(1961–1963)

Новые песни – новый любовник: какое знакомое развитие сюжета! Зная, что Пиаф всегда любила смешивать профессиональную деятельность и личную жизнь, журналисты тут же посчитали возможным объявить всему миру о любовной идиллии, что воцарилась между певицей и «ее» композитором. 21 января 1961 года, когда вся парижская публика с замиранием сердца слушала «Non, je ne regrette rien», появилась статья, озаглавленная «Признание Эдит Пиаф: это мужчина за роялем», газета «Paris-Presse», не стесняясь, опубликовала следующее безапелляционное утверждение: «Это уже не тайна: в жизни Эдит Пиаф появился новый мужчина – композитор Шарль Дюмон. И если ее выступление в “Олимпии” и было настолько блистательным, то это все потому, что она снова влюблена».

Несмотря на опровержение Пиаф, которая объяснила, что она высоко ценит Шарля как композитора, но он совершенно «не в ее вкусе» как мужчина, сплетни о ее отношениях с Дюмоном продолжали циркулировать по городу. «Я никогда не был любовником Пиаф, – настаивает певец и композитор в наши дни. – Двумя годами ранее я, без сомнения, им бы стал. Но к тому времени она была слишком сильно больна, слишком истощена. Поэтому даже речи не могло идти о сексуальных отношениях».

Но даже если Шарль Дюмон не являлся новым избранником Эдит, все заставляло думать именно об этом. Как некогда с Монтаном, Жобером, Мартаном, Мустаки, Пиаф делала все возможное, чтобы вывести протеже на музыкальную орбиту: она предложила ему, как и всем его предшественникам, присоединиться к ней в международном турне. 15 апреля, через две недели после окончания концертов в «Олимпии», она пригласила Дюмона участвовать в спектакле в «Зимнем дворце» в Лионе, где сама выступала как звезда представления. Двумя днями позже Пиаф и ее ставленник на две недели уехали в старую добрую Бельгию, где пели в концертном зале Брюсселя, который был хорошо знаком актрисе. В той же программе выступал и Мишель Ривгош.

Пиаф уговорила своих «сотрудников» подняться на сцену и позволила им открывать первую часть ее спектакля не только потому, что хотела помочь им добиться успехов на музыкальном поприще, но и потому, что хотела всегда иметь их под рукой. Таким образом, Дюмон и Ривгош, как и Мишель Вокер, весной 1961 года постоянно работали на актрису как композиторы и авторы текстов, написав для нее бóльшую часть композиций, которые Пиаф записала в тот период (особенным успехом у публики пользовалась песня «Mon Dieu» – «Мой Бог»).

Творческим людям, которые вращались вокруг нее, Пиаф дала все, но взамен и от них требовала полной отдачи. Она не соглашалась даже с малейшим нарушением «режима». Они были вынуждены платить высокую цену за свой успех – неотлучно находиться рядом со звездой. «Я должен был быть рядом постоянно, – вспоминает Дюмон. – Я был ее вещью. Ее рабочий ритм не совпадал с моим. Рядом с ней я сам себе напоминал “Ситроен 2 CV”, который мчится вперед двадцать четыре часа в сутки. Через три месяца я почувствовал, что полностью выбился из сил».

Уверенная в своем выздоровлении – или желающая в него верить, – Эдит, как обычно, набрала крейсерскую скорость. Она воскресла в духовном и профессиональном плане, но, тем не менее, осталась тяжелобольной физически, о чем ее тело не замедлило напомнить. 6 мая Пиаф отправилась вместе с Шарлем Дюмоном на гастроли в Каор – родной город композитора, а уже через две недели вновь оказалась на операционном столе Американского госпиталя; диагноз – кишечная спайка. Из больницы певица вышла 8 июня, но уже через два дня снова попала в нее и перенесла очередное хирургическое вмешательство. Сообщая об этой новости, газета «L’Aurore» отметила, что из последних тридцати месяцев исполнительница «La vie en rose» восемь провела в больнице. Увы, это уже была тенденция, ситуация не улучшалась, и карьера певицы снова находилась под угрозой – вплоть до конца 1961 года.

