В программе испытаний «Скайрокета» одной из важнейших фаз было определение границ бафтинга. Аэродинамикам предстояло нанести их на график. Было две границы бафтинга: одна — в дозвуковой области, другая — в сверхзвуковой. Между этими границами находились явления, которые нужно было исследовать.

Мой предшественник Джин Мей установил, что в горизонтальном полете при перегрузке, равной единице, то есть когда подъемная сила самолета равна его весу, на скорости, соответствующей числу М = 0,9, появляется незначительный бафтинг. Эта величина и стала первой точкой на графике. Готовясь осенью к первому полету на ЖРД, я как-то выпустил из виду, что тряска на «Скайрокете» возникает при М = 0,9. Кратковременная тряска во время этого первого полета была для меня неожиданной и доставила мне неприятности. Правда, она исчезла так же быстро, как и появилась. Зато и причину ее появления я не успел установить и одну за другой перебрал десятки самых невероятных причин, которые, как мне казалось, могли вызвать это явление. Только после полета я узнал, что при числе М = 0,9 «Скайрокет» всегда попадал в режим бафтинга. Но когда скорость полета достигала звуковой, бафтинг исчезал. В то время как обычный серийный самолет при такой скорости мог бы разрушиться в воздухе, «Скайрокет» вел себя совершенно нормально — он был специально сконструирован для такой скорости и выдерживал ее почти без протестов. Если не принимать во внимание «валежку» на левое крыло и увеличение лобового сопротивления, самолет легко преодолевал звуковой барьер.

Я должен был установить, при какой перегрузке самолет начинает подвергаться бафтингу. Чем больше перегрузка в дозвуковой области, тем скорей наступает бафтинг. В результате моей работы был вычерчен четкий график. Кривая вела от М = 0,9 при однократной перегрузке до М = 0,6 при четырехкратной перегрузке. Так было получено графическое изображение области бафтинга в зоне дозвуковых скоростей.

Джин Мей после нескольких полетов со сверхзвуковой скоростью доказал, что при прохождении околозвуковой области с определенной перегрузкой самолет подвергается бафтингу. Это явление продолжалось по мере увеличения скорости до тех пор, пока самолет не попадал в сверхзвуковую область, где он как бы укрывался от бафтинга в ничейной зоне. Моя задача состояла в том, чтобы с помощью «Скайрокета» точно определить границы этой ничейной зоны и нанести их на график петлей, как говорят аэродинамики.

Полеты Джина Мея уже позволили нанести две — три точки по обе стороны большой петли. На мою долю выпала задача определить положение промежуточных точек и тем самым проверить теории аэродинамиков, основанные на опытах в аэродинамической трубе. За последние два месяца данные испытаний в аэродинамической трубе довольно близко подходили к данным, добытым нами во время полетов в дозвуковой области.

Теперь мне предстояло заглянуть в сверхзвуковую область. В январе 1950 года инженеры разработали задание, выполняя которое я должен был в горизонтальном полете при однократной перегрузке преодолеть М = 1. Этот полет дал бы возможность нанести начальную точку кривой, обозначающей границы бафтинга в сверхзвуковой области, где петля сужается. Предполагалось, что по мере увеличения перегрузки петля будет расширяться.

Если бы мне предложили совершить такой полет год назад, на заводском аэродроме Эль-Сегундо, где я испытывал штурмовик AD на максимальной скорости около шестисот пятидесяти километров в час, я бы встревожился. Но полгода усердных занятий, постоянные беседы с Джином Меем, который был одним из немногих в мире, летавших на скоростях выше М = 1, и, наконец, самостоятельные полеты на «Скайрокете» — все пробудило во мне только острое любопытство. «Скайрокет» уже не один раз проникал в сверхзвуковую область вполне благополучно, и у меня не было основания сомневаться, что и теперь все обойдется без неприятностей. Я знал, чего можно ожидать от «Скайрокета». Джин Мей уже проложил дорогу, и на ней осталось немного рытвин и ухабов.

Звуковой барьер, преодоление которого четыре года назад стоило жизни английскому летчику-испытателю Джеффри Де Хэвиленду (он потерпел катастрофу на самолете DH-108, когда достиг скорости звука или вплотную приблизился к ней), теперь был почти преодолен самолетами Х-1 и «Скайрокет». Конструкторы придали этим самолетам такую форму, которая позволяла легко проходить через стену сжимаемости воздуха. Как острый нос корабля, двигаясь вперед под водой, разрезает головную волну и заставляет ее расходиться под углом по обе стороны корабля, так и сверхзвуковой самолет при М = 1 толкает огромный скачок уплотнения, который тоже отклоняется назад, когда заостренный нос машины разрезает толщу сжатого воздуха. Мощный скачок уплотнения вызывает значительное возрастание сопротивления, и для преодоления нагрузок, действующих на самолет, требуется огромная тяга. С тех пор как Чак Игер взял звуковой барьер, главным препятствием осталось колоссально возрастающее лобовое сопротивление. Преимуществом «Скайрокета», сконструированного по тем же принципам, что и Х-1, было его стреловидное крыло. Поэтому он не испытывал сколько-нибудь значительных трудностей при полетах на скорости М = 1. Было выяснено, что самолет ведет себя ненормально в области околозвуковых скоростей. Многочисленные учебники по аэродинамике давали следующие простые объяснения трех этапов обтекания, основанные на испытаниях крыла дозвукового профиля в аэродинамической трубе.

