Глава 1

В 1909 году врач предупредил Джесси Бадер, что ее вторая беременность может кончиться неблагополучно — ребенок родится мертвым. Он считал, что это рискованно для матери, однако та категорически отказалась от любого вмешательства. Высокая, привлекательная женщина 20 лет, миссис Бадер иногда была слишком эмоциональна и упряма.

Фредерик Бадер привез свою молодую жену и первого сына Фредерика — или просто Дерика — в Англию из Индии. Они сняли дом в Сент-Джонс Вуде. Врач и акушерка прибыли 21 февраля 1910 года, и Фредерик Бадер начал беспокойно бегать по дому. Сестра Джесси Хейзел и немка-сиделка ждали у дверей спальни, пока в тишине не раздался тонкий писк. Немного погодя дверь распахнулась, и вышел сияющий доктор.

«Прибыл маленький возмутитель спокойствия. Это мальчик», — сообщил он радостно.

Из-за двери донесся недовольный плач. Доктор заметил, что «маленький возмутитель спокойствия», похоже, обладает талантом настоять на своем. (К сожалению, доктора сегодня нет в живых, и он не может убедиться в справедливости своего пророчества.)

Ребенок при крещении получил имя Дуглас Роберт Стюарт. Имя Стюарт он было дано в честь прадеда по матери Джона Стюарта Амоса, который работал возчиком в ливерпульских доках. Он мирно правил семейной телегой, пока в один из дней 1840 года вдруг не заявил напарнику: «Передай семье, пусть меня не ищут». Он взял вещевой мешок, устроился на клипер в качестве корабельного плотника (хотя совершенно ничего не смыслил ни в кораблях, ни в плотницком искусстве) и отправился в Индию.

Амбиции подстегивали этот мятежный дух, и через несколько лет Джон Амос стал офицером Индийской морской службы. Фотография прекрасно передает его характер. Большие глаза под высоким лысым лбом, тонкие плотно сжатые губы. Лицо человека, не признающего компромиссов. Он женился и позднее привел в ужас дочерей рассказом о казни вожаков синайского мятежа. Их привязывали к дулам пушек и выстрелами разносили на куски. Оторванная рука ударила Джона Амоса по лицу и упала в карман.

Его старшую дочь Джесси этот рассказ шокировал меньше других. У нее были такие же упрямые глаза, как у отца, и она совершенно не знала страха. Ей было 18 лет, когда она вышла за инженера по фамилии МакКензи и родила двух дочерей — Джесси и Хейзел. На руках у вдовы остались две дочери, однако она не пала духом. Семья жила в Котри на территории сегодняшнего Пакистана, а тогда неспокойной северо-западной провинции. Однако никто в доме не осмеливался перечить властной миссис МакКензи. Однажды ночью они были разбужены странным шумом на лестнице. Джесси вручила каждому ребенку по клюшке для гольфа, разместила их в стратегически важных пунктах позади двери и приказал: «Стойте здесь, а если кто-то пройдет мимо… бейте!» Затем она пошла осматривать дом, угрожающе выкрикивая:

«Кто здесь? А ну, выходи!»

Никто не появился. Вор, если это был вор, растаял в темноте.

В другой раз ночью кто-то заглянул в окно. Миссис МакКензи поднялась и пошла к окну. Незнакомец поспешно ретировался.

Хейзел побаивалась темноты, однако ее мать смеялась над такими страхами. Она заявила: «Я ночью пройду по кладбищу». Хейзел содрогнулась. «Не бойся, бог всегда с тобой», — заявила мать. Хейзел хотела сказать, что все будет хорошо, когда она увидит бога, но разумно промолчала. Она была симпатичной девочкой, которая унаследовала мягкость своего отца. Но очень скоро стало ясно, что Джесси унаследовала всю твердость Джона Стюарта Амоса и матери.

Когда ей было 17 лет, в клубе, где толклись местные сливки общества, она встретила Фредерика Робертса Бадера. Когда ей исполнилось 18 лет, они поженились. Он был на 20 лет старше, грубоватый старый холостяк с пышными усами, вдруг очарованный юной девушкой. Если Джесси была высокой и стройной, то Фредерик Бадер, наоборот, был плотным мужчиной. Он работал инженером. Семья неплохо жила на жарких сухих равнинах вокруг Суккура и Котри. Через год родился первый ребенок. Его окрестили Фредериком, но звали Дериком, чтобы отличить от отца. Через год семья отправилась в Англию, так как у Джесси должен был родиться второй ребенок.

Через 3 дня после рождения Дугласа и мать, и ребенок заболели корью. Как только им стало лучше, Джесси пришлось перенести операцию. Она поправилась, но больше не могла иметь детей. Когда семье предстояло вернуться в Индию, Дугласу было всего несколько месяцев. Он был слишком мал для жаркого индийского климата. Поэтому мальчика оставили у родственников на острове Мэн.

Ему было почти 2 года, когда его отправили к семье в Суккур. Вероятно, именно в эти дни в нем и родилось то внутреннее одиночество, которое было характерно для него всегда. Он был чужим в Индии. Дерик получал все внимание родителей, словно был единственным ребенком в семье, а Дугласа никто не замечал. Тетя Хейзел, однажды приехавшая из Котри, обратила внимание, что все лицо Дугласа покрыто синяками. Брат утверждал свое старшинство.

Но через 6 месяцев слугам приходилось думать только о том, чтобы держать их порознь. Дуглас начал давать сдачи и дрался, словно тигр. Он тоже унаследовал неукротимую отвагу деда. С этого момента он начал свою нескончаемую битву и никогда не плакал, даже если проигрывал сражения. Слезы выступали на глазах маленького Дугласа только в тех случаях, когда отец, мать и Дерик садились в автомобиль и отправлялись с визитами, а его оставляли дома одного.

В 1913 году отец уволился с работы в Индии, чтобы начать изучать право. Семья перебралась в Англию и сняла домик в Кью, прервав традицию трех поколений — жить в Индии. В эти смутные годы, когда война уже маячила на пороге, готовая покончить со славным прошлым Англии и вынудить ее искать новые пути, семье Бадеров тоже пришлось перестраиваться. Они привыкали жить без толпы туземных слуг. Джесси и Фредерик отнюдь не намеревались отказываться от прелестей жизни, и двоих мальчиков, которые были сданы на попечение старой няньки, им вполне хватало. Дуглас давал выход своей энергии в драках, и тогда приходилось вмешиваться родителям. Но Дерик имел перед ним одно преимущество. По мнению матери, он никогда не поступал неправильно.

А потом началась война. Фредерика Бадера призвали служить в Корпус Королевских Инженеров, и он отправился во Францию. Дугласу исполнилось уже 5 лет, и он постоянно рвался доказывать матери и брату, что он больше не маленькое дитятко. Дери к, обнаружив, что брат готов ринуться в любую авантюру, охотно это использовал, подстрекая Дугласа совершать различные противозаконные деяния. Никогда не отказываясь от авантюр, Дуглас быстро заработал славу отъявленного сорванца. Вскоре он начал считать наказания неотъемлемой частью жизни и приучился стоически переносить все.

Однажды произошел неприятный инцидент. Мальчики забросили мяч за высокую колючую изгородь вокруг церкви возле Кью-Боридж. Дерик посоветовал Дугласу перелезть через забор. Дуглас послушался, однако одна рука соскользнула и наделась на острие. Он повис на заборе, не в состоянии шевельнуться, с рукой, проткнутой насквозь. Наконец прибежала нянька и сняла его. Дуглас молча прошел полмили до дома, борясь с ужасной болью. Врач наложил ему 8 швов, однако пациент не издал ни звука.

Вскоре Дуглас присоединился к Дерику в Колет-Курт, соседней начальной школе. Их тетя Хейзел вернулась из Индии и обычно сопровождала их в автобусе в школу и обратно. Потом эти поездки вспоминались ей в ночных кошмарах, так как мальчики не прекращали драться, выясняя, кто главнее. Хотя и Дерик отличался сильным характером, перебороть Дугласа было невозможно. Так как ему не уделяли столько внимания, он считал необходимым добиться этого внимания сам! Однако дрался он лишь в тех случаях, когда была задета честь. А так Дуглас оставался жизнерадостным, довольно добрым мальчиком.

В Колет-Курт у него сразу начались драки, причем с мальчиками старше его. Та же самая история: старшие мальчики полагали, что младшим положено знать свое место. А вот Дуглас не желал становиться на это место. Спустя некоторое время драки прекратились, так как он не проиграл ни одной, хотя в нескольких случаях дело завершалось кровопролитной ничьей. Уже тогда Дуглас показал свое благородство, прекращая драку, когда у противника показывалась кровь.

Дерик перешел в начальную школу в Темпл-Гроув возле Истбурна. Там было немного спокойнее, чем дома. Однако на каникулах оба мальчика снова оказывались вместе, и все начиналось по новой.

Мальчики редко видели отца, который был в гуще боев во Франции. В 1917 году разрывом шрапнельного снаряда майор Бадер был тяжело ранен в голову. Врачи не смогли извлечь все пули, однако он оправился без поездки домой и вскоре снова вернулся на фронт.

Дуглас последовал за Дериком в Темпл-Гроув, и первая драка состоялась почти сразу. Большой мальчик вывернул ему руку, но Дуглас принялся молотить его по лицу второй рукой. По законам чести должен был состояться поединок. Большой мальчик сразу бросился на него. Дуглас следил за ним, набычившись. Он внезапно выбросил вперед оба кулака, и мальчик с разбега налетел на них подбородком. Нокаут! Он упал на землю, на несколько секунд потеряв сознание. Дуглас подумал, что убил его, и страшно перепугался. Он опустился на колени рядом с мальчиком и с облегчением обнаружил, что тот моргает.

Темпл-Гроув был приятной старой школой со множеством игровых площадок. Новичка быстро вовлекли в организованные игры, и за день он успевал спалить даже свой незаурядный запас энергии, а потому по ночам спал, как убитый. Дуглас буквально заставил взять себя в команду по регби, хотя эта игра сопровождается многочисленными столкновениями и падениями. Но уже после нескольких матчей его взяли в команду более старших мальчиков, и Дуглас нашел себя. Эта игра была тяжелым сражением, в котором закалялись его воля и решимость.

В гимнастике он быстро освоил брусья и коня, а потом перешел на боксерский ринг. Дуглас занимался каждым предметом до тех пор, пока не становился лучшим. И тогда он просто ненавидел тех, кто пытался оспорить его первенство. Или то. Все уже потеряли счет его падениям с параллельных брусьев, однако Бадер научился падать, не получая при этом синяков. Он просто разучился бояться падений. Позднее Дуглас обнаружил, что это было одно из самых ценных приобретений в школе.

Дома во время каникул он не мог давать выход энергии при помощи спорта. Любимчик Дерик уговорил мать купить им луки и стрелы. Сначала они стреляли друг в друга. Когда они научились стрелять, это перестало быть забавным, и тогда мальчики переключились на прохожих. Вдоль одной стены дома шел забор, над которым были видны только шляпы проходящих мимо. Это был страшный соблазн, и очень часто взбешенные мужчины молотили в дверь, держа в руках шляпы, пробитые стрелой.

Война уже закончилась, однако они редко видели отца, который все еще оставался на континенте, помогая восстанавливать разрушенное в годы войны. Даже после этого он остался во Франции, в составе Комиссии по военным захоронениям.

Тем временем Хейзел вышла замуж за капитана авиации Сирила Бэрджа, который провоевал почти всю войну в Королевском Летном Корпусе. Дугласа привели в восторг крылышки и орденские ленточки на мундире, а также рассказы Сирила о войне. Бэрджу тоже понравился мальчик, в котором буквально клокотала жизненная энергия. Больше всего поражало совершенно несвойственное маленькому мальчику властное выражение лица. Дерик очень походил на него, но без неподражаемых превосходных степеней.

Вернувшись в школу, Дуглас начал блистать в крикете тоже. Он стал неплохим подающим, невероятно стремительным полевым игроком и отбивающим, который совершенно точно знал, куда следует послать шар.

Согласно традициям Тремпл-Гроув мальчики выцарапывали свои имена на партах. Дуглас попытался, но у него ничего не вышло, и Дерик высмеял его. Они шли возле садика, где директор школы выращивал огромные кабачки.

«Лучше я вырежу имя на корке этой штуки», — не слишком серьезно сказал Дуглас, указывая на самый большой кабачок.

«А слабо», — подстрекательским тоном произнес Дерик.

Дуглас нацарапал «Д. Бадер» на самом большом, можно сказать призовом, кабачке. Восхищения этот поступок не вызвал.

Хотя Дуглас всегда старался отличиться в спорте, в классной комнате он не прилагал особых усилий. Впрочем, у него были живой ум и неплохая память, что позволяло выкручиваться в большинстве случаев. Латинский и греческий давались ему легко, он получал высшие отметки, не прилагая к этому особых усилий. В целом Дуглас был довольно ленив, когда предмет не вызывал у него интереса. Математику и подобные предметы он лишь терпел, получая минимально необходимые отметки. Часто учителя со вздохом отмечали: «Очень хорошо, но способен на лучшее, если постарается». Кроме того, Дуглас наотрез отказывался делать то, что не желал делать, проявляя своенравие, доставшееся от матери.

Преподаватель физкультуры Криз, бородатый отставной унтер-офицер, выглядевший как человек с пачки сигарет, учил мальчиков стрелять. Дуглас быстро освоил это искусство и научился стрелять быстро и метко. (Годы спустя это стоило жизни многим.)

Однажды его завербовали в хоккейную команду, сыграть против девочек из соседней школы. Дуглас играл грубо, совершенно не считая нужным соблюдать даже подобие рыцарских отношений. После одного из его бросков мяч, пролетев мимо ворот, с гулким звуком ударил по черепу преподавателя, что привело к немедленному возмездию. Бадер-маленький был отстранен от любых игр с девочками, что привело его в совершенный восторг.

В 1922 году в Кью пришла телеграмма из военного министерства. В ней с прискорбием сообщалось, что майор Бадер скончался от ран в Сент-Омере — последствия шрапнельного ранения в голову в 1917 году. Хотя мальчики редко видели отца, Дуглас довольно быстро ощутил последствия потери. Вскоре Дерик был отправлен в Королевскую Школу в Кентербери. И после этого возникли сомнения, а хватит ли денег на обучение Дугласа. Единственным выходом была стипендия, и совершенно того не желающий парень принялся за учебу, полностью оправдывая пометку в личном деле: «Способен на лучшее, если постарается».

Ни на один день Дуглас не прекращал своих занятий спортом. В последний год он был капитаном команды по крикету, капитаном команды по регби, капитаном футбольной команды. Во время чемпионата школы он выиграл все дистанции, на которых бежал: 100 и 220 ярдов, четверть мили, полмили, бег с препятствиями. После этого Дуглас установил рекорд школы в метании крикетного шара. По окончанию чемпионата директор школы с удовольствием сообщил, что он заслужил направление и стипендию в школе Сент-Эдвард в Оксфорде.

В это же время Джесси Бадер, не потерявшая миловидности в свои 32 года, снова вышла замуж. Отчимом мальчиков стал викарий Спротборо (Йоркшир) преподобный Уильям Хоббс. Это был добродушный холостяк 37 лет, внезапно и резко изменивший свою жизнь. Джесси была ему верна, хотя и сохранила своенравие. Мальчики перебрались в Йоркшир, чтобы жить в домике приходского священника. Там было 8 спален, 2 кухни, множество каморок для слуг (большей частью пустых), насос (нет водопровода), керосинки (нет электричества) и жуткий холод зимой. Между домом и симпатичной церковью находился сад с тисовой аллеей. Церковь была построена в XI веке, как и домик священника. Она была слишком велика для маленькой деревеньки и нескольких соседних коттеджей.

Викарий оказался слишком мягким человеком для такой семейки. Он предложил Дерику и Дугласу накосить травы, однако они наотрез отказались. Джесси, которая была гораздо тверже своего нового мужа, приказала им накачать воды для кухни, что они исполнили. Викарий попытался ввести обычай общих молитв после завтрака, но Дуглас и Дерик фыркали и хихикали, что превращало молитву в балаган. Викарию пришлось отказаться от благочестивых намерений. Джесси была склонна обвинять, как обычно, Дугласа, и он начал чувствовать себя лучше вне стен дома.

Этим летом Дугласа на неделю отправили в Кранвелл к Сирилу и Хейзел Бэрдж. Сирил служил адъютантом в колледже Королевских ВВС (открытый в 1919 году, этот колледж был авиационным эквивалентом знаменитого Сандхерста). Но теперь это было не слишком замечательное место. Вместо белых фасадов, окружающих квадратный плац, осталось несколько неприглядных зданий да горстка домиков на краю большого летного поля.

Хейзел и Сирил тепло приняли его. До 13 лет Дуглас совершенно ничего не знал о самолетах, и когда спокойный, веселый Сирил усадил его в кабину учебного самолета Авро-504, Дуглас пришел в полный восторг при виде рукояток и циферблатов. Потом он часами простаивал в садике Сирила, любуясь пролетающими над головой самолетами, — это курсанты практиковались во взлетах и посадках. Каждое утро в 6.30 он присоединялся к курсантам во время кросса, отчаянно пытаясь не отстать. Его приводило в восторг решительно все. И через пару дней он почти перестал следить за полетами, переключившись на крикет и гимнастику.

Когда Хейзел и Сирил посадили его в поезд, чтобы отправить в Спротборо, он твердо заявил: «Я хочу вернуться в Кранвелл в качестве курсанта». Сирил решил, что Дуглас уже обратился в новую веру, но это было несколько преждевременно. Жажда полета еще не овладела Дугласом. Интерес — да, но мальчикам интересно все вокруг. Вскоре Дуглас забыл о своих словах, так как отправился в школу Сент-Эдвардс, где смог заниматься спортом, сколько хотел.

 

Глава 2

По дороге на Вудсток, в миле или двух от Оксфорда, за высокой каменной стеной находится школа Сент-Эдвард, небольшой замкнутый мирок. Мальчики редко бывали в Оксфорде. Если они и выходили за ограду, то лишь для того, чтобы пересечь дорогу и попасть на спортивные площадки. Там было несколько полей для регби, площадки для крикета, теннисные корты и плавательный бассейн. За школьной оградой прятались дом директора Уордена, учебный корпус, несколько жилых домиков. Новые мальчики обычно прибывали в школу за день до общего сбора. С десяток мальчишек, в том числе и Дуглас, бесцельно слонялись по залу, не зная, чем себя занять. Дуглас снял свой новый котелок, который был частью школьной формы. Он его не любил. И чтобы выразить свое отношение, он наподдал котелку ногой. А потом еще. И еще. После чего весело погнал по залу, словно футбольный мяч.

Внезапно сверху прозвучал скрипучий голос:

«Мальчик!»

Бадер поднял голову. Над балюстрадой появилось кислое бледное лицо, украшенное поблескивающими очками.

«Прекрати пинать свою шляпу. Подбери ее и успокойся».

«Да, сэр», — сказал сконфуженный мальчик.

Лицо исчезло. Несколько секунд в зале было тихо. Потом Дуглас снова бросил шляпу на пол и пнул ее, чтобы показать свою независимость.

«Мальчик!».

Все замерли. Снова появилось лицо воспитателя, он несколько секунд с подозрением разглядывал новичков, а потом приказал:

«Иди сюда, мальчик».

За преступлением последовало неотвратимое наказание — шесть ударов линейкой по тому месту, где талия теряет свое благородное название. В зале никто ничего не заподозрил, так как Дуглас не издал ни звука.

В школе он потерял скромность и застенчивость буквально через пару дней и дал выход своей живой натурой. Но, к удивлению матери, он подчинялся правилам, даже несколько унизительным. Новички должны были носить жилеты, застегнутыми на все три пуговицы, что подчеркивало их низкий статус.

Бадер с удовольствием занялся спортом, где можно было смело расходовать излишки энергии. Он начал играть в крикет, увлекся гимнастикой и плаванием. От стипендиата Темпл-Гроува можно было ожидать новых успехов на учебном поприще, однако Дуглас не утруждал себя. Он учился так, чтобы к нему не приставали, и не лучше. Его живой ум все схватывал на лету, а потом, вместо того чтобы учить уроки, он предавался сладким мечтам о спортивных подвигах.

Во втором семестре дела пошли лучше в двух отношениях. Во-первых, он мог не застегивать одну пуговицу на жилете, а во-вторых, начался регбийный сезон. Сначала он играл за вторую команду общежития, но потом его взяли в первую. Теперь Дугласу предстояло играть с более взрослыми и сильными мальчиками.

Вернувшись домой на каникулы, Дуглас и Дерик купили воздушные ружья и принялись терроризировать окрестности Спротборо. Но в один непрекрасный день Дуглас заметил в окне ванной пышные формы некоей леди, намеревавшейся выкупаться. Какой-то бес подтолкнул его, и через секунду стекло разлетелось вдребезги. За этим последовал дикий визг. Снайпер поспешил исчезнуть, а потом у него с Дериком состоялся жаркий спор относительно того, как сильно бьет пулька. Дерик доказал свою правоту очень просто — выстрелил Дугласу в плечо. Началась драка, которая завершилась тем, что Джесси конфисковала оба ружья.

Дуглас просто не мог устоять перед соблазном, даже если знал, что потом за это придется расплачиваться. Он устроил себе стандартное испытание маленьких мальчиков — ночью отправился в лес. Хотя сердце колотилось, как бешеное, он заставил себя идти медленным шагом, не оборачиваясь и не дергаясь, когда раздавался какой-нибудь шум.

1924 год прошел для него относительно спокойно, вероятно, потому, что он почти все силы отдавал занятиям спортом. На Рождество мальчики сыграли в школьном театре пьесу Шекспира. Всех восхитила игра одного юноши. Его звали Лоуренс Оливье.

В 1925 году Дуглас отдавал спорту еще больше времени, и наоборот — в классе откровенно лодырничал. Он занимался только тем, что ему было интересно — историей, литературой (особенно любил стихи, хотя не Шекспира, а Суинберна). К греческому и латыни он был равнодушен, а математику ненавидел. Наконец его вызвал один из воспитателей, А.Ф. Йорк.

«Бадер, вы совершенно не работаете в классе».

«Мне очень жаль, сэр. Я постараюсь исправиться уже на следующей неделе».

«Абсолютно это же самое вы говорили мне на прошлой неделе».

Бадер предложил Йорку заниматься с ним отдельно, и воспитатель сдался. Во время занятий он обнаружил, что у Бадера живой, гибкий ум, хотя мальчик не любит работать.

Провалы в учебе и некоторые не слишком невинные развлечения, вроде игры в регби в коридорах, не раз приводили к тому, что Дуглас попадал на ковер к директору школы Уордену или к преподобному Кендаллу, школьному священнику. Кендалл верил, что мальчики должны быть немного шумными, но ведь не слишком же. Наказания, впрочем, не очень суровые, Бадер переносил стоически.

На летних каникулах Дерик убедил мать вернуть им духовые ружья. Начался новый охотничий сезон. Дуглас стал настоящим снайпером, сумев на лету подстрелить куропатку. Это из пневматического ружья! Они ни разу не попались, хотя лесник Скотт и деревенский констебль Франклин с подозрением косились на братьев. Наконец, Джесси снова отобрала ружья, заявив, что их поведение не подобает семье викария. Дуглас, услышав это, рассмеялся, что еще больше разозлило мать. Мальчики все-таки подружились, и теперь они начали уважать своего отчима. Его терпение и снисходительность не могли не оказать своего действия.

Вернувшись в школу, Дуглас «заболел» крикетом. Ему было всего 15 лет, и он был самым младшим в команде. Однако он закончил сезон лучшим по многим показателям и установил новый рекорд школы в метании крикетного шара. Однако он ждал зимы. Его натура требовала более агрессивных и грубых развлечений — регби. Несмотря на возраст, Дуглас попал в сборную школы. Стычки с более высокими и тяжелыми противниками привели к тому, что Дугласу разбили губы и расквасили нос. Хотя кровь струилась ручьем, он не ушел с поля и даже сумел реализовать попытку. Этот подвиг был отмечен в «Школьной хронике».

Когда команда возвращалась с матча, мальчики затеяли возню в автобусе, и Бадер ударился головой о сиденье. Он мужественно взял всю вину на себя, но ему пришлось провести некоторое время в лазарете, оправляясь от сотрясения мозга. Потом были новые матчи, и снова соперники были старше и выше, а это вело к новым шишкам и синякам. Но все это лишь подстегивало пыл Бадера.

На Пасху мать сказала Дугласу, что, скорее всего, они не смогут оплачивать его обучение в Сент-Эдвардсе на следующий год. Необходимая сумма составляла около 100 фунтов, что было слишком много для семьи. Хотя обучение в школе было единственной вещью, которая заботила Дугласа, он не слишком испугался. Его сознание обладало изумительной способностью отключаться от неприятных вещей до тех пор, пока Бадеру не приходилось сталкиваться с ними вплотную (например, с математикой). Он наслаждался сегодняшним днем и не думал о будущем.

В следующем семестре Уолтер Дингуолл, молодой преподаватель истории, который также исполнял обязанности казначея, вызвал Бадера и сказал:

«Мне очень жаль, Бадер, но мы только что получили письмо от вашей матери, в котором она сообщает, что не сможет оставить вас здесь на следующий семестр».

Лишь теперь он осознал всю тяжесть ситуации. Но Дингуолл добавил:

«Не беспокойтесь. Было бы очень жаль, если бы вам пришлось покинуть школу. Мы посмотрим, можно ли что-нибудь сделать».

Через неделю Бадер все выбросил из головы. Он снова играл за сборную по крикету и боксировал. Йорк сделал его старостой домика. В конце семестра Бадер отправился домой на каникулы, и никто не сказал ему ни слова об отчислении. После каникул он вернулся в Сент-Эдвардс. Теперь он был уже «стариком» и раздал столько же тумаков, сколько сам получил.

Уорден сделал его старостой школы, что принесло некоторые привилегии и дополнительные обязанности. Кое-кто считал, что Бадер стал слишком нахальным, но Уорден понимал что это только проявление бурлящей энергии, которая не дает юноше сидеть на месте. В нем обнаружилось чувство ответственности, которое нужно было развить. Остальные мальчики уважали его.

В начале лета Бадер явился в лазарет и сказал, что чувствует себя нехорошо. Врачи нашли у него высокую температуру и уложили в постель. Вскоре у Дугласа началось что-то вроде бреда, сердцебиение резко участилось. Ему стало очень плохо, в голове стучали тяжелые молотки. Бадер совершенно не сознавал, что происходит вокруг, его начали мучить кошмары. Медсестра нашла у него ревматическую лихорадку.

Несколько дней Бадер лежал в горячке, на грани жизни и смерти. Школьное руководство послало за матерью, и она приехала из Спротборо, чтобы ухаживать за сыном. Но затем лихорадка внезапно закончилась, и кризис миновал. Сознание вернулось к Бадеру, и он увидел Уордена, стоящего возле постели. Он сказал Дугласу, что вся школа молилась за него. Радость захлестнула мальчика, когда он понял, как много людей беспокоились за него. Никогда раньше он не испытывал ничего подобного.

Доктор как можно мягче сказал Дугласу, что ревматическая лихорадка могла сказаться на сердце, и потому некоторое время ему следует вести себя спокойно, чтобы окончательно оправиться. Однако мальчик отказался, заявив, что чувствует себя прекрасно и намерен играть в регби в наступающем сезоне. Для него было просто невыносимо валяться в постели. Кризис наступил довольно быстро. Как-то ночью сиделка обнаружила, что его кровать пуста. Поднялся переполох, все бросились на поиски и нашли Бадера мирно спящим на лужайке, куда он вытащил матрас. Он спокойно заявил, что здесь не так душно.

Выйдя из лазарета, он начал понемногу тренироваться: сначала занялся плаванием, затем перешел к гимнастике и бегу. Вскоре после начала регбийного сезона врач осмотрел Бадера и с некоторым удивлением сказал, что он окончательно выздоровел и может играть. Бадер поправился настолько, что его сделали капитаном школьной команды.

В роли лидера Бадер проявил свои лучшие качества и буквально расцвел. Но вскоре перед ним встал вопрос: а что делать дальше? Учиться в Оксфорде? Он мог заслужить стипендию, но его порывистая натура не слишком подходила для чопорного и нудного Оксфорда. Да и что учить? Древние языки? Историю? Ма-те-ма-ти-ку?! Дерик звал его в Южную Африку но это не слишком привлекало. А в результате, как часто бывало раньше, Бадер просто забыл о проблеме и снова стал жить только сегодняшним днем.

Незадолго до Рождества в школу приехал один из выпускников, Рой Бартлетт, который сейчас учился в летной школе Кранвелл. Бадер вспомнил свою собственную поездку туда 5 лет назад. И в этот же вечер он написал письмо Сирилу Бэрджу, спрашивая, есть ли у него шансы стать курсантом Кранвелла.

Сирил Бэрдж к этому времени покинул Кранвелл и теперь служил личным помощником начальника штаба КВВС главного маршала авиации сэра Хью Тренчарда. Сирил в ответ написал, что Дуглас — как раз такой человек, какие им нужны, и что он, Сирил, сделает все возможное, чтобы ему помочь. Однако имеется одна загвоздка. За обучение в Кранвелле нужно платить по 150 фунтов в год, курс обучения длится 2 года. Могут ли Джесси и викарий позволить себе такое?

Дуглас задал этот вопрос дома, и Джесси быстро все расставила по местам. Ей вообще ненравятся полеты. Она нехочет, чтобы Дуглас служил в Королевских ВВС. Они не имеют лишние 150 фунтов в год.

Она добавила:

«Ты сейчас и в Сент-Эдвардсе учишься только благодаря доброте мистера Дингуолла».

«Что ты говоришь?» — удивился Дуглас.

Мать ответила:

«Я не хотела, чтобы ты это знал. Однако мистер Дингуолл платит за твое обучение с 1926 года».

Эта новость поразила Бадера. Насколько он знал, мать ни разу не встречалась с Дингуоллом, который был очень скрытен. Он сам плохо знал Дингуолла. Бадер никогда неучился в его классах и редко с ним сталкивался.

Вернувшись в школу, он сразу бросился благодарить Дингуолла. Но казначей сильно смутился и постарался побыстрее перевести разговор на другую тему. Он спросил, чем намерен заняться Дуглас, окончив школу. Теперь смутился Бадер. Он сказал, что хотел бы поступить в службу в Королевские ВВС.

Вскоре от Бэрджа пришло новое письмо. Он сообщал, что каждый год в Кранвелле выделяются 6 стипендий для бесплатного обучения курсантов. За них сражаются несколько сотен юношей, и экзамены очень и очень сложные. Не считает ли Дуглас, что ему все-таки следует попытаться?

Бадер снова отправился к преподавателю. Как считает мистер Йорк, сумеет ли он заработать одну из стипендий?

«Я думаю, вы можете получить ее, Бадер», — ответил неуверенно Йорк.

«Но у меня плохо идет математика».

«Вы просто ленитесь заниматься математикой, я это точно знаю».

«Но если я буду усердно работать, то сумею ли с вашей помощью взять это препятствие?»

«Если вы будете усердно работать, то наверняка. Но я не собираюсь тратить на вас время попусту, пока вы не начнете работать. Вы готовы?»

Бадер тяжело вздохнул и ответил:

«Да, сэр».

Он присоединился к небольшой группе мальчиков, которых Йорк обучал математике. Они все готовились куда-нибудь поступать. После дневных занятий Бадер каждый вечер по два часа сидел за математикой, хотя ненавидел ее по-прежнему. В то же время он продолжал играть в регбийной команде, участвовал в состязаниях по пулевой стрельбе и даже стал одним из вожаков школьного дискуссионного клуба. Это клуб помогал ему оттачивать умение правильно мыслить, вникать в самую суть проблемы.

Весной 1928 года он стал капитаном школьной команды по крикету, а в июне из министерства авиации пришло приглашение в Лондон. Ему предстояли экзамены, медицинская комиссия и собеседование перед приемом в летную школу. Кроме того, пришло письмо от Сирила, который подсказал ответы на самые распространенные вопросы собеседования.

Письменный экзамен Бадер сдавал в Барлингтон-Палас. Вопросы показались ему очень простыми, но было неприятно сознавать, что то же самое думают и десятки других мальчиков. Задание по математике, к счастью, оказалось почти полной копией того, что задавал мистер Йорк, поэтому Дуглас справился с ним довольно быстро. После ленча он оказался перед длинным столом, за которым сидели пятеро пожилых мужчин в гражданских костюмах и пристально смотрели на него. Некоторые вопросы показались Бадеру просто дурацкими. «Как часто вы чистите зубы?» «Какой город является столицей Швеции?» Но все время с него не спускали глаз. Некоторые вопросы, благодаря Сирилу, он знал:

«Почему вы решили поступить в ВВС?»

«Потому что это соответствует моему темпераменту… И мой преподаватель служил летчиком».

(Удовлетворенный кивок.)

«Чем вы занимаетесь на каникулах?»

«Спортом, сэр. Обычно командные игры. Крикет, регби. Я больше люблю регби».

Дуглас покинул зал, зная, что все сделал, как надо. (Из максимальной цифры 250 баллов он за собеседование получил 235 баллов, что происходило крайне редко.)

Затем настала очередь врачей. Они заглянули ему в горло, в уши, в глаза, проверили коленный рефлекс, проверили легкие, заставили дунуть в спирометр, прослушали сердце, измерили кровяное давление. Когда все закончилось, Бадер оказался перед мужчиной в белом халате. Тот просмотрел бумаги и сказал:

«Я вижу, вы перенесли ревматическую лихорадку. Я опасаюсь, что теперь у вас немного повышенное кровяное давление.

Перепуганный Бадер спросил:

«Это значит, что я не годен?»

Доктор ответил:

«Совсем не обязательно. Однако повышенное давление — не самое хорошее для высотных полетов. Возвращайтесь через пару недель, мы снова вас осмотрим. Я полагаю, что за это время вы успокоитесь».

Бадер вернулся в школу и постарался вести себя как можно спокойнее. Потом он снова отправился в Лондон, и врач трижды измерил ему давление. Бадер почувствовал, что у него сердце колотится от напряжения. Доктор почесал подбородок.

«Я немного нервничаю, наверное, это сказывается», — робко произнес Дуглас.

Врач сложил свой аппарат и кивнул.

«Да, заметно. Но мы все-таки пропускаем вас».

Это было великолепно! Но Бадер помнил, что ему еще требовалось заслужить стипендию.

Через неделю пришло новое письмо из министерства авиации. Бадер просто заставил себя медленно вскрыть конверт. В сухих канцелярских выражениях ему сообщали, что он закончил экзамены пятым и заслужил стипендию. Поэтому в сентябре ему надлежит явиться в Кранвелл со сменой белья и шляпой-котелком. Передать его счастье обычными словами невозможно. Обрадованный мистер Йорк сказал:

«Я искренне рад за вас, Бадер. Но помните, что теперь вам предстоят еще два года учебы».

Счастливый Бадер помчался к Дингуоллу. Тот сказал:

«Насколько я знаю Кранвелл, все юноши там имеют мотоциклы. Я думаю, ваше упорство заслуживает такого подарка».

Как Бадер ни отнекивался, Дингуолл настоял на своем, и вскоре у Бадера появился подержанный мотоцикл, который Дингуолл купил за 30 фунтов. Многочисленные благодарности он выслушал со своим обычным сдержанным смешком.

Через день или два школа была распущена на летние каникулы, и Бадер попрощался с Сент-Эдвардсом. В Спротборо его мать снова начала высказывать сомнения относительно службы в авиации, хотя и не скрывала гордости за сына. Так как Дерик уехал в Южную Африку, Дугласу теперь перепадало больше внимания.

В десятых числах сентября Дуглас, радостный, как мальчишка, привязал два чемодана к своему мотоциклу, лихо напялил новый котелок на фару, поцеловал мать, пожал руку викарию и помчался навстречу новой жизни, оставив позади себя синие клубы дыма. Через 2 часа, проезжая через Анкастер, всего в 4 милях от Кранвелла, Бадер увидел корову, лениво бредущую через дорогу. Он круто свернул в сторону, переднее колесо попало на кочку, и мотоцикл перелетел через кювет. Бадер вылетел на траву, но тут же вскочил, слегка помятый и ошарашенный. Впрочем, он не пострадал. Ругая глупую корову, Бадер поднял мотоцикл, вывел его на дорогу и нажал педаль стартера. Мотор сразу заработал, и все казалось нормальным, но лишь сейчас Бадер заметил, что тумблер фары пробил самый верх котелка. Из дыры торчала разорванная подкладка, напоминая вскрытую консервную банку. Бадера это ничуть не огорчило. Он прыгнул в седло и помчался дальше. Через 8 минут он затормозил у ворот авиабазы Кранвелл.

Первые два часа пролетели, как в тумане. Он заполнял какие-то бумаги, переходил из кабинета в кабинет, обменялся парой слов с другими парнями, а потом капрал повел четверых новых курсантов в их комнату. Четыре железные кровати, покрытые тонкими одеялами цвета хаки. Маленькие столики, четыре табуретки — и все. Скудная обстановка.

«Похоже на школу, не так ли», — сказал кто-то из них.

Они говорили еще очень долго, даже после того, как был объявлен отбой. А утром они впервые отправились на строевой смотр. В котелках. Бадер с тоской смотрел на свою шляпу. Он попытался засунуть торчащую подкладку внутрь, однако клочья упрямо вылезали обратно. На плацу Бадер ощущал себя довольно неловко. Краснолицый уоррент-офицер, шествовавший вдоль шеренги, остановился перед Дугласом и сухо спросил:

«А как ваше имя, сэр?»

«Бадер, сэр».

Уоррент-офицер проскрежетал:

«И кто же вы такой, мистер Бадер? Клоун?»

«У меня вчера по дороге произошла маленькая авария…» — начал было Бадер. Но уоррент-офицер тут же оборвал его:

«Я не желаю слушать!»

Он еще раз скривился, глядя на шляпу, посмотрел молодому человеку в глаза и двинулся дальше.

Бадер стоял с каменным лицом, вспоминая свой первый день в Сент-Эдвардсе. Однако теперь он уже не мальчик. Все они здесь «господа офицеры». Это вколачивалось в них на каждом ежедневном смотре. Унтер-офицеры называли их «сэр» и «джентльмены», а это ласкало слух. С тех пор как Бадер побывал здесь впервые, Кранвелл немного вырос, но все-таки остался почти тем же. Огромные ангары стояли возле двух взлетно-посадочных полос, а рядом находился поселок — кучка деревянных домиков.

На каждом смотре уоррент-офицер не упускал случая едко отозваться о шляпе Бадера. Сначала тот пытался что-то сделать, а потом вдруг решил плюнуть на все. Через неделю шутки кончились. Курсанты получили мундиры (второго срока) и фуражки с блестящими кокардами и белой полоской на тулье, которая выдавала курсантов. Затем они отправились получать летные костюмы. Это было потрясающе! Перед ним разложили летный комбинезон, пару меховых сапог, шарф, перчатки, очки и шлем и предложили примерить. Бадер надел все это с огромным удовольствием и тут же загорелся желанием опробовать новую амуницию в полете. Ведь он еще ни разу не поднимался в воздух.

Через пару дней, когда на дворе еще стоял солнечный сентябрь, а деревья сохранили зеленую листву, Бадер получил приказ явиться в ангар в летном костюме. В комнату кадетов вошел коренастый, невысокий человек и представился как старший лейтенант Пирсон. Бадер был назначен его учеником. Они вышли на летное поле, и Пирсон повел гордого своей великолепной формой курсанта к странного вида биплану. Это был старенький Авро-504, полотняные крылья которого держались частоколом стоек и паутиной растяжек. В кабине такого же самолета Бадер сидел в Кранвелле 5 лет назад.

Пирсон сообщил:

«Мы поднимемся на полчаса. При этом вы не должны касаться ручек управления. Я просто покажу вам, что значит летать».

Пирсон кратко объяснил, как и почему летает самолет, показал приборы и усадил Бадера в заднюю кабину (в те дни все кабины были открытыми). После этого он сам прыгнул в переднюю. Пропеллер с шумом завертелся, и самолет, раскачиваясь, пополз по аэродрому. Зеленая трава плавно ушла куда-то вниз, концы крыльев чуть качнулись. Бадер перегнулся через обшитый кожей борт кабины, и ветер ударил ему в лицо. Внизу скользили зеленые прямоугольники полей, и Дугласа переполнила радость. Вскоре они начали снижаться. «Авро» плавно качнулся в потоках теплого воздуха, коснулся колесами травы и остановился.

«Ну что, понравилось?» — просил Пирсон. Ответ ясно читался в горящих глазах курсанта.

На следующий день курсанту Бадеру впервые разрешили в воздухе подержаться за ручку управления, сначала только коснуться, а потом сжать в ладонях. Но голос Пирсона вскоре приказал немного расслабиться. Ручка мягко качнулась вперед, и самолет опустил нос. Потом она плавно пошла назад, и машина начала подниматься. Движения из стороны в сторону заставили «Авро» раскачиваться. Потом Бадеру разрешили поставить ноги на педали, чтобы ощутить, как самолет разворачивается. Предельное сосредоточение, ведь сначала приходится подумать, прежде чем что-то сделать. Но потом зоркий глаз, развитой ум и тренированное тело спортсмена достигли гармонии, и он уже на подсознательном уровне слился с машиной. Сам Пирсон был классическим аккуратным пилотом, который никогда не позволял себе трясти ученика, как делают иные инструкторы. Он спокойно поучал Бадера: «Никогда не обращайтесь с самолетом грубо. Управляйте им. Не дергайте его». В другой раз: «Я не желаю, чтобы вы называли его летучкой или как-то еще. Используйте слово „самолет“ или „аэроплан“. (С того дня ни одно из запретных слов не сорвалось с губ Бадера. Пирсон приучил его обращаться с самолетом, как всадник обращается с любимой лошадью.)

В октябре, когда на счету ученика числились всего 6,5 часов полетов с инструктором, Пирсон вылез из кабины и сказал:

«Как вы считаете, а вы смогли бы справиться самостоятельно?»

Бадер улыбнулся и кивнул. Пирсон хлопнул его по плечу, бросив:

«Ладно. Не напрягайся».

Инструкторы всегда так говорят, чтобы ученик не начал вдруг бояться. Но Бадер не боялся ничего. Он дал газ и уверенно поднял «Авро» в воздух. Он пришел в восторг от мысли, что летит один. Бадер аккуратно развернулся против ветра и начал снижаться к летному полю. Напряжение и страх куда-то улетучились. Он аккуратно выровнял маленький самолет и выполнил почти идеальную посадку. Его захлестнула новая волна радости, он испытал то же чувство, как и неопытный игрок в гольф, впервые положивший мяч в лунку.

«Достаточно неплохо. Но я готов спорить, что в ближайшие два месяца вам не удастся повторить этот трюк», — сдержанно похвалил его Пирсон.

Впрочем, инструктору пришлось взять свои слова назад. Его ученик достаточно быстро овладел искусством пилотирования и посадок, и Пирсон был вынужден признать, что у Бадера глаз и нюх настоящего пилота. Может, это было преувеличение? Пока что Бадер не рисковал нарушать рамки дисциплины и старался сверкать умением только внутри них. Однако должен был наступить день, когда буйная натура заставит его забыть о дисциплине. Это часто происходит с военными летчиками, ведь их отбирают не за кротость и послушание. И это происходит практически с каждым из них.

* * *

Теперь курсант Бадер летал в одиночку. Он хотел стать летчиком-истребителем, хотел летать, а для души — играть в регби. Ему очень нравился Кранвелл. Он был похож на школу, но был неизмеримо лучше. Несмотря на дисциплину, курсанты могли вести себя значительно более свободно, от них никто не требовал ходить по струнке. Иногда они могли покидать лагерь до полуночи, могли кататься на мотоциклах (хотя автомобили были строго запрещены), курить и вообще чувствовать себя взрослыми мужчинами. Бадер попытался было курить сигареты, но после пары затяжек почувствовал себя нехорошо и оставил это занятие. Кроме того, курение не помогало держать себя в форме. Потом он попробовал трубку, ему понравилось, а кроме того, трубка не столь вредна для легких, когда ее просто посасываешь. И с тех пор практически на всех фотографиях Бадер изображен с трубкой в зубах.

Единственной занозой оставались занятия в классах. Теория полета, моторы, связь, вооружение и тому подобное было еще интересно. Но математика! Он ее просто игнорировал. Кроме того, начался регбийный сезон. Бадера взяли в сборную училища, и в тот год она впервые обыграла сборные Вулвича и Сандхерста.

Курсантам выдавали 4 фунта в месяц на карманные расходы, но каждые 12 недель Бадер получал по почте чек на 12 фунтов от Уолтера Дингуолла. Вместе с первым чеком пришло письмо, в котором говорилось, что Дуглас должен быть не хуже остальных. Бадер написал несколько писем с благодарностями, глубоко тронутый благородством Дингуолла, и получил в ответ несколько добрых записок.

Однако Дингуолл оставался где-то вдалеке. Никто не знал, почему он так делал. Скорее всего, это было проявление чистого альтруизма. Бадер никогда не видел его после Сент-Эдвардса, однако потом выяснилось, что Дингуолл намеревался оплачивать его обучение в Кранвелле, если бы Бадер не сумел получить бесплатное место.

Разумеется, Бадер нашел и приятную отдушину в классных занятиях. Это были рассказы об асах «Великой Войны» — МакКаддене, Бишопе, Болле и других. Рассказы об их воздушных боях еще больше подогревали желание Дугласа стать летчиком-истребителем.

Во время полетов Пирсон начал обучать его высшему пилотажу. Он подсказал, что не следует безжалостно пришпоривать «Авро», им нужно управлять мягко, но твердо. Вскоре Бадер стал получать удовольствие от пилотажа, например, в замедленной бочке, которую нужно выполнить, не теряя ни фута высоты. Не все в его пилотаже было образцовым. Один из бесстрашных приятелей Бадера, Хэнк Мор (позднее награжденный Крестом за летные заслуги и погибший на Дальнем Востоке), выполнял такие трюки, что волосы становились дыбом. Самым захватывающим был следующий. Прямо в воздухе он вылезал из задней кабины и перебирался в переднюю, после чего снова возвращался в заднюю. Курсантам, между прочим, парашюты не полагались. Потом это же сделал приятель Бадера, выпускник Итона Джон Чанс. В следующем полете курсант Бадер, разумеется, последовал дурному примеру.

