Спустя два дня аэродинамики сообщили новые данные. Изменение величины перегрузки, увеличение высоты полета и, наконец, новая кислородная установка дали возможность увеличить скорость на 0,07 числа М. Но «Скайрокет» все еще пока не достиг числа М = 2, как мы рассчитывали. На высоте 19 650 метров он развил максимальную скорость, соответствующую М = 1,79. Эти успехи были уже обнадеживающими; дело продвигалось вперед, и самолет не причинял нам неприятностей. Очевидно, мы просто не смогли правильно использовать все возможности, чтобы достичь скорости порядка М = 2. Инженеры были убеждены, что мы этого достигнем при следующей попытке.
Наше нежелание передать самолет НАКА расстраивало все планы этой организации, и представители комитета по всякому поводу стали открыто проявлять раздражение. Под влиянием сильного нажима со стороны НАКА офицер связи ВМС в свою очередь нажимал на нас, требуя передачи «Скайрокета» беспокойному комитету. Инженеры объекта смогли успокоить измученного представителя ВМС, лишь заверив его, что потребуется только один дополнительный полет. Представители комитета в Вашингтоне поддерживали постоянную связь с ВМС, и через столичное представительство нашей фирмы главное управление авиации ВМС посылало нам телеграммы с запросами о сроках передачи самолета НАКА.
На последнюю телеграмму мы ответили просьбой разрешить нам еще один полет. Наша главная цель была уже очень близка. ВМС сразу же дали согласие на этот полет, и НАКА дипломатично примирился с фактом, что буксировка «Скайрокета» в его ангар на аэродроме летно-испытательного центра задержится еще на некоторое время.
Таким образом, мы могли еще раз попытаться достичь скорости, соответствующей М = 2. Все должно было быть вложено в этот предстоящий полет на максимальную скорость! Сэкономить больше топлива с целью использования его в режиме горизонтального полета не было уже никаких возможностей; все, что можно было сделать в этом направлении, уже сделано. Возможно, самолет взял бы больший запас топлива, если бы с него сняли часть испытательной аппаратуры, но этот метод, преследующий только установление нового рекорда, лишил бы этот полет главной цели — получения полных и точных данных о той области высоких скоростей, в которую только один «Скайрокет» и мог проникнуть. Оставалось только одно: при переводе с набора высоты в режим горизонтального полета уменьшить перегрузку до 0,2, что лишь немногим больше отрицательной. Это дало бы самолету дополнительный разгон.
* * *
Уже установилась изнурительная летняя жара, когда летное задание было разработано и инженеры из Санта-Моники решили проблему борьбы с инеем, изготовив крошечный, управляемый вручную стеклоочиститель для лицевого щитка шлема высотного костюма. Был конец июня. Итак, в момент начала перевода самолета из набора высоты в горизонтальный полет «Скайрокет» будет на 1500 метров выше любого другого самолета, летавшего до этого.
Я плохо спал перед полетом. Мне хотелось поскорее разделаться с этим последним полетом, и я ждал утра с каким-то странным нетерпением. «Скайрокет» не может преподнести мне никаких сюрпризов в этот последний полет, — я привык к нему. Причины всех неприятностей, которые он раньше причинял, были устранены. Завтра я буду вознагражден за все. Самолет превосходно вел себя в глубинах неизведанной области полета. Двумя успешными полетами в эту область «Скайрокет» и завоевал первенство. Не было оснований предполагать, что завтра самолет не будет вести себя так же хорошо. Летное задание ни в коей мере не было более рискованным, чем предшествовавшие. Разница заключалась только в большей высоте и в меньшей перегрузке при переводе самолета из набора высоты в горизонтальный полет. Зная, что все диаграммы, расчеты и уравнения были хорошо изучены инженерами, мастерски владеющими логарифмическими линейками, я был уверен, что все будет в порядке. Как и прежде, единственными противниками я мог считать мои собственные недостатки и неизвестность.
Возможно, все происходит в последний раз. Быть может, после этого полета ВМС пришлют телеграмму с приказанием передать «Скайрокет». Возможно, сегодня я расстанусь со «Скайрокетом», уйду от ужасного противодействия, навязываемого мне самолетом после увеличения скорости на какую-нибудь тысячную числа М, от постоянной настороженности, — от всего, что в конечном счете неожиданно щедро вознаграждается успехами самолета.