После нескольких месяцев, проведенных в загородном доме Луи Баррье, Эдит немного оправилась и тут же начала думать о возвращении на сцену, которое она наметила на январь. Все это время Шарль Дюмон умолял подругу уехать вместе с ним в горы и как следует отдохнуть там, а лишь затем приступать к репетициям с музыкантами. «Она сказала: “Ладно, займись этим, сними шале в горах”. Однако она все время откладывала отъезд. И однажды Даниель Бонель сказала мне: “Мадам Пиаф никуда не поедет, даже не рассчитывайте на это”. Тогда я сказал Эдит, что поеду в горы без нее. “Останься, ты мне нужен”, – попросила она. Так как она боялась пустоты, я знал, что, когда вернусь, мое место уже будет занято. И действительно, когда я вернулся, в доме царил Франсис Ле. А ведь меня не было всего две недели».

И пока Шарль Дюмон, впав во временную немилость, поправлял здоровье, занимаясь зимними видами спорта в горах, Эдит в Париже снова начала появляться на публике. Организатором этих «вылазок» был некий Клод Фигю, юный поклонник звезды, который не так давно был допущен в избранный круг Пиаф. «Несчастный парень, – вспоминает Шарль Дюмон. – Он был готов на все, лишь бы завоевать уважение Эдит. И это смущало ее». Странные отношения: немое обожание и самоотверженность юноши льстили Пиаф, и она превратила его в важную деталь своего окружения – нечто вроде слуги, который время от времени превращался в козла отпущения.

А Клод Фигю был амбициозен и мечтал о большем: он хотел стать певцом. «Человек ночи», вращавшийся в гомосексуальной среде, он упорно посещал парижские кабаре в поисках выгодного ангажемента и приключений. В конечном итоге ему удалось подписать контракт с «Паташу», кабаре, расположенным в районе Монмартра, где десятью годами ранее дебютировал Брассан. Хотя Пиаф и не принимала всерьез творчество Фигю, все же 17 февраля 1962 года она посетила один из первых спектаклей своего нового приятеля. Рядом с ней в зале сидел молодой грек, которого Фигю представил Эдит тремя неделями раньше.

Тео Ламбукас работал в семейной парикмахерской в муниципальном округе Ла-Фретт-сюр-Сен, в пригороде Парижа. Он тоже обожал музыку, посещал места, где можно было услышать популярную песню, и однажды вечером после ночного клуба опоздал на последний поезд, идущий домой. Его приятель, Фигю, привел молодого человека на бульвар Ланн, где Тео, робея, оказался лицом к лицу с живой легендой. Но Эдит обратилась к нему как к равному, и с тех пор Пиаф и Ламбукас не расставались.

Через три дня после знакомства молодой грек уже сопровождал певицу в студию грамзаписи «Pathé-Marconi», где она после восьми месяцев молчания записала две новые песни Шарля Дюмона: «Toi, tu l’entends pas» («Ты, ты этого не слышишь») и «Fallait-il» («Было нужно»). В тот день все музыканты оркестра встали, чтобы отдать дань уважения величайшей артистке Франции, и Тео тут же осознал, какой шанс подарила ему судьба, сведя с такой знаменитостью. Что касается Эдит, то она умилялась невинности Тео, восхищалась его юношеским задором, его милым и любезным поведением. Она обнаружила в нем ту же смесь восхищения и необыкновенного внимания, которая несколькими годами ранее покорила ее в Дугласе Дэвисе. Но если американский художник шел своим творческим путем, в котором Пиаф не слишком хорошо разбиралась, то Тео оказался недурным певцом.