Кроме полетов и регби, теперь Бадер занялся хоккеем и боксом. Свой первый бой он выиграл нокаутом уже в первом раунде. Сержант-инструктор сказал ему, что сильный удар в челюсть в самом начале боя, когда тело еще не готово терпеть, сразу нокаутирует противника. В следующем бою Бадер сразу после гонга тигром выпрыгнул из своего угла, перелетел через ринг и обрушил на противника шквал ударов. Через минуту бой закончился. Все его бои проходили по одному сценарию. Вокруг Бадера начал складываться ореол задиры. У него было телосложение, подходящее для полусреднего веса. В свои 20 лет Бадер имел рост 5 футов 10 дюймов и достаточно плотное сложение. Его яркие голубые глаза временами казались просто белыми на фоне густых черных бровей. Другие курсанты начали считать Бадера супер-мальчиком (в то время не был в ходу термин «крутой»), зато начальство Кранвелла считало его паршивой овцой.

Если говорить строго, дисциплина как таковая не доставляла ему особых беспокойств. Ему была нужна ответственность, или какая-нибудь достойная цель, чтобы двигаться к ней. Но у Бадера не было ни того, ни другого, поэтому он с головой ушел в увлекательный спорт — разнообразные мелкие нарушения правил. Его наказывали за езду на мотоцикле на большой скорости, однако, как только Бадер вырывался из училища, он принимался за старое. Более того, он брал с собой на заднее сиденье, что было строго запрещено, Джона Чанса или Джеффри Стефенсона. Чанс купил за 50 фунтов старый автомобиль «Моррис», и эта троица спрятала его в старом сарае примерно в миле от лагеря. Очень часто они возвращались из Грантхэма уже после того, как истек срок увольнительных. Поэтому им приходилось пробираться в лагерь, перелезая через забор высотой 7 футов, опутанный колючей проволокой. Не раз они попадались, но это делало такой спорт еще более увлекательным. Они все воспринимали как игру.

Через год подошел срок экзаменов. Бадер сделал все возможное, надеясь стать первым на курсе. После математики Бадер вместе с Чансом, Стефенсоном и Денисом Филдом отправились на автомобиле в Грантхэм на танцы. Когда они вернулись в свой «гараж», у них оставались 3 минуты, чтобы успеть расписаться в журнале в караулке, до которой была целая миля. Лишь у Бадера имелся мотоцикл. Но это не смутило бравых курсантов. Они вчетвером взгромоздились на мотоцикл, и началась сумасшедшая гонка. Через 2 минуты Бадер затормозил в 100 ярдах от караулки, чтобы дать товарищам слезть. Но тут их осветил луч ручного фонаря, который держал полицейский. Это был провал! Полицейский только что вышел из караулки, где как раз начали проверять увольнительные.

На следующее утро у всех четверых произошло неприятное объяснение с командиром эскадрильи. Во второй половине дня Бадеру пришлось уплатить штраф 2 фунта за нарушение правил вождения мотоцикла. Но уже назавтра все четверо опять отправились на автомобильную прогулку. Когда они возвращались в свой сарай, их засек сверху ястребиный глаз одного из инструкторов, проводивших полеты. И тут стали известны результаты экзаменов. Курсант Бадер оказался девятнадцатым из 21 человека.

Теперь на ковер к командиру эскадрильи он был вызван один. Задав ему крепкую головомойку, командир эскадрильи завершил нагоняй словами:

«Вы мне всерьез надоели. Если вы не измените свое поведение, я сделаю все возможное, чтобы вас и ваших приятелей отчислили из училища».

Он действительно так собирался поступить. Бадер вышел от него обиженный и злой. Но тут же получил приказ немедленно явиться к начальнику училища.

Вице-маршал авиации Халахан был грузным седым человеком. Раньше он был чемпионом по боксу в тяжелом весе. Однако это не мешало ему говорить неизменно тихо и спокойно. Бадер, вытянувшись по стойке «смирно», получил новую трепку за свои художества. Самое неприятное произошло в конце. Халахан заявил:

«Вы еще молоды, и я понимаю ваши проблемы. Но ВВС нет до них дела. ВВС не нужны сопливые школьники. ВВС нужны мужчины».

Бадер чуть не упал в обморок. Он напоминал себе проколотый воздушный шарик. Его не считают мужчиной! И самое страшное, Халахан был совершенно прав. Бадер был достаточно честен, чтобы признать это. Проведя два дня в тяжких размышлениях, курсант Бадер превратился в совершенно нового человека. Он радикальным образом изменил свои взгляды на Кранвелл и свое место в нем. Он даже начал учиться.

Кое-кто из руководства сначала не поверил в такое преображение. Однако со временем все признали, что произошли резкие перемены к лучшему. Как все новообращенные, Бадер шел напролом. Его отметки стали много лучше, а техника пилотирования была, как всегда, великолепной.

Теперь курсанты летали на одноместных истребителях-бипланах «Сискин», сегодня выглядящих довольно странно. Однако Бадеру они помогли приобрести новый ценный опыт. (Нет ни малейших сомнений в том, что летчики-истребители всегда индивидуалисты. В Кранвелл только такие и попадали.)

Бадер продолжал учиться, но при этом не упускал ни единой возможности заняться спортом. Оба года, проведенных в Кранвелле, он посвятил крикету, регби, хоккею, боксу. (Руперт Ли, один из кадетов младшего курса, сказал про него: «Для нас он стал своего рода богом, который играл во все мыслимые игры и всюду был лучшим».)

Далеко не все новички в Кранвелле становятся известными, благодаря своей умеренности, но Бадеру это удалось. Он по разу попробовал пиво, шерри и виски, но не допил ни одной порции. После этого он вообще не прикасался к спиртному. Впрочем, на любой вечеринке он находил свой собственный способ веселиться. Он полагал, что воздержание от спиртного помогает ему сохранять отличную форму.

А он всегда был в отличной спортивной форме. Когда в Кранвелл прибыла боксерская команда армейского училища Сандхерст, их полусредний вес побелел, увидев, с кем ему придется драться. Бадер одним прыжком перемахнул через канаты на ринг и заплясал, ожидая начала боя. Через несколько секунд после гонга боксер Сандхерста уже лежал на полу без сознания. Следующие 2 недели он провел в госпитале с тяжелейшим сотрясением мозга. Руперт Ли вспоминает, что Бадер провел в Кранвелле около 20 боев, из которых выиграл нокаутом все, кроме последнего. Этот бой он провел с Джо МакЛином, чемпионом вооруженных сил в полутяжелом весе, который был немного тяжелее Бадера. Сразу после гонга Бадер обрушился на противника, и через минуту МакЛин оказался в нокдауне. Однако он сумел подняться, и пошел жаркий встречный бой. Когда начался второй раунд, Бадер снова бросился в атаку, но нарвался на встречный удар и полетел на пол. Очнувшись, он хотел продолжать бой, но увы… Это был нокаут. Через пару дней, играя в регби, он повредил мениск, что помешало ему дальше заниматься боксом. Бадер проклинал все на свете, так как потерял возможность сразиться с человеком, побившим его.

Поврежденное колено вынудило его сосредоточиться на менее опасных видах спорта. В начале 1930 года его настойчивость была вознаграждена. Он и еще один круглый отличник Пэдди Кут были назначены заместителями командиров учебных эскадрилий А и В. На плечи Бадера легла серьезная ответственность, однако он и здесь показал себя прирожденным лидером. Он вел курсантов твердой, но дружеской рукой, подавая пример всюду.

В июне начались выпускные экзамены. А через пару дней, когда еще не были известны окончательные результаты, Бадер возглавил команду эскадрильи А в матче по крикету против эскадрильи В (которая, между прочим, была сборной училища). Команда Бадера проиграла, хотя и совсем немного. При этом он один набрал в 6 раз больше очков, чем вся его команда.

На следующий день стали известны результаты экзаменов. Пэдди Кут буквально на волосок обошел его и получил почетный кортик. Но никого нельзя было упрекнуть за то, что он проиграл такому человеку, как Кут.

Если обратиться к официальным бумагам, то они характеризуют Бадера как «решительного, способного, упрямого». Его способности летчика «превышают средние», что на официальном языке КВВС, склонном к преуменьшениям, означает пилота от рождения. Выше могла быть оценка «исключительные», однако она была просто мифом. Выпускник летной школы лейтенант авиации Д.Р.С. Бадер получил назначение в 23-ю эскадрилью в Кенли.

Он тут же поехал на мотоцикле в Лондон и продал его, приобретя свой первый автомобиль, подержанный «Остин-Северн», который больше всего напоминал лакированную шкатулку на колесах. Августовским утром 1930 года Бадер отправился на аэродром Кенли, чтобы начать службу в 23-й эскадрилье КВВС, которая летала на истребитетлях Глостер «Геймкок».

 

Глава 3

До эпохи летных полей Кенли был большим зеленым лугом. Позади ангаров на краю поля стояли здания авиабазы, построенные, когда Королевские ВВС были еще очень небольшими. По сути, они представляли собой клуб для избранных, члены которого жили в офицерских общежитиях из красного кирпича, рассеянных по всей стране, и все знали друг друга. ВВС были пропитаны духом юности, в отличии от успевших состариться армии и флота. Даже ядро, ветераны войны 1914-18 годов, заложившие традиции, были еще достаточно молоды, чтобы играть в регби. Дежурный по общежитию со сдержанностью, присущей опытным воякам, показал Бадеру его комнату. Довольно скромное обиталище с железной кроватью, кожаным креслом и простой мебелью, на которую Бадер, впрочем, смотрел не без удовольствия. Это был его дом. Перед ним открывалась именно та жизнь, о которой он мечтал. Немного дальше по коридору жил его приятель Джеффри Стефенсон, получивший назначение в эту же эскадрилью.

Утром командир звена В усадил Бадера в кабину «Геймкока» и показал ему «управление». Никаких особых изысков: ни тормозов, ни убирающегося шасси, ни закрылков, ни винта переменного шага, ни авиагоризонта. Маленький аккуратный самолетик, из кабины которого при желании можно дотянуться до консолей полотняных крыльев на растяжках. Максимальная скорость составляла всего 156 миль/час, но куцый фюзеляж делал этот истребитель самым маневренным самолетом в Королевских ВВС. Бадер взлетел и в течение получаса крутил и вертел самолет, после чего полностью согласился с этой характеристикой. Последние 2 года именно пара «Геймкоков» 23-й эскадрильи выбиралась для демонстрации высшего пилотажа на праздниках в Хендоне. Бадер решил, что в следующий раз одним из этих двух пилотов будет он.

Он без труда вошел в жизнь эскадрильи, хотя некоторые развлечения могли показаться кое-кому грубоватыми. Жизнь текла идиллически, если так можно сказать об истребительной эскадрилье. Большинство летчиков увлекалось высшим пилотажем на «Геймкоках», Бадер не стал исключением. Однако в августе он прибыл в Кенли, где сразу же попал в сборную ВВС по крикету.

Через месяц, когда закончились крикетные игрища, «Арлекины» — известный любительский регбийный клуб попросил его сыграть пробную игру. Бадер отличился и здесь, а в результате «Арлекины» получили хорошего трехчетвертного. Позднее в спортивном разделе «Тайме» не раз мелькали заголовки вроде «Бриллиант Бадер», а в статье говорилось, что он был лучшим на поле. Через несколько недель он попал в состав сборной ВВС, и снова, в прямом и переносном смысле, он возвышался над толпой. Когда в феврале 1931 года ему исполнился 21 год, его имя уже было хорошо известно. Здоров, молод, силен, энергичен — чего еще желать? Чтобы выглядеть поэффектней, он сменил крошечный «Остин» на спортивный автомобиль MG, который ему очень нравился.

Все остальные истребительные эскадрильи уже летали на Бристоль «Бульдогах» или «Сискинах». Только 23-я эскадрилья сохранила «Геймкоки», и отчасти поэтому именно она была выбрана для воздушного шоу на празднике в Хендоне. Старшим пилотажной команды Уоллет назначил командира звена С Гарри Дэя. Остальные пилоты начали упорные тренировки, чтобы попасть в число избранных. Один летчик разбился во время полета вверх колесами, и постепенно круг кандидатов начал сужаться. В апреле Уоллет сказал Дугласу, что он станет номером вторым, а его закадычный приятель Джеффри Стефенсон — номером третьим. Гарри Дэй был сухощавым человеком с ястребиным носом и сверкающими глазами. Еще совсем молодым он сражался в годы Первой Мировой войны, а теперь превратился в жесткого командира. Иногда Дэй был склонен принимать решения под влиянием минутного импульса. Вот и сейчас он предложил внести изменения в стандартную программу шоу в Хендоне, введя туда синхронный пилотаж. Первая фигура была достаточно традиционной — два самолета должны вместе пикировать, а потом выполнить две последовательные петли крыло к крылу. Дэй сказал, что расстояние между самолетами не должно превышать 3 футов. Затем планировалось выполнить несколько других фигур, в том числе лобовую атаку и кое-что вверх колесами. Особого риска в этом не было, если никто из пилотов не допустит ошибки, а ветер будет слабым. Дэй не собирался пробовать все это с неопытными пилотами, зато хладнокровные и аккуратные Бадер и Стефенсон его полностью устраивали.

Был отдан строгий приказ не спускаться ниже 500 футов, хотя Бадер не обращал на него внимания, летая на той высоте, какая ему нравилась. Его излюбленным трюком стала замедленная бочка на высоте 50 футов. Самолет при этом обычно проваливался, а мотор в перевернутом положении норовил заглохнуть. Фокус заключался в том, чтобы не врезаться в землю, а особый смак такому маневру придавало то, что за него можно было попасть под суд.

Однажды самолет Стефенсона во время медленной бочки резко провалился, но, к счастью, это происходило вдали от холмов Кенли, и у него было достаточно места, чтобы выровнять самолет. В другой раз у него отказал мотор, и он был вынужден совершить аварийную посадку возле большой сельской усадьбы. Бадер приехал, чтобы забрать его, и познакомился с дочерью хозяина поместья — живой симпатичной темноволосой девушкой, которую мы назовем Патрисией. Симпатии оказались взаимными, и вскоре после этого они начали встречаться.

Постепенно горячность Бадера начала смягчаться. Другие пилоты в сложные моменты терялись и могли натворить глупостей, зато Бадер даже в обстановке, когда счет шел на доли секунды, не терял хладнокровия. Он точно знал, что следует сделать, и выполнял требуемый маневр с предельной аккуратностью.

У летчиков были и другие развлечения, например, крикет. В начале июня Бадера призвали играть за сборную ВВС. Он сумел отличиться, а немного позднее Дэй сообщил ему, что выбирает его в качестве ведомого на празднике в Хендоне..

«Тайме» утверждала, что в день шоу на аэродроме Хендона собралось 175000 человек. Кроме того, «тысячи зрителей собрались на окрестных холмах и полях». День был солнечным, и они увидели великолепный спектакль. Гвоздем программы стал полет Дэя и Бадера на «Геймкоках». Та же самая «Тайме» не жалела превосходных степеней для описания «самого захватывающего зрелища на празднике в Хендоне».

Лейтенант Бадер стал настоящим плакатным героем — отважный летчик, блестящий игрок в регби и крикет, писаный красавец, каким он появлялся на танцах: в синих брюках, короткой форменной куртке с лацканами из синего шелка и сверкающими пуговицами. Многие молодые женщины тосковали по нему и отчаянно пытались познакомиться. Время от времени он обзаводился спутницей: та же самая Патрисия, тихая голубоглазая Хильда, маленькая блондинка Джун. Самым главным для него по-прежнему оставались полеты и спорт, он не слишком наслаждался любовными приключениями.

Команда воздушных акробатов полетела на север в Крамлингтон для нового шоу. По пути назад Бадер нарушил приказ, вышел из строя и в течение часа скользил над самой землей по долинам. Когда они сели, Дэй прочитал Бадеру сердитую лекцию о летной дисциплине. Однако Бадер пустил в ход свою обаятельную улыбку, и весь гнев командира сам собой улетучился.

Через пару недель в штабе он узнал, что его фамилия внесена в так называемый «Лист А» — список молодых офицеров, которых предполагается направить служить в колонии. Это не имело никакой связи с его нарушениями. Каждый летчик, проведя год в эскадрилье, отправлялся служить «за море». Осенью Бадера должны были направить в Ирак. В конце лета в Олдершоте во время мачта по крикету он в разговоре с майором авиации Брайаном Бейкером, командиром 32-й эскадрильи, с досадой сказал, что это его последняя игра в Англии. Бейкер возразил:

«Я так не думаю. Вероятно, вас не отправят до следующего года».

Бадер сразу захотел узнать, почему он так считает, и Бейкер сообщил, что командование хочет оставить Бадера в Кенли на зиму, чтобы дать сыграть за сборную Англии по регби.

Бадер почувствовал приятное возбуждение. Регби в Англии был больше, чем просто спорт. Сначала он думал, что эта новость оказалась «слишком хороша, чтобы быть правдой». Но несколько человек отправились в колонии, а он остался.

Наконец 23-я эскадрилья получила истребители Бристоль «Бульдог» для замены «Геймкоков». «Бульдог» был новейшим английским истребителем. Его скорость равнялась 176 миль/час. Однако самолет имел и кое-какие недостатки. Например, был не таким маневренным, как «Геймкок». Более тяжелый, «Бульдог» имел склонность во время медленной бочки проваливаться вверх колесами. Пилотаж на малой высоте был строжайше запрещен, хотя кое-кто из пилотов этот запрет игнорировал. Но вскоре один из летчиков врезался в землю и погиб.

Майор Уоллет покинул эскадрилью, и временное командование принял Гарри Дэй. Но тут разбился еще один летчик. Дэй собрал остальных и прочитал им лекцию о фигурах высшего пилотажа на малой высоте. Он сказал:

«Боевые наставления говорят, что вам не следует заниматься высшим пилотажем на высотах менее 2000 футов. Ладно, вы знаете мое мнение о различных наставлениях. Они написаны для того, чтобы глупцы их исполняли, а умные люди с ними советовались. Если вы теперь решите заняться высшим пилотажем ниже 2000, я вам это запрещаю. Если вы решите игнорировать мой совет, вы должны делать это там, где вас не видит никто из старших офицеров. И запомните три вещи. Прежде всего, четко представьте в уме, что именно вы собираетесь сделать. Потом строго следуйте своему плану. Держите нужную скорость, чтобы не свалиться в штопор или не потерять высоту. Единственное, о чем вам следует беспокоиться, — чтобы не отказал мотор. Если он встанет, — вы погибли. Но если мотор вызывает у вас какие-то сомнения, — немедленно прекращайте полет».

Это был очень разумный совет, хотя и несколько двусмысленный. Однако Дэй не собирался воспитывать «салонных» летчиков. Он хотел подготовить к войне смелых и решительных парней. Иначе не было смысла в существовании Королевских ВВС. Кроме того, пилоты не имели обыкновения забывать советы Гарри Дэя.

А вот лейтенант Бадер о них забыл. В ноябре командир звена заметил, как он занимается пилотажем на малой высоте, и немедленно настучал командиру эскадрильи. Дэй вызвал Бадера на ковер и дал ему хорошую взбучку, посоветовав следить за собой и не попадаться. После нотации Бадер вышел, гадая, почему же Дэй не наказал его всерьез. Бадер вступил в опасный период, когда летчик превращается в самоуверенного нахала. Впрочем, через него проходят почти все пилоты. Успехи в Хендоне заставили Бадера забыть об осторожности. Несколько раз он слышал лестные отзывы о «блондине из Кранвелла» и попросту зазнался. Но Дэй видел глубже остальных и распознал под маской самоуверенности ранимую чуткую натуру. Может, следовало наказать Бадера сильнее? Его нельзя было заставить, в этом случае Бадер просто уперся бы. Наверное, все-таки следовало проявить побольше жесткости, тогда Бадер мог исправиться сам. Но где гарантии? К тому же, у Дэя было более чем достаточно других забот, когда он отбыл в отпуск.

Так получилось, что замечание Дэя насчет «хвастовства» дало Бадеру толчок, вроде того, что он получил от Халахана в Кранвелле. Бадер начал следить за тем, что говорит, и стал воздерживаться от наиболее рискованных трюков в воздухе. Из Южной Африки прибыла регбийная команда «Спрингбокс», чтобы провести в Англии несколько матчей, и Бадеру пришлось тренироваться более интенсивно, чем раньше. Он хотел ухватить свой шанс.

По субботам он играл за «Арлекинов», зная, что за ними следят тренеры. Поэтому большим разочарованием для него стало, когда он понял, что перетренировался и играет хуже, чем может. Другие пилоты попытались его переубедить, говоря, что неприятности быстро кончатся, как только тренеры назовут состав команды вооруженных сил на матч со «Спрингбокс». В последние годы полузащитником сборной Англии играл представитель флота. Поэтому, если тренеры команды вооруженных сил выберут на эту позицию Бадера, то, скорее всего, он будет играть и за сборную страны.

В конце ноября стал известен список команды вооруженных сил, где числился и «лейтенант авиации Д. Бадер». Он радовался так же, как в тот день, когда увидел свое имя в списке 15 лучших выпускников школы. Такая же переполняющая все существо радость, но более глубокая. Несколько дней он словно на крыльях летал, и в субботу играл, как никогда. Во втором тайме он врезался в огромного «спрингбока», который прорывался к линии, и сбил его на землю. Но при этом Бадер сломал себе нос. Южноафриканцы должны были играть со сборной Англии через 3 недели, но Бадер как-то не подумал об этом. Слишком велика была ставка.

В следующую субботу он снова играл за «Арлекинов», но при этом даже не потрудился защитить свой нос. Хотя Бадер старался держаться аккуратно, остаток уик-энда он провел в тягостных раздумьях относительно неправильной формы носа.

Утро понедельника 14 декабря 1931 года было тихим и солнечным. Лишь редкие облачка плыли на высоте 4000 футов. Около 10 утра Бадер наслаждался, выделывая различные фигуры высшего пилотажа неподалеку от аэродрома, когда увидел 2 взлетающих «Бульдога». Он вспомнил, что два пилота, Филлипс и Ричардсон, собирались лететь на аэродром Вудли около Ридинга, чтобы встретиться с братом Филлипса, который пытался организовать там аэроклуб. Бадер пристроился к ним, и через полчаса троица села на траве в Вудли. В здании клуба несколько молодых пилотов пили кофе и о чем-то лениво трепались.

Они задали Бадеру, считавшемуся звездой Хендона, несколько вопросов по высшему пилотажу, а потом кто-то предложил устроить демонстрацию над аэродромом. Бадер отказался, так как не испытывал никакого желания. В Хендоне спектакль устраивали на «Геймкоках», а «Бульдог» для этого не слишком подходил. Вопрос заглох сам собой, но, когда они собрались улетать, какой-то юноша снова попросил. Бадер снова отказался, кто-то ухмыльнулся, кто-то проворчал насчет «хвастунов». Бадер решил, что ему бросили вызов.

Ричардсон взлетел первым, практически сразу за ним Бадер. Когда Филлипс отрывался от земли, Бадер свечой пошел вверх, перевернул самолет, выполнил петлю и пошел поперек аэродрома над самой землей. Толпа молодежи, собравшаяся у здания клуба, следила за ним. Над самой травой «Бульдог» попал в полосу теплого воздуха, мотор взревел, и самолет резко бросило в сторону. Его нос неожиданно задрался вверх, и «Бульдог» начал переворачиваться вправо.

Он попытался парировать вращение ручкой… педалями удержать носовую часть в поднятом положении. Но тут самолет перевернулся вверх колесами. Ручку дальше… и прибавить газ, чтобы мотор не заглох. Бадер почувствовал, что самолет начал падать.

Ручку резко в сторону. Крылья «Бульдога» встали вертикально, уставившись на солнце. Самолет падал слишком быстро. Бадер успел перевернуть его в нормальное положение, но тут конец левого крыла чиркнул по земле, и самолет клюнул носом вниз. Пропеллер и капот врезались в землю, мотор тут же оторвался и улетел прочь, подняв облако пыли. «Бульдог» смялся, точно бумажный. Но привязанный к своему креслу Бадер ничего не чувствовал. Только ужасный грохот…

Все на аэродроме замерло, лишь клубящееся облако пыли быстро поднималось вверх. Когда пыль немного рассеялась, люди сорвались с места.

 

Глава 4

Когда шум стих, установилась необычайная, странная тишина. Кабина перевернулась. Все выглядело странно перекошенным. Вероятно, он потерпел аварию. Но это была только смутная догадка, не слишком его волновавшая. Гораздо больше Бадера занимала острая боль в спине. Потом она медленно утихла, сменившись каким-то оцепенением. Бадер висел на привязных ремнях, безразлично оглядывая кабину. Ничего больше он не видел.

Постепенно его сознание начало проясняться, и он понял, что колени страшно болят, словно он разбил обе коленные чашечки. Бадер опустил взгляд и отметил, что обе ноги на месте. По крайней мере, правая. Он не мог видеть левую ногу и забыл о ней. (Ее зажало прямо под разбитым креслом, и Бадер просто сидел на ней.) Правая нога была нелепо вывернута, белые кальсоны на колене были разорваны. Кровь толчками выплескивалась из маленьких ранок и текла по ноге. Все колено было покрыто кровью, и что-то торчало из него. Очень похожее на педаль управления. Довольно странно. Бадер воспринимал все происходящее несколько абстрактно. А потом ему в голову пришла совершенно дикая мысль: «Черт побери! Я ведь не смогу играть в регби в субботу!»

Потом он решил, что это не столь важно, и стал ждать. Теперь он обратил внимание на то, что происходит вокруг. Услышал голоса, шаги, однако все это казалось приглушенным и далеким.

Человек в белом халате появился рядом с кабиной. Прямо рядом с локтем. Бадер видел лицо, белый халат и руку со стаканом. Незнакомый голос произнес:

«Вот вы где, сэр. Выпейте глоток бренди». (Это был официант клуба.)

Бадер автоматически ответил:

«Благодарю вас, нет. Я не пью спиртного».

Человек нагнулся, чтобы помочь ему, и увидел кровь, залившую всю кабину. Он сразу побледнел, отшатнулся назад и поспешно выпил бренди сам.

Вместо него появился высокий розовощекий молодой человек. Он нагнулся над Бадером и принялся расстегивать привязные ремни, что-то успокаивающе приговаривая. Тут Бадер на какое-то время потерял сознание.

Это был Джек Краттенден, студент-австралиец, обучавшийся полетам в клубе. Он обнаружил, что не может вытащить Бадера из разбитого самолета. Джек начал разбрасывать обломки, остальные пришли ему на помощь. Кто-то принес кусачки и отрезал перепутавшиеся растяжки. Бадер очнулся и почувствовал, что Краттенден бережно поднимает его.

Забытье то подкатывало волнами, то снова отступало. Бадер лежал на траве. Кто-то снимал летные сапоги. Руки Краттендена что-то делали с правым коленом. Вскоре он тоже был весь перемазан кровью. Бадер не чувствовал боли. Немного погодя хлопнули белые дверцы с красными крестами. Бадер догадался, что это была машина скорой помощи.

Затем он лежал на носилках, и люди перебинтовывали его ноги. Бадер попытался сесть, но не смог приподняться и принялся с интересом следить за остальными. Его брюки куда-то пропали, и пальцы Краттендена, казалось, лежали прямо в его правом бедре. (На самом деле он пытался зажать бедренную артерию.) Через пару минут Бадер почувствовал, что автомобиль двинулся, и решил выглянуть наружу. Он сказал Краттендену:

«Слушай, я сейчас поднимусь. Я хочу выйти отсюда».

Он уже начал приподниматься на локтях, но Краттенден успокоил:

«Не волнуйся. Это не затянется».

Бадер капризно произнес:

«К черту. Я намерен выйти отсюда. Это чертовски глупо». «Он снова попытался подняться, но Краттенден силой уложил его обратно. Бадер почувствовал странное раздражение. Он заерзал на носилках и ударил правым кулаком Краттендена в челюсть. Но удар получился слабым. Краттенден усмехнулся и сказал:

«Полегче, парень».

Ударив его, Бадер внезапно почувствовал себя крайне глупо. Но честь была спасена. Он сделал надлежащий жест. После этого он потерял всякий интерес к происходящему. Он откинулся на носилки и забылся.

Машина скорой помощи быстро проехала через Ридинг и остановилась у травматологического отделения Королевского Беркширского госпиталя. Через минуту Бадер уже лежал на столе, и дежурный врач перевязывал ему артерию и промывал размозженные ноги. Правая нога была почти оторвана в колене. Кости левой голени разлетелись на мелкие кусочки. Раны были перепачканы маслом и грязью. Пульс пациента становился все слабее. Врач поспешил дать ему стимулятор сердечной деятельности. Врач наложил лубки на обе ноги, а потом по внутреннему телефону позвонил медсестре Торнхилл в палату:

«Поступил молодой человек с множественными ранениями, шоком и потерей крови после авиационной катастрофы. Постарайтесь его согреть, чтобы снять шок. Я думаю, много мы сделать не сможем». (Сестра Торнхилл знала, что после таких предупреждений пациент часто прибывал уже мертвым.) Вскоре они привезли Дугласа. Он был без сознания. Его обложили бутылками с горячей водой и накрыли несколькими одеялами. Тело было очень холодным.

Дежурный хирург быстро осмотрел его. Выпрямившись, он сказал, что сейчас оперировать нельзя. Может быть, попозже, если он выживет, но на это надежд не было.

Торнхилл вспомнила, что Леонард Джойс, вероятно, лучший хирург Англии, в этот день оперирует в госпитале, и она позвонила в операционную. Однако ей сообщили, что Джойс только что ушел. Торнхилл побежала в приемный покой и увидела, что Джойс одевается. Она сказала:

«Извините меня, мистер Джойс, но мы только что получили молодого офицера-летчика после авиационной катастрофы. Не могли бы вы посмотреть его?»

Остальное было очевидно. Она ассистировала Джойсу во время многих операций, и он понимал медсестру с полуслова. Джойс сбросил пальто и пошел следом за ней в палату. Осмотрев Бадера, Джойс сказал, что остается. Если пациент выйдет из шока, он будет его оперировать. Летчик молодой и сильный. Им следует попытаться.

Когда Гарри Дэй позвонил в госпиталь из Кенли, ему ответили крайне уклончиво. Он понял, что Бадер умирает. Тогда Дэй отправил телеграммы Джесси в Спротборо и Сирилу Бэрджу, который находился в Олдершоте и мог появиться в госпитале буквально через час.

Около 14.00 сестра Торнхилл заметила, что дыхание пациента становится более заметным, а пульс более сильным. Постепенно состояние Бадера начало улучшаться. Джойс приписал это хорошему физическому состоянию. В 15.30 он решил сделать операцию и для начала отправил пациента в рентгеновский кабинет.

Уложенный на операционный стол, Бадер видел белый потолок и множество ламп над собой, но не сознавал, где он, хотя ощущал больничные запахи. Потом человек в белом халате хирурга наклонился над ним и сказал:

«Хэлло, старик. Я вижу, у тебя была небольшая авария. Не беспокойся. Лежи смирно, и скоро мы тебя поправим».

Бадер мутно глянул на него и пробормотал:

«Не давайте мне наркоз. Я могу потерпеть».

«Не беспокойся, все будет хорошо», — заверил его хирург. Он буквально излучал теплоту и спокойствие.

Потом Бадер не мог вспомнить, как ему дали наркоз. Когда он отключился, принесли рентгеновские снимки, и Джойс принялся рассматривать еще мокрые листы на свет. Сначала правая нога. Здесь решение было принято моментально. Джойс повернулся к сестре и сказал:

«Ее придется ампутировать».

Относительно левой ноги он заколебался и решил ее пока не трогать. Снимки туловища и головы показали, что сломаны два ребра. Лицо Бадера было сильно поцарапано, а зуб пробил верхнюю губу.

Джойс работал быстро. Пациент был слишком слаб для длительной операции. Единственный шанс заключался в том, чтобы слегка подштопать его. Только так можно было выиграть гонку у смерти. Джойс быстро ампутировал правую ногу выше размозженного колена, что было просто, так как нога оказалась почти оторвана. Потом он занялся левой ногой. Джойс тщательно прочистил рваные раны, надеясь, что инфекция не будет занесена. Бадер был почти мертв, когда его отвезли в отдельную палату. Джойс начал работать, чтобы вывести его из послеоперационного шока.

Сирил Бэрдж приехал в госпиталь и стал ждать. Около 9 вечера Бадер был еще жив, однако шок высасывал из него последние силы, пульс почти пропал, тело было холодным, он лежал без сознания. Джойс сказал Бэрджу, что не уверен, доживет ли пациент до утра. Старшая сестра отвела Бэрджа в комнату, чтобы он мог вздремнуть, пообещав разбудить, если будет нужно. Он рухнул на постель прямо в одежде.

Около 2 ночи медсестра разбудила его и мягко сказала:

«Будьте любезны спуститься вниз».

Бэрдж поднялся и последовал за ней, не говоря ни слова. Рядом с палатой стояли две девушки, обе плакали. Это были Хильда и Патрисия. Бэрдж просунул голову в палату и увидел двоих врачей в белых халатах и двоих медсестер, склонившихся над кроватью. Один из врачей увидел Бэрджа, вышел в коридор и прошептал:

«Не будете ли вы любезны подождать снаружи? Кажется, ему лучше».

Через полчаса врач вышел еще раз и сказал, что они могут пойти отдохнуть. Он вызовет их, если что-то случится. Девушки ушли. Бэрдж отправился в свою комнату, но через час его снова вызвали. Когда он пришел, врач сказал, что пациенту внезапно стало лучше, и Бэрдж в очередной раз отправился спать.

Утром Бадер все еще был жив, хотя всем казалось, что это ненадолго. Приехала его мать миссис Хоббс, однако она была так измучена, что старшая сестра увела ее отдыхать и дала успокоительное. К вечеру Бадер еще цеплялся за жизнь, но в полночь врачи снова вызвали Бэрджа, а потом отправили отдыхать. Утром пациента отделял от смерти все тот же тонкий волосок. Он так и не пришел в себя после операции. Джойс сказал Бэрджу, что если Бадер продержится еще сутки, то появится надежда, если только в левой ноге не возникнет сепсис. Существовала даже возможность, что удастся сохранить ее.

Через 24 часа глаза Бадера медленно открылись. Он словно родился заново, жил, не зная, что значит жить, не знал даже, как его зовут. Солнечный свет заливал комнату. Он видел какие-то предметы, но не понимал, что это. Потом до него медленно дошло: кремовый потолок, белые простыни. У окна, спиной к нему, стоит высокая девушка в белом платье и красной накидке. Он вернулся к жизни, не испытывая никакой боли, никаких забот, никаких воспоминаний о прошлом. Спустя некоторое время Бадер пробормотал:

«Какого черта я здесь делаю?»

Сестра Торнхилл обернулась и подошла, улыбаясь. Бадера поручили ей как «особого пациента», и она провела у его постели почти все это время. Он понял, что ей около 25 лет, у нее симпатичное волевое лицо, и она довольно привлекательна.

«Вы очнулись, не так ли?» — ее голос был красивым и глубоким. Бадер безмятежно глядел на нее.

«Вы попали в аварию», — добавила сестра.

«Аварию?»

«Да. Вы разбились на самолете».

«В самом деле? Это чертовски глупо».

Торнхилл рассмеялась и сказала, что ей нужно идти, так как мистер Джойс хотел осмотреть Бадера, как только он очнется.

Он не знал, кто такой мистер Джойс, и его не волновал визит Джойса. Бадеру вообще все было безразлично. Его больше беспокоила слишком толстая повязка, так как он помнил, что такую повязку наложили Дерику, когда тот сломал ногу и ее пришлось загипсовать.

«Наверное, я тоже сломал ногу», — подумал он. Но это было не слишком серьезно.

Дверь открылась, и вошел Джойс. Однако Бадер не узнал его.

«Хэлло, рад видеть, что вы очнулись», — сказал Джойс.

Бадер вопросительно посмотрел на него, но ничего не сказал. Джойс весело хмыкнул, а потом решительно произнес:

«Мне очень жаль, старина, но нам пришлось ампутировать вам правую ногу».

Бадер спокойно смотрел на врача и молчал. Он слышал слова, однако они ничего не означали. Он вежливо произнес:

«Все нормально. Я надеюсь, это не будет беспокоить меня».

Торнхилл наклонилась над ним, чтобы Бадер не мог ничего видеть. Джойс сдвинул одеяло и начал разматывать повязки. Это вызвало первую реакцию Бадера: в нем вдруг проснулось любопытство, и он тоже захотел увидеть поврежденную ногу. Однако он не хотел рассматривать ее, пока в комнате есть еще кто-то.

Джойс сначала осмотрел правую культю. С ней все обстояло нормально. Затем он снял повязку с левой ноги и увидел красную опухоль — признак сепсиса, а также серые пятна гангрены. Хирург снова забинтовал ногу и улыбнулся Бадеру:

«Скоро мы снова увидимся».

Он пошел переговорить с миссис Хоббс и Сирилом Бэрджем.

Как только дверь закрылась, Бадер приподнял одеяло и увидел. Да, так оно и было. Короткий обрубок бедра с окровавленной повязкой на нем. Так и должно все это выглядеть. Они не стали надевать пижаму. Бадер поспешно опустил одеяло, даже не взглянув на левую ногу.

Миссис Хоббс рухнула в кресло, когда Джойс сказал ей, что придется ампутировать вторую ногу. Она впала в истерику и стала кричать, чтобы они оставили Дугласа в покое. Она сама станет за ним ухаживать.

Джойс нашел Сирила Бэрджа и четко обрисовал ему ситуацию. Юноша наверняка умрет, если оставить левую ногу. Он может умереть от шока во время операции, когда ее будут ампутировать, но это единственный шанс. Решать следует немедленно. Бэрдж кивнул.

Дверь открылась, и в палату вошел Джойс. Он сказал:

«Мы изо всех сил старались спасти вашу левую ногу, старина. Мне очень жаль. Она должна беспокоить вас, поэтому мы вас ненадолго усыпим».

«Все нормально, док», — пробормотал Бадер совершенно безмятежно. Все это его ничуть не беспокоило. Другие люди занимаются своим делом, а его просто несет потоком.

Пришел дородный человек в желтом пуловере. У него были большой нос и румяное лицо. Он вел себя очень шумно и развязно. Это был анестезиолог Парри Прайс, отставной морской офицер. Он сразу рявкнул:

«А ты прекрасно выглядишь, старик. Давай глянем, сколько ты весишь».

«Около 72 килограммов».

«Отлично. Именно столько я и думал».

Прайс вышел, и вскоре пришла Торнхилл со шприцем, в котором была какая-то розовая жидкость. Она сделала укол, и вскоре Бадер уснул.

В операционной Джойс работал как можно быстрее. Он отнял левую ногу примерно в 6 дюймах ниже колена. Когда он отбросил ступню в сторону, молодая сестра начала плакать. Джойс уже начал пришивать лоскут кожи поверх кости, Парри Прайс, который внимательно следил за операцией, спокойно сообщил:

«Сердце остановилось».

Джойс замер, как пораженный громом. В операционной все стихло. В мертвой тишине Прайс поспешно сделал укол и взял запястье Бадера. Тишина стала давящей. Но затем Прайс уловил слабое биение пульса.

Джойс быстро закончил свою работу, и Бадера отвезли обратно в палату. Каждые 10 минут ему проверяли пульс. Только через 18 часов Бадер открыл глаза. В тусклом свете ночной лампы он сумел различить сидящую рядом медсестру. Бадер с облегчением подумал, что он не один, и снова соскользнул в забытье.

Через 6 часов он снова очнулся, на сей раз уже от боли. Его левая нога болела еще сильнее, ее глодала пульсирующая боль, которую трудно было вынести. Но тут вошла сестра Торнхилл и сказала:

«О, вы уже очнулись».

«У меня болит левая нога», — объяснил Бадер.

Она постаралась успокоить его, сказав, что вскоре ему станет легче. Однако пронзительная боль не утихала. Торнхилл дала ему немного морфия, чтобы облегчить страдания, но ничто не изменилось. Ужасная боль ползла все дальше, становясь сильнее и сильнее, пока все его нервы не превратились в раскаленные шнуры. Ему казалось, что больше он уже не может терпеть. Однако терпеть приходилось, потому что от этой боли не было ни защиты, ни облегчения. Сознание Бадера прояснилось, хотя его не слишком заботила потеря правой ноги. Гораздо больше Бадера занимала жуткая боль в левой. На лице у него выступили крупные капли пота, а затем он весь взмок. С губ то и дело срывались жалобные стоны. Торнхилл дала ему еще морфия, и боль немного утихла.

К вечеру его глаза запали, вокруг них появились огромные черные пятна. Лицо Бадера стало серым, как в каком-то фильме ужасов. Он немного сумел подремать под воздействием морфия, но потом снова очнулся от боли. На следующее утро он потерял сознание. Время от времени Бадер приходил в себя, хотя все остальное время странствовал в каком-то сумеречном бредовом мире. На какое-то мгновение он увидел сидящую возле кровати мать, потом на ее месте появился Сирил Бэрдж. Пришел Джойс и сказал Бэрджу, что они дали Бадеру столько морфия, сколько считали возможным. Однако он почти не действует. Теперь все зависит от состояния пациента. Его молодость и крепкое сложение должны помочь ему оправиться.

Ночью врачи снова прислали за Бэрджем в отель, где он остановился. Однако Бадер не умер, и на рассвете Бэрдж смог отправиться в свой номер немного отдохнуть.

Потом молодой человек очнулся, и боль куда-то исчезла. Он вообще не чувствовал своего тела, и по какой-то причине сознание было совершенно чистым и ясным. Он спокойно лежал, открыв глаза, и смотрел в окно на ясное голубое небо. В голове крутились странные ленивые мысли: «Это очень приятно. Мне нужно только закрыть глаза, откинуться назад, и все будет нормально». Покой и умиротворение охватили его, и его голова словно начала тонуть в подушке. До Бадера не доходило, что он умирает. Сознание затянула какая-то странная дымка, и он начал быстро проваливаться в бездонную пропасть.

Сквозь слегка приоткрытую дверь долетел встревоженный женский голос:

«Тише! Постарайтесь не шуметь. Здесь лежит умирающий мальчик».

Эти слова пронзили его, словно удар электрического тока. Дымка куда-то улетела, и он с внезапной ясностью понял: «Это же обо мне!» И тут же падение приостановилось, сознание снова стало ясным. Его тело не могло двигаться, однако голова начала работать. Это был вызов, который его возмутил. Бадер открыл глаза, но теперь уже не разглядывал синеву за окном. Он начал рассматривать свою палату. Вошла сестра Торнхилл. Бадер различил белый чепчик и платье под красной накидкой. Торнхилл постояла немного возле кровати, улыбнулась ему и вышла.

Он лежал, голова стала ясной, но тут же вернулась боль в ноге. Как ни странно, Бадер почти обрадовался этому. Вернувшиеся ощущения означали, что он снова оживает, он спрыгнул с сумеречного моста в потусторонний мир. И тут же пришла мысль: «Я не должен допустить, чтобы это повторилось. Это не так хорошо, как кажется».

Какой-то смутный инстинкт подсказал Бадеру, что он едва не умер. (Даже сейчас он убежден в этом. И с того дня он перестал бояться смерти, что в дальнейшем оказало большое влияние на его жизнь.)

Боль начала усиливаться, сжимая его раскаленными клещами. Он уже желал смерти, так как мучения стали невыносимыми, но не мог умереть, потому что измученное сознание никак не желало погрузиться в спасительное забытье. Торнхилл дала ему еще морфия.

А вечером вырвался загнанный внутрь шок, и Бадер потерял сознание, провалявшись целых два дня. Его мать и Сирила Бэрджа попросили держать постоянную связь с госпиталем. Джойс весьма мрачно смотрел на перспективы. Торнхилл время от времени переворачивала его в постели, чтобы избежать пролежней. Для нее и других сестер битва за жизнь молодого человека стала чем-то личным. Обычно они относились к пациентам более безразлично, но здесь был несколько иной случай. Он казался слишком молодым и симпатичным, чтобы умереть, и все спрашивали о его состоянии. На второе утро она с помощью другой сестры переворачивала искалеченное тело, когда он вдруг сел и поцеловал ее, после чего снова потерял сознание. Торнхилл окаменела от изумления. «Не сказать, чтобы уж совсем без сознания», — ехидно прокомментировала напарница. Торнхилл приподняла Бадеру веко, однако он действительно был без сознания.

Позднее Джойс, который услышал от сестер об этом происшествии, пришел с осмотром. Он спросил, подает ли пациент какие-то другие признаки жизни. Торнхилл, которая испытывала легкое замешательство, не ответила. Тогда Джойс посмотрел на нее и произнес, ни к кому конкретно не обращаясь:

«Но, говорят, у вас тут утром что-то было?»

Во второй половине дня Бадер очнулся, но ему снова вкололи морфий, и он провел в наркотическом полусне еще два дня. Несколько раз по ночам наступали моменты просветления. Он сознавал, что молодая сиделка поит его, поднося чашку к губам. Каждый раз, когда Бадер открывал глаза, ему казалось, что она склоняется над ним. И он думал, что она прекрасна.

Но постепенно шок прошел, и Бадер вышел из комы. Морфий помог утихомирить боль в ноге, а лицо перестало быть мертвенно-серым, хотя все еще оставалось каким-то восковым. Глаза были обведены черными кругами. В тот день Торнхилл перевязывала его. Когда отрывались пропитанные кровью бинты, он жалобно стонал. Сестра наклонилась над Бадером так, чтобы он не смог заметить, —что у него ампутированы обе ноги. Казалось, весь госпиталь беспокоит одна мысль — что произойдет, когда он это обнаружит. Торнхилл опасалась, что Бадер узнает это сам, и тогда новый шок может убить его.

На следующий день он поморщился, когда Торнхилл меняла бинты, и спросил:

«Как они там?»

«Сейчас!» — подумала она. Сказать как можно осторожнее. И сестра несколько прямолинейно сообщила:

«Ладно. Они отрезали одну в тот же день. Вторую пришлось ампутировать ниже колена через пару дней, когда начался сепсис. Не беспокойтесь. Такие сильные люди, как вы, могут выдержать все. Сейчас научились делать очень хорошие протезы».

Она нервно ждала реакции и была страшно удивлена когда Бадер спокойно заметил:

«Я предполагал это».

