После долгой череды некрократических проповедей и молитв за семью десятками самых дорогих гостей Цига зашли специальные служительницы и отвели в трапезную залу, расположенную в подвальном этаже собора. Как и следовало надеяться, Оксоляна тоже удостоилась чести. Единственная посетительница ложи «для принцесс» — шутка ли!

Гостей усадили за длинный стол, крытый праздничной чёрной скатертью и уставленный дорогими яствами исподнего мира — «пищей мёртвых». Как верно предсказал Карамуф, здесь были могильные черви в лимонном соусе, запечённые в собственном соку личинки бабочек моли, хорошо проваренные чёртовы огурцы.

Во главе стола уселась сама Ангелоликая. Ну, или один из её ангельских ликов — Оксоляна их пока что не различала. Хвост стола подковообразно изгибался, и в центре изгиба на невысоком постаменте помещалась выточенная из тёмного камня скульптура — задумчиво сидящий на стуле мужчина с отбитым носом.

На плече его умостилась и весело скалилась птаха — не птаха, а скорее распатланный мелкий ангел со стилизованными орлиными крыльями и когтистыми ногами, но с лицом человечьим, да ещё с уродливой грудью, свисающей аж до птичьих колен. Пока царевна думала, что это за чудо такое, ангелоликая птаха взлетела с плеча статуи, да и впечаталась в потолочный орнамент, где стала неотличимой от других точно таких же, как она.

Ну, затерялась, и затерялась. О том и спрашивать не след, ведь храмовые чудеса находятся в компетенции здешних посвящённых самых высших степеней. Магические соглядатаи храма — тем более, ведь смотреть должно им, а не на них. Кто заметил лишнее, тому несдобровать — и, видно, другие гости это неплохо усвоили, раз даже не обратили внимания на резкое движение. И Оксоляна тоже постарается позабыть мелкого ангела.

Осталась ещё сама безносая статуя. Уж она здесь не случайно. Вот её и заметить положено, да и вежливо поинтересоваться не возбраняется — в знак того, что гости явились в трапезную не только поесть.

Что же нос-то назад не приставили? Оксоляна мысленно фыркнула на этот непорядок, но осеклась. Негоже испытывать недовольство, ведь гостей наверняка проверяют. Пусть лучше кто-то другой попадётся, не она.

Так и есть. Кого-то уже прорвало:

— А кто это там, в конце стола — безносенький? — ляпнула голосистая гостья Цига из какой-то торговой гильдии — там они все бойкие на язык.

— Ваш вопрос адресован Ангелоликой? — с иронией спросила сама Ангелоликая и метнула в несдержанную мужичку короткий гневный взгляд.

Торговка заохала, принесла многословные извинения, а её товарка по гильдии с низким поклоном поспешно пояснила:

— Данея раскаивается. Будьте любезны простить её бестактность, Ангелоликая, она ведь не со зла. Просто ни я, ни она не можем припомнить, кому из деятелей Цига посвящён памятник. Не вашему ли батюшке?

Объяснение ещё бестактнее, чем объясняемое, внутренне улыбнулась Оксоляна. Уж она-то найдёт возможность помолчать, если сказать нечего, но так позориться нипочём не станет.

— Кто ещё хочет это знать? — с искромётным весельем спросила Ангелоликая.

В ответ раздался гул голосов. Ещё бы не захотеть узнать, кому посвящена статуя, которая, уж наверное, поставлена тут не случайно, а если бы вдруг случайно, то её, наверно, давно уже тут бы и не стояло…

— Значит, кто-то всё-таки хочет узнать? — голос Ангелоликой совершенно неожиданно зазвучал зловеще. То есть, всё-таки гости сказали что-то не то и её прогневили? Ничего ведь не предвещало!

Голоса гостей перепуганно примолкли, поблекшие лица заозирались: может, кто-то знает, как ответить правильнее всего. И тут Оксоляну осенило: ведь это проверка! Ну конечно: Ангелоликая смотрит, кто из всей собранной кучи гостей не растеряется. Ведь тот, кто не робкого десятка, может быть полезен некрократии, а весь робкий десяток — отсеется без сожаления.

И, пока никто другой не догадался, царевна поспешила воскликнуть:

— Я очень хочу узнать… — голос предательски дрогнул, но устоял. — Будьте добры, расскажите, Ангелоликая. Если только не трудно… — сказала и сама же с испугом уставилась в бесцветные глазки навыкате. Что, ошиблась?

Нет, предугадала!

