В резюме к статье «Обнаженное самоубийство», опубликованной в журнале «Американской академии психиатрии и права», доктор Роберт Саймон пишет: «Обнажение при попытке самоубийства рассматривается как свидетельство серьезности намерений довести попытку до конца. Умышленное членовредительство, без намерения умереть, редко совмещается с обнажением». В своей статье доктор Саймон отмечает, что в случаях с женщинами, покончившими с собой в обнаженном виде, традиционно считалось, что это убийство, замаскированное под самоубийство, поскольку «женская стыдливость переходит в смерть». Похоже, это не так. Большая часть самоубийств с обнажением происходит путем отравления или повешения, в результате чего тело предстает в наихудшем виде. Психологические объяснения самоубийства с обнажением пока еще не выяснены. Возможными мотивами, говорит доктор Саймон, являются месть, искупление, ощущение крайней уязвимости. В других случаях – особенно, когда имеет место передозировка, – никакого рационального мотива может и не быть. Бывает, что так случается лишь потому, что человек полностью теряет ориентацию.

 

23:25

На мгновение она забывает, где находится. Куда идет. Здесь туманно, не хватает воздуха и пахнет мужчинами. В животе покалывает. Остановившись в кромешной темноте, она думает, что здесь можно бродить вечно, так и не найдя выхода.

Немного похоже на ту игру, в которую они играли в детстве на заднем дворе: тебе завязывают глаза, потом несколько раз поворачивают кругом и отпускают. Сначала страшно, страшно до тошноты. Но потом приходит инстинктивное понимание, что в конце концов ты выберешь правильное направление.

Протянув руку, она ненароком смахивает с вешалки пальто. Это пальто Синатры. Она в его гардеробной.

Выбравшись из казино, Мэрилин спешно прошла по туннелю к коттеджу, чувствуя себя в подземном переходе, словно в сказке. Из одной жизни в другую. Держась за металлический поручень, она осторожно, шаг за шагом, спустилась по устланной ковром лестнице. Путь освещают голые лампочки, теплящиеся на фоне сырых стен. Где-то на середине пути она поняла, что покинула территорию Невады, где правила не просто другие – они изменчивые. Их можно трансформировать. Можно по-разному интерпретировать. Она помнила, что идти нужно прямо. Никуда не сворачивать. Не искать обходных путей. Осторожно, сдерживая нетерпение, скользя пальцами по водопроводным трубам, она продвигалась к выходу из дома Синатры. За ней следовали мужские голоса – громкие, требовательные. От голосов вибрировали трубы. Они вылетали из-за поворотов. Эхо Джанканы. Будь начеку, не расслабляйся, напоминала она себе. Не впускай их в себя. Она повторяла это снова и снова, пока и в самом деле не почувствовала голоса в себе. Настойчивые и громкие. Колючие. Рука отдернулась от трубы, пальцы сжались в кулак. Она обернулась. Посмотрела в темноту за спиной. Ничего не увидела и, прибавив шагу, продолжила путь. Лишь бы не дать им почувствовать ее страх. В конце туннеля, так и не увидев никого, она взбежала по ступенькам в гардеробную Фрэнка и даже ни разу не споткнулась.

В приоткрытую дверь струится отраженное озером лунное сияние. Она стоит в гардеробной, касаясь головой раскачивающейся вешалки, недосягаемая для оставшихся в туннеле преследователей, одна и в безопасности.

Как в той детской игре во дворе.

Она чувствует – они идут. (Кто? Джанкана со своей бандой? Или Фрэнк – со своей?) Грузные, тяжелые шаги грохочут по бетонному полу. Ни намека на учтивость. Приезд на Тахо был попыткой сбежать. Не стать частью той жизни – жизни шоу-бизнеса. Но они не позволят ей этого. Она извивается, стараясь выпутаться из длинного спортивного пальто, и слетевшая с ноги правая туфелька ударяется о стену.