При движении крыла в воздухе с дозвуковыми скоростями (ниже трех четвертей скорости звука, то есть менее 800 километров в час) местные скорости потока обтекания меньше скорости звука и относительно постоянны. Пограничный слой воздуха, омывающий крыло, не нарушается и не вызывает уменьшения подъемной силы.

При обтекании крыла с околозвуковой скоростью (число М в пределах от 0,75 до 1,0) местные скорости потока обтекания могут быть меньше и больше скорости звука. Движущиеся по поверхности крыла потоки, имеющие сверхзвуковую скорость, приводят к образованию на профиле скачков уплотнения. Эти скачки отрывают пограничный слой воздуха, омывающего профиль, и вызывают уменьшение подъемной силы, а тем самым — бафтинг.

Когда же крыло попадает в сверхзвуковое обтекание, развивающийся на профиле при околозвуковой скорости скачок уплотнения оказывается сзади крыла, словно спутная струя, а носок крыла настигает головной скачок уплотнения, который образуется впереди на околозвуковой скорости.

Вооруженный знанием всех этих теорий и летных характеристик «Скайрокета», я относился к полету на скорости М = 1 всего-навсего с любопытством. Я опасался только того, что мне не удастся достигнуть числа М = 1 и что тогда будут сведены на нет две недели труда тридцати человек. Я представляя себе сверхзвуковой полет попросту так: придется снова совершить утомительный подъем на девять тысяч метров и дотащить туда две тонны топлива, не совершив при этом ошибок, то есть не забыв, например, включить тумблер испытательной аппаратуры. Итак, это очередные полчаса, требующие крайней собранности и напряженного внимания. Когда я достигну девяти тысяч метров, за дело примется сам «Скайрокет», и мне останется только успешно преодолеть звуковой барьер, а затем в конце площадки ввести самолет в разворот для получения перегрузок.

Сопровождающим в этом полете полетит Игер — человек, который проделал все это первым. Капитан управлял самолетом не хуже всех тех летчиков, каких я когда-либо знал. Вот уже два месяца он сопровождал меня при полетах — с тех пор как Эверест взялся за испытания экспериментального самолета Х-1.

* * *

Мы на высоте 9000 метров. Начинаю заливку. Турбореактивный двигатель работает хорошо, давление в системе ЖРД держится устойчиво. От радиостанции на дне озера не отходит Джордж Мабри. Вот он начинает отсчет для включения камер ракетного двигателя. Произнеся цифру «десять», он командует: «Включите первую… включите вторую… включите третью… включите четвертую». Снова начинается скоростной полет. Как и в первый раз, меня поражает феноменальная скорость и огромная тяга двигателя. Не верится, что я один из немногих летчиков в мире, которым довелось совершать такие полеты. Стрелка маметра движется: 0,85, 0,9… Машину трясет. На скорости М = 0,95 тряска исчезает, но я так поглощен пилотированием самолета, что не замечаю, как стрелка маметра подкрадывается к единице. Как и предполагали, самолет сильно валится на левое крыло. Для устранения этого явления и выдерживания горизонтальной площадки, я изо всей силы отклоняю ручку вправо. Самолет преодолевает головной скачок уплотнения, скачут стрелки указателя скорости и высотомера. И вот я лечу быстрее звука! Но не время поздравлять себя с подвигом. Нужно делать разворот. И вдруг первая камера ракетного двигателя задыхается, глохнет и с хлопком перестает работать. За ней перестают работать и остальные три камеры. Хлоп-хлоп-хлоп — и на скорости М = 1,02 самолет словно натыкается на каменную стену. «Скайрокет» вздрагивает от резкого торможения, меня сильно бросает вперед, и только кожаные ремни, которыми я привязан к сиденью, спасают от удара о приборную доску. Все произошло так неожиданно, что только через несколько секунд я прихожу в себя. Дыхание восстанавливается, и я снова принимаюсь за управление самолетом. Быстро теряя скорость до М = 0,85, машина опять испытывает бафтинг при М = 0,9. Теперь уже не придется совершить разворот на сверхзвуковой скорости. Но такое стремительное замедление полета заставило с новой силой почувствовать уважение к «Скайрокету» — ведь он только что достиг сверхзвуковой скорости.

Когда я разворачивался с работающим ТРД, направляясь к аэродрому, меня нагнал Игер — тот самый летчик, который три года назад, когда одно слово «сверхзвуковая» заставляло содрогаться большинство летчиков, доказал, что сверхзвуковая скорость возможна. И вот он спрашивает меня:

— Сынок, ты достиг ее?

— Да!

И он тихо протянул тоном, к которому я уже привык:

— Страшно, правда?

* * *

В последующие месяцы я стал регулярно преодолевать М = 1. На график постепенно наносилась правая граница кривой бафтинга. Она почти совпадала с кривой, которую предсказывали инженеры. Чтобы попасть в режим тряски, я быстро, еще до остановки ЖРД, когда счетчик продолжительности работы ракетного двигателя стоял на цифре 40, переводил самолет из горизонтальной площадки в криволинейный полет. «Скайрокет» оправдывал надежды инженеров. С его помощью удавалось добывать ценные данные, к тому же до сих пор у меня не было ни одного аварийного случая. Программа испытаний успешно продвигалась вперед.

