Вчера вечером мы плохо закрыли ставни, и вот уже солнце дерзко заглядывает к нам в комнату. Я прикрываю слипающиеся веки. Паола еще спит, дети в соседней комнате тоже, у них так непривычно тихо. Я с трудом приподнимаюсь с постели: частые приступы боли в боку меня измучили. Их частотность зависит от того, как я дышу. Если не дышать, то все, в общем, в порядке. Кроме того, что по мурашки по всему телу. Точно внутри все зудит, но почесаться ты никак не можешь, как будто ты проглотил пчелиный улей и весь рой носится по телу в поисках выхода.

Я ковыляю в туалет, с трудом вставляю линзы и принимаю душ. Обычно я делаю это не так долго. Но теперь я включаю то холодную, то горячую воду, пытаясь успокоить этот невыносимый зуд. Но вода тут не помощник. Я принимаю три таблетки ибупрофена, которые на несколько часов подарят иллюзию покоя.

Когда я возвращаюсь в комнату, завернувшись в халат, Паола уже будит детей. Мы выходим на завтрак в милый зал. Вполне классический континентальный завтрак, плюс домашнее варенье и свежайший хлеб. Я играю с детьми в «мистер Маффин», изображая ссору большого сливового пирога с шоколадом в роли мужа с черничным пирогом поменьше в роли жены. Они никак не могут договориться, ехать ли им на море или все-таки в горы. Но прежде чем они успевают отправиться в отпуск, мы весело их поедаем.

Только Паола не находит в себе сил улыбнуться. А я вот отлично справляюсь. Все путешествие я старался скрывать беспокойство и боль: мне хотелось, чтобы дети запомнили меня веселым и сильным, чтобы в их памяти не засела бледная тень отца, истощенного болезнью.

После завтрака мы отправляемся в путь. Я снова за рулем. Включаю кондиционер – на улице почти сорок градусов жары. Легкий свежий ветерок, дующий из ребристых отверстий, спасает нам жизнь.

Я поворачиваю на автостраду. На север.

Включаю радио, даже не упомянув его изобретателя, и сразу ставлю любимый диск моих малышей. Мы во всю глотку орем песни, хохочем и дико фальшивим.

«Вот жили-были два крокодила, один орангутанг, две маленькие змейки, орел такой огромный, котенок, мышь и слон. Все здесь, мы не забыли никого. Но где же, где же львята?»

Мы почти добрались до границы со Швейцарией, моих пташек сморило сном, и они засыпают на заднем сиденье. Я пользуюсь такой возможностью, чтобы поставить другую музыку.

Элвис.

«Always on my mind».

Наша песня.

Паола узнает ее с первой ноты.

Бархатный голос Элвиса вступает через семь секунд, которые ни с чем не перепутать.

Паола сжимает мою руку, не в силах взглянуть мне в лицо. Кажется, даже машина понимает, что происходит, и перестраивается на автомат, сама продолжая движение по дороге. Мы же смотрим по сторонам на окружающий пейзаж и слушаем грустные слова великого Элвиса Пресли. Когда вышла эта песня, он как раз расстался с Присциллой, и многие восприняли ее как своего рода прощание.

Авторы этой простой и в то же время такой правдивой песни – Уэйн Карсон, Марк Джеймс и Джонни Кристофер. Гениальные люди, которые значат для меня куда больше, чем раскрученный дуэт Леннон-Маккартни. Спасибо, ребята!

Когда песня затихает, точно в кино, из ниоткуда вдруг возникает знак: «Швейцария. 1 км». Мы приехали.

Время уже к обеду, и мы останавливаемся перекусить в ресторанчике, который держит небольшая семья. Я с трудом домучиваю тарелку пасты, потому что аппетит у меня уже давно пропал. Я смотрю на моих детей так, словно хочу запечатлеть в памяти каждую секунду. Мы почти не говорим, точно это обычный обед в самую обычную субботу.

