Вода стала горячей, почти нестерпимо горячей. Габриела стояла под обжигающими струями, мокрая одежда облепила ее. Словно загипнотизированная, не смея перевести дыхание, она смотрела сквозь занавеску на Лоренса. С его стороны клеенка, вероятно, не была столь же прозрачна, и он пока не замечал Габриелу. Занавеска искажала его и без того устрашающую фигуру, придавая ему еще большее сходство с быком. Он был высок, широк в плечах — просто груда мускулов, а не человек. Габриела не питала ни малейших иллюзий: чтобы скрыть свое участие в похищении Лейси, Лоренс непременно убьет ее. А если она попробует припугнуть его, то убьет и ее, и девочку. У всех лоренсов в этом мире тяжелые кулаки, и бьют они жестоко, очень жестоко.

Он начал расстегивать куртку.

Вся дрожа, Габриела заставляла свой оцепеневший разум работать. Когда Лоренс станет снимать брюки, она выпрыгнет, оттолкнет его и выскочит за дверь. Это единственная возможность выбраться отсюда живой и спасти Лейси.

Теперь Лоренс расстегивал ремень, казавшийся сквозь занавеску зловещей черной змеей. Прекрасное оружие. Схватив его за один конец, Лоренс уже приготовился выдернуть ремень из петель, как вдруг застыл, словно прислушиваясь к чему-то. Габриела вся обратилась в слух, но страх помутил ее чувства, она слышала лишь тяжелое биение своего сердца и неровный плеск воды.

— Проклятье! — пробормотал Лоренс и вышел из ванной.

Что происходит? Боязливо высунув голову за занавеску, Габриела услышала настойчивый звонок в дверь.

Гордон! Представив себе, как он ломится в дверь, она с трудом вылезла из ванны. Колени ее еще тряслись от страха. Она прокралась вдоль стены ко входу в переднюю комнату. На ковер с нее стекали струи воды, в туфлях хлюпало. Габриела осторожно сняла их.

Впереди, перед входной дверью, спиной к ней стоял полуголый Лоренс. Стоило ему хоть чуть-чуть повернуться — и он непременно заметил бы ее. За дверью слышался голос Гордона, на мгновение его лицо мелькнуло за плечом Лоренса. Габриеле показалось, что она в жизни не видела и не слышала ничего лучшего.

Проскользнув за спиной Лоренса, она метнулась через кухню к двери, ведущей в гараж.

Снаружи гаражных ворот ее уже поджидал Киллер. Ощерившись, он рванулся к ней с глухим рыком. Клацнули зубы. Испуганная до полусмерти, Габриела инстинктивно захлопнула чуть приоткрытую дверь перед его носом. Пес в ошеломлении попятился, но тут же принялся яростно, с клекотом лаять, пытаясь втиснуть морду в щель ворот.

Габриела шикнула на него из-за двери, но он и ухом не повел. И тут от переднего крыльца донесся хриплый рев его хозяина:

— Поди сюда, ты, проклятущая псина!

Киллер резко развернулся и понесся к переднему крыльцу прямиком через кусты, траву и лужи.

Габриела торопливо выскочила за дверь, снова влезла в туфли и побежала к боковой изгороди. Обдирая свои лучшие лодочки, она влезла на ограду и спрыгнула по другую ее сторону на территорию соседнего домика. Ноги ее по щиколотку погрузились в мягкую грязь.

— Тсс!

Откинув за спину налипшие на глаза мокрые волосы, Габриела повернулась на звук. В одном из окон домика стояла Хильда, облаченная в бледно-розовую фланелевую рубашку и замысловатый пурпурный тюрбан. Окно было приоткрыто.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она.

— Это я, Габриела.

— Я уже и сама догадалась, детка. Ты как раз помяла мои ирисы.

— Ох, простите! — Габриела подошла поближе к окну. — Лоренс вернулся совсем не вовремя.

На лице Хильды любопытство сменилось озабоченностью, вокруг глаз залегли глубокие морщинки.

— Наверное, тебе лучше зайти.

— Не могу. — Габриела опасливо посмотрела через плечо. Перед крыльцом все еще гавкал Киллер, но Лоренса видно не было. — Гордон будет тревожиться обо мне.

— Ну как знаешь, только поскорей обсушись, слышишь? Так ведь недолго и воспаление легких схватить, особенно в этакую ненастную ночь.

— Непременно.

Воспаление легких? Может, подумала Габриела, у Лейси как раз воспаление легких?

Хильда закрыла окно и отошла в глубь комнаты. Габриела отыскала калитку и вышла на улицу. Скрываясь в густой тени деревьев, она незаметно перебралась на другую сторону мостовой и подбежала к машине.

Чуть не рыдая от облегчения, она рухнула на сиденье, захлопнула за собой дверцу и, закрыв глаза, стала делать дыхательные упражнения, чтобы снять напряжение. Доктор Хоффман научила ее им много лет назад. Через несколько минут сердце ее перешло с бешеной скачки на легкий галоп.

— Смотрите не простудитесь, — раздался вдруг голос с заднего сиденья. — С вас ливмя льет.

Сдавленно ахнув, она развернулась. Разметавшиеся от резкого движения пряди мокрых волос облепили ее лицо.

— Черт подери, Гордон! Как вы меня напугали!

— Простите. — Нахмурившись, он внимательно осмотрел ее, а потом протянул накрахмаленный белый носовой платок. — Как вы умудрились так промокнуть?

Платок пах его одеколоном. У Габриелы сжалось горло. Она принялась тщательно вытирать лицо.

— Лоренс включил душ. Услышав, как он входит в дом, я решила, что ванна — единственное место, где я буду в безопасности. Но ошиблась.

Гордон хихикнул.

— Вовсе не смешно, — обиделась Габриела.

— Конечно-конечно.

— Да, не смешно, — повторила она. — Он бы наверняка…

— Но не успел же, — рассудительно заметил Гордон. — Ладно, Габи, не тратьте время на пустые мысли о том, что могло бы произойти.

— Дайте мне хоть минутку, а? — Сочувствия в этом типе не больше, чем в бревне. — Я насквозь промокла, замерзла, и нога страшно болит.

Подавшись вперед, он перегнулся через спинку ее сиденья.

— Вы напуганы.

Она ответила вызывающим взглядом.

— Ну да, напугана, конечно, он меня напугал. Я не такая уж глупая, Гордон, и отлично знаю, что бы Лоренс сделал со мной, если бы поймал в своем доме.

Гордон отвел волосы с ее лица.

— Но он же вас не поймал. Теперь все в порядке, успокойтесь.

Он вылез из машины и пересел на переднее сиденье.

— Поехали.

— Поехали? — Прижав платок к лицу, она блаженно вдыхала его чарующий аромат. Она не могла взять в толк, отчего это запах одеколона Гордона так ее успокаивает, а сам он просто бесит. — Но куда?

— Куда-нибудь, — нетерпеливо ответил он и ткнул пальцем в сторону дома мистера Грязные Сапоги. — А то на балконе снова зажегся свет. Занавески там просто ходуном ходили.

— И миссис Грязные Сапоги опять на страже, — прошептала Габриела, втайне надеясь, что он ее поцелует. Не дождавшись, она даже нахмурилась от разочарования. — Я отвезу вас к вашей машине. На кухне я видела упаковку с двенадцатью банками пива, так что на ночь Лоренсу хватит, вряд ли он до рассвета еще что-нибудь предпримет.