Он держался совершенно спокойно, и сестра лишь гадала, как он это узнал. На самом же деле Бадер ничего не знал раньше, не узнал и сейчас. Он слышал ее слова, ответил автоматически, однако смысл не дошел до его затуманенного сознания. Он все еще ощущал свои ноги. Это было странное ощущение, однако он мысленно даже шевелил отсутствующими пальцами. Эти фантомы уносили Бадера в нереальную страну грез, где в снах случается все, что угодно. Человек может потерять ноги, но продолжать ходить.

Немного позднее в тот же день к нему пришел Сирил Бэрдж. Левая нога снова начала беспокоить Бадера, и он в отчаянии произнес:

«Почему она болит так сильно? И почему они не отрезали ее, как вторую ногу?»

Бэрдж не решился сказать ему правду. Бадер все узнал только на следующий день, и то почти случайно. Действие морфия закончилось, и от боли его мозги начали соображать чуточку лучше. В этот момент у него находился майор Уоллет, пришедший проведать раненого. Бадер сказал ему:

«Все нормально, сэр, только моя левая нога дьявольски болит».

«Я полагаю, она и должна немного болеть», — сказал с сочувствием Уоллет.

«Но я уже начинаю хотеть, чтобы и ее отрезали, как правую, чтобы она вообще не болела, — проворчал Бадер. — Она меня замучит до смерти».

«Ты действительно хочешь, чтобы ее отрезали?» — удивился Уоллет.

«Я согласен на что угодно, только бы она перестала болеть».

«Но ты можешь пожалеть, что ее нет, когда она перестанет болеть».

«Я не знаю, чего я буду хотеть, если она перестанет болеть. Все, что я знаю — мне чертовски плохо. И я был бы только рад, если бы ее не было».

Сидящий рядом с кроватью Уоллет подался вперед, оперся локтями о колени и тихо сказал, с ужасом ожидая взрыва:

«Дуглас, а ведь они ее действительно отрезали».

 

Глава 5

Бадер услышал, что ему говорят, но, оглушенный морфием и болью, не осознал значение слов. Его беспокоила только боль и ничто другое. Он лишь тупо спросил:

«Ладно, тогда почему она так болит?»

Это потрясло Уоллета, и он перевел разговор на нейтральную тему — последние события в эскадрилье, хотя при этом не сказал, что большинство летчиков полагали, что лучше бы Бадер погиб на месте.

Всю горечь потери обеих ног Бадер осознал не в какой-то определенный момент или день, или даже неделю. Эта мысль укрепилась в его сознании как-то постепенно, что было самым милосердным вариантом. По сравнению с оглушающей болью всякие там размышления уходили на второй план. И только когда боль ослабевала, он принимался размышлять о настоящем, совершенно не задумываясь о будущем. Вечером того же дня к нему зашел Джойс и сказал:

«Мне жаль, старина, но пришлось отрезать вам вторую ногу ниже колена. Я не мог спасти ее. Вам еще повезло, что вы до сих пор живы».

«Все нормально, сэр. Я приделаю себе ноги подлиннее. Всегда мечтал быть чуточку выше», — ответил Бадер.

На следующий день, под Рождество, пациент снова чуть не умер. Джойсу пришлось перевезти его на целых 100 ярдов из госпиталя в Гринленд, частный санаторий, находящийся на территории госпиталя. Там его поместили в отдельную небольшую палату с окном на лужайку, обсаженную деревьями. Занавески, мягкие кресла, книжные полки создавали в палате домашнюю уютную атмосферу, отличающуюся от больничного деловитого холода. Однако врачам понадобилось целых 20 минут, чтобы привести Бадера в сознание. Теперь уход за ним был поручен новой девушке — Дороти Брейс. Она была маленькой хохотушкой с ласковыми, умелыми руками.

Боль теперь удавалось контролировать, и Бадер впервые поговорил с матерью, хотя она много дней просидела возле его постели, отирая пот с его серого безжизненного лица. Они ни разу не упомянули о ногах и говорили на совершенно нейтральные темы. Пришли Патрисия и Хильда, которые хотели повидать Дугласа. Они показались Бадеру еще более симпатичными, чем обычно. Более чувствительная Хильда сказала:

«Дуглас, не горюй о своих ногах. Поверь мне как женщине, могу тебе сказать, что для нас это не имеет никакого значения. Ты все равно остаешься очень привлекательным парнем в моем вкусе».

Незадолго до Нового Года Джойс снял швы. Бадер при этом совершенно ничего не почувствовал. А потом, внезапно и резко, он начал поправляться. Лицо начало розоветь, исчезли черные круги под глазами. Он еще чувствовал боль в левой ноге, и ему продолжали колоть морфий. Однако теперь он уже не терял сознание, и его все еще не волновала потеря ног.

Для этого имелось несколько причин. Плавая в полузабытье от морфия, Бадер постепенно свыкался с мыслью, что у него нет ног. Она медленно просачивалась в сознание, что не походило на внезапный резкий удар. К тому времени, когда Бадер вернулся к реальности, он уже почти сжился с этой мыслью.

Другой причиной было то, что по-настоящему он еще не ощутил этой потери. Бадер лежал в мягкой постели, где ноги были, в общем, не нужны. Его окружали симпатичные девушки, которые спешили выполнить все его желания. Ему не требовалось даже пальцем шевелить. Он жил, словно персидский шах. Теперь Бадера начали посещать старые друзья. Это создавало впечатление, что Дуглас все еще один из них. Пилоты начали отпускать грубоватые шуточки насчет его бороды (Бадера до сих пор ни разу не побрили). Гарри Дэй даже ляпнул: «Ты сейчас выглядишь, как один из апостолов», чем привел в ужас набожную Джесси. Хильда нахмурилась. Дороти Брейс смеялась в ответ на двусмысленные фразы, которые начал отпускать молодой лейтенант. Бадер уже примирился с настоящим.

Прошлое осталось в прошлом, настоящее было хорошим, а о будущем он пока не беспокоился. Вероятно, самой главной причиной этого психологического выздоровления была доброта, которая постоянно окружала Бадера. За это следовало поблагодарить старшую сестру Пенли-Купер, которая железной рукой правила в Гринленде, делая все для блага пациентов. К тому же для медсестер, для Хильды и Патрисии он все еще оставался чертовски привлекательным. И не только из-за своей молодости. Теперь Бадер был героической фигурой, окруженной трагическим ореолом. Женщинам трудно устоять перед такими чарами, хотя их чувства в этом случае обращены не на конкретного человека, а на идеальный образ.

Рядом с ним почти всегда находились две девушки и мать, поэтому Бадер не скучал. Миссис Хоббс иногда неодобрительно поглядывала на девушек, да и они поджимали губы, глядя друг на друга. Дороти Брейс больше нравилась Хильда, которая была совершенно бескорыстна, хотя сам Дуглас предпочитал более симпатичную, но более эгоистичную Патрисию.

15 января Бадер впервые поднялся — через 1 месяц и 1 день после катастрофы. Он сел на кровати, а Дороти Брейс подкатила кресло на колесиках. Бадер перетащил себя туда и испытал глубокое удовлетворение от того, что сидит. Он подъехал к окну и сидел перед ним, пока не устал. Через пару часов он отправился обратно в постель. Уже через неделю Бадер мог самостоятельно съезжать в сад и кататься по дорожкам, болтая с садовником.

В конце января Джойс сказал, что ему следует надеть деревянную ногу и попробовать ходить с помощью костылей. Бадер просто горел желанием поскорее начать с настоящими протезами, но Джойс заметил, что это пока рано, так как культям следует поджить по-настоящему. Настоящая причина была в другом. Он хотел отпилить еще кусок кости, но пока не решался сказать об этом.

На следующий день в палате появился тощий маленький человечек в белом халате, который сделал гипсовый слепок с культи, чтобы изготовить гнездо для нее. Бадер подставил ногу, и человечек наложил гипс. А через 5 минут снял его, одновременно вырвав с корнями все волосы. Бадер был захвачен врасплох. Он взвыл от боли так, что это было слышно далеко за стенами санатория, а потом принялся ругаться самыми отборными словами. Маленький человечек принялся извиняться, он чуть не плакал от стыда. Оказалось, он забыл надеть колпачок на культю.

Через пару дней человечек вернулся, принеся с собой гладко обструганную деревянную ногу— Она была выкрашена в черный цвет и имела резиновую набойку. Кожаное гнедо, выполненное по отливке, с обеих сторон было усилено металлическими накладками. Они имели шарнир на колене и пристегивались ремнями вокруг бедра. Бадер пристегнул ногу, и человечек объяснил, что вес тела должен приходиться на стенки кожаного гнезда, а не на култышку.

Бадер чувствовал себя несколько непривычно. Нога плотно вошла в гнездо, корсет туго охватил бедро, но это было как-то… не так, что ли. Бадер сидел на кровати и попробовал согнуть ногу. Маленький человечек и Дороти Брейс внимательно следили за ним. Потом Брейс протянула пару костылей и сказала:

«Не забудьте, что некоторое время вам нельзя сильно напрягать ногу».

Взяв Бадера под руки, они подняли его с кровати, и он оперся на костыли. Потом Бадер перенес вес тела на ногу, и колено тут же подломилось. Нога слишком ослабла. Его поддержали, и Бадер переставил вперед по очереди оба костыля. Вот такой торжественной процессией они прошлись по комнате, сдерживая смешки. Все это выглядело, как забавная шутка. Через полчаса он устал. Позднее он совершил еще несколько пробных «забегов», но прошло 3 дня, прежде чем Бадер сумел совершить хотя бы пару шагов без посторонней помощи. Он чувствовал, что левое колено может отказать в любой момент. Но, если не считать этого, ходьба оказалась довольно простым занятием. Бадер получил новые костыли с кольцами вокруг локтей вместо упоров для ладоней, и они оказались более удобными.

Еще через пару дней он сделал первый крупный шаг вперед, когда самостоятельно прошел по коридору, чтобы принять ванну. И впервые без всяких происшествий. Бадер даже сумел сам залезть в нее. Горячая вода принесла ощущение невыразимого блаженства. Он долго лежал, наслаждаясь, и лишь потом позвал Брейс, чтобы та вымыла его. Выбраться из ванны оказалось не слишком сложно. Правда, Бадера удивило, с какой легкостью сестры поднимают его. Однако потом он вспомнил, что Джойс предупреждал его — он потерял около 30 фунтов веса.

Теперь Бадер обрел относительную независимость и часами гулял в саду. Он чувствовал себя счастливым, потому что снова двигался, хотя и был ограничен в своей свободе госпитальной оградой. Потеря ног не казалась ему слишком страшной, хотя кости сильно терли кожу на концах культей, и Бадер боялся, что они могут порвать ее. А потом появился Джойс и сообщил:

«Скоро мы их немножко подрежем. Иначе они могут порвать кожу. У нас просто не было времени, чтобы провести операцию правильно. А когда с твоими культями все будет нормально, мы всерьез займемся протезами».

«Новая операция?» — спросил Бадер.

«Да. Только сейчас все будет нормально. Вы сильный, как молодой бычок».

Джойс старался приободрить его, но это было лишним, так как Бадер полностью доверял ему. Он безмятежно сказал:

«Все в порядке, док. Можете развлекаться, как хотите».

Профессиональная гордость Джойса была задета, и он немного раздраженно ответил:

«Это не совсем развлечение, старина».

«Не обращайте внимания, док. Можете отрезать мне голову, если хотите».

«Вы будете готовы завтра?» — врач перешел на официальный тон.

«В любое время, когда пожелаете».

Утром появился Парри Прайс в том же странном костюме. Он рявкнул:

«Вы прекрасно выглядите. Сколько вы теперь весите?»

«Около 65 килограммов».

Пришла Брейс со шприцем и впрыснула тот же розовый раствор. Бадер заметил:

«Ваш сладенький сиропчик не усыпит меня».

«А это мы посмотрим», — возразила сестра. Бадер не ответил — он уже спал.

Джойс отпилил около 2 дюймов кости на правой ноге, завернул мускулы вниз и так зашил. Левую ногу он укоротил примерно на дюйм. На этот раз никто не волновался, и пациент перенес операцию легко.

Бадер очнулся в постели, сразу отметив, что ноги затянуты тугими повязками. Через несколько часов снова пришла острая боль. Теперь болела правая культя. Это напоминало жуткую зубную боль, огромное сверло ввинчивалось ему в череп. Дороти Брейс дала Бадеру морфий, но вскоре боль прорвалась даже сквозь наркотик, и он начал тихонько стонать.

Все повторялось заново. Морфий приносил временное облегчение, а потом боль снова принималась глодать остатки его ноги. Приходили мать и другие посетители, однако измученный страданиями Бадер не мог толком разговаривать и не хотел, чтобы они задерживались.

Боль не унималась. Пациент снова начал быстро терять вес, лицо опять посерело, его постоянно покрывали крупные капли пота, глаза ввалились. Врачи забеспокоились и увеличили дозы морфия до максимально возможных. Он начал терять сознание. У него начался бред.

День и ночь слились воедино, Бадера постоянно мучили кошмары. Брейс уже знала, когда они начинаются, так как Бадер принимался беспокойно ерзать, затем принимался махать руками перед лицом, словно отгоняя кого-то, и кричал: «Заберите меня отсюда! Я больше не могу! Не могу!» Это повторялось снова и снова, и не было никакого спасения от боли. Джойс предположил, что произошло ущемление нерва при наложении швов. Но в этом случае следовало ждать, пока швы заживут и давление ослабнет.

Прошла почти неделя, прежде чем боль начала отступать. А потом Джойс осмотрел культю и сказал:

«У тебя здесь гематома, старина».

Бадер был слишком слаб и измучен, чтобы беспокоиться о какой-то гематоме.

«Держись, сейчас мы ее уберем», — бросил Джойс.

Прежде чем Бадер сообразил, что он намерен делать, Джойс воткнул какой-то острый инструмент прямо в рану. Бадер взревел и с такой силой дернул кровать, что погнул металлическую раму. Однако скопившаяся внутри кровь начала вытекать, и в то же мгновение боль стала ослабевать. Только через 10 дней рана очистилась и зажила. К этому времени швы рассосались, и физическая битва завершилась. Теперь начиналась психологическая.

Бадер принял для себя как факт — у него нет ног. Это вызов. И все будущие планы следует строить, исходя из данного. Он стремился подняться как можно быстрее и выйти в большой мир. Почта приносила ему множество предложений от фирм, занимающихся изготовлением протезов. Пока Бадер читал их не слишком внимательно. Однако он надеялся, что, получив протезы, сможет жить относительно нормальной жизнью. Разве что про регби придется все-таки забыть. Однако он сможет играть в крикет, может быть, в сквош, наверняка будет гулять и танцевать, разумеется, будет водить автомобиль и летать тоже. А почему бы и нет? Бадер не видел к этому препятствий. Глаза целы, руки тоже, координация сохранилась, а это самое главное. Он сможет остаться в Королевских ВВС. В конце концов, были же пилоты, которые, потеряв ногу на войне, продолжали летать. Торнхилл рассказала о знакомом, который без ноги играл в теннис. Одна нога. Две ноги. Нет ног! Какая ерунда. Он силен и ловок, и потому на железных ногах будет двигаться не хуже, чем раньше.

Лежа в кровати, Бадер уже начал строить планы, как будет учиться водить машину. Его правая нога, вероятно, не позволит ему быстро переносить протез с акселератора на тормоз. Но левая нога сможет. Все нормально — он просто переставит педали. Сцепление будет выжимать правой, а основную работу будет выполнять левая. Кресло можно чуть отодвинуть назад на полозьях, чтобы ему было легче вставать.

Но оставался вопрос о месте в авиации. Перспектива сидеть на земле, когда товарищи летают, приводила в ужас. Ему говорили об одноногих летчиках, но никто не знал примера, чтобы в воздух поднялся человек, потерявший обе ноги. Мать сказала, чтобы он не беспокоился, так как она подписала обязательство заботиться о нем до конца жизни. У Дугласа внутри сразу поднялась волна протеста при мысли, что он будет полностью зависеть от нее. Ему начали сниться сны, в которых у него снова появились ноги. Он танцевал и летал, играл в гольф и делал все, что заблагорассудится. Каждый раз пробуждение становилось страшным ударом.

Дороти Брейс заметила, что Бадер начал замыкаться в себе. Долгими часами он лежал на кровати, смотрел в потолок и молчал. Это беспокоило ее, она гадала, что же происходит. Первый намек она получила в тот день, когда Бадер узнал, что Джонсон, его приятель по эскадрилье, разбился и погиб.

Она сказала Дугласу:

«Вам чертовски повезло, что вы избежали этого».

Он повернулся к ней и с горечью ответил:

«Нет, это емуповезло. Он мертв. Мне лучше покончить с собой, чем чувствовать себя таким, как сейчас».

И все-таки временами доброе отношение смягчало горечь потери. Настроение Бадера качалось, подобно маятнику, между надеждой и отчаянием. Однажды он сказал Брейс:

«Вы знаете, они не вернут меня в авиацию. И они не дадут мне пенсию, потому что скажут, что все произошло по моей вине».

«Откуда вам все это известно? — резонно спросила она. — В любом случае, вы сможете найти свое место в офисе».

«В офисе! — Он скорчил презрительную гримасу. — Торчать там каждый день, сидеть за столом! Мне незачем жить, если меня выгонят из ВВС!»

Потеря возможности летать ранила его больнее, чем потеря ног. ВВС стали для Бадера своего рода символом. Вернуться туда — значило доказать, что ты нормальный человек. Потерять их — значило расписаться, что ты беспомощный калека.

Однако Брейс была единственным человеком, который видел его отчаяние. Ее доброта и тепло помогали Бадеру, поддерживали его. Такая забота — это божественный дар женщине. Бадер потом говорил, что именно Дороти Брейс спасла ему жизнь. Другие сестры, его мать, Хильда, Патрисия, Сирил Бэрдж, товарищи по эскадрилье ничего этого не видели. Он говорил им, что рад потерять обе ноги, а не одну руку. Бадер никогда не позволял себе жалеть себя. Он справится с этим. Он должен справиться. Именно такой настрой помог ему в будущем.

Как-то раз он принялся читать Брейс любимого Суинберна. Она догадалась, к чему все это, и сказала:

«Она не знает, что такое любовь. Не знаю, видите вы это или нет, но Хильда давно вас любит. Ноги могут беспокоить вас, но не беспокоят ее. Она готова выйти за вас. Вам следует только попросить ее».

Бадер вздохнул.

«Да, я это знаю. Она совершенно бескорыстна и добра. Если я попрошу ее выйти за меня, она это сделает… из жалости. Они любят жалеть, но мне это не подходит. Если я женюсь на ком-нибудь, то это будет человек, который не видел меня в таком состоянии. Или не женюсь ни на ком. — Потом он вдруг рассмеялся. — Если я никого не найду, то женюсь на вас».

Однако его все еще тянуло к Патрисии, а ее тянуло к нему, хотя на свой лад. В это время мать увезла ее на 3 месяца в путешествие по Южной Америке. Ни она, ни Дуглас не строили иллюзий относительно причин этого круиза. Мать Патрисии любила Дугласа, но ни за что не согласилась бы, чтобы дочь вышла за безногого человека. Уехать далеко и надолго — вот лучшее решение. Бадер сознавал, что это резонно, и все-таки страдал.

Но постепенно Бадер начал расставаться с тягостными мыслями. В этом ему помог поток писем с корабля. Он также начал размышлять о протезах. Но самым главным и самым длительным фактором стала его физическая и психическая выносливость. Именно она заставляла Бадера буквально огрызаться на любу, самую невинную фразу, а тут ему был брошен вызов.

В госпитале Бадера посетило командование авиагруппы, которое решило провести выездное заседание комиссии, разбиравшей причины аварии. Дело предстояло довольно неприятное, и Брейс, которая опасалась за состояние пациента, прошептала ему:

«Если дела пойдут скверно, нажмите кнопку звонка. Я приду и скажу, что вам плохо, и пусть они убираются».

Дверь закрылась, и она провела весьма неприятный час, терзаясь дурными предчувствиями. Потом прозвенел звонок, и она бросилась защищать своего питомца. Однако офицеры сидели вокруг постели и весело смеялись. Бадер попросил:

«Сестра, будьте любезны, принесите чаю».

Страшно обиженная, она с женской непоследовательностью резко ответила:

«Вы что, думаете, что здесь кафе?»

После чего гордо повернулась и вышла.

Комиссия оказалась пустой формальностью. Что бы там ни произошло, Бадер уже был наказан более чем серьезно.

Вскоре Бадер снова сидел в кресле-каталке, а спустя неделю уже ковылял по госпитальному садику на деревянной ноге. Левая культя для этого вполне подходила. Был уже конец марта, радостно светило солнце, и появились первые зеленые листочки. Бадер снова ощутил желание жить. Однажды он вышел из ворот на Редланд-Роуд, впервые появившись в большом мире. И внезапно ощутил себя каким-то особенно маленьким и уязвимым. Бадер заставил себя проковылять сотню ярдов до других ворот и спрятался за больничной оградой. Здесь он чувствовал себя в безопасности. Во второй половине дня он предпринял повторную вылазку, но все повторилось опять. К тому же он столкнулся с двумя прохожими, которые видели его деревяшку и закатанную выше колена правую штанину. Однако Бадер повторял свои прогулки в течение 3 дней, и неприятные ощущения начали ослабевать.

Затем наступил день, когда он решился пересечь дорогу, чтобы встретиться с Хильдой. Когда он стоял на обочине, мимо проносились автомобили, заставляя его замирать от страха. Бадер казался себе совершенно беспомощным. Однако он превозмог слабость. Дождался, пока автомобили проедут, и заковылял через дорогу так быстро, как только мог. Он смутно понимал, что выглядит довольно глупо. Бадер впервые понял, что у него на пути окажется множество психологических барьеров и всего лишь один физический.

В один прекрасный день Дороти Брейс вместе с другой сестрой вызвала такси, и они повезли его в кино в Ридинг. Когда машина подъехала к кинотеатру, Бадер ощутил себя беспомощным младенцем. Пока он сражался со своей деревяшкой, чтобы вылезти наружу, люди собрались вокруг поглазеть. Он их не видел, пока не оказался на тротуаре. Сотни глаз уперлись в него, а общее сочувствие снова заставило Бадера ощутить себя нагим и беспомощным. Он поспешно бросился в фойе кинотеатра. В темном зале, опустившись в кресло, Бадер почувствовал себя гораздо лучше, нормальным человеком, таким же, как другие. Но позднее, когда он ковылял по тротуару к ожидающему такси, он услышал восклицание какой-то женщины:

«Смотри, Джин, он потерял обе ноги!»

Сидя в машине, Дороти Брейс сжала его руку и сказала:

«Не обращайте внимания».

После нескольких прогулок по Редланд-Роуд Бадер обнаружил, что научился до определенной степени не обращать внимания на всеобщее любопытство и сочувствие.

Примерно в это же время Одри и Адриан Стоп несколько раз возили его к себе на чай в Хартли-Уитни, который находился в 16 милях от Ридинга. Адриан Стоп, секретарь «Арлекинов», был одним из лучших регбистов Англии. Его дом был прелестной деревенской усадьбой из красного кирпича, окруженной аккуратно подстриженными лужайками и ухоженным парком. Бадер просто купался в атмосфере дружелюбия, укрытый от посторонних глаз.

В середине апреля настало время навсегда расстаться с Гринлендом. Он все еще состоял в штатах Королевских ВВС, и командование прислало автомобиль, чтобы перевезти его в свой госпиталь в Оксбридже. Сестры собрались на крыльце, и многие из них утирали слезы. Бадер перецеловал их всех по очереди и умчался навстречу неизвестному будущему.

 

Глава 6

Оксбридж был приятным местом, но совершенно иным. Большинство санитаров были мужчинами, рядовыми, которые были вежливы и безразличны. Вместе с Бадером там оказался старший лейтенант Виктор Стритфилд, рука которого была закована в гипс, и еще несколько человек, страдавших от различных болезней. Общим было одно — они с трудом могли передвигаться. Поэтому Бадер, оказавшись среди них, чувствовал себя, как дома. В действительности КВВС и были его домом. Нигде больше он не испытывал подобных ощущений, только к ним он был привязан.

Через несколько дней он уже столкнулся с обычными для армии требованиями дисциплины. Однажды, в особенно жаркий день, ему пришлось прошагать три четверти мили к дому полковника, который пригласил его на завтрак. Взмокший и измученный, Бадер вернулся в госпиталь, опоздав на 5 минут на ленч. В дверях его встретил старший врач и сухо заметил:

«Я надеюсь, Бадер, что вы больше не будете опаздывать в столовую. Это создает большие неудобства обслуживающему персоналу».

Он послушно согласился с подполковником:

«Да, сэр!»

Но про себя подумал: «Козел!» Ничего подобного в Гринленде не могло случиться. Однако он философски решил, что не везде к нему будут относиться хорошо. Если он намерен жить, как все, к этому следует привыкать.

На пару недель из Йоркшира приехала его мать. Каждый день она брала Дугласа на автомобильные прогулки. Сначала они катались по относительно тихой дороге вокруг Большого Виндзорского парка, а потом он попросил: «Останови на минуточку».

Она остановилась, и Дуглас сказал:

«А теперь поменяемся местами. Я хочу попробовать вести машину».

Мать с ужасом посмотрела на него и отказалась. Однако он продолжал настаивать, и она сдалась, заметив:

«Ты ведь не сможешь. И что произойдет, если нас остановит полиция?»

«А вот тогда и придумаем что-нибудь. А теперь поставь, пожалуйста, ногу на педаль сцепления».

После некоторого сопротивления она окончательно сдалась. Бадер выбрал передачу (автомобиль имел такой переключатель на рулевой колонке) и сказал: «Ну, поехали!» Потом надавил деревяшкой акселератор, и машина тронулась с места. Все шло просто прекрасно, вместе им удавалось переключать передачи почти без задержки. Через пару часов они окончательно сработались, и теперь даже мать загорелась энтузиазмом. Она сказала:

«Как жаль, что ты можешь вести машину только с посторонней помощью».

Бадер вслух подумал:

«Было бы здорово, если бы у меня было что-нибудь, чем я мог бы нажать педаль сцепления».

«Дорогой, может, подойдет мой зонтик?»

«Да! Это отличная идея!»

Она достала небольшой черный зонтик. Бадер взял его в левую руку, выбрал нужную передачу, а затем, удерживая руль правой рукой, левой надавил зонтиком на педаль и держал ее утопленной, пока коробка не переключилась. Через несколько дней он уже сам катал свою мать, и ему начало казаться, что перед ним открылось новое окно в нормальную жизнь.

Однако имелась одна неприятная деталь. Бадер мог пользоваться зонтиком только в автомобиле с переключателем предварительного выбора скоростей. В обычном автомобиле он не мог одновременно левой рукой переключать рычаг и давить на педаль.

Предполагалось, что у пациентов Оксбриджа не может быть автомобилей. Но Пил, молодой старший лейтенант со сломанной левой ногой, которая была закована в гипс, имел старенький «Хамбер», который стоял в гараже в нескольких сотнях ярдов от госпиталя. Он предложил Бадеру и Стритфилду немного развеяться. В относительно тихое время, после ленча, когда большинство врачей исчезло, чтобы выпить кофе, трое инвалидов отправились в гараж. Пил заверил, что он сможет загипсованной ногой давить на педаль. Это оказалось действительно так, и обрадованная троица поехала кататься. Так как автомобиль имел обычное переключение передач, Бадер не собирался садиться за руль. Однако вскоре он заметил, что на рулевом колесе есть рычажок ручного управления газом. Он тут же решил, что в этом случае может своей деревяшкой давить педаль коробки передач. Он заявил:

«Я тоже могу вести эту машину. Давай поменяемся местами и попробуем».

Пил охотно согласился и оставил мотор работающим. Дуглас перебрался за руль. Стритфилд, сидевший сзади, проворчал:

«Боже, если мне суждено сломать вторую руку, лучше бы я попросил сделать это хирурга».

Бадер выжал сцепление, рукой добавил газ, и машина медленно поползла вперед. Через некоторое время он обнаружил, что переключать передачи деревяшкой не так просто, как ему казалось. Коробка передач рычала и скрежетала, вызывая охи Пила и ругательства Стритфилда. Однако он приноровился. Постепенно они добрались до Слоу, где движение уже было довольно оживленным. Бадер уже весь взмок от постоянных торможений, ускорений, переключений… Было бы гораздо легче вести машину, когда она медленно ползет на первой передаче. Так он в конце концов и сделал, не обращая внимания на возмущенные гудки и крики водителей, тащившихся за ним. Бадер собрал за собой целый хвост сопровождающих, но Стритфилд с заднего сиденья подбадривал:

«Так их! Так!»

Наконец, наполовину в шутку, тот же Стритфилд заметил:

«Уже 4 часа. Может, остановимся где-нибудь попить чайку?»

Бадер пообещал сделать это, если сумеет.

Когда они переехали через маленький мостик на окраине Бэгшота, Стритфилд сказал:

«Здесь есть паб для крикетистов. Давайте остановимся там».

Однако паб находился на другой стороне дороги, а поток машин был слишком плотным, чтобы неопытный водитель мог его пересечь. Поэтому Бадер предложил самый легкий вариант:

«К черту его. Давайте поищем что-нибудь другое».

Вот от таких мелочей зависит наша судьба. Совершенно случайно в тот момент машин на дороге оказалось слишком много, но это была самая счастливая случайность в жизни Бадера. Буквально через сотню ярдов он увидел вывеску на своей стороне дороги: «Пантилес. Утренний кофе, ленчи, чай со сливками». Бадер притормозил и свернул с дороги на мощеную гравием площадку перед большим помещением с распахнутыми окнами. Его окружали изящно подстриженные кустики. Рядом с домом за маленькими столиками сидели люди, в основном пожилые леди, и пили чай, деликатно закусывая крошечными кексами. Стритфилд вылез из машины, и тут же все головы повернулись к нему, настолько странно он выглядел с рукой на перевязи. Когда из машины вылез Пил с закованной с гипс ногой, опираясь на две трости, глаза зрительниц затуманила жалость. Стритфилд достал с заднего сиденья костыли и передал их Бадеру. Когда женщины увидели третьего инвалида, выползающего с водительского сиденья, на костылях, да еще на одной деревянной ноге, они буквально выпучили глаза. В воздухе повисла мертвая тишина.

Никто не сказал ни слова, пока они ковыляли к столику, как нормальные люди, не обращая внимания на гипс, палки и костыли. Но тут к ним подошла официантка, и все трое сразу заинтересовались ею. Это была симпатичная высокая девушка со слегка подкрашенным личиком и выразительным ртом. Бадер опомнился первым. Он ослепительно улыбнулся и попросил:

«Не могли бы вы принести три чашки чая?»

«Вам со сливками или без?» — спросила девушка.

Все трое отчетливо хихикнули.

«Со сливками», — ответил Бадер.

Он навсегда запомнил первые слова, которыми обменялся с девушкой. Она показались ему потрясающе банальным началом знакомства.

Когда девушка ушла, Бадер сказал остальным:

«А она очень хорошенькая!»

«Посмотрю, нет ли здесь еще таких», — ответил Стритфилд. Он тут же принялся оглядываться, рассматривая девушек, но решил, что больше таких нет.

Девушка вернулась с чаем и поставила чашки на стол. Она держалась несколько напряженно, подозревая, что ее разглядывают. Позднее, когда она подошла со счетом, Бадер отпустил пару легкомысленных комплиментов, и она позволила себе разик улыбнуться.

Когда странная процессия заковыляла назад к автомобилю, все невольно улыбались, особенно когда мужчина с деревянной ногой уселся на сиденье водителя. Заскрежетав, машина дернулась и умчалась прочь. Девушка следила за ней из окна, вспоминая понравившегося ей молодого человека на деревяшке.

На обратном пути в Оксбридж все мысли Бадера вертелись вокруг двух вещей: управления автомобилем и девушки.

Когда на следующий день мать приехала за ним, он сумел убедить ее, что им просто необходимо завернуть в Пантилес, попить чаю, и уселся за тот же самый столик. Подошла девушка, которая сегодня выглядела даже более симпатичной. После некоторого спора миссис Бадер решила выпить чая со сливками. Когда девушка отошла, Дуглас заметил как можно более невинно:

«А она выглядит достаточно приятно».

Но его мать сухо заметила:

«Да, дорогой. Вот только рот подкачал».

Из этого он сделал вывод, что мать вообще не заметила девушку.

Через пару дней наступил момент, которого он так ждал. Один из врачей Оксбриджа сказал:

«Настало время, Бадер, получить новые протезы. Ваши культи достаточно поджили, поэтому вас можно отправить в Рухэмптон, сделать замеры».

Рухэмптон был госпиталем в Лондоне, где министерство пенсионного обеспечения выполняло свои обязанности. В нескольких деревянных зданиях располагались мастерские. Одни специализировались на искусственных руках, другие занимались ногами. Автомобиль КВВС доставил Бадера к конторе «Братьев Десуттер». Раньше они занимались аэропланами, но потом Марсель Десуттер потерял ногу во время аварии и сам заинтересовался искусственными конечностями. Бадер был представлен другому брату, Роберту, невысокому, плотному, подвижному человеку с крупным лицом и гривой черных волос с заметной проседью.

«Вы настоящий осел, раз потеряли обе ноги. Давайте смотреть», — бодро начал Десуттер.

Бадер спустил брюки и обнажил культи. Десуттер внимательно осмотрел их и сказал:

«Выглядят очень прилично. Кто занимался вами?»

Бадер рассказал ему о Леонарде Джойсе. Десуттер предупредил:

«Мы очень тщательно подгоняем протезы к ногам. Все займет пару недель. Какой высоты вы должны быть?»

«5 футов 10,5 дюймов в обуви».

«Вижу».

Десуттер приступил к замерам, потом натянул на культи тонкие носки и залил сверху гипсом. Через 10 минут он снял отливки, носки легко соскользнули, не потревожив ни одного волоска. Бадер с интересом следил за его действиями, начиная восхищаться умением мастера.

«Отлично, — сказал Десуттер, завершив работу. — Через две недели я сообщу вам, как только мы будем готовы к примерке. Пришлите мне пару старых ботинок, чтобы я мог правильно определить размер стопы».

«Сделайте их как можно скорее, — попросил Бадер. — Я встретил красивую девушку, с которой хочу потанцевать».

«Мы сделаем все, что только можем», — ответил Десуттер, решив, что Бадер шутит. Он был неправ.

Следующие 2 недели Бадер катался на «Хамбере», не имея водительской лицензии и страховки. Он нарушал все правила и кодексы, но научился неплохо управлять автомобилем. Обычно он ездил в Пантилес на чай, что стало своего рода ритуалом. Пил и Стритфилд терпеливо это переносили. Девушка обслуживала их, и с каждым днем невидимые нити между нею и Дугласом становились все прочнее, хотя о его ногах не было сказано ни слова. Видеть ее стало для Бадера потребностью. Он начал понимать, что ситуация меняется. Он научился водить автомобиль и немного поднялся из бездны отчаяния к нормальной жизни. Познакомиться с девушкой — это было уже нечто иное. Бадер прекрасно понимал, что его будущее пока скрыто туманом неопределенности. Поэтому он не хотел позволять себе лишнего. Другую девушку он мог шлепнуть по заднице и поцеловать шутя, но только не эту. Он желал познакомиться с ней поближе и боялся этого. Он также опасался разрушить все каким-нибудь несвоевременным поступком. Все запуталось. А кроме того, имелись Хильда и другие девушки. Приходили восторженные письма из Южной Америки от Патрисии. Хотя внешне он выглядел смелым и уверенным, внутри все путалось.

Он брал с собой девушек на автомобильные прогулки, частенько при этом заглядывая в Пантилес на чай. Официантка обслуживала их, думая с некоторой неприязнью, что он жуткий бабник, с ногами или без.

Решением могли стать новые протезы. Бадер никак не мог дождаться дня, когда он их получит и сможет выйти из конторы Десуттера, свободный и совершенно независимый, почти такой же, каким он хотел быть. Может быть, ему придется немного хромать, но это неважно. Он сможет стоять рядом с другими людьми, и они даже не будут подозревать, какое это счастье — быть совершенно обычным. Он поедет на своем автомобиле в Пантилес и сядет за старый столик. Длинные брюки никому ничего не выдадут. И тогда все будет по-другому. Он написал в гараж в Кенли, где стоял его маленький MG, и попросил их заменить педали тормоза и сцепления рукоятками.

А потом позвонил Десуттер. Он сообщил, что протезы готовы к примерке.

Первое, что увидел Бадер, войдя в контору на костылях, была пара сверкающих металлических протезов, стоящих возле стены. Еще не покрашенные, они блестели множеством мелких заклепок, шарниров и винтиков. Бадер с удивлением заметил, что на них были надеты носки и его собственные ботинки.

Десуттер воскликнул:

«Не правда ли, они прекрасны. Выглядят, как настоящие».

Бадер усмехнулся, а Десуттер продолжил:

«Но теперь вы будете примерно на дюйм ниже, чем раньше».

Улыбка потускнела.

«Почему?» — недовольно спросил Бадер.

«Это для лучшего равновесия. Мы всегда так делаем. Если вам захочется стать выше, мы всегда можем удлинить протезы».

«Настолько, чтобы я мог стать выше любой девушки».

«Вы можете жениться хоть на амазонке. Если пожелаете, мы можем довести ваш рост до 7 футов», — пообещал Десуттер.

Они прошли в примерочную, длинную комнату с большими зеркалами на задней стене. В комнате имелось нечто вроде параллельных брусьев, только расположенных на такой высоте, чтобы человек мог передвигаться, придерживаясь за них. Там стоял средних лет толстяк в шортах и странной упряжи через плечо, к которой была присоединена металлическая нога. Бадер с бестактностью молодости ляпнул:

«Должен сказать, что вы смотритесь чертовски смешно».

Явно обидевшись, толстяк ответил:

«Когда ты попробуешь эти штуки, то перестанешь думать, что это чертовски смешно».

Он тяжело протопал к дальней стене и принялся натягивать брюки.

«Присядьте сюда», — предложил Десуттер, указывая на стул.

Бадер уселся и приступил к тяжелой работе — начал снимать брюки. Десуттер представил ему двух своих ассистентов в белых халатах — маленького веселого Чарли Уокера и высокого мужчину в очках, которого звали Тьюлитт. Они помогли Бадеру раздеться, а потом Уокер натянул на левую культю длинный шерстяной «носок», после чего вставил ее в кожаное гнездо его новой левой ноги. Выше гнезда с обеих сторон ноги шли металлические пластинки, которые заканчивались чем-то вроде тугого кожаного корсета, который следовало надевать на бедро. Уокер затянул корсет. Десуттер сообщил:

«Вы обнаружите, что это слегка отличается от деревяшек. У вас будет 10 дюймов совершенно негнущейся голени, и вам придется поднимать ногу чуть выше, чем обычно, если придется через что-то перешагивать».

«Точно так», — подтвердил Уокер.

Он подал Бадеру костыли и вместе с Тьюлиттом помог ему подняться. Бадер прочно стоял на одной ноге и чувствовал себя прекрасно. Почти прекрасно. Гораздо более устойчиво, чем на деревяшке. Бадер сделал широкий шаг с помощью костылей, деревянная ступня зацепилась за мат, и он едва не упал.

«Я ведь предупреждал насчет негнущейся голени», — напомнил Десуттер.

Бадер сделал еще один шаг, поднимая ногу, как цирковая лошадь, а потом прошелся по комнате на костылях, как одноногий человек.

«Отлично, — сказал он с удовлетворением. — А теперь давайте примерим правый протез».

Тьюлитт принес его. Его бедро представляло собой металлический цилиндр, доходящий до паха. Ремнями он был соединен с широким поясом, а выше шло нечто вроде военной портупеи. Тьюлитт натянул «носок» на правую культю, вставил ее в глубокое гнездо, а затем застегнул пояс поверх нижней рубашки. Потом он перекинул ремни через оба плеча Бадера, а затем пристегнул ремни левого протеза к поясу.

Бадер сидел молча. Ему начало казаться, что его затянули в лошадиную сбрую. Ремень заходил на ремень, и он чувствовал себя крайне неловко.

«Я опасаюсь, сначала это будет вас беспокоить. Но постепенно вы привыкнете. Все привыкают», — сказал Десуттер.

Тьюлитт отступил назад.

«Все нормально. Ты сможешь. Забудь о костылях».

Наступил решающий момент!

Уокер и Тьюлитт закинули руки Бадера себе на плечи и впервые подняли его на ноги. Когда вес тела полностью пришелся на культи, Бадер испытал сильный шок. Он чувствовал себя очень неловко, неустойчиво и непривычно. Особенно плохо пришлось правой культе, а сбруя причиняла боль.

В полном отчаянии он вскрикнул:

«Великий боже, это абсолютно невозможно».

«Все так говорят в первый раз, — утешил Десуттер. — Вы привыкнете. Не забывайте, что правая культя не работала почти 6 месяцев».

Бадер криво усмехнулся:

«А я-то думал, что выйду отсюда сам и начну играть в регби и все такое».

Десуттер мягко заметил:

«Вероятно, вам придется смириться с тем, что вы не сможете ходить без трости».

Бадер посмотрел на него с нескрываемым разочарованием. А потом вдруг взорвался:

«К черту! Я никогда, слышите, никогда не буду ходить с тростью!»

В этот момент он верил в то, что говорит.

«Попробуйте сделать шаг или два», — предложил Десуттер.

Бадер чувствовал, что более устойчиво держится на левой ноге, поэтому попытался передвинуть правую вперед, но это не получилось.

«Как я должен двигаться?» — спросил он.

«Попробуйте двинуть культю вперед. Колено автоматически согнется. Когда нога выдвинется вперед, опустите культю, протез выпрямится и обопрется на пятку. Это вроде щелчка кнутом», — объяснил Десуттер.

Бадер двинул культю вперед, и металлическое колено согнулось. Он бросил ногу вниз, и протез стукнул пяткой о мат.

«Уже лучше. А теперь шагните вперед», — сказал Десуттер.

Но Бадера внезапно парализовало, он не мог шевельнуться. Словно под дверную ручку подставили спинку стула.

«Какого черта? Я не могу двигаться», — вскрикнул он.

Десуттер ответил:

«А это самый большой урок. Теперь у вас нет мускулов, которые раньше двигали тело. Теперь правая нога — жесткий барьер, на который вам следует влезть. А на гребне подайтесь вперед, и тогда сила инерции двинет вас дальше».

Бадер попросил Уокера и Тьюлитта:

«Подтолкните меня через эту чертову ногу».

Они толкнули его, Бадер снова вынес правую культю вперед, и его снова толкнули. Потом он двинул вперед левую ногу, и так, шатающейся, неловкой походкой с помощью двух человек он прошел через комнату. Автоматизм движений пропал полностью Перед каждым шагом ему приходилось размышлять, что следует сделать, а потом сознательно напрягать мышцы. Когда его тянули вперед не столь сильно, Бадер чувствовал, как выставленная нога ощутимо толкает его назад. В конце концов он шлепнулся на другой стул и с чувством произнес:

«Это просто ужасно».

Десуттер успокоил:

«Так всегда в первый раз. Не отчаивайтесь. Первые шаги всегда даются тяжело. Фактически вы заново учитесь ходить, причем по совершенно новой системе. Здесь может помочь только практика, как при игре на пианино. Не беспокойтесь. Вы привыкнете, хотя это может занять и полгода».

Бадер посмотрел на него с кривой усмешкой.

«Не говорите глупостей. Через пару дней я хочу встретиться с девушкой, и я к этому времени должен научиться ходить».

Десуттер немного ошарашенно сказал:

«Вам очень поможет трость, когда нужно перенести вес тела через выставленную вперед ногу».

Бадер упрямо стиснул челюсти.

«Только не для меня! Сюда, вы, двое. Попробуем еще раз».

Уокер и Тьюлитт подняли его, но на сей раз взяли за локти, вместо того чтобы закидывать руки Бадера себе на плечи.

«Попытайтесь делать короткие шаги. Так будет легче научиться», — посоветовал Уокер.

Бадер послушался, и дела сразу пошли лучше. Помощники все еще подталкивали его вперед, но теперь Бадер не останавливался, как вкопанный, когда выносил ногу вперед, особенно правую. Втроем они несколько раз медленно прошлись по комнате. Наконец Бадер приноровился так переносить вес тела, что инерция сама вела его через выдвинутую ногу.

Наконец Десуттер сказал:

«Давайте попробуем укоротить правую ногу на полдюйма. Может, это поможет».

Бадер сел и отстегнул правый протез. Уокер и Тьюлитт унесли его, а через полчаса вернулись. Теперь правая культя уходила в гнездо на полдюйма глубже. Бадер снова пристегнул протез. Уже не нужно было преодолевать такой высокий барьер, и он чувствовал себя гораздо увереннее. Ходить не стало легче, просто это перестало быть совсем невозможным. Однако он по-прежнему ощущал себя неуклюжим и еле держался. С чужой помощью он еще несколько раз пересек комнату, а потом сказал:

«Хватит. Теперь я попробую сам».

Уокер и Тьюлитт осторожно отпустили его. Бадер дернул локтями, чтобы оттолкнуть их, и сделал первый шаг. Потом еще 3 или 4 неуклюжих рывка, и он схватился за брусья, чтобы не упасть. Бадер буквально повис на них. Но его мокрое от пота лицо сияло. Повернувшись к Десуттеру, он сказал:

«Ну, а теперь можете забрать свои проклятые палки».

Десуттер восхищенно рассмеялся:

«Я еще не видел людей с одной ногой, которые сделали бы нечто подобное».

Уокер и Тьюлитт были тоже поражены. Десуттер добавил:

«Я думаю, что на сегодня довольно. Вы должны чувствовать сильную усталость».

Это было чистой правдой. Бадер весь взмок и был утомлен. Правая культя была стерта и начала болеть. Когда он снова пристегнул деревяшку, Десуттер предложил снова попрактиковаться через пару дней. За это время он покрасит протезы и доведет их до ума. Бадер взял костыли и вышел из комнаты. Теперь он чувствовал себя на деревяшке странно и неловко. Когда он вернулся в Оксбридж, Стритфилд весело заметил:

«А, снова долговязый Джон Сильвер. Я думал, ты вернешься на своих двоих».

Бадер ответил:

«Я собирался. Но я забыл чистую пару носок».

Однако вечером, когда он улегся в постель, бравада куда-то улетела. Происходящее совсем не походило на то, что он представлял. Внутри закопошился червячок сомнения. Но Бадер успокоил себя, что потренируется еще немного, и все будет хорошо.