С Тео Ламбукасом, которого предприимчивая француженка быстренько переименовала в «Сарапо» («я тебя люблю» на греческом языке), Пиаф в который раз ощутила себя Пигмалионом. Но если Монтан, Константин, Мартан, Мустаки и до встречи с Эдит выступали на сценических подмостках, то Тео никогда еще не пел на публике. Она может начать ex nihilo, создать нового певца, она, словно скульптор, сформирует своего героя из комка сырой глины. Но если певица и действует таким образом, то движет ею отнюдь не чистый альтруизм – этот процесс «творения» необходим Пиаф, чтобы обрести себя. Как будто рождение нового таланта поможет возродиться самой звезде.

Лишь спустя два месяца после встречи с Тео Пиаф представила его прессе. «Это не мой любовник, – уточнила она, – он даже не мой секретарь, однако уже через несколько месяцев вы сможете услышать его в “Олимпии”». Затем, отвечая на вопросы журналистов, Эдит начала упражняться в самоиронии, в которой правда мешалась с цинизмом. «Я величайшая благодетельница мюзик-холла, – утверждала она. – Вам не хватает звезд? Что ж, я их изготовлю. Рецепт прост: вы находите молодого человека, который хочет петь и у которого есть талант. Присылаете его ко мне. Я нанимаю его на работу, он становится моим секретарем. Этот молодой человек постоянно должен появляться со мной на людях – тут в дело вступают фотографы. И на следующий день в газетах я читаю: “У Пиаф новый любовник”. Для парня это лучше, чем миллион рекламных плакатов».

Менее чем через месяц Пиаф посетила студию звукозаписи, сначала в сопровождении греческого композитора Микиса Теодоракиса, чтобы записать два трека к фильму «Les Amants de Teruel» («Любовники из Теруэля»), затем, в начале мая, она поет вместе с оркестром, которым руководит Жан Лексия. Состав музыкантов претерпел некоторые изменения: пианист Ноэль Коммаре заменил Робера Шовини, а аккордеонист Франсис Ле занял вакантное место Шарля Дюмона, то есть стал любимым композитором звезды.

С Франсисом Ле, тридцатилетним уроженцем Ниццы, Пиаф познакомилась в одном из кабаре Монмартра, что так любил посещать Клод Фигю. Ле по праву можно назвать самым талантливым музыкантом из тех, кого певица привлекла в начале года для своего творческого «омоложения». В ту эпоху композитор, который через четыре года напишет музыку к фильму «Un homme et une femme» («Мужчина и женщина»), ставшую одной из самых популярных мелодий мира, работал в команде с автором-исполнителем Бернаром Димеем. «Она пригласила нас пропустить по стаканчику, – вспоминает музыкант. – Я заявился в гости с аккордеоном, мы начали музицировать. Вместе с Димеем я написал симфоническую поэму “Le Bestiaire de Paris” (“Парижский гладиатор”). Мы исполняли композицию сорок минут. Пиаф слушала с большим вниманием. Она нашла поэму отличной. Она поздравила Бернара, а мне сказала: “Я хотела бы, чтобы вы стали моим вторым аккордеонистом”».

Как это было всегда, когда речь заходила о песенном творчестве, Пиаф проявила удивительную прозорливость. Она сразу же поняла, что Франсис Ле – «народный композитор» и что тексты Бернара Димея слишком интеллектуальны для него. Поэтому она пустилась на хитрость, которая привела к появлению на свет «Petit Brouillard» («Небольшой туман») – первой песни, написанной аккордеонистом из Ниццы специально для Пиаф. «Сначала, – объясняет Ле, – текст написал Бернар Димей, но она сочла его слишком заумным. Тогда она сказала Бернару: “Могу ли я взять музыку Франсиса и немного изменить ваш текст?” Затем попросила Жака Планта написать новые слова, вдохновляясь сюжетом фильма “L’œil du témoin” (“Взгляд свидетеля”), который очень любила…»

5 мая Пиаф записала в студии песню «Petit Brouillard», а также композицию «À quoi ça sert l’amour?» («Зачем нужна любовь?»), которую она спела вместе с Тео Сарапо. Что касается последней песни, то ради нее певица «призвала» одного из своих самых старых и преданных друзей и соратников, Мишеля Эмэ. Последний не задумывал композицию для дуэта, но Пиаф настояла, чтобы это был диалог между мужчиной и женщиной, а последний куплет она пела исключительно для Тео:

Несмотря на все невзгоды, страдания, болезнь, смерть, чье приближение она ощущала, Пиаф, как в юности, верила в абсолютную любовь. Именно на эту тему она рассуждала в очередном интервью для программы «Cinq colonnes à la une».