Ангелоликая озорно улыбнулась, показав миру зубы довольно крепкие, но не чрезмерной длины. Затем глазки навыкате из образа строгой женщины-чернильницы погрузились вглубь черепа, протянув за собой радиальную сеть добрых тётушкиных морщинок.

— Что же, больше никому не интересно? — и в голосе зазвенела едва ли не обида. Слишком легко отступились.

Любопытство тотчас вернулось. Гул интересующихся голосов постепенно набрал прежнюю силу.

— Хорошо, — дала себя уговорить Ангелоликая, — расскажу вам, кто с нами сидит. Я так и думала, что вы примете его фигуру за памятник, и это действительно памятник — в некотором роде. Памятник Управителю Цанцкого воеводства Умбриэлю Цилиндрону.

Ангелоликая попыталась выдержать паузу, но не тут-то было.

— Так он не из Цига? — изумилась торговка Данея.

— Из Цанца. Сказано же. Чем ты слушала? — поддержала тему ещё одна.

— Тогда мне неясно, зачем эта статуя здесь стоит.

— А затем, что этот Цилиндрон когда-то был в Цанце главным. А теперь Владычица Цига его приютила.

— Приютила его старую статую? — Данея упорствовала в глупости.

Оксоляна, которая обо всём уже вспомнила и догадалась, ценою огромных усилий не ввязалась в этот непочтительный разговор. Ангелоликая держит паузу, значит, надеется всех удивить разгадкой — что же её перебивать? Нет, Оксоляна самая хитрая. Она не будет произносить верного ответа, но станет его думать. Ангелоликая как прочитает её мысли, так обрадуется. Скажет, «царевна умна, но деликатна».

— В том-то и дело, что это не статуя, — таинственно усмехнулась Ангелоликая, — а Умбриэль Цилиндрон собственной персоной. Только он малость, хе-хе, окаменел. А стоит он здесь, потому что между правителями Цига и Цанца как-то вышел спор, кто ближе и милее Владыке Смерти…

О споре том Оксоляна не знала, но должна была догадаться.

— …и решили, что кого Владыка решит наказать, того он обратит в камень. И пообещали друг другу, что тот из них, кто не окаменеет, обеспечит второму сносное место за своим гостеприимным столом…

Что, серьёзно? Так всё и было?

— …Кто знает, чем бы дело закончилось, но об их споре узнал Владыка Смерти. Это и не мудрено: все мы знаем, что Мёртвый Престол в курсе всего. И когда прознал Владыка, какой они затеяли обмен мнениями, то потребовал, чтобы каждый из них описал свои чувства к нему как председателю всей наземной и подземной некрократии.

Да, Оксоляна слышала, что Владыка поощряет состязательность.

— И вот послушайте, как один из спорщиков объяснялся в любви Владыке Смерти. «Ты самый сильный, о Владыка, — говорил этот, что греха таить, очень самоуверенный спорщик, — ты сильнее всех человеков, а значит, моё место рядом с тобой. В знак глубочайшей преданности я буду стараться походить на тебя, я даже стану немножко тобой ради такого дела. Зато ты, величайший из великих, поделишься со мною властью и могуществом. Как не поделиться, если я с некоторых пор — твоя составная часть, причём самая лучшая, самая старательная из прочих частей. Когда же ты решишь отдохнуть — а даже Владыка Смерти отдыха, несомненно, заслуживает, — я смогу тебя подменить. Когда же ты решишь окончательно удалиться от дел на заслуженный отдых, то я тебя и полностью заменю. Отчего бы не заменить, если я — это и есть ты?». Так считал Умбриэль Цилиндрон — и думал, что будет Владыке Смерти очень любезен…

Что ж, по крайней мере понятно, зачем здесь поставлена эта окаменелость. Чтобы объяснить, что Цилиндрон был нелюбезен и неправ.

— А та, которая спорила с Цилиндроном за первенство, говорила совсем иначе, — заверила хитроумная Мад, — она хотела одного: быть полезной Мёртвому Престолу. «Ты, ты, Владыка, и только ты!» — вот как она говорила, — при этих словах Ангелоликая даже всхоипнула, как бы показывая, что в ихъяснении любви к Владыке Смерти слёзы также не возбраняются.

Трапезный зал не остался безучастен к слезам Ангелоликой. Кто-то намеренно выдавил слезу цвета собственного бальзама, а другие смогли даже непроизвольно, без видимых усилий.

— И как вы думаете, что решил Мёртвый Престол?

Оксоляна покосилась на каменного Цилиндрона. Разве не очевидно и без размышлений, что решил Владыка? Хотя, конечно, среди гостий Ангелоликой имеются туповатые, этим лишний раз подумать не помешает.