Прощаться предстоит на остановке, куда подъедет шаттл, который отвезет меня в Лугано. Я ставлю легонький чемодан на ступеньку автобуса, целую детей и обнимаю Паолу. Обнимаю долго. Детям сказали, что папе нужно уехать по работе. Очень и очень надолго уехать. Я еду на работу в швейцарский спорт-центр, где все так и мечтают похудеть, потому что объелись шоколада. Я знаю, что когда-нибудь Паола соберется с духом и скажет им правду. Но не сегодня.

Пора вручить Паоле мой подарок.

– Это для тебя.

И я протягиваю сверток. Паола удивленно смотрит на меня.

– Но ведь мамин день рождения уже прошел! – замечает Ева.

– Знаю, но когда у нее был день рождения, я подарил ей плохой подарок. Теперь я хочу подарить другой.

Паола разворачивает сверток. В нем лежит огромная тетрадь, вроде тех, в которых пишут в школе. Она кажется потертой. Паола удивлена.

И тут она переворачивает страницу и замирает.

Я от руки переписал «Маленького принца», не пропустив ни слова и стараясь изо всех сил писать понятным почерком. Я работал тайком почти целый месяц.

– Такого у тебя нет. Это единственный экземпляр.

У Паолы на глазах появляются слезы, и она порывисто меня обнимает. Наконец-то я ее удивил.

На самом деле придумал подарок не я, а мой друг-писатель Роберто, который очень огорчился, когда я вернул ему букинистического «Маленького принца».

Паола так крепко меня обнимает, что это объятие кажется вечным. Когда она опускает руки, ее лицо влажное от слез. Но это слезы радости. Кто знает, как давно она не плакала от радости.

Пора отправляться, но я не могу заставить себя подняться по ступенькам. Мы целуемся, и снова, и снова. Сложно понять, когда пора остановиться. Я тяну время. Стараюсь рассмешить детей. Я настоящий гений разных глупостей. Я глажу по голове Лоренцо, Еву. Но нельзя перегибать палку. Нельзя, чтобы они поняли, что мы прощаемся навсегда.

– Может быть, я все-таки тебя подвезу? – настаивает Паола.

– Не стоит, спасибо.

В последний путь слон отправляется в одиночку. Ей еще предстоит провести за рулем не один час. Что бы я только не отдал, чтобы вернуться домой вместе с ними, играя всю дорогу, вылавливая в потоке машин четные и нечетные номера. Но мне нечего предложить, чтобы поторговаться.

Я еще раз крепко целую Паолу, пока нас не прерывает гудок. Водитель уже устал и торопит меня. Я отрываюсь от жены и поднимаюсь по ступенькам. И только сейчас она наконец-то говорит то, чего я так долго ждал.

– Пока, любимый.

Сердце поднимается к горлу. Я улыбаюсь Паоле и прохожу внутрь.

Пока автобус медленно движется вперед, я плачу.

Прижавшись к стеклу, я смотрю на удаляющуюся троицу. И мысленно посылаю Паоле слова любви. Она машет мне рукой. Посылка дошла.

Она стоит на раскаленном асфальте, держа детей за руки, пока автобус не превращается в малюсенькую точку.

Я представляю себе, как она старается успокоиться, улыбается детям и садится в машину. Она всегда была прекрасной актрисой.

Выбранная мною больница снаружи напоминает отель в приморском городе.

Меня встречает Патрик Цурбригген, доктор, с которым я переписывался по электронной почте. Он говорит по-итальянски с очень смешным немецким акцентом и крепко пожимает мне руку. К счастью, в Лугано говорят по-итальянски. Это самый большой итальянский город за пределами Италии.

Доктор объясняет мне, как я проведу этот день. Он ни разу не упоминает о цели моего визита. Но именно об этом и речь. Я сам прерву свою жизнь, без помощи врачей. Швейцарские законы это позволяют, но требуется, чтобы человек, решивший прибегнуть к подобной «услуге» (мне очень нравится, что здесь это называется «услугой») был полностью проинформирован об альтернативных возможностях, мог понимать происходящее и осознавал свое желание.