ПЬЕР ДЕГРОП. Вы счастливы, Эдит Пиаф?

ПИАФ. Это очень сложный вопрос. Никто никогда не бывает абсолютно счастлив… Я счастлива, когда пою. Если учитывать это, да, я счастлива…

– Когда смотришь на вас, думаешь о чуде. Откуда в вас эта сила?

– Я думаю, что это вера, вера во все.

– Вы верите в удачу?

– Я просто верю (…).

– Чего вы ждали от любви?

– Того, что она мне дала… Чудеса, печаль, трагизм, нечто необыкновенное…

– И разочарования…

– Я никогда не разочаровывалась.

В конце беседы журналист возвращается к постоянному стремлению Пиаф стать новым Пигмалионом.

– Многие звезды обязаны вам своей карьерой. В основном мужчины. Что побуждало вас раскручивать их?

– Я думаю, что умею заглядывать внутрь людей… Что я обладаю двойным зрением, даром ясновидения. Даже когда никто ничего не видит, я уже знаю. Я вижу ту персону, которой он станет через два года. Сегодня я нашла мальчика, который еще два месяца назад никогда не пел. (…) Он был очень милым, поэтому я решила узнать его получше. Однажды я попросила его спеть и убедилась, что если с ним поработать, то в один прекрасный день он сделает нечто прекрасное в песенном искусстве. Он превзошел мои ожидания, он прогрессирует с безумной скоростью.

Подтверждая свои слова, весь оставшийся месяц Пиаф репетировала с Тео. 15 июня она сочла своего протеже готовым к выходу на сцену в Реймсе, именно в этом городе должно было начаться ее летнее гастрольное турне, в котором принимал участие и Клод Фигю. 2 июля в передаче «L’École des vedettes» («Школа звезд») Эдит лично представила публике двух молодых певцов, к которым она присовокупила Франсиса Ле. Эту телевизионную передачу, в которой двумя годами позже дебютирует Джонни Холлидей, опекаемый Лин Рено, вел Эмэ Мортимер. Вскоре в обществе начали циркулировать слухи о новой идиллии. 21 июля Эдит и Тео уехали в Канны, чтобы отдохнуть там в отеле «Мажестик». 24 июля пару можно было увидеть в Ницце на концерте «Товарищей песни». В самом конце представления Пиаф исполнила вместе со своими старинными друзьями песню «Les Trois Cloches». Выйдя на сцену, она объявила о предстоящей свадьбе с Тео, сопроводив это заявление самыми простыми словами: «Чтобы петь, надо быть либо влюбленным, либо несчастным. Иначе не будет жизни, не будет песен!»

Все предельно ясно: для Пиаф этот брак неразрывно связан с развитием ее карьеры. Доказательством служит тот факт, что знаменательное событие приурочено к возвращению Эдит в «Олимпию», запланированному на 27 сентября. За два дня до концерта в самом большом парижском мюзик-холле, в рамках выхода в свет фильма «Le Jour le plus long» («Самый длинный день») Дэррила Занука, Пиаф поет прямо в прямом эфире «Non, je ne regrette rien», стоя на последнем этаже Эйфелевой башни. Певицу, замиравшую от страха, в тот вечер представил зрителям писатель Жозеф Кессэль, который напомнил публике, что в 1935 году он присутствовал в «Жерни’с» на концерте Малышки Пиаф. Речь ведущего была пронизана лиризмом: «В эту ночь она поднялась на необычные подмостки, откуда ее песня летит над всем Парижем, сияющим огнями. Чтобы подняться на эту высоту, Пиаф заплатила высокую цену: она прошла через укрощенную нищету, через обузданные мгновения слабости и тревоги, предъявляя к себе безжалостные требования и выказывая невероятное мужество».

