Арчибальд!

18 = 2 + 16 и 18 = 16 + 2

запомни это.

Вильям.

Такое необычайное воззвание появилось однажды, на видном месте, в рубрике объявлений одного из лондонских еженедельников.

Оно было повторено там же через неделю с прибавлением фразы: «Нога твоя едва ли поправится».

Читатели еженедельника недоумевали; нашлись среди них и такие, которые сочли помещение подобных анонсов неуместным для серьезного журнала.

Случай этот не замедлил бы забыться, если бы в очередном номере еженедельника не появился отклик таинственного Арчибальда на два обращения к нему столь же замаскированного Вильяма.

Отклик этот обнаружил, что за странной перепиской скрывалось нечто, имевшее отображение в действительной жизни; в нем заключалось обещание дать исчерпывающий ответ через неделю.

Очень многие стали ждать с возродившимся интересом выхода следующего номера еженедельника, хотя у иных и возникало предположение, что, быть может, это всего лишь один из приемов рекламы.

Ответ Арчибальда появился своевременно, но не удовлетворил никого.

Смысл странной по форме и содержанию переписки остался по-прежнему неразъясненным; отпало лишь предположение о рекламе.

Вот что ответил Арчибальд.

Вильям!

Я наказан.

Но 18 = 4 + 14 также; в этом мое оправдание.

Тем не менее, я не желаю с тобой встречаться.

Прощай.

Арчибальд.

Так представлялось дело с внешней стороны.

Чтобы дать себе отчет, что же именно произошло, нам придется сделать экскурсию в прошлое, к тем временам, когда Арчибальд Гаукинс и Вильям Блессиг были значительно моложе, встречались часто и почитали себя взаимно друзьями.

Их первое знакомство совпало с тем периодом, когда печатная пропаганда оккультизма, предпринятая преимущественно французскими последователями Розенкрейцерства, стала приносить свои плоды.

Оба молодые люди оказались в числе пилигримов к храму Изиды, но каждый на свой манер.

Гаукинса увлекали перспективы реализационной власти, приобретаемой адептом; Блессиг, наоборот, пылко устремился к величавым обобщениям эзотерической традиции.

В юные годы легко сближаются и молодые люди вскоре подружились.

Прошло несколько лет.

Вдруг, совершенно неожиданно, упало между ними яблоко раздора — румяное и нежное, носившее поэтическое имя Мьюриэль.

Цветы дружбы стали вянуть и наконец осыпались в тот момент, когда на формальное со стороны Гаукинса предложение руки и сердца упомянутая Мьюриэль ответила отказом, пояснив, что вот уже несколько дней, как она невеста Вильяма Блессига.

Ответ этот сопровождался скользящим взглядом по невзрачной фигуре отвергнутого влюбленного.

Прошли года, но Гаукинс не забыл этого взгляда, не забыл и того, что особого внимания удостоились его необычайно нескладные ноги.

Бывшие друзья перестали встречаться.

Гаукинс не возненавидел Блессига, но сохранил навсегда по отношению к нему неприязненное чувство, укоренившееся глубоко.

Навязчивые мысли, равно прочно засевшие чувства имеют гораздо более, чем принято думать, шансов воплотиться, облечься в реальные формы.

Случилось так, что Гаукинс, по-прежнему преданный оккультизму, задумал произвести опыт одного из магических воздействий — опыт энвольтования.

Легко догадаться, что при подыскании объекта для эксперимента выплыла и утвердилась незыблемо кандидатура Блессига — того хотело прошлое.

Не будем чрезмерно осуждать Гаукинса; замысел его не был так черен, как это может показаться с первого взгляда.

Он не задался целью изжить со света бывшего своего друга или привить ему что-нибудь слишком мучительное; нет, всего лишь только одна из ног Блессига должна была быть слегка уязвлена.

Гаукинсу недоставало чего-нибудь от особы Блессига, чего-нибудь, что бы способствовало установлению магической связи между оператором и личностью энвольтуемого.

Случай, этот покровитель добрых и злых, пришел к нему на помощь.

Бывшие друзья встретились в парикмахерской.

Блессиг сидел в кресле — его стригли, а Гаукинсу, только что вошедшему, пришлось ждать очереди.

Они вежливо, но сухо поздоровались.

Затем произошло следующее. Гаукинс, стоявший около кресла Блессига, уронил платок, нагнулся, поднял его и поспешно спрятал в карман; но можно было видеть и это заметил Блессиг, что в платке была зажата прядь его, Блессига, волос; он не придал этому значения, счел простой случайностью; кроме того, он не желал вступать в беседу с Гаукинсом.

Однако Блессиг ошибся; здесь не было места случайности.

