Самое ненавистное событие в посмертии царевны Оксоляны из Уземфа произошло так.

Ещё с утра верный евнух Ынышар в нарушение всех церемоний вошёл в покои своей повелительницы и, привычно стукнув лбом об пол, встревожено воскликнул:

— Что-то назревает, моя царевна. В Гур-Гулузе становится для вас опасно. Я видел слишком много посторонних людей с решительными лицами!

— Опять мутит воду в пиале моя сестричка Будула? — предположила царевна. — И когда она успокоится? — упокоится, хотелось бы сказать.

— Хуже, моя царевна.

— Хуже? — что может быть хуже козней действующей царицы Уземфа, молодой красавице Оксоляне пока и невдомёк.

— Племя картау. Может быть, несколько племён. Они собираются к оазису, в котором им делать особенно нечего. Не к добру.

— И что они, по-твоему, могли замыслить?

— Это религиозные фанатики. У них здесь, под Гур-Гулузом, было раньше святилище. Они могли вбить в свои тупые племенные головы, что это мы его осквернили.

— Что ж вилять, Ынышар, — фыркнула царевна, — мы его действительно осквернили. Неужели эти картау представляют собой угрозу?

— Их очень много. И каждый владеет оружием.

— Что ты предлагаешь?

— Бежать. Не из оазиса — из Уземфа.

Следовало подумать. Но долго раздумывать в таких случаях некогда. Оксоляна ограничилась тем, что выглянула за дворцовую ограду. Для этого поднялась на башенку, винтовая лестница в которую вела прямо из её покоев.

Взглянула, и сама убедилась: Ынышар не врёт и не преувеличивает. Песчаные дюны вокруг оазиса были прямо-таки утыканы малоподвижными фигурками людей. Что они здесь забыли?

Не «что», а «кого». Её, Оксоляну. Из-за того давно заброшенного святилища — фу, бред какой!

Судя по рисункам на цветастых халатах, стекшиеся к её дворцу люди действительно принадлежали к племенам картау. И притом к разным племенам, иначе рисунки бы совпадали. Обычно все эти ветви кочевого народа рассеяны по пустыне и забредают как можно дальше, чтобы друг другу не мешать в скудной охоте и торговле. И если ныне стеклись под окна Оксоляны, то неспроста. Неспроста.

И главное, что бы этот сброд ни замыслил, дворцовая стража — ну никак с ним не сладит. У царевны ведь нет собственной армии.

— Как я смогу выйти? — обернулась к Ынышару.

— В оазисе мне попался торговец оливковым маслом, — испытующе глядя на повелительницу, медленно проговорил евнух, — я на всякий случай велел ему поворачивать к дворцу. Сейчас он на хозяйственном дворе, среди его товаров есть достаточных размеров бочонок с неочищенным маслом… — Ынышар остановился.

Боится своей идеей спасения меня разгнвать, поняла царевна. Сказала:

— Достаточных, чтобы я туда поместилась?

— К сожалению, лишь только согнувшись, моя госпожа…

— Хорошо, — приняла решение царевна, — где бочонок?

Погружение в бочонок состоялось в одной из неприметных построек хозяйственного двора, куда из господских покоев вёл потайной коридор. Пришлось не то что согнуться, а сложиться почти вчетверо — живая бы так не сумела. Тем более живая не сумела бы выжить, окунувшись с головой в мутное уземфское масло не лучшего качества — ведь вариантов не окунаться у царевны не было. Если злобные картау захотят проверить бочонок, надо, чтобы в нём они увидели масло, ведь так?

Впрочем, если всё-таки её предал сам Ынышар, думала царевна, пока бочонок сильные руки рабов и прислужников несли через двор и пристраивали на спину верблюду торговца, — увы, если он предал, участь её будет более чем плачевна. Если бочонок поставят на огонь, если масло подожгут — эх, сгорая в кипящем масле, мёртвец позавидовал бы живому, заранее в том бочонке утонувшему.

Потом верблюд поднялся на высокие ноги, да и пошёл со двора. Животное отшагало довольно далеко к тому моменту, когда царевна смогла узреть светлый мир вокруг себя. Картау бочонок не проверяли, либо погружённая в масло беженка просто не заметила осмотра. Надо признаться, обычно ясное сознание мёртвой царевны в новом её положении здорово затуманилось.