Пиаф выступала в «Олимпии» с 27 сентября по 23 октября, и некоторые критики и журналисты отметили, что у певицы сократился голосовой регистр, а язык жестов был сведен к строгому минимуму. Что касается Тео, певшего «на разогреве» в первом отделении спектакля, то в общем и целом его выступление не вызвало ни особого энтузиазма, ни особых нареканий, лишь некоторые репортеры упрекнули Сарапо за то, что одну из своих песен он исполнял с обнаженным торсом. Эта мизансцена многим показалась особенно сомнительной, потому что здоровое тело молодого мужчины самым резким образом контрастировало с хилой фигуркой его болезненной наставницы.

Услышав эти отзывы, певица осознала, что ее брак вызовет новые потоки критики. Она была настолько расстроена, что даже подумывала отменить свадьбу. «Она отлично понимала, в каком положении оказалась, – пишет Даниель Бонель. – Она умела быть жестокой к себе, умела насмехаться над собой». И все-таки инстинкт заставил Эдит настоять на своем. «Она хотела совершить некий незаурядный поступок, – анализирует ситуацию Шарль Дюмон. – Он весь в этом, гений звезды. Она прекрасно знала, что ей осталось жить совсем недолго. Свадьба с этим молодым человеком шокировала прессу, комментаторов, но не народ. Народ обожал Эдит и Тео. Заключая этот брак, она хотела совершить легендарный поступок. Петля замкнулась. Она наглядно демонстрировала, что вплоть до самого конца была настроена на любовь, красоту, молодость. Наивысший романтизм».

9 октября 1962 года Эдит Гассион (псевдоним Пиаф) сочеталась браком в мэрии XVI округа с Теофанисом Ламбукасом (псевдоним Тео Сарапо). Затем в православной церкви на улице Жоржа Бизе состоялся обряд венчания. Жених был младше невесты на двадцать лет. Присутствовавший на церемонии обозреватель газеты «L’Aurore» счел, что в тот день он присутствовал на представлении под названием «Лолита наоборот». Свою крайне желчную статью журналист закончил следующим абзацем: «Очередная свадьба Эдит Пиаф с молодым человеком, который ходил в ползунках, когда она уже пела “Le Fanion de la Légion”, – весьма грустная реклама, она наводит на размышления о неосторожности или одержимости. Это правда, что актеры всегда нуждались в публике. Но мы можем лишь сожалеть о том, что такая великая актриса, как Эдит Пиаф, сочла нужным пригласить эту публику в свою спальню».

Невзирая на все «плевки» в ее сторону, Пиаф, преисполненная собственного достоинства, глазом не моргнув, продолжила сольные концерты в «Олимпии». Именно песнями она ответила на все обвинения излишне здравомыслящих журналистов, в частности отстаивая с помощью текста Робера Ниэля свое «право любить» (именно так переводится название песни «Le Droit d’aimer»).

Едва стихли аплодисменты в «Олимпии», едва упал занавес, Пиаф – которая скорее напоминает тень самой себя – снова пакует чемоданы и в обществе молодого мужа отправляется на полтора месяца в гастрольное турне по Бельгии (Брюссель, Антверпен, Шарлеруа, Льеж) и Нидерландам (Роттердам, Неймеген, Амстердам, Гаага). Эдит так устала, что ее перемещения чрезвычайно ограничены: из номера в гостинице – в машину, из машины – на сцену, а затем в обратном порядке.