— Итог его решения перед вами, — широким жестом госпожа Мад указала на обращённого в камень горемыку.

Гостьи дружно покачали головами: вот оно как бывает. Ангелоликая же напустила на лик загадочный вид:

— А теперь угадайте, зачем я вам поведала эту историю, а?

— Наверное, — выпалила Оксоляна, — чтобы в своей любви к некрократии мы брали верный пример с вас, и не брали его из сомнительных источников, противных воле Владыки? — ага, первой успела.

— Правильно, — сдержанно кивнула Мад, — я и не сомневалась, что принцесса догадается первой, и всё же похвально…

Правда, в интонации Владычицы было больше ревности, чем похвалы. Наверняка хотела потомить слушательниц подольше и по причине их тупости самолично выдать верный ответ.

— …похвально, что в Уземфе так хорошо знают историю не самых ближних земель.

Историю… Историю ли?

Странно, что главы Цига и Цанца о чём-то между собой спорили, подумалось Оксоляне. Ведь в пору властвования в Цанце Умбриэля Цилиндрона эти города были по разные стороны Порога Смерти. Столь же странно и то, что в окаменении Цилиндрона будто бы участвовал Владыка, тогда как до Уземфа дошла версия попроще — о заговоре бальзамировщиков. Вся история, скупо поведанная Ангелоликой, напоминала вымысел…

Но вслух я этого не скажу, внутренне улыбнулась царевна. Ведь я знаю, что это тоже проверка. Другие, может, не знают, но я-то не такая дурочка! Я подумаю обо всём, о чём догадалась, чтобы Ангелоликая не забывала, что я умна. Но лишь про себя, чтобы она знала, что я послушна. Только послушных царевен западная некрократия производит в царицы.

* * *

В почтительном молчании прослушав поучительную историю воеводы Умбриэля (изложенную в местной версии), гостьи понемногу принялись за мертвецкие деликатесы на столе. Более других усердствовала торговка Данея: щёки так и ходили на её полном лице. Что ж, у каждой свой мотив прийти к Ангелоликой. Кому-то давно пора стать царицей, ну а кому-то — сытно подкрепиться надурняк яствами, обычно далеко не бесплатными.

Оксоляна просто восхитилась, когда заметила, с какой скоростью Данея уписывает за обе щеки — но не всё, что на столе попадётся, а лишь самое дорогое. К счастью для набальзамированного желудка торговки, дорогое тоже поражало разнообразием. Некрократия не мелочится. Она даёт сразу много. Конечно, много и желает взамен. Поэтому, чтобы потом не чувствовать себя обманутой, надо прямо сейчас поглотить все возможные блага. Пока есть.

— Все ли попробовали андаманских тараканов? — участливо спросила Мад Ольгерд.

— Да, благодарим тебя, Ангелоликая… — раздались отдельные голоса.

— Я спросила, все ли попробовали андаманских тараканов?! — отчеканила суровая Мад, прерывая благодарственные излияния.

Гости снова притихли, не решаясь и слова изо рта выпустить.

После долгой напряжённой паузы Мад решила переформулировать исходный вопрос:

— Признавайтесь, кто андаманских тараканов не пробовал?

— Ну, я… — с хорошо заметным со стороны содраганием произнесла мелкая отшибинская карлица, сидящая бок о бок с Оксоляной.

Вот умора, сидим рядом, наверное, с начала трапезы, а я её впервые заметила, подивилась Оксоляна.

— Кто такая «я»?! — продолжала допрос Ангелоликая.

— Меня зовут малышка Тупси, — представилась карлица, — и тараканов я не ела не по злому умыслу, просто их быстро не стало, — Тупси красноречиво посмотрела на Данею. Уж кто тех тараканов с главного блюда уничтожил поболее всех других, так это, конечно, прожорливая торговка.

— Каждый должен попробовать! — потребовала Мад.

Интересно, что в этих тараканах такого, что нам их обязательно надо впустить внутрь? Может, там яд. Или противоядие. Или…

Но младшие соборные служители уже разносили по залу тараканов, ловко пришпиленных булавками к особым деревянным тарелкам. Это блюдо они предлагали каждому, причём пристально следили, чтобы гостьи употребили насекомых тут же на месте. А как же: на этой дегустации дегустируют самих дегустаторов.

К Оксоляне тоже подошли. Надеясь на лучшее, она взяла с блюда таракана, откусила ему брюшко, прожевала. Ну вот, ну и что?

