкомысленно было ее поведение. Она рисковала день ото дня подвергаться все большим дерзостям. Как с чисто галльским юмором пишет Пьер де Лано:

«Сегодня к ней публично обратились на „ты“ и удостоили объяснения в любви, а завтра ее начнут лапать…»

«Словно раненая лань», Евгения побежала к императору и рассказала ему об инциденте.

В тот же вечер виновный был отдан в руки полицейского Замбо, который убил его выстрелом в голову.

Но кокетство императрицы имело самые плачевные последствия не только для некоторых приближенных ко двору особ, но и для всей Франции. «Флирту» Евгении Вторая империя обязана самой неудачной и кровавой страницей своей истории: мексиканской кампанией.

Все началось в Биаррице. Императрица совершала прогулку в коляске «в венгерской шапочке, надвинутой на лоб, с зонтиком в руках». Какой-то молодой человек, стоящий на тротуаре, почтительно поприветствовал ее.

Он был красив, его лицо обрамляла борода, и в глазах тлел огонь. Евгения взглянула на него и с удивлением признала в нем друга своего отрочества, Хосе Идальго, мексиканца, с которым она танцевала когда-то в Испании. «Душа компании», как называл его месье Жан Дескола, стал дипломатом. Императрица пригласила его приехать на следующий день к ней поболтать. Хосе Идальго был обольстителем. Вскоре он стал завсегдатаем виллы «Евгения».

Затаив дыхание, увлеченная императрица впитывала его рассказы о Мексике, несчастной стране, оказавшейся с приходом к власти Хуареса повергнутой в анархию.

— Нужно выгнать этого сторожевого пса из Оахаки, — говорил Хосе Идальго, — возродить новую Испанию, спасти романскую расу и католицизм реставрацией монархии!

Евгения с волнением думала, что ее бывший кавалер по танцам обладает всеми необходимыми качествами, Чтобы стать новым Кортесом.

И тогда она решила помочь ему и заставить Наполеона III вмешаться во внутренние дела Мексики.

Евгения сыграла решающую роль во всей этой истории. Некоторые серьезные авторы, смущенные появлением женщины среди государственных деятелей и военного руководства, утверждают, что императрица не причастна к подготовке войны в Мексике. Позволю себе отослать их к достаточно надежному источнику: к самой императрице.

В 1904 году во время беседы с месье Морисом Палеологом, состоявшейся в гостинице Континенталь, расположенной напротив сада Тюильри, где еще бродили призраки прошлого, Евгения признала, что ответственность за кампанию целиком лежит на ней.

Месье Морис Палеолог извинился за то, что ему пришлось передать довольно резкое суждение генерала Пендезеца о военной экспедиции в Мексике.

«При упоминании об этом, — пишет посол, — императрицу передернуло, словно от удара электрическим Током. Ее глаза вспыхнули, и она твердым голосом сказала:

— Вы просите прощения… За что? Я не стыжусь мексиканской кампании, я оплакиваю ее. Мне не за что краснеть. Я готова поговорить об этом, ведь эта тема опутана несправедливыми суждениями и клеветой.

И она принялась доказывать мне, — продолжает месье Палеолог, — что авантюра в Мексике, истоки которой имеют столь дурную известность, была, наоборот, результатом возвышенных соображений, плодом высокой цивилизаторской политики.

— Уверяю вас, финансовые спекуляции, долговые обязательства, шахты в Соноре и Синалоа не играли никакой роли при подготовке этой кампании. Мы обо всем этом даже не думали. Только гораздо позже разные воротилы и мошенники решили извлечь пользу из сложившихся обстоятельств.

Затем она напомнила мне, что в 1846 году пленник крепости Ам, Луи-Наполеон, мечтал о создании в Центральной Америке латинского государства, которое ограничило бы амбиции Соединенных Штатов. Помыслы его были направлены на Никарагуа, откуда легко можно было провести канал через океан. Он быстро понял всю уместность французского вмешательства с дела Мексики, когда диктатура Хуареса привела к политическому накалу страстей, когда война за отделение стравливала давних соседей.

Когда императрица закончила свою речь, я спросил ее:

— Когда мысль об экспедиции в Мексику окончательно оформилась в сознании Наполеона III? Кто подтолкнул его к этому шагу?

