Рассказывая о Мэрилин Монро, Ли Страсберг сказал: «Ее прошлое не обязательно должно было разрушить ее; оно могло даже стать частью лексикона и техники нового искусства».

 

15 ч 50 мин

На столе без какого-либо особого порядка выстроены в линию пластиковые (где-то – прозрачные, где-то – зеленые) пузырьки:

* нембутал

* декадрон фосфат

* хлоралгидрат

* секонал

* Rx 80521

* Rx 80522

* Rx 13525

* Rx 13526 (двойная доза)

Она точно не знает, что это, помнит только, что одни – из аптеки Шваба в Беверли-Хиллз, другие – из Рецептурного центра на Уилшире.

Она вновь проигрывает в голове разговор с Фрэнком. Сводит его к другому варианту, который заканчивается не тем, что он уходит, советуя ей отдохнуть и заверяя, что все будет в порядке и он за ней присмотрит. В новой версии она уже не так осторожна и признается, что должна исчезнуть ненадолго. Объясняет, что если «Неприкаянные» выглядели неким бегством от прежней Мэрилин Монро, то спустя год, в последней картине «Что-то должно случиться», она вновь вернулась к старой жизни (в которой присутствует и Джо), шагнула в привычный образ, как будто ее продолжительное отсутствие было всего лишь глуповатой выходкой девчонки-подростка. Надо было сказать Фрэнку, что иногда ей кажется – это ее последний шанс, потому что контролировать Мэрилин Монро, как раньше, становится почти невозможно: она становится ею. Сказать, что вне зависимости от семейной истории или статуса, все мы порой расклеиваемся; все мы в какой-то момент, стоя на краю, теряем уверенность в том, что сможем удержаться, и вынуждены то здесь, то там считаться с нашей слабостью. Вот и она сейчас – на краю. И еще ей следовало сказать ему: она читала в какой-то газете о том, что сильнейшее землетрясение может сбить землю с оси, и пусть земля продолжит крутиться по-прежнему, в результате катастрофы каждый день будет укорачиваться примерно на миллионную долю секунды, и что практически для всех это ничего не будет значить, за исключением разве что тех, для кого миллионная доля секунды значит все. Для нее даже одна миллиардная может иметь значение. В переигранном разговоре она говорит, что именно поэтому и приехала сюда, что исчезновение даже на уик-энд может помочь ей ухватиться за эту миллионную долю. Скакать на неоседланной земле, вцепившись в поводья, пытаясь обойти даже малейшую кочку.

Взгляд на озеро напоминает, какая она маленькая. Напоминает о том, что ты – лишь осколок чего-то в разы большего, чем ты когда-либо можешь стать.

 

16 ч 50 мин

Едва она ступает на крыльцо, как дверь сама закрывается у нее за спиной. Она идет бочком, не останавливаясь ни на мгновение, ни на секунду не отводя глаз от озера. Через солнечные очки оно выглядит еще более зеленым. Даже когда деревянный настил поворачивает к домику, она по-прежнему смотрит на озеро Тахо. Для этого достаточно лишь повернуть шею.

Она с удовольствием сходила бы к холму за автострадой, где растут полевые цветы. Быть может, нарвала бы маков, принесла в домик, поставила в вазу. Вдохнула бы в комнату новую жизнь.

Она спускается с настила на щебень, ощущая, как прогибается последняя деревянная дощечка. Дорога твердая и жесткая. Внизу, у берега озера, все устлано полями цветов, кое-где затененными толокнянкой и другими кустарниками, но в большинстве своем видных отчетливо и ясно. Они кажутся такими невозможно далекими.

Она даже холма не видит.

– Мисс Монро?

Крупный мужчина в темных брюках и свежей рубашке с короткими рукавами снимает солнечные очки. Опускает их в нагрудный карман, оставляя на виду лишь одну серебристую дужку. Говорит, что работает на «Cal Nova». У него широкое, непроницаемое лицо. От него пахнет сигаретами. Личная охрана, говорит он, для гостей мистера Синатры.

– Вам поручено присматривать за мной?

– В некотором смысле.

– Фрэнк велел вам проверить, все ли у меня в порядке?

– А у вас все в порядке? – спрашивает он.

– Да, – кивает она. – Все в порядке. Все просто прекрасно. Позади него – дом, боковая сторона которого выходит к «Круговому бару». Она чуть сдвигает очки, щурится.

– Я думала, отсюда будет виден холм.

– Холм?

– Тот, что на другой стороне улицы. Я видела его, когда приехала.

– А, тот, что за 28-й автострадой? Вам надо обойти этот дом, тогда и увидите. Тогда он будет почти прямо перед вами.

– Правда? Но я видела его чуть раньше со своего крыльца.

Он внимательно осматривается. Держится настороже, словно ожидает чего-то.

– Нет, – говорит он. – Только с той стороны.