Она уже потеряла время, дважды обшарив гардеробную в поисках туфельки. В кино сцена могла бы получиться комичной – темная гардеробная, неуклюжие гангстеры и напуганная, растерянная блондинка. Но только они не такие уж неловкие, и это не кино. В конце концов она сбрасывает левую туфельку, швыряет ее через плечо и бежит прямиком к передней двери. Только бы добраться до своего домика, закрыть за собой дверь, отгородиться от всего мира!

Терраса неровная и шаткая. Она едва держится на ногах от страха. Голоса ближе и ближе. Она взлетает по ступенькам. Колючие доски цепляются за чулки. До домика номер три рукой подать, но в какую сторону идти? Запутавшись, она поворачивает направо, к бассейну. Туда, где светится похожая на искусственный опал вода.

Забилась в уголок. Ступням больно. Подошвы нейлоновых чулок стерлись, в пятки вонзились камешки. Она прислоняется к окружающей бассейн проволочной изгороди, обхватывает себя руками. Может, удастся раствориться в ночном сумраке, смешаться с темнотой.

На калифорнийской стороне приходит ощущение безопасности. Ни вразумительного объяснения, ни сколь-либо весомой причины нет. Может быть, дело в сознательно навязываемом ощущении порядка, контрастирующем с образом попирающей закон Невады – азартные игры, отсутствие ограничения на скорость вождения, быстрые, за шесть недель, разводы. Последнее прибежище фронтирского популизма. Она искусственная, это граница между Калифорнией и Невадой. Произвольное разделение, определенное путем сделок и компромиссов и закрепленное в проведенной рукой картографа линии. И тем не менее есть ощущение, что граница эта вполне реальна и существует, как некий физический объект. Как крепость, оберегающая определенный жизненный уклад. Или не пускающая кого-то. Зависит от того, как смотреть.

Тучи начинают сгущаться, и лунная тень накрывает западную сторону холма через улицу. Ее можно увидеть отсюда, если стать, как надо. Может быть, это из-за наклона земной оси. На середине склона заметно движение. Джо стоит на полянке между двумя соснами в последних лучах лунного света. Издалека он кажется совсем маленьким, крошечной фигуркой, но в том, что это именно Джо, сомнений нет. Эту позу она узнает где угодно – когда расстроен, он всегда стоит вот так, подбоченясь. Когда чувствует себя беспомощным, всегда переминается. Она поднимает руку и осторожно машет ему.

Тень сползает по склону. Все ближе к нему.

Когда-то Невада воспринималась по-другому. Точно, в 1957-м, когда Артур ездил туда за разводом, чтобы жениться на ней. Ему нужно было свидетельство местного жителя, который заявил бы, что Артур действительно прожил в Неваде требуемые полтора месяца. Желающих дать показания было хоть отбавляй. Казалось, весь Серебряный штат приветствовал его восторженно, словно некий коллективный шафер. Вот почему она с радостью отправилась туда на съемки «Неприкаянных». Как будто задолжала штату. И как же быстро она научилась бояться его! Высушенной равнины озера Пирамид. Бесконечных поездок в Дейтон и томительного ожидания на жаре. Утренних и вечерних часов в отеле «Mapes» в Рино, где с каждым днем все невыносимее становилось находиться с мужем, с которым она провела вместе едва ли четыре года, и физической реакции на него, не имевшей под собой ни логики, ни оправдания. Шести месяцев оказалось вполне достаточно. Теперь, четыре с половиной года спустя, она с радостью осталась бы в Калифорнии навсегда.

У иллюзионистов есть трюк, в котором ассистент, обычно привлекательная девушка, садится в установленный на столе ящик. Мастер берет несколько острых мечей и втыкает их в ящик под всевозможными углами. Сбоку. Снизу. Сверху. Для пущего эффекта фокусник может даже пригласить на сцену кого-нибудь из зрителей и предложить проткнуть девушку в ящике. В конце представления ящик открывается, и девушка выходит из него целая и невредимая. Но даже лучшие иллюзионисты знают, что риск есть, и он увеличивается, если показывать номер каждый вечер. Невозможно просто так давать людям меч и надеяться, что они всегда будут промахиваться.