Через несколько дней он вернулся в Рухэмптон и обнаружил, что протезы выкрашены тусклой желтой краской. Десуттер объяснил:

«Сквозь носок этот цвет выглядит почти как настоящая кожа. И не спрашивайте меня, почему».

Снова Уокер и Тьюлитт водили его по комнате, и снова это было настоящей пыткой, хотя и не столь ужасной, как в первый раз. Спустя некоторое время Бадер попросил держать его не так прочно. Его лишь придерживали за локти, а он сумел пересечь всю комнату. Но тут перед ним появилась новая проблема. Он не мог поворачиваться. В отчаянии опершись о стену, Бадер возопил:

«А теперь-то что делать?!»

Его аккуратно развернули, но, когда он добрался до параллельных брусьев, повторилось то же самое. Он просто не мог повернуть свои протезы. Когда он дошел до противоположной стены, то сделал небольшой полукруг, придерживаясь за нее. После 2 часов упражнений Бадер уже чуть не падал от усталости.

Когда он отстегивал протезы, Десуттер признался: «Никогда бы не поверил, что это возможно. Никто из нас ничего подобного не видел».

Уокер и Тьюлитт опасались, что он сотрет культи, но все оказалось нормально. Бадер хотел забрать свои протезы, но Десуттер заявил, что их следует немного подогнать.

Прекрасным весенним утром Бадер снова приехал в Рухэмптон, чтобы забрать свои протезы. Ему грезились самые радужные перспективы. Наверное, так чувствует себя женщина, когда покупает новое шерстяное пальто. Десуттер в углу комнаты установил 3 невысокие деревянные ступеньки с перилами. Когда Бадер получил свои протезы и сделал пару кругов по комнате, он впервые попытался подняться по лестнице. Он обнаружил, что это довольно просто, когда опираешься на перила. Держишься рукой, левую ногу на ступеньку, подтягиваешь правую и так далее. Слава богу, у него еще осталось одно колено, чтобы поднять себя. Иначе это было бы невозможно. В это же утро он научился самостоятельно вставать из кресла. Двумя руками опираешься на сиденье и на левой ноге поднимаешь себя.

«Ну, вот и протезы. Теперь они ваши. Вы начали ходить немножко рано, но то, что я видел, подсказывает: для вас это в самый раз. Завернуть?» — спросил Десуттер.

Бадер ответил:

«Нет, не надо. Я уйду на них. Заберите-ка вот это… — Он отшвырнул деревяшку, но при этом чуть не упал. — Можете делать с ней все что угодно».

«А как насчет трости?» — попытался подсказать Десуттер.

«Никогда! — огрызнулся Бадер. — Я намерен ходить без нее, и начну прямо сейчас».

Впервые он начал натягивать одежду поверх протезов и упряжи. С брюками вышла маленькая заминка. Ему пришлось поднимать правую ногу рукой, и тут выяснилось, что ступня торчит под прямым углом к голени и не лезет в штанину. Ему пришлось чуть опустить ногу и медленно, по сантиметру, проталкивать протез внутрь штанины.

Потом Десуттер спохватился:

«Да, еще одно, Никогда не пытайтесь ходить без обуви. Это очень трудно, и, скорее всего, вы шлепнетесь на спину. Вы заметили, что ступни протезов имеют небольшой наклон. Это потому, что башмаки имеют толстые каблуки, и их толщину нужно компенсировать, чтобы вы чувствовали себя уверенно».

Бадер надел галстук и пиджак, поднялся, немного повертелся перед зеркалом. Он выглядел совершенно нормально. Это был ужасный момент. Просто сердце замирает. Он стоит самостоятельно! Одет, как самый обычный человек! И таким выглядит! После 7 месяцев ожидания он снова становится таким, как все. Может быть, он стал немного ниже, чем раньше, примерно 5 футов 9,5 дюймов, поэтому брюки внизу собрались складками. Мелочь. С огромным удовлетворением он произнес:

«Чертовски хорошо снова стоять».

Когда Уокер и Тьюлитт помогли ему сесть в ожидающий автомобиль, он внезапно ощутил странную неловкость. Нечто такое, словно идешь с камешком в носке… в его теперешнем положении сравнение совершенно дикое. Но так ему придется ходить до самого конца жизни! Грустная мысль.

Когда его усадили в автомобиль, Десуттер сказал:

«Не беспокойтесь, если какое-то время вам будет не по себе. Вы поправились на удивление быстро, но не ожидайте, что и дальше все пойдет такими же темпами. Какое-то время все испытывают отчаяние».

Дверца закрылась, автомобиль тронулся с места, и они крикнули на прощание:

«Удачи!»

Бадер немного расслабился на мягком сидении, но тут же обнаружил новую помеху. Он больше не мог положить ногу на ногу.

 

Глава 7

Когда автомобиль остановился перед дверями госпиталя в Оксбридже, и ординарец помог Бадеру выйти, он увидел подполковника, отчитавшего его когда-то за опоздание на ленч. Подполковник разговаривал с другим врачом. Бадер оттолкнул ординарца, который пытался поддержать его под локоть и сосредоточил все внимание на 6 шагах, которые ему следовало пройти торжественным маршем. Прямо как девочка в новом платье, которая хочет, чтобы на нее обратили внимание.

Подполковник лишь чуть повернул голову и коротко бросил: «Вы должны ходить с тростью, Бадер». После чего продолжил беседу. Раздраженный Бадер хлопнул дверью, изо всех сил стараясь не упасть. Зато в столовой его ждал совершенно иной прием. Послышался гул приветствий и веселых замечаний. Стритфилд воскликнул:

«Долговязый Джон снова выпустил шасси!»

Бадер подошел к ним, слишком сосредоточенный на ходьбе, чтобы отвечать кому-нибудь. Он все время боялся прервать торжественный полет посадкой на третью точку, при которой он отобьет себе хвостовое колесо. В этот день ленч получился исключительно веселым.

«Ни секунды не сомневаюсь, что ты готов рвануть в Пантилес», — заговорщицким тоном предположил Стритфилд.

Бадер быстро ответил:

«Ни за что. Сначала я должен научиться ходить на этих железяках. А затем я намерен научиться водить свой автомобиль».

Его палата находилась на первом этаже, и после ленча Бадер подошел к лестнице. Она показалась ему ужасно высокой и крутой. Но Бадер с трудом втащил себя наверх, хотя весь взмок. В палате он попытался продемонстрировать свое умение ходить, осторожно пробираясь между кроватями, хватаясь за спинки, при полном одобрении лежачих пациентов. Однако через несколько минут он так устал, что еле мог стоять. Правая культя начала дрожать от слабости. Через час он совершил еще одну прогулку, но теперь пот с него лился ручьями, а правая нога вообще грозила подломиться. Мускулы болели, испытав серьезную нагрузку после долгого периода бездействия. До Бадера теперь дошло, что все обстоит не так просто, как ему показалось на первый взгляд. До вечера он лежал, чтобы позволить отдохнуть натруженным культям.

К обеду он смог сам спуститься по лестнице, но когда он попытался подняться обратно, то не смог этого сделать. Силы окончательно покинули его. Услужливый санитар забросил руки Бадера себе на шею и втащил его в палату на своей спине, уложил на кровать. Уже лежа, Дуглас разделся и с чувством огромного облегчения отстегнул свою упряжь. После этого он прислонил протезы к стене так, чтобы их легко можно было достать. Но тут его мирные раздумья прервал лязг и грохот, это протезы рухнули на пол. Они выглядели какими-то неуклюжими и беспомощными… Бадер слишком устал, чтобы подбирать их, поэтому он только залез под простыню.

Но тут его посетила совершенно неожиданная мысль. Черт побери! Он же не почистил зубы! Ладно, отложим это до утра. А немного позднее он понял, что хочет в туалет. Проклятье! Об этом он тоже забыл. Ладно, это тоже подождет утра! Уже засыпая, он захотел высморкаться и понял, что у него нет носового платка. Это была последняя капля. Бадер принялся ругаться. В таком состоянии не могло быть и речи о сне, и он решил прицепить-таки протезы, но не смог до них дотянуться. Звонком он вызвал санитара, который подал ему протезы и предложил помочь. Но Бадер решил все делать сам. Он застегнул свою сбрую, взял носовой платок, отправился в туалет, а потом в ванную. Лишь после этого он улегся снова, прежде удостоверившись, что легко может дотянуться до протезов. Смертельно усталый, он уже начал засыпать, когда вдруг ощутил жажду. Бадер старательно гнал прочь мысль о стакане воды, однако она не отвязывалась. Понемногу он пришел в бешенство. Если он не попьет, то не сможет уснуть. Но он не намерен еще раз влезать в эту чертову сбрую. Бадер аккуратно опустился на пол, удерживаясь за кровать, и с помощью рук направился в ванную.

Тут выяснилось, что он не может достать кран.

Матерясь, он подтащил стул, кое-как влез на него и напился из стаканчика для полоскания зубов. После этого Бадер с помощью рук «пошел» обратно в спальню. Лишь ценой колоссальных усилий он сумел забраться на кровать. Постепенно напряжение оставило его, и он уснул. Последней мыслью было: теперь отход ко сну превращается в сложный ритуал, в котором нужно предусмотреть все детали, прежде чем отстегнуть протезы.

Когда он утром проснулся, то с удовлетворением вспомнил, что снова может ходить. Вспомнив урок прошлого вечера, Бадер принялся тщательно планировать свои действия. Стоит ли надевать протезы, чтобы добраться до ванной, там их снять и надеть снова? Нет. Он пойдет в ванную на культях, а протезы оденет позже. Цепляясь за перила, он сумел самостоятельно спуститься по лестнице на завтрак. После этого Бадер отправился в садик, там ступил на траву и сразу ощутил опасную неустойчивость, словно он опять делает первые шаги. Лужайка была относительно ровной, но теперь под башмаками не было жесткого пола. Он понял, что может упасть, если попробует двигаться. Он сделал шаг, но тут носок правого ботинка сразу за что-то зацепился, и Бадер нырнул вперед. Первое падение. Он лежал, размышляя об этом. Мимо пробежал человек, который весело заметил:

«Посмотри на меня, старина. Скоро ты тоже встанешь на ноги».

«Проваливай», — неприветливо проворчал Бадер.

Он перенес вес тела на руки и осторожно встал на левое колено, после чего резко оттолкнулся. И тут же снова упал на руки. Бадер попытался еще раз, встав на левую ступню и резко распрямив ногу. На этот раз ему удалось подняться, хотя это было тяжеловато. Затем он сделал еще таг, и снова упал.

В это утро он падал раз 20, однако все-таки научился ходить по траве, балансируя руками, как новичок, впервые вставший на коньки. Бадер тренировался, пока его ноги снова не начали дрожать и подламываться от усталости. Что самое скверное — разболелась правая культя, которую он, судя по всему, натер. Сложности передвижения по любой поверхности, отличающейся от ровного пола, начали его беспокоить. В будущем ему наверняка придется столкнуться и с более сложным рельефом, чем садовая лужайка. Безмятежная уверенность, которую он испытывал раньше, стала понемногу улетучиваться.

После ленча Бадер приказал санитару отнести себя в палату, где принялся тренироваться в ходьбе между кроватями, придерживаясь за спинки. Вскоре он уже рычал от боли в правой ноге и кое-как дополз до кровати. Отстегнув сбрую и сняв шерстяной носок, Бадер увидел, что в двух местах стер бедро буквально до мяса. Если и дальше все пойдет так же…

Внезапно ему в голову пришла идея, и Бадер приказал санитару принести перевязочный пластырь. Он заклеил стертые места, пристегнул протезы и попробовал встать. Получилось немного лучше, но теперь разболелась вся культя, и уже трудно было сказать, в каком месте она болит сильнее. Вечером медсестра одолжила ему свой крем, Бадер смазал потертости, и боль утихла.

Утром автомобиль отвез его обратно в Рухэмптон.

Десуттер приветствовал его:

«А я как раз ждал, что вы вернетесь. Давайте посмотрим ваши культи».

Около двух часов он провозился вместе с Тьюлиттом и Уокером, подгоняя гнезда протезов к ногам. Потом Десуттер сказал:

«Сначала вам будет трудно определить, где что не так. Пока ноги не привыкнут, они будут болеть всюду. А вот потом вы сразу сможете сказать, где протез подогнан плохо».

Бадер вернулся в Оксбридж и снова принялся тренироваться. Однако ногам не стало лучше. Через два дня он опять ковылял, постоянно падая, но при этом упрямо отказывался от всякой помощи. Он самостоятельно поднимался и снова падал. В основном он падал вперед, хотя пару раз упал на спину. По лестнице Бадер поднимался, цепляясь за перила. Когда люди видели это, они не раз предлагали ему воспользоваться тростью, но каждый раз Бадер резко отвергал это предложение. Спортивные занятия в школе приучили его не бояться падений, и теперь это ему здорово помогло. Если бы он боялся падений, то почти наверняка проиграл бы свою битву.

Бадер продолжал тренироваться час за часом, когда другой давно отправился бы отдыхать или вообще впал в отчаяние. Передвигать стертые, болящие культи стало настоящей пыткой, однако он заставлял себя. По искаженному от боли лицу струился пот, белье было мокрым насквозь, и что самое плохое — шерстяные носки на культях тоже промокали. Они теряли свою мягкость и превращались в терку. Веселое подшучивание само собой прекратилось. Люди видели, что Бадер ведет отчаянную борьбу, чтобы совершить то, что раньше никому не удавалось. Бадера могла выручить только стойкость, иначе впереди его ждала безрадостная жизнь инвалида. Над этим нельзя было смеяться.

Бадер отказывался признать, что не может ходить. Он знал, что может выучиться владеть протезами. Он напоминал человека, который пытается бежать, еще не выучившись ходить. Его правая культя просто была еще недостаточно сильной, чтобы выдерживать выпавшие на ее долю нагрузки. Чем больше Бадер заставлял себя двигаться, тем сильнее он травмировал ее. Получался замкнутый круг. Ему просто обязательно требовался отдых, потому что культи не держали его.

Вскоре автомобиль доставил Бадера, всего обклеенного пластырями, в Рухэмптон. Десуттер снова нашел какие-то дефекты в правом протезе. Он пообещал сделать более тугое гнездо, а пока посоветовал надевать два носка. Бадер почувствовал себя лучше. А Десуттер отметил, что мышцы на задней поверхности бедра стали более выпуклыми. Поэтому с помощью маленького молоточка Тьюлитту пришлось подогнать форму гнезда. Чтобы уменьшить потливость, которая приводила к потертостям, Десуттер предложил сильнее пудрить культи. Затем Уокер отлакировал кожаное гнездо на левом протезе. Бадер с восхищением следил, как они старались устранить даже самую мелкую помеху.

Но сохранилась главная проблема — неуклюжая походка. И тут Десуттер ничем не мог помочь. Он постарался успокоить Бадера, рассказав, как люди борются с этим. Даже те, кто потерял одну ногу, могут затратить много месяцев, чтобы приобрести былую ловкость. Кто-то научился играть в теннис и так здорово, что выступил на Уимблдонском турнире. А кто-то так и не оправился. Не существовало учебников для безногих людей. Бадеру все предстояло постичь самостоятельно.

Вернувшись в Оксбридж, он продолжил тренировки. Что-то получалось, что-то не получалось. Временами Бадер был близок к отчаянию, и все-таки он не сдавался. И вот, через 10 дней после того как он получил свои протезы, он понял, что начал двигаться автоматически. Для человека, который учит иностранный язык, все его слова звучат непонятной тарабарщиной, но в один прекрасный день они начинают складываться в предложения, и человек все понимает. Как только был преодолен первый барьер, Бадер двинулся вперед семимильными шагами. Через 5 дней он уже ходил, совершенно не сосредотачиваясь на своих движениях и не заботясь о сохранении равновесия. Это по-прежнему было нелегко. Ходьба так и осталась тяжелой работой, однако перестала быть невыносимо тяжелой. Культи все еще болели, но уже гораздо слабее. Ноги чувствовали себя неудобно после того, как Бадер надевал протезы, но уже через 5 минут все забывалось, хотя упряжь причиняла ему неудобства. Но самое главное — изменилось его настроение, потихоньку начала возвращаться надежда. И вот уже он сумел проходить целый день, ни разу не упав. А потом научился даже поворачиваться на правой пятке.

После этого Бадер позвонил в гараж в Кенли и попросил прислать машину (доктора дали ему разрешение ездить, решив, что это будет хорошей терапией).

«В Пантилес?» — невинно поинтересовался Стритфилд, и Бадер кивнул.

«А, ну тогда удачи. Я всегда говорил, что у тебя все будет в порядке. Единственное, что тебе нужно помнить — следует вовремя менять носки. А то они уже немного заметны».

Бадер удивился:

«Но зачем? Я даже не трогал свои ботинки последние две недели».

«Твое дело. Но я легко могу представить себе, как люди говорят: „Не садитесь рядом с Бадером. Он все еще носит те же самые красные носки, в которых его видели в Оксбридже 20 лет назад“.

Утром, ожидая автомобиль, Бадер переоделся во все самое лучшее. После этого он снял ботинки и с удивлением обнаружил, что носки потеряли практически всю подошву. Он понял, что теперь носки трутся гораздо сильнее, чем раньше, когда они сидели на мягкой ноге. Поменяв носки, Бадер обулся и с некоторым трепетом увидел, как добрый старый MG въезжает в ворота.

Бадер уселся за руль. Его протез довольно легко нащупал педали. Он выжал сцепление правой ногой — это было просто движение бедра, не сопровождающееся привычной реакцией голени или стопы. Однако Бадер все-таки чувствовал педаль бедром. Левой ногой он попробовал газ и тормоза и отметил, что вполне может переносить протез с одной педали на другую. Для этого приходилось двигать коленом, но все оказалось проще, чем он предполагал. Бадер даже не пытался достать акселератор правой ногой — слишком далеко. Для начала он медленно проехался по асфальтовой дорожке перед госпиталем. Он опасался слишком сильно надавить на газ или сделать какую-нибудь другую ошибку. Четверть часа он выписывал восьмерки, тормозил, разгонялся. Все шло, как по маслу. Бадер решил, что он более подвижен, чем люди, у которых есть ноги, но нет автомобиля. Это был знаменательный день. С возродившейся самоуверенностью он заявил Стритфилду:

«Как ни в чем не бывало. Сейчас отправляемся».

Стритфилд ответил:

«С богом. Но я полагаю, что на этот раз тебя привезут назад без головы».

Он выехал из ворот госпиталя и в самом солнечном настроении тихонько двинулся к Кингстонскому полицейскому участку. Там он предстал перед человеком в форме и вежливо сказал:

«Я хотел бы сдать экзамен на водителя-инвалида, сэр».

«Разумеется, сэр», — ответил констебль.

«Дело в том, что я потерял ноги, но я по-прежнему могу свободно управлять машиной».

Он еще хотел было добавить, что сегодня просто чудесный день для экзамена по вождению, так как не увидел никакой реакции полисмена. Можно подумать, к ним каждый день приходит безногий человек сдавать экзамен. Вскоре пришел человек в штатском, и они вместе с Бадером уселись в автомобиль. Бадер отъехал от тротуара, показывая, как он действует педалями, но человека это не интересовало. Они проехали пару сотен ярдов, а потом полицейский предложил:

«Будьте любезны, остановитесь и развернитесь на противоположную полосу».

Бадер остановился, посмотрел назад, чтобы убедиться, что дорога чиста, и развернулся, как было приказано.

«Рад отметить, что вы сначала оглянулись. Предыдущий парень этого не сделал. Если вы будете столь любезны и довезете меня до участка, то сможете сразу заполнить документы, и я выдам вам удостоверение».

Все оказалось чертовски легко.

Обрадованный Бадер помчался в Пантилес и заехал на гравийную площадку в 15.45. Он сразу вышел из машины и сел за привычный столик, страстно желая увидеть знакомую официантку. Уголком глаза он заметил ее возле кухонного окна, но продолжал смотреть прямо перед собой, словно бы ничего не случилось. Она подошла к столику и улыбнулась, Бадер расцвел в ответ. Девушка сказала, что его давненько не было. Бадер был рад, что она не произнесла ни слова о его ногах, хотя наверняка заметила перемены. Они поболтали перед тем, как Бадер сделал заказ, поболтали, когда она принесла чай, и еще раз, когда она принесла счет. Он расплатился, встал и пошел к автомобилю, молясь, чтобы только не упасть. Ведь она смотрела вслед! Но все обошлось. Уже отъехав, он спохватился, что забыл спросить, как ее зовут.

Теперь у него был автомобиль, и он мог ходить, хотя еще не совсем свободно. Жизнь стала приобретать новые оттенки. Почти ежедневно Бадер ездил в Пантилес пить чай. Его отношения с девушкой развивались неторопливо, но уверенно. Никто из них не делал резких движений. Ведь Бадеру еще предстояло найти свое место в новой жизни.

Патрисия написала письмо с корабля, стоявшего у Мадейры. Она кратко извещала, что вернется через пару недель, и выражала надежду, что с ним все в порядке. Это тоже было примечательно.

Кендалл и Уорден из Сент-Эдвардса писали ему постоянно. Они старались приободрить Дугласа. Он написал в ответ, как кстати пришлись новые протезы. И тогда от Уордена пришло неожиданное предложение: не согласится ли он сыграть матч в крикет за команду выпускников?

Казалось бы, мелочь. Но Бадер парил в небесах. Он сразу ответил, что обязательно приедет.

Несколько раз за этот период он приезжал к Стопам в Хартли-Уитни, однажды остался там на ночь. Утром он перепугал всех горничных, грохоча протезами по лестнице. Он чувствовал себя еще недостаточно уверенно. Время от времени начинали болеть культи, или появлялись потертости, хотя Бадер научился справляться с этим с помощью пудры и пластыря. Он ходил значительно лучше, хотя иногда все-таки падал. Но однажды Адриан Стоп сказал ему:

«Честное слово, Дуглас, никто и не догадывается, что у тебя нет ног».

«Не будь дураком. Все всё знают».

Время от времени Стоп знакомил его с другими гостями. Лишь много позднее они узнавали, что у Бадера нет ног, хотя до этого они держали себя с ним, как с обычным человеком. Однажды его потащили на вечеринку, где были устроены танцы. Бадер загорелся новой идеей. Это вызов! И он пригласил одну девушку. Та улыбнулась и согласилась. Но как только пара двинулась, Бадер зацепился за ногу партнерши и упал, к счастью, не потащив ее за собой. Однако, когда он поднялся на ноги, девушка раздраженно бросила: «Вы пьяны!» Позднее, когда она все узнала, то пришла в ужас. Однако ей не стоило беспокоиться, так как сам Бадер не придал инциденту никакого значения. Он давно научился не жалеть себя.

В Хартли-Уитни он встретил молодого старшего лейтенанта, у которого после аварии перестало гнуться колено. Бадер задрал свою правую ногу и показал колено.

«А ты что-то говоришь. Отрежь ее вообще, старик».

Это стало его стандартной шуткой, когда кто-нибудь жаловался на больные ноги.

У Стопов жил старый фокстерьер Уорри, который на правах любимца дома рьяно отстаивал свои маленькие привилегии. Например, за обедом он любил лежать на определенном месте под столом. Как-то Бадер неосторожно поставил свои ноги слишком близко к Уорри. Раздалось предупреждающее рычание, и Бадер убрал ноги. Однако потом он нарочно поставил их на прежнее место. Пес снова зарычал и внезапно цапнул Бадера за лодыжку. Но прокусить металл ему не удалось. Взъерошенный пес вылетел из-под стола и с воем удрал прочь.

В середине июня Бадер попросил предоставить ему отпуск по болезни. Молодой врач О'Коннел, который наблюдал за Бадером, согласился, что это хорошая идея. Ему действительно лучше куда-нибудь уехать на пару месяцев. Но вместо того чтобы направиться домой в Йоркшир, Бадер сказал, что проведет пару недель в Кенли. Если с ногами будет что-то не так, оттуда проще добраться до Рухэмптона.

Бадер приехал в Кенли и сразу испытал острый приступ ностальгии, не увидев знакомых лиц. Он прошел в опустевший офицерский клуб, где сохранились только воспоминания. Вестовой не узнал его и сказал, что большинство пилотов находятся на курсах по огневой подготовке в Саттон-Бридже. Когда вошел Гарри Дэй, околачивавшийся здесь в ожидании перевода в колонии, напряжение немного спало. Дэй радостно закричал:

«Эй, кого мы видим! Великий боже, ты похож на пьяного моряка».

Затем прибежал сержант, дежуривший по общежитию, и сообщил, что Бадер может занять свою старую комнату. Он с удовольствием увидел свою спартанскую постель, стол, кресло, книжные полки. Потом появился старый вестовой, заправлявший постели, и тоже радостно приветствовал его:

«Вы не можете представить, мистер Бадер, как я рад снова видеть вас».

Бадер пожал ему руку.

«Как хорошо вернуться. Я поживу здесь немного. Вы сохранили мои вещи?»

«Да, сэр. Все лежит в кладовке в полной сохранности. Я сейчас принесу их».

Вскоре он вернулся с большим кофром, и Бадер уселся в кресло, пока вестовой все развешивал и раскладывал. Затем наступил неловкий момент, когда вестовой сунулся в кофр и вытащил оттуда пару туфлей для регби. Они на мгновение переглянулись, и вестовой поспешно бросил туфли обратно в кофр. Немного погодя Бадер спросил:

«А где мой крикетный чемоданчик?»

Следующий день был очень жарким, и Дэй предложил отправиться к нему домой искупаться. Дом его семьи находился недалеко от Кенли, а рядом с домом имелся плавательный бассейн. Это создало новую проблему. У Дэя было трое детей.

Бадер неловко спросил:

«А что подумают твои малыши, когда… увидят меня?»

«Да ничего. Скорее всего, придут в восхищение».

Пока остальные переодевались в доме, Бадер прошел сотню ярдов по полянке к бассейну, отстегнул протезы и быстро переоделся под деревом. Потом он на руках добрался до края бассейна и прилег на траву. Вскоре появились дети: девочки 8 и 3 лет и мальчик 6 лет. Бадер почувствовал себя неловко, но малыши, которых, похоже, серьезно проинструктировали, сделали вид, что не замечают ничего необычного. Дэй предложил:

«Соскальзывай в воду. Я буду стоять наготове, на случай, если у тебя голова перевесит, и сразу верну тебя в нормальное положение».

Бадер огрызнулся:

«К черту! Я намерен прыгнуть с трамплина».

На глубоком конце бассейна был установлен трамплин для прыжков на высоте около 8 футов. Бадер подполз к нему и на руках поднялся по лестнице (его руки стали очень сильными). Затем он добрался до конца подкидной доски, поднялся на руках и нырнул. Разбрызгивая воду, довольный Бадер вынырнул и обнаружил, что держаться на воде без ног даже легче, чем с ними. Однако плавание стало более утомительным, так как он не мог бросить себя вперед, работая ногами. Туловище все время норовило погрузиться, вместо того чтобы лежать на воде горизонтально. Но это были мелочи. В воде он чувствовал себя прекрасно.

Когда потом они пили чай на травке, детское любопытство взяло верх над инструкциями, и они принялись с интересом разглядывать его культи. Однако это было настолько невинно, что Бадер только усмехался. Во второй половине дня они снова плавали и загорали на солнце, что было очень полезно для его белой и дряблой кожи — ведь Бадер провел несколько месяцев в помещениях.

Около 7 вечера семья отправилась переодеваться, а Бадер оделся на лужайке. Когда он сделал первые шаги, то почувствовал, что плечевые ремни причиняют ему боль. Догадаться было несложно — он просто обгорел на солнце. Когда Бадер дошел до дома, плечи уже просто горели. Это создало новую проблему. Даже просто сидеть за столом в упряжи было больно. Бадер не мог дождаться, когда он вернется в свою комнату в офицерском общежитии, где сможет снять ее.

Когда он проснулся утром, то обнаружил, что плечи красные и вспухшие. Бадер пристегнул протезы, но, как только он встал, ремни врезались в плечи, словно ножи. Он поспешно сел обратно и расстегнул упряжь. Вот из-за такой мелочи он снова стал беспомощным, неспособным даже пройти в столовую на завтрак. Он не допускал даже мысли, чтобы ползти туда на руках.

В отчаянии Бадер отстегнул плечевые ремни от пояса, надеясь, что сможет обойтись без них, если будет двигаться очень осторожно. Потуже затянув пояс, он поднялся с кровати и сделал первые шаги. К его удивлению и восхищению, двигаться стало даже легче, и он держался так же устойчиво. Несколько минут он расхаживал по комнате, выглядя довольно странно — поскрипывающие протезы, жилет и нижнее белье. Но с каждой минутой он чувствовал себя все лучше. После этого он швырнул плечевые ремни в угол, оделся и поковылял на завтрак. (Больше Бадер ни разу не надевал плечевые ремни.)

Патрисия уже должна была вернуться, и он позвонил ей домой. Дворецкий ответил, что она уже дома, и отправился искать ее. Однако вскоре он снова взял трубку и сообщил, что ее нет.

«Попросите ее позвонить мне, ладно?» — сказал Бадер.

В течение 3 дней никто не звонил, а на четвертый от нее пришло письмо. Оно состояло всего из 4 строк и завершалось так: «Я думаю, нам не следует продолжать…» Впервые он ощутил себя живым человеком, способным чувствовать боль. Годы спустя Бадер сказал автору книги, что это стало для него страшным ударом. Разумеется, он допускал мысль, что после катастрофы может получить отказ, и тем не менее удар пробил защиту. Девушка могла бы подыскать и другую причину разрыва, кроме бестактного указания на ампутированные ноги. Когда пилоты вернулись с учений, Бадер был таким же веселым, как обычно. Однако, оставаясь в одиночестве, он предавался бесконечным терзаниям. Но эти испытания еще больше укрепили решимость жить, как все. Несколько раз Бадер ездил в Пантилес и видел, что официантка рада видеть его, хотя знает о его увечье. И это поддерживало его.

Потом пришло приятное письмо от заместителя государственного министра авиации сэра Филиппа Сассуна. Он приглашал Бадера на уик-энд в свой дом, находящийся возле Лимпна. Бадер понимал, что это будет не только приятный отдых, но и шанс прояснить свое будущее в ВВС. Сассун даже предложил, чтобы Бадер захватил с собой кого-нибудь из молодых летчиков эскадрильи. Поэтому Бадер поехал с Питером Россом, молодым лейтенантом, с которым он подружился.

Сассун был миллионером, и его дом был прекрасным старинным имением, стоящим в конце кипарисовой аллеи неподалеку от аэродрома Лимпн, где базировалась 601-я эскадрилья Вспомогательной авиации. Ее пилоты летали на двухместных истребителях Хаукер «Демон».

Субботу они провели, валяясь возле плавательного бассейна. «Демоны» с ревом носились в воздухе прямо над ними, едва не задевая вершины деревьев. Следя за ними, Бадер завистливо сказал:

«Хотел бы я снова оказаться там. — Он повернулся к хозяину и сказал: Вы знаете, сэр, я совершенно уверен, что снова могу летать совершенно нормально. Это даже легче, чем водить машину — ноги работают гораздо меньше».

«Хорошо, они дадут вам Авро-504. Вас это устроит?» — спросил Сассун.

«Я обожаю этот самолет», — ответил Бадер.

Бадер не верил своему счастью, но Сассун обещал обо всем позаботиться. Остаток дня Бадер провел в нервном ожидании, надеясь, что Сассун не забудет своего обещания. И вечером за обедом Сассун сообщил:

«Я переговорил с командиром 601-й. Утром вас будет ждать „Авро“, а Росс будет сидеть с вами во второй кабине».

Это были самые восхитительные слова, которые когда-либо слышал Бадер.

 

Глава 8

Утром он снова почувствовал себя прекрасно, после того как надел летную амуницию. Снова на голове шлем, снова очки, и он сам идет к хорошо знакомому «Авро».

Командир 601-й эскадрильи Норман сказал ему:

«Пользуйся, сколько хочешь. Единственное, о чем я прошу, верни его обратно целиком».

Забраться в кабину оказалось не так сложно, как сначала думал Бадер. Он поставил ногу в вырез в борту под задней кабиной, и Росс подтолкнул его вверх. Бадер ухватился за обитый кожей край кабины, после чего рукой перебросил правый протез через край, подтянулся и оказался внутри. Он опустился на сиденье, с наслаждением вдыхая старый, давно знакомый запах кабины «Авро» — смесь касторового масла, шеллака, кожи и металла. Бадер сидел в привычном кресле, осматривая приборы и переключатели, держал в ладонях ручку управления… Словно электрический ток пробежал у него по жилам. Он поставил протезы на педали и попробовал по очереди обе. Это было легко. Хотя ступней уже не было, культи чувствовали давление.

Росс забрался в переднюю кабину, и вскоре в наушниках раздался его голос:

«Мне поднять его в воздух, Дуглас?»

«Нет. Только включи все, что положено, а потом убери руки. Я взлечу сам».

Механик дернул пропеллер, прогретый мотор сразу заработал. Самолет чуть задрожал, оживая. Он добавил газ, чтобы проверить магнето, потом сбросил обороты и махнул механикам, чтобы убрали колодки. Самолет покатился по полю. Бадер немного поработал рулем и обнаружил, что машина управляется очень легко. Развернувшись на краю поля, он увидел перед собой зеленую равнину, убегающую к Ромни-Марш, и толкнул вперед сектор газа. Мотор зарычал на глубоких нотах. Самолет начал разбег, хвост оторвался от земли, и Бадер автоматически двинул ручку, чтобы компенсировать занос влево. Машина послушно бежала по прямой, набирая скорость. В этот момент радость переполнила все его существо. Он знал, что, наконец, вернулся домой. На скорости 55 миль/час Бадер позволил самолету оторваться от травы, немного поднял его, описал круг над аэродромом, после чего повернул на Кенли. Все старые ощущения вернулись, и когда Бадер летел над знакомыми полями, то был совершенно счастлив. Круг над Кенли, после чего заход на посадку. Это было самое сложное испытание.

Самолет послушно откликался на малейшее движение ручки управления, поэтому Бадер даже не заметил, как просто удержать его на курсе. Машина плавно пошла на снижение. Совершенно забыв, что у него нет ног, Бадер с помощью ручки выровнял его и аккуратно посадил на три точки. Лишь на пробеге он снова вспомнил о педалях, но легко удержал машину на курсе и отрулил на бетонную площадку перед ангаром. Росс повернулся назад в своей кабине.

«Неплохо, совсем неплохо. Я и сам не сделал бы лучше», — с улыбкой произнес он.

Потом он помог Дугласу выбраться из кабины, поставив его левый протез на ступеньку, так как деревянная ступня не могла ничего нащупать. Долговязая фигура бросилась к ним по бетонке.

«Эй, Питер дал тебе снова попробовать воздуха?» — спросил подбежавший Гарри Дэй.

Бадер проворчал:

«Нет, не дал. Это я ему дал небольшой урок».

Дэй согласился:

«Ты можешь. По чудовищно неряшливой посадке я так и понял, что это был ты», — сказал Дэй.

После веселого ленча в офицерском клубе Бадер повез Росса на «Авро» обратно в Лимпн и совершил еще одну почти безукоризненную посадку. Дома Сассун спросил его, как он себя чувствовал.

«Просто прекрасно, сэр. Честно, нет никакой разницы, летал как со старыми ногами».

Потом Бадер подумал и добавил более осторожно:

«Мне следует пройти медкомиссию, если я снова намерен летать. Я надеюсь, сэр вы сообщите им о моих успехах, и что я снова могу летать. Это совершенно просто даже с протезами».

Сассун ответил:

«Сообщите мне, когда отправитесь на комиссию, и я прослежу за этим».

Это было все, что требовалось Бадеру. Сделано! Все тревоги улетучились в момент. Он вернется в эскадрилью и снова будет летать, как ни в чем не бывало. Перед ним была та жизнь, к которой он стремился.

После чудесного уик-энда он поехал в Сент-Эдвардс с крикетным чемоданчиком на матч «Олд Бойз». Уорден и другие мастера были просто поражены его подвижностью. Переодевшись во фланелевый костюм, Бадер почувствовал себя на вершине блаженства. Не все получилось так, как хотелось бы, но ему сначала удалось постоять за себя. Однако потом культи разболелись, и Бадер был вынужден прилечь рядом с полем. Это еще не было поражением, но и победу одержать не удалось. Он уехал глубоко подавленный, чувствуя, что больше ему в крикет на серьезном уровне не играть. Он не желал быть обузой для команды.

После этого он отправился в Спротборо и отдыхал там несколько недель. Лишь к концу отдыха он спохватился и начал думать о будущем. Однажды мать спросила Дугласа о его планах, и он ответил:

«Мама, я намерен остаться в авиации. Я снова буду летать, и все будет прекрасно».

«Я думала, что ты уже налетался».

«Боже мой, конечно же, нет. Я свою аварию уже получил, и новых не будет».

Именно в это время он приобрел совершенно нелогичную уверенность, что он исчерпал свой лимит несчастий. Это слегка напоминало утверждение артиллеристов, что второй раз в ту же воронку снаряд не попадет. Кроме того, он довольно цинично решил, что если и попадет в новую катастрофу, у него уже нет ног, чтобы их потерять.

В Кенли прибыла телеграмма, которая предписывала Бадеру прибыть на медицинскую комиссию. Он отправился в медицинский центр на Кингсвэй, преисполненный уверенности и радостных ожиданий, ведь его дела пошли на лад. Он благополучно прошел докторов, проверявших зрение, слух, нос и горло. Кардиолог выслушал сердце, потом Бадера обстукали тут и там, всего помяли и пощупали. Один из врачей вознамерился было постучать молоточком по коленям, чтобы проверить рефлексы, но понял, что делает, и рассмеялся.

«Прошу прощения, старик, я забыл. Будем считать, что все нормально».

Врач, измерявший кровяное давление, долго смотрел на показания прибора, а потом сказал:

«Интересно. Ваше давление понизилось и сейчас полностью соответствует норме».

Он подумал, что это произошло благодаря сокращению общей протяженности кровотока, и добавил:

«Теперь вы, наверное, будете лучше чувствовать себя при перегрузках. Не будет мутиться в голове, так как крови некуда деваться. — И добавил с усмешкой: — Хоть какой-то светлый момент в потере ног».

Старший врач, подполковник, просмотрев анализы, сказал:

«Ну, хорошо. Вы находитесь в неплохой форме, поэтому мы дадим вам категорию А2Н, признаем ограниченно годным к полетам в Англии. Я опасаюсь, что при таких травмах вы не сумеете летать самостоятельно, однако мы все-таки направим вас в Центральную летную школу в Уиттеринге. Подождем, что наши летуны скажут о вас».

Бадер отнесся к анализам равнодушно. Он знал, что с летчиками проблем не возникнет, и, ожидая назначения в Оксбридж (на базу, а не в госпиталь), занимался обычными делами — устраивал смотры, выполнял обязанности дежурного офицера и так далее. Ему начало казаться, что он легко сумеет остаться в рядах Королевских ВВС. Несколько раз он ездил в Рухэмптон, чтобы подогнать протезы получше. При каждом удобном случае Бадер старался вырваться в Пантилес на чашечку чая, хотя все еще не знал, как зовут девушку. Его глодали обычные для холостяка сомнения. Однако их дружба становилась все крепче, поэтому Дуглас испытал настоящий шок, когда однажды она сообщила, что покидает Пантилес и возвращается к родителям в Лондон.

Это поразило его гораздо глубже, чем он мог себе представить. Следовало что-то предпринять. Это его раздражало, потому что с любой другой девушкой или женщиной он мог весело шутить, получая в ответ хихиканье, но здесь для него все обстояло иначе. Он никак не мог заставить себя думать о ней как об официантке. (Хотя для английских кадровых офицеров 30-х годов было свойственно уважительное отношение к женщине.)

Когда прибыло новое назначение, распахнувшее перед ним сверкающие горизонты Центральной летной школы, радость была подмочена тем, что Уитеринг находился довольно далеко. Он в последний раз приехал в Пантилес, полный решимости что-нибудь сделать. Дуглас сказал девушке:

«Я тоже уезжаю».

«Неужели?» — она постаралась, чтобы прозвучала вежливая заинтересованность, но не сумела скрыть своего разочарования.

«Отправляюсь на север в Уитеринг, чтобы снова начать летать».

Он пытался говорить как можно более равнодушно, но девушка прекрасно поняла, как много это для него значит. Она радостно улыбнулась и сказала:

«Ведь вам это нравится, не так ли? Я рада за вас».

Наступил решающий момент. Он сказал, пытаясь не показать волнения:

«Я был бы рад, если бы вы решились провести со мной вечер в Лондоне, если мне удастся вырваться».

«Это было бы чудесно. Мне нравится ваша идея», — ответила девушка. Это прозвучало не слишком обещающе и не слишком равнодушно. Таковы правила игры для женщин.

(Как, к дьяволу, ее зовут?)

Дуглас спросил:

«А вы не дадите мне ваш адрес и телефон в Лондоне?»

Девушка, прекрасно понимая, о чем он думает, написала на обороте меню:

«Тельма Эдвардс,

12, Авонмор-Мэншн,

Кенсингтон, W.14»

Он произнес с облегчением:

«Спасибо. Меня зовут Дуглас Бадер».

(Она это уже знала. Трое ее кузенов служили офицерами в Королевских ВВС. Она не преминула расспросить их об интересном молодом офицере, потерявшем ноги. Бадер услышал об этом лишь много позже, когда узнал, что ее отец — полковник авиации, а отчим — армейский полковник. Скромная официантка превратилась в юную леди, которая жила в Уиндлшеме у своей бабушки. А на работу она устроилась, чтобы не слишком горевать об умершей собачке!)

Некоторое время у него было слишком много дел в Уитеринге, чтобы думать о поездке в Лондон. Сразу после прибытия он с головой погрузился в волнующую атмосферу тренировочных полетов. Сначала его посадили в двухместный «Авро-504». Бадер продемонстрировал такое умение, что уже на третье утро его перевели на двухместный «Бульдог». Когда они приземлились, инструктор, который, похоже, не был знаком с заключением врачей, сказал:

«Ты все делаешь правильно, старик. После ленча ты можешь попробовать взлететь самостоятельно».

Прослужив 4 года, Бадер не собирался добровольно сообщать, что ему запрещены одиночные полеты. Вместо этого он отправился на ленч, где с удовольствием увидел, как вытянулась физиономия врача базы, услышавшего фразу инструктора:

«Я повторяю, ты все делаешь совершенно нормально, старик. Похоже, ты должен быть оченьсильно зол на врачей, запретивших тебе самостоятельные полеты».

Но гораздо больше Бадера рассердило то, что в это же время в Уитеринге находился Фредди Уэст, проходивший курс переподготовки. Уэст потерял ногу выше колена в Первую Мировую войну, заслужив при этом Крест Виктории. И сейчас он каждый день совершал самостоятельные полеты. Что было еще хуже — Уэст ходил с палкой!

В утешение инструктор пообещал ему отпуск на уикэнд, и Бадер написал Тельме, что приедет в Лондон. Не согласится ли она вечером в субботу вместе с ним побывать в «Кафе де Пари»? Вскоре пришла открытка с ответом. Она была согласна и спрашивала, не заглянет ли он на чашку чая перед этим? Она напомнила, что квартира снята ее отчимом на фамилию Аддисон.

Рано утром в субботу он уселся в свой автомобиль, захватив чемоданчик со свежей рубашкой и фраком. Авонмор-Мэншн оказался шестиэтажным домом, и напротив фамилии Аддисон красовалось: «Шестой этаж». Лифта в доме не было. Подхватив чемоданчик, Бадер начал карабкаться по лестнице, 12 пролетов, 96 ступенек. Он пересчитал их совершенно точно, и оказался наверху совершенно запыхавшись, с бешено колотящимся сердцем. Он позвонил в дверь, гадая, что будет дальше. Его совершенно не волновало, что Тельма могла быть горничной, гораздо больше беспокоило, что он не может отдышаться. Может, он стал нервным? Нет. Дьявол, нет! Какая чушь.

Дверь открылась, и горничная провела Бадера в богато обставленную гостиную. Очень знакомая девушка в зеленом платье поднялась навстречу с дивана. Он еще ни разу не видел ее без передника официантки. Тельма представила его матери, которая выглядела очень молодо, и высокому, стройному мужчине, своему отчиму полковнику Аддисону. Затем она подала чайные чашки, весело спросив: «Со сливками или без?» И Дуглас почувствовал себя почти как дома.

Потом он повез ее на такси в «Кафе де Пари», впервые после катастрофы ощутив прилив веселья. Обед был хорошим, девушка выглядела просто очаровательно. Они сидели за маленьким столиком на двоих, где его протезам ничто не угрожало. Музыка звучала так увлекательно, что Дуглас не выдержал. Улучив момент, он наклонился к Тельме и спросил:

«Не хотите ли потанцевать?»

Какое-то мгновение она ошеломленно смотрела на него, потом улыбнулась и кивнула.

Дуглас встал и обошел вокруг стола, чтобы помочь ей подняться. Вообще-то он не предполагал, что будет танцевать. Однако, поддавшись мимолетному порыву, он не собирался отступать. И с внезапным ожесточением он подумал: «Черт побери, если я могу нормально ходить, уж как-нибудь справлюсь и с этим».

«А я и не подозревала, что вы танцуете», — сказала Тельма, когда они вышли на площадку.

Бадер беззаботно ответил:

«Это очень просто. Если что-то случится, я ухвачусь за даму».

Он взял ее под руку, выждал момент, подстраиваясь в такт музыке, и они начали.

Это действительно оказалось очень легко, пусть выглядело и не слишком грациозно. Он держал ее чуть дальше, чем обычно, чтобы иметь возможность сделать шаг правой ногой. Пока что он просто переступал в такт музыке, не решаясь кружиться. Но все получалось так здорово, что опасения покинули его. Приободрившись, он попробовал круто повернуть, и это получилось. Он попытался еще раз, но пошатнулся, однако Тельма поддержала его, и они продолжили танец.

«Из вас получится хорошая опора», — проворчал он.

Несколько раз его правый протез ударял Тельму по колену, когда он делал шаг, однако она довольно быстро приноровилась и стала вовремя убирать ногу. После пары туров они начали двигаться по площадке быстро и уверенно. Но вдруг Дуглас столкнулся с партнершей, и она остановилась. Ее лицо исказила гримаса боли.

Он встревоженно спросил:

«В чем дело? С вами все в порядке?»

Она извиняющимся тоном ответила:

«Да. Но только вы стоите на моей левой ноге».