Очнулась она в тени нескольких высоких камней, торчащих из песка посреди пустыни — такие встречались немного южней Гур-Гулуза. Переодетый торговцем Ынышар тоже был здесь — это он, чтобы проверить, как там госпожа, аккуратно снял с бочонка верхнее днище.

— Куда мы пойдём? — отплёвываясь от чуть прогорклого густого масла, спросила у евнуха Оксоляна.

Оказалось, на сей счёт идей у Ынышара не нашлось. Он надеялся, что госпожа сама ему прикажет, куда её теперь доставить.

— Во что я переоденусь? — продолжила допрос Оксоляна. Её голова, торчащая из бочонка, казалось, вызывала у мёртвого евнуха животный ужас.

— Надо будет купить платье…

— У нас есть деньги? — этот вопрос Ынышара добил.

Оказалось, с ним только его скромные сбережения, которых не достало бы и на одно приличное платье. О чём он думал раньше? О том, что царевна сама побеспокоится о своих деньгах и драгоценностях? Но разве он не видел, что они не с нею?

— Ынышар, ты должен вернуться в Гур-Гулуз, — приказала Оксоляна, — мне нужна моя шкатулка из малой спальни.

— Картау там уже готовятся штурмовать дворец, — этот болван даже попытался объяснить своё нежелание рисковать.

— Ынышар! — предостерегающе бросила госпожа.

Евнух склонился в согласном поклоне.

Всё, что случилось дальше, Оксоляне рассказал Ынышар. С нелёгким сердцем вернувшись к Гур-Гулузу, евнух ещё на отшибе оазиса, в теньке под пальмами, обнаружил стоянку трёх племенных вождей картау. Чего-чего, а наблюдательности старику не занимать. Евнух из Гур-Гулуза должен владеть навыками заправского шпиона, чтобы вовремя пополнять сераль госпожи.

Проходя мимо стоянки картау, Ынышар намеренно замедлил шаг: и внимания привлечёшь меньше, и рассмотришь получше, а может, даже чего и услышишь. Рядом с племенными вождями сидели два карлика, одного из которых Ынышар узнал. Ну конечно же, Лимн! Он из тех ротозеев, которые доставили в Гур-Гулуз последнюю крупную партию наложников. Помнится, ушли недовольными, несмотря на честно выплаченную сумму.

Месть! Только она могла привести отшибинца снова в оазис госпожи. Месть за своё убогое святилище привела сюда и картау. Ясно, как белое солнце, на чём они спелись — противный карлик и племенные вожди. Небось, он-то их и настрополил, наглая мелкая рожа!

Между тем к троим вождям откуда ни возьмись подошёл четвёртый — явился во главе собственных людей. Те трое, ни словом не перемолвившись, выхватили из-за кушаков кривые сабли и во главе мигом возникших у них за спинами ватаг бегом понеслись к царевниному дворцу. Карлики от рослых картау тоже не отставали.

Ынышар побежал было следом, но подумал, что появиться сейчас у ворот или под стенами атакуемого дворца — не лучший способ выполнить поручение царевны. Тогда он вспомнил о подземном ходе — том самом, который и осквернил святилище картау.

Евнух отправился к высокой скале, далеко отстоящей от оазиса с противоположной его стороны. Эта скала отмечала выход из подземного хода, выкопанного по велению Оксоляны, а кроме того служила святилищем полоумным кочевникам пустыни.

А ещё долгий путь через подземный ход позволял потянуть время — и явиться за шкатулкой в момент, когда картау вырежут всё живое во дворце и хоть немного успокоятся. Сам Ынышар специально не уточнял, но разумная царевна поняла его манёвр и в этом смысле.

Дойдя до священной скалы картау, посланец Оксоляны по множеству следов определил, что какие-то из племён при штурме дворца также решили воспользоваться подземным ходом.

Что ж, решил Ынышар, «буду надеяться, что захватчики не станут так уж внимательно смотреть себе за спину». Ещё бы, если главные враги, все, кого они спешат зарубить кривыми саблями, находятся там, впереди.

Думая так, Ынышар нырнул в подземный ход и без приключений добрался до захваченного мстителями дворца. Хитрец не просчитался: всех, кого только можно было найти, картау уже укокошили. Повсюду валялись продырявленные тела живых и обезглавленные — мёртвых. Кровь и бальзамы заливали парадный и хозяйственный дворы. Картау топтались по дворцовому саду — высматривали под деревьями притаившуюся Оксоляну.