— Согласен.

Вскоре она остановила машину рядом с черным «порше». Открывая дверцу, Гордон напоследок обернулся к Габриеле:

— Встречаемся здесь в шесть утра.

— В шесть? Но это же так рано! — Она надеялась, что успеет чуть-чуть поработать в одиночку, а тут вон как получается. — Это же суббота, утром все спят, — старалась она переубедить его. — А сейчас уже за полночь.

— Кстати, что вы нашли в доме?

Можно было, конечно, помучить его и ничего не сказать, но все равно у него наверняка есть ее телефон, да и вообще лучше быть откровенной с ним. Даже если он и солгал относительно причины, из-за которой взялся за это дело, он все-таки хочет помочь и не желает ей вреда. Он доказал это, когда помогал ей спастись из дома Лоренса. Ему можно доверять… отчасти.

Во взгляде Гордона явно читалось, что он-то как раз не сомневается в том, что она солжет. Но Габриела не собиралась лгать.

— Велосипед девочки и чей-то телефонный номер. Не знаю, важен ли нам этот номер, зато на велосипеде было написано ее имя.

— И как же ее зовут?

— Лейси, — выговорила Габриела через спазм в горле. На нее снова нахлынул ужас, который она испытала, коснувшись велосипеда. — Ее зовут Лейси.

Взгляд Гордона смягчился. Вытащив из кармана бумажник, он протянул ей визитную карточку.

— Позвоните мне утром, когда будете готовы.

— Мы же договорились встретиться в шесть.

— Я передумал. — Его взгляд скользнул по ее лицу, задержался на губах. — Вам нужно отдохнуть. Вы чертовски скверно выглядите.

— Зато вы сама неотразимость, Гордон Сазерленд, — огрызнулась Габриела, подумав, правда, что если ее внешность отражает ее чувства, то она и впрямь должна выглядеть на редкость скверно.

— Знаете, — ответил он задумчиво, — неотразимость подразумевает классический набор качеств — «высокий», «красивый», «уверенный», «симпатичный». Но, честно говоря, все это и гроша ломаного не стоит.

Это замечание слегка повысило Гордона в глазах Габриелы. Значит, он сознавал свои внешние достоинства, но понимал, что этого мало. Ведь главное — какой ты внутри, а не снаружи.

— Гордон, — она уставилась на спидометр, — у Лейси мало времени.

Не удержавшись, она все-таки подняла взгляд — проверить, как он отнесся к ее словам.

Он стоял, сжав зубы и полуприкрыв глаза, словно стараясь скрыть от нее свои мысли.

— Да, она ведь больна, — наконец произнес он неожиданно мягко. — Вы же говорили.

Он все еще не верил ей; казалось бы, какое ей до этого дело? И все равно больно. Устав от постоянных поединков, она вздохнула.

— До встречи.

Гордон протянул было ей руку, но тотчас же отдернул. Он хотел что-то сказать, уже открыл рот, но, мгновенно передумав, сухо кивнул ей на прощание и зашагал прочь. Он снова оттолкнул ее…

Повинуясь неодолимому порыву, Габриела выскочила из машины и захлопнула дверь. Преградив Гордону путь, она бесстрашно встретила его негодующе-изумленный взгляд.

— Это невыносимо! Ну почему вы мне не верите?

— Потому что не могу. Потому… — Он замолчал.

— Ну же, давайте, выкладывайте все начистоту, что вам мешает? Может, тогда мы наконец сумеем найти общий язык.

— Не сумеем. — В голосе его звучало сожаление. — Я не хочу говорить об этом, Габи.

— Зато я хочу! — Она стиснула кулаки. — Вы вовсю пускаете в ход ваше хваленое обаяние и выведываете все секреты, а своими делиться не хотите. Так нечестно, Гордон! — На глаза ей навернулись слезы: он оказался таким же, как все. — Чего вы так боитесь?

— Хватит об этом, — отрезал он. — Вы сами не знаете чего просите.

— Тогда объясните мне. Я не полная идиотка, Гордон. Я знаю, что вы меня ненавидите. Но не знаю почему!

Резко мотнув головой, он зашагал к машине.

— Нет! — Бросившись за ним, Габриела ухватила его за рукав. — На этот раз — нет, Гордон Сазерленд! Вам не удастся уйти отсюда, пока вы не расскажете мне в чем дело.

Он застыл на месте. Мускулы на его руке были тверже стали. Габриела прислонилась головой к его плечу.

— Пожалуйста, Гордон. Скажите мне.

Сощурившись, он посмотрел на нее.

— Да вы плачете!

Казалось, он удивлен тем, что она вообще способна плакать.

— И не думаю.

По щеке Габриелы, словно уличая ее во лжи, скатилась слезинка. Гордон провел пальцем по мокрой дорожке.

— Ну да, вижу.

Она заглянула ему в глаза.

— Скажите мне.

Между бровями у Гордона появилась морщинка. Он был явно озабочен.

— Лучше не надо. — В его голосе снова звучала прежняя печаль. — Об этом лучше не говорить.

— Что я вам сделала? Ну хоть это-то скажите! — выкрикнула она в отчаянии.

До боли сжав руку девушки, Гордон не сводил глаз с ее лица. Во взгляде его боль перемешивалась с яростью.

— Вы заставили меня беспокоиться! Я чуть не умер от страха за вас! Вот что вы сделали, Габриела! Вот что вы сделали!

Владевшая ею ярость мгновенно испарилась. Она видела, чувствовала, как сильно он страдает. Голос ее смягчился.

— Значит, вы на меня злитесь только поэтому?

— Да! — Казалось, Гордон вырвал из себя это слово с кровью. Неожиданно он резко отпустил ее, точнее, чуть не отшвырнул в сторону. Габриела едва удержалась на ногах.

Лицо его казалось бледной маской отчаяния.

— Поезжайте домой, Габи. Прошу вас.

Испуганная накалом его эмоций, боясь лишиться помощи, необходимой ей, чтобы спасти Лейси, Габриела опрометью бросилась к машине. Не смея еще раз взглянуть на Гордона, она нажала на акселератор, и машина стрелой понеслась по улице.

Лишь переехав Большой хьюстонский мост, Габриела перестала дрожать. Но, когда она добралась до дому, ее снова начало трясти — уже не столько от страха, сколько от гнева. Она злилась на Гордона, но еще больше — на себя. Что толку от партнера, который ей не верит? Даже не хочет говорить с ней! Не стоило тратить время зря: нянчиться с ним, пытаться заглянуть ему в душу — и все только затем, чтобы обнаружить, что любой ее поступок, любое ее слово лишь усугубляют горечь и недоверие. Нет, не стоило тратить время — вся ее энергия должна быть сконцентрирована на Лейси.

Из подъезда выбивалась полоса блекло-желтого света. Злясь на весь мир, Габриела открыла дверь и побрела к себе на второй этаж. Сейчас ее все раздражало. Ну и перила — сплошные занозы! А стены? Все покрыты дурацкими надписями. И вообще — почему она не может довериться ни одному мужчине?

Ее мучило, что Шелтон не получил сообщения о пропаже. Ведь прежде, когда ей являлись видения, всегда находились доказательства. В душу ей закрадывались сомнения. А что, если Гордон прав? Может, и впрямь никакого похищения не было? Но от этих мыслей Габриела отмахнулась. Она еще не потеряла рассудок. Девочка на самом деле похищена. И больна.