Он в ужасе отпрыгнул, бормоча извинения, и они продолжили танец. Вскоре музыка сменилась вальсом. Сначала он попытался кружиться, но вскоре запутался и чуть не упал, потащив Тельму с собой.

«Простите. Боюсь, с этим мне не справиться. Давайте пойдем, посидим».

Они покинули площадку рука об руку, поднялись на две ступеньки к своему столику. Но тут Бадер промахнулся рукой мимо перил и повалился назад, упав на пол, причем едва не утащил за собой и Тельму. Люди начали оглядываться, морщась, словно он был пьян.

Тельма помогла ему встать, и они сели за столик Дуглас криво усмехался, чтобы скрыть смущение. Впервые он упал у нее на глазах. Он накрыл ее ладонь своей.

«Ты знаешь, мне кажется, ты просто чудо», — сказал он взволнованно.

Впервые ей пришлось по-настоящему ощутить, что Дуглас лишился ног. Однако Тельма сумела просто и естественно помочь, что приободрило его.

Они станцевали еще несколько раз, и счастливый Бадер совершенно не обращал внимания на то, что ноги буквально горят, стертые до крови. Около 2 часов ночи он отвез ее домой, церемонно распрощался и совершенно довольный собой поехал в клуб Королевских ВВС, где перед сном проколол мозоли на культях. В воскресенье он взял Тельму на автомобильную прогулку, и она искреннее восхищалась тем, как Дуглас ведет машину, совершенно не касаясь вопроса о протезах. Вернувшись ночью в Уитеринг, Бадер уснул, совершенно уверенный, что нашел девушку, которая ему нужна.

На следующий уик-энд Бадер снова поехал в Лондон и повез Тельму в ресторан «Туз пик». Они снова танцевали, и на обратном пути он остановил автомобиль и поцеловал ее. (Тельма все время гадала, когда же он это сделает.) К его восторгу, спустя некоторое время она тоже поцеловала его.

В воскресенье он отвез ее к Стопам, и Обри Стоп пригласила их к себе на следующий уик-энд.

Всю неделю в Уитеринге Бадер занимался пилотажем на «Бульдоге». Он делал все, что хотел, хотя ему немного досаждало присутствие инструктора в задней кабине. Пару раз он компенсировал это ущемление достоинства, раскритиковав пилотаж самого инструктора. Бадер даже позволил себе дать несколько советов. Впрочем, долго ему торжествовать не пришлось. При посадке внезапный порыв бокового ветра подхватил «Бульдог», и теперь уже инструктору пришлось проявить незаурядную реакцию, чтобы спасти положение. Он позволил себе не менее язвительный комментарий, однако, общее впечатление от действий Бадера было настолько благоприятным, что разрешение на полеты без ограничений можно было считать уже полученным. Под впечатлением этого Бадер бухнул все деньги до последнего пенни на новейший автомобиль MG.

В субботу Бадер отвез Тельму к Стопам. А когда в воскресенье вечером, прощаясь, он поцеловал ее в Авонмор-Мэншн, он уже знал, что любит ее. Дуглас также понимал, что она к нему очень хорошо относится. Он помчался в Уитеринг буквально на крыльях, не подозревая, что в квартире Аддисонов разыгрались большие события.

Мать Тельмы спросила немного настороженно:

«Вы с Дугласом стали настоящей парочкой. Это серьезно?»

«Да, это так. Я его люблю, а вы?» — спросила в ответ Тельма.

Мать сказала:

«Я тоже. Он очарователен. Но ведь ты собираешься выйти за человека, у которого нет ног. Ты об этом думала? Ты должна быть твердо уверена».

«Я уверена. И без ног я люблю его крепче, чем кто-либо».

«Ты станешь кем-то вроде сиделки при нем», — предупредила миссис Аддисон.

Но на это Тельма уверенно ответила:

«А вот и нет».

Она не испытывала ни малейших сомнений в том, что поступает правильно. Тельма была очень привлекательной девушкой, и у нее было много поклонников: морской офицер, армейский офицер, молодой биржевой брокер. Однако они казались ей нудными и напыщенными по сравнению с энергичным инвалидом.

Старший инструктор по полетам послал за Бадером и сказал:

«Смотрю, вы здесь не теряли времени. Мне вас просто нечему учить. Вы знаете решительно все и вполне способны летать самостоятельно».

«Вот чтобы убедиться в этом, меня сюда и прислали, сэр. Если я прошел ваши испытания, можно отправляться на медицинскую комиссию, чтобы они определили мою летную категорию», — произнес Бадер.

«Хорошо. Я все сообщу им», — пообещал инструктор.

Ответ пришел неожиданно быстро. Бадера вызывали на новый медицинский осмотр. Он отправился в Лондон, предвкушая, как вечером увидит Тельму и сообщит ей, что возвращается в эскадрилью. В здании на Кингсвэй его встретил пухлый уоррент-офицер. Он видел множество летчиков, после аварий снова проходящих медицинскую комиссию, и тепло приветствовал Бадера:

«Хэлло, сэр. Вернулись снова. Минутку, сэр, я только найду ваше дело».

Он вскоре вернулся и сообщил:

«Вам не нужно идти к докторам еще раз, сэр. Только к подполковнику».

Бадер решил, что это хороший знак. Пустая формальность. Он вошел в знакомый кабинет, и человек, сидевший за столом, сказал:

«А, Бадер. Рад видеть вас снова. Присаживайтесь».

Он сел, ожидая только хороших известий. Подполковник откашлялся и полистал бумаги, лежащие перед ним. Снова откашлялся и сообщил:

«Я только что прочитал, что о вас пишет начальство Центральной летной школы. Они говорят, что вы летаете достаточно хорошо».

Бадер вежливо ждал.

«Однако, к несчастью, мы не можем допустить вас к полетам, потому что в уставе нет никаких указаний на сей счет».

 

Глава 9

На какое-то мгновение Бадер еще не осознал услышанного, но потом его обдало холодом. Еще несколько секунд в комнате стояла мертвая тишина, а потом он сумел выдавить:

«Разумеется, в наставлениях нет ничего подобного, сэр. Но именно поэтому меня и направили в Центральную летную школу. Чтобы проверить, могу ли я летать. Только там можно было сделать окончательный вывод. Мне казалось, что этого достаточно».

Подполковник еще раз откашлялся.

«Мне жаль. Мне действительно очень жаль, но я боюсь, что вынужден отказать. Мы много думали об этом, но мы совершенно ничего не можем сделать».

Забыв дисциплину, Бадер резко спросил:

«Хорошо. Тогда какого дьявола вы отправили меня на проверку?»

Ошарашенный подполковник ответил извиняющимся тоном:

«Вам очень хотелось этого, и мне ужасно жаль, что все повернулось таким образом».

Только теперь до Бадера дошло, что все, похоже, было решено еще до того, как он отправился в Уитеринг. Они ожидали, что Бадер провалится во время испытаний, и хотели дать ему возможность самому убедиться, что он не сможет летать. Теперь они сами оказались в неловком положении. Он еще немного поспорил, но было ясно, что решение официальное и принято на самом высоком уровне. Он достаточно долго прослужил в Королевских ВВС, чтобы узнать — такие решения не меняются, и не следует биться лбом о стену. Ему даже не позволят узнать, кто именно так решил.

Совершенно разбитый и больной от разочарования и злости, Бадер больше не мог спорить. Поэтому он просто поднялся на ноги, сухо бросил: «Большое спасибо, сэр», и вышел. Он смутно сознавал, что в этом нет вины врача, они, скорее всего, знали, чем это кончится, посылая его в Уитеринг. Но это не утешало. Проходя мимо уоррент-офицера, Бадер угрюмо буркнул: «Эти ублюдки меня провалили», и вышел на улицу.

Он поехал в Авонмор-Мэншн и снова одолел 96 ступеней. Тельма сидела в гостиной и шила. Удивленная и обрадованная, она спросила, что привело его из Уитеринга. Бадер все рассказал, едва сдерживая свой гнев. Она слушала молча, а потом спросила:

«Ну и что теперь?»

«Совершенно не представляю. Я полагаю, мне предложат работу на земле», — мрачно ответил он.

«Хорошо. Это значит, что ты продолжишь службу в Королевских ВВС», — попыталась утешить его Тельма, но Бадер взорвался:

«Будь я проклят, если соглашусь на такую работу. Лучше я уйду в отставку».

Они разговаривали два часа, и Бадер все-таки пообещал спокойно дождаться, что будет дальше. Через неделю — на дворе уже стоял ноябрь — он был вызван в Даксфорд, базу истребителей, находящуюся в 40 милях от Лондона в графстве Кембридж. Там он увидел 19-ю эскадрилью, которая летала на «Бульдогах». Часть инструкторов тренировала пилотов эскадрильи Кембриджского университета. Невозмутимый подполковник, командовавший базой, сказал:

«Рад снова видеть вас, Бадер. Вы возглавите отдел наземного транспорта».

Работа была достаточно простой: сидеть в маленьком кабинете целый день, гонять чаи, подписывать накладные и распределять грузовики. Бадер знал нескольких летчиков эскадрильи и решил, что с ними можно будет договориться о полетах. Официально он все еще числился в разряде «строевой состав», который был допущен к полетам. Бадер упрямо цеплялся за малейший шанс летать, хотя совершенно не представлял, как этого можно добиться. Его спросили, не желает ли он перевода в «административный» или «технический состав», однако Бадер категорически отказался. К несчастью, довольно быстро выяснилось, что он не сможет остаться в КВВС даже в наземном персонале, так как его продолжали преследовать несчастья.

Он подружился с Джо Коксом, одним из инструкторов, обучавших студентов Кембриджа. В один из декабрьских дней, когда комендант отсутствовал, Кокс взял его в полет на армейском биплане Армстронг-Уитворт «Атлас». Кокс позволил пассажиру какое-то время вести самолет, и действия Бадера произвели на него большое впечатление. Несколько раз после этого они летали вместе. Наслушавшись рассказов Кокса, остальные пилоты начали возмущаться бюрократическими проволочками, мешавшими Бадеру снова начать летать.

Однажды вечером в офицерском клубе они обсуждали это, и Кокс в запале сказал:

«Давайте посмотрим завтра, как Дуглас сумеет посадить самолет на площадку». (Такие посадки совершались на самой малой скорости. Самолет должен был сесть на узкую асфальтовую площадку и при этом не выкатиться на траву, что требовало исключительно точного расчета. Подобные посадки были официально запрещены, и потому пользовались особой популярностью.)

На следующее утро в 11.00 пилоты собрались у ангара. Они видели, как «Атлас» идет вниз, причем Кокс демонстративно высунул руки из кабины, чтобы показать, что не он управляет самолетом. Но в самый критический момент, когда самолет мягко коснулся колесами площадки, появился подполковник. Он незаметно вышел из-за ангара и видел весь спектакль. Поднятые руки инструктора сразу показали, что посадку на площадку совершает ученик. Когда Кокс выбрался из кабины, его румяное лицо вмиг побелело, так как перед ним стоял разъяренный комендант авиабазы. Подполковник уже открыл рот, чтобы разразиться гневной тирадой, но тут из передней кабины с трудом выбрался Бадер. Подполковник холодно поинтересовался:

«Это вы пилотировали самолет, Бадер?»

«Да, сэр».

«Но вам запрещено летать!»

«Нет, сэр».

Подполковник повернулся к Коксу.

«Кокс, вы что, не знаете, что Бадеру запрещено летать?

Бадер вмешался и соврал:

«Нет, сэр. Старший лейтенант Кокс этого не знал. Я об этом ему не говорил».

Подполковник мрачно заявил:

«Хорошо, Кокс. Если раньше вы этого не знали, то знаете теперь. Бадеру запрещено летать. — Он повернулся к Бадеру. — А сейчас я подумаю, что делать с вами».

Однако он, похоже, был незлым человеком, потому что больше к этой теме не возвращался. Прошло несколько недель, но никаких репрессий не последовало. Кокс предложил снова полетать, однако Бадер отказался, не желая подставлять его. Единственный инцидент произошел, когда на мокрой дороге столкнулись 4 грузовика — головной затормозил слишком резко. В своем рапорте Бадер оправдывал шоферов и обвинял командование в том, что на грузовиках стоят слишком жесткие шины, которые легко начинают проскальзывать. Подполковник терпеливо разъяснил, что в его обязанности не входит учить командование Королевских ВВС, что ему делать со своими грузовиками. Бадер козырнул и вышел, про себя подумав, что при первом же удобном случае он обязательно доложит свое мнение вышестоящему начальству.

Однажды во время увольнения на выходные Адриан Стоп пригласил его и Тельму посетить игру «Арлекинов» с командой Ричмонда в Твикенхэме. Бадер очень волновался, пока не начался матч, но уже после первых минут, когда «Арлекинам» удался быстрый фланговый проход, он успокоился и больше не открыл рта до конца матча. Стоп понял, что совершил крупную ошибку. В этот момент Бадер острее, чем когда-либо, ощутил потерю ног. Все его старые друзья находились на поле, и это больно ранило сердце. На обратном пути они болтали о чем угодно, только не о матче. А вечером Бадер сказал Тельме, что больше никогда не придет на матч по регби.

В конце апреля его вызвал майор Сандерсон, командир 19-й эскадрильи и временный комендант авиабазы в отсутствие подполковника. Сандерсон служил адъютантом в Кенли до того, как Бадер попал в аварию. Когда молодой человек вошел в кабинет и козырнул, добряк Сандерсон сказал:

«Дуглас, мне выпало самое неприятное поручение за все время моей службы. Пришло письмо из министерства авиации. Вот, возьми, прочитай сам».

Он протянул бланк, и Бадер прочитал:

«Предмет: старший лейтенант Д.Р.С. Бадер.

1). Совет министерства с сожалением отмечает, что по результатам последнего медицинского обследования этот офицер больше не может числиться в категории «строевой состав» Королевских ВВС.

2). Поэтому предлагается уволить означенного офицера в отставку по состоянию здоровья.

3). Позднее будет прислано отношение, определяющее дату увольнения и детали, касающиеся выплат отставнику и пенсии по инвалидности».

Сандерсон сказал:

«Мне ужасно жаль, Дуглас».

«Все нормально, сэр», — сдержанно ответил он, отдал честь и вышел. Больше говорить было не о чем. Разумеется, он ждал этого, и все-таки случившееся стало для него ударом и повергло в полное замешательство. Сначала Бадер осознал, что стал безработным, причем у него нет никакой полезной профессии. Как только он не сможет покупать бензин для своего автомобиля, то сразу потеряет подвижность. Конечно, армия будет платить ему пенсию, однако ее не хватит человеку для нормальной жизни.

Он поехал к Тельме и все ей рассказал.

«Но ведь ты можешь остаться в наземных службах, не так ли?» — спросила она.

Дуглас грубо ответил:

«Могу, но не хочу. Не следует оставаться возле ВВС. А для меня не летать — как раз и значит сидеть возле».

«У тебя есть хоть какие-то идеи насчет того, чем ты будешь заниматься?»

«Разумеется, нет».

Он повез Тельму обедать в индийский ресторан на Своллоу-стрит рядом с Пикадилли. Они сидели рядом и молчали. Спустя какое-то время он мрачно произнес:

«Ты знаешь, у меня нет никаких перспектив. Нет ног. Нет работы. Нет денег».

«Не беспокойся. Мы справимся. Я всегда могу заработать несколько пенсов в Пантилесе».

Ничего лучше она сказать не могла. Никаких грубых слов и упреков. Только деликатное понимание. Он возвращался в Даксфорд почти счастливый, зная, что не останется один.

Спустя некоторое время пришло новое письмо из министерства авиации, строго официальное, но не такое уж плохое. Бадер должен был получить пенсию 100 фунтов в год как инвалид, а также 99 фунтов 10 шиллингов как отставной офицер. Для тех дней это было недурно. На эти деньги даже можно было прожить, хотя и без излишеств. Но Бадер так не мог.

В течение 2 недель он завершал свои расчеты с жизнью в авиации, сдавал дела преемнику, паковал цивильные вещи. Сделать это оказалось нетрудно, у Бадера имелся всего один синий костюм, спортивная куртка и несколько рубашек. Свой мундир и крикетные принадлежности он передал Джо Коксу. Однажды Бадер навестил-Бюро офицерского личного состава в министерстве авиации. В задачи бюро входило разыскивать работу для офицеров, служивших по краткосрочному контракту, когда истекал 5-летний срок. Веселый, живой чиновник спро-; сил Бадера, какую работу он предпочитает. Бадер честно ответил:

«Я действительно не знаю».

«Вы хотели бы работать за границей?»

«Не слишком. Вряд ли я буду хорошо себя чувствовать в тропиках. Мои культи разболятся, если будут сильно потеть».

Тогда чиновник сказал:

«Ладно, оставьте мне свой адрес. Я постараюсь что-нибудь найти и сразу сообщу вам».

В последний момент вдруг возникли проблемы. Пропали 6 грузовиков, а сержант, который знал детали, находился в отпуске. Встревоженный адъютант заявил:

«Я не могу подписать обходной. Эти грузовики стоят 6000 фунтов. Если они не найдутся, вам придется возместить часть стоимости».

«Это будет чертовски маленькая часть, вы просто вычтете эти деньги из моего жалования. У меня сейчас есть только 45 шиллингов», — беззаботно ответил Бадер.

Но в часть вернулся сержант, и грузовики отыскались в ремонтных мастерских.

Последние несколько дней стали сущим мучением. Внезапно он почувствовал себя жутко уставшим и мечтал лишь о том, чтобы все поскорее кончилось. Оставалось получить последнюю подпись. Бадер в последний раз снял мундир и отдал его Джо Коксу, внешне не проявляя никаких эмоций. Утром он облачился в гражданку и купил «Дейли Телеграф», чтобы просмотреть колонку «Сдается внаем». Он отметил карандашом несколько адресов, забросил в свой автомобиль 2 чемодана и около 10 часов подъехал к штабу базы. Наступил момент прощания. Однако выглядело это на удивление буднично. Он обратился к адъютанту:

«Вот мои документы, сэр. Распишитесь, пожалуйста, вот здесь, внизу».

Адъютант подписал обходной и сказал:

«Ну вот, все улажено, старина».

В этот момент Бадер расстался с авиацией. В голове помутилось, однако он сумел вежливо произнести:

«Большое спасибо, сэр».

И вышел.

Бадер проехал мимо часовых у ворот и повернул налево, в Лондон. Даже в этот момент он не ощущал особой боли, только странное отупение. Прошло несколько минут, прежде чем к нему вернулась способность размышлять. И первое, что он осознал — теперь он бездомный. Королевские ВВС имели множество офицерских общежитии по всей стране, в них всегда можно было найти и стол, и дом. Теперь все они закрылись для Бадера. В его распоряжении была только страничка из «Тайме» с карандашными пометками. Лишь теперь Бадер осознал, что потерял теплое местечко в Королевских ВВС, однако в голове крутилось одно: «Я не могу туда вернуться. Я не могу туда вернуться…» Он постарался заставить себя поверить в то, что позади нет ничего стоящего. Однако в то же время Бадер ясно понимал, что и впереди тоже ничего нет.

Одна из квартир, отмеченных им, находилась в доме 86 на Бондери-Роуд в Сент-Джонс Вуде. Когда Бадер повернул на Бондери-Роуд, ему сразу понравилась эта тенистая улица, обсаженная деревьями. Он затормозил возле стандартного трехэтажного дома и позвонил. Дверь открыла привлекательная блондинка. Да, она миссис Маркхэм, она сдает комнату за гинею в неделю. При этом утром ему будет подан завтрак. Бадер последовал за хозяйкой вверх по лестнице. Заметив его неловкую походку, она спросила:

«Вы повредили себе ногу?»

«Что вы, нет. В действительности у меня вообще нет ног», — ответил он.

Последовала неловкая пауза, и она сказала:

«Ради бога, извините».

«Все нормально. Я не обратил внимания».

Комната ему сразу понравилась. Она была прекрасно обставлена, в окно виднелись зеленые платаны. Это было гораздо приятнее, чем безликая комната в офицерском общежитии.

Миссис Маркхэм осторожно сказала:

«Я боюсь, комната немного мала».

«А мне нравятся маленькие. В них не нужно далеко ходить».

Бадер занес в комнату свои чемоданы. Скудные пожитки, тощий кошелек да автомобиль под окном — вот и все, что у него осталось. Расплатившись с хозяйкой за неделю вперед, он поехал к Тельме и увез ее в «Туз пик». Когда он заказал необременительные для бюджета яйца с беконом, Тельма спросила его:

«Ну ладно, и как ты сейчас чувствуешь себя?»

«Неплохо. Я почувствовал почву под ногами».

В течение следующей недели он пытался привыкнуть к жизни в новом мире. В этом мире у него почти не было привилегий, и он был предоставлен самому себе. Пробуждение было немного неприятным, однако не все обстояло плохо. Только что закончился период депрессии, и все газеты пестрели предложениями работы вроде продажи пылесосов. Однако в нем еще играла офицерская гордость, чтобы заниматься чем-то подобным. А вот специальной колонки с предложениями работы для инвалидов Бадер не заметил.

В понедельник Бадер побывал в Бюро офицерского личного состава. Приветливый клерк сообщил:

«Мы прощупали все каналы, старик, но для тебя ничего нет. Я сразу сообщу, если что-нибудь станет известно».

Во вторник он объехал весь Лондон, однако не искал работу, а просто катался. В среду он занимался тем же самым. Бадер никак не хотел признать свое падение и необходимость выкарабкиваться. В четверг он повез Тельму в Пантилес, и эта поездка доставила удовольствие им обоим. В пятницу он снова заехал за ней, и она вышла, неся с собой термос с чаем и сандвичи.

«Мы должны быть экономнее. Если ты не полагаешь нужным считать пенсы, это буду делать я».

В понедельник Бадер снова отправился в Бюро офицерского личного состава, клерк был неизменно вежлив и приветлив, но ничего не смог предложить ему.

Затем один знакомый из Клуба Королевских ВВС предложил Бадеру попробовать себя в качестве журналиста и дал ему письмо к заместителю редактора лондонской утренней газеты. Когда Бадер пришел туда, этот человек встретил его не слишком приветливо.

«Почему вы решили, что сможете работать в газете?»

«Я понятия не имею о журналистике. Однако мне нужна работа, и я достаточно хорошо знаю спорт. Поэтому я полагаю, что смогу написать что-нибудь в этой области».

Редактор объяснил, что у них уже есть спортивные корреспонденты, большинство из которых уже составило себе имя.

«А как со светской хроникой? Может, у вас есть связи в высшем обществе, и вы сможете добывать для нас слухи и сплетни?»

«К дьяволу», — грубо ответил Бадер и ушел, совершенно разочаровавшись в журналистике. Единственным удовлетворением было то, что редактор так и не заметил, что у него нет ног.

Ежедневно по утрам Бадер просматривал «Телеграф» в поисках работы, но ни одно объявление не привлекло его внимания. Но тут пришло письмо от Бюро офицерского личного состава. Ему предлагалось встретиться с менеджерами по персоналу компании «Юнилеверс» и «Азиатской нефтяной компании». Сначала Бадер отправился в «Юнилеверс». Там ему рассказали все о мыле и его производных, после чего предложили работу в Лондоне за 200 фунтов в год, перед тем как направить в Восточную Африку. Бадер объяснил, что не может ехать в тропики из-за своих ног. Ему ответили, что это не имеет значения, хотя ставит под сомнение продвижение по службе.

В нефтяной компании пожилой клерк, похожий на университетского преподавателя, тоже предложил ему работу, которая подразумевала переезд в колонии. Подавленный Бадер объяснил свои обстоятельства. Клерк немного подумал и сказал:

«У нас здесь имеется небольшое авиационное подразделение. Там могут быть вакансии. Это вас заинтересует?»

При слове «авиационный» Бадер встрепенулся.

Клерк отвел его в помещение авиационного подразделения, где менеджер сразу сказал, что да, ему требуется энергичный молодой человек. Его работа будет заключаться в продаже авиационного бензина частным и правительственным компаниям. Бадер начала молиться про себя, чтобы его взяли. Ему действительно была нужна работа. Затем его отвели в кабинет менеджера по вопросам персонала, который не стал тратить время попусту и прямо предложил:

«Хорошо. Мы будем платить вам 200 фунтов в год. Приступить к работе в понедельник. Согласны?»

Бадер осторожно ответил:

«Я подумаю».

Когда они шли по коридору, работник авиационного подразделения сказал:

«Вы будете круглым дураком, Бадер, если не примете предложение. Это великолепный шанс».

Хотя внутри у него все пело и плясало, Бадер пока не сказал ни да, ни нет. Он не был настолько глуп, чтобы нырять, очертя голову, в мутные воды коммерции.

Он сразу поехал к Тельме, сказать, что нашел работу. Они отправились в «Туз пик», где заказали более дорогое кэрри. И тогда Бадер с типичной грубоватой мужской прямотой заявил:

«А вот теперь мы можем начать думать о свадьбе».

Она посмотрела на него со странной полуулыбкой:

«И сколько, по-твоему, нам надо иметь?»

«Я точно не знаю. Но полагаю, по крайней мере, 500 фунтов в год».

Это звучало достаточно разумно. Им было всего по 23 года. Работа и пенсия могли дать Бадеру 399 фунтов 10 шиллингов в год. Однако он самоуверенно заявил:

«Я твердо знаю, что вскоре получу прибавку к жалованию».

И тогда они погрузились в упоительное обсуждение вопросов о квартире, расходах на еду и обручальных кольцах. Тельма осторожно заметила, что пока могла бы обойтись без обручального кольца, что поможет хранить тайну даже дома. Бадер понимал, что нравится ее родителям, однако их беспокоит перспектива заполучить такого зятя. А Тельма знала, что у Дугласа сейчас просто нет лишних денег на покупку кольца.

Утром Бадер позвонил начальнику авиационного подразделения и сообщил, что с понедельника выходит на работу. В тот день он был совершенно счастлив. Он нашел работу и сможет жениться на Тельме. Это снова придавало смысл жизни.

Когда наступил понедельник, он надел свой синий костюм и отправился в свой новый офис возле Бишопсгейт в Сити. (Он думал о покупке традиционного для Сити котелка, но эта идея ему очень не понравилась.) Менеджер показал ему его стол, покрытый зеленым сукном, возле него стояло плетеное кресло. В комнате стояли 8 столов, 8 чернильниц, сидели 8 молодых мужчин. Один из них показал на карте Бадеру, где находятся хранилища компании. Бадер вежливо и внимательно выслушал лекцию о принципах работы компании. Ему вручили кипу бумаг, с которыми следовало ознакомиться, чтобы понять что-либо в авиационном бензине, ценах, маркетинге и так далее. К концу дня Бадер заметно поумнел. Менеджер спокойно заметил:

«Не волнуйся. Ты быстро во всем разберешься».

Бадер перекусил в кафе для персонала компании, в 4 часа был устроен файв-о-клок, а в 5.30 он поехал на свидание к Тельме.

«Ну как, дорогой? Расскажи мне все», — попросила она.

«Нормально, хотя я еще не разобрался до конца. Но там много народа».

Через пару недель он сумел разобраться, что к чему, ему поручили заниматься вопросами поставок бензина в Австралию. Это было далеко и непонятно, и странным образом ассоциировалось у него с полетами.

На третьей неделе старший клерк поручил ему первую самостоятельную работу, вручив письмо из австралийского подразделения и бросив: «Смотри, старик, напиши им, чтобы они сделали так и так, ну и все прочее». Впервые Бадер нажал кнопку звонка у себя на столе, из машинописного бюро пришла девушка, присела к столу, достала блокнот и карандаш и стала ждать. Ждать. Ждать…

Впервые Бадер не мог выдавить ни единого слова. После долгого молчания он с трудом прохрипел:

«Э-э… Дорогой сэр…»

«Кому адресовано письмо?» — спросила девушка.

«О… Э…» — промямлил он. Потом посмотрел на пришедшее письмо и уверенно передал его стенографистке. Затем он неуверенно повторил: «Дорогой сэр…» Девушка ждала, карандаш висел в воздухе. Наконец мучительно, выдавливая из себя слово за словом, Бадер сумел продиктовать письмо длиной в один абзац.

Когда девушка вернулась с отпечатанным письмом, Бадер взял его, надеясь, что на этом работа будет завершена. Пока он перечитывал, то с ужасом понял, что не может вспомнить, говорил ли это. Потом он решил, что написано достаточно убедительно, и понес на подпись старшему клерку.

Вскоре тот подошел к его столу, держа письмо.

«Не кажется ли вам, что это слишком коротко?»

Бадер немного натужно улыбнулся.

«Мне жаль. Но разве я где-то ошибся?»

«Нет, только это слишком напоминает телеграмму. Вы должны его раздуть посильнее. Не стесняйтесь использовать выражения, вроде „Мы хотели бы предложить“ или „Представляем на ваше усмотрение“. На тамошних парней нужно произвести впечатление».

Бадер сказал:

«Мне ужасно жаль, но когда я служил в ВВС, нас учили писать письма так, чтобы сразу все было понятно».

Немного оскорбленный, старший клерк заявил:

«Ладно, только у нас здесь иные порядки. Вам лучше переделать письмо».

Бадер снова нажал кнопку звонка. Когда пришла девушка, они вместе взялись за дело и промучились полчаса. В результате родилась целая страница текста. Когда Бадер перечитал ее, то решил, что напрочь похоронил смысл предложений.

Зато старший клерк был доволен.

«Вот теперь другое дело! Именно это от вас и требуется».

Прошел месяц. Рутинная работа постепенно засасывала Бадера. Сначала это было нормально. Он подумал, что нашел секрет — ничего не принимать близко к сердцу, никогда не принимать четких решений, всегда оставлять себе запасной выход. Однако постепенно это начало раздражатьь

* * *

В сентябре он повез Тельму в Спротборо. К его радости, девушка сразу понравилась матери. Викарий Билл Хоббс тоже полюбил ее. Поэтому молодая пара начала думать, что через несколько месяцев они смогут пожениться. Если Бадер на Рождество получит обещанную прибавку к жалованию. Они могли пожениться прямо сейчас, когда его доход составлял 7 фунтов 10 шиллингов в неделю, однако имелись два препятствия. Первое: ему приходилось всюду ездить на автомобиле, что было довольно накладно. Поездки в переполненных вагонах метро в час пик нельзя рекомендовать для безногих людей, которые упорно отказываются пользоваться тростью и все время пытаются уступать место женщинам, детям и старикам. Именно в этой привычке и крылись корни второго возражения. Он был полон решимости жить так, словно бы и не терял ног, и не желал ни в чем уступать остальным. Никто не мог предложить ему помощь, так как Бадер всегда отказывался, даже если такая помощь была ему нужна. Его твердая решимость явно переросла в откровенное упрямство, Бадер никак не желал снизить мерки. Он был выпускником Кранвелла, отставным офицером. Поэтому он должен жить, как полагается офицеру, как живут его друзья и знакомые. Бадер упрямо отказывался признать поражение. В такой ситуации он просто не мог содержать Тельму, если бы они поженились. Поэтому им следует немного подождать. Она предположила, что снова может выйти на работу, хотя бы в Пантилесе. Но Бадер наложил категорическое вето на это предложение, и она не стала настаивать. Тельма поняла, что для Дугласа работающая жена станет одним из свидетельств поражения.

Было еще одно практическое соображение. На его счету в банке лежали «целых» 2 фунта. И что произойдет, если его автомобиль получит повреждение? Страховые компании всегда косо смотрели на офицеров ВВС в спортивных автомобилях, особенно если у этого офицера вдобавок не было обеих ног. Поэтому ему удалось получить лишь ограниченную страховку. В субботу Бадер мыл и полировал автомобиль, готовясь в воскресенье поехать вместе с Тельмой к Стопам, и при этом меланхолически размышлял, что делать, если прибавки к жалованию не будет.

Но дурные мысли улетели прочь, когда он погнал по шоссе со скоростью 70 миль/час. Тельма терпела такие выходки лишь потому, что верила в его искусство шофера. Однако неприятности подкараулили его и здесь. В районе, где сегодня находится Лондонский аэропорт, на встречной полосе появился большой «Хамбер», который пытался обогнать грузовик. Бадер нажал на тормоз, чтобы пропустить его. Никакого результата! (Барабаны тормозов оказались полны воды.) Осознав всю грозящую им опасность, он попытался вывернуть в сторону, но на обочине дороги стоял еще один грузовик, и крошечный MG на огромной скорости бросился в узкую щель между «Хамбером» и грузовиком на одной стороне шоссе и вторым грузовиком на другой. Щель оказалась недостаточно широкой.

 

Глава 10

Еще до того как он успел испугаться, MG бортом зацепил «Хамбер». Общая скорость столкновения составляла около 100 миль/час. С ужасным треском и вспышкой лопнуло переднее колесо, дверь под локтем Бадера просто исчезла, заднее колесо отлетело прочь. Автомобиль заскрежетал тормозными барабанами по асфальту. По счастливой случайности автомобиль продолжал двигаться прямо, быстро замедляясь, и вскоре остановился. Шум стих. Тельма наконец отпустила сиденье, в которое вцепилась мертвой хваткой. Дуглас виновато произнес:

«Извини, дорогая».

Она была достаточно умна и хладнокровна, чтобы не набрасываться на него в такой момент. Он поднялся, с удивлением обнаружив, что два колеса и дверь пропали. Лишь теперь он осознал, как им повезло.

«Хамбер» стоял на противоположной стороне дороги в 200 ярдах от них. Сидевшая в нем жена адмирала была страшно напугана столкновением, но в остальном оказалась совершенно невредима. Две дочери прижались к ней. Третья, симпатичная молодая женщина, сидевшая за рулем, вышла из машины и направилась к разбитому MG. По странной случайности она оказалась знакомой Тельмы, так как жила рядом с ее бабашкой в Уиндлшэме. Она подошла и грозно сказала Бадеру:

«Вашей машиной управлял лунатик или кто?»

Он ответил:

«Или кто. Но я прошу вас не грубить, потому что я тоже умею быть грубым».

Они ненавидяще посмотрели друг на друга, а потом девушка узнала Тельму, сидящую на обочине.

«Хэлло, Тельма, и ты здесь?»

«Хэлло, Мэйзи. И я здесь», — не стала спорить Тельма.

Она решила, что сейчас не самый подходящий момент представлять Дугласа как своего мужа. Ситуация была несколько неловкой. Но тут рядом с ними затормозил огромный автомобиль, из которого вылез толстый бизнесмен и встрял в разговор. Он сказал, что пару миль назад молодой человек обогнал его, причем мчался, как сумасшедший. Толстяк недовольно проворчал:

«Сейчас дороги стали небезопасны для женщин и детей».

«В таком случае им не следует соваться на дороги, — огрызнулся Бадер. — Им следует ходить только по тротуарам».

Бизнесмен тут же рассыпался в любезностях, свидетельствуя свое почтение дочери адмирала. Они обменялись адресами. Бизнесмен уехал, а девушка пошла назад к «Хамберу», один бок которого был сильно поцарапан, однако машина была способна двигаться. Затем один из свидетелей прикатил колесо MG, которое улетело на сотню ярдов в поле. Второе колесо отыскать не удалось. (На следующий день механики из гаража потратили 2 часа, чтобы найти его.) Вежливый молодой человек согласился подбросить их обратно в Лондон. По пути Бадер позвонил приятелю, который работал в гараже, чтобы тот забрал разбитый автомобиль. Впереди светили серьезные расходы, и Бадер горько пожалел, что он не слишком прочно стоит на ногах. Во всяком случае, вопрос с женитьбой разрешился окончательно. Нет!

Следующие 3 недели он ездил на работу автобусом. Это было очень утомительно, Бадер полностью осознал, насколько он зависит от автомобиля. Ездить к Тельме было неудобно, и когда он все-таки выбрался в Авонмор-Мэншн, лестница из 96 ступенек показалась ему высокой, как никогда. Это стало еще одним напоминанием, что значат для человека ноги.

Пришел счет за помятый «Хамбер» — 10 фунтов. Остальное заплатила страховая компания. Наконец был отремонтирован его MG, и Бадер отправился забрать машину. Механики предъявили ему счет на 68 фунтов. Приятель сказал, что он сделал все, что только мог. Однако Бадер мог вносить не больше фунта стерлингов в неделю. Он поехал в Авонмор-Мэншн и повез Тельму в «Туз пик» на обед. На сей раз пришлось ограничиться яичницей с беконом. Бадер почувствовал себя немного лучше, оказавшись в знакомой атмосфере. Тихо играло пианино, разноцветные блики мелькали в витражах. Они танцевали. А потом Тельма сухо спросила:

«Очень мило. Но как ты думаешь, сколько времени тебе придется расплачиваться за ремонт?»

Бадер сказал, что если все будет нормально, то он сумеет к следующему июню. Тельма успокаивающе заметила:

«Не беспокойся, дорогой. Это даст нам хороший шанс попрактиковаться в экономности перед свадьбой».

Сначала Бадер решил, что ему послышалось, а потом нервно спросил:

«Почему бы нам не пожениться прямо сейчас?»

«А на что мы будем жить?» — спросила практичная Тельма.

«С голоду мы не умрем. Так как мы не собираемся прерывать наши отношения, то можем формально пожениться, а можем и нет».

Тельма заметила, что ее родителям это может не понравиться.

«А зачем им говорить? Зачем вообще кому-либо говорить?» — спросил Дуглас.

«Можно и не говорить. Но как мы объясним людям, что живем вместе, но при этом не женаты?»

«Мы не можем жить вместе так, чтобы об этом никто не знал. А если мы поженимся, у нас хотя бы появится цель в жизни».

Они еще немного поспорили, но потом Тельме эта идея тоже понравилась. Наконец она сказала:

«Ну хорошо, дорогой. Давай так и сделаем. Когда?».

«В следующую субботу. Чем скорее, тем лучше. Я надеюсь получить лицензию».

В регистрационной палате Хэмпстеда он без всяких преамбул сказал клерку, что желает заключить брак в следующую субботу.

Клерк сказал, что это можно, и все будет в порядке. Он может сделать это со специальной лицензией за 25 гиней.

«Недурно. Я не получаю и 25 шиллингов», — вздохнул Бадер.

Клерк сказал, что он может подождать 3 недели, и тогда это обойдется всего в 30 шиллингов. Бадер обнаружил, что у него с собой чуть больше 2 фунтов, на том и сошлись. Когда он вернулся в офис, то никому не сказал, что намерен жениться, а просто попросил двухнедельный отпуск через 3 недели. Вечером в Авонмор-Мэншне, когда все остальные вышли из комнаты, он прошептал Тельме:

«Все назначено на 5 октября».

После некоторой паузы Тельма сказала:

«О боже, а у меня даже нет платья».

Потом он завел речь о медовом месяце.

«Ох, а что я скажу родителям, уезжая вместе с тобой?» — растерялась она.

Это была еще одна проблема. Решение пришло совершенно неожиданно. Они должны были встретить дядю Тельмы, возвращающегося из отпуска, который он провел в Портлхевене в Корнуолле в относительно приличной гостинице.

«У меня скоро отпуск. Как вы думаете, мне там понравится?» — немного фальшиво спросил Бадер.

Дядя ответил:

«Наверняка. И Тельме тоже. Почему бы вам туда не отправиться ненадолго?»

Имея такие рекомендации, решить все остальные проблемы не составило труда. Тем временем Тельма потратила весь свой заработок, полученный в Пантилесе, на новые платья.

В среду 4 октября Дуглас попросил отгул для «чрезвычайно важного личного дела».

В четверг в 10.30 миссис Аддисон отправилась по магазинам, и Тельма позвонила Дугласу, после чего начала переодеваться в новое платье. В 11.00 прибыл Дуглас, и они отправились в Хэмпстед.

В грязноватой унылой конторе безразличный человек прочитал по книге все положенные фразы, после чего соизволил поднять на них глаза и так же уныло произнес:

«Поздравляю вас, мистер и миссис Бадер».

Так же следовало дать что-нибудь свидетелю — сонному клерку, извлеченному по такому случаю из соседнего кабинета. Для Бадера это была серьезная неприятность, так как бюджет медового месяца был спланирован до пенса.

Оба были потрясены совершенной невыразительностью церемонии. Они совсем не чувствовали себя молодоженами, хотя никто этого не сказал. Они уселись в автомобиль и двинулись в путь. После некоторого молчания Дуглас сказал:

«В следующий раз мы сделаем это в церкви».

Они позавтракали в отеле на дороге в Истборн, и Дуглас заказал бутылку шампанского. Он выпил по-настоящему впервые в жизни. И когда алкоголь заструился по жилам, они наконец действительно ощутили себя молодоженами. Дуглас привез Тельму обратно в Лондон, высадил возле Авонмор-Мэншн. Перед тем как войти в дом, она сняла свое обручальное кольцо. Через несколько часов он заехал за ней словно бы из офиса.

Вечером, заметно нервничая, они объявили о женитьбе родным. Дуглас и Тельма попросили не рассказывать об этом никому, пока Дуглас не встанет прочно на ноги. Все были счастливы, или хотя бы казались счастливыми. Миссис Аддисон больше не говорила, что у него нет ног. Когда Дуглас уехал на Бондери-Роуд, она достала старое кольцо с бриллиантами и отдала его Тельме, сказав:

«Дорогая, я думаю, у Дугласа не слишком много денег, чтобы купить кольцо. Вот это принадлежало бабушке, и в нем несколько симпатичных бриллиантов. Их можно будет переставить».

В субботу утром «Тайме» сообщила о свадьбе, и счастливая парочка отправилась в Портлхевен в свадебное путешествие.

Все это время лил дождь, и они провели две недели почти безвылазно в сером каменном доме. Ничего не подозревающий хозяин выделил каждому по отдельной комнате. В 8 утра он поднимал их, принося утреннюю чашку чая. Они воспринимали все это с юмором. Каждый день они уезжали на пикник. Весело смеясь, они швыряли чайкам окаменевшие кексы хозяйки, которые сначала следовало разбить о какой-нибудь валун, чтобы птица смогла с ними справиться.

В последнее воскресенье они вернулись обратно в Лондон, чтобы начать семейную жизнь. Дуглас оставил жену в Авонмор-Мэншн и отправился на Бондери-Роуд. После этого они встречались почти каждый вечер. Иногда он оставался на обед в Авонмор-Мэншн, иногда они обедали в «Тузе пик». Под Рождество управляющий компанией сказал Бадеру:

«Мы совершенно удовлетворены вашей работой. Я счастлив вам сообщить, что мы поднимаем ваше жалование на 50 фунтов в год».

Это помогло покрыть автомобильные долги. Однако зимой Бадер впал в депрессию. Его угнетала однообразная унылая работа и несколько неопределенное положение Тельмы. Работа вряд ли собиралась меняться, поэтому все его мечты о заморских путешествиях так и оставались мечтами. Он даже не мог найти себе игру по душе, чтобы как-то развеяться. Ноги продолжали беспокоить Бадера. Он не мог долго ходить, так как они сразу начинали болеть и кровоточить. Иногда ему приходилось возвращаться в Рухэмптон, чтобы подогнать протезы. Хотя культи создавали массу болезненных проблем, Бадер стоически молчал, не жалуясь никому.

Единственным светлым пятном в его жизни была Тельма. Она всегда была нежной и терпеливой, инстинктивно понимая, как помочь ему справиться с проблемами, которые были своеобразной формой протеста. Очень часто дурное настроение толкало его на различные экстравагантные поступки, которыми он пытался скрасить серую жизнь и вернуть то, к чему привык в юности. Это был тот спасательный круг, который не позволял ему соскользнуть в бездну отчаяния. Однако это было тяжело. Иногда он тратил за уик-энд по 4 фунта, что было непозволительно много. Однако Тельма не упрекала его, она просто молча ждала, пока проснется здравый смысл и подскажет Дугласу, что следует остановиться. Она всегда старалась воодушевить и поддержать его. Бадер не мог выбрать себе лучшей жены. Она была совершенно бескорыстна.

Как-то раз ей удалось затащить Бадера к предсказательнице будущего. Немного посопротивлявшись, он решил посмотреть, что выйдет из этой шутки. Он вошел в темную комнату и увидел морщинистую старую женщину, сидящую в кресле. Они взяла его за руку, осмотрела ладонь и сразу огорошила, сообщив, что у него проблемы с ногами. Потом гадалка добавила:

«Впереди у вас тяжелые времена, но в конце концов вы будете совершенно счастливы. Вы станете знаменитым, и король наградит вас».

Затем она заставила Бадера расписаться у себя в книге, которую она держала для посетителей, ставших знаменитостями. Гадалка показала Бадеру автограф суб-лейтенанта Дэвида Битти, оставленный в 1904 году, когда она предсказала ему, что он станет знаменитым адмиралом. Но Бадер и без того был достаточно заинтригован. Ведь гадалка не видела, как он хромает. Но потом он забыл о предсказании.

Примерно в это же время Дерик погиб от несчастного случая в Южной Африке. Семью Бадеров продолжали преследовать невзгоды.

Как-то весной Адриан Стоп и Тинни Дин, игрок «Арлекинов» и сборной Англии, решили сыграть в гольф в Хартли-Уитни и пригласили Дугласа и Тельму вместе с собой. Может, Дуглас согласится пройти вместе с ними пару лунок? Когда они уехали, Дуглас сказал, что он немного побалуется, пока приятели не вернутся. Стоп оставил ему клюшку и мяч, чтобы не слишком скучно было ждать. Когда Стоп и Дин отбыли, Бадер положил мяч на траву, размахнулся… и, конечно, промахнулся. Клюшка просвистела в нескольких дюймах от мяча, а он потерял равновесие и упал на спину. Бадер поднялся, попытался ударить еще раз, но все повторилось снова. То же самое произошло и в третий, и в четвертый раз. Он изменил стойку и замах, но результат остался прежним. К счастью, трава была мягкой, и падения наносили ущерб только его гордости. Однако Бадер ощутил прилив упрямства. Он должен попасть по мячу и при этом сохранить равновесие.

Он падал снова и снова, пока с двенадцатой попытки клюшка не ударила по мячу с резким щелчком. Через несколько секунд Бадер снова лежал на спине, глядя на мяч, который описывает высокую дугу в небе. Это был уже небольшой успех. Но при очередном ударе он снова промахнулся и упал. Бадер продолжал промахиваться и падать, пока на двадцать пятом ударе не попал снова по мячу, однако он опять упал. Разменяв третий десяток, он сумел попасть еще два раза, хотя устоять ему так и не удалось. После того как он шлепнулся в сороковой раз, Тельма мягко заметила:

«Наверное, хватит. Я думаю, этого достаточно».