Дальнейшие свои похождения, связанные с беготнёй от неуклюжих кочевников по дворцовым переходам и счастливым убийством самого главного из племенных вождей Ынышар расписывал слишком подробно и чересчур цветастым языком, чтобы Оксоляна в такое поверила. В мелочах даже самым верным слугам позволительно приврать, когда некому их схватить за шиворот. Вернее же всего, старый евнух умудрился-таки никому не попасться, поскольку хорошо знал дворец со всеми его ходами.

Может быть, доля истины есть в финальном эпизоде рассказанной им истории, когда за Ынышаром погнались оба отшибинских карлика. Иначе откуда бы, как не из их переклички между собою Ынышару выяснить, что второго из карликов звали Зунг?

Но благодарности Ынышар достоин — и не за то, что рассказывает. Он доставил Оксоляне шкатулку с драгоценностями, а это главное.

— Ценности со мною. Куда желаете двигаться теперь, госпожа? — склонился в поклоне старик.

— В Карамц! — убеждённо произнесла Оксоляна. — Там надо найти банк Карамуфа. У кого-то из младших его деловых партнёров узнать, где сейчас он сам. Он где-то на западе. Раньше я видела его в Цанце, но Цанц разгромили, и теперь он, конечно, переехал, — при слове «разгромили» царевна взглянула на далёкое зарево, встающее над Гур-Гулузом.

— То есть, нам предстоит найти этого банкира? — скучным голосом спросил Ынышар.

— Неплохо бы. Но раз он осел на западе, то нам это будет всё равно по пути, — тут царевна набрала побольше воздуха и нырнула поглубже в масло, чтобы снова высунуть голову далече от границ Уземфа.

* * *

В крупнейшем небесном святилище Драеладра человеческие шаги отдавались особенно гулким эхом от укрытых многослойной изморозью стен. Помещение будто бы изумлялось приходу человека — и ведь его изумление можно понять. К Дальним Святыням Старых Драконов люди добираются в тех редчайших случаях, когда встречают драконов, готовых их сюда перенести прямо на своей горделивой спине или шее.

Что же до воздушных замков, то их полёты к драеладровому святилищу почему-то не разрешаются. Может, именно ради того, чтобы лишние любопытствующие люди не беспокоили драконов, явившихся побыть наедине с Прародителем.

Увы, нынче как раз тот случай, когда медитирующих паломников-драконов есть кому переполошить гулкими шагами по полу. В святилище просто-таки поселилась провидица Бланш. И поселилась не совсем по своей воле. Просто её принесли к этому небесному острову на мощной драконьей спине, а вовремя не забрали.

Уж скоро месяц, как должны были забрать.

Сложно положение людей в Небесном мировом ярусе. Слишком уж много островков, между которыми широченные пропасти длиною в сутки и недели лёту. Своим ходом никак не доберёшься. А какой у тебя «свой ход» если ты, скажем, двунога, но совершенно бескрыла? Нет уж: только чья-то доброжелательная спина, только громадный воздушный замок. Да и замок тот кто приводит в движение? Те же драконы, но вчетвером.

Положим, Бланш и сама немного драконица… Но в таких случаях, когда тебя забыли на небесном острове, об этом как-то не к месту заикаться. Да, ты можешь вволю гордиться происхождением из драконьего рода, даже самого славного из драконьих родов — этого у тебя не отнять. Но выглядишь ты при том сугубо по-человечески, а главное, крылышка, ну хоть одного, хоть малюсенького… Крыльев-то ты и лишена.

А ещё лишний месяц в морозном месте, где нет малейшей возможности даже развести простой человеческий костёр — этот месяц не добавляет тебе сил. И твоя гордость — она-то у тебя от драконов, тут иного и не подумаешь — всё же понемногу отступает. И ты понимаешь, что изначальное решение не тревожить покоя крылатых паломников — было наивным и скоропалительным. Святилище-то создано для живых, а ты, того и гляди, отправишься в последнее путешествие. Обидно.

И вот на смену старому решению приходит новое, более взвешенное: попросить о помощи. Ну, или для начала — хоть заявить о своём существовании. Единственному дракону, который, как она думает, ещё не улетел.