— Нет ничего хуже, чем сражаться не на жизнь, а на смерть, когда у тебя связаны руки, — пробормотала она, отчищая грязные туфли перед дверью. После ее «удачного» приземления на грядку с ирисами лодочки были окончательно загублены: грязные, поцарапанные, они имени жалкий вид. О том, каков сейчас ковер в машине, Габриела предпочитала пока не думать.

Внезапно ее охватило смутное беспокойство. Она огляделась по сторонам. На дальнем конце лестничного пролета непрерывно мигала лампочка, уже не первый день. Это мигание всегда действовало ей на нервы. Приказав себе не распускаться, она прислонилась к стене и стала искать ключи.

Наконец она нащупала их в сумочке, но, вытаскивая, случайно задела рукой дверь. Та, скрипнув, отворилась. Габриела остолбенела — она отчетливо помнила, как запирала дверь перед уходом. Сердце чуть не выскочило из груди. Она осторожно заглянула внутрь. Темно. Прохладно. И вроде бы никого нет.

Напряженная, как туго натянутая струна, она включила свет и шагнула в прихожую. В квартире кто-то был. Она это чувствовала. Ей захотелось убежать, но она заставила себя остаться.

На первый взгляд ничего вроде бы не пропало. Телевизор, стереосистема — все находилось на своих местах. Но в квартире, несомненно, кто-то был.

В висках бешено стучала кровь. Дико озираясь по сторонам, Габриела крадучись прошла в гостиную, потом в кухню. Ничего подозрительного. Чашка с недопитым кофе стояла на том самом месте, куда она ее и поставила. На буфете, рядом с телефоном, лежали свертки с продуктами, привезенными накануне. Влажными от пота пальцами она судорожно схватила со столика у плиты огромный кухонный нож и повернулась.

Внезапный резкий стук заставил ее подпрыгнуть на месте. Но это всего лишь начал гудеть холодильник. Узнав знакомый мерный шум, Габриела облегченно вздохнула.

Когда ей удалось слегка успокоиться, она обыскала прихожую, затем чулан и двинулась к ванной, ежесекундно ожидая, что вот-вот кто-то выскочит на нее из-за угла. Но все было тихо. Однако ощущение неуюта, присутствия в квартире кого-то чужого — врага! — все крепло и крепло в ней.

Чуть более уверенно она вошла в спальню. Цветастое покрывало на постели было смято, но, скорее всего, она смяла его сама, когда переодевалась днем. На кресле валялись торопливо отброшенные джинсы и блузка.

Опустившись на колени, Габриела заглянула под кровать, потом проверила шкаф. Пусто. Она принялась обыскивать все закоулки квартиры. Ничего. Но ведь дверь была отперта и в квартиру, несомненно, кто-то заходил. Кто? И зачем?

Положив нож обратно на кухонный стол, она прошла в прихожую, чтобы запереть дверь. И тут у нее волосы встали дыбом. Ее грязные туфельки, которые она только что сняла и поставила, оказались сдвинуты! Одна лежала у самого входа, а другая валялась посредине прихожей. Она представила себе случившееся так ясно, словно видела все собственными глазами. Когда она вошла, непрошеный гость все еще был в квартире. Потом — точно так же, как она у Лоренса, — он прокрался у нее за спиной и сбежал.

В мгновение ока она заперла замок и задвинула засов, а потом привалилась к двери, хватая ртом воздух. Внезапно она ощутила на щеке что-то влажное и почувствовала ужасающе знакомый запах. Оцепенев от страха, она дотронулась до щеки. Пальцы окрасились чем-то красным. Кровь!

Со сдавленным криком Габриела отшатнулась и в ужасе увидела расплывающиеся на двери слова: «Ты следующая».

Свернувшись под одеялом, Гордон сладко потянулся и вздохнул. День выдался утомительный, зато плодотворный. После целого года неустанного труда он наконец почти заловил эту Габриелу Вудс. До сегодняшнего дня он недооценивал, что значит иметь дело с такой женщиной. Она чуть не заставила его устыдиться своей резкости.

Гордон в задумчивости запустил руку в волосы. Не знай он, кто она такая и что она сделала, не знай он, что смерть Эванса на ее совести, он бы ни за что не поверил в ее виновность. Она кажется такой чертовски искренней! Но он-то знает правду. Почему же тогда его раздирают столь противоречивые чувства?

Спору нет, она привлекательна — тонкая, гибкая, хрупкая. Но ведь ему доводилось встречать сотни красивых женщин и ни одна из них не заставляла его сердце сжиматься от боли и нежности. Может быть, дело в ее отчаянной смелости? Да, притворщица она или нет, но смелости ей не занимать. Страх имеет свою ауру, его ни с чем не перепутаешь. Когда Габриела входила в дом Лоренса, она вся была воплощенный страх. И все же вошла, одна, готовая противостоять всему, что могло ждать ее внутри.

Гордону не оставалось ничего, кроме как безоговорочно восхищаться ею — пусть даже в результате у него и прибавился десяток-другой седых волос. Он пережил несколько поистине жутких минут, пытаясь вытащить ее из дома прежде, чем Лоренс ее найдет. Но когда она уже снова оказалась в машине, его вдруг охватило подозрение: а что, если она работает в паре с Лоренсом? Правда, стоило ему бросить на нее один только взгляд, как эти подозрения отпали сами собой. Она вся дрожала от страха и выглядела такой потрясенной, такой чертовски беззащитной!..

Наверное, решил Гордон, все дело в ее глазах — загадочных, бездонных, сияющих. Такими они были, когда он целовал ее. Но стоило ей немного прийти в себя, как ее глаза тут же погасли, заволоклись прежней тенью недоверчивости. В глубине их таилась боль — обжигающая, душераздирающая. Что было ее причиной?

Вопросы. Сплошные вопросы. А ответов раз-два и обчелся.

Гордон беспокойно перекатился с боку на бок, пихнул кулаком подушку и попытался сосредоточиться на мерном гуле аэратора в аквариуме. Обычно этот гул успокаивал его, сегодня — раздражал.

Ох уж эта Габриела! Легко ему было раньше воображать, как он разберется с ней, — тогда он еще не заглядывал в глубины ее глаз. Может, виной тому была ее привлекательность, а может, что-то еще — Гордон сам не знал. Эта печаль в глазах сбивала его с толку. Ведь он считал ее искусной притворщицей, холодной, расчетливой мошенницей, а таких не очень-то легко ранить в самое сердце. Но ее сердце кровоточило, и это читалось в ее глазах. Потому она и казалась такой хрупкой и уязвимой.

— У тебя начинается размягчение мозгов, Гор, — пробормотал он, заставляя себя закрыть глаза. — Спи давай.

В конце концов, утро уже не за горами. Нужно выспаться. Эта мошенница быстра и ловка. Нужно опередить ее. Она и так уже злится на него. Во-первых, за то, как именно он отвлекал Кэтрин Барнс, а во-вторых, за то, что он не пожалел ее после вылазки в дом Лоренса. Но, собственно, тогда ему ничего и не оставалось, кроме как напустить на себя полнейшую суровость. Габриела просто умирала от страха и могла вот-вот впасть в истерику, а он, в свою очередь просто умирал от желания успокоить ее поцелуями. При одном воспоминании об этом все в нем сжалось. Столкнувшись с Лоренсом вплотную, Гордон не мог не разделить с Габриелой ее страх: было или не было похищение, Лоренс непременно убил бы ее, если бы поймал в своем доме.