Дабы удостовериться в этом, двинемся за Гаукинсом в его квартиру, минуем ее официальную часть и проникнем вместе с ним в ту из комнат, куда он никого не впускал. Обстановка этой последней, на первый взгляд, напоминала несколько лабораторию.

На двух больших столах стояло изрядное количество склянок, наполненных и пустых, виднелись колбы, реторты. На стенах, вперемешку с пучками сухих растений и всякой всячиной, развешаны были символические рисунки, чертежи, различные пантакли. В простенке двух окон висела полка с некоторым количеством книг, посвященных исключительно магии; это были, главным образом, так называемые гримуары — сборники магических рецептов, формул и указаний по церемониальной магии. Немного мебели, перегонный куб, массивный серебряный семисвечник, курильница и стоявшая в одном из углов магическая шпага дополняли убранство комнаты.

Здесь Гаукинс был у себя, для себя и самим собою.

Войдя в комнату, он прежде, всего переоделся в домашнее платье, затем вынул из шкафчика небольшую восковую фигурку и стал ее внимательно сравнивать с фотографией какого-то мужчины; нечего и говорить, что это была фотография Вильяма Блессига.

Потом Гаукинс зажег спиртовку, подогрел несколько голову фигурки и тщательно, волос за волосом, приклеил к ней прядь с головы Блессига, похищенную в парикмахерской.

Покончив с этой работой, оператор впал в некоторое раздумье; ясно было, что он становился на путь черной магии, становился в первый раз.

Но раздумье миновало, решение было принято окончательно.

Восковой кукле суждено было сделать свое дело — послужить мостом от активного в волевом отношении Гаукинса к предполагавшемуся пассивным Блессигу.

Однако Гаукинс все как-то медлил с доведением вольта до конца.

А между тем, случилось то, чего он совершенно не предполагал. Непрерывно посылаемый им по направлению к Блессигу инфлукс, хотя и слабого еще напряжения, все же достиг последнего.

Надо заметить, что теоретические занятия Блессига в области оккультизма, сопровождавшиеся постоянно медитацией, отразились благоприятно на развитии его духовных сил; поле зрения его значительно расширилось, возросла также и его природная сенситивность.

Почувствовав однажды, что какие-то токи извне ударяют в него, Блессиг смог отчасти прозреть приготовления к направляемому на него вольту и уяснить себе также, что это дело рук Гаукинса.

Припомнилась ему и сцена с волосами в парикмахерской.

Взвесив все это, он, уже не задумываясь, послал предостережение Гаукинсу своим первым объявлением в еженедельнике; непосредственное обращение к Гаукинсу он справедливо счел за нецелесообразное.

Когда на глаза Гаукинса, постоянно читавшего этот еженедельник, попалось упомянутое объявление, он пережил неприятные минуты.

Хотя ему и неизвестно было арифмологическое значение помещенных там формул, но он почти не сомневался, что объявление было обращено к нему и имело связь с предпринятой им магической операцией.

Взволнованный, он решил поспешить с завершением вольта.

Вольт состоялся, но насторожившейся, более мощный притом психически, занятый, кроме того, серьезно в высшей, нежели Гаукинс, области достижений, Блессиг легко — почти автоматически — парировал вольт.

Согласно почитающемуся непреложным в магии закону, вольт, не воспринятый тем, на кого он был направлен и не переназначенный предусмотрительно на какой-нибудь третий объект, обратился на самого оператора и Гаукинс стал жертвой так называемого «возвратного удара»; постоянный спазм, затвердение в икре ноги, которым он хотел наградить Блессига, передалось ему самому.

Неудачливый маг был добит окончательно, когда следующий номер еженедельника принес ему подтверждение, что еще раз в жизни он был побежден тем же соперником.

Однако энергичная натура Гаукинса не позволила ему долго сидеть сложа руки, а уязвленное самолюбие продиктовало обещание дать ответ Блессигу; обещание, о котором уже упоминалось.

Следующим делом Гаукинса была расшифровка того, что скрывалось под цифрами, фигурировавшими в объявлениях Блессига.

Ему удалось, наконец, в одном специальном сочинении найти ключ.

Тогда он понял, что уравнением 18 = 2 + 16 Блессиг напоминал, что ему ясен замысел Гаукинса, а формула вторая как бы предостерегала, что орудие обоюдоостро.

Гаукинс нашел некоторое утешение в возможности такого разложения 18-ти, при котором опасность в физическом плане (18) делается необходимой ввиду значения слагаемых (4 + 14); об этом он и сообщил Блессигу в своем отклике.

Эта парфянская стрела (Гаукинс вскоре ликвидировал свои дела и покинул Европу) должна была свидетельствовать, что его Г аукинса, зловольность по отношению к Блессигу находит некоторое оправдание в конструкции миропорядка.