Потому-то Бланш и вышла из крохотного придела, посвящённого Кешле, человеческой сестре первого Драеладра. Из того места, где она не могла никому помешать. Из едва тронутой рукой зодсего боковой скальной полости, куда крылатые драконы не прилетят никогда — просто потому, что вряд ли смогут протиснуться.

А теперь идёт по центральной анфиладе святилища нетвёрдым шагом очень замёрзшего человека. Где-то там, далеко впереди, перед центральным алтарём, скрытый от глаз целой семьёй сталактитов — завис дракон. Настоящий, крылатый. Провидица слышала шелест крыльев, когда он туда пролетел — месяца полтора назад, когда Бланш ещё не ожидала того, кто должен её забрать.

Приблизившись к алтарю и задрав голову, Бланш легко узнала дракона, вернее, драконицу, зависшую среди сталактитов, под самым сводом. Гатаматар, Мать-Драконица, известная своей религиозностью. Кто бы ещё провёл в святилище Драеладра полтора месяца!

Встретиться с Великой Матерью Бланш хотелось бы меньше всего. Известно, как она не жалует ни людей, ни человекообразных драконов. Но в таком полузамёрзшем состоянии оттенки отношений теряются. Пусть будет и Гатаматар, лишь бы сделала милость забрать меня отсюда.

— Великая Мать! — позвала Бланш, так как на гром её шагов драконица не встрепенулась.

— Я вижу тебя, провидица. Чего ты хочешь?

Бланш честно призналась, что замёрзла, что её драконьи силы в человечьем обличии подходят к концу, что нуждается в спасении.

— А кто доставил тебя к святилищу?

— Драеладр. Ныне действующий Драеладр, я хотела сказать.

— И до сих пор не забрал? — Гатаматар под высоким сводом оценивающе склонила голову на длинной шее. — На него не похоже.

Как бы ни относилась Гатаматар к человеческой родне крылатых драконов, но Драеладра она любила. И того, изначального, которому посвящено святилище, и «ныне действующего», как выразилась Бланш. Второго, наверное, любила сильнее.

— Боюсь, как бы что-то у него не случилось, — провидица замороженными пальцами смахнула слезу с ресницы. Слеза с едва слышимым звоном слетела на пол.

— Вот и меня здесь, в святилище, посетило такое странное чувство… — Гатаматар, описывая неширокие круги, стала снижаться. — По-моему, предчувствие катастрофы. Посетило и вновь прошло. — Гатаматар присела на пол неподалёку от Бланш. — Я пыталась его вызвать снова, чтобы определить, откуда мне ждать беды, но чувство так больше и не вернулось… Скажи мне, Бланш, правда ли, что ты умеешь читать будущее по глазам драконов?

Бланш знала, что Гатаматар в курсе, что она это умеет. Но у обеих имелась одна и та же особенность: гордость мешала прямо изложить просьбу, принуждала заходить издалека.

— Да, — ответила Бланш, — я могу посмотреть. Глаза драконов для меня открыты, я вижу в них не только будущее, но также и настоящее, а иной раз и прошлое себя кажет.

Сами же драконы обычно не видят того, о чём рассказывают их глаза. И можно представить, каково им узнавать, что в их глазах что-то есть, но совсем не с той стороны. Не зря и Гатаматар прежде к провидице не обращалась — кому из драконов приятно, когда практически сквозь них какой-то почти человек нечто осознаёт.

— Что ж, посмотри, — велела Гатаматар, — а я тебя за это доставлю туда, где ты обогреешься, — до чего для драконицы важно не быть обязанной!

Гатаматар приблизила к Бланш свою вытянутую морду. Бланш заглянула в калейдоскопические радужные оболочки ёё глаз — и без труда отвлеклась от всего, что выступало за границы этих круглых тарелок, в центре которых, словно диковинные весёлые змейки, живо пульсировали щелевидные зрачковые отверстия.

Перед взором провидицы зашуршал-завертелся многоцветный калейдоскоп, складывая всё новые образы из раскалённых от внутреннего света текуче-прекрасных радужных структур. Непостижимые картины одна за другой проносились мимо сознания Бланш. Она не пыталась их задержать, наперёд зная — время понятных для неё картин ещё не приспело.

Когда же ясно видимая фигура сложилась — из белоснежных уголков, устремившикся к центру рождающейся картины, Бланш тотчас уразумела, почему ей пришлось провести в этом святилище целый месяц сверх даты жёсткого испытания, установленный себе ею самой.

