Летом 1875 года Гамбетта испытал чувство, знакомое многим депутатам-республиканцам: его потянуло к великосветским дамам. Для начала он стал любовником очаровательной графини де Бомон, свояченицы Мак-Магона, и тот факт, что маршал узнал об этом, никак не способствовал улучшению отношений между двумя врагами. Потом он положил глаз на Пайву. Экс-куртизанка имела самую дурную репутацию, что не мешало ей держаться высокомерно-напыщенно, сильно румяниться и носить уйму драгоценностей. Она по-прежнему владела роскошным особняком на Елисейских полях. Кроме того, она успела стать графиней…

В 1870 году, когда была объявлена война, она спешно покинула Францию и обосновалась в Силезии, в замке, принадлежавшем ее любовнику, графу Генкелю де Доннемарк. Он сражался в рядах прусской армии и так отличился, что Бисмарк назначил его префектом Саргсмина, а затем Меца.

В январе 1871 года он был в Париже. Когда немецкие войска проходили по Елисейским полям, только в одном доме горели праздничные огни: это был особняк Пайвы, откуда граф, в парадной форме, в остроконечной каске, наблюдал, как проплывают мимо него немецкие знамена.

Через несколько месяцев Пайва вернулась в Париж, и 28 октября Гвидо Генкель стал ее официальным мужем. Церемония бракосочетания происходила в протестантском храме.

В ноябре она появилась в театральной ложе. Публика шумно выказала свое неодобрение. Но уже на следующий день посол Германии предстал перед Тьером и потребовал извинений.

Президент стушевался. Неделей позже во время приема на Елисейских полях Пайва сидела по правую руку от него.

На протяжении многих месяцев парижане, не забывшие своего горя и позора, демонстративно не замечали экс-шпионку. Но постепенно художники, журналисты, писатели (и среди них братья Гонкуры, Тэн, Ренан, Теофил Готье, Эмиль де Жирардэн, Арсен Гуссей), известные гурманы вспомнили дорожку к особняку на Елисейских полях.

Графиня торжествовала. Она брала реванш над аристократическими семьями, которые по-прежнему ее игнорировали.

— Дойдет очередь и до герцогинь, — усмехалась она. — Побежденному народу не следует проявлять заносчивость.

Ее продолжали называть Пайвой, и это бесило графиню. Она возненавидела имя, которое носила когда-то.

Но она была бы еще больше задета, если бы знала, какие анекдоты о ней ходят по Парижу. Так, например, рассказывали, что на следующий день после бракосочетания с маркизом де Пайва она обратилась к мужу со следующей речью:

— Вы хотели спать со мной, и вы добились своего, женившись на мне. Вы дали мне свое имя, и я отплатила вам сполна этой ночью. Я поступила честно: мне нужно было определенное положение в обществе, и я его достигла. Но вы, месье Пайва, вы просчитались. Ваша жена — шлюха, перед вами закроются все двери, и вряд ли кто-либо осмелится нанести вам визит. Поэтому нам лучше расстаться, возвращайтесь в Португалию, а я останусь здесь и буду по-прежнему шлюхой, хотя и ношу теперь ваше имя…

Пайва, сконфуженный и растерянный, последовал совету жены и поспешил вернуться домой и забыть о позорной истории, которая с ним приключилась.

В парижских салонах потешались над следующим анекдотом, дошедшим до нас благодаря Вьель-Кастелю:

«Один из воздыхателей графини, терпение которого лопнуло, грубо и откровенно начал преследовать ее. Он ежедневно красноречиво высказывал свое желание переспать с ней. Как-то утром она отвела его в сторону и сказала:

— Вы хотите обладать мной. Похоже, эта мысль стала настолько навязчивой, что, мне кажется, следует побыстрее покончить с этим, чтобы сохранить между нами мир. Что вы можете мне предложить? Вы бедны, у вас есть только скромная рента, а я люблю деньги, и мне всегда их не хватает, хотя у меня их больше, чем у вас. Вы должны заплатить за то, что вы требуете. У вас найдется десять тысяч франков?

— Нет, — ответил претендент на ее тело.

— Вы правильно сделали, что ответили именно так. Если бы вы сказали, что располагаете этой суммой, я потребовала бы с вас двадцать тысяч. Но раз у вас нет десяти тысяч, то принесите мне эти деньги, мы бросим их в камин, и, пока они будут гореть, я — ваша.

Ее собеседник поклонился и сказал:

— До завтра, маркиза.

На следующий день маркиза в полной боевой готовности возлежала на диване. Мраморный столик напоминал древний алтарь, казалось, он готов принять жертву, свет едва проникал в комнату, сквозь плотные занавески.