Какая все же досада, в который раз размышлял он, что эта женщина так на него действует. Его с неимоверной силой влекло к ней, причем на каком-то подсознательном уровне. Единственное, что отчасти утешало его, это то, что и ее к нему тоже влекло. Однако она до сих пор не знает его, не думает о нем ничего плохого. А он-то ее знает, знает, что она отняла у него лучшего друга.

Гордон еще сильнее ощутил свою вину. Как он смеет увлекаться этой девицей! После поцелуя в машине он только и делал, что пытался внушить себе, что она ему ни капли не нравится. Но он лгал. Лгал самому себе. Она ему нравилась, и настолько, что если бы мистер Грязные Сапоги не забарабанил в окно машины, то еще неизвестно, чем бы все это закончилось. И тогда стыд и раскаяние мучили бы его до конца дней.

Страдая от угрызений совести, он ворочался на постели. Шелковая простыня неожиданно показалась ему грубой дерюгой. Да как он может до такой степени хотеть эту женщину, зная, кто она и что натворила?! Но в этом только ее вина. Он-то давно, уже много лет назад, покончил со всякими глупостями вроде жарких объятий на переднем сиденье автомобиля. Во всяком случае так он думал до сегодняшнего вечера…

Гордон застонал и уставился в потолок. Васильковые глаза, нежные локоны, манящие движения Габриелы — все это засело в нем как заноза. И она плакала — из-за него. Он довел ее до слез тем, что не захотел раскрыться и объяснить причины своей враждебности. Эти слезы ужасно растрогали его. Они так и подмывали признаться ей во всем… Он снова застонал от охвативших его разноречивых чувств.

И тут зазвонил телефон.

Сначала Гордон не хотел брать трубку, но сработало какое-то шестое чувство. Он потянулся к тумбочке с телефоном.

— Гордон…

Голос в трубке дрожал и срывался, но он мгновенно узнал его и подскочил на постели.

— Что случилось, Габи?

— Кто-то проник в мою квартиру. Они… они оставили мне послание.

Скинув одеяло, он одним прыжком соскочил на пол.

— Ты уверена, что они ушли? — Зажав трубку между плечом и подбородком, он принялся натягивать джинсы.

— Да. Я звонила Шелтону, но его не было…

— Скажи мне твой адрес. — Вообще-то Гордон его знал, но сейчас просто не мог сосредоточиться.

Габриела продиктовала адрес, и Гордон повторил его, чтобы убедиться, что ничего не перепутал.

— Буду через десять минут, — заверил он.

— Я подожду снаружи. Я… я не хочу оставаться здесь.

— Нет! — выкрикнул он. В ней говорили эмоции, а не логика. — Этот гость еще может быть где-то рядом.

— Не исключено, что это была женщина.

Поморщившись, Гордон запихнул в задний карман бумажник.

— Ну хорошо, пусть так, она тоже еще может быть где-то рядом. — Он натянул куртку. — Сиди тихо, слышишь? — Ох, а про рубашку-то он и забыл. Ну и черт с ней! Не до этого!

Ее голос был такой беспомощный, такой слабый. Она казалась напуганной до смерти. Повесить трубку было ужасно трудно. Прервать связь, свидетельствующую о том, что Габриела цела и невредима, — это было просто больно. Он и сам не знал, почему она вызывает в нем столь сильные эмоции, да, честно говоря, и не хотел знать. Он хотел лишь поскорее попасть к ней. Если он обнаружит послание, о котором она говорит, и не заметит никаких признаков обмана с ее стороны, значит, дело все-таки есть. Не обязательно похищение, но все же… Ведь за Габриелой может охотиться кто угодно. Подумать только, сколько случаев она уже помогла Шелтону расследовать!

Гордон заметался по дому. Пусть кто-нибудь только попробует хоть волосок на ее голове тронуть — пожалеет! Она принадлежит ему, Гордону, и если кто-то и должен разобраться с нею, так только он, и никто иной.

Габриела услышала звонок, но, как ни пыталась, не могла заставить себя прикоснуться к двери с запекшейся на ней кровью.

— Входите, — пролепетала она слабым голосом.

Гордон рывком распахнул дверь.

— Входите?! Черт побери, Габи, а если бы я оказался Джеком Потрошителем, ты тоже так запросто пригласила бы меня?

Она даже не шелохнулась. Скрестив руки на груди, она не отводила глаз от двери и видела Гордона лишь боковым зрением. Правда, она заметила, что он без рубашки.

Повернувшись, он прочел надпись и подошел к ней.

— Я думал, ты получила записку.

Из ее глаз брызнули слезы. Она часто замигала и посмотрела на Гордона взглядом, выражавшим одновременно смятение и беспомощность.

Голос его смягчился.

— А что это у тебя на лице?

Кровь. Она испачкалась в крови, когда прислонилась к двери. Габриела вся задрожала и опрометью бросилась в ванну. Она судорожно принялась смывать с лица кровавое пятно. Руки ее дрожали, так что она едва удерживала мыло. Она терла щеку с такой яростью, что скоро кожа загорелась огнем. Но она никак не могла остановиться, не могла даже взглянуть на себя в зеркало.

— Габи… — Гордон тронул ее за плечо.

— Нет! — Отбросив его руку, она продолжала тереть щеку. — Я должна смыть это…

— Габи! — сказал он резко. — Посмотри на меня.

Она повиновалась. В глазах ее застыл ужас, и внезапно Гордон отчетливо понял, что эта сцена не может быть частью какого-либо розыгрыша или игры. Габриела не притворялась. Она и в самом деле сходила с ума от страха и потрясения.

Воздух между ними был словно наэлектризован. Сняв с вешалки, Гордон медленно протянул ей полотенце. Голос его звучал мягко, успокаивающе.

— Ну-ну, все хорошо, все позади. — Он осторожно стер с ее лица мыльную пену. — Все прошло.

— Ничего не прошло, — выдохнула она.

Он ласково погладил ее по щеке.

— Все кончилось, Габи.

— Это никогда не кончится! — Глаза ее сверкали. — Ты просто не понимаешь!

Он намочил краешек полотенца и, аккуратно придерживая за подбородок, протер ей лицо. Она все еще дрожала, и эта дрожь задевала самые глубокие струны его сердца. Она была потрясена до такой степени, что Гордон недоумевал: ему казалось, что одно лишь «послание» не может вызвать такой эмоциональный срыв.

— Тогда объясни мне. Так, чтобы я понял. — Он заставил свой голос звучать по возможности спокойно, чтобы в нем не отразились истинные чувства.

— Ко мне кто-то вломился. Какой-то негодяй был в моем доме. Он трогал мои вещи. — Лицо ее стало бесцветным. — Мои… личные вещи.

— Какие личные вещи?

— Он вернется, Гор. — Из ее горла вырвалось рыдание. — Он вернется… И в следующий раз на двери будет моя кровь.

— Нет! — Острая боль пронзила сердце Гордона.

— Он вернется, вернется, черт подери! — Габриела задыхалась. — Я… я…

— Что? — Гордон потряс ее за плечо. Она была уже на грани истерики. — Ты что, Габи?