Она никого не видит, но они должны быть где-то здесь. Наверняка стоят на веранде у Синатры, облокотившись о перила, дымя сигаретами и провожая взглядами уплывающие к озеру колечки дыма. Она чувствует себя загнанной в угол. Кого-то инстинкт выживания мог бы подтолкнуть к действию, Мэрилин же только съеживается, прижимается спиной к стальному столбу еще сильнее, как будто сплавляясь с ним.

Неподалеку от бассейна она видит Circle Bar. Там шумно и полно народу. Народ откликнулся на приглашение Фрэнка и перекочевал в бар. Где-то там, может быть, и Пэт: старается пробиться к Фрэнку, рассказать о своей проблеме. Несколько человек собрались перед окном. Какая-то женщина энергично излагает свое мнение, жестикулируя и не замечая, что ее бокал понемногу пустеет. Какая несправедливость – люди смеются и беззаботно болтают, словно в мире нет никаких опасностей.

Плавательный бассейн наилучшим образом отражает особенности расположения «Cal Nova». Его отличительная черта – выложенная черной плиткой разделительная линия, по одну сторону которой Калифорния, по другую – Невада. Обе половинки обозначены соответствующим образом. Вот только проходит линия не посередине, как думают некоторые. Часть, отданная Калифорнии, составляет примерно треть бассейна. Ту, которая мельче.

Она представляет себя одной из тех женщин, которых видела в норуолкской больнице. Всегда немного не попадают в ритм, однако ж уверенности им не занимать. Но встречаясь с остальным миром – пугаются, закрываются и уходят в себя. Как столкнувшееся с агрессором миролюбивое племя.

Тень на холме движется быстрее, как медленно сходящая лавина. Она все еще видит Джо, но не знает, для того ли он там, чтобы защитить ее, или же чтобы только покачать головой, разочарованно и стыдливо. Холм все глубже погружается в тень. Она уже едва различает Джо. Почему он не уходит? Почему позволяет тени накрыть себя? Она поднимает руки, пытается привлечь его внимание, шепчет: «Спускайся. Спускайся. Ты нужен мне».

Защищаясь от хищников, некоторые насекомые предпочитают спрятаться, слиться с окружающей средой, убрать голову и замереть, рассчитывая, что их не увидят. Другие прибегают к мимикрии, принимая некоторые характеристики, придающие им сходство с хищниками. Насекомое нередко выживает потому, что охотник просто минует добычу, принимая ее за представителя своего рода.

Джо теряется наконец в темноте, и она, оттолкнувшись от столбика, тихонько, едва переставляя ноги, идет от бассейна; тело ее отяжелело, волосы спутанны, камешки впиваются в подошвы. С веранды Синатры доносятся громкие, грубые голоса мужчин, не догадывающихся о том, что она рядом, да и, похоже, даже не думающих об этом.

Опасность здесь повсюду. Ловушки за каждым углом, но они не имеют узнаваемой формы и представляют собой абстрактные очертания судебного иска, серии невидимых угроз или сорвавшегося плана спасения. Все, что она может, это вернуться в свой домик, допить оставленное на плетеном столике теплое шампанское, зажечь свечу, проглотить несколько таблеток, раскинуться на кровати и спрятаться под покровом ночи.

 

23:50

Фрэнк открывает дверь, не постучав, держа ее туфли, как подарок. Черные каблучки постукивают друг о друга. Одежда на нем та же, что и на шоу, – узкие черные брюки, белая рубашка с застегивающимся на пуговицы воротничком и пиджак. Нет только федоры. Свеча отбрасывает на все вокруг неровный, таинственный свет. Фрэнк приглаживает волосы ладонью и смотрит на нее сверху вниз. Пощипывает цветок стоящего в вазочке букета. Лепесток падает на пол, и он подталкивает его ногой к кровати.

Она лежит на покрывале. Одетая. Босая. Свет почти сгоревшей свечи падает ей на лицо. На полу валяются бутылки из-под шампанского; на столе выстроились пузырьки с таблетками, два из них открыты, пробок нет. Глядя на него, она говорит: «Фрэнк», – и с едва заметной улыбкой закрывает глаза.