— Тараканы, как вы заметили, у нас особенные, — похвалилась Ангелоликая, когда все угощения дошли по адресам. — Андаманцы — близкие родственники пещерных Червей Сомнения. Но их парализующее волю действие намного шире и в то же время избирательнее… — Мад широко улыбнулась. — Они вредят только врагам некрократии, представляете?..

Хорошо, что я не враг, подумалось Оксоляне.

— А друзьям некрократии они не повредят? — забеспокоился кто-то.

— Ну что вы! — добрая улыбка тётушки утопила глаза в морщинках. — Друзьям наши тараканчики только помогают.

— А чем помогают? — спросила Данея, ловко хватая со стола добавку.

— Тем, что подавляют плохие мысли, конечно! Видите ли, дорогие мои, это блюдо способно бороться не только с врагами некрократии, но и с отдельными проявлениями враждебности в мыслях её друзей.

Вот это да! Впечатляет.

— Итак, — провозгласила Мад, — наступил момент истины. Рада сообщить присутствующим, что среди нас вовсе не оказалось шпионов, людей случайных и тем более злонамеренных. Это показали тараканы, но ещё прежде них отвага, с которой вы согласились на это новое испытание! Что ж, некрократия вашу преданность оценит.

Гостьи Ангелоликой так и плавились от её добрых интонаций, а их полурастёкшиеся по столу тела отражались в потолочном зеркальном плафоне — пёстрая масса, но в едином настроении и порыве к некрократическому единению.

— А давайте закажем ещё тараканов. Пусть они улучшат нашу природу, и без того хорошую! — сказала женщина в дальнем от Оксоляны конце стола, и её единодушно поддержали. Развиваться, так до предела!

* * *

Как только взаимные аппетиты людей и тараканов пришли к полному удовлетворению, Мад Ольгерд предложила своим гостьям встать из-за стола.

Уже расходимся, подумала царевна. И ошиблась. Оказывается, хозяйке взбрело на ум своих гостей перезнакомить.

— Посмотрите на тех, кто стоит рядом с вами! — с некоторой театральностью воскликнула Мад. — Спросите их имена.

— Как их зовут, Ангелоликая? — поспешил спросить кто-то.

— Спросите у них самих, — велела хозяйка Цига.

И добавила, видя, что гостьи между собой заговаривают вяло:

— Я хочу, чтобы вы узнали друг друга получше. Только вместе, всем сообща, вам и удастся послужить некрократии. Одиночки обречены, вы ведь знаете, что Эуза не дремлет, а Живой Император окончательно не разбит.

— Знаем, Ангелоликая, — в такт закивали все. И царевна с ними.

Мад Ольгерд обрадовалась общему единодушию, но всё же вновь пояснила, что желает налаживания общения между самими гостьями храма:

— Я желаю, чтобы из вас образовались команды. Настоящие команды Хранителей некрократии! Сбитые, слаженные, опасные для врага. Каждая из вас по умолчанию достойна этой чести. Повторяю, каждая, а не только лично вы! Недостойных мы и не пригласили бы, а возможные ошибки устранил бы контакт с тараканами…

Ну, «каждая», это сильно сказано, внутренне фыркнула разумная уземфка, но в остальном пожелание Владычицы стоит принять к исполнению. Да, завести связи среди участниц некрократической службы советовал и банкир Карамуф, Оксоляна собиралась так и сделать, если бы не мелочь: с кем здесь может свести равное знакомство мёртвая царевна крови? Значит, всё-таки стоит это пожелание воплотить. Ну да ладно…

— Я понимаю, — тётушка Мад заговорила задушевно, — что принять другого с его особенностями подчас нелегко. Но у некрократии широкое сердце, она принимает всех. В том её сила. И в том погибель Живого Императора, на которого многие народы, страны, сословия выступят одним некрократическим фронтом. А для создания такого фронта что нужно? Нужна толерантность, милые мои, именно толерантность.

Должно быть, последнее из сказанных Ангелоликой слов принадлежало к наиновейшим некрократическим заклинаниям. Из тех громких выражений, основная сила влияния которых на слабые умы — в ускользании сути между звуками.

Положим, Оксоляна, получившая в Уземфе недурное домашнее образование, слово «толерантность» раньше не раз слышала. Более того, как барышня начитанная, имела случай развернуть и свиток собрания сочинений некрософа Толера, который, кстати, и дал синтезируемому заклинанию своё честное имя. Правда, читать тогда не стала, только и посмотрела, что определение слова «толерантность», да и то потом позабыла.