Влюбленный молодой человек преподнес своей богине двенадцать хрустящих купюр по тысяче франков. Он счел, что эта сумма станет надежным залогом его чувств.

Пайва, улыбаясь, будто гарпия, пораженная стрелами амура, осмотрела каждую банкноту, удовлетворенно кивнула и положила деньги на столик. Затем она взяла одну банкноту и кинула в огонь.

В ту же секунду молодой человек заключил ее в объятия. Не тратя драгоценных минут на увертюру, он сразу же перешел к делу, отчетливо понимая, что время — деньги.

Когда все банкноты превратились в пепел, довольный возлюбленный и растерзанная смеющаяся Пайва прекратили свою возню.

— А теперь уходите, — сказала маркиза.

Он покорно стал одеваться. Маркиза насмешливо смотрела на него. И тогда он вкрадчиво произнес:

— Скажу тебе честно, детка, эти банкноты были великолепной фальшивкой, сделанной моим другом Агадо, прекрасным фотографом…

Пайва, словно пантера, метнулась к нему. Ни одна женщина в гневе не может сравниться с рассвирепевшей куртизанкой: Пайва готова была задушить обманщика. Но мысль о суде присяжных охладила ее ярость. Она ограничилась словесной баталией, пустив в ход весь арсенал известной ей брани. Молодой человек, с которого слетела вся его влюбленность, удалился.

Граф де Вьель-Кастель замечает: «Когда Пайва поселилась в своем особняке, многие вполне приличные люди готовы были идти на любую низость, чтобы заслужить право бывать у нее».

И Леон Гамбетта в том числе…

Многим может показаться удивительным, что какая-то куртизанка, родившаяся в гетто, еще подростком попавшая в дом терпимости, притягивала таких людей, как Гамбетта.

Месье Андре Жермен объясняет этот факт в своем исследовании, посвященном любви и политике: «Таким женщинам, особенно выскочкам, вольготнее живется при республиканском режиме, чем при монархии. В этом случае им легче путать следы и, не давая никому проникнуть в тайны своего происхождения, вовсю пользоваться титулами, которыми их одарили мужья. Новые общественные деятели воспринимали эти титулы всерьез, путая настоящее благородство с аристократией от панели, случайность с генеалогией. В среде, где одних легко купить за деньги, а других — более наивных — поразить ворованным состоянием, украденным именем и притворными манерами, они чувствуют себя прекрасно. Они царят над теми, кто жаждет признания, ободрения, кто готов подчиниться…»

Для Пайвы, которой никак не удавалось покорить парижскую аристократию и высшую буржуазию, Гамбетта был желанной добычей. «От него, — пишет Андре Жермен, — вряд ли можно было ждать как глубоких познаний в генеалогии, так и соблюдения светских приличий. Он открыто ездил к ней обедать, для него она была графиней Генкель де Доннемарк. Искренне считая ее великосветской дамой, Гамбетта был столь же наивно доверчив, как и некоторые другие политические деятели, принимавшие за графинь и маркиз подстегиваемых амбициями авантюристок, ..».

В августе 1875 года Гамбетта впервые переступил порог роскошного особняка Пайвы. В то время о графине, этой знаменитой обольстительнице, которая свела с ума стольких мужчин при Второй империи, помнили немногие.

Что же произошло с той, которая позировала обнаженной Полю Бодри?

Об этом сообщает Марсель Буланже:

«Скажем прямо, без обиняков, что графиня стала отвратительна. Во-первых, она располнела. Во-вторых. она превратилась в блондинку. Правда, некоторые утверждают, что ее волосы приобрели рыжую окраску, а другие находят ее жгучей брюнеткой, скорее всего, вместо того, чтобы с достоинством носить седину, лишь молодившую ее, она пользовалась париками, которые старили ее лет на десять и к тому же придавали ей комический вид. Наконец, она злоупотребляла белилами, размалевывала лицо. Каждый, взглянув на нее, думал про себя: „Ну и баба яга!“ Добавьте к этому то, что она навьючивала на себя килограммы драгоценностей, и вы поймете, насколько карикатурно выглядела та, которую звали когда-то Пайвой».

Но наивного Гамбетту все это не смущало. Ему важно было лишь одно — он вхож к графине. Несмотря на грузность, он неутомимо сновал под расписными сводами, не пропускал ни одного зеркала, не полюбовавшись своим отражением, припадал к ручкам, пил «токай», поглощал суп из мидий со взбитыми сливками, пулярку, трюфели и прочие блюда, которые с поклоном подносили слуги в париках, курил сигары, разглагольствовал о псовой охоте, восхищался гербом Доннемарков и упивался тем, что приобщился к тому легкому стилю жизни, который был свойственен, по его мнению, европейским великосветским львам.