На следующий день он снова попытался отработать удар на корте у Стопа, но на сей раз под руководством самого Стопа. Тот показал Бадеру, как следует держать равновесие, вкладывая в удар не только силу рук, но и инерцию тела. Однако у Бадера не оказалась достаточных способностей. Он упал еще раз двадцать, а затем попробовал не столь широкий замах. Он попал по мячу и устоял на ногах! Дуглас с торжествующей улыбкой посмотрел на Тельму и радостно заявил:

«Ну вот, теперь ты будешь довольна».

Он снова взял мяч и продолжил тренировку. Вскоре ему снова удалось попасть по мячу и не упасть при этом. А потом Бадер совершил еще несколько удачных ударов.

На следующий уик-энд он снова занимался у Стопов, пока не добился 9 попаданий из 10, при том что он довольно твердо стоял на ногах. Бадер был полон решимости продолжать, и теперь он даже начал получать удовольствие, когда слышал щелчок четкого удара и видел мячик, летящий по изящной кривой. Стоп с усмешкой сказал:

«Дуглас, ты заразился. Будь осторожнее, от этого нет лекарства».

В следующие выходные Бадер постарался закрепить приобретенные навыки. Его подсознание наконец научилось самостоятельно держать равновесие, и он смог целиком сосредоточиться на ударе по мячу. Через пару недель Тони Дин взял его на площадку для гольфа и вручил клюшку. Прекрасно зная, что на него сейчас смотрит множество зрителей, Бадер страстно мечтал попасть по мячу, устоять и не показать им, что у него нет ног. Дин приободрил:

«Не волнуйся. Все промахиваются на первом ударе».

Постаравшись сосредоточиться, Бадер пошире расставил ноги, совершил пробный замах, а потом ударил. Он покачнулся, но устоял, а мяч улетел на сотню ярдов, упав не так уж далеко от лунки.

«Это был чертовски хороший удар», — похвалил Дин.

«Это была чертовская удача», — пробормотал довольный Бадер.

Он пошел вниз по дорожке вместе с Дином, таща с собой пару клюшек. Бадер уложил мяч в лунку следующим ударом, и глаза у него подозрительно засверкали. Дин ушел вперед, продолжать свою партию. Он оставил Бадеру пару клюшек, чтобы тот потренировался в ударах вверх и вниз по площадке. Когда Дуглас вернулся в здание клуба, культи у него просто горели, стертые до крови. Однако он был совершенно доволен и полон воодушевления.

Всю следующую неделю Бадер не мог дождаться выходных, когда снова можно будет заняться гольфом. Дин взял его на площадку Норт Хантс во Флите. Бадер сумел пройти первые две лунки, упав всего один раз. Затем он остался практиковаться на третьей лунке. Мускулы ног у него окрепли, и Бадер начал пользоваться цинковой мазью, смазывая те места, где появлялись мозоли, припудривая и перевязывая их. Он уже научился посылать мяч на сотни ярдов, инстинктивно удерживая равновесие, и мог наносить удар с широким замахом.

Вместе с Тельмой он еще два или три раза приезжал в Норт Хантс. Перед ним словно распахнулось окно в новый мир. Они встречались со множеством людей, которые так же радовались удачному удару и наслаждались общением с коллегами по увлечению. Через месяц Бадер уверенно проходил 3 или 4 лунки, с каждым разом посылая мяч все дальше. Однако ему приходилось очень стараться, чтобы держать равновесие, так как он уверенно держался только на совершенно ровной поверхности. Это нередко приводило к неточным ударам. Однако он уже добрался до четвертой и пятой лунки, после чего настал день, когда Дуглас заявил Тельме:

«Ты знаешь, это та самая игра, где я могу состязаться с остальными на равных».

Секретарь клуба предложил ему годовое членство за символическую плату, чтобы посмотреть, как Бадер освоится. Он принял это предложение с восторгом. Затем перед Бадером встала проблема покупки клюшек.

«Старина, отправляйся на железную дорогу в камеру находок. Ты найдешь там все, что нужно, и за гроши», — посоветовал Дин.

Бадер так и поступил, в результате чего приобрел 6 хороших стальных клюшек по 7 шиллингов 6 пенсов каждая, а также легкую сумку. Тельма стала пламенной болельщицей и не уставала подбадривать его. Она увидела, что у мужа пробудился интерес к жизни.

К концу августа он уже проходил по 6 лунок за один раз. В начале сентября Бадер сумел пройти 9 лунок, хотя к концу он страшно устал и начал ошибаться. На следующей неделе он сделал 12 лунок. Ноги перестали болеть так жутко, и он обнаружил, что устает гораздо меньше, чем ранее. Его удары теперь отправляли мяч на 200 ярдов, хотя не всегда в нужном направлении. Он с удовлетворением смотрел на удивленные и восхищенные лица зевак.

В начале октября — в годовщину свадьбы — Бадер сумел пройти первую серию из 18 лунок. Вернувшись в клуб, он радостно заявил:

«У меня сохранились силы, чтобы пройти еще 9 лунок».

«Не сейчас. Пошли, попьем чаю», — спокойно сказала Тельма.

После этого он решил проходить не меньше 18 лунок за один раз, и в конце ноября ему удалось сделать это менее чем за 100 ударов. Он радовался так, словно выиграл на скачках крупную сумму. На следующий уик-энд он прошел 27 лунок за день, а в декабре — 18 лунок утром и еще 18 во второй половине дня. Он вернулся в клуб совершенно измученный, ноги горели огнем, по лицу струился пот, однако он блаженно улыбался во весь рот. Даже в самые холодные дни он буквально обливался потом, что показывало, каких огромных усилий стоила ему эта игра. Однако это был только внешний признак, который говорил людям, что Бадеру приходится усердно работать там, где другой просто прогуливается не спеша. Бадер понял, что стал рабом гольфа до конца своих дней, и это обрадовало Тельму. Она была равнодушна к гольфу, но все-таки каждый раз ехала вместе с Дугласом в клуб.

При игре в гольф на протезах возникает масса проблем. Бадеру пришлось несколько раз ездить в в Рухэмптон, где изобретательные мастера в конце концов сумели сконструировать протезы, отвечающие его требованиям.

На Рождество Бадер получил прибавку в 25 фунтов. Он рассчитался с долгами, и теперь его годовой доход составлял 475 фунтов стерлингов. Теперь они могли начать копить деньги на повторную свадьбу. Однако скучное протирание штанов в офисе постепенно проводило Бадера в отчаяние. Он начал заговаривать о том, чтобы постараться отыскать не такую унылую работу. Однако бросить работу — значило отсрочить венчание в церкви. Тельма безропотно снесла и это. Она опасалась одного. Сейчас он несчастлив. Однако, бросив работу и не найдя подходящего занятия, он может оказаться еще более несчастным.

Несколько раз Бадер разговаривал с друзьями, которые могли как-то помочь с работой. Однако все они, не сговариваясь, советовали Бадеру оставаться в компании, где его будущее было не только гарантированным, но и безоблачным. Если бы у него были ноги, он наверняка сбежал бы, еще раз женился на Тельме и начал бы строить новую карьеру. Однако потеря ног вынуждала его проявлять осторожность, потому что он не мог позволить себе опуститься ниже достигнутого. Он услышал, что у компании открылась вакансия авиационного менеджера в Каире. Этот счастливчик получал в свое распоряжение маленький самолет и должен был летать по делам. Бадер, разумеется, помчался просить об этом назначении. Однако один из руководителей фирмы сказал ему:

«Мой дорогой, вам никогда не позволят летать. Ваше будущее — в лондонском офисе фирмы».

Как-то утром (это было в 1935 году) он развернул «Телеграф» и сразу натолкнулся на заголовок: «Королевские ВВС будут расширяться». Ниже была напечатана речь мистера Болдуина. Он утверждал, что граница Британии проходит по Рейну, и Британия должна перевооружаться, чтобы не отстать от Германии.

Но расширяющимся ВВС нужны новые пилоты!

Все утро Бадер думал об этом, а после ленча он бросил работу и написал письмо маршалу авиации сэру Фредерику Боухиллу, который руководил отделом личного состава министерства авиации и его командиром на день катастрофы.

Ответ пришел очень быстро. Сэр Фредерик писал, что, если бы это зависело от него лично, он вернул бы Бадера в строй. Однако он не имеет ни малейшего шанса убедить тех, от кого это реально зависит.

Гольф стал наркотиком, который позволял мириться с жизнью. К концу лета Бадер уже был достаточно натренирован, чтобы участвовать в состязаниях. Он делал от 90 до 110 ударов, получая 18 ударов форы. Через пару недель он выиграл серебряную ложку для джема в побочном турнире, и размер форы был снижен до 16 ударов. Теперь он свободно мог делать удары на 200 ярдов.

Каким-то чудом им все еще удавалось сохранить в тайне свою женитьбу. Жизнь порознь была не таким уж исключительным явлением. В семьях военных мужья и жены часто разлучены друг с другом годами. Обычно Дуглас и Тельма проводили вместе выходные, либо останавливаясь в пабе где-нибудь недалеко от Флита, либо гостили у бабушки Тельмы в Уиндлшэме. Они предпочитали паб, так как в Уиндлшэме им приходилось делать вид, что они всего лишь помолвлены.

Кроме площадок для гольфа, клуб Норт Хантс имел несколько теннисных кортов. Однажды летом Тинни Дин предложил:

«Давай попробуем, Дуглас»

Бадера не требовалось упрашивать, хотя ему пришлось играть в тяжелых башмаках для гольфа, так как его протезы требовали широкого и жесткого каблука. В туфлях для тенниса его постоянно тащило бы назад.

Он попробовал играть в паре с Дином и неожиданно для себя обнаружил, что это довольно легко после каторжных усилий, которые он приложил, чтобы научиться гольфу. Разумеется, он двигался с трудом, да и ракетку держал не слишком ловко после многолетнего перерыва. Однако он хорошо научился держать равновесие, и это помогало и на корте. Пару раз он спотыкался и падал, когда пытался бежать чуть быстрее, чем позволяли протезы. Когда мяч летел в пределах досягаемости, Бадер бил довольно точно. Особенно ему удавались форхэнды. Однако в паре бегать в основном приходилось партнеру. Бадер попытался было играть в одиночном разряде, но это закончилось конфузом. Партнеры всегда посылали мячи так, чтобы он мог достать, а Бадер ненавидел, когда ему подыгрывали.

Однако он играл так часто, что, в конце концов, получил приглашение в турнир. Он сыграл 72 гейма в паре с Хортоном Роу из Кембриджского гольф-клуба. Роу стер ноги почти до колен, стараясь подобрать все мячи, которые не мог достать Дуглас.

Главной причиной, по которой он полюбил теннис, было то, что он мог играть с Тельмой. Однако гольф остался его первой любовью. Слухи о Бадере достигли ушей Генри Лонгхерста, писателя, спортивного журналиста и фаната гольфа. Лонгхерст приехал во Флит специально, чтобы сыграть с Бадером. Бывший капитан команды Кембриджа, Лонгхерст имел на своем счету встречи с величайшими игроками в гольф того времени. Он считал, что видел и знает в гольфе абсолютно все, но первый удар Бадера поразил его. Лонгхерст не собирался поддаваться, но Бадер в тот день завершил партию за 81 удар. Позднее они не раз играли вместе. Лонгхерст узнал, что Бадер не любит, когда ему помогают подняться после падения. Однако он охотно опирается на плечо партнера, когда нужно взобраться на холм. Обычно они проходили 36 лунок за день, и Бадер никогда не отказывался от второго раунда, даже если культи были стерты в кровь после первого. В холодные зимние дни, когда дул пронизывающий ледяной ветер, Лонгхерст кутался в несколько свитеров, а Бадер играл в рубашке с короткими рукавами. Казалось, он совершенно не чувствует холода.

Вскоре Лонгхерст заметил, что Бадер всегда делает хороший удар после пятой лунки, где площадка плавно идет вверх. Он сказал об этом, и Бадер подтвердил, что тоже заметил такую странность. Он предположил, что на склоне, идущем вверх, получает более надежный упор для левой ноги при ударе. Лонгхерст считал, что при игре вверх по склону в принципе легче попадать по мячу. Однако они оба согласились, что будет вполне разумно отпилить полдюйма от одного протеза, чтобы Бадер мог добиться такого же эффекта даже на ровной поверхности.

«Хотел бы я иметь такую же возможность», — завистливо сказал Лонгхерст.

В Рухэмптоне, когда Бадер прибыл укоротить протез, Десуттер посмотрел на него, как на ненормального. Он сказал, что более короткий протез будет иметь склонность подворачиваться. Однако Бадер ответил, что гольф для него слишком важен, и что, в конце концов, он хочет иметь специальную пару протезов для гольфа. В следующие выходные он уже сполна использовал свое преимущество. Теперь ему удавалось бить сильнее, мяч летел дальше, а сам Бадер стоял гораздо увереннее. Он сказал Лонгхерсту, что идея была верной. Восхищенный Лонгхерст опубликовал в «Лондон Стандарт» темпераментную статью о человеке, который отрезал полдюйма от левой ноги, чтобы лучше играть в гольф.

Бадер прочитал статью и позвонил Лонгхерсту в полном бешенстве.

«Ты законченный козел! Я укоротил правую ногу, а не левую!»

«Боже, ты обрезал не тот протез», — пролепетал потрясенный Лонгхерст.

Они начали спорить, правильно или нет поступил Дуглас. Эти споры продолжались до тех пор, пока не исчез сам предмет обсуждения. Через пару лет Бадер настолько освоился на площадке для гольфа, что уже не было причин укорачивать ни правый, ни левый протез.

На Рождество он получил прибавку к жалованию в 30 фунтов, и теперь его годовой доход составлял 505 фунтов стерлингов. Желанная цель была достигнута, и они начали экономить еще более жестко, планируя пожениться, как только накопят 100 фунтов. К маю у них уже имелась половина необходимой суммы. Однако, когда они в воскресенье возвращались из Хартни-Уитни, Бадер уловил стук в моторе автомобиля. Стук становился все сильнее, и машину пришлось отправить в ремонт. Механик сообщил, что сломался коленвал.

Еще неделю Бадеру пришлось ездить автобусом. Потом автомобиль был исправлен, но за это пришлось выложить 30 фунтов. Едва он отъехал от мастерской, раздался жуткий треск в задней части машины. Полетели шестерни зубчатой передачи. Новый ремонт и новый счет!

Наконец, когда он с Тельмой возвращался в Лондон, они стали свидетелями аварии на вершине холма у Вирджиния Уотер. Столкнулись два автомобиля, и Бадер остановился, чтобы узнать, не может ли он чем-нибудь помочь. Но прежде чем он вышел из машины, на вершину холма влетел мотоциклист. Он круто повернул, чтобы обойти столкнувшиеся машины, однако при этом зацепил коляской злосчастный MG. От толчка Тельма ударилась лицом о ключ зажигания, сильно разбив нос. Передок машины был сильно помят, но ни Дуглас, ни мотоциклист не пострадали. В коляске, к счастью, не было никого. Санитар перевязал Тельме лицо, перепачканное кровью, и Бадер повез ее в Лондон на такси. Она поправилась через день или два, если не считать синяков. Однако Бадер остался без автомобиля почти на месяц. К счастью, страховка мотоциклиста покрыла большую часть расходов, однако Дугласу все-таки пришлось выложить 15 фунтов за такси, врачей и все прочее. Сбережения растаяли, и не было никакой надежды снова набрать нужную сумму ранее, чем через 6 месяцев.

Затем случилась неприятность в августе. Бадер вместе с одним приятелем ехал в Регби. На скорости 70 миль/час они начали подниматься в гору, когда шофер большого «Роллс-Ройса» впереди них помахал рукой, чтобы они обошли его. Едва Бадер начал обгон, на вершине горы появился автомобиль. Бадер резко затормозил и поспешно укрылся за «Роллс-Ройсом». Однако этот автомобиль тоже затормозил, и MG крепко ударился о его задний бампер. Джеффри Дарлингтон, ехавший пассажиром, как и Тельма, разбил себе лицо о ключ зажигания. Все выскочили из машин, все вели себя исключительно вежливо, однако за очередной ремонт MG пришлось выложить еще 30 фунтов. Он позвонил Тельме и извиняющимся тоном сообщил:

«Дорогая, я снова разбил машину».

На Рождество он получил прибавку в 35 фунтов и сказал: «К дьяволу все, мы обязательно поженимся в этом году».

 

Глава 11

К марту они рассчитались с долгами, их банковский счет начал потихоньку расти. Здравый смысл Тельмы помог ему понять, что в его ненависти к работе повинна не сама работа, а его отвращение к подобному образу жизни. Нефтяная компания «Шелл» была огромной фирмой, но именно Тельма втолковала ему, что, даже сменив место, он не станет жить иначе. Зато почти наверняка потеряет хороший оклад. Он скривился, но признал свое поражение.

Именно Тельма предложила снова пожениться 5 октября, в годовщину торжественной церемонии в Хэмпстеде. Она нашла квартиру в новом доме в Уэст-Кенсингтоне, и в конце сентября их банковский счет снова покатился к нулю, так как им пришлось оплачивать мебель.

Единственное происшествие случилось во время репетиции венчания в Авонмор-Мэншн вечером 4 октября. Когда Бадер попытался преклонить колени, как положено, он растянулся ничком, оцарапав лицо. Все весело засмеялись. Он попытался еще раз, и снова упал. Вот тогда он осознал, что действительно потерял ноги и больше может преклонить колени, так как его деревянные ноги не гнутся. Он страшно развеселился и поинтересовался, а что же делать завтра? Джеффри Дарлингтон успокоил Бадера, заявив, что переговорил с викарием, и ему будет разрешено стоять.

На следующее утро они снова поженились в церкви аббатства Св. Марии в Кенсингтоне. Бадер выглядел очень щеголевато во фраке и полосатых брюках. Тельма в последний момент почувствовала себя нехорошо и слово «Согласна» произнесла так, словно была совсем даже не согласна. Все близкие и друзья были рады, что эта пара поженилась после стольких испытаний.

После церемонии в Авонмор-Мэншн шампанское лилось рекой. Впервые в жизни Дуглас выпил вместе с остальными. Его упрямая натура заставила его пить наравне с другими мужчинами, если не больше, пока миссис Аддисон не сказала:

«Дуглас, ты в конце концов отравишься».

Глаза Бадера подозрительно сверкали, однако он довольно твердо ответил:

«Нет, это чудесно».

Он мило улыбнулся и взял очередной бокал. Полковник Аддисон подсчитал, что Бадер выпил 5 бокалов. Он лишь удивлялся, как можно выпить столько и все еще твердо стоять на ногах, особенно на искусственных. Наконец Дуглас без посторонней помощи вместе с Тельмой уселся в автомобиль, и они отправились во второе свадебное путешествие по Корнуоллу.

В Фарнборо они остановились, чтобы поделиться известием о свадьбе с приятелями из Королевского Танкового Корпуса. Опять было выпито море шампанского, после чего путешествие продолжилось. Бадер не мог вспомнить, видел он на дороге другие автомобили или нет. Наконец они прибыли в отель в Лизарде (никто из них больше не желал видеть скалы Портлевена).

Утром он проснулся с пересохшим горлом. Голова была словно налита расплавленным свинцом. И в течение двух дней Бадер был необычно смирным и послушным. Четыре года назад никто не мог догадаться, что они были новобрачными. Зато на сей раз все знали всё. В «Дейли Мир-pop» была статья «Этот человек имеет мужество» с фотографиями, и местный лавочник вывесил газету на витрине. Ощущение было ужасным. Все полагали, что перед ними новобрачные, тогда как они были супружеской парой со стажем. Через 2 недели они вернулись в Лондон и с радостью захлопнули дверь квартиры, отгородившись от остального мира.

Обосновавшись в собственном доме, Тельма вскоре заметила, что периоды депрессии, которые иногда затягивались на несколько дней, становятся все реже и короче. Кроме игры в гольф, Дуглас увлекся сквошем. Он играл в Ленсбери-Клаб, прелестном загородном имении возле Теддингтона, которое компания «Шелл» арендовала для своих сотрудников. Вскоре эта игра начала ее беспокоить. Он тратил так много энергии, что возвращался с черными кругами под глазами. Его партнеры заключили джентльменское соглашение и возвращали мяч так, чтобы он мог достать его. Бадер яростно протестовал, топал ногами. В результате из протезов вылетали заклепки, и однажды правое колено сложилось, и Бадер неожиданно плюхнулся носом в песок.

До Мюнхена Бадер вообще ничего не слышал о Гитлере. Лишь потом он понял, что надвигается война, и это может стать его шансом. Он написал в министерство авиации, прося направить его на курсы переподготовки, чтобы в случае начала войны он мог вернуться на военную службу. Однако в ответ пришло вежливое письмо, в котором говорилось, что, по мнению врачей, ампутированные ноги создают постоянную угрозу новой аварии. Не желает ли он перейти на административную работу? Он ответил: «Нет».

В апреле 1939 года, когда Гитлер занял остатки Чехословакии, Джеффри Стефенсон был переведен на работу в министерство авиации. Стефенсон был в хороших отношениях с начальником службы личного состава КВВС маршалом авиации сэром Чарльзом Порталом. Вскоре, вспомнив «Акт старых друзей», Бадер написал Порталу, задавая те же самые вопросы. Ответ, на первый взгляд, выглядел стандартно: «Я боюсь, что в мирное время мне не позволят разрешить вам поступить в летный класс резерва». Однако последнее предложение письма выглядело более обнадеживающе: «Но вы можете быть уверены, что в случае начала войны мы будем только рады проверить, пригодны ли вы к полетам, если врачи вас допустят».

Это было, наверно, неправильно, но в глубине души Бадер начал молиться, чтобы началась война. Тельма, которую в равной степени ужасала перспектива начала войны и возобновления полетов, безуспешно пыталась заставить его отказаться от своей мечты, но Дуглас не желал ее слушать. Она попыталась было успокоить себя мыслью, что КВВС никогда не возьмут Бадера обратно. Полковник Аддисон предположил, что он не сумеет попасть в министерство, на что Бадер раздраженно ответил:

«Тогда я усядусь на ступеньках и буду сидеть, пока они меня не примут».

Через день после того как Гитлер вторгся в Польшу, Бадер отослал Тельму на несколько дней к ее родителям в деревню, опасаясь, что начнутся массированные налеты бомбардировщиков. (Ее семья недавно сняла половину домика в Пантилесе.) Он просто заставил ее уехать, так как Тельму терзали мрачные предчувствия. На следующий день, умываясь перед завтраком, Бадер услышал трагический голос Чемберлена, возвестившего об объявлении войны. Он тут же бросил умывание и немедленно написал еще одно письмо секретарю Портала.

В понедельник компания «Шелл» начала эвакуацию части работников в Ленсбери-Клаб. Начальник Бадера сказал, что он будет находиться там, потому что внесен в список совершенно необходимых работников, освобожденных от призыва.

Бадер немедленно заявил:

«Вычеркните мое имя из этого списка, сэр. Во-первых, я уж не столь необходим, а во-вторых, я намерен попытаться вернуться в Королевские ВВС».

«Они никогда не позволят вам летать», — сказал начальник.

«Но я все-таки попытаюсь, сэр. Пожалуйста, вычеркните мое имя из списка».

«Мой дорогой, вам не следует так поступать. Вот уж вам никто не пришлет белое перо».

Бадер на это очень обиделся и после жаркого спора добился того, что его имя было изъято из списка.

Вернувшись в Ленсбери-Клаб, он тотчас схватился за телефон, а также написал Стефенсону и другому знакомому в министерстве авиации — Хатчинсону. Бадер пытался убедить их заняться его вопросом. Однако шли недели, а дело не двигалось. Он постепенно терял терпение и становился все более резким. Наконец, в начале октября пришла телеграмма: «Просим во вторник прибыть в министерство авиации, Адастрал-Хаус, Кингсвей, для решения вашего вопроса. Захватите телеграмму с собой».

Во вторник он помчался туда. В указанной ему комнате Бадер обнаружил дюжину ожидавших, но все они выглядели несколько пожилыми для того, чтобы летать. Наконец капрал вызвал его, и Бадер вошел в кабинет, где увидел, немало удивившись, еще одно знакомое лицо — вице-маршала авиации Халахана, бывшего коменданта Кранвелла. Халахан поднялся из-за стола и пожал ему руку.

«Рад видеть тебя, Дуглас. Какую службу ты предпочитаешь?»

У него перехватило дыхание.

«Разумеется, строевую, сэр».

То есть полеты.

Теперь удивился Халахан:

«О! Мне очень жаль, но я ведаю только наземным персоналом».

Радость Бадера немного поугасла.

«Но я хочу летать. Меня совершенно не интересует служба на земле».

Халахан внимательно посмотрел на него, помолчал, что-то прикидывая, а потом взял лист бумаги и начал писать. Закончил, сложил листок, запечатал в конверт и протянул Бадеру.

«Передай это медикам. Удачи», — коротко сказал он.

Бадер снова подал ему руку и вышел. Он сгорал от желания узнать, что там в конверте, и в нем зародилась робкая надежда. В самых смятенных чувствах он пересек Кингсвей и на лифте поднялся в печально знакомый медицинский отдел. Часовые были все так же бдительны. Они охраняли святилище, и видели множество людей, которые после катастрофы желали снова получить категорию А.1В — «годен без ограничений». Уоррент-офицер узнал его.

«Хэлло, сэр. Долгонько вас не было. Что на этот раз?»

«То же самое. Я думаю, теперь они примут меня», — ответил Бадер.

«Однако не А.1В. Никогда».

«Хорошо, посмотрим. Передайте это подполковнику», — Бадер протянул письмо Халахана.

Спустя некоторое время уоррент-офицер вернулся и протянул ему папку.

«Проходите, сэр. Вас осмотрят как можно быстрее».

Бадер навсегда запомнил то, что произошло далее.

«На сей раз я не увидел знакомых врачей, но все прошло гладко, исключая парня с резиновым молоточком, который проверял рефлексы, стукая по колену, чтобы увидеть, как быстро дернется ваша нога. Я был раздет до пояса. Он попросил: „Закатайте штаны и положите ногу на ногу. Я ответил: «Не могу“. Пришлось объяснить, в чем дело, и мы оба расхохотались. Он внимательно осмотрел меня, не скрывая профессионального интереса. Рефлексы он проверил, стуча по внутреннему сгибу локтя. Все было в порядке.

Я посетил по очереди все кабинеты: глаза, уши, нос, горло, кровяное давление, сердце — нигде ни тени сомнения. Я спросил последнего врача: «Я пригоден к полетам?» Он уставился на меня и рассмеялся, словно услышал отличную шутку. Наконец листок осмотра был заполнен, и подполковник прислал за мной. Начальник медицинской службы тоже сменился. Этот был немного лысоватым, с приятным лицом. Я сел. Он слишком внимательно просмотрел мои бумаги, словно не читал их, а пытался что-то решить. Затем взглянул на меня и сказал: «За исключением ног все в полном порядке». Потом толкнул по столу листок бумаги и спросил: «Вы это видели?» Это было письмо Халахана. Я ответил: «Нет, сэр». Я взял листок. Насколько я помню, там было написано:

«Я знаю этого офицера с той поры, когда он был моим курсантом в Кранвелле. Это тот человек, который нам нужен. Если он пригоден, исключая ноги, я предлагаю вам дать ему категорию А. 1В и направить в Центральную летную школу, чтобы проверить его качества пилота».

Я прочитал записку, не говоря ни слова. Потом посмотрел на подполковника. Я испытывал страшную тревогу, так как понимал — сейчас решается все. Я ждал, затаив дыхание. В памяти всплыл 1932 год — точно такая же сцена, но другой человек за этим столом. Он говорит, что инструкции не позволяют ему допустить меня к полетам. Молчание затянулось. Я не могу сказать — секунда прошла или минута. Я чувствовал, что врач хочет отвернуться, но не собирался позволить ему это сделать. Я смотрел ему прямо в глаза, пытаясь внушить, как следует поступить. Он сказал: «Я согласен с вице-маршалом Халаханом. Мы дадим вам А. 1В и направим к летунам. Я рекомендую им проверить вас в летной школе».

Бадер даже не мог выразить переполнившую его радость. Он ощутил неслыханный внутренний подъем. Примерно так же чувствует себя мужчина, когда четвертый стакан виски разливается внутри жидким огнем. Но на лице не дрогнул ни один мускул. Он лишь глубоко вздохнул и вежливо произнес:

«Большое спасибо, сэр».

Выйдя из кабинета, Бадер понял, что потерянные годы улетели прочь, он снова вернулся к жизни, прервавшейся в тот момент, когда разбился самолет. Он снова вошел в узкий круг избранных.

В таком приподнятом настроении он вернулся в Пантилес. Тот факт, что началась война, никак не повлиял на его ощущения. Личные чувства были настолько глубоки, что никакие внешние факторы не могли повлиять на них. Когда он вошел, семья слушала граммофон. На столе еще стояли чайные чашки. Тельма выключила музыку и сказала:

«Хэлло, что ты здесь делаешь? Потерял свою работу?»

«Нет. Я вернулся на старую».

Теперь настал ее черед подавить внезапно вспыхнувшие чувства. Однако такой уж была его жена: чем острее были переживания, тем меньше они были заметны. Поэтому она лишь произнесла:

«Я полагаю, ты сейчас совершенно счастлив».

Он вернулся в Ленсбери-Клаб, и в течение нескольких дней Королевские ВВС не напоминали о себе. Бадер едва не умер от нетерпения. Разумеется, он не жаждал немедленно броситься в бой, потому что бои шли где-то далеко, в Польше. Однако он хотел побыстрее вернуться в ряды КВВС и очутиться в самолете, чтобы снова почувствовать то, чем жил. Он начал названивать Стефенсону и Хатчинсону, досаждая им просьбами надавить, где следует. Вся скрытая энергия, которая копилась внутри долгие годы, вырвалась наружу. 14 октября пришла телеграмма из Центральной летной школы, расположенной в Апэйвоне: «Предлагаем прибыть для испытаний 18 октября». Не следующее утро Бадер двинулся в путь.

Прошло более 7 лет со дня его последнего полета. Он явно заржавел. И ему постоянно отравляли сознание дурные предчувствия. А вдруг он не пройдет испытания? Он пытался прогнать прочь эти мысли, однако они возвращались.

Довольно странно было появиться в помещении штаба в сером фланелевом костюме и спортивных крагах, когда вокруг все были в военных мундирах. Бадер чувствовал себя крайне неловко, пока не натолкнулся на Джо Кокса. А потом он встретил Руперта Ли, которого помнил еще зеленым курсантиком в Кранвелле.

Увидев его, Ли угрожающе сказал:

«Теперь вы моя добыча. Я заведую программой переподготовки, именно я буду проводить вашу проверку. Я знаю, что вы будете вести себя со мной очень вежливо».

Все неопределенные страхи улетучились. Бадер понял, что все будет нормально, если только он не допустит какой-то особенно грубой ошибки.

После ленча Ли повел его к учебному самолету «Гарвард», стоящему на зеленом летном поле. Он сильно отличался от старого «Бульдога». «Гарвард» был монопланом, в кабину которого кто-то напихал сотню приборов и ручек, что было неизмеримо больше двух десятков на «Бульдоге». Это были недавние изобретения, с которыми Бадер еще не познакомился: закрылки, винт изменяемого шага, убирающееся шасси и тормоза. Тормоза… К своему ужасу, забравшись в кабину, Бадер обнаружил, что на «Гарварде» тормоза управляются педалями, и он в принципе не мог работать с ними так же ловко, как с педалями системы управления. Ли усмехнулся, глядя на его растерянность.

«Забудь о тормозах. Я сам буду работать ими. И вообще, можешь не беспокоиться об этом. „Гарвард“ — единственный самолет во всей нашей авиации, который не имеет рукоятки управления тормозами».

Ли объяснил назначение приборов, уселся на заднее сидение и запустил мотор.

«Сначала я провезу тебя по кругу, а потом ты сам возьмешь ручку».

Он поднял «Гарвард» в воздух, подробно объясняя, что делает. После посадки Ли отрулил на старт и сказал:

«Ну, а теперь твоя очередь».

Бадер был слишком занят, чтобы ощущать, что наступил РЕШАЮЩИЙ МОМЕНТ. Он внимательно проверил все приборы, развернулся против ветра и дал газ. Мотор взревел, самолет побежал, поднял хвост… И взлетел. Бадер понял, что машина полностью повинуется ему, и начал набирать высоту. Минуту или две он еще чувствовал себя неловко, но уже через четверть часа все прежние навыки вернулись. Он облегченно вздохнул и обрадовался. Голос Ли напомнил о крене, шасси и закрылках, после чего Бадер пошел на посадку. Самолет снижался быстрее, чем он ожидал, и Бадер понял, что недотягивает. Он добавил газ и чуть двинул ручку, и самолет аккуратно сел на три точки. «Гарвард» побежал по земле, не пытаясь вилять. Крайне удивленный тем, что все оказалось так просто, Бадер снова поднял его в воздух. Он провел в воздухе два часа, совершив за это время еще две посадки. Потом, осмелев, он сделал бочку и мертвую петлю, прежде чем приземлился в полном восторге.

Когда они отрулили на стоянку, Ли удовлетворенно заметил:

«Черт побери, не следует спрашивать, умеешь ли ты летать. Однако я посмеюсь над ними. Я напишу тебе рекомендацию. Пусть тебя восстанавливают на действительной службе и направляют на курсы переподготовки».

Он вернулся в Ленсбери с чувством удовлетворения, которое сменилось растущим нетерпением. Проходили дни и недели, ничто не менялось, и Бадер снова начал теребить Стефенсона и Хатчинсона.

Новости приходили не самые веселые. Гарри Дэй, его бывший командир звена, пропал без вести, выполняя самоубийственный дневной разведывательный полет над территорией Германии.

В конце ноября все-таки пришел конверт из министерства авиации. Он вскрыл его и увидел стандартную повестку. Его снова призывали на службу, и не как члена добровольческого резерва, а как кадрового офицера, восстановленного в прежнем звании с выслугой (что означало увеличение оклада). Его пенсия отставника аннулировалась, но пенсия по инвалидности сохранялась. Это были вполне приемлемые условия, и Бадер начал готовиться к отъезду. Письмо пришло в пятницу, он написал, что прибудет в Центральную летную школу в воскресенье. Потом пришлось звонить портному, чтобы тот в течение недели сшил новый мундир. И Бадер оставил конторку клерка навсегда.

Он сумел выкроить денек, чтобы провести его вместе с Тельмой в Пантилесе. В воскресенье он забросил чемодан в багажник, но тут Тельма, впервые за все время, не совладала с собой. Слезы заструились у нее по щекам, когда она стояла рядом с автомобилем. Потом она резко повернулась и убежала в дом. Бадер поехал, глубоко опечаленный. В таком мрачном настроении он появился в караулке аэродрома Апэйвона. Он снова вернулся в Королевские ВВС.

Утром Бадер с радостью снова получил летные принадлежности. Вместе с новой летной книжкой, шлемом, очками, комбинезоном и всем прочим капрал вручил ему пару черных меховых ботинок. Бадер вернул их со словами:

«Благодарю, капрал. Можете оставить их себе. Я не боюсь заморозить ноги».

«Но вы обязаны получить их», — уперся немного озадаченный капрал.

Бадер забрал ботинки, чтобы переслать их Тельме.

Прибыв в эскадрилью переподготовки, он представился Ли с неизменным «Доброе утро, сэр». И они весело рассмеялись. Хотя Ли был младше Бадера, он уже имел звание майора, тогда как Бадер так и остался старшим лейтенантом, наверное, самым старым во всех КВВС. Появился еще один старый приятель, Кристофер Кларксон, и забрал его с собой. Они взлетели на Авро «Тьюторе». Это был первый полет Бадера после катастрофы. Кларк-сон показал, как управлять самолетом, а потом позволил Бадеру взять управление на себя. «Тьютор» был из тех самолетов, которые Бадер знал: никаких новомодных штучек, вроде закрылков, винта регулируемого шага, убирающихся шасси. Его первая посадка была неплохой, а во второй раз он сел на три точки. Когда он снова развернулся против ветра, Кларксон выпрыгнул из кабины и сказал: «Он твой, приятель».

«И вот наступил этот момент. Я снова был один в самолете. 27 ноября 1939 года — почти ровно через 8 лет после катастрофы.

Я повернул «Тьютор» К3242 против ветра и взлетел. Я помню это так отчетливо, словно все происходило сегодня. Время 15.30. Серое небо, облака на высоте 1500 футов, юго-западный ветер. В воздухе уже находятся несколько самолетов. Я ухожу немного в сторону от толпы…»

Вскоре после этого в офисе Руперта Ли зазвонил телефон. Ли взял трубку и услышал холодный голос старшего инструктора, командира крыла Прингла.

«Ли! Я только что приземлился. По пути я заметил „Тьютор“, летящий вверх колесами на высоте 600 футов».

Ли покрылся холодным потом. Прингл продолжил:

«Я знаю, кто это. Будьте добры, попросите его больше не нарушать никакие правила полётов».

Когда Бадер приземлился и отрулил на стоянку, он обнаружил, что его встречает Ли.

«Не делайте этого. Пожалуйста, не делайте этого».

«Чего?»

Ли объяснил ему, что произошло, но Бадер так и не смог втолковать ему, что во время первого полета он был просто обязан перевернуть самолет на запрещенной высоте. В тот момент Бадер не знал, что именно сегодня порвал последнюю нить, связывающую его со злосчастным полетом на «Бульдоге».

«После этого мне выдали новую летную книжку. Я посмотрел первую запись и прочитал:

1939 год, 27 ноября.

«Тьютор» К3242. Вывозной. Капитан Кларксон. 25 минут.

«Тьютор» К3242. Вывозной. Капитан Кларксон. 25 минут.

Я четко помню эти две строки. Я почувствовал себя школьником, который с трепетом смотрит на доску объявлений и ищет свое имя в списке команды на субботний матч».

После этого полета и беседы в офицерском клубе с другими летчиками Бадер больше не чувствовал себя неловко даже в гражданской одежде. Многие из летчиков ранее были пилотами компании «Шорт», его ровесниками. Они тоже были направлены на курсы переподготовки. Какое-то время ему казалось, что вернулись старые школьные деньки, и он снова сидит за партой. Но старые навыки и привычки восстановились быстро. Последний штрих был нанесен, когда прибыла военная форма. Вот теперь он точно вернулся домой.

Он выполнил несколько полетов на «Тьюторе», иногда под колпаком, чтобы научиться слепому полету по приборам. Затем он совершил ночной полет, что добавило изрядный запас энергии. Бадер был абсолютно один в бескрайнем небе, он был властелином окутанной мраком земли, над которой слабо светился молодой месяц. Единственное, что его огорчало, — перспектива прыжков с парашютом. Приземлиться на парашюте — это все равно что спрыгнуть с высоты 12 футов. А приземлиться на правую ногу для Бадера значило надеться на стальной шест, что совсем не радовало. В конце концов, Бадер постарался прогнать прочь дурные мысли.

4 декабря он совершил первый полет на современном боевом самолете — одномоторном двухместном бомбардировщике Фэйри «Бэттл». Он был тяжел в управлении и совсем не подходил для обучения полетам. (Хотя через пару дней Бадер свободно выполнял на нем петли и бочки.) Однако он предпочитал более легкие самолеты, и перспектива попасть на «Бэттл» его не радовала. Он желал летать на истребителе. Хотя никто не говорил этого, все понимали, что с его протезами он сможет справиться только с одноместным самолетом.

На «Бэттле» Бадер быстро освоил азы пилотирования современного самолета и не допускал классических ошибок, вроде посадки с убранным шасси или взлеты с неправильным шагом винта. В Апэйвон прибыли один «Харрикейн» и один «Спитфайр». Бадер сгорал от желания полетать на них, но того же хотели и 30 остальных курсантов. Поэтому пока приходилось летать на других самолетах.

Как и большинство других летчиков, он не слишком много думал о войне. Собственно, думать особо было не о чем. Бои в Польше быстро завершились, а на западе противник, похоже, крепко застрял перед линией Мажино. Вдобавок, наступившая зима сама установила перемирие.

Бадер получил письмо из министерства авиации, датированное 8 декабря, с огромным красным штампом «Секретно». В письме говорилось: «Сэр, мне приказано сообщить вам, что сложилась чрезвычайная ситуация…» Далее сообщалось, что он назначен в Апэйвон несколько недель назад, к письму был приложен железнодорожный проездной. Еще один признак того, что в ВВС ничто не изменилось.

Время летело незаметно. Днем проводились полеты, а по вечерам в офицерском клубе устраивались вечеринки. Он снова ощутил себя членом касты летчиков, хотя столь долго находился вне ее. Этому не помешало даже то, что Бадер никогда не пил ничего крепче оранжада. Он не осуждал других за пьянство, но сам считал так: «Если я могу быть счастливым без выпивки, зачем пить?» Он действительно был счастлив, радовался новой жизни каждую минуту. Приехала Тельма и неделю прожила вместе с Джо Коксом и его женой. Она нашла Дугласа совершенно счастливым. После этого возвращение в Королевские ВВС уже не столь пугало ее, хотя она не могла не думать о будущем.

Как-то во время одной вечеринки офицер-пехотинец из соседней части взял его за пуговицу и спросил:

«Эй, приятель, не ты ли макнул меня мордой в грязь на школьной вечеринке?»

«То-то я смотрю, знакомое лицо», — ответил Бадер, но лишь после этого узнал актера Дэвида Нивена.

Зима в том году была довольно морозной. Как-то раз, выйдя из своей машины, Бадер начал подниматься по лестнице офицерского клуба, однако поскользнулся и упал на заледеневшую землю. Он снова попробовал одолеть лестницу и снова соскользнул. Вскоре Бадер понял, что не может твердо стоять на льду. Помощи было ждать неоткуда, поэтому ему пришлось карабкаться по лестнице на четвереньках. А тут еще из клуба вышли двое офицеров и уставились на него.

«Какой кошмар, полюбуйтесь на Бадера! Он нализался в стельку».

После этого все видели в нем тайного пьяницу, и его попытки оправдаться только усугубляли подозрения. Все выяснилось немного позднее. Лед не сошел и днем, и Бадер обнаружил, что он арестован в клубе. Как он не мог до него дойти, так же не может и выйти. Остроумный Джо Кокс предложил ему надеть носки поверх ботинок. Бадер так и сделал, после чего обнаружил, что может свободно разгуливать по льду.

В первые дни нового года он начал летать на самолете Майлс «Мастер», который был последней ступенькой перед переходом на «Спитфайр» или «Харрикейн». Затем, через пару недель, он получил шанс попробовать себя на «Харрикейне». Одна мысль оказаться в кабине истребителя заставляла сердце стучать чаще. Другой старый приятель по Кранвеллу, Конни Константайн, ободряюще похлопал его по плечу. В те дни все немного волновались перед первым самостоятельным полетом на «Харрикейне» или «Спитфайре». Однако Бадер, выруливая на взлет, ощущал необыкновенный покой. Это был самолет, прямо-таки созданный для индивидуалистов. Он медленно тронул сектор газа, чуть подрулил, чтобы выправить снос влево, и хвост истребителя оторвался от земли… Он был в воздухе! С самого начала он буквально стал частью «Харрикейна». Это был более строгий самолет, чем те, на которых Бадер летал раньше. Но через 20 минут летчик освоился с ним и совершил аккуратную посадку. В следующем полете он попробовал исполнять фигуры высшего пилотажа. Он чувствовал себя значительно лучше, чем раньше, новый самолет ему уже нравился. Он выполнил несколько полетов на «Харрикейне», однако в Апэйвоне ему ни разу не удалось опробовать «Спитфайр». Дело в том, что Джордж Стэнфорт, бывший обладатель кубка Шнейдера и рекорда скорости, решил сам испытать самолет. На высоте 23000 футов у него отказала система подачи кислорода, и Стэнфорт потерял сознание. Он пришел в себя недалеко от земли и успел вывести «Спитфайр» из пике. Однако скорость была слишком велика, и нагрузки деформировали крылья истребителя.

В конце января Джо Кокс сказал Бадеру:

«Ну вот, мы рады, что ты летаешь так здорово. Ты вполне можешь отправляться в боевую эскадрилью».

Бадер немедленно позвонил Джеффри Стефенсону, который сумел сбежать из министерства авиации и теперь командовал 19-й эскадрильей, базирующейся в Даксфорде. А ведь именно там Бадер чуть было не распрощался навсегда с Королевскими ВВС. Эскадрилья летала на «Спитфайрах», и Стефенсон немного беспокоился, справится ли он с этой машиной. Но для Бадера это уже не имело значения, самым главным было попасть в боевую эскадрилью. Причем ее командир не должен задавать глупых вопросов насчет того, есть у нового пилота ноги или нет.

Перед тем как отправиться в отпуск, положенный по окончанию курсов, Бадер ознакомился с рапортами, оценивающими его полеты. Руперт Ли писал: «Этот офицер является исключительно хорошим пилотом… Он очень умен и идеально подходит для полетов на одноместном истребителе».

В рапорте Кокса говорилось: «Я полностью согласен со сказанным выше. Когда летишь вместе с этим офицером, даже невозможно представить, что у него вместо обеих ног протезы. Он полон уверенности и обладает прекрасным чувством воздуха. Его пилотирование, включая высший пилотаж, исключительно ровное и аккуратное. Я не видел большего энтузиаста полетов. Он живет, чтобы летать».

В качестве командира эскадрильи переподготовки Стэнфорд писал: «Я совершенно согласен с этим рапортом». В летной книжке Бадера в графе «Способности пилота» он записал: «Исключительные».

23 февраля Бадер отправился в Пантилес в отпуск, но следующие 4 дня были совсем не радостными. Тельма, как обычно, не могла скрыть свои чувства. Она слишком беспокоилась о нем. Зато самого Бадера глодало нетерпение, он желал убедиться, что действительно вернулся в Королевские ВВС, и рвался в эскадрилью. Наконец пришла долгожданная телеграмма: «Назначен в 19-ю эскадрилью, прибыть 7 февраля». Датой прибытия действительно было назначено 7 февраля. Тельма перенесла и этот удар и без слов помогла ему упаковать чемодан. Через 2 часа Бадер уже сидел в своем автомобиле и чувствовал себя на седьмом небе.