— А что такое толерантность? — выдала свою недалёкость карлица Тупси. — Вы только скажите, а мы отыщем. Обязательно.

Царевна ждала, что Мад Ольгерд заговорит о Толере и его сочинении, но та всё разъяснила простыми словами, без отсылок.

«Прелесть разнообразия» — вот какую формулу толерантости применила Мад. И снова заговорила о том, что делу Владыки милы самые разные адепты, что против разнообразных врагов Живому Императору придётся туго, а значит… Ну, дальше всё пошло по кругу. Но ведь тупые отшибинские карлицы без повторения никогда не запомнят!

— Да, — признала Тупси, — в разнообразии наша сила… — о, запечатлела.

И вид напустила на себя такой умильно-послушный. Но только на деле карлики всегда собачатся даже между собой, а уж с людьми, непохожими на них ростом — так всенепременно. «Великий народ», да чтобы не подпрыгнул! Не бывать такому, ведь иначе никто не приметит величия.

По ходу размышлений Оксоляна знакомилась: назвалась нескольким дамам и сама получила несколько невнятно произнесённых имён, из которых только и запомнила, что Данею, Тупси да… Ой, нет, третье забыла тоже. Но ведь и Тупси, и Данея запомнились ей чуть прежде знакомства, так что они даже не в счёт. Что-то мешало царевне следовать заветам Толера и указаниям Ангелоликой. Тошнило её от разнообразия участников, если начистоту. А вот прелести особенной от их соседства с нею — так и вовсе не ошущалось.

— Отлично, — подытожила Мад, когда ритуал знакомства был совершён участниками порядочное количество раз, — теперь я хочу, чтобы вы объединились в группы по семь человек. Постарайтесь, чтобы в вашу семёрку попали люди, как можно менее похожие на вас. Помните: прелесть в разнообразии!

Ох и кислую же мину пришлось отряхнуть с лица царевне, когда она попала в одну группу с отшибинской карлицей Тупси, клямской торговкой Данеей, тупомордой зажиточной крестьянкой из Бегона, крючконосой переписчицей летописей из Глукща, наглоглазой купчихиной дочкой из Лопволарое, да ещё — с порядком потасканной дамой свободных занятий, что ныне с трудом остепенилась в глубоко провинциальном Шкмо, но происходила-то из столичных подворотен самой Эузы.

В таком составе её группа по предложению Мад встала из-за стола и образовала кружок в одном из углов зала. Потолочный зеркальный плафон отразил добрый десяток кругов со столь же разношерстным сбродом.

— Все справились с заданием? — заботливо поинтересовалась Ангелоликая. — Никто не остался не охвачен? Что ж, поздравляю вас. Только что мы с вами вместе сформировали так называемые «боевые септимы» — великолепные семёрки, которые отныне будут вершить истории ваших же местностей в точном соответствии с идеалами некрократии.

— Ура Ангелоликой! — рявкнула лужёная глотка какой-то саламинской трактирщицы. Её поддержали прочие представители «прелестного разнообразия», причём их нестройный хор неожиданно скоро выстроился.

— Но чем нашим семёркам теперь предстоит заниматься? — настороженно спросила царевна Оксоляна. — Выполнять какие-то тайные задания, насколько я поняла?

Ангелоликая взглядом поблагодарила её за вопрос:

— Для начала — учиться, да ещё соревноваться. Лишь те «боевые септимы», которые докажут свою эффективность, будут допущены до настоящей борьбы. Другие же, неэффективные семёрки мы расформируем, — и последнее слово прозвучало с неожиданной жёсткостью.

Неужели участники неэффективных септим предполагаются к физическому устранению? Скорее, конечно, к устрашению, но всё-таки…

— О том же, какие септимам предстоят задания, — вела дальше Мад, — все вы узнали ещё накануне нашей трапезы. В соборной молитве — помните?

Да, царевне запомнилась та пространная череда молитвенных славословий и проклятий, сформированная, кажется, из запросов гостей собора. В молитве говорилось «да низвергнет некрократия», но в какой такой форме некрократическая власть сие низвержение совершит? Теперь ясно: в форме «боевых септим», составленных из тех самых просительниц, что заявили некрократии о своих сокровенных потребностях.

— Так значит, мы всё сделаем собственными руками?

— Конечно, — широко улыбнулась тётушка Мад. — Кому же лучше знать, как следует наказывать наложника Хафиза, карликов Лимна и Зунга, варварский и нецивилизованный народ картау…или, к примеру, дочку и наследницу Умбриэля Цилиндрона по имени Лулу Марципарина Бианка?