Уже два года «Скайрокет» стоял один в большом ангаре фирмы Дуглас, но вот там появился новый опытный палубный истребитель A2D, предназначенный для военно-морских сил. Новый сосед «Скайрокета» по ангару представлял собой одну из модификаций старых штурмовиков фирмы Дуглас, которые я хорошо знал, но это был первый самолет, снабженный турбовинтовым двигателем и соосными винтами. Оказалось, что испытывать его будет мой старый учитель, постоянный участник наших бесед за чашкой кофе в полуподвальном помещении в Эль-Сегундо, — «оракул полетов» Джордж Янсен.

Джордж поселился в «Шемроке». Он прибыл на машине, забитой книгами, и, судя по всему, подходил к испытаниям самолетов с прежним усердием и осторожностью. Он был не только энтузиастом испытательного дела, но и знатоком теоретической аэродинамики. A2D как раз подходил для Янсена — этот самолет был сложным техническим объектом. Возможно, он предвещал появление целой серии турбовинтовых транспортных самолетов. Джордж был чертовски придирчив к мелочам, и при испытании A2D этот его особый талант должен был быть как нельзя более кстати.

Я не видел Джорджа с тех пор, как приступил к испытаниям «Скайрокета». Почти год назад он терпеливо и подробно раскрывал передо мной премудрости техники. Помню, в то время он не доверял «Скайрокету». И вот он стоит посреди большого ангара у своего маленького, неуклюжего A2D и смотрит на меня.

— Хэлло, Бриджмэн, рад тебя видеть! Как дела с «белой бомбой»?

Я тоже с удовольствием встретился с этим высоким вдумчивым парнем, моим товарищем по профессии. У него были жена и маленький сын. Джордж не любил витать в облаках и к своей профессии летчика относился очень серьезно.

— Мы понемногу двигаемся вперед, Джордж, и, представь себе, эта штука все еще не взорвалась.

— До какого числа М ты дошел?

— До М = 1,1, — небрежно ответил я. Джордж еще не летал со сверхзвуковой скоростью. В привилегированный клуб летчиков-сверхзвуковиков входили только те, кто летал на Х-1 и «Скайрокете». Мне показалось неудобным говорить о достижении больших чисел М с молодым инженером-летчиком, который еще так недавно помогал мне изучать основы теории. Но приятно было чувствовать некоторое превосходство над ним. Было время, когда Джордж любил показать себя; правда, он никогда не заходил слишком далеко в этом. Помню, он охотно признавал, что не может ответить на некоторые вопросы, которые я ему задавал в процессе изучения аэродинамики.

Сейчас, подойдя ко мне, он доверительно спросил:

— Билл, неужели правда все, что говорят об этой скорости?

— Э, хватит об этом, давай о чем-нибудь другом!

Он засмеялся, но тут же опять заговорил серьезно:

— Благополучно проскочить через звуковой барьер, ого! И ни малейших затруднений?

— Никаких! — воскликнул я, но затем добавил: — Впрочем, при прохождении барьера у самолета наблюдается некоторое асимметричное обтекание…

— Нет, вы только посмотрите на него! Кроме шуток… — и Джордж сделал шаг назад: — Летчики говорят, что ты чертовски хорошо летаешь. Ей-богу! — Он показал на «Скайрокет», стоящий в конце ангара. — Подумай только, вот самолет, а вот ты! Это ведь кое о чем говорит!

Я посмотрел на машину. Да, разве это не лучшее доказательство, что мне невероятно везло и что «Скайрокет» вовсе не такое чудовище, каким он кажется. Если подходить к этой машине осторожно, с уважением, она становится послушной. Я уже давно не вспоминал о рычаге катапультирования.

После прибытия Джорджа на базу прошло два месяца. Зима уступила место весне, и воздух был наполнен запахом шалфея и бледных диких цветов, кустики которых были разбросаны по всей пустыне. Я по-прежнему ждал непредвиденного случая — он все еще не произошел. Была пятница. Предполагался полет на бафтинг при развороте на скорости М = 1,03. Сопровождающим летел Чак Игер.

* * *

Десять тысяч метров. На скорости М = 0,85 самолет несется сквозь прозрачный воздух, приближаясь к режиму тряски. ЖРД работает, и позади остается яркий радужный след. Игер затерялся где-то далеко позади. В кабину проникает звук, напоминающий низкое шипенье гигантской паяльной лампы. ТРД, работая на оборотах больше нормальных, издает визг и оглушительный свист. И опять, хотя это уже больше не является открытием, полет происходит в таинственном трехразмерном мире этих звуков… Мир циферблатов, давлений и намерений… Двадцать три секунды остается до ввода в разворот.

Ррр-у-у… Ррр-у-у… Это сигнальная сирена. Кажется, тишину неба нарушил яростный смех гигантского лесного духа. На приборной доске ослепительно ярко, как чей-то свирепый глаз, загорелась красная сигнальная лампочка… Где-то в самолете возник пожар. Вой сирены действует на нервы, парализует.

— Эй, командир, над тобой стая истребителей!