Вполне достойный досуг для республиканца.

Прощаясь с хозяевами, Гамбетта обещал быть частым гостем в их доме. Верный слову, он каждую пятницу, к огромному неудовольствию его друзей по политической борьбе, особенно Жюльетты Адам, которая не могла простить графу его поведения во время парада прусской армии в Париже, а также всех тех, кто считал и не без оснований, Генкеля немецким шпионом, отправлялся обедать в сверкающий золотом особняк на Елисейских полях.

На все упреки трибун отвечал:

— Война кончилась! К тому же это очаровательные люди, графиня очень умна… У нее весьма оригинальные политические взгляды.

«Простофиля», как называл Гамбетту Марсель Буланже, и не подозревал, что графиня вынашивает план весьма рискованного предприятия, в котором ему уготована главная роль.

Она хотела уговорить Гамбетту тайно отправиться к Бисмарку, который был обеспокоен тем, как легко Франция поднимается из руин, и вступить с ним в сговор.

Несколько месяцев Генкели обрабатывали своего постоянного гостя. Но тот колебался. Мадам Адам, подозревавшая об их кознях, старалась убедить Гамбетту, что любой шаг навстречу Германии глубоко возмутит французов, которые расценят его как предательство.

В 1877 году графине так и не удалось сдвинуть дело с мертвой точки.

Но в начале 1878 года у нее появился неожиданный союзник — Леони Леон. Именно она в конце концов заставила Гамбетту, инициатора «войны до конца», решиться на диалог с тем, кого во Франции называли Чудовищем.

О роли, которую сыграла в этом деле Леони Леон, достаточно красноречиво свидетельствует следующее письмо:

«23 февраля 1878 года.

Моя дорогая, конечно же, ты должна всегда открыто высказывать свое мнение обо всем, мне это очень нужно, ведь благодаря твоему мудрому контролю я могу лучше оценить собственные взгляды. Твой ум и твой строгий суд вошли в мою жизнь вместе с любовью к тебе, и день ото дня я все больше ценю эту часть наших отношений. Многими самыми смелыми и самыми удачными поступками я обязан тебе, твоему разуму и интуиции. Все происходящее доказывает, что ты умеешь видеть на несколько шагов вперед и что мне не стоит искать иных путей для восстановления и возрождения нашей несчастной и великой страны, кроме тех, которые мы обсуждали с тобой… Не забудь, что в понедельник я весь день свободен. Подари этот день мне! Я буду у тебя утром, назови только удобный для тебя час. Моя любимая, жду встречи с тобой, целую твои ручки, твой навсегда…»

Через несколько дней Леони, видя, что Гамбетта в нерешительности, послала ему записку, в которой настаивала на необходимости союза с Германией. Депутат тут же настрочил ей ответ:

«2 марта 1878 года. Любимая, поверь, что я обязательно сохраню твой изысканный меморандум, пожалуй, это самое лучшее из всего, тобой написанного. Этот опус произвел на меня шоковое впечатление».

И несколькими строчками ниже:

«Я не знаю, на что решиться. Завтра ты сама убедишься в том, насколько я запутался».

Леони пригласила Гамбетту к себе, и они долго о чем-то шептались. На следующий день она еще раз изложила свои доводы в ласковом увещевательном письме.

На сей раз Гамбетта сдался. Он писал ей в ответ:

«II марта 1878 года.

Любимая, тебе удалось убедить меня. Итак, приняв должные меры предосторожности, мы отправимся в путь.

Целую тебя крепко…»

Граф и графиня Генкель потирали руки: Гамбетта согласился поехать в Германию к Бисмарку.

Какую игру вела Леони Леон?

Многие историки, озадаченные ее странным поведением, задавались этим вопросом.

Некоторые из них, как Леон Доде, который основывался на суждениях людей из окружения Гамбетты, как Франки Лаур, лично знавший Леони, как маркиз де Ру, тщательно изучивший множество источников, прежде чем написать историю Третьей республики, находили поистине ошеломляющее объяснение такой позиции Леон. По их мнению, она была агентом Бисмарка.

Нужно признать, что это обвинение, выдвинутое против Леони, кажется настолько невероятным, что возникает искушение сразу же отбросить его, не вникая в детали. Тем не менее, многое в биографии Леони Леон окутано тайной. О ней ходили самые разные слухи.