Он присаживается на край кровати и ставит рядом с собой ее туфли. Его колени повернуты вовне. Берет ее за левую лодыжку, медленно поднимает ногу и кладет себе на колени. Надевает туфлю.

– Наконец-то я нашел мою принцессу. И что за фокус она выкинула в моей гардеробной?

Мэрилин молчит.

Фрэнк поправляет постель. Разглаживает морщинки от своих брюк. Вторая туфелька падает на пол. Он подкладывает подушку под шею, обнимает Мэрилин одной рукой.

– Думал, ты хотя бы выпьешь со мной после шоу. – Он устраивается поудобнее. – Неужели я был настолько нехорош?

– Ты был замечателен. Как всегда.

– Тогда в чем дело? Почему ты подвела меня?

Мэрилин хочет поговорить, но после нескольких слов мысли сбиваются, и она забывает, что собиралась сказать. Ее душит злость, но она плохо понимает, на что злится. Разве лишь на то, что не может не быть в мире, быть в котором не желает. Кое-как объясняет, что приехала отдохнуть на уик-энд, но то, чего здесь не должно было быть – и он клялся, что не будет, – оказалось здесь, и оно, когда никто не видел, поймало ее и тянет вниз.

– Я клялся? Когда никто не видел? Ты о чем, черт возьми, говоришь?

– Я не про твое шоу, Фрэнк. Твое шоу замечательное. Так бы смотрела и смотрела, без конца…

Он резко садится, выдергивает руку у нее из-под шеи, и подушка падает на пол.

– Не разыгрывай передо мной сумасшедшую.

Она улыбается. Сумасшедшая. В его произношении это слово звучит почти мило.

– Ты ведь даже не представляешь, что с тобой творится, да? – нервно цедит он сквозь зубы.

– Нет, – она качает головой. Потом кивает:

– Может быть, немного…

Он говорит, что ей нужно быстро привести себя в порядок, потому что, если она будет такой завтра, он отправит ее домой, и пусть она забирает с собой эту шавку, Пэт Лоуфорд. У него тут не приют для душевнобольных. Люди здесь отдыхают, расслабляются, получают удовольствие. Здесь не важно, кто ты такой. Здесь все – его друзья.

– К утру. Реши все к утру. Подумай, как вернуть ту Мэрилин, которую я знаю.

Он наклоняется и задувает свечу. Ей кажется, затемнение коснулось только ее лица. Он уходит, и все остается, как было, только теперь у нее одна туфелька на ноге, а другая лежит на полу, да еще букет выглядит чуть более увядшим, и свеча погасла.

– До утра, – говорит он за закрытой дверью.

– До утра, – шепчет она. Его шаги громыхают по ступенькам. Она поворачивается на бок и обнимает подушку, напевая тихонько: «Завтра, это завтра, это завтра, это завтра».

После ухода Фрэнка главная цель – уснуть. Взять себя в руки. Иногда желтый предупреждающий знак не подпускает ее слишком близко к краю. Иногда говорит, что ей нужно опасаться падающих камней. Вот почему врачи и медсестры дают ей пилюли. Чтобы помочь удержать от рокового шага. Они – предохранительный барьер, не дающий подойти к краю, защитный зонт от падающих камней. Вопрос безопасности. Разве не так, порой извиняющимся тоном, говорили медсестры в Норуолке, напичкав таблетками ее мать?

* Декадрон фосфат

* Хлоралгидрат

* Rx 80521

* Rx 80522

* Rx 13525

* Rx 13526

* Секонал

Никто так и не смог определить, какие медикаменты лучше всего ей подходят. Доктор Энглберг, когда она спросила его об этом, не стал даже задумываться. Сказал только, что она все равно не поймет.

– По-моему, вы пытаетесь меня контролировать, – говорит она, и он смеется:

– Вы каждый раз меня смешите.

– Нет, я серьезно…

– Нет, я серьезно, – обрывает он ее. – Вот получите медицинскую степень, тогда и сможем что-то обсуждать.

– А вот теперь уже вы меня смешите.