Я онемел. Из глубины пустынного неба на меня наведено шесть отлично пристрелянных пулеметов. Они должны сбить меня. Я не в силах оторваться от красной сигнальной лампочки, как будто время не торопит меня, как будто не грозит никакая опасность. Спокойно смотрю в стволы пулеметов. Никогда не видишь пулю, которая поражает тебя. Но пока я различаю красный свет — я живу. Лениво размышляю о том, что, может быть, этот красный свет последним запечатлеется в моем сознании, так как в следующую секунду самолет может взорваться.

О, какой длинный, блаженный сон! Впрочем, он продолжался всего несколько секунд. Вот разум стряхивает с себя тяжелую вялость, исчезает пассивность.

Я снова чувствую свои руки и ноги. Преодолев преграду страха, заработали мысли. Но решение еще не приходит. Ясно одно — это авария. Двадцать вариантов запутанных положений уже были изучены два месяца назад в тиши моей комнаты… Не время анализировать аварию. Надо твердо придерживаться заранее определенного порядка действий. Начинаю разворот к базе.

Уменьшить обороты турбореактивного двигателя, проверить температуру газов в реактивной трубе, осторожно подвигать рычагом управления двигателем. Температура масла нормальная. Я выключаю сирену, но красная лампочка продолжает светиться. Больше делать нечего. Остается только ждать, когда сгорит легковоспламеняющееся топливо. Пока это произойдет, придется ждать прямого попадания из направленных на меня пулеметов. Куда легче было бы в панике выключить ЖРД. Я ввожу самолет в пологий разворот, стараясь избежать большой перегрузки. Слева, далеко внизу, лежит уединенный Мюрок. Боже, как он далеко! Врачи, пожарные, которые сейчас не в состоянии помочь мне, — в восьми километрах подо мной. Заранее продуманный вариант действий должен быть правильным. Сейчас нельзя прислушиваться к аргументам и решениям, которые только что пришли в голову. Я должен доверять порядку действий, мной же разработанному на земле.

Еще тогда я решил, что не следует аварийно сливать топливо. Когда в машине начинается пожар, невозможно выяснить степень повреждения, и сливаемое из баков быстро испаряющееся топливо может соприкоснуться с огнем. Кроме того, машина быстрее освободится от топлива, если оно сгорит в камерах работающего ЖРД, который расходует по одной тонне в минуту.

Перед полетом я отдал Джорджу Мабри напечатанные на машинке варианты действий летчика в случае особых обстоятельств. Когда я выполню необходимые действия, я запрошу землю, и Джордж прочтет мне вариант действий. Нужно убедиться, что я ничего не упустил.

Пожар прогрызает себе путь к топливным бакам, но «Скайрокет» не дает никаких сигналов об этой опасности. Только круглая красная лампочка настойчиво горит среди циферблатов на приборной доске. Через двадцать три секунды ЖРД перестанет работать, и топливные баки опустеют.

Хорошо, что я на большой высоте, — в случае необходимости здесь легче покинуть машину. Но прежде чем выбрасываться, попытаюсь определить, насколько безнадежно положение. Когда ЖРД перестанет работать, Чак сможет догнать меня и осмотреть «Скайрокет».

Действую по второму варианту. Направляю самолет в сторону аэродрома и продолжаю площадку. А не взорвусь ли я?… Второй вариант… Спасибо старине Миллеру — все детали заранее тщательно продуманы. Нет, меня никогда не застигнешь врасплох — ведь я до боевого вылета представил Миллеру порядок действий и запасные варианты. Если бы он нашел в моем плане недостатки, вылет не состоялся бы. Миллер сказал бы так: «Приходи, когда продумаешь все до конца».

Мне кажется, что время до остановки ЖРД тянется слишком медленно. Но вот двигатель отработал — меня бросает вперед на привязных ремнях. Я убираю рычаг управления ТРД, но красная лампочка продолжает гореть. Значит, манипуляция рычагом не влияет на пожар. В баках все еще остается топливо, но, придерживаясь заранее намеченных действий, я не буду сливать его. Настало время сообщить о пожаре на землю. Перед тем как включить микрофон и вызвать наземный экипаж, считаю вслух до десяти — надо же убедиться, что я еще в состоянии говорить.

— «Метро один», у меня признаки пожара. Лечу к озеру.

С аэродромной вышки управления полетами, работающей на нашей частоте, немедленно дают указание:

— Всем самолетам, находящимся в районе аэродрома! Не подходите к озеру Мюрок. Авария в воздухе.

Официально звучащий размеренный голос диспетчера успокаивает, мои действия включаются в общий план. Постепенно все начинает становиться на место. Затем диспетчер вызывает Кардера, находящегося у радиостанции на дне озера: «Метро один», готовы ли пожарные и санитарные машины?»

В наушниках раздается еле слышный ответ Кардера:

— Да, машины здесь, на дне озера.

Теперь раздается голос Чака:

— Если ты продолжишь левый разворот еще две секунды, я поближе подойду к тебе.

— Хорошо, Чак, и быстрее скажи, что у меня происходит.

В любую секунду самолет может взорваться, и только самолюбие мешает мне покинуть его, пока еще есть время. Если я потяну рычаг катапультирования, а самолет, прежде чем взорваться, сможет пролететь еще десять минут — те десять минут, которых вполне хватило бы, чтобы совершить посадку, — я окажусь в дураках. Самолет стоимостью в четыре миллиона долларов будет потерян только потому, что я не выждал, не определил характер повреждения.