Ее обвиняли в том, что она не только была возлюбленной полицейского Гирвуа, но и сама оказывала услуги полиции, и что ей было поручено шпионить за Гамбеттой. Те, кто придерживался такой гипотезы, именно этим фактом объясняли упорство, с которым она добивалась расположения Гамбетты. И только потом, как в каком-нибудь душещипательном романе, Леони влюбилась в того, за кем шпионила по заданию полиции.

По этому поводу П.-Б. Гези, кузен Гамбетты и его биограф, пишет: «Было ли ей поручено следить за ним, завоевать его доверие и доставлять сведения о его планах в политике? Возможно… Шпионка, попавшая в ловушку, не сумевшая противостоять соблазну, стала влюбленной рабыней человека, которого, вероятно, должна была обольстить и потом предать».

Вряд ли мы когда-нибудь сможем однозначно ответить на вопрос, состояла ли Леони Леон на службе у полиции. Но уже одно то, что такой историк, как П.-Б. Гези упоминает об этой гипотезе, бросает на Леони определенную тень. И вполне можно понять тех авторов, которые, ознакомившись с письмами Леони, относящимися к началу 1878 года, стали подозревать любовницу Гамбетты в том, что она получала жалованье от Бисмарка.

Леон Доде пишет: «Она занималась политическим шпионажем и была замечена Генкелем. Авантюристка до мозга костей, она встала на пути Гамбетты, который открылся ей с самой лучшей стороны — он был доверчив, щедр, энергичен и быстро сумел покорить ее. Поначалу она была равнодушна к нему, но постепенно привыкла к его порывистости, начала разделять его помыслы, его надежды, его амбиции». Далее он уточняет:

«Она была приставлена к нему с самыми коварными целями и старательно выполняла порученное ей задание (состоявшее в том, чтобы поцелуями склонить его к союзничеству с Германией), но вместе с тем Леони способствовала его возвышению. Это ей удавалось настолько хорошо, что иногда Пайва, хитрая, опытная шпионка, завидовала ей. Пайву и ее мужа удивлял союз прекрасной Леони с этим диктатором, союз, казавшийся таким прочным со стороны, но на самом деле хрупкий, висевший на волоске — сорокалетний Ромео и Джульетта, которая послушна тайным приказам, исходящим с Вильгельмштрассе, и которая существует на деньги Генкеля».

Таким образом, если верить Леону Доде и некоторым другим авторам, Леони Леон ловко обработала Гамбетту и сумела затушить в нем реваншистские настроения. Не исключено, что, повинуясь приказам Берлина и инструкциям Айвы, Леони искренне считала, что она не только не предает своего возлюбленного, но, наоборот, помогает ему стать созидателем новой эпохи, эры мира, и занять наравне с Бисмарком пост арбитра в европейской политике.

«Ей было хорошо известно, — пишет Поль Марин, — что поездка в Германию к канцлеру повредит Гамбетте в глазах патриотов, которые считали его главой реваншистов. Она понимала, что его политической карьере грозил в этом случае крах. Она была дочерью офицера и не могла не знать, что страна стыдилась своего поражения в войне, и что еще не зажили раны после ампутации Эльзаса и Лотарингии. Но она искренне верила, что союз Германии и Франции поможет этим странам господствовать над миром. Для этого необходимо было, чтобы французы забыли о своей обиде и оставили мысль о мести ради долгого и прочного мира. Она была убеждена, что Бисмарк и Гамбетта сумеют заложить основы будущих Соединенных Штатов Европы. Тогда имя ее возлюбленного навсегда осталось бы в памяти людей.

Леони Леон верила Бисмарку. Ей казалось, что она действует во имя человечества. Поэтому она передавала Ганкелю списки тех, кто посещал Гамбетту, и пыталась вывести его из-под влияния воинствующих патриотов, таких, как мадам Адам или Поль Деру лед».

Она проводила политику Бисмарка, которому нужен был франко-русско-немецкий союз для того, чтобы запугать Англию. Этот союз, делавший невозможной войну между Францией и Германией, естественно, предполагал полный отказ от Эльзаса и Лотарингии. Именно с этим была связана нерешительность Гамбетты, который снискал популярность благодаря своей ярко-реваншистской позиции. Мог ли он стать сторонником франко-германского сближения, после того как поклялся перед народом сделать все, чтобы отвоевать эти провинции?

«Леони, — сообщает Поль Марион, — старалась представить все в лучшем свете. Для такого великодушного и доброго человека, каким был Гамбетта, перспектива прочного мира казалась особенно заманчивой. И к этому доводу Леони прибегала постоянно».