Так они обычно и разговаривают, а заканчивается тем, что она делает вид, будто соглашается с ним. Оба знают, что она держит дома и другие антидепрессанты, которые ей достают в Тихуане. Проблема в том, чтобы запомнить: что для чего и что как называется. С цветами у нее всегда путаница.

Она убирает за ухо прядь волос, проглатывает загадочную таблетку (Rx 13525) и запивает ее шампанским.

За то, чтобы привести себя в порядок.

 

12:11

«Молния» на платье расстегнута. Она лежит на животе, опираясь на локти. Сквозь шторы просачивается жидкий лунный свет. Тонкая простыня свежего воздуха ложится на нее, и обнаженная спина покрывается «гусиной кожей». Телефонный провод тянется к середине постели, едва преодолев горку подушек, и подрагивает от напряжения над самым покрывалом.

Номер она набирает инстинктивно. Может, это алкоголь и нервы, но звонки слышатся серией бесконечных спиралей, механическим урчанием, обрывающимся неожиданным «алло». Она узнает голос, знакомый ей почти так же хорошо, как собственный, но вспомнить, кому он принадлежит, не может, лишь связывает его с Актерской студией. Как будто контакт с кратковременной памятью сгорел.

– Кто это? – спрашивает Мэрилин.

– Вы же сами мне позвонили.

– Знаю, что позвонила, но…

– Джинни, – осторожно говорит голос.

– Джинни кто?

– Это ты, Мэрилин?

– Ты – Джинни Кармен?

– Господи, Мэрилин. Это Джинни.

– Что ты делаешь, Джинни?

Она не узнает Джинни – голос другой.

– Сейчас не самое удобное время… Ты же понимаешь, что я имею в виду, да? Ты ведь не на озере Тахо? Мне кто-то говорил…

Она не отвечает. Берет с прикроватной тумбочки бокал, допивает шампанское.

– Мэрилин? Ты еще здесь?

– Да, Мэрилин еще здесь.

– Милая, мы можем поговорить утром? Хорошо?

– Просто… я так устала. Не могу уснуть. Понимаешь, смотрю на таблетки и не могу их различить, а этикетки… они ничего не значат. Здесь все непонятное, вот я и подумала, что, может быть, ты подскажешь?..

Джинни смеется:

– Послушай, я вряд ли…

– Давай я опишу их тебе.

– Мэрилин, сейчас ночь. По-моему, с тебя уже хватит. Понимаешь, что я имею в виду? Я немного… ну, ты знаешь… К тому же у меня здесь небольшая компания, так что мне еще и слышно плохо.

– Тогда я просто назову цвета, ладно? Громко и быстро. Я просто хочу найти ту, которая нужна, вот и все. У меня уже сил не осталось. И я хочу найти ту, которая сработает.

Она слышит в трубке громкое дыхание Джинни. Слышит смех собравшихся в комнате мужчин и женщин. Смех звучит где-то далеко.

– Мэрилин? Слушай, – снова говорит Джинни. – Я хочу, чтобы ты прямо сейчас, быстро легла и уснула. Без всяких таблеток. А утром, когда проснешься, пусть играет Норма Джин. Отправь эту шлюшку спать. И перестань нести чушь. Представь, что мы в Нью-Йорке, где все это голливудское дерьмо можно отправить… Ты знаешь, куда. Мэрилин нужно уснуть. Выпускай Норму Джин.

– Джинни, мне ничего не надо. Ты только помоги разобраться с ними.

– Милая, да я телефонный провод буду неделю распутывать. Я не в той форме, дорогая, чтобы различать цвета на расстоянии. Сегодня не могу. Ты просто поспи сейчас.

– Пожалуйста, Джинни.

– Норма, – взывает голос из телефона. – Норма Джин. Где бы ты ни была – выходи, выходи!

 

12:25

Трубка в домике номер три снята необычайно долго. Оператор-телефонистка замечает это, работая с телефонным коммутатором, – мигающую, как надоедливое насекомое, лампочку. Лампочка мигает уже некоторое время, просто она не обращала на нее внимания из-за большого количества звонков. Что происходит в гостевых домиках, это, конечно, не ее дело, но какое-то чувство подсказывает – надо сказать кому-то, что там, похоже, не все в порядке. Такова профессиональная этика. Которая выше соображений приватности.