Прошло пятнадцать секунд, и на горизонте появилось пятнышко. Чак!

Он сообщает:

— Я почти нагнал тебя. Ты будешь катапультироваться?

— Нет!

— Нет?

Я повторяю:

— Нет!

Радио молчит. Жду, пока Чак осматривает самолет.

— Похоже на то, что самолет потерял часть обтекателя реактивной трубы.

Меня не обрадовало это сообщение. Начиная снижаться по спирали, пересекаю полосу черного дыма:

— Чак, дым от меня?

— Во всяком случае не от меня, сынок!

Возможно, удастся посадить самолет, прежде чем огонь перекинется в баки. Это не верный, но единственный шанс. Все-таки это легче, чем потянуть за рычаг катапультирования.

Чак снова обращается ко мне:

— Билл, подвигай сектором газа… Посмотрим, что из этого получится. — Он спокоен. На земле нас слышит Кардер, и, я уверен, он изо всех сил старается удержаться от вопросов, оставляя нас в покое. — Вот так, Билл! Опять плавно убери сектор… Когда ты берешь его на себя, дым уменьшается. Может быть, лучше выключить ТРД?

Видимо, этот совет заставил Кардера нарушить молчание:

— Чак, вы уверены, что он сумеет дотянуть до аэродрома?

Игер отвечает:

— Отсюда он сумеет перевалить через границу аэродрома…

Я выключаю ТРД, и в кабине становится тихо. Теперь «Скайрокет» будет планировать на своем тонком стреловидном крыле. Оказывается, пожар возник в ТРД. Включаю расположенный на ТРД огнетушитель — баллон с окисью углерода.

— Что это, аварийный слив? — спрашивает Чак.

— Нет, окись углерода.

Красная сигнальная лампочка на приборной доске гаснет! Пожар пока поддается контролю.

Сообщаю эту новость Кардеру. Он спрашивает:

— Вы снова запустите ТРД?

— Нет!

— Подумать только! — не веря своим ушам, восклицает Игер. Он поражен вопросом Кардера.

С вышки управления полетами сообщают данные о ветре. Затем меня запрашивает Мабри:

— Где вы находитесь?

— Мы в пятнадцати километрах к югу от дна озера и приземлимся минуты через две, — отвечает за меня Чак.

— Билл, не проделаете ли вы на обратном пути скольжение, предусмотренное заданием на карточке номер два? — спокойно спрашивает Мабри.

Вот это здорово, будь я проклят! Я не отвечаю.

— Разворот можно начать с этого места, Билл. Наверное, на высоте ветер сильнее, чем у земли?

— Капитан, вы мешаете мне сделать расчет на посадку!

— Ладно, упрямец. Действуй по-своему.

Я направляю копьевидный нос безмолвного «Скайрокета» в разворот, делаю змейку, выпускаю воздушные тормоза и выравниваю машину над дном озера, которое лежит теперь подо мной. Продержаться бы еще одну, только одну секунду…

— Все хорошо, — успокаивает меня Игер. — Высота два с половиной метра… полтора метра… полметра… Вот это парень! — Он воспроизводит звук, похожий на трение колес о землю. — Трр-трр! Ты на земле. Тонкая работа!

Машина касается дорожки. Я дома! Подымая клубы пыли, поперек озера несутся ко мне пожарные машины и скорая помощь. Совершая пробег, я направляю машину в их сторону.

Прежде чем выбраться из самолета, я едва успеваю сказать Игеру:

— Спасибо, Чак!

— Не за что. Всегда в твоем распоряжении! — И он направляется к взлетно-посадочной полосе ВВС, в сторону базы.

При пробеге на скорости пятьдесят километров в час я открываю фонарь кабины. Притормаживая, пожарные машины объезжают вокруг самолета, пока я заканчиваю пробег. Как в комедии Кистоуна о полицейских и бандитах! Наконец самолет останавливается, и я выпрыгиваю на землю. Ничто больше не связывает меня с самолетом. Из облака пыли появляются машина Кардера, машины с обслуживающим персоналом. «Скайрокет» находится в центре внимания. До меня долетают обрывки возбужденных разговоров инженеров:

— Ну вот, добились хорошей работы ЖРД, так проклятый ТРД вышел из строя.

Волнуясь, инженеры осматривают реактивную трубу, люки. Они ищут ошибки, просчеты, причины тех непредвиденных обстоятельств, которые чуть не погубили их питомца.

Чувствуя в ногах неприятную слабость, я прислонился к грузовику и громче обычного смеюсь в ответ на совсем не смешные шутки механиков. Минуты через две ко мне подходит бледный Ал Кардер. Он колеблется, как будто подыскивает, что сказать, и затем, покачивая головой, произносит:

— Я рад, что вам нравится безмоторный полет. Меня же он просто изводит.

База военно-воздушных сил, на которой мы находимся, больше не носит имени Мюрока — одного из ранних калифорнийских поселенцев. Теперь эта запущенная пыльная база называется военно-воздушной базой Эдвардс в честь летчика-испытателя ВВС капитана Глена Эдвардса, который погиб несколько лет назад при испытании огромного экспериментального самолета «Летающее крыло» фирмы Нортроп.