В начале 1963 года складывается впечатление, что силы понемногу возвращаются к французской звезде. 26 января, чтобы порадовать Тео, она дала сольный концерт на сцене школы города Фретт-сюр-Сен, на котором в полном составе присутствовала семья Ламбукас. Осознав, что чувствует себя значительно лучше, Пиаф тут же начала планировать выступление в одном из концертных залов Парижа. Ее выбор пал на «Бобино», на первый мюзик-холл, в котором она произвела фурор в столице весной 1936 года. В «Бобино» Эдит будет петь с 21 февраля по 13 марта 1963 года. Это отличный повод выпустить пластинку, на которой среди новых песен прозвучала и замечательная композиция «J’en ai tant vu» («Я столько всего этого видела»), в которой певица без прикрас рассказывает о своих былых прегрешениях, о своем стремлении попробовать все на свете:

Эту песню, которая подводит итог всей ее жизни, Пиаф будет петь до самой кончины. Но физическое состояние певицы ухудшилось, внутренних ресурсов больше не осталось, она выжата досуха. Через два дня после последнего выступления в «Бобино» Эдит вынуждена аннулировать гастроли в Валенсии (Испания). Меж тем она даже и слышать не хочет об окончательном уходе со сцены. Чтобы избежать утомительных путешествий, в конце марта Пиаф поет лишь в кинотеатрах Парижа и его пригородов. 28 марта она выступает в кинотеатре «Мюра», в XVI округе. Это был последний раз, когда она пела в Париже. Три дня спустя Эдит уже переехала в Лилль, где намерена блистать в театре «Опера». Несмотря на сильный кашель и наполовину пустой зал, она довела концерт до конца. Тогда она еще не знала, что больше уже никогда не поднимется на сцену.

Остается еще один диск. 7 апреля в сопровождении небольшого оркестра Пиаф у себя в номере записала свою последнюю в жизни песню. Она называется «L’homme de Berlin» («Человек из Берлина»), слова написал Мишель Вандом, молодой поэт-песенник, с которым певица сотрудничала непосредственно перед смертью. «Сначала песня называлась “Человек из Бильбао”, – расскажет позднее автор текста. – Но Пиаф сказала мне: “Там ничего не происходит, а вот в Берлине случается множество разных вещей…” Когда я писал для нее, мне казалось, что я ее понимаю… Мне казалось, что я говорю ее губами. Существуя в ее тени, я безостановочно писал, постоянно думая о ней… Пребывание рядом с этой веселой, иногда злой, иногда жестокой женщиной не могло не вдохновлять. В то же самое время это было кошмарно, это было так волнительно – видеть, как она угасает. В “Бобино” за кулисами ей делали переливание крови, и лишь затем она могла подняться на сцену, но вдруг ей становилось на двадцать лет меньше».

Через три дня после записи последней песни Пиаф попадает с печеночной комой в клинику Амбруаза Паре в Нёйи. Она останется в больнице почти на полтора месяца. Из клиники Эдит выписалась 28 мая – она весила чуть больше тридцати килограммов. Ее организм истощен: за последние пятнадцать лет певица поглотила такое количество медикаментов, что ее печень не выдержала и теперь не может выполнять все необходимые функции. И все же звезда получила отсрочку. Быть может, она надеялась выкарабкаться и на этот раз? Как бы то ни было, 31 мая Пиаф уехала в курортное местечко Сен-Жан-Кап-Ферра, находящееся между Ниццей и Ментоном, чтобы там набраться сил и здоровья.

Странный вариант «оздоровления», который является типичным образчиком беспорядочной жизни певицы. Чтобы отдохнуть, Эдит за огромные деньги сняла роскошную виллу «Серена», в которой было более двадцати комнат. Эта новость быстро разлетелась по друзьям и знакомым. Наступило лето, погожие деньки, парк виллы манил огромным бассейном, а холодильник – разнообразием продуктов. Не прошло и недели, как все, кто мог, устремились к «изголовью больной» – как настоящие, верные друзья, так и паразиты самого разного толка. К первой категории относились: Раймон Ассо, который стал Пигмалионом для Эдит еще до того, как она примерила эту роль на себя; Жак Буржеа, «человек в тени», доверенное лицо; Анри Конте, без сомнения, после Сердана она любила его больше других мужчин; Мишель Эмэ, который никогда не забудет, что Малышка помогла ему ускользнуть от преследований нацистов; Шарль Азнавур, который всегда будет признавать, что обязан Эдит своей карьерой; Шарль Дюмон, человек, который помог Пиаф воскреснуть незадолго до смерти.