— Я… видела его! — Она запрокинула голову. Лицо ее исказилось. — О Боже! Я видела, как он убивает меня!

Колени ее подкосились. Гордон успел подхватить ее и прижать к груди. Она уткнулась лицом ему в плечо и заплакала беспомощным тихим плачем, идущим из глубины души. От ее слез у Гордона просто сердце разрывалось.

Не зная что делать, испытывая странную опустошенность, он нежно поглаживал Габриелу по спине. Сейчас он уже и сам не мог разобрать, кто из них дрожит сильнее. Когда он увидел угрожающую надпись у нее на двери, внутри у него все словно оборвалось. Но ему стало еще хуже, когда он увидел, что эта угроза сотворила с Габриелой. Сейчас он испытывал неодолимую потребность утешить ее, успокоить. Не успев даже подумать о последствиях, он прижался губами к ее лбу.

— Тсс… Все будет хорошо. Не плачь.

— Он догадался, Гордон, что я знаю о Лейси. — Габриела еще глубже зарылась лицом ему в плечо. — Мы должны остановить его прежде, чем он успеет причинить ей вред. — Она оторвалась от его груди и заглянула ему в глаза. — Я не хочу, чтобы она умерла!

Слезы хлынули из ее глаз с новой силой. Гордон почувствовал, как сжалось его сердце.

— Она не умрет, — успокаивал он, — и ты тоже. Я клянусь тебе. Слышишь? Клянусь!

Не в силах больше бороться с собой, он скрепил клятву страстным и нежным поцелуем.

Ее ответный поцелуй был таким же одержимым и отчаянным. Она до боли прижалась к нему губами и, когда он приоткрыл рот, застонала от страсти. Ворот куртки у Гордона был расстегнут, и она просунула туда руку. Ее пальцы ласкали его кожу, нежились среди волосков на его груди. С трудом сдерживая дрожь во всем теле, он крепче привлек Габриелу к себе. Их языки встретились и неистово сплелись. Сейчас в их объятиях не осталось места нежности — была лишь бурная страсть, в которой оба нашли забвение от всего случившегося. У Гордона все эмоции, которые он старался держать под контролем, вырвались наружу, в голове помутилось.

Габриела первая, словно опомнившись, оттолкнула его.

— Гор! — В голосе ее слышалось смятение. Она неуверенно провела кончиком пальца по его губам. Он вздрогнул, словно она коснулась его сердца. От поцелуя губы ее чуть припухли, лицо раскраснелось, а синева глаз стала еще темнее и глубже, словно небо ночью. Не в силах выразить словами обуревавшие его чувства, Гордон попытался взять себя в руки.

— Собери себе какие-нибудь вещи на первое время.

— Зачем? — Голос ее трепетал от волнения. Она одернула блузку. Намокший от брызг желтый шелк облепил тело, вырисовывая очертания лифчика.

Горло у него сжалось, и он с трудом произнес, пытаясь справиться с внезапной хрипотой:

— Не могу же я оставить тебя здесь, Габи. Так что ты собери вещи, ладно?

— И куда мы пойдем?

Гордон уже успел все обдумать. Как бы он ни сомневался в ней, но все-таки им предстояло совместное расследование. Вдобавок кто-то — неизвестно кто — угрожал Габриеле. Она в опасности.

— Мы поедем ко мне домой.

— Ты здесь живешь? — В ее голосе звучало неподдельное изумление.

Гордон бросил на свой дом беглый взгляд из окна «порше». Собственно говоря, дом ничем особенно не выделялся из ряда прочих домов, выстроившихся вдоль Голдривер-авеню, — три этажа белоснежного камня с балконами и террасой, ухоженные газоны. За черными узорными воротами — широкий подъезд к дому. Хитроумно расположенные светильники лили потоки янтарного света на высокие сосны и благоухающие магнолии. Для Гордона, как и для предыдущих поколений семьи его матери, это был просто дом, родное гнездо. Но он понял, что для Габриелы все тут вопиет о богатстве и роскоши.

Он поморщился, начиная уже раскаиваться в том, что привез ее сюда. Теперь она снова замкнулась в себе, держалась с ним отчужденно и настороженно, скорее даже испуганно. Сам Гордон уже успел справиться со своим душевным смятением, прийти в себя — по крайней мере настолько, чтобы понять, что ему нужно успокоить ее, уберечь от опасностей и в то же время, вопреки всем мыслимым и немыслимым сомнениям, доказать, что она мошенница и самозванка.

Да, спору нет, кто-то преследует ее, и он, Гордон, с этим непременно разберется. Но она все равно виновата в том, что случилось с Эвансом, и этого он ей никогда не забудет и не простит.

Сжав руль, Гордон успокоил совесть тем, что отделался полуправдой.

— Я здесь гощу, — сказал он улыбнувшись. Лгать, конечно, нехорошо, но данный случай был как раз из тех, когда цель оправдывает средства.

— Ясно.

В ее голосе не прозвучало даже тени изумления, и это удивило Гордона. Въехав в ворота, он остановил машину у фонтана, выбрасывающего вверх пенистые струи. Ну ладно, заговорила — и то хорошо. А то всю дорогу просидела, безжизненно уставившись в окно, чертовски близкая к коматозному состоянию.

Где-то в глубине сознания Гордона рождалось смутное предчувствие, словно он вот-вот поймет что-то очень важное, но предчувствие это постоянно ускользало от него. Отмахнувшись от одолевавших его мыслей, Гордон вылез из машины и помог выбраться Габриеле. Конечно, следовало бы десять раз все обдумать, прежде чем очертя голову бросаться головой в омут. Но что сделано, то сделано. По крайней мере не придется ничего объяснять маме и Грейс — они вернутся из Европы только после Рождества. И еще можно не беспокоиться о том, что, разоткровенничавшись с Габриелой, они невзначай выдадут его планы и тем сведут на нет результаты целого года упорных трудов.

Выйдя из «порше», Габриела не произнесла ни звука — она жадно осматривалась, стараясь ничего не упустить: дом, сад, озеро. Не выпуская ее руку из своей, Гордон достал с заднего сиденья саквояж и повел ее в дом.

Судя по выражению лица Габриелы, она с первого взгляда оценила редкостный антиквариат, составлявший убранство комнат, — турецкие ковры, устилавшие паркетные полы, старинную мебель, картины Боттичелли на стенах. Но она не проронила ни слова, пока они не вышли в сад.

В прохладном ночном воздухе витал аромат ирисов. Габриела робко, почти благоговейно коснулась белого цветка и только теперь заговорила:

— Хильда любит ирисы. А я их помяла.

Гордон поспешно шагнул в тень. Сейчас Габриела снова казалась такой хрупкой!

— Мы подарим ей новые, — успокоил он.

Она взглянула на него задумчиво, все еще поглаживая пальцами лепестки.

— Лоренс потоптал их нарочно, но я-то не знала… Я просто перелезла через ограду. — От ее взгляда у Гордона защемило сердце. — Как ты думаешь, Хильда поймет, что я это не нарочно?..

Она все еще не вышла из шока.

— Ну конечно же поймет.

Гордон снова взял ее за руку и повел за собой в дом. Поднявшись по дубовым ступенькам, он отворил перед ней дверь спальни, находившейся рядом с его комнатой.