 

Глава 12

В Даксфорде все переменилось. Он прошел мимо караулки, которую столь скверно покинул в 1933 году, но теперь уже была совсем другая караулка — новая и большая. Офицерский клуб тоже был новым и большим. Однако самые главные перемены произошли в людях: все встреченные выглядели не старше 21 года. Таким же они были и в 1933 году. Бадер, сидевший в холле, вдруг остро ощутил, что ему вскоре исполнится 30 лет, и что он сам тоже сильно изменился. Джеффри Стефенсон уехал на пару дней, и Бадер чувствовал себя несколько неуютно.

Единственным светлым моментом стала встреча в клубе с Табби Мермагеном. Несколько лет назад он знал Мермагена как лейтенанта, но теперь Табби командовал 222-й эскадрильей, которая также базировалась в Даксфорде. Они летали на «Бленхеймах». Было очень приятно поговорить с ним, вспомнить старые времена. Однако вечером, когда, ложась в постель, Бадер отстегнул свои протезы, он снова ощутил себя старым.

Все будет в порядке, когда он получит «Спитфайр». Однако утром летчики отправились прикрывать конвои, действуя с передовой базы, и свободных «Спитфайров» не осталось. Вместо этого ему пришлось лететь на «Мажистере». То же самое повторилось на следующий день. Затем вернулся Стефенсон, и Бадер встретил его радостным воплем. На следующее утро он влез в кабину «Спитфайра», и парень лет 20 начал показывать ему приборы. Над сектором газа находились переключатели рации T.R.2. Бадер еще ни разу не пользовался рацией в самолете. Парень начал расписывать ему процедуру сеанса радиосвязи, лишь полностью запутав Бадера. Он прервал объяснения и сказал, что пока не намерен пользоваться рацией, так как сосредоточится только на пилотировании. Бадер легко запустил мотор и без проблем взлетел. Длинный, вытянутый капот мотора «Мерлин» ограничивал видимость, однако Бадер быстро освоился. Ему понравился чуткий, маневренный самолет. Потом Бадер решил садиться, но к своему ужасу обнаружил, что не может передвинуть рукоять управления шасси в положение «выпущено». Она упрямо не желала поддаваться. Кошмар! Парень просто забыл ему объяснить, что следует использовать пару ручных насосов, которые снимут вес колес, после чего рукоять будет легко переводиться в положение «выпущено». Оставалось лишь одно — «позвонить» и просить совета. Он включил рацию, но та, как всякая первая, несовершенная модель, лишь трещала и гудела. Бадер не мог расслышать ни слова. Это было второе подряд разочарование! Он еще раз попытался сдвинуть рукоять выпуска шасси. После нескольких попыток он натолкнулся на рукояти насосов, и все встало на свои места. Две зеленые лампочки сообщили, что шасси выпущены и встали на замки. После такой нервотрепки сама посадка была просто шуткой.

* * *

13 февраля его командир звена, не нюхавший пороха «ветеран» 25 лет от роду, взял Бадера с собой в первый групповой полет на «Спитфайрах». Бадер был только рад показать, чего он стоит, и командиру, и всем остальным. Как в старые дни на «Геймкоке», он держал свое крыло в 3 футах от крыла командира и сохранял эту позицию, как приклеенный, все время полета. Это потребовало от него предельного внимания и больших усилий. Ты следишь за лидером, но лидер совсем не собирается следить за тобой. Заходя на посадку, командир звена проскочил совсем рядом с деревянным домиком. Какой-то инстинкт заставил Бадера на долю секунды взглянуть вперед. В самый последний момент перед носом «Спитфайра» он увидел домик, обогнуть который уже не успевал. Он дал полный газ и дернул ручку на себя, мотор рявкнул, истребитель подскочил вверх, но при этом ударил хвостом по двускатной деревянной крыше. Он пропорол ее, потеряв хвостовое колесо. Истребитель сильно дернулся, но не упал, и Бадер выровнял его. Он сделал второй заход и аккуратно посадил самолет на пятку киля, слегка повредив обшивку.

Пришел командир звена, весело рассмеялся и сказал:

«Мне очень жаль, старик. Самое веселое — не так давно я точно таким же способом посадил другого парня прямо на дерево».

Он никогда не забыл тех изысканных выражений, в которых Бадер изложил, что ему пришлось испытать за эти секунды.

Через несколько дней новый пилот совершил свой первый боевой вылет — прикрывать конвой. После взлета он, согласно инструкции, повернул кольцо предохранителя на гашетке, ставя пулеметы на боевой взвод. Бадер сделал это впервые в жизни. Он испытывал некоторое возбуждение, сознавая, что 8 пулеметов, спрятанных в крыльях, готовы повиноваться самому легкому движению пальца. Это война. Он долго к ней готовился, вся его жизнь посвящена этому делу. Он летит на передовую, вооруженный и такой же сильный, как все остальные.

В течение полутора часов они болтались над дюжиной крошечных суденышек, тащившихся по серой воде у восточного побережья Англии. В небе не было видно никого и ничего. Перед посадкой пулеметы снова пришлось поставить на предохранитель, и все закончилось.

Большинство времени они проводили, отрабатывая официально утвержденные методы атаки бомбардировщиков, известные как «Атака Истребительного Командования № 1, № 2 и № 3». Метод «Атака № 1», например, требовал, чтобы истребители выстроились в колонну следом за командиром и в таком порядке выходили в атаку на бомбардировщик. Они все по очереди должны были обстреливать цель, после чего, соблюдая все тот же строй колонны, отворачивать, следуя за командиром. При этом каждый истребитель подставлял свое брюхо стрелкам противника. Когда-то давно кабинетные теоретики Истребительного Командования решили, что современный истребитель имеет слишком большую скорость для маневренной схватки в стиле Первой Мировой войны. Бадер, все время думавший о Болле, Бишопе и МакКаддене, решил, что это просто идиотизм. А предписанные инструкциями 3 метода атаки он считал театром абсурда.

Он не раз говорил Стефенсону:

«Есть только один надежный способ сделать это. Мы должны вместе атаковать фрица с обеих сторон и задать ему. Почему мы должны использовать только 8 пулеметов, когда можно пустить в дело 16 или даже 24 с разных направлений?»

Стефенсон и остальные отбивались:

«Почему ты в этом так уверен? Ведь никто ничего не знает».

«В прошлую войну парни это знали. Основные идеи остались теми же. Вообще, тот, кто рискнет испытать тактику Истребительного Командования, скорее всего, не вернется, чтобы доложить о результатах боя», — мрачно предсказывал Бадер. Если ему в голову приходила какая-то идея, разубедить его было уже невозможно.

«Бомбардировщик фрицев никогда не летит по прямой. Он не позволит колонне наших истребителей атаковать себя сзади и обстреливать поочередно. Фрицы будут маневрировать. И уж наверняка там будет не один бомбардировщик. Мы найдем множество бомбардировщиков, летящих в сомкнутом строю, чтобы одновременно использовать несколько хвостовых пулеметов. Чего ради на наших бомбардировщиках ставят хвостовые турели?» — говорил он.

Вероятно, уже после первого или второго захода бомбардировщики могут рассыпать строй, решил он. Тогда появятся одиночные бомбардировщики. Но ведь истребители тоже разделятся, и тогда в небе начнется собачья свалка. Каждый сам за себя. Бадер сказал:

«Тот, кто желает держать ход боя в своих руках, должен контролировать высоту и солнце, как в прошлой войне. Это был девиз Болла, Бишопа и МакКаддена. „Бойся фрица от солнца“ — не просто звонкая фраза. Эти парни учились на собственном опыте. У нас еще нет своего опыта, но я буду руководствоваться их идеями, пока не придумаю что-то свое».

Некоторые из пилотов заспорили с ним, обвиняя в старомодности. Но Стефенсон погасил споры, твердо заявив:

«Может, ты и прав, Дуглас, но мы будем делать то, чему нас учили, пока сами не найдем что-то другое».

Вот потому старший лейтенант Бадер был вынужден бездумно и аккуратно следовать за своим командиром во время учебных атак на бомбардировщики «Веллингтон», которые летели строго по прямой и никогда не отстреливались. В подобной обстановке было проще простого спикировать на замыкающий «Веллингтон», одним глазом следя за своим командиром, а вторым — за бомбардировщиком. Так и происходило, пока однажды Бадер не увлекся. Он слишком поздно вышел из пике, и на скорости 250 миль/час его «Спитфайр» зацепил верхушку дерева. Когда он приземлился, то в решетке радиатора торчали ветки, а один элерон был вырван напрочь. Истребитель сохранил управление, хотя все время норовил повернуть вправо и опустить одно крыло. Бадеру пришлось немало попотеть, чтобы удержать самолет в воздухе, и через 10 минут он благополучно приземлился.

Оказавшись на твердой земле, Бадер раздраженно сказал Стефенсону:

«Этот законченный болван навел меня прямо на дерево».

Стефенсон покачал головой.

«Нет, это ты законченный болван. Ты должен смотреть, куда летишь. Он не обязан под тебя подстраиваться».

Поворчав еще, Бадер успокоился, но еще крепче уверовал в действенность одиночных атак и маневренного боя, когда сталкиваешься с такой неповоротливой процессией. По крайней мере, если им приходится выстраивать эти дурацкие хороводы, они должны иметь нормальных командиров. После этого он начал тщательнее следить, где и как летит. Через несколько дней, когда звено возвращалось после патрулирования над конвоем, погода ухудшилась, и Бадер понял, что командир сбился с пути. Уже начало темнеть, землю закрывали низкие тучи — совсем неподходящая ситуация для бесцельных блужданий. Бадер, который отлично читал карту, точно знал, где находится звено. Он проскочил перед командиром, покачав крыльями, и повернул в нужном направлении. Звено последовало за ним, и Бадер вывел всех к Даксфорду. Этим же вечером, оставшись вдвоем со Стефенсоном, он сказал:

«Знаешь, меня совсем не радует перспектива летать за этими щенками. Я опытнее их и старше, хотя я не налетал столько часов на „Спитфайре“. Не забывай, чему нас учили в 23-й эскадрилье: плохой командир обязательно доведет до беды. За короткое время я побывал в двух переделках, и мне это надоело. Я предпочитаю погибнуть в бою, а не по чьей-то глупости. Не то сейчас время…»

На следующее утро фамилия старшего лейтенанта Бадера появилась в списке дежурств на позиции командира третьей тройки.

Он уверенно водил свои самолеты патрулировать над конвоями и плавучими маяками, проводил учебные бои. Он даже заставлял летчиков выполнять предписанные наставлениями Истребительного Командования атаки типа «следуй за мной», хотя на земле продолжал ругать их на все корки.

Это был период «странной войны». Тельма, которая по-прежнему жила в Пантилесе, немного успокоилась, хотя Дуглас летал в составе эскадрильи первой линии. О своих столкновениях с крышей и деревом Бадер благоразумно умолчал. Для него это время не было потерянным. Он летал и командовал — чего еще желать? В конце концов, начнутся настоящие бои, Бадер был в этом уверен. Поэтому его всерьез беспокоило то, что на истребителях все еще не установлены бронеспинки и самозатягивающиеся баки.

Однажды он пролетал над Кранвеллом, и внезапно нахлынули сентиментальные воспоминания. Он сделал круг над местом, которое стало началом его службы. Кранвелл словно смотрел на него, говоря: «Я выучил тебя для этого и выучил хорошо. Не забывай своего учителя».

222-я эскадрилья Тобби Мермагена, базирующаяся в Даксфорде, пересела с «Бленхеймов» на «Спитфайры».

В связи с этим несколько экипажей были отосланы. Как-то вечером Мермаген поймал Бадера в столовой и заявил:

«Мне нужен командир звена. Я не хочу делать подлянку Джеффри, но если он будет не против, ты согласен?»

Бадер с жаром ответил, что будет только рад.

На следующий день патрулирование над конвоями приобрело новый оттенок. Чтобы предотвратить летные происшествия, вице-маршал Ли-Мэллори предложил новую процедуру. Утром Бадер повел свою тройку на передовую базу в Хоршеме, чтобы там ожидать приказа. Они простояли на земле 5 минут, потягивая чай, когда зазвонил телефон. Прибежал вестовой и закричал, что приказано немедленно взлетать, чтобы прикрыть конвой. Возле него появился неопознанный самолет. Бадер отбросил свою чашку и как можно быстрее захромал к своему «Спитфайру». Впрочем, остальные пилоты его, конечно же, обогнали. Неопознанный самолет! Наконец-то!

Он быстро застегнул ремни и нажал кнопку стартера. Еще не остывший мотор моментально заработал, и Бадеру пришлось притормаживать, когда самолет побежал по зеленой траве. Мимо пронеслись два других «Спитфайра», и Бадер отчетливо понял, что его самолет отстает. Он быстро глянул на приборы. Стрелка показывала, что мотор работает на полную мощность. Все в порядке. Однако истребитель продолжал бежать по траве, неуклюже подпрыгивая. Впереди уже показалась каменная стена на противоположной границе аэродрома. Ограда стремительно неслась навстречу, а «Спитфайр» никак не мог взлететь. В отчаянии Бадер рванул на себя ручку управления, самолет задрал нос, однако набрать высоту не пожелал. Правой рукой Бадер поспешно дернул ручку убора шасси, но было поздно. В тот же самый момент колеса зацепили каменную стену и отлетели прочь. На скорости 80 миль/час маленький истребитель ткнулся крылом во вспаханное поле, находившееся за оградой. Нос пошел вниз, хвост задрался в воздух. Истребитель чуть не перевернулся, но каким-то чудом удержался. Хвост рухнул вниз, и самолет тут же шлепнулся на землю, со страшным шумом пропахав глубокую борозду.

В памяти моментально всплыли воспоминания о падении на «Бульдоге». Самолет с треском остановился, подняв облако пыли. Плексигласовый колпак поехал вперед и крепко ударил Бадера по затылку. На мгновение он потерял сознание. Когда он снова пришел в себя, то попытался сообразить, что же произошло. Где он сидит? Почему так тихо? Он даже услышал потрескивание остывающего мотора. Автоматически Бадер поднял руку и выключил все тумблера, после чего принялся осматривать кабину, пытаясь найти ответ. И тут Бадер похолодел от ужаса. Черная головка рукояти регулирования шага винта обвиняюще указывала на него. Винт все еще стоял на слишком большом шаге.

Внутри у него все перевернулось. О, черт, классическая глупость! Не может быть!

Но было. Обозлившись, Бадер ударом кулака утопил рукоять.

Если не считать звона в голове, сам Бадер ничуть не пострадал. Он выполз из кабины, с грустью подумав, что вылезать гораздо проще, когда «Спитфайр» лежит на брюхе. Он прошел сквозь дыру в стене, которую пробил истребитель, и зашагал по аэродрому. В этот момент появились скорая помощь и пожарники. Люди бросились к нему, спрашивая: все ли в порядке и что случилось. Он мрачно проворчал «Большой шаг». Его отвезли обратно в центр управления полетами. Возле домика стоял другой «Спитфайр». Бадер, так и не снявший шлем и парашют, полез в кабину. Он запустил мотор, немедленно установил винт на малый шаг и взлетел, чтобы присоединиться к ожидавшей его паре.

Он обнаружил, что истребители уныло кружат над конвоем. Все вместе они проболтались там около полутора часов, но не увидели никаких признаков неизвестного самолета. Когда они приземлились в Даксфорде, голова у него просто раскалывалась. Джеффри Стефенсон спросил удивленно:

«Какого дьявола ты это сделал? Зачем взлетал на большом шаге?»

«Да потому что просто забыл перевести его на малый, дурья башка!» — огрызнулся Бадер и выскочил из комнаты.

Он просто должен немного отдохнуть, потому что уже не держится на ногах. В своей комнате Бадер разделся и рухнул на постель. Он снял брюки и лишь тогда понял, почему так сильно хромал. Оба его протеза были согнуты дугой. Вероятно, их зажало педалями при падении. А он ничего не почувствовал. Сидя на краю постели, Бадер задумчиво прикидывал, что произошло бы, если бы у него были живые ноги. Обе были бы сломаны. Сейчас он, скорее всего, лежал бы на операционном столе, и врач лишь покачивал головой, глядя на него. А возможно, взял бы скальпель и отрезал обе ноги.

Бадер отстегнул протезы и задумался снова. Пристегнув запасную пару, он подошел к двери и позвал вестового. Когда тот прибежал, Бадер отдал ему покалеченную пару.

«Упакуй их в ящик. Их нужно отправить изготовителю».

С удовлетворением посмотрев на опешившего вестового, Бадер повернулся и снова улегся, стараясь справиться с головной болью. Но через минуту страшная мысль пронзила его, заставив забыть о своих недугах.

Ни Ли-Мэллори, ни любой другой командир авиагруппы не сделает командиром звена человека, достаточно глупого, чтобы взлетать с неправильным шагом винта. Он пробормотал себе под нос несколько совершенно непечатных слов.

* * *

Дни летели, а от Ли-Мэллори не было никаких известий. Затем командир авиагруппы посетил Даксфорд в ходе рутинной инспекционной поездки. Бадер вошел в кабинет, откозырял и замер в ожидании. Сухое квадратное лицо человека за столом изобразило благожелательность.

«Бадер, командир эскадрильи Мермаген хочет сделать вас командиром звена».

Лицо Бадера не дрогнуло, однако он насторожился, как несколько месяцев назад, когда ждал приговора врачей. Ли-Мэллори размышлял, и пауза затянулась. У Бадера родилась безумная надежда, что ему не напомнят о разбитом «Спитфайре».

Наконец Ли-Мэллори произнес:

«Я вижу, вы полностью оправились от старых травм и разбили „Спитфайр“.

(Дьявол!)

«Да, сэр».

«Это достаточно глупо, не так ли?»

Новая томительная пауза. Ли-Мэллори посмотрел на листок, в котором Бадер узнал рапорт об аварии.

«Я рад, что вы не делаете попыток оправдаться», — продолжил Ли-Мэллори совершенно спокойно.

«У меня нет оправданий, сэр».

«Вы не правы. Оправданий нет совершенно другим вещам», — сказал командир авиагруппы. И после новой паузы добавил: «Вы направляетесь в 222-ю эскадрилью в качестве командира звена».

* * *

Видимые результаты производства в капитаны появились быстро. Бадер привез Тельму из Пантилеса, и она остановилась в пабе на окраине Даксфорда.

Бадер перестал считать себя второгодником, вернувшимся в школу, чтобы снова сдавать экзамены. Он сказал пилотам своего звена, что Истребительное Командование не слишком хорошо готовит летчиков в отношении соблюдения летной дисциплины.

Приятельницей Тельмы в пабе стала грозная женщина, которую втихомолку звали «морским львом», потому что у нее пробивались черные усы. Она желала властвовать над всеми, и Тельма немного беспокоилась, пока Дуглас не показал «морскому льву», что такое настоящая властная личность. Он подружился с грозной леди, и Тельма была счастлива.

Властная натура Бадера сказывалась везде. Теперь, когда он стал командиром, он начал говорить с несокрушимым апломбом. Человек, пытавшийся возражать, быстро умолкал, подавленный излучаемой Бадером уверенностью. Командовать для него было наслаждением. Несколько дней он поднимал свое звено, чтобы провести атаки согласно наставлениям Истребительного Командования. Он посылал всех пилотов по очереди атаковать самолет-мишень. Бадер говорил, что следует постоянно оглядываться и следить за следующим самолетом в этой длинной процессии. При выходе из атаки истребитель должен был поворачивать навстречу колонне, подставляя свое брюхо вражеским стрелкам. Когда они закончили, Бадер заявил:

«А теперь Вы сами убедились, что с вами может случиться».

После этого Бадер начал обучать летчиков своей собственной системе, вывозя двойками и тройками. Он показывал, как следует атаковать со стороны солнца, как следует выходить из атаки вперед и вниз, как отрываться от противника. После этого начались долгие часы учебных боев, перемежающихся рутинными вылетами для сопровождения конвоев, которые всегда были безрезультатными. Он начал обучать своих летчиков групповому пилотажу, чтобы они лучше чувствовали самолет. Чтобы проверить самого себя, он иногда начинал крутить высший пилотаж на предельно малой высоте, что было строго запрещено. Командир авиакрыла Даксфорда по этому поводу мрачно заметил:

«Я хотел бы, чтобы вы этого не делали. У вас и так в последний раз была ужасная авария».

Часть пилотов начала беспокоиться. Война шла уже 8 месяцев, а они еще не видели ни одного немецкого самолета. Единственным развлечением были полеты в Саттон-Бридж на воздушные стрельбы. Бадер опробовал пулеметы впервые с того дня, когда отстрелил себе кусок пропеллера в Геймкоке. Они больше не пикировали на белые мишени, плывущие по воде, а стреляли по конусу, который буксировал другой самолет. 8 пулеметов и никакого синхронизатора, который может отказать! Легкое нажатие гашетки — пулеметы затрещали, «Спитфайр» слегка задрожал.

В начале мая в Даксфорд прибыла новая эскадрилья — 66-я. Ее командир, с кружкой пива в руке, встретил Бадера в столовой и радостно обнял его.

«Ха, наконец-то я вырвался из Тренировочного Командования!» — возгласил он.

Это был Руперт Ли. Как ни странно, в Даксфорде собрались трое старых товарищей по Кранвеллу: Стефенсон, Бадер и Ли. А через неделю Ли тоже пришлось заняться сопровождением конвоев.

10 мая он поехал, чтобы забрать Тельму из паба на ленч в офицерском клубе. (Звено Бадера в этот день дежурило.) Садясь в автомобиль, Тельма сказала:

«Сегодня ты какой-то особенно веселый, Руперт».

Ли возбужденно ответил:

«Разве ты не слышала? Началась война».

«Какая война? Еще одна?»

Обрадованный Ли разъяснил:

«Нет. Просто кончилось топтание на месте. Фрицы перешли в наступление».

Он начал рассказывать об ударе Гитлера во Франции и Бельгии. Тельма выслушала его и тихо сказала:

«Я полагаю, теперь вы счастливы».

В столовой Бадер, застрявший в толпе ликующих пилотов, замахал ей рукой и крикнул:

«Прекрасно, не так ли, дорогая?! Отлично. Теперь мы им врежем».

Он едва не плясал от радости.

Но Тельма мрачно ответила:

«Мне кажется, наступают иные времена».

Они все думали, что теперь война кончится быстро.

* * *

А в Даксфорде практически ничего не происходило. Они проводили тренировочные полеты, сопровождали конвои. Единственный заслуживающий упоминания инцидент произошел, когда Бадера оштрафовали за превышение скорости, когда он проезжал через Стивенейдж. Большинство пилотов начало подозревать, что война кончится раньше, чем они получат свой шанс. Они действительно так думали. Газеты и радио были полны сообщений о тяжелых боях во Франции, однако летчиков это не интересовало. Маленький замкнутый мирок пилотов полностью игнорировал наземные бои. Они читали только о схватках «Харрикейнов» с Люфтваффе над Францией. Как охотничьи собаки, они были выучены загонять дичь, не думая при этом, что у добычи могут оказаться острые клыки.

Война для них была героическим спортом, приправленным острым соусом опасности, а эскадрилья пока находилась за пределами поля. Кое-кто начал говорить о переходе на «Харрикейны»… Однако новости приходили все более неприятные, и летчики начали понемногу прозревать.

22 мая безделье закончилось, но не так, как они ожидали. На стоянку примчался штабной автомобиль, остановился, скрипнув тормозами, и из него выпрыгнул Мермаген. Он заорал:

«Эскадрилья перебазируется в Киртон-он-Линдсей. Вылет назначен на 15.00».

Через несколько секунд ошарашенные люди задвигались.

«А где этот Киртон-он-Линдсей?» — спросил Дугласа молодой унтер-офицер, когда они забирались в грузовик.

«Где-то на севере, возле Гримсби», — сказал Бадер.

«О боже!» — простонал унтер. Бои шли на юге.

К 15.30 после изрядной суматохи 18 «Спитфайров» вылетели в Киртон, а наземный персонал все еще грузил пожитки на машины. Никто не знал, зачем нужно это перебазирование, и ситуация прояснилась лишь на следующий день.

Прикрытие конвоев.

День за днем одно и то же. Они валялись на солнышке на стоянках, пока на другой стороне Ла-Манша бушевала битва. Им же приходилось ждать вызова, а если они и взлетали, то бесцельно болтались в пустом небе над несколькими мелкими суденышками. Это были явно не героические дела. Во Франции армии союзников стремительно катились назад под напором немецких танков.

Во второй половине дня 27 мая на стоянку звена А прикатил грузовик, из которого вылез старший сержант и сообщил Бадеру:

«Мы установим на ваших самолетах бронеспинки».

Заинтересованные пилоты собрались вокруг машины. Солдаты начали выгружать стальные пластины. С помощью винтов они крепили их на спинках кресел. Летчики никогда раньше не видели бронеспинок и восприняли все это с удовольствием. Не потому что считали эту защиту серьезной (как раз наоборот, она выглядела скорее чисто теоретической), а потому что эскадрилья становилась «фронтовой». Бадер отправился спать как обычно рано.

Проснулся он в полной темноте от того, что кто-то тряс его за плечо.

«Вставайте, сэр! Вставайте!»

Включился свет, и Бадер растерянно заморгал, уставившись на вестового, который стоял рядом с кроватью.

«Эскадрилья должна в 4.00 вылететь в Мартлшэм, сэр. Уже 3.00», — сообщил вестовой.

«Какого черта?»

«Не знаю, сэр. Но они говорят, что очень срочно».

Еще до конца не проснувшийся и злой, он пристегнул протезы, оделся и вышел. Приехал Мермаген и сообщил:

«Я не знаю, что там происходит, но мы перебазируемся на юг. С собой ничего не брать. Похоже, случилось что-то необычное».

 

Глава 13

Небо на востоке окрасилось розовым, когда эскадрилья поднялась в воздух. Через полчаса самолеты пробили рваный слой тумана, тянувшегося над самой землей, и приземлились на аэродроме Мартлшэм, возле Феликсстоува на восточном побережье Англии. Туда уже прибыла эскадрилья «Спитфайров», и летчики, собравшись группами, потягивали горячий чай. Бадер выбрался из кабины и поинтересовался у щеголеватого стройного капитана в белом мундире с серебряным именным браслетом на запястье, что стряслось.

«Понятия не имею», — ответил молодой красавчик, напоминавший опереточного матадора. Его розовое личико украшали тонкие черные усики и свежая царапина через всю щеку, которая невольно наводила на мысль о девице, которую пытались затащить в темный коридор. Его звали Боб Так.

Примчался Мермаген и сразу крикнул:

«Парни, патрулируем над Дюнкерком, 12000 футов. Взлетаем, как только заправимся».

«Какого черта? Что там случилось?» — спросил Бадер.

Мермаген пожал плечами.

«Не имею ни малейшего представления. Я думаю, что-то связанное с эвакуацией».

Один из пилотов, не скрывая недовольства, заметил:

«Должен сказать, что нас отправляют туда чертовски рано. Я даже не видел утренних газет».

Сейчас странно слышать, что слово «Дюнкерк» в тот момент для них ничего не означало. Армия поставила плотную завесу секретности над планами эвакуации, и люди ни о чем не догадывались, пока пляжи не заполнили усталые солдаты. По крайней мере, не нюхавшие пороху летчики-истребители с северных аэродромов о ней не знали. Они радовались тому, что отправляются «за море», во Францию. Это было нечто новенькое, однако переход от мирного бытия к войне воспринимается не сразу. Они даже не думали, что над Дюнкерком могут столкнуться с немецкими самолетами. Впрочем, этого и не случилось.

Мермаген построил эскадрилью четырьмя тройками и повел через Ла-Манш. Они быстро набрали высоту и на 9000 футов врезались в плотное белое облако, закрывавшее горизонт. На 10000 футов самолеты выскочили из него и набрали предписанную высоту, не ломая идеального строя. Если бы в это время к ним сзади подкрался «Мессершмитт», он мог сбить всю эскадрилью. Впереди Бадер увидел странный черный клубок, пробивающийся сквозь бескрайний белый ковер, который они пронизали. В наушниках затрещало, и Мермаген сказал:

«Присмотритесь. Это дым. Скорее всего, горит нефтехранилище».

Какое-то время они кружили над облаками, разглядывая столб дыма. Мермаген хотел спуститься под облачный слой, однако офицер управления сказал, что они обязаны держаться на 12000 футов, а приказы нарушать нельзя. Летчики не видели никого и ничего, и через полчаса Мермаген повел их обратно. Зато под облаками лилась кровь. Ju-87 ожесточенно бомбили пляжи, Me-109 и Me-110 обстреливали британские войска, пытающиеся спастись.

На обратном пути 222-я эскадрилья получила приказ садиться в Манстоне. Потом им приказали лететь в Даксфорд, из Даксфорда отправили обратно в Хорнчерч — аэродром истребителей чуть севернее Темзы, примерно в дюжине миль от Лондона. «Типичный бардак», — ворчали пилоты. В Хорнчерче они ошарашенно смотрели по сторонам, разглядывая летчиков других эскадрилий, которые расхаживали с пистолетами в карманах. Они даже не брились! Те, кто уже несколько дней действовал в небе над Францией, были спокойны и деловиты. Происходящее все еще не доходило до пилотов 222-й эскадрильи, которые считали пистолеты и щетину признаками «пижонства».

В 3.30 Бадера начали дергать за плечо.

«Взлет в 4.30, сэр», — сообщил денщик.

Это уже не походило на шутку.

Над аэродромом протянулся непрерывный слой туч, лежавший на высоте 4000 футов, однако сегодня они летели на 3000 футов. Повернув к Норт Форланду, чтобы обойти Дувр справа, они с удивлением уставились на серые волны внизу. Из устья Темзы, из Дувра, из бухточек по всему побережью выползали крошечные лодки. Они собирались в единый поток, направляющийся на юго-восток. Яхты, буксиры, катера, баржи, шлюпки, колесные пароходики двигались к французскому берегу, волоча за собой пенистые усы. Изредка мелькал серый силуэт эсминца. Это было невероятно. Бадер подумал: «Боже, это похоже на Великую Западную Дорогу в воскресный день». Далеко впереди появился высокий столб черного дыма, который поднимался над Дюнкерком, где находилось нефтехранилище. Весь пролив был усеян маленькими лодочками. Их были сотни и сотни.

Мермаген провел своих пилотов над грязными песками Гравелина и повернул вдоль берега к Дюнкерку. Издали люди на пляже показались похожими на муравьев, копошащихся на разрушенном гнезде. Затем, когда самолеты подлетели поближе, они превратились в пчел, тысячи которых сбились в огромный рой на песке. Никакой воскресный пляж даже близко не походил на это, и Бадер начал понимать, что такое война. На зеленых отмелях ползли первые из лодок, и черные ниточки солдат тянулись к воде, навстречу им.

Кто-то предупредил по радио:

«Самолеты впереди».

Бадер увидел их в тот же момент. Примерно на расстоянии 3 мили чуть справа показались 12 силуэтов. Он гадал, что же это? Не «Спитфайры» и не «Харрикейны»… Затем кто-то удивленно протянул:

«Иисусе, так это же Ме-110».

Его словно ударило током. Вражеские самолеты мчались навстречу, и вскоре Бадер смог различить два киля хвостового оперения и два мотора. «Мессершмитты» круто повернули влево, пытаясь укрыть в туче… может быть, они несли бомбы и потому стремились избежать боя. Самолет Мермагена приподнял нос, и поток гильз хлынул из крыльев — он открыл огонь. Однако противник был слишком далеко.

И вдруг один из Ме-110 выбросил клуб черного дыма, вывалился из строя и полетел прямо вниз, охваченный пламенем. Он упал на землю и взорвался недалеко от Дюнкерка. Остальные немцы исчезли в облаке, и небо снова стало чистым. До конца патрулирования они никого не видели, и когда самолеты сели в Хорнчерче, все пилоты поспешили собраться вокруг Мермагена.

«Должен вам признаться, что удивился больше остальных, когда этот тип полетел вниз», — признался Мермаген.

Бадер возразил:

«Нет, мы изумились все-таки больше».

Однако этот эпизод ничуть не напоминал настоящий бой. Самое тяжелое было еще впереди.

На следующее утро снова пришлось вставать в 3.30 и лететь к Дюнкерку. На этот раз вражеских самолетов не было, только те же муравьи на пляже и отважные лодочки, снующие у берега. На следующий день повторилось то же самое. Только теперь город уже горел, и вспышки орудийной стрельбы были видны по всему периметру. Остальные эскадрильи радостно сообщали о столкновениях с множеством «мессеров» и пикировщиков, о кровопролитных боях. Бадер слушал и молча завидовал.

Опять подъем в 3.15 и вылет. С высоты 3000 футов из кабины уже ничего не было видно. Город пылал, и клубы дыма ползли над гаванью и пляжами. И снова никаких немецких самолетов. Они прилетали и бомбили английские войска лишь после того, как эскадрилья улетала обратно на аэродром. Вторая половина дня принесла еще более горькое разочарование. Он еще раз повел свое звено к Дюнкерку, но уже через полчаса его мотор начал чихать и кашлять. Самолет затрясся, как в ознобе, и Бадеру пришлось повернуть назад. Впервые он был вынужден преждевременно вернуться из боевого вылета. Бадер приземлился, ругая войну на все корки. Она бушевала где-то вдали, а его старательно обходила. На аэродроме его ждало письмо, требующее побыстрее отправляться в Стивенейдж. Он тут же написал просьбу задержать перевод на несколько дней.

На следующее утро он чувствовал себя уставшим, как собака, когда денщик поднял его в то же самое время. Полеты становились рутиной. Черная полоса тянулась от Дюнкерка в море, и даже в кабине на высоте 3000 футов Бадер чувствовал запах горящей нефти. Сразу становилось ясно, что это за дымка. Далеко внизу те же отважные маленькие лодки сновали по воде. Впереди Дюнкерк… а над Дюнкерком, на расстоянии 3 мили — горстка стремительно снующих точек. Он сразу понял, что это такое. Ме-110 немедленно шарахнулись вглубь французской территории, однако на небе не было ни облачка, и «Спитфайры» погнались за ними, развив максимальную скорость. Ни секунды не раздумывая, Бадер толкнул прицел и снял пулеметы с предохранителя. Он был готов убивать. Быстрый взгляд назад. «Спитфайры» растянулись неровной линией, но слева четыре смазанные скорость серые тени уже пикировали на них. «Мессершмитты-109»! Первая встреча! Они промелькнули перед Бадером, словно стремительные акулы. На капотах немецких истребителей мигали оранжевые вспышки выстрелов.

Бадер толкнул рукоятку и бросил «Спитфайр» вслед за немцами. В прицеле мелькнул «мессер». Он нажал гашетку, и пулеметы в крыльях лихорадочно застучали. Немецкий истребитель заполнил все лобовое стекло. Позади кабины появился белый дымок. Его тут же унесло назад… пока ничего… а затем вспышка оранжевого пламени охватила кабину, вытянувшись за самолетом, как огромный факел. «Мессер» зашатался, как пьяный, перевернулся брюхом вверх, и Бадер различил черный крест у него на борту. Значит, это правда. Все они отмечены черными крестами. Когда Бадер опомнился, горящий «мессер» уже остался далеко позади.

Внезапно его охватило ликование, словно электрический ток пробежал по всем жилам, когда он повернул на соединение с эскадрильей. Однако эскадрилья исчезла. Не видно ни одного самолета. Только столб черного дыма поднимается откуда-то снизу.

Бадер опять повернул к Дюнкерку и увидел самолет. В полумиле перед ним беспомощно кувыркался Ме-110. Его характерный раздвоенный хвост был отрублен, но все еще волочился вслед за самолетом на рулевых тягах. Краем глаза Бадер заметил, что подбитый самолет упал на землю и взорвался.

Бадер не переставал радоваться, пока самолет скользил над проливом обратно к берегам Англии. Он выполнил свою работу. Сердце начинает биться чаще, когда вражеский самолет летит вниз. Он сразился с противником и победил его. Это не была обычная дуэль, он не видел вражеского пилота. Бадер думал, что после приземления будет рассказывать всем и каждому. Однако, когда он зарулил на стоянку, его радость угасла. Два самолета пропали.

Во второй половине дня все еще не остывший Бадер снова полетел к Дюнкерку вместе со всей эскадрильей. Над множеством мелких лодок, снующих у входа в гавань, он заметил смутную тень, пикирующую на эсминец. Новое потрясение — черные кресты на крыльях Не-111, промчавшегося над самыми трубами корабля. Белый водяной столб вырос позади эсминца, его корму подбросило вверх, люди посыпались в кипящую воду. Бадер спикировал вслед за «Хейнкелем», который повернул в сторону берега. Маленькие вспышки замигали в кабине бомбардировщика, когда стрелок открыл огонь. Но Бадер нажал гашетку, и вспышки пропали. Отлично! Стрелок мертв! «Хейнкель» заложил крутой вираж, пытаясь уйти из-под обстрела. Когда Бадер повернул следом, откуда-то выскочили два «Спитфайра» и погнались за бомбардировщиком, который был уже на расстоянии мили. У Бадера не осталось шансов успеть перехватить его. Он закрутил головой, пытаясь найти свою эскадрилью, однако она опять пропала.

Зато эсминец спокойно уходил от берега, как ни в чем не бывало. Так оно и было. На палубе замелькали вспышки, и Бадер увидел крошечные черные точки, летящие к самолету. Тогда он понял, что моряки открыли по нему огонь из зенитных автоматов. Многоствольный «пом-пом». Флот в те дни обстреливал всех без разбора. Бадер поскорее отвернул прочь. Что возьмешь с грубых моряков?

Эскадрилья осталась в Хорнчерче. День за днем они поднимались в 3.15, чтобы вылететь на рассвете. Они продолжали патрулирование, однако все бои с немцами пришлись на долю других эскадрилий, и это приводило Бадера в бешенство. Все, что видел Бадер, — арьергардные бои на побережье, но это было неприятное зрелище. Когда не было полетов, пилоты весь день сидели возле своих машин, иногда до 23.00, пока не становилось совсем темно. Пропал Джеффри Стефенсон. Пилоты говорили, что он попытался выполнить советы «Наставления Истребительного Командования № 2» по атаке пикировщика. Однако немецкий стрелок из своего единственного пулемета прошил ему мотор. Истребитель был вынужден сесть на вражеской территории.

4 июня премьер-министр приказал провести последний вылет, и Бадер в нем участвовал. Пляжи Дюнкерка были пусты, над развалинами города курился дым. Из гавани выходила небольшая яхта под маленьким белым парусом. Наверное, это был последний корабль, покидающий Дюнкерк. Истребители кружили над ним, пока у них оставался бензин, чтобы защитить яхту от немецких самолетов.

Бои под Дюнкерком закончились. Бадер внезапно ощутил усталость и проспал почти 24 часа. Над Англией нависли грозовые тучи. На лицах пилотов ясно читались мрачные предчувствия. Впереди были бои, которых они ждали, и летчики не собирались отступать. Однако перспективы выглядели не блестяще. Удивительно, но страна никак не хотела согласиться с тем, что битва может быть проиграна. Вероятность, хотя бы теоретическая, подразумевалась, но Бадер полностью отвергал ее. Сушеный гоpox никогда не даст корешки. Попробовав крови, Бадер думал только о полетах, боях, тактике. Бадер так долго ждал этого, что теперь никто и ничто не могло его остановить. Больше никто не будет его жалеть или считать человеком второго сорта. Он жил предстоящей битвой, как за Британию, так и за собственное будущее.

Из суда Стивенейджа пришло извещение с приговором «Виновен». Бадеру предстояло заплатить 2 фунта 10 шиллингов. Взбешенный летчик отправил чек и приложил к нему язвительное письмо, выразив сожаление, что не может прибыть лично, так как должен лететь в Дюнкерк.

На уик-энд он поехал к Тельме, которая вернулась в Пантилес. Ему пришлось сообщить ей, что Джеффри Стефенсон пропал. После этого они о войне больше не говорили.

Казалось, бои ушли в далекое прошлое, и теперь дни были заполнены учениями и тренировками. Полеты в общем строю, имитация атаки, ночные полеты. Эскадрилья перебазировалась на юг, в Киртон-ин-Линдсей. Тельма осталась в Пантилесе. Она с облегчением решила, что некоторое время с Дугласом ничего не случится.

Около полуночи 13 июня Бадер летел на высоте 12000 футов над рекой Хамбер, пытаясь обнаружить неизвестный самолет, который прилетел со стороны Германии. Скорчившись в тесной кабине, он не мог видеть ничего, кроме горстки тусклых звезд. Он знал, что увидеть что-нибудь еще будет крайне трудно. «Спитфайр» с его маленьким плексигласовым фонарем и длинным носом — не самый удобный самолет для ночных полетов. Разыскивать на нем противника в темноте — все равно что завязать себе глаза и пытаться поймать кролика в лесу. Но другого выхода не было.

Дежурный по полетам сообщил:

«Красный-1, красный-1, погода ухудшается. Немедленно возвращайся на базу».

Он повернул и круто спикировал к скрытой во мраке земле, но грозовая туча мчалась быстрее. Он летел на высоте всего пары сотен футов и оказался над аэродромом, прежде чем окончательно стемнело. Сквозь дождь Бадер с трудом различил цепочку посадочных огней. Он описал круг и зашел на посадку, но сквозь залитое водой лобовое стекло почти ничего не было видно. Он проскочил мимо первых огней… слишком высоко. Вторая пара фонарей мелькнула позади… потом третья, прежде чем колеса коснулись земли. Хвост истребителя остался задранным, и Бадер понял, что ошибся с расчетами. Он изо всех сил рванул ручку на себя, но хвост «Спитфайра» не коснулся земли, только посадочные огни просвистели назад. Бадер понял, что крепко промазал, и пытаться снова взлететь уже поздно. Затем хвостовое колесо ударилось о землю, и жалобно запищали тормоза.

Огней впереди уже не было… только темнота. Короткий миг мучительного ожидания, а потом страшный треск. Самолет подскочил, перелетел через ангар, задев его брюхом. Шасси сбрило начисто. И тут «Спитфайр» остановился. Сверху с бряканьем посыпались кирпичи, на миг Бадер потерял сознание. Никакого страха, просто шок. Он дважды уже совершал аварийную посадку, ничего нового.

Затем Бадер изрек одно короткое совершенно непечатное слово.

Откуда-то примчалась машина. Он снял шлем и услышал, как дождь барабанит по крыльям. Из темноты появился Табби Мермаген и осторожно поинтересовался:

«Дуглас, с тобой все в порядке?»

Бадер скривился.

«Нет. Я чертовски зол».

Мермаген с облегчением вздохнул:

«Полагаю, ты прав. Это был чертовски неудачный заход».

Утром Мермаген приветствовал его хитрой ухмылкой и многозначительной фразой:

«Ну вот, Дуглас, мы тебя теряем».

Бадер подскочил, вспомнив о ночном инциденте. С тоской он решил, что ему запретят летать.

«Почему? Я не хочу уходить!» — простонал он.

Но Мермаген успокаивающе поднял руку.

«Все нормально. Ты получаешь эскадрилью».

Бадер снова подскочил.

Мермаген хмыкнул.

«Это не шутка. А может, и шутка. Но Ли-Мэллори хочет тебя видеть».

Через мгновение его захлестнула бурная радость, но тут Бадер подумал, что Ли-Мэллори, вероятно, не слышал о ночном происшествии.

Он помчался в штаб 12-й группы в Хакнэлл и вскоре стоял перед командиром. Без всяких преамбул Ли-Мэллори сказал:

«Я слышал о вашей деятельности как командира звена. Я даю вам 242-ю эскадрилью».

(Лучше покончить с этим сразу!)

Бадер сказал:

«Да, сэр… Но есть одна вещь, которую вам следует знать… Прошлой ночью я разбил „Спитфайр“. Промазал при посадке».

Ли-Мэллори спокойно заметил:

«Вы сами знаете, что такое время от времени случается».

Нервно пригладив волосы, Бадер продолжил:

«Сэр, дело в том, что когда вы дали мне звено, я тоже разбил один».

Ли-Мэллори вздохнул, а потом усмехнулся.

«Не волнуйтесь. Ваша новая эскадрилья летает на „Харрикейнах“.

А потом командир авиагруппы более весело сообщил:

«242-я — это канадская эскадрилья, единственная в Королевских ВВС. Почти все пилоты — канадцы, а это та еще компания. Они только что вернулись из Франции, где им крепко досталось. Они потеряли несколько самолетов. Они немного подразболтались, но это не их вина. Однако их следует подтянуть. Моральный дух эскадрильи сейчас очень низок. Эскадрилью следует реорганизовать, а пилотам дать твердого командира. Такого, который сможет говорить с ними жестко. Я полагаю, вы — именно тот человек, который нужен. Вскоре нам потребуются все наши истребительные эскадрильи до последней. Судя по всему, Люфтваффе собираются начать налеты через Ла-Манш».

Ли-Мэллори сообщил, что эскадрилья находится в Колтишелле, недалеко от Норвича. Майор Бадер должен прибыть туда как можно скорее.

Вице-маршал поднялся, пожал Бадеру руку и сказал:

«Удачи вам с вашей первой собственной эскадрильей».

Майор Бадер! Пусть даже это временное звание! Как много кроется за этими внешне невыразительными словами. 8 недель назад он был всего лишь старшим лейтенантом! Это вряд ли произошло бы, если бы он оставался таким же, как все. А сейчас ему предоставлен случай показать, чего он стоит как командир.

К вечеру Бадер проехал еще сотню миль назад в Киртон, упаковал вещи, позвонил по телефону Тельме и направил свою машину в Колтишелл. Небо было затянуто низкими тучами, и ехать пришлось в полной темноте. Примерно в 11 вечера полисмен на окраине Норвича объяснил ему, как проехать к аэродрому. Но через 5 минут Бадер заблудился. Он увидел на шоссе человека и попытался спросить его, но тот не знал дороги. Наконец Бадер увидел женщину, однако она испугалась и сбежала, как только он заговорил. Никаких дорожных указателей! (Все были сняты перед предполагаемым вторжением.) Он встретил еще одного мужчину, но тот подозрительно спросил:

«А я откуда знаю, кто вы такой? Может быть, вы шпион. Я не знаю, где аэродром».

Через час, расстроенный и уставший, он натолкнулся на колючую проволоку, натянутую поперек дороги. Позади нее под маленькой лампочкой стоял часовой в форме Королевских ВВС. Наконец! С приятным ощущением собственной значимости Бадер сообщил:

«Я новый командир 242-й эскадрильи».

Он ждал, что проволоку уберут, но часовой не двинулся. Он строго спросил:

«Скажите пароль, сэр».

«Откуда, к черту, мне знать этот пароль?! Я никогда здесь не был!» — взорвался новый командир эскадрильи.