А вот что пишет Жозеф Флери:

«Мадемуазель Леон не была заражена крайними формами патриотизма, ненавидела войну и мечтала о союзе Франции и Германии, поэтому из нее пытаются сделать агента Бисмарка и шпионку. Это гнусная клевета, ложное обвинение, возведенное ненавистью реваншистов, не умеющих широко мыслить, этих недальновидных идиотов, готовых до второго пришествия вынашивать планы мести за все поражения, которые потерпела Франция.

На самом деле мадемуазель Леон была проницательной, умной женщиной. Теперь мысль о пакте между Францией и Германией никого не удивляет. В 1878 году эта мысль казалась кощунственной, но она свидетельствовала о безупречной политической интуиции. Если бы Гамбетта послушался своей возлюбленной (и если бы французы поддержали его), возможно, не было бы войны 1914 года».

По мнению этого историка, Леони Леон была тонким политиком, решившимся вопреки общественному мнению проповедовать идею Соединенных Штатов Европы, этаким Талейраном в юбке, смотревшим на восемьдесят лет вперед. Однако один факт мешает поверить в полное бескорыстие этой женщины.

Дело вот в чем: Альфонс Леон, сын Леони от Гирвуа, незадолго до смерти, которая унесла его в возрасте двадцати шести лет, некоторое время работал на одном из заводов Бедарио.

Этот завод был построен на деньги графа Генкеля де Доннемарка.

Так кто же была на самом деле Леони Леон?

Просвещенная нимфоманка, в приливе любви к человечеству захотевшая мира между Францией и Германией? Политиканша, стоящая наравне с выдающимися дипломатами, известными истории? Агент Бисмарка, воспользовавшийся чувственной натурой горластого депутата, который во всем подражал Мирабо?

Агенты тайных служб не имеют привычки поставлять для истории документы и бумаги, поэтому трудно ответить на этот вопрос однозначно. И ничто не может помешать некоторым историкам продолжать утверждать, что Леони, предаваясь любовным играм на широкой постели в обществе Гамбетты, работала на короля Пруссии…

Леони Леон навсегда останется загадкой и, как пишет месье Флоран Томази в свойственной ему эксцентричной манере, «мы никогда не узнаем, вздымалась ли ее грудь по-французски или же она была всего лишь немецким аванпостом на улице Бонапарта».

Как бы там ни было, ей удалось убедить своего любовника в необходимости встретиться с Бисмарком, и граф Генкель отправился в Берлин, чтобы информировать канцлера о благоприятном решении французского депутата.

Вернувшись из Германии, граф пожелал встретиться с Гамбеттой. 6 апреля он послал за ним, но его гонец воротился ни с чем. Гамбетта уехал в Ниццу, где 29 марта умерла мадам Женни Массаби, его «дорогая Тата».

— Похороны состоялись пять дней назад, — сказал Генкель. — Он вот-вот появится в Париже. Подождем. Он не знал, что Гамбетта решил совершить небольшое путешествие по Италии с Леони, чтобы прийти в себя после постигшего его горя. 12 апреля Генкель, не имевший никаких сведений о Гамбетте, забеспокоился и послал Бисмарку телеграмму, прибегнув к незамысловатому, но поэтическому шифру:

«Канцлеру Бисмарку. Берлин.

Ранних овощей найти не удалось, несмотря на все усилия. Ждите посылки не раньше, чем через неделю. Подробности вечером. Генкель».

Гамбетта вернулся в Париж только 22 апреля. Он сразу же сообщил Генкелю, что намерен 29-го отправиться в Германию. В особняке Пайвы были обговорены все детали путешествия, и Гамбетта в тот же день написал Леони, которая уехала в провинцию, чтобы навестить одного священника, умоляя ее как можно скорее прибыть в Париж:

«Любимая, я получил твое послание, и на расстоянии почувствовал ту радость, которая переполняет тебя и твоего друга.

Я сейчас занят весьма важным делом. Приезжай, малышка, сейчас не время мешкать.

Я был там и дал окончательное согласие. Чудовище вернулось, чтобы повидаться со мной, и я нуждаюсь в твоем совете. Будь в Париже не позже четверга.

Это все, что я могу тебе сообщить. У меня нет никакого желания ни делать выжимку из происходящих событий, ни особенно рассусоливать. Целую тебя. Я очень нуждаюсь в твоей поддержке, в твоей удивительной мудрости. Твой Леон».

Итак, Пайва, Генкель и Леони добились своего. Встреча, которой так опасались реваншисты, должна была состояться. Бисмарк узнал о победе из телеграммы.

Но на другой день Генкель получил следующее письмо:

«Месье де Генкелю.

Человек предлагает, а парламент располагает. Вчера я согласился на ваше предложение, но при этом совсем не подумал о том, что наши планы очень просто разрушить.