— Драеладр! — крикнула она белоснежной фигуре, как только та обрела законченный вид и способность двигаться. Способность, заложенную в картину, но так и не реализованную фигурой.

— Что — Драеладр? — заморгала Гатаматар, сбивая контраст и резкость картинки.

— Он умер, — глухим отмороженным голосом произнесла Бланш.

Что теперь будет?

* * *

Весточка от Кьяра пришла с птичьей почтой. Бедная птица, высоко же ей пришлось подниматься в поисках родной голубятни — на самую вершину Белой горы, где примостился город Ярал.

— Что пишут? — спросила Лулу Марципарина Бианка, когда Эрнестина Кэнэкта развернула шифрованное послание.

Дело происходило в рабочем кабинете разведчицы, который, впрочем, служил ей заодно и гостиной. Ох и трудно бывало порой Эрнестиине развести деловую и личную жизнь. Казалось бы, зачем, если в труднодоступном Ярале живут и с тобой общаются только свои. Здесь ведь с полгорода проработало под твоим началом.

— Кьяр хвастается, что заткнул за пояс других саламинских пиратов, — ответила разведчица, ещё ничего не успев прочитать. Беглое чтение шифровки в число её умений покуда не вошло. Лишь по длине письма и размеренному почерку можно было догадаться, что там, у Кьяра, ситуация достаточно спокойная.

— А зачем ему затыкать их за пояс?

— Я приказала, — Кэнэкта внутренне усмехнулась.

— Понимаю: государственный секрет, — поджала губы Марципарина.

— Не такой уже и секрет. И от тебя я даже настоящих секретов не прячу, — вздохнула Кэнэкта. — Если не скучно, слушай. Море Ксеркса для нас важно. Там ведь Адовадаи, Саламин, Лопволарое… Пока эти порты враждуют с некрократией, Владыка Смерти на Эузу войной не пойдёт. Вот мои люди и заняты, считай, единственным делом: выявляют по побережью мертвецких шпионов, чтоб им ржавый якорь в набальзамированную задницу!

— Что за якорь?

— Не принимай близко к сердцу. Мои люди как пообтираются среди морских пиратов, так нанесут от них выражений и похлеще, то-то и у меня стало проскакивать. А с пиратами штука такая: эти ребята в море Ксеркса сегодня держат четыре портовых города: Саламин наш, Саламин заморский, потом Южный Утёс и Разбойничий Клык. А кто командует, например, Саламином, того слушают и в Адовадаи, понимаешь?

Марципарина кивнула, словно и впрямь понимала. Кэнэкте пришлось продолжить:

— Вот и получается, что влияние на пиратов — ключ ко всему морю. А ключи к нему я подбирала не год, и не два. Мои люди зарабатывали репутацию. У пиратов она — известно какая. В том для людей опасность. Этак ведь можно совсем заиграться, набраться разбойничими ухватками — вот как Бабозо — да и забыть о главных делах. К счастью, их умеет сдержать Кьяр. Он лучший. Он сам никогда не забывается и другим не даёт…

И верно, что бы Кэнэкта делала без Кьяра? Наверное, так и прикидывалась трактирщицей из Адовадаи, надеясь по пьяному бормотанию отличить морского разбойника от простого матроса — при том, что граница меж ними прерывиста и текуча.

— Я слышала, Кьяр выбился в главные пиратские капитаны? — сказала Марципарина.

Ещё бы не слышать! Кьяр таки выбился в главные пиратские капитаны и прогремел со своими тремя кораблями на целое море Ксеркса. Ленивый не слышал баек о вежливом пирате, да и тот, скорее всего, просто шутит.

— Кьяр не просто вошёл в число главарей, — отметила Кэнэкта самое главное, — он повлиял на пиратский кодекс. При нём саламинские головорезы перестали нападать на честных живых торговцев. Это он убедил «приятелей», что живых трогать не выгодно. Если у торговца не достаёт денег даже на посмертие, что с него можно взять в опасном морском набеге, кроме парочки кошельковых вшей? А вот как скопит состояньице, заплывёт жирком — тогда бы его и брать. Как увидишь торговца с набальзамированной харей — то будет верный признак: уже пора.