В мерцании наступающего рассвета ангары-близнецы военно-воздушных сил неясно вырисовывались, подобно сфинксам на плоской поверхности пустыни. База спала. В наступающем утре раздавался пронзительный свист самолета, которым я должен был управлять. Луч ручного электрического фонарика двигался вдоль дорожки, покрытой гравием, свет фар приближающихся автомашин падал на темные стены ангара фирмы Дуглас. Сухой воздух был наполнен запахом шалфея и легкоиспаряющегося бензина.
— Билл, тебе лучше зайти и поговорить с Игером, — посоветовал мне Кардер, когда мы проезжали мимо ангаров военно-воздушных сил. — Ты, вероятно, хочешь рассказать ему о том, что собираешься сегодня делать, ведь вчера он не мог принять участие в разработке задания.
Мы остановились у ангара. Я нашел Игера наверху в комнате, заставленной шкафчиками для одежды.
— Можешь ли ты уделить мне минутку?
Он посмотрел на меня поверх своего шкафчика и сказал:
— Привет, Билл. Конечно, сию минуту буду в твоем распоряжении.
Он вынул свою летную куртку и снаряжение и направился вместе со мной в зал.
— Пойдем в кабинет.
Эта комната была меньше той, в которой мы вместе работали с Янсеном. Я никогда не бывал в ней раньше, и большинство моих разговоров с Игером происходило в ангаре фирмы Дуглас. Теперь, когда программа испытаний продвигалась вперед, он часто посещал нашу рабочую комнату. За исключением Пита Эвереста, который сейчас летал на самолете Х-1, я был единственным летчиком на базе, с которым Игер мог поделиться впечатлениями; его прежний самолет и мой «Скайрокет» были уникальными машинами, летавшими со сверхзвуковой скоростью. Это и роднило нас. А теперь «Скайрокет» стал машиной номер один.
— Я слышал, что ты сегодня действительно намерен свернуть свое хвостовое оперение, — сказал он, взглянув на меня исподлобья.
— Да, я полагаю, что сегодня нам улыбнется счастье.
— Ты считаешь, что на большей высоте выжмешь еще кое-что из самолета?
— Так по крайней мере говорят умники.
— Так-так… а где начнешь перевод с набора в горизонтальный полет?
— На 19 500.
Игер задумался, наклонив голову набок.
— Хм-м. Не усердствуй там, Бридж, — он немного скосил глаза. — Ты забираешься туда, где опасно…
— Да, я понимаю, что ты имеешь в виду. Однако это будет в последний раз. Сегодня я заканчиваю работу со «Скайрокетом». Естественно, площадку я сделаю несколько короче, чем раньше. Ты перехватишь меня ближе к озеру. Хорошо?
— Да.
— О'кэй! Увидимся после отцепления.
— Счастливого отцепления, дружище!
* * *
Вот и «Скайрокет», теперь уже знаменитость. Его заправляют перед ответственным полетом механики, похожие в своих громоздких костюмах и капюшонах на членов тайной религиозной секты, собирающихся в полночь.
Когда я, наполовину одетый в высотный костюм и сопровождаемый доктором Стамом, приближался к заправляемому топливом самолету, мое напряжение достигло наивысшей точки. На этот раз я решил получить от «Скайрокета» все возможное и закончить на этом его испытания. И в этом не было ничего страшного. От покачивания удалось избавиться без изменения конструкции. «Скайрокет» снова уютно повис в фюзеляже самолета-носителя, поблескивая радужно-белой окраской со свежим лаковым покрытием. Сегодня — кульминационный пункт трехлетней работы.
Заправка была окончена. Инженеры подходили ко мне один за другим, чтобы сказать несколько напутственных слов, эквивалентных выражениям: «Желаю удачи», «Увижу тебя после полета», «Мы обсудим это позже»… Оптимистические ссылки на будущее! Стам кончил возиться со шлемом и шлепнул рукой по его верхушке. На В-29 были запущены двигатели, самолет вырулил, и вот мы в воздухе.
* * *
Меня больше не смущают «чашки Дикси». Это стало обычным в полете. Когда я выбрасываю «чашку Дикси», Эверест, привыкший к этому зрелищу, сообщает на землю:
— Выброшена «чашка Дикси»!
Десять тысяч пятьсот метров. Я киваю в ответ на напутственный жест Янсена. Двадцать минут спустя мои руки сжимают ручку управления.