Она стала осматриваться по сторонам. Взгляд Гордона скользил следом, он словно пытался увидеть комнату ее глазами. Мебель из белого дуба. Высокая кровать с балдахином, задрапированная нежно-розовой тканью. Круглый деревянный столик. Бледно-розовые обои с узором из цветов.

— Как тут мило! — воскликнула Габриела.

Это бесхитростное замечание отчасти ослабило напряжение, стеснявшее грудь Гордона. Теперь, когда он словно увидел дом ее глазами, он невольно испытал чувство вины за то, что ему так повезло с самого рождения, а ей нет. Габриела росла в небольшой квартирке в районе, населенном в основном проститутками и торговцами наркотиками. Благодаря тетушке Нэнси, познакомившей девочку с доктором Хоффман, Габриела стала помогать в расследованиях Шелтону. И в семье наконец-то начали появляться деньги — разумеется, из карманов законопослушных налогоплательщиков Хьюстона — гонорар за ее «консультации».

Эванс подозревал, что у Шелтона и матери Габриелы был роман, но сам Гордон в этом очень сомневался. С тех пор как отец Габриелы канул в неизвестность, семья была крайне стеснена в средствах, но, насколько Гордону было известно, Шелтон и мать Габриелы ни разу не встречались. И непонятно, на каком основании Эванс утверждал, что они любовники. Ответ на этот вопрос он унес с собой в могилу. Зато, по мнению Гордона, мать, угнетенная вечной нехваткой денег, запросто могла использовать способности своей дочери. Она могла заставить малышку притворяться, будто та «видит» разные вещи. Дети всегда хотят сделать приятное родителям. Разве сам он в свое время не доигрывал чемпионат по футболу со сломанной рукой — и все лишь для того, чтобы не разочаровать отца. Может статься, и Габриела именно потому и притворялась медиумом, чтобы не разочаровывать мать, покинутую отцом. А может, и ради денег, чтобы выбраться из нищеты.

Все это возможно, решил Гордон, но не очень-то похоже на Габриелу. Роскошная обстановка дома, конечно, впечатлила ее, но не сверх меры, разве что цветы в саду… Нет, честно говоря, погоня за деньгами — совсем не ее стиль. Но, тут же напомнил он себе, она ведь искусная лицедейка. Быть может, ее равнодушие к вещам чисто напускное?

Гордон запустил руку в волосы. Дьявольщина, ему-то что за дело до причин, заставляющих ее притворяться? Эванс мертв, и она в ответе за его гибель. Вот и все.

— Гордон?

На фоне высокого окна девушка казалась особенно маленькой и печальной. Белые брючки ниже колен были забрызганы грязью, на помятой желтой блузке виднелись пятна горчицы. Влажные волосы свисали поникшими прядями. А глаза… Ох, каким потерянным казался их взгляд! Ну как ей удается выглядеть столь беззащитной и трогательной?

— Я хотела поблагодарить тебя… за сегодня.

Она не лгала. Его снова охватило чувство вины. Уж лучше бы она злилась, лишь бы не смотрела на него так, словно только что потеряла лучшего друга. Он пожал плечами.

— А для чего же существуют партнеры?

— Я так испугалась. — Она вымученно улыбнулась. — Вообще-то я редко чего боюсь.

— Знаю. — Гордон ничего не мог с собой поделать. Он умирал от желания успокоить ее, взять на себя ее тревоги. Каким-то необъяснимым образом ей каждый раз удавалось растрогать его до глубины души, пробиться через все заслоны, что он выставлял на пути непрошеного чувства. — Почему бы тебе не лечь? А я принесу стакан горячего молока.

Габриела кивнула, и он вышел из комнаты.

К тому времени, как Гордон согрел молоко и позвонил в полицию, чтобы уведомить о взломе, он успел уже обо всем поразмыслить и окончательно запутаться. Все его эмоции по отношению к Габриеле Вудс оказались сплошным клубком противоречий. Он хочет ее — и знал, что ни в коем случае не должен поддаваться желанию. Он сомневался в возможности похищения ребенка и сердцем чувствовал, что похищение было. Он ненавидел Габриелу за ложь — и сам лгал ей. Знал, что она мошенница, — и, однако, она ни капельки не походила на мошенницу, а, наоборот, выглядела очень беззащитной и открытой. Она и была такой. Он твердо решил не поддаваться на ее уловки — и испытывал непреодолимую потребность защищать ее.

Заключив, что он вконец потерял рассудок, Гордон постучался в дверь.

Никакого ответа. Он постучался снова.

— Габи?

Молчание.

Он осторожно приоткрыл дверь. Девушка сидела на кровати, поджав под себя ноги. На ней была длинная фланелевая ночная рубашка, такая выцветшая, словно сто лет провалялась в комоде. Лицо ее застыло, превратилось в напряженную маску, а щеки стали белее молока.

— Габи? — Гордон подошел ближе, но она не шелохнулась. Поставив молоко на ночной столик, он присел на краешек кровати и ласково коснулся ее руки. — Габи, постарайся не думать о случившемся. Тебе сейчас необходимо успокоиться.

Казалось, в душе ее что-то надломилось.

— Но я не могу не думать об этом! — В глазах ее застыли отчаяние и боль. — Это сильнее меня!

— Я сообщил о взломе. Завтра тебе надо будет написать заявление. — Она ничего не ответила, и он погладил ее по плечу. Мягкая фланель ласкала пальцы. — Не бойся.

— Я не могу не бояться. — Зрачки ее сузились и потемнели. — Но еще больше я злюсь. Ко мне в дом вломились, Лейси похитили. Мы обе стали жертвами. Это несправедливо, Гордон. Такого не должно быть. — Ее голос окреп. — Лейси не может бороться, не может постоять за себя. Но я могу. И буду. За нас обеих.

Радуясь, что она понемногу приходит в себя, Гордон ободряюще пожал ей руку.

— Когда возвращается мужество, начинаешь думать о мести, да?

— Меня саму это удивляет. — Габриела посмотрела ему в глаза. — У любого из нас есть свои пороки. Но мне давно уже следовало бы знать, что существует немало абсолютно порочных людей, у которых в душе нет ничего святого. — Едва заметные морщинки на ее лице подтверждали, что она пережила много разочарований. Она невесело рассмеялась. — Что поделаешь, я медленно учусь. — Взгляд ее, твердый и испытующий, скрестился со взглядом Гордона. — И каждый раз нечестность застает меня врасплох. А тебя?

Неужели ей все известно? Холодок пробежал у Гордона по позвоночнику, во рту появился горьковатый привкус. Неужели она сумела вычислить его связь с Эвансом? Не зная, что сказать, он ответил вопросом на вопрос:

— Тебя часто обманывали?

— Сколько раз! — Она глубоко вздохнула и отвела глаза. — Как только узнавали, что я могу видеть, так сразу же начинали изобретать способы использовать меня, обычно с целью раздобыть денег. — Она отпила молока. — Поэтому тетя Нэнси и отвезла меня к доктору Хоффман.

Значит, Габриела ничего не знает. Значит, это тетя Нэнси, а не мать захотела разбогатеть таким образом. Интересно, мог ли Эванс перепутать их? Может, это тетя Нэнси была любовницей Шелтона? Возможно…

Руки Габриелы дрожали уже не так сильно, и Гордона это радовало.