Вопросы, относящиеся к ведомству военного министерства, оказались одними из самых животрепещущих. Меня предупредили, что готовится большая схватка между военным министерством и Палатой депутатов.

В такое время я не могу оставить парламент и тем более подлить масла в огонь.

Поэтому в ближайшее время мне придется быть в Париже. Возможно, сессия не затянется надолго, и сразу же после ее окончания мы вернемся к плану, о реализации которого вы так хлопотали. Остаюсь по-прежнему признательным вам и надеюсь, что после разделения Палат вы позволите вновь прибегнуть к вашей помощи.

Примите мои глубокие сожаления и заверения в самых лучших чувствах.

Л. Гамбетта».

Предстоящие дебаты в парламенте были лишь предлогом, ведь Гамбетта с самого возвращения в Париж знал о том, что они должны состояться в ближайшее время.

Что же произошло?

Все очень просто: в дело вмешалась женщина.

24-го вечером депутат был приглашен к мадам Адам, которая, как сообщает Эмиль Пиллиа, «уже на протяжении нескольких месяцев с раздражением замечала, что роль серого кардинала ускользала от нее и что Гамбетта все больше попадал под влияние Леони Леон. Ее живой патриотизм оскорбляла новая политика, ответственность за которую она возлагала на свою соперницу».

После обеда мадам Адам весело сказала Гамбетте:

— Дорогой друг, вы знаете, что я немного умею ворожить. Давайте, я погадаю вам на картах.

Ничего не подозревающий Гамбетта покорно пошел за ней. Видя, что мадам Адам смутилась, глядя на разложенные на столике карты, он забеспокоился.

— Вам что-то не нравится?

— Да. Эта четверка пик означает опасность. Пятерка пик — бесчестье. Король пик — это дьявол. Вам грозит опасность покрыть свое имя позором, связавшись с самим дьяволом…

Гамбетта повесил нос. Тогда мадам Адам, указав на даму пик, добавила:

— Карты говорят, что вам следует опасаться советов женщин. Они могут столкнуть вас в пропасть или тянуть к сомнительным вершинам. Будьте для них любовником, другом, но советуйтесь лишь с мужчинами.

Депутат вернулся домой в крайне подавленном настроении и сразу же написал письмо Генкелю, которое мы привели выше.

Так рухнули планы Пайвы и Леони из-за вмешательства третьей женщины.

Патриоты поздравили мадам Адам с победой, восхищались ее предприимчивостью и умением предсказывать будущее.

— Действительно, — смеялись они, — карты могут все, даже делать политику…

Через несколько недель они смогли убедиться в том, что карты и вправду всесильны. Одна дама, игравшая не последнюю роль в молодой Третьей республике, использовала их для своих целей…

Эта дама, назовем ее мадам Ж., была любовницей одного депутата из Парижа. Она устраивала у себя вечера, на которых затевались обычно довольно рискованные игры. Вот как все происходило:

«Хозяйка дома угощала изысканными блюдами, в которые входили ингредиенты, пробуждающие чувственность. Нам подавали спаржу, сельдерей, говяжьи мозговые косточки, перец, дичь с пряностями, сморчки, артишоки в винном соусе, трюфели, чеснок, раков и многие другие яства, действующие возбуждающе.

Я подозреваю, что, кроме того, наша хозяйка подмешивала в напитки немного какого-то порошка, против которого не могли устоять даже самые целомудренные души.

После обеда мадам Ж. приглашала присутствующих в гостиную, в центре которой, под люстрой, стоял огромный стол, покрытый зеленым ковром.

— Садитесь, — говорила она, — мы будем играть в карты.

Гости, не знавшие о том, что их чувства были особым образом подогреты, не понимали, что с ними происходит. Женщины бросали на мужчин более чем нескромные взгляды, тогда как те, в свою очередь, пожирали их глазами, силясь не выдать распиравшего их возбуждения.

Те, кто пришел в этот дом впервые, и не подозревали, какое развлечение их ждет. Когда все рассаживались, мадам Ж., взгляд которой становился томным, открывала коробочку из красного дерева и извлекала оттуда карты.

— Мы будем играть во «влюбленного пеликана». Это шведская игра. Вам, должно быть, известно, что в этой стране очень холодный климат. И поэтому ее обитатели изыскивают способы согреться.

И она нервно засмеялась.