 

12:40

Бегущие по небу тучи частично затмевают луну. В домике становится еще темнее. Она хочет только одного – уснуть. Протягивает руку и хватает первый попавшийся пузырек. Ощупывает, будто читает по Брайлю. Вытряхивает таблетку. Может быть, голубую. Может быть, зеленую. Делает заколкой дырочку, подносит ко рту, слизывает крошки, глотает и чувствует, как лекарство поступает в кровоток. Она заносит руку за голову, разжимает пальцы и роняет таблетку на зеленый ковер.

Телефонистка сообщает начальнику о том, что трубка в домике номер три необычайно долго снята с рычага. Они звонят мистеру Синатре. Тот ругается, потом говорит, что это не его проблема, что он вмешиваться больше не будет. У него нет времени на всю эту чушь. Потом успокаивается. Обдумывает услышанное. Решено послать в домик Питера Лоуфорда – пусть осторожно постучит, откроет дверь, заглянет и убедится, что все в порядке. Она ему доверяет, говорит Синатра. Они оба из Голливуда. Кто знает? Может быть, она сидит на кровати, прижимая трубку плечом к щеке, и просто прогонит его или покажет жестом, чтобы подождал. Или, может быть, она уснула, не заметив, что сброшенная туфля сбила с рычага трубку, и не слыша гудков.

Оператор надеется, что не все так просто. Как-никак именно она взяла на себя риск, подняв тревогу. Нарушение приватности гостей, особенно тех, которым было обещано уединение, – дело серьезное. С одной стороны, телефонистка надеется, что случившемуся есть простое, безобидное объяснение. Но в глубине души она рассчитывает на нечто ужасное, полностью оправдывающее ее вмешательство.

 

1:03

Она уже почти ничего не видит, и, хотя лежит на кровати, свернувшись, подтянув ноги, чувствует себя так, словно летит вниз, падает. Она по-прежнему одета, но вечернее платье словно парит над ней, издавая едва слышное гудение, как будто оно под напряжением. Ладони упираются в матрас, чтобы смягчить удар. Ей удается замедлить падение. Когда все кончится, когда можно будет, не опасаясь, подняться с кровати, она выберется из платья и отшвырнет его на пол. Потом вытянется на кровати, полностью обнаженная, ничем не стесненная. И тогда все будет просто. Она слегка отпускает тормоз, расслабляется и тут же погружается еще глубже.

 

1:20

Она едва замечает, когда он распахивает дверь и врывается в домик.

Правая нога, высунувшись из-под покрывала, подергивается. Ступню свело, пальцы и свод стопы напряжены. Чахлый лунный свет струится по бедрам. Она говорит, что чувствует, как он стекает с лодыжек и собирается лужицей на простыне. Левая рука сжата в кулак. В правой телефонная трубка. Она поднимает глаза и щурится, как будто наблюдает затмение.

Он стоит, занимая собой едва ли не всю комнату. Дергает себя за пальцы. Суставы хрустят. Сухой треск напоминает далекий гром. Шагнув вперед, он задевает ногой пустую бутылку из-под шампанского, и та откатывается под кровать и стукается о стену. Глухой звон.

– Привет, – говорит она. Губы слиплись, во рту пересохло. Телефонная трубка выскальзывает из пальцев, сползает с кровати и болтается, повиснув на шнуре.

Он шумно выдыхает, как будто не ждал застать ее живой.

Неужели она и впрямь выглядела, как мертвая?

Он подхватывает ее под мышки, подтягивает вверх, прислоняет к спинке кровати. Она чувствует у себя на спине его теплое дыхание. Он прикрывает простыней ее груди.

– Мэрилин. Ты меня слышишь? Я знаю, ты там.

Голос обращен не к ней. Он обтекает ее, окружает, скапливается в самых неожиданных местах.

Она кивает. Получается, должно быть, плохо, потому что он продолжает спрашивать, слышит ли она его. И при этом легонько похлопывает ее по щеке.

Она снова проваливается, погружается…

Вода… Обрушившийся внезапно водопад медленно возвращает ее на поверхность.