Неожиданно она ответила:

— Это произошло в 1861 году в Биаррице благодаря мне.

В этом откровенном заявлении просвечивало то, что я имел возможность много раз наблюдать у императрицы: мужественная высокомерная решимость брать на себя ответственность за те или иные события, каким бы грузом это ни ложилось на ее плечи.

Она пересказала мне все разговоры, которые велись в Биаррице осенью 1861 года с мексиканским эмигрантом, Дон Хосе Идальго, который на протяжении нескольких лет входил в круг ее самых близких друзей…»

Итак, главенствующая роль императрицы в подготовке мексиканской кампании неоспорима.

Перед тем, как предстать перед Наполеоном III, Евгения, как обычно, прибегла к помощи спиритов, чтобы узнать, стоит ли Франции устанавливать католическую монархию в Мексике и бороться с протестантской Америкой. В присутствии нескольких друзей — среди которых была и Шарлотта де Меттерних, жена австрийского посла — она вызвала дух Ля Файета. После нескольких невразумительных сигналов был получен следующий ответ:

— Америка завоюет мир. И вы ей поможете. Вам придется пасть перед ней на колени.

Но Евгения не сдалась. Она заявила, что дух Ля Файета скорее всего был в дурном настроении.

Через несколько дней императрица явилась в кабинет императора вместе со своей «пассией».

— Это месье Идальго, о котором я вам говорила, — сказала она. — Мне хотелось бы, чтобы вы выслушали его.

Молодой мексиканец произнес страстную речь. Он говорил, что Хуарес — авантюрист, от которого нужно избавить Мексику, о бунте против деспотизма этого революционера, назревающем в стране, развернул картину католической монархии, всем обязанной Франции, напомнил, что Соединенные Штаты, истощенные гражданской войной, не в силах противостоять вторжению европейских войск, и добавил, что французская империя сможет в результате кампании получить привилегии на торговлю и снискать неувядаемую славу…

Евгения упивалась монологом своего прекрасного Идальго.

— Какой прекрасный план! — сказала она.

Наполеон III следил за струйкой сигаретного дыма, поднимавшейся к потолку. Он мечтал о французской империи в Америке. Эта странная идея давно привлекала его.

— Скажу еще, — снова заговорил мексиканец, — что Англия и Испания, раздраженные некоторыми распоряжениями Хуареса, готовы содействовать экспедиции.

Наполеон III продолжал витать в облаках. Императрица дотронулась до его руки.

— Вмешательство необходимо! Эта война прославит ваше правление! Наполеон I решился бы на это!

Император был побежден.

— Но… кого предложить Мексике в качестве монарха? Какого-нибудь Гогенцоллерна? Или Сакса-Кобурга?

Евгения долго раздумывала над этой проблемой вместе с мадам Меттерних, женой австрийского посла. Именно эта, «самая хитрая женщина Европы», как утверждал Морни, подсказала имя эрцгерцога Максимилиана.

— Вот тот, кто даст отпор итальянцам! — добавила она при этом.

Это был верный ход. Евгения ненавидела Италию, напоминавшую ей о дерзкой графине Кастильской. Она была в восторге от совета мадам Меттерних.

Император намотал свой ус на указательный палец. Он подыскивал будущего монарха для Мексики.

— Герцог д'Амаль, — сказал он, — подошел бы, но боюсь, это вызовет много осложнений… Тогда вмешалась императрица:

— Почему бы не отдать корону эрцгерцогу Максимилиану?

Наполеон III вскинул брови:

— Он никогда не согласится на это!

— Хотите ли вы, чтобы я поговорила завтра о нем с мадам Меттерних?

— Ну что ж, попробуйте…

Довольные императрица и Хосе Идальго удалились из кабинета императора, оставив Наполеона III мечтать об обширной французской империи, простирающейся от Техаса до Панамы, с Максимилианом Австрийским во главе…

В ноябре, договорившись с Лондоном и Мадридом, Франция послала в Веракрус первый корпус из пятисот зуавов и артиллерийской батареи.

Но пятьсот зуавов не могли выгнать Хуареса. Императрица, подстрекаемая Идальго, умоляла Наполеона III послать подкрепление.