Она оглядывается, но цветы уже не вызывают интереса.

– Может, вы проводите меня туда. Через дорогу. Просто взглянуть на холм. Мне бы хотелось его увидеть. Там есть то, что мне нужно.

– Там могут быть люди.

– Так они ведь везде. Люди.

О’кей, говорит он, но так, словно дает понять, что это не лучшая мысль. Снова надевает солнечные очки. Кашлянув в кулак, вытирает ладонь о брючину. Мне объяснили, говорит он, мол, вы не хотите, чтобы вас беспокоили, но раз уж таково ваше желание…

Она говорит, что ее никто не беспокоит. И таково ее желание.

В Лос-Анджелесе, когда она улетала утром, было тепло, но здесь еще теплее. И все равно воздух немного резче, немного свежее, он словно пронизывает ее вместо того, чтобы окутывать. В воздухе запах сосен, а когда ветер дует с юга, она улавливает запах озерной воды, чистый и без всяких примесей, потому что – пусть это и странно – даже все чистое имеет свой запах.

Она ощущает себя стебельком, с которого вот-вот слетят лепестки. Слегка поворачивает голову, открываясь ветру. Да, сильный порыв вполне мог бы ее свалить.

Гигантская парковка «Cal Nova» тянется до самой дороги. И вот отсюда она уже может видеть гребень холма. Телохранитель ошибался. Здесь никого нет. Еще несколько шагов – и ей кажется, что она видит пятнышки цветов, которыми усыпан склон. Пойти дальше? Подумав, она останавливается.

– Вы никого там не видите, наверху?

– На холме?

– Да, на одной линии с нами.

Он пальцем приспускает очки на нос. Долгим, изучающим взглядом обводит вершину склона.

– Нет. Ничего не вижу. Но если бы там что-то и было, не уверен, что увидел бы. Расстояние довольно-таки приличное.

– Я что-то видела раньше. Когда приехала.

– Ветер колышет деревья, наклоняет по-всякому. Может, вам что-то и показалось.

Она качает головой:

– Нет. Я видела кое-кого. Человека.

Она умолкает. После того, что сказал ранее Фрэнк, ей не хочется говорить, что это был Джо.

– Даже и не знаю, что вам ответить. Может, какой-нибудь зевака или фотограф. Не знаю. Мы слышали, что люди пытаются делать снимки оттуда. Но вам не о чем беспокоиться. Даже если там кто-то есть, вы были слишком далеко и казались ему лишь пятнышком.

Джо здесь нет. Но она видела его, когда приехала. Она уверена в этом.

Телохранитель говорит, что может послать туда кого-нибудь, если она беспокоится или чувствует угрозу, но, на его взгляд, там все чисто.

Все в порядке, отвечает она. И вообще, ей хочется просто нарвать цветов. Собрать букет. Она говорит, что очень любит калифорнийские маки и на территории Невады их, наверно, можно рвать вполне легально.

– Может, проводите меня туда, и я поищу?

– Могу попросить прислать вам их в комнату.

– Нет… Я хотела бы сама.

Они идут по периметру стоянки, заглядывая под кусты, и она бросает последний взгляд на холм. Ей кажется, она улавливает какое-то движение за деревом у самого гребня, там, где сосны искривляются в некоем подобии полуулыбки. Быть может, это Джо. Быть может, он выглянул на секунду и снова спрятался за высокой, неуклюжей сосной.

Она опускается на колено. Наклоняется вперед, приседает и отводит в сторону куст толокнянки, отчего красная кора на нем частично отслаивается и завивается. Телохранитель ожидает позади, чуть в сторонке, не обращая на нее никакого внимания. С той прогалины, на которую она вышла, взлетает колибри и на какое-то мгновение зависает над ней. Птичка бьет крыльями, грудка ее то опускается, то вздымается, и кажется – она застыла на месте, словно через нее только что прошел электрический разряд. Едва заметив Мэрилин, колибри уносится прочь.

Одной рукой придерживая куст толокнянки, она тянется другой за несколькими стебельками мака и выдергивает с такой силой, что они хрустят. Запах цветов приносит облегчение, и пусть изначально он едкий, в нем чувствуется чистота, хотя и не совсем приятная, – чего-то такого, что выросло не из грязи.

Она собирает цветы в пучок, прижимая букет к груди. Оглядывается на телохранителя. Один из стебельков легонько касается ее щеки. Всего лишь дуновение, не больше, но ей кажется, будто она вдохнула в себя все растение. И она чувствует, как оно наполняет ее, проходит по венам, закачивается в сердце. Кажется, в ней ему самое место, словно она сделана из стекла, но не хрупкого, а чистого, ясного, прозрачного, и ощущение это ей хочется сохранить навечно.

Чистая. Прозрачная. Не имеющая формы.

Всего лишь пятнышко в толпе.