Мой новый дом.

Моя комната.

Я заказал ее всего на одну ночь. Прямо как в мотеле.

И действительно, моя комната очень похожа на комнату в мотеле.

«Мотель Бейтса» швейцарского пошива.

Двадцать квадратных метров. По крайней мере, просторно.

Стены тревожного зеленоватого цвета.

Скучающий деревянный комод, на котором валяются несколько спортивных газет и февральский номер журнала «Улыбка и песня» с фотографиями исполнителей из Сан-Ремо.

Железная кровать с белой простыней. С пришитыми ручками, чтобы поднять тело.

Шкаф из Икеи, криво собранный нерадивым рабочим.

Внутри три вешалки разных и слишком уж веселых цветов.

Деревянный, похожий на школьный, стул. На нем какая-то надпись на французском. Нечитабельный почерк бывшего постояльца. Даже подписался. Ален какой-то там. Кто знает, что за Ален.

На стенке акварель с изображением озера Лугано. Ну, или просто озера.

Белые легкие шторы, шелестящие на ветру, точно в фильме ужасов.

Дверь, ведущая на двухметровый балкон.

С балкона виден парк, окружающий больницу. Горизонта не видно. Только зелень деревьев и синева неба. Тюрьма, да и только.

Еще есть большая и чистая ванная из тех, где все предусмотрено для колясочников.

Чистенький мотель, но стоимость за ночь – как в фешенебельной пятизвездочной гостинице. Точнее, как неделя в такой гостинице.

Правда, пожаловаться потом никто из постояльцев не сможет.

Просто потому, что здесь нет никакого «потом».

В комнату заглядывает санитар (точь-в-точь Ральф Мальф из «Счастливых дней») и спрашивает на ломаном итальянском, все ли в порядке.

Я отвечаю, что да, хотя это не так.

Он говорит, что зайдет около семи и принесет ужин. Я спрашиваю, чем здесь кормят. Риторический вопрос. Я уже жду, что мне подадут больничную вареную курочку, пюре из пакетика и несвежий фруктовый салат.

Но к моему удивлению, ужин состоит из пасты в томатном соусе, жареной курицы с печеной картошкой и торта «Захер» со взбитыми сливками. Кто знает, быть может, они разработали гениальный способ убить меня путем такой кормежки?

Ральф Мальф улыбается и скрывается за дверью.

Мой палач очень мил. Это уже кое-что.

Я беру стул и ставлю его на балкон. Сажусь и дышу.

Вынимаю одноразовые контактные линзы, и окружающий мир расплывается и сливается. Зелень и небо перемешиваются и становятся одним целым.

Это мои последние линзы. Завтра я обойдусь. Уже не важно.

Открываю бумажный пакетик, который вручил мне Оскар. Он уже весь пропитался жиром. Содержимое мне хорошо знакомо. Пончик.

Оскар – особенный человек. Он не просто мой тесть.

Гляжу на сладкого друга.

От него сладко пахнет. Такой притягательный, почти эротичный запах.

Не важно, что о нем говорят. Все это неправда. Ну, или мне на это наплевать.

Первый кусочек – это лучше, чем секс.

Я долго пережевываю его. Медленно, стараясь прочувствовать каждую крошку.

Я ощущаю, как крупинки сахара тают на языке.

Пончик уже не свежий и слегка затвердел. Но все равно на вкус – точно пища богов.

Еще кусочек.

Полное отсутствие мыслей.

В голове пустота. Ящик без содержимого.

Только я и мой пончик.

Закрываю глаза.

Я наслаждаюсь пустотой, которая разливается по черепной коробке.

Я слышу море, точно прижимаю к уху ракушку.

И вдруг какой-то шелест.