Через несколько недель Евгения вздохнула с облегчением: ее друг больше не выглядел мрачным. Семь тысяч солдат были отправлены в Мексику под предводительством генерала де Лоренсейа.

Увы! В результате тактического промаха эти семь тысяч солдат полегли под Пуэблой. Идальго надулся, и его состояние ужасно огорчило императрицу.

— Пусть император пошлет новые войска, — требовал мексиканец.

Евгения побежала к Наполеону III. От него она узнала, что Англия и Испания договорились с Хуаресом и отозвали свои корабли.

Расстроенная императрица вернулась к Идальго и пообещала ему, что будет предпринято все возможное, чтобы заставить, по крайней мере, Испанию войти в коалицию. Через несколько дней она отбыла в Мадрид, где ее любезно приняли, но тем не менее отказали в помощи, о которой она просила.

Вернувшись во Францию, она застала Хосе Идальго хмурым и недовольным. Чтобы вернуть его лицу улыбку, которую она так любила, императрица стала просить Наполеона III выслать новые войска в Мексику.

Император, счастливый тем, что Евгению не занимают больше его похождения, выполнил ее просьбу. Законодательная коллегия после речи Руэ, который провозгласил вслед за Евгенией, что «мексиканская кампания прославит Вторую империю», проголосовала за предоставление кредитов.

Через месяц двадцать восемь тысяч человек поднялись на корабли. Ими командовал генерал Форей.

Идальго не скрывал своей радости. К ликованию императрицы, он напевал народные мексиканские мотивы.

— Благодаря вам наше правление прославится в веках, -говорила ему императрица.

Когда полки генерала Форейа покинули Париж, она подумала о войне в Италии, которая была затеяна ради прекрасных глаз Вирджинии Кастильской. Приосанившись, она непосредственно заметила:

— На этот раз они будут сражаться ради меня!

Увы!

События начала 1863 года приумножили радость императрицы. 16 мая 1863 года французская армия вошла в Пуэблу.

Когда новость достигла Франции, двор находился в Фонтенбло. Император получил депешу в конце обеда. Прочтя ее, он громко провозгласил:

— Пуэбла взята!

Все зааплодировали и обернулись к Евгении, которая нежно улыбалась Хосе Идальго.

Наполеон III со слугой передал ей депешу. Пробежав ее глазами, императрица побледнела и сказала:

— Но вы не прочли ее до конца!

— Ну так прочтите! — распорядился император.

— Галифэ серьезно ранен.

Все взгляды были обращены на Евгению. Было известно, что именно она вынудила молодого офицера отправиться в Мексику, чтобы положить конец его связи с мадемуазель Констанс, обладавшей красивой грудью, аппетитными ножками, впечатление от которых портила ее грубая вульгарная речь.

Императрица, еле удерживаясь от слез, не поднимала глаз от тарелки.

В этот момент подали фруктовое мороженое. Евгения отказалась, и, наклонившись к своей соседке, Нигра, сказала:

— Пока Галифэ не выздоровеет, я не притронусь к десерту.

Двор был в восторге от этой чисто детской реакции Евгении. Казалось, что императрица, способная лишить себя фруктового мороженого своего любимого блюда — наделена немыслимыми добродетелями в духе античности.

Евгения сдержала свое слово. Она отведала столь любимый ею десерт, лишь когда Галифэ вернулся во Францию. В тот день капитан, отличавшийся остроумием, развеселил общество рассказом о том, как он, брошенный умирать с открытой раной в животе, дополз до полевого госпиталя, собрав свои «внутренности» в кепи.

7 июня французы заняли Мехико. Представители знати, выбранные Форейем, провозгласили империю и предложили корону эрцгерцогу Максимилиану.

Узнав об этом, Евгения ликовала. Ее энергия возросла; Почти каждый день она, скрыв лицо под вуалью, покидала Сен-Клу и в сопровождении мадам Арко отправлялась к Меттерниху, куда являлся и Хосе Идальго. Там проходили конспиративные совещания, во время которых императрица, австрийский посол и мексиканец обдумывали планы, как заставить Максимилиана принять корону.