— Два… один.
Внезапный свет — ощущение, к которому я привык при отщеплении. Сегодня перевод в режим набора высоты плавный, сегодня я не трачу лишнего топлива на это. Как я напрактиковался! Как легко я контролирую мощность, создаваемую четырьмя камерами двигателя. Напряженность, сковывавшая меня, когда я сидел в бомбардировщике, прошла, и мое желание как можно лучше выполнить задание действует на меня, как сильное успокаивающее средство. Даже постоянное изменение угла набора высоты не требует особых усилий. Как хорошо машина «ходит за ручкой»!
Достигнув максимальной высоты, я энергично переведу машину в горизонтальный полет и дам ей полную свободу. На этот раз я заставлю самолет при дополнительном разгоне достигнуть заданной скорости.
Пронизывая чистый воздух при температуре минус 62 °C, я за несколько, секунд достигаю высоты 19 500 метров. Вот сейчас! За время, пока я двигаю ручку управления от себя, самолет набирает еще 900 метров. Через высшую точку — в горизонтальный полет. Это не плавная, пожирающая ракетное топливо траектория, а резкий переход в горизонтальный полет, — так тележка на американских горах проскакивает через высшую точку. Отдаю ручку управления от себя, и беспредельное голубое великолепие, лежащее впереди, ускользает из поля моего зрения, уступая место кривой линии горизонта.
Машина спокойно начинает покачиваться. Эту штуку, которая раньше, в трех, казавшихся бесконечными, полетах держала меня на грани искушения воспользоваться парашютом, я принимаю теперь как нечто само собой разумеющееся. Сейчас перегрузка равна 0,25, она очень близка к нулевой, при которой карандаш, лежащий на полу кабины, от небольшого толчка начал бы плавать в воздухе. По показанию белой стрелки акселерометра я строго выдерживаю перегрузку 0,25. Давай посмотрим, малютка, что ты теперь можешь сделать! «Скайрокет» переходит в сверхзвуковую зону со скоростью более пятисот метров в секунду.
Покачивание! Я не могу пренебречь им. Оно становится более настойчивым в тот момент, когда самолет переходит с набора высоты в горизонтальный полет. Хорошо, пусть оно продолжается, черт его возьми! Я ввожу самолет в этот режим полета. Он может выдержать это покачивание. Машина протестует, и я сильнее сжимаю ручку управления. Ничто не вышибет машину из перегрузки 0,25, которую неизменно показывает акселерометр. Ничто в ее поведении не может заставить меня прекратить выполнение задания. Сгорбившись над ручкой управления, я придерживаюсь принятого режима полета.
Самолет покачивается все сильнее, быстрее. Линия горизонта неистово прыгает перед остеклением кабины. Я борюсь с этим сумасшедшим покачиванием, двигая элеронами, но сейчас они не эффективны. Они как перья в бурю. Все же элероны — единственное средство в моем распоряжении. Покачивание происходит так быстро, что я не могу попасть элеронами в противоположную фазу. Самолет восстал против меня! Движением элеронов я еще больше усиливаю покачивание, и меня охватывает паника. Мне почти дурно, но я борюсь с этой силой, возросшей теперь до такой степени, что мои ожесточенные попытки справиться с ней жалки. Но ведь можно, наверное, каким-либо способом прекратить это явление. Я оставляю возню с элеронами, а затем вновь пытаюсь устранить покачивание, которое вцепилось в меня и мотает из стороны в сторону, как собака, терзающая кошку. Наконец я прекращаю бороться с покачиванием и начинаю выжидать момент, когда это безумие, подобное движению стеклоочистителя, поставит «Скайрокет» в нейтральное положение. В этот миг мне нужно, применив всю силу, прекратить покачивание.
— Вот теперь!
Не вышло.
— В этот раз мне удастся. Вот теперь!
Мои усилия жалки по сравнению с силой, которая захватила самолет, но они все же действуют положительно. Это слабый проблеск надежды на восстановление управления самолетом, и отчаяние на миг отступает. Ручка управления — нелепая игрушка, ей не справиться с силой, овладевшей машиной.
— Боже мой, почему они не дадут мне какое-либо средство для борьбы с покачиванием?!
Для борьбы с этим проклятым небом, обратившимся против меня, у меня есть только эта игрушка. Восемьдесят килограммов моего веса против целого мира, заполненного взбесившейся энергией. Мои руки — слабое средство, и они болят от бесполезного напряжения.