А рядом с этими людьми, которые в тот или иной момент оказали существенное влияние на жизнь Пиаф, – свора всем привычных шутов и прихлебателей. Понимая, что вскоре ей придется столкнуться с «великим одиночеством», Эдит как никогда жаждет веселья и развлечений. Она хочет забыть о болезни, чувствовать себя окруженной поклонниками. Она не может проглотить ни кусочка, сидя за огромным столом, ломящимся от деликатесов, которые кое-кто пожирает без малейшего зазрения совести. Самые беспечные время от времени даже начинают уговаривать певицу последовать их примеру. И вот Пиаф, которая всегда обожала праздники и застолья, забыв об осторожности, пробует блюда, которые ей категорически запрещены. Результат: десятидневная печеночная кома.

После этого инцидента близкие друзья Пиаф, возглавляемые Марком и Даниель Бонель, поняли, что просто обязаны избавить свою «хозяйку» от столь пагубного окружения. 1 августа Эдит с «малой свитой» переезжает на более скромную виллу «Гатуньер», в дом, расположенный близ Мужена. Здесь не такой влажный климат, и больная чувствует себя лучше. Что тут же наводит Пиаф на мысль о новых песнях. «Я был в Ницце, – рассказывает Франсис Ле. – Она попросила меня навестить ее. Она сказала: “Привози свой аккордеон…” Мы выпили чаю, и она сказала мне: “Я хочу петь”. Мы заперлись в комнате. Она начала петь, и случилось чудо. Ее голос отличался небывалой чистотой, удивительной силой. Она мечтала еще раз съездить в США».

Но ремиссия была недолгой. 15 августа Пиаф перевезли в клинику «Меридиан» в Каннах: третья печеночная кома за лето. Вернувшись 22 августа в «Гатуньер», певица ощущала страшную слабость, что не могло не сказаться на ее настроении. Именно в это время ей позвонил Шарль Дюмон и продекламировал несколько куплетов из песни «Je m’en remets à toi» («Я снова возвращаюсь к тебе»), которую только что написал вместе с Жаком Брелем специально для Воробышка. В наши дни Дюмон так рассказывает об удивительных обстоятельствах, в которых родилась эта песня: «Я был в Марселе, в Старом порту. Я зашел в бистро, которое называлось “Одноглазый пират”. В баре сидел Брель, с которым я был давно знаком. Мы поговорили о том о сем, и в какой-то миг я рассказал ему последние новости об Эдит. Я объяснил, что она отдыхает на юге Франции, и добавил: “Мы должны написать для нее песню”. А он мне говорит: “Давай напишем ее прямо сейчас”. И за десять минут, между двумя стаканами, он написал текст. Меня это очень удивило, потому что за ним закрепилась репутация поэта, которому требуется очень много времени на написание стихов».

Эту песню Пиаф так никогда и не исполнила. 29 августа, видя, что процесс выздоровления затянулся, Эдит обосновалась в более скромном доме около Грасса, в местечке Анкло де ля Руре, коммуна Пляскассье. В начале сентября состояние больной стабилизировалось. Когда она не чувствовала себя слишком уставшей, то даже недолго прогуливалась по саду или просила показать тот или иной фильм, надеясь развлечься. Но с каждым днем Эдит становилась все более замкнутой, она как будто отсутствовала в этом мире. Даже визиты Тео – молодой человек был занят на съемках фильма Жоржа Франжю «Judex» («Жюдекс»), но старался при каждой возможности навещать жену – больше не приносили ей радости. «Она вела себя с ним все менее и менее любезно, – вспомнит впоследствии Даниель Бонель. – (…) Отныне он расправил крылья и отправился в самостоятельный полет, он больше не нуждался в ней, а следовательно, больше не интересовал ее. (…) Теперь в обществе Тео она скучала».