Игер передал последний этап испытаний самолета Х-1 Питу Эвересту, а сам начал испытания экспериментального самолета с треугольным крылом XF-92 фирмы Консолидейтед. Чередуясь с Эверестом, он продолжал летать со мной как сопровождающий. Джордж и я по-прежнему были единственными летчиками фирмы Дуглас на этой базе.

На «Скайрокете» я летал по тридцати минут в среднем не более одного раза в неделю. Теперь я уже хорошо изучил машину, и у меня оставалось больше свободного времени. Некрашеные деревянные дома, крытые толем, наводили скуку, и я часто уезжал. В базе было всего несколько капитальных зданий — строители не успевали за расширяющейся деятельностью базы. Будущие самолеты сухопутной и морской авиации бороздили небеса, а в ангарах производилась доводка самых скоростных самолетов в мире. На этой полуразрушенной базе времен второй мировой войны добивались сверхзвуковых скоростей, с которыми предстояло летать военным самолетам будущего. Как рассказывали летчики ВВС, лишенные возможности покидать базу, денег на постройку капитальных зданий не отпускали, и выполнять программу летных испытаний было крайне трудно.

После полетов я мог уезжать из заброшенного, опаленного зноем Эдвардса. Военные летчики-испытатели не имели такой привилегии, и, когда я находился на базе, мне оставалось только сочувствовать Джорджу. Мы подолгу бывали вместе в офицерском баре и в ангаре. Его излюбленной темой были сложные объяснения летных данных, показанных A2D. Как у счастливого отца, карманы у Джорджа были полны фотографий этого самолета и характеристик его поведения. А я в часы наших встреч не переставал жаловаться на скуку, от которой я изнемогал в этой пустыне.

Но по мере того как шли месяцы и проходили полеты, все меньше и меньше времени ухитрялся я проводить на базе. Поездки на юг не были бегством в полном смысле слова, так как в это время я готовился к предстоящим полетам на «Скайрокете».

Обстановка в Эль-Сегундо изменилась. У Брауни теперь было три молодых летчика. Работа была не такой напряженной, как раньше, когда Брауни и я разгружали заводской аэродром, забитый готовыми самолетами. Но все-таки эти ребята весь день взлетали и садились, проводя в воздухе массу времени по сравнению с моими тридцатью минутами. Когда Брауни познакомил меня с новыми заводскими летчиками-испытателями, мне показалось, что с тех пор, как я сам был на их месте, прошло очень много времени. Я вспомнил свое впечатление от первой встречи с Джорджем Янсеном и Рассом Toy.

Работая в Эль-Сегундо, я всегда чувствовал себя в форме, а редкие, непродолжительные, хотя и насыщенные заданиями полеты на «Скайрокете» как будто лишали меня былой гибкости. Теперь я частенько забирался в один из штурмовиков Брауни и проводил в воздухе около часа. Проделывая одну за другой фигуры высшего пилотажа — петли, перевороты и т. д., для выполнения которых на «Скайрокете» не хватало ни времени, ни топлива, — я тренировал так долго бездействовавшие мускулы.

Но я не ограничивался только такой тренировкой. Чтобы без перенапряжения вести испытания «Скайрокета», надо было закаляться физически, И я упорно занимался плаванием, часто совершал прогулки в горы.

Приближалось лето. В моей лачуге на пляже стало тепло и уютно, вода в океане нагрелась. В Хермосе природа расцветала, а на базе Эдвардс становилось все несноснее. Жара, которая в первые месяцы была еще терпимой, теперь стала гнетущей, расслабляющей. За год напряженной летной работы в Мюроке у меня выработались своеобразные рефлексы, и хотя я был уверен в самолете, я всегда настороженно относился к предстоящему полету.

Пятнадцать полетов совершил я на «Скайрокете». Пожалуй, самое важное, что получили благодаря этим полетам мастера логарифмических линеек, заключалось в следующем открытии: лобовое сопротивление сильно возрастает в сверхзвуковой области, достигает там своего максимума, но затем немного уменьшается и остается постоянным при полете на тех скоростях, которых я достигал. Ободренные этим открытием, инженеры считали, что «Скайрокет» может достигнуть еще больших чисел М. Когда думали, что в полете с числом М более 1 кривая сопротивления возрастает равномерно, предполагалось, что это сопротивление будет увеличиваться до непреодолимой величины. Полагали, что это и помешает «Скайрокету» достигнуть скорости, большей чем М = 1,05. Краем уха я слышал в ангаре разговоры о запуске «Скайрокета» в воздухе с самолета-носителя В-29 на высоте десять тысяч метров, как это было проделано с экспериментальным самолетом Х-1. Но пока полеты для получения данных на режимах сверхзвуковых скоростей продолжались по-старому.

* * *

Летное задание номер семьдесят пять висело на гвоздике в комнате аэродинамиков. В пункте втором было записано: высота 2500 метров. Вывести самолет на закритические углы атаки на скоростях 480, 450, 420 и 320 километров в час. Инженеры требовали получения больших чисел Рейнольдса на виражах при высоких коэффициентах подъемной силы. Их требования привели бы к тому, что самолет на высоте 2500–1800 метров мог потерять скорость.

Повернувшись к Орву Паульсену, который сидел позади меня за письменным столом, я сказал:

— Высота слишком мала, Орв.