Кстати, поразительно, до чего быстро перенимают люди внешние повадки и целые образы действия мастеров, успешных в своём ремесле. Кьяр показал, как подходит морскому разбойнику обаяние вежливости — так тут же нашлось несколько эпигонов. Кьяр стал грабить одних мертвецов да их прихвостней — и другие тут же уяснили, что трясти копилки некрократии выгоднее всего. Кьяр чихнёт — и то воспроизведут в деталях.

— Но не случится ли так, что мёртвые просто перестанут плавать по морю? Если так, то кого он возьмёт на аборжаж?

Кэнэкта весело расхохоталось:

— Если мёртвые покинут море, это будет гораздо больше, чем я могла надеяться изначально. Только мёртвые тоже не дураки, море Ксеркса им стратегически важно, поэтому они станут молча терпеть убытки. Только бы не уйти, ведь потом их обратно не пустят! А ещё та сторона пытается перенимать наши методы, — Кэнэкта и не хотела, но допустила в голоc некую ревнивую гордость, — и вот представь: во втором, заморском Саламине появляется молодчик, многим похожий на Кьяра — кроме одного: тот мертвецов уважает, не трогает, расшаркивается при случайной встрече. И расправляется — только с живыми торговцами. Между прочим, с особой жестокостью. — Кэнэкта припомнила образцы той жестокости, скривилась в презрительной усмешке. — И у этого «второго Кьяра» тоже нашлись почитатели, подражатели, всё, как у нас. И тут уж заглавным вопросом получается «кто кого», и дело доходит до смертельного поединка.

— Два пирата дрались на дуэли? — встрепенулась Марципарина. — из-за нравственных принципов?

— Ну, не совсем так. Дуэль у них вышла особая — на кораблях, с усиленными абордажными командами. А что до «нравственных принципов», то нигде в мотивировке битвы таковые никак не звучали. Два корабля с капитанами во главе повздорили из-за влияния на Южные острова — такое пиратам куда понятнее. Так вот, — разведчица не сдержала гордости, — наш Кьяр победил, жестокого соперника и всю его команду благополучно обезглавил — и что оказалось? На том корабле все поголовно, даже сопливый юнга, были накануне произведены в мертвецы. Представляешь? К счастью, это им ничуть не помогло. Посмертие, знаешь ли, приучает к беспечности. А взмах абордажной сабли сносит мёртвую голову с тем же успехом, что и живую!

На том Эрнестина Кэнэкта сочла свой обещанный Марципарине рассказ завершённым и вновь, но уже с усилием, по складам, принялась разбирать кьяровскую шифровку.

— Фу ты зараза! — вырвалось у неё.

— Что-то не так? — спросила Марципарина. — Кьяру не достались положенные Южные острова?

— Да нет, он их контролирует, — отозвалась Эрнестина, — просто вокруг, говорит, снова шныряют прихвостни мертвецов. Что-то у него назревает.

* * *

А ведь Лулу Марципарина заходила к Эрнестине Кэнэкте поделиться новостью. Она беременна — что ж, об этом разведчица уже в курсе. А того не знает, что юной матери сказал Бларп Эйуой.

— Кого мне ждать, как ты думаешь? — спросила она его.

А, спрашивая, думала лишь о том, кто в животике сидит: мальчик или девочка. И никак не ожидала такого вот ответа Бларпа:

— Одного из двух: либо человека, либо дракона.

— Дракона? — опешила женщина. — Настоящего, с крыльями?

— Да, — с необычной мягкостью произнёс Бларп, — и, зная, что старый Драеладр умер, а замены ему нет, я думаю, что крылатый дракон даже более вероятен. Поэтому если снесёшь яйцо — тёплое, с кожистой стенкой — пожалуйста, не пугайся. Нас, человекообразных драконов, развелось уже слишком много. Пора и крылатой братии пополняться. В нашем драконьем клане сейчас ожидают прихода в мир нового Драеладра.

Лулу Марципарина тот разговор целый день взвешивала и пришла к мысли, что Бларпу Эйуою она искренне благодарна за предупреждение.

Благодарность. А что под нею?

Радость? Понятное чувство для будущей роженицы. Интерес? Жутко интересно, кто же родится. Ну, или вылупится. Теплота и забота ко всякому, кто появится. Всё это есть, и полностью оправдано её положением.

Но только где-то рядом притаилась тревога. Оснований для неё, вроде, и не видно, но сама-то она есть! И о чём-то хочет Марципарине сказать.

Молчи, тревога, молчи. Позже поговорим, позже!