Тео после смерти Эдит так никогда и не сможет – невзирая на безупречное поведение и свидетельства искренней любви, которые он до конца выказывал своей знаменитой супруге, – избавиться от ярлыка жиголо, навешенного на него прессой. Он погибнет крайне глупо, став в 1970 году жертвой автомобильной аварии в Лиможе.

С начала октября Пиаф все реже и реже вставала с постели. Ее кожа приобрела восковой оттенок. 7 октября ее навестила Симон Берто, с которой певица не виделась уже очень давно. Последний «привет» из прошлого перед путешествием в ничто. Даниель Бонель, которая не покидала изголовья кровати больной, вспоминает: «В последние дни она много слушала диски Бреля, особенно песню “Les Vieux” (“Старики”): “Часы, которые мурлыкают в салоне, говорят то «да», то «нет»”. Это было так печально… Последняя пластинка, которую я ей поставила, был ее сольный концерт в “Карнеги-холл”. Она прослушала весь диск целиком, в полной тишине, не делая никаких замечаний. А затем сказала, и это была ее последняя фраза: “Нам еще предстоят прекрасные путешествия, моя милая”. Без сомнения, она надеялась отправиться на гастроли». Вечером 9 октября Пиаф впала в кому. На следующее утро Даниель позвонила Луи Баррье, который находился в Париже, чтобы тот срочно разыскал Тео Сарапо, пребывавшего в постоянных разъездах. «Я сказала ему: “Дела очень плохи, она вот-вот уйдет от нас”. Тогда Лулу сказал мне: “Мы приедем во второй половине дня”. Возможно, он думал, что еще застанет ее живой. Но без четверти час мы увидели, что все кончено. Это было как вздох. Она не металась, не ощущала боли. Она ушла, словно заснула». Прежде чем потерять сознание, Эдит выразила желание умереть в Париже. Чтобы исполнить последнюю волю жены, Тео тайно перевез тело усопшей в ее дом на бульваре Ланн. Эдит доставили в Париж утром 11 октября, отсюда путаница в датах: Пиаф была официально объявлена мертвой именно в этот день. Несколькими часами позже 11 октября скончался поэт Жан Кокто. Он умер на следующий день после ухода Пиаф, а не в один день с ней, как часто утверждают биографы.

Пока совсем обезумевший Тео Сарапо пытался справиться с навалившимся на него горем, тысячи парижан посетили особняк на бульваре Ланн, чтобы проститься с Пиаф. Квартира была буквально оккупирована «хищниками», лжедрузьями, которые присваивали себе самые разные вещи, принадлежавшие певице.

14 октября сорок тысяч человек пришли на кладбище Пер-Лашез на похороны звезды. И если многие явились сюда, чтобы отдать последнюю дань той, кто более четверти века волновал их сердца, то отдельные индивидуумы надеялись насладиться тягостным зрелищем. Привлеченное огромным количеством знаменитостей, человеческое море хлынуло на кладбище, топча могилы, опрокидывая надгробные памятники, чтобы получше рассмотреть великих деятелей культуры. Толпа сметала заградительные барьеры, шла по цветам, не обращая внимания на потерявших равновесие и упавших на землю женщин.

Через несколько дней газета «France Dimanche» опубликовала письмо-завещание, которое Пиаф якобы написала накануне смерти. В этом документе, чья достоверность до сих пор не доказана, певица подвела итог своей жизни: «Внезапно я ощутила потребность в чистоте, желание плакать, такое желание охватывало меня, когда я была маленькой девочкой. Ощутила желание положить голову на плечо подруги и наконец-то отдохнуть. Когда я думаю о своей жизни, обо всех этих разгулах, мне становится стыдно. Когда я снова вижу эту маленькую женщину, которая кутается в меховую накидку и несет в ночи свое одиночество и все свои печали, то думаю, что Пиаф именно ею и была. Я прошу простить меня. И когда вы будете читать это письмо, опубликованное лишь после моей смерти, не плачьте».