Аэродинамик поднялся со стула, прошелся перед столом и, прислонившись к нему, ответил:

— Ну, вы хоть немножко попробуйте, до наступления тряски, Билл, вот и все.

— Лучше увеличить высоту до 3500 метров. На такой высоте еще можно вывести машину, если она сорвется в штопор.

Орв был расстроен.

— Нельзя этого делать, Билл, потому что изменение высоты лишит нас возможности получить нужные числа Рейнольдса, и тогда сорвется весь ход исследований…

— Ну и пусть!

Орв промолчал и направился в кабинет Кардера. Их разговор глухо доносился до меня через дверь. Когда я повернулся, чтобы уйти, меня поразили настойчивые слова Кардера:

— Если Бриджмэн говорит, что высота слишком мала, значит она действительно мала…

Задание было изменено, и на следующее утро я приступил к его выполнению с большей уверенностью. Вчера Кардер впервые проявил ко мне несомненное доверие. Мне предстояло определить характеристики устойчивости на малых скоростях полета, без включения ЖРД, с использованием только ТРД и ракетных ускорителей.

* * *

В первые летние месяцы светать в пустыне начинает раньше и по утрам уже не обжигает резкий холод. Летный день начинается в четыре тридцать утра. Чак встречает меня в воздухе на взлете и пристраивается ко мне с левой стороны.

— Доброе утро, коммандер! Что у вас на сегодня?

В первом пункте полетного задания указано: высота 6000 метров, площадки на малой скорости, каждая продолжительностью три — четыре минуты. Первая площадка на скорости 320 километров в час. Нос машины задран, она летит с большим углом атаки, и ею трудно управлять. Рули реагируют слабо. Три минуты прошло, и я возвращаюсь обратно по тому же маршруту, на этот раз с меньшей скоростью — 280 километров в час. Продолжаю выполнять серию площадок, уменьшая скорость до тех пор, пока не наступает тряска. До этого полета самолет никогда не выводился на закритические углы атаки. Сегодня Кардер хочет провести тщательное исследование. В предыдущих полетах на «Скайрокете» мне разрешали приближаться к критическому углу атаки, но с условием в последний момент отдавать ручку от себя. Сегодня я войду в закритическую область.

Вспомнились неоднократные предупреждения Джина Мея: «Относитесь к самолету с уважением, иначе он не простит вам…» Было установлено, что «Скайрокет» не переносит штопора и, по заключению аэродинамиков, не сможет выйти из этой фигуры. Лишнее доказательство, что с этим самолетом надо обращаться почтительно. Итак, сегодня мы зайдем немного дальше.

Двести двадцать пять километров в час — это почти предел. Нос задран, закрылки и шасси выпущены, тумблер испытательной аппаратуры включен. На какую-то долю сантиметра я плавно выбираю ручку на себя и снижаю скорость до 220, 218… Машина протестует — она покачивается, вздрагивает, но продолжает лететь по заданному мною направлению. Ей не нравится это… еще немного, еще… Спокойно! Она становится все более непослушной. Я резко двигаю рулем направления. Вот так! Самолет на закритическом угле атаки!

Самолет падает в небе почти плашмя, снижаясь со скоростью шестисот метров в минуту, и при этом бешено покачивается и совершает продольные колебания.

— Норовистая машина, а? — проникает под мой шлем спокойный голос Игера. — Ты сам усиливаешь это… или пытаешься погасить?

— Пытаюсь, капитан!

Машина должна послушаться меня. Еще один сантиметр — и я достигну цели. Там, на земле, теперь не потребуют ничего большего — и то, что уже сделано, должно произвести впечатление на Кардера. Тяну ручку управления на себя и тут же чувствую, что движение было слишком резким. Ручка ударяется об ограничитель.

Боже мой, неужели я отправлюсь к праотцам? Дикий бросок, самолет задирает нос, сваливается на правое крыло и вдруг опускает нос вниз. Самолет в штопоре! Я судорожно глотаю воздух и чувствую страшную тяжесть в желудке. Держись, Билл! Самолет теряет управление. Словно подгоняемый ударами кнута, он безумно штопорит в небе и бешено наращивает скорость. Земля подо мной ритмично вращается. Видимо, я зашел сегодня слишком далеко, и самолет отказался повиноваться. Штопор! По теории, по мнению Кардера и создателей самолета, штопор должен разрушить его. По их тщательным расчетам, он не может выйти из штопора… Обеими руками я хватаюсь за рычаги управления шасси и закрылками — надо немедленно убрать их. Я действую инстинктивно — никакой теории! Дай ногу против вращения до отказа, поставь ручку в нейтральное положение. Никакого давления на руль направления, как будто у самолета совсем нет его. Я думаю только об одном: насколько быстро даст результаты эта попытка выправить положение; что растет быстрее — давление на руль направления или скорость, с которой самолет приближается к земле? Когда же я узнаю об этом? Но вот нога на педали чувствует небольшое давление. Оно понемногу увеличивается. Самолет опять начинает повиноваться управлению. Я чувствую, как нарастает давление на руль направления. Наконец вращение прекращается, и «Скайрокет» входит в крутое пикирование. Еще раз я подчинил себе самолет. Он вышел из штопора! Аэродинамики ошиблись, только на этот раз их ошибка оказалась в мою пользу. За десять секунд самолет потерял более двух тысяч метров высоты. Я медленно вывожу его из пикирования, с трудом восстанавливаю дыхание…

— У-уф! — раздается возглас Игера, и вот он сам появляется у моего левого крыла в большом оранжевом защитном шлеме, с широкой улыбкой на лице. Он сопровождал меня на всем пути вниз. «Скайрокет» переходит в режим горизонтального полета, и, как будто за последние две — три минуты с ним ничего не случилось, Игер небрежно спрашивает меня для сведения инженеров, внимательно слушающих наш разговор у радиоприемников на земле:

— Ну, как полет на закритических углах атаки?