— Сколько лет тебе было, когда впервые использовали твой дар?

— Семь. — Она отхлебнула еще молока. — Мой отец был заядлым игроком. Само собой, вся семья знала о моих способностях, хотя мама всячески внушала мне, что все это ерунда. Как-то вечером отец взял меня с собой на скачки. Я указала победителя. — Уголки ее губ изогнулись в печальной полуулыбке. — С тех пор мы его не видели.

Она снова потерла ногу в том самом месте, что и раньше. Гордон нахмурился.

— Значит, лошадь победила?

— Ну да.

— Тогда почему твой отец не вернулся хотя бы для того, чтобы и дальше узнавать победителей?

Габриела уныло покачала головой.

— Мама запретила ему даже приближаться ко мне. Он несколько раз звонил. Как-то даже я сама ответила. — Она печально смотрела в окно. — Но мама отобрала у меня трубку и сказала ему, чтобы больше не звонил.

У Гордона оборвалось сердце. С одной стороны, отец девочки был вправе общаться с ней. А с другой — мать, конечно, правильно поступила, не позволив ему использовать ребенка в своих интересах. Рассказ Габриелы многое объяснял. Неудивительно, что теперь она так боится довериться ему, довериться вообще какому-нибудь мужчине.

— И мать во всем винила тебя, да?

— И да, и нет. — Габриела снова откинулась на подушки. — Не то чтобы она обвиняла меня в ее разрыве с отцом, но я постоянно чувствовала свою вину. — Она прикусила губу. — Если бы у меня не было этого дара, ей бы не пришлось прогонять его.

— И она никогда не позволяла тебе забыть об этом, так?

Габриела не ответила, даже не посмотрела на него. Ей и не надо было отвечать, он и сам все понял. В нем разгорелся гнев на ее мать. Сколько раз Габриеле пришлось расплачиваться за одно и то же! Сколько раз ей пришлось выносить попреки, недомолвки и обвиняющие намеки! Он понял, что она до сих пор испытывает чувство вины, поэтому и посылает матери половину своего заработка.

— Габи, это не твоя вина, — сказал он твердо. — Это не ты разлучила отца с матерью.

Габриела вскинула брови.

— Ты что, психолог? Говоришь точь-в-точь как доктор Ида Хоффман.

Представив себе эту миниатюрную женщину, раз за разом отказывавшуюся отвечать на его расспросы о Габриеле, Гордон решительно запротестовал:

— Нет, я просто более или менее знаю человеческую натуру. Но это ничего не меняет. Твоей вины в том не было.

— Так мне уже говорили. Но мама могла бы с этим поспорить. — Габриела натянула на колени одеяло. — А потом видения стали появляться так часто, что мне не удавалось их истолковывать. А мама изображала страуса…

— Страуса?

— Зарывала голову в песок. И этим чуть не погубила меня. — Габриела прижала к груди подушку. — Знаешь, как лихорадочно работает детский мозг? Каково видеть всякие ужасы, которые не имеют к тебе ни малейшего отношения?

— Нет, не знаю. — Наклонившись, он оперся локтем о колено. Девица все-таки была первоклассной актрисой. Подумать только, послание на двери потрясло ее до глубины души, но она собрала всю волю в кулак и продолжает гнуть свою линию. И до чего убедительно! Точнее, было бы убедительно, не знай он всей правды. — Но, думаю, не слишком весело.

— Вот именно.

— Значит, ты поехала к доктору Хоффман?

Струи холодного воздуха из кондиционера колыхали кружевные занавески на окне и чуть вздували начавшие подсыхать волосы Габриелы, мягкими прядями обрамлявшие ее лицо. У Гордона потеплело в груди — девушка была так прелестна!

— Тетя Нэнси меня отвезла. Погаси верхний свет, пожалуйста! — Она зажгла ночник. Комнату залило теплое розовое сияние. — Само собой, она сказала маме, что мы идем в кино. Но она знала, что, если мне не помогут придать смысл всему, что я видела, беды не миновать.

Оказывается, подивился Гордон, тетя Нэнси познакомила Габриелу с Шелтоном вовсе не ради денег. Нахмурившись, он выключил верхний свет.

— Каждому следовало бы обзавестись такой тетушкой Нэнси.

— Да, пожалуй. Хотя чай она готовит прескверный. Такой слабый, что через него можно газету читать.

Морщины на его лице разгладились. Он снова посмотрел на девушку с нежностью. Улыбка, звучавшая в его голосе, грела ему Душу.

— А теперь ты расскажи о себе. — Она откинула волосы с лица. — У тебя была своя тетушка Нэнси?

В свете ночника волосы ее казались золотыми.

— Нет, хотя моя матушка очень похожа на нее. Она и сейчас не менее заботлива, чем в то время, когда я был совсем мальчишкой. «Никогда не полагайся на первое впечатление» — вот ее рецепт счастливой жизни.

Гордон подошел к окну. В ветвях деревьев играл легкий ветерок. Подстриженная лужайка была залита лунным светом. Чтобы добиться правды, надо самому быть искренним. А ему так хотелось — нет, было необходимо! — добиться правды от Габриелы.

— У матушки есть целый набор доморощенных философских изречений на все случаи жизни. У Рейнера тоже был.

— Почему ты называешь его по имени?

Гордон пожал плечами.

— Мы были скорее друзьями, а не отцом и сыном. — Он поскреб висок и улыбнулся. — Рейнер был немного странный. Он любил семью, но… как бы это сказать, не хотел, чтобы мы его сильно любили.

— Может, он предчувствовал, что рано покинет вас, и боялся, что вы будете сильно страдать?

— Может быть. — Гордона словно озарило: именно поэтому Рейнер разрешал им доходить лишь до какой-то определенной границы в их отношениях, а дальше не пускал. Гордон улыбнулся: — Ты что, психолог?

— Нет, — она ответила очаровательной улыбкой. — Просто тетя Нэнси тоже любила доморощенную философию.

— Как ты ласково говоришь о ней.

— Еще бы. Она весьма своеобразная леди, даже слегка эксцентричная, но всегда была на моей стороне.

И никто больше. Гордон гадал, каково это — расти с матерью, которая на тебя в вечной обиде из-за отца. Наверное, чертовски одиноко, решил он, рассеянно поглаживая стоящего на комоде хрупкого стеклянного голубя. А для ребенка — просто страшно, мучительно.

— Твоя мама пекла печенье? — вдруг спросил он.

— Что ты! Она считала, что кухня — просто помещение, через которое можно выйти в гараж. Вот тетушка Нэнси, та пекла. Шоколадное печенье с прослойкой из помадки.

Он состроил гримасу.

— Опять шоколад.

Габриела наморщила нос.

— Очень даже хорошо.

Гордон примостился в ногах кровати.

— Когда я учился в младших классах, мама встречала меня из школы с печеньем и молоком.

— Каждый день?

— Ага.

Раньше он об этом как-то не думал. Мать тратила на него и Грейс время, которое могла бы посвятить себе самой.

— Расскажи еще что-нибудь, — попросила Габриела.

Он увидел в ее взгляде жадный блеск. Ее детство прошло совсем иначе. Может, эти рассказы помогут отвлечь ее мысли от сегодняшнего кошмара.

— Но я устал.

Она похлопала ладонью по кровати.

— Приляг.