— Марципарину я не заказывала! — быстро поправила Оксоляна.

— Да, конечно, — поглядела искоса Владычица, — вы, верно, не в курсе, что ненавистный вам наложник Хафиз убежал именно к ней.

* * *

Итак, чаяния уземфской царевны оказались ближе к воплощению, чем можно было надеяться. Никого не ждать! Самой, пусть и в составе «боевой септимы», действовать в Уземфе и других местностях. Да, от имени некрократии, но и с немалым ресурсом, который она дарует. Право же, от быстроты перемен у Оксоляны захватывало дух.

— А подготовка наших «боевых септим» начнётся прямо сейчас? — не без торжества в голосе спросила писица из Глукща. — И чему нас начнут обучать: каждую септиму чему-то своему?

Ну куда она спешит? Обучаться, да ещё немедля, не освоившись с новым положением — фи, какая грустная перспективка. Хотя большинству участников оксоляниной «септимы» и правда не мешало бы подучиться. Ну хоть чему-нибудь путному!

К делу, так к делу. Ангелоликая с ходу объявила:

— Сегодня занятий у вас не будет, но завтра они начнутся. Учить будем самому лучшему, но в основном тем знаниям и умениям, которые приблизят воцарение некрократии во всём мире. Познакомиться с нашими учителями сможете завтра же, а пока, — улыбка Мад утратила симметрию, превратившись в кривую усмешку, — ваши «септимы» ожидает первое испытание.

— Что, прямо сейчас? — весь десяток кружков, заполнивших просторы трапезного зала, пришёл в известное беспокойство. — А что будем делать?

— Как обычно, есть тараканов, — пояснила Владычица, — прошу к столу! — и она указала на заново сервированный пиршественный стол, на приборах которого на сей раз угнездились одни лишь тараканы.

Снова эти милые насекомые, и ничего, и никого больше. Тараканы, пригвождённые к тарелкам, шевелили усами и конечностями, пытались покачивать корпусом, что, разумеется, сильно способствовало аппетиту. Прежние-то их собратья вели себя скромнее. Те были более сонными и чуть заморенными шоколадным соусом на спирту, зато эти — бодрствовали вовсю, возбуждённые соусом из лимона.

— Так мы ведь ими уже наелись! — капризно проныла купчихина дочка из Саламина. Девочка не поняла слова «испытание». Глупая девочка.

* * *

Хорошенькое испытание — давиться тараканами, с которыми, как все думали, уже попрощались надолго. Да что поделаешь? Надо признать: решения некрократической власти бывают подчас неожиданными. Кто хочет её помощи, тому пора смириться с этими маленькими капризами.

«Ешь тараканов. С лапками жуй», как писала уземфская мёртвая поэтесса. Не была ли она в прошлом участницей такой же «септимы»?

Стол и без того заставлен приборами со съедобными тараканами, но то лишь начало. Рядом с ним выстроилось десять — по числу «септим» — служительниц кухни вечнотраурного храма, а при каждой — внушительнейших размеров кастрюля. Добавка, как есть добавка!

Условия просты: какая «септима» всех больше съест, та и есть более эффективной и преданной некрократии. Тщательно пережёвывая насекомых, ты помагаешь Владыке лично.

Правда, есть и пожелание Мад, которому следовать, как она сказала, вроде, и не обязательно, но которое всё же повышает твои шансы: перед поглощением насекомых не обездвиживать. То есть, не отрывать лапки, как делали некоторые, пытаясь себя убедить, что перед тобою не таракан, а, скажем, фасоль. Ну и не свинчивать раньше времени тараканью голову пальцами, а кусать с целого — так ведь зрелищней. И больше напоминает весёлую некрократическую игру.

А ещё есть пожелание Мад, о котором она даже не сказала, но царевна-то понимает! Поглощая тараканов, нельзя показывать отвращения. Если что вокруг себя и излучать, то только лишь вдохновение, дерзновение и удовольствие. Когда испытание представляет собой весёлую игру, то и лица должны быть соответственные. В этом суть некрократического артистизма.

Сколько времени прошло с натянутой гримасой удовольствия на лице? Оксоляна бы не сказала. За гастрономическим испытанием не только время перестало существовать, но и пространство сузилось до малого участка пиршественного стола, на которым расположилась твоя «септима».

Только твои люди, других и не надо. И враги-тараканы. Изредка в поле внимания попадает служительница, которая накладывает на центральное блюдо — точку сборки твоей «септимы» — новую порцию шевелящейся пищи.