Она кивает. Ощупывает себя. Трогает бедра. Ощущение падения ушло.

В глазах начинает проясняться. Похоже, Питер Лоуфорд вылил ей на голову целое ведерко из-подо льда. Питер… Не Джо?.. Она, в общем-то, и не верила по-настоящему, что это Джо. Просто подумала почему-то…

 

11:10

За утро простыни высохли. В щель между шторами струится луч света. В комнате уже тепло. Завтрак она проспала.

Мэрилин скатывается с кровати и, как будто ничего не случилось, разводит руки и ноги, крутит головой, тянет к потолку пальцы, распрямляя спину. Суставы похрустывают, будто их слишком туго загнали в суставные ямки. Потом она оглядывает комнату и вдыхает спертый запах прошлой ночи, напоминающий, что голова у нее раскалывается, а глаза вот-вот лопнут.

Физические следы катастрофы налицо:

Ведерко из-подо льда на полу

Разбросанные пузырьки повсюду

Букетик увядших полевых цветов

Поникший фитилек свечи в застывшей лужице воска

Бутылки и осколки

Она подходит к зеркалу над бюро, наклоняется, упершись липкими ладонями в крышку комода, и почти касается лицом стекла. Волосы склеились и спутались, глаза опухли, кожа бледная. Мэрилин дышит на стекло и ищет облачко тумана – удостовериться, что она еще жива.

Она не знает, что ждет за дверью, кто там может быть и где те лазейки, через которые можно сбежать.

Натягивает капри, зеленый топ от Гуччи, повязывает на голову шарфик. Она чувствует себя дикарем в маске с выпученными глазами и устрашающими чертами, которые должны отпугивать врагов и вороватых духов.

Вот он какой, крах. Как палата, где твои разочарования и страхи живут в тебе язвительными напоминаниями. Снаружи есть другой, веселый, праздничный мир, но попасть туда ты не можешь – тебя не пускают страхи и разочарования.

 

12:00

Придя на послеполуденную смену, оператор-телефонистка первым делом проверяет, все ли в порядке с линией домика номер три. И даже если бы трубка не лежала на рычаге, она ничего бы не сказала. О том, что на самом деле произошло ночью, ни слова. Она даже не знает, была ли тревога обоснованной. Ни разговоров, ни пересудов. Никаких подробностей. Ничего. Даже если попытаться неясными намеками и наводящими вопросами вытянуть какую-то информацию из коллег, они не ответят, потому что не поймут, о чем она спрашивает. Она и сама ничего бы не сказала, оказавшись в подобных обстоятельствах.

Она понимает, что такое приватность.

 

12:07

На площадке под верандой своего домика она замечает Синатру и Бадди Греко. Высокие пинии каскадом уходят вниз, к озеру. Синатра, в плавках и без рубашки, разлегся в шезлонге и читает газету. Голые ноги скрещены, на костлявых плечах полоски солнечного света. Греко – на нем рубашка-хаки с короткими рукавами и такие же брюки – стрижется, но то и дело оглядывается, так что парикмахеру приходится его одергивать.

Она машет Фрэнку; он всегда был для нее надежной опорой.

Синатра поднимает голову и смотрит на нее поверх газеты.

– Итак, королева вышла-таки из дворца. – Газета падает ему на колени, из нее выскальзывает вкладка, и ветер несет ее по бетонированной площадке.

Он качает головой и отмахивается – уходи.

Она остается. Поправляет очки, которые воспринимает, как часть маскировки какого-нибудь злодея.

– Фрэнк? – голос ее звучит слабо и беспомощно.

Ветер гонит газетную вкладку по кругу и, наконец, швыряет к его ноге. Он раздраженно отбрасывает ее.

– Хватит. Собирай вещи и отправляйся домой.

Он щелкает пальцами – исчезни!

С этим щелчком она делается невидимой. Хватается за перила, чтобы не свалиться. Она не знает, что делать. Разве что слететь по ступенькам и бежать, набирая скорость, в надежде, что ей удастся переплыть озеро Тахо и просто раствориться за ним…