В приглашении не было абсолютно ничего сексуального, но Гордон колебался.

— Что? Боишься, не сможешь себя контролировать?

В глазах ее появился ласковый поддразнивающий огонек.

— Скорее, я боюсь за твой самоконтроль.

— Не думай об этом.

Он растянулся рядом с ней, ощущая аромат ее духов, запах ее тела.

— А ты маме рассказывал о том, что происходило с тобой в школе? — Подвинувшись ближе, она заглянула ему в глаза.

Внезапно у него перехватило горло. Кое-как справившись с неожиданным волнением, Гордон сказал:

— Ну да, разумеется.

— А о чем ты ей рассказывал? — Голос ее приобрел какой-то новый тембр, весьма сексуальный.

— Ну, к примеру, о том, как Тим Сандерс стащил завтрак у Мины Голдсмит. Она, кстати, была первой женщиной, разбившей мое сердце.

Габриела тихо рассмеялась.

— А сколько тебе тогда было?

— Восемь. — Хмыкнув, он сполз чуть ниже. — Я думал, что никогда больше ни в кого не влюблюсь. Но мама уверяла меня, что мое сердце разобьется еще раз десять, не меньше.

— И как? — Габриела прислонилась к его плечу.

— Не меньше, это точно.

— И у меня.

— Правда?

— Угу. — Она робко коснулась пальчиком его груди.

Гордон сжал зубы, чтобы удержаться и не обнять ее, ведь сейчас это было бы так просто, так естественно.

— Когда я была маленькой, папа рассказывал мне про старые времена. — Зевнув, она опустила голову ему на грудь. — Его отец эмигрировал из Швеции.

Ее волосы щекотали его плечо. Гордона охватывало все большее смятение.

— А мы все стопроцентные американцы.

— Стопроцентные американцы. — Она потерлась головой о его грудь. — Мне это нравится.

Вот дьявольщина! Поддавшись искушению, Гордон обвил рукой ее плечо. Габриела мурлыкала, как довольная кошечка, а он нежно улыбнулся ей, но она не видела этой улыбки.

— Ты все еще боишься?

— Да, но сейчас мне уже лучше. — Она легонько толкнула его. — Расскажи мне еще про свое детство.

Она лежала в его объятиях. Гордон подумал, что если ему теперь удастся произнести хотя бы несколько осмысленных предложений или, еще лучше, связать их между собой, то это будет настоящим чудом. Но она постепенно успокаивалась, и, раз уж его голос был сейчас для нее лучшим лекарством, выбора у него не оставалось.

Он начал рассказывать ей про свою учебу в старших классах, пока еще был жив Рейнер. Почему-то ей было очень важно услышать что-нибудь про его отца. Про детство, проведенное в Хьюстоне, про игру в футбол. Про то, как рыженькая Мина Голдсмит разбила его глупое сердце, бросив его, когда он не сумел забить решающий гол в матче с командой соседней школы. Не останавливаясь, он перешел к более поздним годам, вспоминая малейшие подробности, о каких никому еще не рассказывал, — о друзьях, о колледже, о том, как он переживал, получив диплом без отличия.

Лишь одной грани своей жизни он старательно избегал касаться. Ни словом не упомянув о дружбе с Эвансом и о расследовании, начатом после его смерти.

Когда он наконец остановился, веки Габриелы уже отяжелели.

— А знаешь, — сонно выговорила она, — ты такой славный… когда хочешь.

На лице ее плясали тени. Интересно, назвала бы она его славным, если бы знала, что он ее обманывает? Мучаясь от сознания вины, он нежно погладил ее по плечу.

— Гордон?

Он тоже уже начинал дремать.

— Мм?

— Завтра надо будет проверить тот номер, что я нашла у Лоренса. Это очень важно.

Гордон почувствовал беспокойство. Ему захотелось встряхнуть Габриелу за плечо.

— Откуда ты знаешь?

Она сонно посмотрела на него. Под глазами ее пролегли темные круги от усталости.

— Именно тот мужчина хочет меня убить.

Сердце Гордона пропустило один удар, а потом забилось со страшной силой.

— Лоренс?

Габриела засмеялась.

— Нет.

— Тогда кто?

— Я в этом не очень уверена.

Но Гордон не сомневался, что она знает. Как ни странно, но он вдруг почувствовал себя обманутым оттого, что она после такой доверительной беседы не хочет честно ответить ему. Прищурившись, он продолжал настаивать:

— Но ведь ты знаешь, что это мужчина.

— Ну да. — Облизнув губы, она спрятала лицо у него на груди. — Я его учуяла.

— Что? — Он так и сел.

Поморщившись, она толкнула его обратно на подушку и натянула одеяло на плечи.

— Знаешь, люди ведь… пахнут по-разному.

С этим трудно было спорить. Она, например, пахла… теплом и свежестью. Пьянящей смесью мыла и каких-то духов — «Страсть», что ли? Он еще раз принюхался. Ну да, «Страсть». Довольно неожиданный выбор духов для скромной и неприметной учительницы.

— Дай-ка мне этот телефон, — попросил он охрипшим голосом.

Габриела по памяти назвала цифры. Привстав, Гордон потянулся к аппарату на столике. От резкого движения туго затянутый ремень джинсов врезался ему в кожу. Гордон поморщился. Если уж между ним и Габриелой и должна сейчас оставаться какая-то преграда, то лучше бы это оказалось что-нибудь помягче жесткой джинсовой ткани.

Проблема, конечно, решалась просто — снять и все. Но на это он не отваживался. Собственно говоря, самым разумным в данной ситуации было бы отправиться к себе в комнату. Нет ничего глупее, чем спать в одной постели с Габриелой Вудс, пусть даже так невинно, как сейчас. Однако, взглянув на спокойное доверчивое лицо засыпающей девушки, он внутренне капитулировал. Можно подумать, что ему в первый раз приходится совершать глупый поступок!

Смирившись, Гордон набрал номер. Ему ответили сразу, после чего он бросил трубку и взглянул на Габриелу.

— Джозеф Мердок.

Она зевнула и, не открывая глаз, пробормотала:

— Утром свяжемся с Шелтоном и разузнаем про него.

— Не надо. — Гордон отвел с ее щеки упавший локон. Ох, ну почему она такая славная? Вся такая теплая, шелковистая… — Джозеф Мердок — владелец инвестиционной фирмы, Габи. Он имеет дело только с клиентами-миллионерами.

Она открыла глаза от удивления.

— И на что тогда Лоренсу номер его телефона?

— Не знаю. — Гордон осторожно прижал ее голову к своей груди. — И ночью нам это не выяснить. Отдыхай, ладно?

— А ты побудешь со мной… пока я не засну?

Гордона вдруг охватило такое чувство, будто ему настало время сделать выбор. Между верностью Эвансу и верностью Габриеле. Но ведь она ничего не знает об Эвансе и просит лишь немножко человеческого тепла и участия после тяжелого дня.

— Хорошо, побуду, — наконец выговорил он.

Выключив ночник, Гордон обвил рукой податливое тело Габриелы и уставился в темноту. Не нравилось ему это открытие насчет инвестиционной фирмы. А еще больше не нравилось то, что его тревога и забота о Габриеле растут не по дням, а по часам. И кроме того, он не мог понять, зачем вдруг Лоренсу понадобился номер Мердока. Это-то он и собирался выяснить в ближайшем будущем.