Я отвлекаюсь от бессмысленного состязания, чтобы взглянуть на маметр. Его показания быстро растут: 1,79; 1,80; 1,82; 1,83; 1,84; 1,85…
Вот ответ. Вот в чем причина. Это неизведанная область. Машина продолжает полет.
Лицевой щиток моего шлема, находящийся между моими глазами и приборной доской, напоминает о себе. Туманная вуаль моего дыхания то появляется, то исчезает со стекла, и страшный шум моего затрудненного дыхания напоминает гул ветра в пустой бочке. Несмотря на всю свою занятость, я отдаю себе отчет в этом ужасном, животном, пугающем звуке.
В этот изолированный, чересчур легкоуязвимый мир, состоящий из меня самого и «Скайрокета», сквозь потрескивание в наушниках моего шлема прорывается из другого, далекого мира еле слышный высокий голос Ала Кардера:
— Чак, он уже начал снижаться?
Со своего места на дне озера, находящегося на двадцать километров ниже меня, ведущий инженер мог следить за белым следом, оставляемым самолетом при наборе высоты. Но теперь «Скайрокет» достиг высоты, где воздух слишком разрежен для конденсации. Небо, в котором так легко затеряться, поглотило меня.
Голос где-то отставшего Игера отвечает:
— Нет, он все еще продолжал набор высоты, когда его след исчез и он ушел от меня.
— Чак, вы имеете какое-либо представление о его местонахождении?
— Последний раз я видел его над Барстоу, он шел на восток.
Я был словно в полубессознательном состоянии, когда слышишь голоса склонившихся над тобой людей и не можешь ответить. Мне хотелось сказать им какую-нибудь запоминающуюся шутку, но я не мог.
Мои руки и лицо покрыты потом. Ручьи едкого пота попадают в глаза. Как странно, что человек может потеть при температуре минус шестьдесят градусов.
Если лошадь тебя сбрасывает, можно в конце концов ей поддаться. От животного можно уйти. Но с самолетом все обстоит по-иному. Я являюсь частью его до тех пор, пока он не исчерпает свой гнев, У меня нет никакого выхода: я вынужден следовать вместе с ним.
Я все еще настойчиво держу стрелку акселерометра на 0,25. В начале покачивания самолета я видел перед собой качающуюся линию горизонта — границу голубого неба и коричневой земли, сейчас она исчезла, и я вижу только твердую коричневую землю, которая вращается то влево, то вправо. Это получается оттого, что теперь покачивание происходит на снижении при скорости М = 1,87. За лицевым щитком, на котором все больше и больше осаждаются мелкие капли, не видно неба, видна только плоская и твердая земля, к которой я направляюсь.
Я проигрываю сражение. Продолжать упорствовать — глупо. Нужно принять решение. Остановить двигатель! Тогда наверняка кончится этот ужас. Нащупываю выключатель, который лишит самолет тяги в две тысячи девятьсот килограммов, и ставлю его в положение «Выключено».
Машина вздрагивает и замедляет полет, но дикое покачивание продолжается. С ужасом я вдруг осознаю, что прекращение тяги не влияет на поведение машины.
Озеро находится в шестидесяти пяти километрах позади меня, а «Скайрокет» уносит меня все дальше и дальше от моего единственного убежища. Развернуться к озеру невозможно. Я не могу заставить его войти в вираж. Самолет не сойдет со своего пути! Слой инея на лицевом щитке растет и превращается в тяжелую белую завесу. Я больше не вижу вращающуюся подо мной землю.
Мой и без того крошечный мир — кабина — стал теперь еще меньше, он ограничился только моим шлемом. Все, что существует для меня, теперь заключается в белом инее на лицевом щитке, неистовом покачивании самолета и ощущении ручки управления в моей руке. В бесшумно летящем самолете я слышу только свое ужасное конвульсивное дыхание.
Лишенный возможности видеть, человек в неуправляемом «Скайрокете», несущемся в разреженных слоях атмосферы, которые могут взорвать его тело, как воздушный шар, летит к земле со скоростью, почти вдвое превосходящей скорость звука.