— Закончен. Иду на посадку. Остается сто пятьдесят литров топлива.

Словно в раздумье, летчик сопровождавшего меня самолета глубокомысленно отвечает:

— Еще бы, конечно закончен.

Наш разговор обрывается. Чак проследил, как я сел, и исчез по направлению к базе. Призвав на помощь все свое самообладание, я вылез из кабины «Скайрокета». Инженеры едва ли заметили мое состояние, особенно если никто не слышал, как задрожала, постукивая о борт фюзеляжа, стремянка, когда я поставил ногу на первую ступеньку, — ведь так всегда бывает после сложного испытательного полета. Кардер как будто тоже ничего не заметил, хотя он встретил меня у самолета.

— Что случилось? — спросил он.

— Ничего.

Сейчас не стоит говорить Кардеру о штопоре — от такой новости он может слечь. В конце концов все окончилось благополучно, самолет доставлен невредимым. Он вышел из штопора, простив мне ошибку.

— Это правда? — Кардер подозрительно посмотрел на меня. — Слова Игера прозвучали как-то странно, что означал этот звук «у-уф»?

— Вы же знаете Чака… Он не может без шуточек.

На обратном пути к ангару Джордж Мабри тоже пытался окольными путями расспросить меня, но мои ответы поставили его в тупик. Если бы срыв в штопор не был зафиксирован на пленке, они никогда не узнали бы, какому испытанию подвергся самолет. Во время десятиминутного пути к ангару мы почти не разговаривали.

После разбора полета я остался возле фотолаборатории — мне хотелось быть вблизи, когда обнаружат новость. Спрятав голову под черным покрывалом, Орв Паульсен просматривал результаты испытательного полета. Ал Кардер изучал записи осциллографа, когда Паульсен наконец позвал его:

— Эй, Ал, хотите посмотреть? — Он мельком взглянул на меня и вместе с Кардером занялся просмотром пленки. Из-под покрывала до меня доносились негромкие восклицания. Вдруг Паульсен крикнул:

— Алло, Бриджмэн, это может заинтересовать вас. Хотите посмотреть?

У меня еще оставалась надежда, что они не обнаружили штопора. Может быть, удастся отвлечь их внимание?

Перед нашими глазами пробегала пленка, и на кадрах заснятой приборной доски было видно, что авиагоризонт вращался, как волчок. Я попытался отвлечь их внимание, указав на положение ручки управления, но Орв показал на «доносчика» и, все еще не веря своим глазам, с трудом произнес:

— Посмотрите на авиагоризонт…

— Я смотрю на него, — с усилием произнес Кардер.

Я снова попытался отвлечь их внимание.

— Полеты на закритических углах атаки какие-то бешеные, правда?

Кардер снял покрывало и выпрямился.

— Да, это так, — сказал он и в упор посмотрел на меня: — До какой высоты вы штопорили?

— Ал, я бы не сказал, что это был настоящий штопор…

— Не знаю, что там было настоящее, но скажите, когда самолет опять стал управляемым?

Я сдался:

— На высоте четырех тысяч метров.

Секунды две Кардер молчал. Он спокойно посмотрел на меня, произнес: — Оба вы хороши, с вашим сопровождающим! — и вышел из комнаты, не прибавив больше ни слова.

* * *

Однако Кардер не оставил этого. На следующий день состоялось поверхностное расследование моего последнего полета. Вызвали Чака Игера, чтобы он изложил свою версию о полете, который едва не закончился катастрофой.

Все уже собрались в кабинете Кардера, когда явился Игер. Впервые я встретился с ним на земле. Хотя в последние шесть месяцев он летал рядом со мной, в моем воображении запечатлелся только его оранжевый шлем и певучий южный акцент. Когда мы пожали друг другу руки, я испытал такое чувство, словно встретился с человеком, с которым долго переписывался по очень важным вопросам. Игер оказался коренастым мужчиной среднего роста, лет тридцати, с коротко подстриженными черными вьющимися волосами. У него были большие руки и широкое лицо, а в глазах светилось лукавство.

Игер спокойно и непринужденно придвинул стул, скрестил на груди большие руки и дружелюбно улыбнулся обществу серьезных инженеров и аэродинамиков. С первого же взгляда мне стало ясно, что Игер — летчик из летчиков. Он был на моей стороне хотя бы потому, что я, летчик, попал в щекотливое положение и должен отвечать на вопросы группы инженеров. Игер ничем не помог инженерам, и в конце концов дело было прекращено. Решили, что в следующую отлучку в город мне следует повидаться на заводе в Санта-Монике с Хоскинсоном — заправилой всего дела.