Я оборачиваюсь.

Открываю глаза.

На решетке, справа от меня, примостилась птичка.

То есть, кажется, это птичка. Линзы-то я уже снял.

Я приглядываюсь, придвигаясь поближе.

Воробей.

Он с любопытством бесстрашно уставился на меня.

Я внимательно разглядываю его, щуря глаза, чтобы лучше видеть. Вы думаете, что это… но нет. Это не мой извечный сотрапезник. Это другой, похожий, но куда более веселый и гладкий воробей. Смелый туземец. А жаль. Если вы будете пересказывать кому-нибудь эту историю, скажите лучше, что это был тот самый воробей, что прилетал ко мне каждое утро в Риме. Так в конце истории проскользнет волшебная нотка.

Я отщипываю маленький кусочек, протягиваю ладонь, и воробей садится на палец. Он с удовольствием поедает жареные крошки.

А затем замирает, выпятив грудь, точно спрашивая меня «И это все, дружище?».

Но я не дам себя разжалобить.

Пончик мой, дорогая швейцарская птичка.

Новый нахлебник мгновенно понимает, что с меня больше нечего взять, и улетает, даже не поблагодарив. Я вижу, как он перемахивает через живую изгородь и исчезает. Мне бы так хотелось последовать за ним, оторваться от земли и лететь прочь от этого места.

Я встаю и смотрю вниз.

С балкона второго этажа даже не выпрыгнешь. Это полный бред.

Я доедаю пончик, облокотившись о решетку балкона.

Облизываю губы от сахарных крошек. На какую-то секунду я попал в рай, мгновенный и сладкий.

Я возвращаюсь в комнату.

Комкаю жирную бумагу и оглядываюсь в поисках мусорки, которой нигде не видно. Наверное, ведро в туалете. Оно стоит под раковиной, где ему, в принципе, и место. Я выбрасываю бумагу, и она отскакивает от края ведерка, прежде чем упасть внутрь.

Возвращаюсь в комнату и плюхаюсь на кровать. Достаю из кармана последнюю фотографию, которую я снял на «полароид». Наша счастливая четверка.

Кладу ее на тумбочку, достаю мобильник и листаю телефонную книгу до слова «дом».

Они уже добрались?

Но домой не звоню.

Я набираю номер Умберто.

– О, Лучио, привет! – отвечает он мне с притворной веселостью в голосе. – Я только что говорил с Паолой. Они уже дома, все нормально. А ты как?

Я надеялся, что этого вопроса не последует.

Я прошу задать другой вопрос. На этот не хочется отвечать.

Тогда он говорит:

– Как погода в Лугано?

Опять промах. Попробуй еще раз.

Наконец-то что-то пооригинальнее.

– Я прочел письмо, не устоял. Ты простишь?

Я и так знал.

– Да, все нормально, – взволнованно отвечаю я и несколько минут мы молчим. Я никогда еще не молчал в трубку. По крайней мере, не так долго. Никто обычно не молчит в трубку. Оглушающая тишина заменяет все те слова, которые мы никогда не говорили друг другу. Игра в молчанку по-взрослому. Умберто проиграл.

– Не беспокойся ни о чем… Я о них позабочусь, дружище.

Я знаю.

– Спасибо.

Это все, на большее у меня нет сил.

И наконец, прежде чем разговор переходит в тяжелую стадию, я говорю:

– Передай привет Арамису…

И кладу трубку. Телефон все еще у меня в руке.

Я знаю, что и Умберто сейчас так сидит.

В 19:00 прибывает «королевский» ужин, но я не в состоянии его съесть: паста переварена, курица какая-то подсушенная, а картошка точно резиновая. Я с радостью позволяю ввести себе добрую дозу обезболивающего. Я требую двойную дозу морфина. Хочется как следует выспаться, увидеть хороший сон, проснуться, и быть в форме.

Завтра 14 июля. И завтра для меня важный день.