Телеграммы, составленные в кабинете императрицы, регулярно отправлялись во дворец эрцгерцога, находившегося в нерешительности. В конце концов, поддавшись уговорам своей жены, Шарлотты Бельгийской, Максимилиан в мае 1864 года отплыл в Мексику.

10 июня новоиспеченный император вошел в Мехико под крики ликующей толпы.

Увы! Вскоре обстановка изменилась.

В конце года Хуарес, заручившийся помощью Соединенных Штатов, вооружил своих партизан и начал войну против Максимилиана, решительную и отчаянную.

Император, который обладал «тонкой и чувствительной» душой, искал утешения в обществе пылких дам. Утомительные развлечения вскоре заставили его забыть не только о неприятностях, но и вообще о каких бы то ни было обязательствах, возложенных на него.

Ситуация сильно осложнилась. В 1865 году Евгения с огорчением наблюдала, как ее прекрасный Идальго становится все более нервным и раздражительным.

1866 год не принес спокойствия. В августе Шарлотта покинула Максимилиана и явилась во Францию с просьбой помочь деньгами и войсками. Император отказал ей в этом. Произошла ужасная сцена. Шарлотта, не отличавшаяся крепким психическим здоровьем, билась в истерике, заламывала руки, каталась по земле, предоставив французскому императору любоваться прелестями, обычно доступными лишь ее мужу.

В 1867 году несчастный Максимилиан, которого втащили на трон легкомысленные, отчасти сентиментальные, отчасти тщеславные женщины, был расстрелян по приговору военного суда.

Когда Евгения узнала о гибели Максимилиана и о крахе всех мечтаний Идальго, она заперлась в своих апартаментах и не покидала их в течение недели. Предоставим слово Фредерику Лоллийе:

«На следующий день после того, как стало известно о смерти Максимилиана, Гирвуа, глава тайной полиции,

появился в кабинете императора. Он всегда докладывал Наполеону III о государственных делах и общественном мнении в утренние часы.

— Что говорят в народе? — спросил император.

— Ничего не говорят, Сир.

Но на лице Гирвуа явно читалось замешательство.

— Вы скрываете от меня правду. Так что говорят в народе?

— Что ж, Сир, если такова ваша воля, буду говорить без обиняков. Народ крайне недоволен последствиями этой злосчастной войны в Мексике. О ней говорят в самых резких выражениях. Более того… во всем винят…

— Кого?

Гирвуа молчал.

— Так кого же? Я хочу знать!

— Сир, — пробормотал Гирвуа, не зная, подчиниться ли жгучему желанию открыть правду императору или голосу рассудка, приказывавшему молчать, — Сир, во времена Людовика XVI говорили: «во всем виновата эта австриячка»…

— И что же? Продолжайте!

— Теперь, во времена Наполеона III, говорят: во всем виновата эта испанка.

Как только эти слова прозвучали в тишине кабинета, где, как считал Гирвуа, никого, кроме него и императора, не было, императрица, которая подслушивала, внезапно возникла перед главой тайной полиции. Она была в домашней белой одежде, волосы рассыпались по плечам. Она подступила к несчастному, осмелившемуся стать рупором общественного мнения.

— Повторите, пожалуйста, месье Гирвуа, то, что вы только что сказали! — приказала она.

— Как вам будет угодно, мадам. Император спросил меня, что говорят в народе о тех трагических событиях, которые произошли в Керетаро, и я ответил, что парижане винят во всем «эту испанку», как семьдесят пять лет назад они упрекали «эту австриячку».

— Эту Испанку! Эту Испанку! — воскликнула она. — Я стала француженкой, но сумею доказать моим врагам, что в случае необходимости могу быть и испанкой!

И с этими словами она исчезла. Шеф тайной полиции, проклиная себя за то, что решился заговорить, принес свои извинения императору.

— Вы поступили так, как подсказала вам совесть, — сказал император, пожимая ему руку.

Несмотря на высказанное таким образом одобрение, Гирвуа через несколько дней был смещен с должности и выслан в провинцию. Императрица потребовала, чтобы он больше не встречался на ее пути».

Евгения демонстрировала свое горе. На протяжении долгого времени она появлялась лишь в черном платье.

Она носила траур по прекрасной мечте, по романтическому флирту, по семи тысячам французских солдат…