Прежде тараканов поливали парализующими соусами да прикалывали к посуде специальными пищевыми булавками. Теперь их без затей вытряхивают из поварёшки. Какая разница? Насекомые врассыпную, но ни одно не уходит от бдительных хранительниц некрократии. Мёртвые люди быстрее мёртвых насекомых. Писица из Глукша по имени Бац объяснила всем, почему.

— Насекомые холоднобальзамны, — сказала крючконосая, — человек же принадлежит к теплобальзамным мертвецам, ибо у него четырёхкамерное сердце.

Как это верно, как это славно подмечено! Именно четырёхкамерное. В первой камере — любовь к Владыке Смерти, это не обсуждается. Во второй камере царит Ангелоликая, она это заслужила. В третьей камере притаилась ты сама, и в трепетной любви к себе нет ничего постыдного. А в четвёртой — тараканы!!!

* * *

Кто сколько тараканов сумел в себя запихнуть, Оксоляна сперва ревниво подмечала, потом сбилась со счёта и просто отдалась процессу. И так ясно, что в преследовании и поглощении пищи торговку Данею никто не переплюнет. Эх, самой бы царевне так! Если у тебя истинный талант, пусть это даже талант обжоры, он достоин уважения, а то и поклонения тех, кто не в состоянии доставить своей «септиме» подобных конкурентных преимуществ.

Карлица Тупси тоже закидывалась тараканами будь здоров. Конечно, до клямской торговки ей, как до Небесного яруса, но надо же сделать поправку на размеры! В такую малютку, да столько тварей величиною в её ладонь — как они только в ней поместились?

Основательно вгрызлась в насекомых и сама царевна. Не всё получалось идеально и быстро. Тонкое нижневосточное воспитание мешало запихивать в рот слишком объёмистые куски пищи, ведь получается некрасиво, да и щёки почём зря круглятся.

Не слишком отставала от неё и въедливая писица из Глукща. Уж так она въедалась в хитиновые панцири, словно пирующий падальщик на поле сражения недавно живых воинов. Расколет панцирь зубами, а кажется, будто клювом взрезала.

Дама лёгкого поведения, та, что сменила столичную Эузу на лучшую жизнь в провинциальном Шкмо, старалась не просто есть, и не примитивно имитировать удовольствие от еды, а будто бы переживать его. Нанижет таракана на вилку, изящным движением поднесёт ко рту, быстрым движением язычка слижет лимонный соус, пару раз шаловливо прикусит дрыгающиеся лапки, затем, грудным голосом похохатывая от щекотки, заглотит насекомое целиком… И давай лакомиться. Этак другие уже по третьему таракану приканчивают, а она всё первого любовно додавливает. Медленно ест, гадина такая! Зато безукоризненно.

Единственным слабым звеном в семёрке царицы Оксоляны оказалась купчихина дочь. Затолкать в себя насекомое — подумаешь, трудность. Но барышня после каждого поглощения ныла и скулила о том, что уж этот-то таракан должен быть последним. Вся «септима» её дружно уговаривала, попутно теряя драгоценное время. Почему нас не шесть? Этак бы съели намного больше, чем всемером. Разнообразие разнообразием, а подводить своих — всё же не дело.

А потом где-то на краю мира, очерченного длиной стола, одна «септима» сошла с дистанции. Видать, девчонки вроде купчихиной дочери оказались там в большинстве. Вот и подумали, что их водоизмещение уже заполнено до отказа — но ведь это было не так!

Ангелоликая потребовала нерадивую «септиму» немедленно увести, а голос у неё был такой, что не оставалось сомнения: от лентяек в негодовании отвернётся некрократия! Тотчас и навсегда.

Оставшимся же «септимам» Владычица сказала, что испытание ими пройдено. Отныне они станут септимами уже без всяких кавычек. Ибо подтвердили свою сплочённость и боевую силу.

— Жаль, — призналась Данея, — что мы не успели съесть остальных тараканов. А такие имели неплохие шансы…

Торговка и дальше бы жевала тараканью стряпню, но увы: служительницы храмовой кухни не подносили сего более ненужного блюда. И в самом деле, что годится для испытания, порой не стоит превращать в повседневную пищу.

— По-моему, мы тараканами на несколько лет наелись, — отметила Оксоляна.

— Если не навсегда, — усилила переписчица из Глукща.

Постепенно в поле зрения уземфской царевны вернулся трапезный зал. Пиршественный стол, с которого забрали все приборы, напомнил Оксоляне Большую тропу мёртвых. Та ведь тоже тянется через весь Средний мировой ярус, простираясь далеко за Врата Порога Смерти.