Высота — единственное средство, остающееся в моем распоряжении. В запасе высоты — мое спасение. Надо принимать какое-то решение. Из последних сил тяну ручку управления на себя и заставляю самолет изменить режим полета. Самолет стал уходить в необъятное безопасное небо, но огромная сила, вызванная резким переходом к набору высоты, прижала меня к сиденью, моя нижняя челюсть отвисла, как у человека, вопящего о помощи. Я знаю, что теперь удаляюсь от внушающей страх твердой темной земли, к которой до этого приближался. Теперь передо мной мягкая голубизна неба.
И вдруг, подобно тому как ночная тьма сменяется светлыми акварельными тонами рассвета, покачивание начинает ослабевать. Я чувствую, как оно постепенно уменьшается и наконец прекращается совсем. Все неистовое и ужасное ушло. «Скайрокет» опять стал тихим и нежным. Он ракетой летит ввысь.
Теперь самолет полностью управляем, но я ничего не вижу. Стеклоочиститель! С нахлынувшим на меня чувством благодарности я вспоминаю, что он был установлен перед этим полетом по настоянию Ала Кардера. Слава богу, что существует Кардер и до смешного маленький рычажок, который я двигаю рукой, чтобы очистить щиток от инея.
Продолжение полета на режиме крутого набора высоты без тяги двигателя приведет к тому, что самолет начнет трястись, подавая сигнал о приближении потери скорости. Первым, на что я бросаю взгляд, очистив щиток от инея, является циферблат указателя воздушной скорости. Скорость быстро падает. «Бриджмэн, управляй самолетом, он опять в твоих руках!». Снова становлюсь летчиком. Теперь я отдаю ручку от себя, чтобы увеличить скорость. Самолет опускает свой длинный нос, и появляется положительная перегрузка. Ввожу «Скайрокет» в разворот, направляюсь к базе. Машина опять моя!
Сопровождающие летчики-наблюдатели потеряли меня. Но меня пока не беспокоит полет к базе. В данную минуту я переполнен чувством облегчения, вызванного тем, что «Скайрокет» еще раз стал машиной, которую я понимаю, и что он летит в нужном направлении.
Хотя кошмар внезапно прекратился, мое тело все еще напряжено. У меня неудержимо дрожат руки и ноги.
В какой-то момент на снижении я вновь попадаю на ту высоту, где самолет опять оставляет след, который заметил Кардер. С земли этот след кажется блуждающей спиралью, отмечающей дикую траекторию моего полета. Как только Кардер с тревогой заметил мой след, начался разговор по радио.
— Чак, вы видите его след? Можете ли вы туда добраться?
Я едва различаю эти звуки приближающейся помощи и рассеянно думаю о том, как рассказать обо всем происшедшем в этом полете, Кардеру. Почему я так упорно продолжал выдерживать перегрузку 0,25? Сейчас, сидя здесь, в кабине обессилевшего, как и я сам, «Скайрокета», я вспоминаю только что пережитые минуты.
Бог мой! Ни разу я не подумал о рычаге катапультирования. А не могло ли случиться, что самолет вместе со мной воткнулся бы в землю?
— Да, Ал, вижу его след. Нагоню его через минуту — две.
— За ним тянется странный след. Чак, как он выглядит?
Чак приближается. Теперь послушный «Скайрокет» замедляет полет и выходит из сверхзвуковой области, подвергаясь обычной тряске при проходе критической скорости, соответствующей числу М = 0,9. Когда-то вызывавшая страх тряска теперь вызывает только улыбку.
— Я еще не нашел его, — теплый и спокойный голос Игера с мягким южным выговором успокаивает, как отличное виски. — Теперь наконец увидел его. Он довольно далеко, но, кажется, цел.
— Билл, — обращается ко мне Кардер, — как твои дела?
Наконец! Я вижу далеко внизу впереди себя ложе озера. Всего лишь несколько минут полета.
— Заткнись, черт побери!
Ко мне пристраивается серебристый F-86 Чака Игера.
— Привет, упрямец! — говорит друг, прилетевший, чтобы сопровождать меня. Я поднимаю руку в знак приветствия. Он молчит, следуя вниз по моей глиссаде планирования. Он знает, что этот маневр, требующий точности, необходим для доставки все еще не остывшей машины на ложе озера. Даже с неработающим двигателем «Скайрокет» приземлится на скорости, превышающей на одну треть посадочную скорость самолета F-86.
После значительной паузы Чак говорит мне:
— Послушай, дружище, я было подумал, что ты направился в штат Аризона.
У меня едва хватает сил, чтобы ответить:
— Я сам так думал.