— Это немного напоминает игру «в свадьбы», но, уверяю вас, гораздо более увлекательно. У меня две колоды карт — розовая и голубая. Розовую я раздаю дамам. Нас тринадцать, следовательно, каждая получит по четыре карты. Голубую я кладу на стол. А это кости, они предназначаются кавалерам. Они по очереди будут бросать их на этот поднос. Те, кто сумеет с трех раз собрать определенную последовательность фигур, получат право взять одну карту из голубой колоды. После этого игрок громко назовет выпавшую ему карту. Дама, у которой точно такая же карта на руках, должна встать и сказать:

— Жду ваших приказаний!

Когда мадам Ж., объясняя правила игры, доходила до этого места, дамы заливались румянцем, вскрикивали и томно вздыхали.

Чтобы убедить принять участие в игре тех, кто еще колебался, мадам Ж. добавляла:

— Мы живем в лицемерном мире. Эта игра позволит вам хотя бы несколько часов прожить в полной гармонии с собой. Я уверена, что многие из вас уже почувствовали влечение друг к другу. Правила игры и случай соединят вас. Все мы хороши собой, и вряд ли кто-нибудь останется недоволен. Кроме того, — и она улыбалась, — напоминаю, что у каждой дамы будет по четыре карты…

В то время как мадам Ж. раздавала карты, гости, оживленные и взволнованные, искоса разглядывали друг друга.

Наконец игра начиналась. Как только кому-то из кавалеров удавалось удачно бросить кости, дамы начинали нервно ерзать в креслах. Я вытащил трефового валета. И тут же очаровательная блондинка, шейкой которой я любовался во время обеда, вскочила и, вытаращив глаза, прокричала:

— Жду ваших приказаний!

Она обогнула стол, подошла ко мне, взяла меня за руку и потянула за собой.

Пока она демонстрировала мне свой бурный темперамент, игра продолжалась.

— Семерка червей! — выкрикнул один из игроков.

— Поднялась хозяйка дома:

— Жду ваших приказаний, капитан!

Через десять минут капитан уже шел на приступ.

— Игра продолжалась пять часов, и мне удалось еще трижды столь же удачно вытянуть карту, как и в первый раз».

Увы! Сеансы игры во «влюбленного пеликана» закончились весьма комичным эпизодом.

Как-то вечером произошло курьезное недоразумение. Депутат, любовник хозяйки дома, провозгласил:

— Туз треф!

Один из мужчин поднялся и сказал:

— Жду ваших приказаний!

Это был адвокат из Версаля, одетый довольно своеобразно.

— Произошла, должно быть, ошибка… — пролепетал депутат.

— Отнюдь! Посмотрите сами!

И адвокат показал свою карту.

— Вы смошенничали!

— Насколько я понимаю, важно лишь то, что я располагаю этой картой, а как она ко мне попала, не имеет значения. Таковы правила игры!

Депутат пожал плечами:

— О том, чтобы играть дальше, не может быть и речи, месье!

— Почему? — удивился адвокат. — Вы не жалуете жителей Сенэ-Уаз?

Все рассмеялись. Хозяйка дома, которой было неприятно, что ее возлюбленный попал в такое дурацкое положение, решила вмешаться:

— Это жульничество!

— Нет, нет, — раздались голоса тех, кого приводила в восторг мысль о том, что они увидят, как Власть уступит Закону.

Гости разделились на два лагеря. Поднялся шум, и депутат дал пощечину адвокату. Но этим дело не кончилось. Любовника хозяйки поймали и вывели на середину гостиной. В эту минуту в руках мадам Ж. блеснул пистолет. Она выстрелила в адвоката и ранила его в правую ногу.

Все закричали, полуодетые дамы бросились к лестнице с воплями: «На помощь!» — перепуганные соседи вызвали полицию, и на следующий день весь Париж был в курсе того, какую карточную игру предпочитают мадам Ж. и ее любовник.

Нужно ли говорить, что скандал был поспешно замят?

Другое приключение эротико-политического плана, произошедшее вскоре после этого скандала, продемонстрировало французам, что Республика не такой уж суровый режим, как его расписывали, и что он имеет все шансы прижиться в этой стране.

Многие члены нового правительства, несмотря на свой важный вид, черные плащи и цилиндры, больше думали о различных приятных пустяках, чем о будущем демократии. Но, к большому огорчению тех, кто составлял сливки общества, им не хватало раскованности. Они стыдливо старались наслаждаться жизнью украдкой, дрожали, всего пугались и не умели любить без оглядки, в открытую. Они рядили страсть в гнусные грязные лохмотья. Никто из них не мог достичь той свободы, которую позволяют себе поистине великие люди. Их предшественники были повесами. На смену легкомысленному распутству пришла примитивная похоть.

«В жилеты с массивными цепочками от часов, — пишет Варен, — рядились те, кто в глубине души оставался глубоко буржуазным, и, что хуже всего, они были скучны и унылы…»

Из-за этого один министр попал в довольно щекотливое положение.