И подобно тому, как Порог Смерти всё сильней наезжает на земли, доступные для жизни живых, так и здесь, в этом зале, какая-то сила уменьшила количество гостий храма. Те семеро из неудавшейся «септимы» — где они теперь? За столом от них оставалась зияющая брешь, пока другие не сели кучнее… Всё ли с ними там благополучно?

Не в том вопрос, каково проигравшим, а в том, что угрожало оставшимся — недурно бы такое узнавать заранее…

Ангелоликая снова заговорила о толерантности, о важности разнообразия. В основном повторяла, чтобы недалёкие гостьи храма чего не забыли, но и отметила важный новый урок: лишь достаточно разносторонние способности участников септимы позволяют выдержать всю череду испытаний: на обжорство, на голодание и много ещё на что.

— А голодание-то зачем? — насупилась торговка Данея, прежде чем Оксоляна успела её остановить.

— И правда, вовсе незачем, — легко поправилась Ангелоликая, — испытания на голод у нас не будет. Это так, к слову пришлось.

Оксоляне и самой ясно, что голодания, скорее всего, не будет. Заставить мертвеца проголодаться — та ещё задача, его ведь сами бальзамы питают, и надо ему немного. К тому же сегодняшней обжираловки самой по себе мёртвому человеку на полгода хватит. Что, кто-то будет специально ждать, чтобы произвести испытание голодом?

Но для Данеи — единственно для неё — это испытание уже началось. В ней поселилось беспокойство: а вдруг голод? И потому Мад Ольгерд всё же схитрила, когда отказывалась от своих слов…

Какой подозрительно разумной иногда становишься — стоит почувствовать ответственность за успешность игры своей септимы. И какой внимательной: Оксоляна приспособилась поглядывать на зеркальный потолочный плафон, чтобы одним взглядом оценить, что происходит в зале.

А что происходило? Участниц сделалось меньше, пустого пространства больше — это понятно. Но это далеко не всё. В результате совместной работы в септимах разношёрстность гостей храма стала не такой разительной. Некая сила — сила совместной деятельности — будто причесала здесь каждую единым волшебным гребнем. Кто здесь карлица, а кто полнорослая женщина — даже это определялось не без труда.

То есть — куда-то девается расхваленная госпожой Мад прелесть разнообразия, так что ли?

Нет, успокоила себя царевна. Разнообразие сохранилось в полной мере, просто оно теперь менее заметно, не бросается в глаза. Ведь я — это по-прежнему я. Я царевна, в будущем — царица Уземфа. Здесь я одна такая. Ведь не путаю же я себя с кем-нибудь другим?

Кто царевна, кто торговка, а кто и вовсе отшибинская карлица — уж это-то сохранится навсегда. В том ведь и сила некрократии, ведь так?

Что-то важное говорила Мад. Но уземфка временно выпала из её темы. Всё из-за взглядов, украдкой брошенных на потолок. Ведь там же…

И правда, в зеркальном плафоне все участники состязания в септимах выглядели не просто похожими друг на друга. Они теперь сильно смахивали на Ангелоликую. Не так, чтобы совсем перепутать, но всё-таки…

Ангелоликая — очень многолика. Все мы — это она.

Нет, не так. Мы однолики, поскольку ангелолики.

И это ерунда. А значит, зеркало врёт. Ну ещё бы ему не врать, если отражает оно нас вверх ногами. Если мысленно переставить гостий храма с ног на голову, то никакой унификации не будет, а восторжествует прелесть разнообразия, именуемая толерантностью.

В зале началось какое-то движение. Что-то важное царевна прослушала. Потихоньку спросила у карлицы Тупси:

— Что сейчас будет?

— Занятия и тренировки, — отозвалась та.

— Мы ждём учителей, — добавила писица из Глукща.

— Так ведь Ангелоликая сказала, что сегодня учёбы не будет…

— Сегодня давно прошло, — усмехнулась глукщица, — и уже с десяток часов, как наступило завтра.

Вот как? Что ж, поглядим на учителей. Возможно, среди них найдутся и мужчины. Если так, надо предстать во всеоружии восточной красоты.

Оксоляна украдкой нашла себя в зеркальном плафоне на потолке… Нет, украдкой как раз и не получилось. Несколько минут, как дурочка, изучала потолок. Себя она, надо сказать, искала там впервые, вот и заметила с превеликим трудом.

Ещё бы! От Ангелоликой она теперь отличалась разве что кричащим платьем.