Месье Ф. был завсегдатаем особых публичных домов, которые устраивали представления для тех, кто не мог похвастаться особой прытью. Таких домов было в Париже очень много, как свидетельствует Ф. Карлие, который был главой полиции нравов при Префектуре в конце XIX века.

«В одних заведениях, — пишет он, — на такие спектакли нужно было покупать билеты, как это делается в театре. Посередине просторной гостиной, стены и потолок которой украшали огромные зеркала, расстилали черный ковер, на котором обнаженные женщины предавались самым гнусным и откровенным любовным играм.

Другие устраивали подобные же спектакли, но таким образом, что сами «актеры» не догадывались о своем участии в них. Так, мужчина, оставшийся наедине с женщиной, которую он выбрал, занимающийся с ней любовью в роскошной, ярко освещенной комнате, мог и не подозревать, что в соседнем помещении собрались люди обоих полов и, удобно устроившись в креслах, наблюдают за ним через отверстия в стене с вделанными в них увеличительными стеклами.

В пяти или шести домах терпимости устраивались настоящие оргии с участием содержанок и светских дам. Все эти Мессалины приезжали поздним вечером, инкогнито, гонимые чувственностью, которую можно было удовлетворить только в подобных местах. Одни отдавались любому посетителю, на один-два часа превращаясь в профессиональных проституток, другие, которым необходимо было соперничество, затевали групповые игрища.

Все эти забавы были запрещены правилами, поэтому их всячески старались скрыть. Немалые деньги, которые платили любители острых ощущений, заставляли содержательниц публичных домов забывать о наказании, грозившем им в том случае, если о подобных проказах стало бы известно полиции.

Скандальные истории происходили довольно часто. Некий богатый коммерсант регулярно приходил в один из таких домов, чтобы, оставаясь незамеченным, наблюдать за любовными оргиями. Однажды, узнав в участнике такой содомии своего зятя, он потерял сознание. Его отвезли домой, и на другой день он умер, так и не придя в себя от апоплексического удара.

Один высокопоставленный чиновник из иностранного дипломатического корпуса скомпрометировал себя участием в спектакле, который был устроен тайком от него, где он на глазах у многочисленной публики, прятавшейся в соседней комнате, играл главную роль.

Инкогнито многих светских дам было раскрыто, и их имена становились достоянием гласности.

Одна дама была узнана собственным мужем, который явился в дом терпимости отнюдь не для того, чтобы искать там свою супругу…»

Приключение, произошедшее с месье Ф., было еще более забавным.

Как-то вечером он находился в публичном доме на улице де Курсель и созерцал через отверстие в стене темпераментную пару. «Вдруг, — пишет Жюль Варен, — зрелище приняло восточный колорит. Проститутка, ознакомившаяся с учением индусов, увлекла своего клиента на ковер, чтобы посвятить его в таинство „раскрытия лотоса“.

Заинтригованный министр приник к отверстию. Он даже встал на цыпочки, чтобы лучше видеть все подробности. Но все его старания были напрасны. Парочка находилась слишком близко к стене, и, как он ни выгибал шею, она не попадала в поле его зрения. Тогда он ощупью — так как в небольшой комнатке, где он находился, было совершенно темно — нашел стул, залез на него и припал к окошку, покрытому особой амальгамой, позволявшей, оставаясь невидимым, наблюдать за всем, что происходило в соседнем помещении. На этот раз он добился своего. То, что он увидел, повергло его в глубокое изумление. Он и не предполагал, что можно исполнять подобные акробатические трюки. Желая рассмотреть все подробности, он спустился на пол, пододвинул к стене стол, взгромоздил на него стул и забрался на эту шаткую конструкцию. Подстегиваемый любопытством, он прилип к стеклу. Увы! Резкое движение привело к самым печальным последствиям. Неожиданно министр, потеряв равновесие, пробил головой окошко. Любители «раскрывшегося лотоса» были несказанно изумлены, когда рядом с ними приземлился господин с очень знакомым лицом.

— Да это же месье Ф.! — воскликнул клиент. — Как вы здесь оказались?

Министр поднялся, пригладил бороду и, направляясь к дверям, промямлил:

— Извините, пожалуйста, я попал сюда совершенно случайно! Клиент, не смущаясь своим первобытным костюмом, возвысил голос:

— Вы омерзительны, месье! Завтра о вашем недостойном поведении узнает вся Франция!

И действительно, на другой день, благодаря прыти оппозиционных газет, вся Франция узнала о том, что месье Ф, министр и реваншист, пристально вглядывался не только в голубую линию Вогезов…