«Виноват, сэр, но без пароля я не могу вас пропустить».

Новый командир эскадрильи метался вдоль забора еще минут 20, пока по телефону не был вызван начальник караула, который разрешил его пропустить.

Первым человеком, которого он увидел за завтраком, был Руперт Ли. Очевидно, 66-я эскадрилья тоже базировалась в Колтишелле. Ли покачал головой, когда услышал о его назначении.

«Теперь тебе больше не следует каждый раз называть меня „сэр“. Не то, чтобы ты это когда-то делал, но теперь ты можешь грубить с полными на то основаниями».

После завтрака комендант авиабазы Колтишелл, флегматичный подполковник Безигель, попыхивая трубкой, рассказал Бадеру о его новой эскадрилье. Новости были не слишком приятные. Наземный персонал застрял где-то совсем в другом районе Англии, только трое или четверо пилотов были англичанами, остальные — канадцами. Это были самые недисциплинированные офицеры, которых когда-либо видел Безигель, и они не терпели командиров! Бог знает, что они могли подумать, когда узнали, что новый командир эскадрильи лишился ног. Эскадрилья была довольно разболтанной. Сейчас ей требовалась жесткая рука, чтобы подтянуть дисциплину.

Тут до Бадера дошло, что у него на рукавах мундира все еще только 2 нашивки капитана авиации. У него не было времени нашить третью, и все это выглядело так, словно в эскадрилью прибыл новичок.

Он сказал:

«Если вы не возражаете, сэр, я съезжу в Норвич за галуном, чтобы до завтра успеть пришить положенную нашивку».

Бадер уселся в автомобиль, но пока он отсутствовал, вся эскадрилья узнала о прибытии нового командира. Один из пилотов встретил Бернарда Уэста, старшего механика эскадрильи, и спросил:

«Ты видел нового командира?»

«Нет, не видел. А на кого он похож?» — с интересом спросил заинтригованный Уэст.

«Немного необычный. Я не думаю, что он у нас задержится. У него нет ног», — ответил пилот.

Уэст, уоррент-офицер, прослуживший более 20 лет, полагал, что уже видел все в Королевских ВВС. Однако он остался стоять с раскрытым ртом.

 

Глава 14

Когда Бадер вернулся, машины остальных пилотов уже находились на стоянках в готовности. Капитан Питер Макдональд, невозмутимый человек, который 14 лет заседал в парламенте, до сих пор ухитрялся каким-то образом совмещать обязанности парламентария с управлением эскадрильей. Наконец Бадер сказал:

«Ладно, давайте пойдем и встретимся с парнями».

Летчики звена А размещались в деревянном домике на краю аэродрома. Бадер толкнул дверь и вошел внутрь без стука, Макдональд двинулся следом. По характерной раскачивающейся походке пилоты сразу поняли, кто это. Дюжина пар глаз холодно уставилась на командира с кресел и железных кроватей, на которых летчики досыпали перед первым утренним вылетом. Бадер был уверен, что они встанут, чтобы приветствовать начальство. Однако никто не подумал подняться, никто даже не шевельнулся. Лишь пара летчиков повернулась на бок, чтобы лучше видеть. Ни один человек не соизволил вынуть руки из карманов. В комнате повисло напряженное молчание. Началась бессловесная дуэль.

Наконец Бадер спросил достаточно вежливо, но твердо:

«Кто сегодня дежурит?»

Никто не ответил.

«Хорошо, кто старший?»

Снова молчание, хотя летчики вопросительно переглянулись.

«Никто ни за что не отвечает?»

Высокий темноволосый молодой пилот ответил:

«Полагаю, никто».

Бадер пристально посмотрел на него, но подавил свой гнев. Пока еще не пришло время браться за них всерьез. Он круто повернулся и вышел.

В комнате звена В повторилось тоже самое.

«Кто здесь старший?» — спросил Бадер.

После некоторого колебания плотный молодой летчик с грубым лицом, словно высеченным из гранита, медленно поднялся с кресла и ответил с сильным канадским акцентом:

«Полагаю, что я».

Однако на рукаве тужурки у него была всего одна нашивка.

«Командира звена здесь нет?»

«Нет, он ушел».

«Ваше имя?»

«Тэрнер». — И после заметной паузы он добавил: «Сэр».

Бадер снова внимательно осмотрел всех, снова повернулся и вышел. В дюжине ярдов от двери стоял «Харрикейн», горбатый и внешне неуклюжий, как все «Харрикейны». Бадер подошел к нему и взобрался на крыло. Парашют, шлем и очки лежали в кабине. Он неуклюже забросил ногу и влез в кабину. Надел шлем. Если пилоты думают, что новый командир — просто инвалид, был только один способ убедить их в обратном. Он включил мотор, истребитель помчался по аэродрому и поднялся в воздух.

Прямо над аэродромом он в течение полутора часов вертел и крутил «Харрикейн», проделывая все, чему его выучили в Хендоне, одну фигуру высшего пилотажа за другой, без перерывов для набора высоты. Две или три петли подряд, горка с переворотом, бочка, крутой вираж, иммельман. Завершил он своим коронным трюком — бросил самолет в штопор и после нескольких витков восстановил управление. Когда «Харрикейн» катил по траве обратно к месту стоянки, все пилоты стояли возле домика и следили за ним. Однако Бадер вылез из кабины без посторонней помощи, даже не взглянув на летчиков, сел в автомобиль и отправился в свой офис в ангаре. После этого он послал за Бернардом Уэстом.

Перед Бадером возник старый служака уоррент-офицер с типичной внешностью северянина.

«Как у нас с техникой?» — спросил Бадер.

«Восемнадцать „Харрикейнов“, все новые», — ответил Уэст.

«Хорошо. Я хочу, чтобы все они были исправны».

«Я постараюсь содержать их в боеспособном состоянии так долго, как смогу. Однако это не затянется. У нас нет запасных частей, нет инструментов. Кое-что мне удалось стянуть, но если начнутся боевые операции, очень быстро самолеты окажутся прикованы к земле», — сообщил Уэст.

«И почему у нас нет ни того, ни другого?» — спросил Бадер.

Уэст объяснил, что все оборудование было потеряно во Франции. Лишь один из механиков сумел увезти личные инструменты в вещевом мешке. Остальные вернулись с одними сигаретами. Такое отношение возмущало Уэста.

Бадер мрачно посмотрел на него и спросил:

«Вы затребовали новый комплект?»

Уэст ответил, что он это сделал. Были заполнены все необходимые формы и требования, сделаны копии, и стопа бумаг достигла толщины 6 дюймов. Однако начальник службы снабжения авиабазы заявил, что не может дать документам ход, так как канцелярии слишком забиты бумагами.

«Ну ладно, мы их расчистим», — зловеще посулил новый командир эскадрильи.

* * *

Утром Бадер собрал всех пилотов в своем офисе. Пока они стояли, переминаясь с ноги на ногу, перед столом командира, он холодно рассматривал их, не говоря ни слова. Сразу бросилось в глаза, что летчики не слишком уважали форму и явно предпочитали свитера мундирам. Длинные волосы тоже производили не лучшее впечатление. Вообще, пилоты выглядели довольно неопрятно. Наконец Бадер сказал:

«Вот что… Похоже, вы считаете особым шиком выглядеть, как механики, которым некогда отмыть руки от машинного масла. Но я хочу командовать хорошей эскадрильей, а вы все смотритесь как оборванцы. Хорошая эскадрилья должна быть щеголеватой. Для начала сообщаю, что не желаю видеть летные сапоги и свитера в столовой. Вы обязаны носить ботинки, рубашки и галстуки. Ясно?»

Это была ошибка.

Тэрнер без всякого выражения медленно произнес:

«Большинство из нас не имеет никаких ботинок и рубашек, кроме тех, что на нас сейчас».

«Что вы этим хотите сказать?» — немного агрессивно поинтересовался Бадер.

«Мы потеряли все во Франции».

Совершенно спокойно, с оттенком цинизма Тэрнер принялся рассказывать о хаосе, который царил во время отступления. Командование бросило своих подчиненных, летчики потеряли наземный персонал, эскадрилья моталась с одного места на другое, и нигде ей не были рады. Каждый заботился только о себе, пилотам приходилось самим готовить свои машины и добывать пропитание. Часто они спали прямо под крылом самолета. Когда набиралось достаточно бензина — они сражались, но постепенно отступали все дальше и дальше. Семь человек были убиты, двое ранены, у одного пилота произошел нервный срыв. Всего эскадрилья потеряла половину состава. Командир большую часть времени пропадал неведомо где, но все-таки сумел перегнать свой «Харрикейн» в южную Англию. Когда во Франции все окончательно рухнуло, они тоже перелетели через Ла-Манш и были направлены в Колтишелл. С тех пор положение не слишком улучшилось. Эскадрилью носило «по воле волн». История была грустной, но в голосе Тэрнера нельзя было уловить просьбу о жалости, только сдержанную злость.

Когда он закончил, Бадер сказал:

«Мне жаль. Прошу прощения за свои слова». И после короткой паузы: «А вы потребовали возмещения за потерю вещей?»

Судя по всему, они пытались это сделать, потому что Бадер снова увидел циничные усмешки, и ему сообщили, что заявки странствуют по обычным бюрократическим каналам. Дуглас вздохнул.

«Хорошо. Завтра вы все отправляйтесь в Норвич к портным и заказывайте все, что пожелаете. Я гарантирую, что заказ будет оплачен. А пока к вечеру или украдите, или одолжите ботинки и рубашки, где хотите и как хотите. У меня есть несколько рубашек, могу временно дать все. О'кей?»

«Это прекрасно, сэр», — ответил Тэрнер, который, похоже, привык выражать общее мнение.

«Хорошо! А теперь немного расслабьтесь. В каких боях вы участвовали и как оттуда выбрались?»

Следующие полчаса заняло живое обсуждение самых различных вопросов. Потом Бадер переговорил с каждым из пилотов по очереди, чтобы выяснить, что из себя представляет каждый. За исключением одного или двоих, пилоты ему понравились. Все оказались довольно умными и общительными. Лишь один англичанин остался недоволен, и Бадер решил, что его лучше отправить в Тренировочное Командование. Поговорив с ним немного, Бадер довольно грубо сказал:

«Ваша проблема заключается в том, что вы не желаете сражаться. В течение 24 часов вы покинете эскадрилью».

От второго командира звена он избавился столь же быстро, решив, что тот непригоден для этой должности. После этого Бадер позвонил по телефону в штаб авиагруппы и потребовал прислать ему двух лучших командиров звеньев, которых удастся отыскать. В качестве первого он затребовал Эрика Болла из 19-й эскадрильи. Командир авиагруппы сказал, что это прекрасный выбор, а в качестве второго порекомендовал довольно молодого пилота Пауэлл-Шэддона.

«А на кого он похож?» — спросил Бадер.

«Немного заикается, но в остальном очень неплох», — ответил командир группы.

«Заикается! Заикается! — взорвалась трубка в его руке. — Какого черта! Это мне не подходит! Что будет твориться в эфире во время боя?»

«А мне кажется, что он вам вполне подойдет. Он не так уж сильно заикается, и он довольно хороший командир… из Кранвелла», — немного обиженно ответил командир группы.

Бадер хмыкнул:

«Кранвелл… Сойдет. Присылайте его».

Затем он положил трубку и снова послал за Уэстом. Когда прибыл Уэст, новый командир эскадрильи довольно попыхивал трубкой, развалившись в кресле и забросив правую ногу на стол. Бадер отстегнул протез и с грохотом бросил его на пол. Потом наклонился вперед, опершись на локти, и впился пронзительным взглядом в глаза Уэста.

«Мистер Уэст, я хочу, чтобы вы рассказали мне, что творится в эскадрилье».

Какое-то мгновение Уэст колебался, перед тем как сказать:

«Вы хотите знать правду, сэр».

«Вот именно это я и хочу узнать».

Уэст подтвердил все, что говорил Тэрнер, и добавил несколько новых деталей. Он сообщил, что сам просил о переводе в другую часть перед прибытием нового командира. Между этими двумя людьми уже установилась нерушимая связь, которая имела основой глубокое взаимное уважение и долгую службу в армии. Иначе Уэтс никогда не произнес бы:

«Если позволено будет сказать, сэр, вам прежде всего нужны два новых командира звена».

Бадер усмехнулся.

«Я уже получил их. Они в пути. Ну, а теперь, что там с запасными частями и инструментами?»

Уэст ответил, что ничего.

Через 3 минуты начальник склада, мирно дремавший в своем царстве полок и ящиков, увидел два увесистых кулака, с треском опустившиеся на стол прямо под носом. Он поднял голову и увидел два пылающих глаза. Достаточно вежливо майор Бадер попросил выделить его эскадрилье инструменты и кое-какие вещи для офицеров, пожаловавшись на груду бумаг, которая едва не похоронила его. Колтишелл был новой авиабазой, и склады были почти пусты. Службы снабжения соглашалась поставлять требуемое лишь с большими проволочками и после того, как будут правильно заполнены все необходимые документы.

«У меня не хватает людей для заполнения всех требований», — пожаловался начальник склада.

«К черту ваши накладные, ваши одеяла и ваш пипифакс. Мне нужны запасные части и инструменты, и я хотел бы получить их как можно быстрее», — злобно прошипел Бадер.

Перебранка продолжалась еще некоторое время, и противники так и не сумели прийти к общей точке зрения. Бадер отправился к подполковнику Безигелю и объяснил, что ему требуются запасные части и инструменты, а пилоты должны закончить тренировки под руководством новых командиров звеньев. И только тогда эскадрилью можно будет назвать боеспособной. Такое сообщение было встречено без радости.

После ленча он начал тренировочные полеты. Пилоты должны были действовать парами в составе звеньев. Бадер был приятно удивлен, когда выяснилось, что летчики умеют управлять своими «Харрикейнами», хотя строй, по его мнению, был довольно рыхлым. Хотя они провели больше боев, чем Бадер, он уже решил, что будет готовить летчиков к будущим боям, используя свои собственные идеи. Вечером в столовой личный состав появился в относительно чистых ботинках и рубашках с галстуками, и Бадер пустил в ход свое обаяние. Вскоре лед был сломан, и летчики собрались вокруг командира. Начался веселый разговор и смех, банки пива пустели очень быстро. Летчики стремились получше узнать командира, а он продолжал незаметно наблюдать за ними. Его шутки были меткими, как снайперские выстрелы, и к концу вечеринки один из летчиков, отбросив очередную пустую банку, сказал:

«Какого черта, сэр. Мы действительно боялись, что вы окажетесь не более чем парадным украшением».

Ответом был всеобщий хохот.

На второй день эскадрилья уже ощутила жесткую руку командира. Люди стали гораздо опрятнее и теперь все были при деле. В первую пару часов новый командир успел побывать всюду: на стоянках самолетов, в ремонтном ангаре, радиорубке, мастерской, оружейной. К 10 часам он уже снова был в воздухе вместе со звеном «Харрикейнов». Но теперь он отпускал довольно резкие замечания по радио, если кто-то из пилотов отставал или уходил на несколько футов в сторону со своего места в строю. Позднее в домике отдыха на стоянке он тяжело уселся на кровать, закурил трубку и собрал летчиков вокруг себя.

«Сегодня у вас получилось лучше. Но я хочу, чтобы в следующий раз вы действовали еще лучше. Это самая лучшая тренировка для отработки совместных действий и дисциплины в воздухе».

Затем он прочитал летчикам первую лекцию, в которой изложил свои взгляды на тактику истребителей, как ее понимали в 19-й и 222-й эскадрильях. После этого Бадер добавил:

«У меня еще не было случая как следует испытать ее. Вы больше меня участвовали в боях, но я уверен, что Бишоп и МакКадден были правы».

Он подчеркнул, что следует обязательно внести кое-какие изменения в принятую тактику: никогда не гнаться за противником до самой земли; никогда не отставать; целиться как можно точнее, выбирая правильное упреждение; в горячке боя не терять голову.

Во второй половине дня прибыли Эрик Болл и Джордж Пауэлл-Шэддон. Оба были англичанами. Болл был высоким и тощим, его улыбающееся лицо украшали маленькие усики. У него уже имелась одна памятка о войне. Пуля Me-109 во время боев над Дюнкерком чиркнула его по голове, оставив просеку в курчавых волосах. Пауэлл-Шэддон был ниже и плотнее. Ему было около 30 лет, и он уже начал лысеть. Бадер почувствовал, что оба получили «хорошее воспитание» и станут авторитетными командирами. Ни на один миг он не стал думать хуже о канадцах. Англичанин не станет требовать от выходца из колоний «хорошего» воспитания, и уважает его за другие добродетели. (И потому, что «колонист» не обращает внимания, прилично он себя ведет или нет.) Бадер был бы рад сделать канадца командиром звена, но ни один не имел достаточного опыта командования, и они придерживались устаревших тактических взглядов, хотя не учились в Кранвелле.

Болл принял звено А, Пауэлл-Шэддон — звено В. И ближе к вечеру они уже совершили первые полеты вместе со своими пилотами. Через пару дней создалось впечатление, что постепенно эскадрилья становится сплоченной командой.

Бадер не оставил надежды раздобыть запасные части и инструменты и ежедневно наведывался к начальнику склада. Было произнесено много слов, однако инструмент так и не появился. На седьмой день он послал за Уэстом и спросил, что можно сделать еще, чтобы достать нужное.

«Но, сэр, работники складов начинают цитировать наставления и положения КВВС по снабжению запасными частями. Разные там параграфы и прочее. По закону мы должны прождать три месяца, прежде чем затребовать новые запчасти», — сказал Уэст.

«И это они говорят сейчас?» — приподнял бровь командир эскадрильи.

Вскоре после этого он заявился к коменданту авиабазы и сообщил: «Видите ли, сэр, парни уже готовы драться, но у нас все еще нет запчастей и оборудования. Так как техническая служба не собирается что-либо предпринимать в этом отношении, я отправил в штаб авиагруппы вот такую телеграмму».

Он протянул листок бумаги, и ошарашенный Безигель прочитал краткий сигнал бедствия:

«242-я эскадрилья боеспособна в плане подготовки летчиков, но небоеспособна повторяю небоеспособна в отношении техники».

«Боже мой, какого дьявола вы не показали это сначала мне?» — сказал подполковник, побледнев.

Последовал небольшой скандал. Бадер вернулся в свой кабинет и показал телеграмму Уэсту. У того глаза полезли на лоб по мере чтения. Он принялся гадать, пропустит ли комендант авиабазы столь грубую депешу. Бадер сказал, что комендант был немного возмущен, особенно когда услышал, что телеграмма уже отправлена.

Уэст сказал, сильно преуменьшая: «Сэр, это несколько… необычно».

«Я беру ответственность на себя. У вас есть еще какие-нибудь требования по запасным частям и оборудованию?» — ответил командир эскадрильи.

«Нет, сэр».

«Хорошо».

«В штабе авиагруппы поднимется ужасный вой», — предположил Уэст.

«В штабе Истребительного Командования тоже поднимется ужасный вой. Я послал им копию», — добавил Бадер.

Уэст на несколько минут онемел, а потом сказал:

«Мы либо получим запасные части, либо нового командира эскадрильи».

* * *

Возмездие последовало незамедлительно. Бадер играл в бильярд в клубе, когда примчался ординарец и сообщил, что его просят к телефону. Он взял трубку и услышал ледяной голос офицера службы снабжения Истребительного Командования.

«Майор Бадер, что означает чрезвычайная телеграмма, которую вы прислали сегодня?»

Бадер резко ответил:

«Она означает именно, что в ней написано. Мы не можем получить необходимое оборудование и запасные части, а потому я буду считать эскадрилью небоеспособной, пока я не получу все требуемое».

«Но у вас обязательно должно быть хоть что-то».

«Есть. Два гаечных ключа и одна отвертка».

Телефонная трубка начала распространяться относительно сложностей со снабжением, которые испытывают в данный момент Королевские ВВС. Она заявила, что требуется время для того, чтобы система начала функционировать, поэтому каждый командир эскадрильи должен проявить изобретательность и постараться выкрутиться своими силами, пока ему не доставят запрошенное. Более того, существует утвержденная процедура заказа нового оборудования, и если каждый начнет ее нарушать, как это делает майор Бадер, тогда в авиации воцарится хаос и неразбериха.

«Если я буду следовать установленным правилам, то вообще ничего не получу», — отрезал Бадер.

«Я уверен, что вы сможете обойтись тем, что имеете».

«Лучше не стоит говорить мне, что я могу, и чего не могу. Я сообщил вам, что мне требуется, и пока я не получу все это, эскадрилья останется небоеспособной».

«Мне кажется, вас совсем не интересует, к чему могут привести ваши действия. Я могу вам это предсказать. Ваша телеграмма принесет вам большие неприятности. Главнокомандующий в бешенстве», — проворчал штабист.

Но Бадер его уже не слушал.

* * *

На следующее утро на аэродроме приземлился маленький связной самолет, на котором прибыл Ли-Мэллори.

«Я решил сам разобраться, что здесь происходит», — сказал он Бадеру.

Больше он не произнес ни слова, пока не ознакомился с состоянием дел в эскадрилье. Когда они покинули стоянки самолетов и направились к ангару, вице-маршал сухо сообщил:

«Ваша телеграмма вызвала большой шум. В чем же дело?»

Бадер сообщил ему обо всем, что он предпринял. Ли-Мэллори лично осмотрел жалкую кучку инструментов, которую удалось собрать, и переговорил с уоррент-офицером Уэстом. После этого он снова вызвал Бадера и сказал:

«Ну, хорошо. Вы рисковали головой, но теперь я вижу, почему. Я опасаюсь, что вас вызовут к главнокомандующему после вашей телеграммы, вы можете повторить ему все, что говорили мне. Не принимайте ничего слишком близко к сердцу. Он может облаять вас, но не укусит».

На следующий день пришел вызов. Бадер вылетел на аэродром Хендон и прибыл в Бентли-Приори, небольшой домик в Стэнморе, где размещался штаб Истребительного Командования. Ожидая вызова к главнокомандующему, он ни секунды не жалел о том, что сделал. Единственное, что его огорчало, — он был единственным командиром эскадрильи, который так поступил. А потом появился капрал и сообщил:

«Вас ждут».

 

Глава 15

За большим столом сидел грозный главный маршал авиации сэр Хью Даудинг. Его глаза холодно поблескивали под кустистыми бровями, поджатые губы придавали изрезанному морщинами лицу суровый вид. Подчиненные звали его «Склочником», потому что он мог быть очень сварливым. Даудинг, не мигая, уставился на Бадера и сухо спросил:

«Ну что там у вас с техникой, и почему вы отправили такую телеграмму?»

Бадер объяснил, что сделал все возможное, чтобы достать инструменты и запасные части, и решился на такой экстраординарный поступок лишь потому, что в случае немецкого налета его эскадрилья не сможет даже взлететь. Без единого слова Даудинг протянул ему письменный рапорт. Бадер увидел, что он поступил от начальника службы снабжения и содержал запись телефонного разговора. Он быстро просмотрел бумагу и сказал:

«У меня было очень неприятное объяснение с начальником службы снабжения, сэр. Но мы — офицеры в одном звании. Он попытался отговорить меня, утверждая, что вы пришли в бешенство после моей телеграммы, и она мне еще аукнется».

«Так он сказал, что я пришел в бешенство?» — Даудинг нажал кнопку вызова.

Через минуту вошел майор службы снабжения. Он злобно уставился на Бадера, который ответил не менее злым взглядом.

«Вы сказали, что меня привела в бешенство телеграмма из 242-й эскадрильи?» — спросил Даудинг.

«Да, сэр. Я знаю, что вас подобная депеша должна была очень рассердить», — ответил майор.

Даудинг холодно заметил:

«У меня нет офицеров, занимающихся толкованием моих слов и предсказанием моего поведения. Ваша работа заключается — точнее заключалась — в том, чтобы помогать командирам фронтовых эскадрилий. Вы покинете мой штаб в течение 24 часов».

После того как майор вышел, Даудинг немного отмяк. Он надавил другую кнопку, и вскоре появился седой вице-маршал авиации — «Дэдди» Никол, который командовал службой снабжения Истребительного Командования. Он выслушал Бадера, которому пришлось повторить свою историю, потом взял его за руку и мягко сказал:

«Ничего. Вы пойдете вместе со мной, и мы во всем разберемся».

* * *

На следующий день в Колтишелле Безигель устроил расследование относительно дел 242-й эскадрильи. На следующее утро, еще до того как начальник склада успел собрать свои бумаги, чтобы освободить место преемнику, мимо часовых у ворот один за другим покатили грузовики. Они направлялись к ремонтному ангару, где Уэст, добродушно подшучивая, мобилизовал всех своих механиков на разгрузку ящиков с запасными колесами, магнето, масляными насосами, гаечными ключами, напильниками, прокладками цилиндров и другими запасными частями чуть ли не 400 наименований. К вечеру, когда ушел последний грузовик, вокруг Уэста высилась настоящая гора ящиков и коробок.

«Теперь вам достаточно, мистер Уэст?» — спросил Бадер.

«Достаточно? Да у меня теперь имущества на 10 эскадрилий, сэр. Теперь мне нужно решать, куда все это распихать», — воскликнул Уэст.

«Ну, это уже ваша проблема. Далее самолетами будете заниматься вы, а я все время отдам подготовке пилотов. Наша эскадрилья станет лучшей в Истребительном Командовании, или я сдохну».

Он отбыл в свой офис и отправил телеграмму в штаб авиагруппы с копией в штаб Истребительного Командования:

«Теперь 242-я эскадрилья полностью боеспособна».

Надо сказать, что пилоты уже начали считать себя лучшей эскадрильей Истребительного Командования, резко изменив свои взгляды. Теперь «Харрикейны» почти все время находились в воздухе, носясь над графством Норфолк туда и обратно. Отрабатывались полеты в строю, полеты в облачности, резкий набор высоты для перехвата, пикирование и обстрел наземных целей, проводились учебные бои. Даже когда летчики оставались на земле, они всегда находили занятие. В основном это были лекции командира, который с пылом проповедника излагал свои взгляды на ведение воздушного боя. Бадер уверовал в свою доктрину настолько пламенно, что вскоре в нее уверовали и остальные. Он заставлял каждого из пилотов вести звено в учебную атаку и нещадно ругался, если кто-то делал ошибку. Это была практическая учеба, учеба на примерах. Но все пилоты понимали, что Бадер «больше лает, чем кусает». Если уж он укусит — рана, скорее всего, окажется смертельной.

Однажды он попытался заставить эскадрилью, выстроенную колонной, выполнить петлю. Но когда первые 4 самолета вышли в верхнюю точку, остальные свалились в штопор, и строй рассыпался. Командира это не устроило. Летчикам пришлось совершить новую попытку. Даже в столовой они продолжали обсуждать эту проблему, пытаясь найти способ выполнить сложный маневр.

Впервые Бадер устроил своим летчикам дежурство и спал вместе со своим звеном в домике на стоянке самолетов. Дежурное звено спало, не раздеваясь, хотя Бадер отстегнул протезы и поставил рядом с кроватью. Впервые летчики увидели его без протезов и не могли скрыть удивления. Разумеется, никто не сказал ни слова, однако было непривычно видеть, что такой энергичный и жизнерадостный человек действительно не имеет ног. Легенда оказалась правдой.

Эскадрилья в дни войны подобна живому чувствительному организму. Летчики обретают славу и умирают молодыми. Наземный персонал живет долго и незаметно, и его изнурительная работа кажется бесконечной. Но если механик ошибется, это может привести к гибели пилота. В эскадрилье должно существовать взаимное уважение и доверие, и командир обязан поддерживать это хрупкое равновесие. (Однажды я попал в истребительную эскадрилью, куда только что прибыл новый командир. Он оказался слабым человеком, и в считанные дни сплоченный коллектив рассыпался на мелкие группки, потеряв уверенность в себе. Это произошло чертовски быстро.) Очень быстро 242-я эскадрилья превратилась в единое целое. Люди поверили своему новому командиру и были готовы ради него на все. Теперь они твердо знали, что должны делать, как и когда. И если они все сделают, как требуется, командир тоже сделает для них все.

В действительности Бадер смотрел на эскадрилью, как на свою собственность.

«Я чувствовал, что они принадлежат мне, все летчики и механики. Я разозлился бы, если бы кто-то плохо отозвался о них или что-то им сделал. Я договорился с полицией Норвича, что они никогда не будут передавать моих парней гражданскому суду, а будут отправлять ко мне, чтобы я во всем разобрался сам. С ними я вел себя строго, но всегда забывал о званиях, если пытался вмешаться кто-то третий. Я полагаю, что бы пристрастен в своем отношении к эскадрилье, однако она принадлежала мне, и я не собирался терпеть чье-либо вмешательство».

Очень часто он заставлял механиков работать, не глядя на часы, чтобы «Харрикейны» могли летать, но изо всех сил защищал их от коменданта авиабазы, который любил требовать выполнения уставных положений. Бадер и Руперт Ли очень часто вместе шли в кабинет коменданта, чтобы отстоять свою точку зрения. Все трое прошли школу Кранвелла, и между ними сохранялись традиционные неформальные отношения. Поэтому старший и младший офицеры снимали фуражки и принимались обсуждать острые вопросы значительно более свободно, чем обычно дозволяла дисциплина. Разговор без фуражек очень часто переходил в жаркие споры, особенно когда немного позднее механики начали нарушать правила затемнения.

Теперь по вечерам пилоты 242-й эскадрильи, зашедшие выпить пивка, держались плотной группой вокруг своего непьющего командира. И Бадеру оставалось лишь гадать, сколько пинт они могут в себя влить, чтобы утром снова быть в полном порядке. Он привез Тельму в домик в Колтишелле, и ее присутствие помогло придать вечеринкам относительно приличный характер, хотя до полной благопристойности все-таки было далековато. Любимая игра летчиков заключалась в том, что кто-то из них ставил на голову кружку с пивом и обходил комнату по кругу, распевая песни и прихлопывая по коленям. При этом он должен был не расплескать пиво. Бадер на своих протезах не мог принимать участие в такой игре, но молодой канадский лейтенант Смит выучил его петь «Маленькую Ангелину», которая Бадеру очень понравилась.

Эскадрилья постепенно забывала о своих проблемах и разочарованиях. Бадер жил ради нее и хотел, чтобы остальные вели себя так же. Немного расхристанная фигура с характерной раскачивающейся походкой могла появиться в любое время в любом месте. Так властный глава семьи обходит свой дом, следя за порядком. Однажды Стен Тэрнер сказал Уэсту:

«Есть у него ноги или нет, не знаю, но я никогда не видел такого живчика, как этот парень».

Мускулистый Тэрнер не был тихоней. Он питал пристрастие к пиву и временами любил пострелять из револьвера на публике. Подполковник предложил Дугласу:

«Ты должен избавиться от Тэрнера. Он ведь совершено дикий».

Но Бадер переговорил с глазу на глаз с Тэрнером, и тот остался. Ведь он был прекрасным пилотом, бесстрашным и решительным. Бадер даже сделал его командиром звена. После этого выходки Тэрнера прекратились, так как он должен был отвечать за других.

Ли-Мэллори проявил незаурядную проницательность, назначив Бадера командиром 242-й эскадрильи. Канадцы вели себя слишком вольно и временами несколько шумно. Они уважали правила и традиции, только если те были полезными, и никогда за древность и номер статьи в книге уставов. Они уважали в Бадере те же самые качества, и понимали его, когда в нем темперамент прорывался за рамки дисциплины. Бадер понимал дисциплину как беспрекословное исполнение своих приказов и приказов тех людей, которых он уважал. Но в иной ситуации его поведение было сложно предсказать. Очень часто он давал волю языку, однако через пять минут жертва все забывала и прощала, как сам Бадер в подобных обстоятельствах простил бы любого.

Он уже положил глаз на нескольких пилотов, видя в них будущих командиров звеньев, в особенности он надеялся на Хью Тамблина, отличавшегося твердой рукой, верным глазом и чувством юмора. На статного Тамблина в воздухе можно было положиться абсолютно. Точно так же можно было доверять симпатичному курчавому Ноэлю Стансфилду и высокому худому Лори Кридерману. Два года назад Кридерман руководил джаз-оркестром, и ему было всего 24 года. Норри Харт был человеком совсем другого типа, невысокий, остроумный шутник, говоривший с сильным акцентом. На борту его «Харрикейна» был нарисован ночной горшок, в который сыплются свастики. Джон Латта не походил на них. Худощавый темноволосый молодой человек, он говорил немного протяжно и невольно заставлял вспомнить суровых шотландских предков. Бен Браун был симпатичным парнем, очень смелым и никудышным стрелком. Нейл Кэмпбелл был просто красавчиком. Коренастый Боб Грассик отличался полной невозмутимостью.

Все канадцы казались бесстрашными, но уроженец Калгари Уилли МакНайт выделялся среди них. Отличный снайпер, он уже сбил во Франции несколько немецких самолетов. Под курткой, украшенной Крестом за летные заслуги, скрывалась мягкая душа любителя музыки. У МакНайта была огромная коллекция пластинок Бинга Кросби, и каждый вечер он крутил их в столовой, страшно сердясь, когда не имевший слуха Кридерман принимался подпевать Кросби.

Кроме Бадера и двух командиров звеньев, единственным англичанином в эскадрилье был Денис Краули-Миллинг, крепкий блондин, который выглядел на 17 лет, хотя на самом деле ему исполнился 21 год. Новозеландца Роя Буша выдавал только акцент, больше ничего экзотического в нем не было. Они были по горло заняты тренировками, чтобы превратить эскадрилью в отлаженный боевой механизм, хотя никаких боев пока не предвиделось. Никто даже не видел немецких самолетов. Лишь изредка вдалеке от берега в облаках проскакивал одинокий разведчик, хотя все твердо знали, что Гитлер собрал во Франции множество самолетов. Но пока немцы готовились к высадке, война на какое-то время стихла. Жаль.

Однако именно в этой обстановке прозвучали знаменитые слова Черчилля:

«Битва за Францию закончилась. Я жду, что начнется Битва за Англию. От исхода этой битвы зависит судьба христианской цивилизации. Поэтому давайте укрепим наши души для выполнения долга и будем вести себя так, что если Британскому Содружеству и Империи суждено погибнуть, и через тысячу лет люди говорили бы: „Это был их самый прекрасный час“.

11 июля совершенно неожиданно тучи накрыли Колтишелл, пошел дождь, и эскадрилья оказалась прикована к земле. Бадер дремал в кресле на стоянке, когда зазвонил телефон. Дежурный сообщил, что они засекли подозрительный самолет, летящий воль берега с севера на юг. Нельзя ли поднять звено? Бадер быстро ответил:

«Нет, мы не можем поднять звено. Тучи идут над самой землей, и я не хочу посылать своих пилотов в воздух в такую погоду. Это невозможно».

«Неужели совершенно невозможно? Он направляется к Кромеру, и мы почти уверены, что это немец», — встревоженно сказал дежурный.

Ох, этот соблазнитель!

«Ладно, я попробую сам».

Он бросил трубку и заковылял под дождем к своему «Харрикейну».

Взлетать пришлось практически вслепую, под проливным дождем, который хлестал по аэродрому. И буквально через пару секунд самолет оказался в туче. Бадер вызвал дежурного по полетам, чтобы запросить пеленг цели, однако вода залила рацию, и та немедленно вышла из строя. Набор высоты по приборам — занятие не слишком сложное, если вскоре рассчитываешь пробить облачный слой. Когда стрелка альтиметра заколебалась возле отметки 1000 футов, «Харрикейн» пробкой вылетел из туч. Однако выше себя Бадер увидел второй слой облаков, и без помощи службы наведения у него почти не было шансов найти что-нибудь в небе. Но все-таки он повернул на север в направлении Кромера, больше для очистки совести, чем всерьез на что-то рассчитывая. Найти вражеский самолет где-то над Англией не легче, чем отыскать иголку в стоге сена.

Но далеко впереди появилась черная точка. Она начала стремительно расти, так как мчалась прямо навстречу. Неизвестный объект держался чуть выше, под вторым слоем облаков. Это никак не мог быть неприятель, так как лишь слепой полетит прямо на британский истребитель. И совершенно неожиданно для себя Бадер понял, что неизвестный самолет имеет двойной киль. «Дорнье»!

С бьющимся сердцем Бадер заложил крутой вираж, чтобы выйти в атаку. «Дорнье» проскользнул чуть выше на расстоянии 200 ярдов от истребителя. Немцы заметили Бадера в тот момент, когда «Харрикейн» буквально стоял на крыле, и «Дорнье» рванулся вверх, к облаку. На хвосте «Дорнье» замигали огоньки, это стрелок открыл огонь. Но тут бомбардировщик оказался на перекрестии прицела Бадера. Он нажал гашетку, и пулеметы выплюнули длинную струю свинца. Потом еще одна очередь. Немецкий пулемет умолк, однако «Дорнье» нырнул в облако. «Харрикейн» последовал за ним, по-прежнему ведя огонь. Бадер не видел ничего, кроме молочно-белой мглы, и мчался совершенно вслепую. Однако под ним было море, и такой полет не мог завершиться ничем хорошим. Поэтому Бадер прекратил погоню, спустился под облака и повернул назад на базу, бормоча под нос нечто выразительное, но совершенно непечатное. Приземлившись, он позвонил дежурному и рассказал ему о том, что произошло. После этого он рухнул в свое кресло, намереваясь подремать.

Но через 5 минут снова зазвонил телефон. Это был дежурный по полетам. Он торжествующе крикнул:

«Насчет того „Дорнье“. Береговые наблюдатели видели, как он вывалился из облаков и рухнул прямо в море. Вы прикончили его!»

Вечером в столовой была устроена пирушка, но Бадер ограничился стаканом оранжада. Как-то неожиданно для себя он обнаружил, что сбил первый вражеский бомбардировщик в такую погоду, которая до сих пор считалась нелетной. Во всяком случае, он не мог позволить лететь другим пилотам. Что ж, он еще раз показал парням, чего стоит.

Но потом он снова подумал, что ему еще не раз придется доказывать свою состоятельность. Это не кончится никогда. Внешне все обстояло нормально, однако внутри него сидел маленький злобный демон. Демон родился вместе с ним, окреп в детстве и стал еще сильнее, когда Бадер потерял ноги. Он просто обязан быть много лучше остальных, чтобы обрести уверенность в себе. Такие демоны никогда не умолкают надолго, но ему можно заткнуть глотку на время новым достижением. Все великие люди живут с таким демоном, хотя демон сам по себе не делает человека великим. Он только пришпоривает его, заставляя выкладываться до предела и сверх него.

Внешне Бадер был просто воплощением самоуверенности, и ему удалось обмануть всех, даже Тельму. Он казался сильным и всезнающим, и никто не допускал мысли, что его могут убить. Пилотов ему тоже удалось обмануть. Такой командир был особенно ценен для эскадрильи, потому что большинство летчиков были молоды, и за внешней развязностью пытались скрыть обычный страх. Услужливое подсознание подсказывает: «Со мной этого не случится». Однако логика говорит, что может,и хорошо, если человек выдержит эту борьбу.

Теперь в эскадрилье имелось 18 «Харрикейнов», но ему прислали трех лишних пилотов. Как ни странно, все они были морскими летчиками, присланными Адмиралтейством, так как Королевским ВВС отчаянно не хватало летчиков, и они выскребали все, что только можно. Одному из них, мичману Паттерсону, было всего 19 лет, и щеки у него еще были покрыты юношеским пухом. Суб-лейтенанты Дикки Корк и Джимми Гарднер были всего на год или два старше. Корк был крепким, рослым парнем, и Бадер взял его в собственное звено. Третьим был маленький остроглазый Уилли МакНайт.

8 августа возле острова Уайт около 60 пикировщиков Ju-87 атаковали со стороны солнца британский конвой. Через 2 часа тот же конвой атаковали еще около 100 самолетов. На перехват вражеских самолетов были подняты истребители из Тангмера и с других аэродромов. Дымящиеся самолеты падали в море, а два корабля, охваченные пламенем, взорвались и затонули. Во второй половине дня около 130 немецких самолетов подвергли жестокой бомбардировке конвой возле Борнемута. Началась ужасная битва. На аэродромах к югу и востоку от берегов Англии Геринг имел около 4000 самолетов. Эскадрильи первой линии Истребительного Командования насчитывали около 500 самолетов и пилотов, при том что резервов практически не было.

Снова прилетели «Штуки», и теперь бомбы посыпались на Портленд и Веймут, а также на конвои в устье Темзы. Геринг намеревался уничтожить уязвимые транспорты и прощупать нашу ПВО. После этого 200 бомбардировщиков 11 волнами атаковали Дувр. Следующим стал Портсмут, потом опять Портсмут. Противник поднял в воздух более 400 самолетов сразу. Истребители 11-й авиагруппы, прикрывавшей Лондон и южную Англию, атаковали их, и Люфтваффе потеряли более 200 самолетов. Бомбардировщики Королевских ВВС нанесли удар по баржам, которые противник собирал на другом берегу Ла-Манша, готовя высадку.

Оборона Англии оказалась прочнее, чем думали немцы. Геринг обещал сокрушить КВВС к середине сентября, так как Гитлер намеревался 21 сентября высадить 21 дивизию на побережье между Фолкстоном и Уортингом. 15 августа бомбы посыпались на аэродромы истребителей по всей юго-восточной Англии — Дувр, Диль, Хокиндж, Лимпн, Миддл-Уоллоп, Кенли и Биггин-Хилл. На следующий день 600 немецких бомбардировщиков атаковали истребительные аэродромы в Кенли, Кройдоне, Биггин-Хилле, Манстоне, Уэст-Маллинге, Нортхолте и Тангмере. Десятки горящих самолетов, как немецких, так и английских, рухнули на землю.

Но Бадер и его 242-я эскадрилья не видели ни одного, хотя весь день летчики провели в своих «Харрикейнах» в готовности к вылету. Бой вела 11-я авиагруппа, а 12-я оставалась в резерве, чтобы прикрыть промышленное сердце Англии к северу от Лондона. Сгорая от нетерпения, Бадер позвонил Ли-Мэллори и попросил разрешения на вылет. Однако Ли-Мэллори сказал ему:

«Мы не можем класть все яйца в одну корзину, Бадер. Вы должны стоять и ждать. Не сомневаюсь, что враг был бы рад увести наши истребители из Мидленда. В любом случае, я не пошлю вас, пока об этом не попросит 11-я группа».

Но ждать было очень трудно.

Затем наступила еще одна передышка, и Англия, потрясенная бомбежками, сумела перевести дух. Геринг, испуганный своими потерями, решил сделать перерыв. А затем вмешалась погода.

Бадер отсутствовал на стоянке, когда офицер наведения приказал поднять одно звено для прикрытия конвоя. Однако сильный дождь и густые тучи, шедшие над самой землей, помешали самолетам сесть. Молодой Паттерсон был в составе поднятого звена и не вернулся. Кто-то из моряков конвоя утверждал, что видел «Харрикейн», который, потеряв управление, рухнул из тучи прямо в море. Бадер чуть не сошел с ума и страшно изругал офицера наведения, который послал пилотов на задание в такую ужасную погоду. Глядя на него, можно было подумать, что это отец, потерявший одного из своих сыновей.

На следующий день, 21 августа, погода улучшилась, и Бадер поднял звено, чтобы провести еще одну тренировку над аэродромом. Он уже собирался приказать своим летчикам садиться, когда услышал в наушниках:

«Вызываю лидера ржаво-красных. Звено ржаво-красных в воздухе».

После этого появился офицер наведения:

«Хэлло, лидер ржаво-красных. Бандит, ангелы 7 над Ярмутом. Вектор один-один-ноль».

Ярмут находился в 15 милях на юго-восток, а «ржавый» был позывным 66-й эскадрильи Руперта Ли. Как только Бадер все это услышал, он сразу двинул сектор газа и бросился в сторону Ярмута.

Он вышел к побережью севернее города, но ничего не увидел. Звено «ржавых» так и не появилось. На высоте около 8000 футов небо закрывал слой рваных облаков. Может быть, что-то находится выше? Бадер поднял нос истребителя и врезался в облака. Через 20 секунд он выскочил из серой пелены под яркий солнечный свет и не поверил собственным глазам. Прямо перед ним оказался Do-17. Немецкий самолет находился в 700 футах выше и пересекал его курс слева направо всего в 200 ярдах. Пока Бадер шел вверх, немецкий пилот его увидел и тут же спикировал к облаку. Однако Бадер находился между немцем и спасительной мглой.

Быстро сближаясь, Бадер открыл огонь, но навстречу ему тоже протянулась светящаяся ниточка трассы. Хвостовой стрелок «Дорнье» тоже начал стрелять. Бадер находился прямо позади немецкого самолета, когда из хвоста бомбардировщика вылетело нечто вроде цепи с подвешенными грузами, которая проскочила под самолетом Бадера. Он надавил на гашетку и выпустил длинную очередь по немецкому самолету. Но тут «Дорнье» нырнул в облако, и Бадер последовал за ним, продолжая стрелять вслепую.

Внезапно он оказался под облаками. Никаких признаков «Дорнье». Бадер сделал несколько кругов, старательно осматриваясь. Немецкий самолет пропал бесследно. Взбешенный Бадер вернулся на базу.

Передышка закончилась 24 августа. Вечером ПО немецких истребителей и бомбардировщиков попытались атаковать Лондон, но были перехвачены над Мэйдстоуном и бежали. На следующий день бомбардировкам подверглись Портсмут и Саутгемптон, несмотря на все усилия английских истребителей. Затем пришел черед Дувра, Фолкстона, устья Темзы и Кента. Снова и снова большие группы немецких самолетов пересекали Ла-Манш, чтобы схватиться в кровопролитном бою с летчиками 11-й авиагруппы. Потери 11-й группы были очень высокими. Эскадрилье из 12 самолетов приходилось вести бой против 100 или даже 200 самолетов. У англичан не хватало истребителей, но при этом часть эскадрилий приходилось держать в резерве. Вице-маршал авиации Парк не мог знать, где и когда немцы нанесут следующий удар. Отметка «более 100» на планшете могла оказаться просто уловкой. Если он бросит на перехват все истребители, потом им придется садиться для дозаправки, а в это время немецкие самолеты беспрепятственно прорвутся к своей цели.

День за днем, пока шла битва, Бадер сидел мрачный и ругался в домике на стоянке в Колтишелле. Он вместе со своими пилотами сидел в готовности, но командование игнорировало их, и это было невыносимо. Хотя они жаждали ринуться в пламя битвы, вместо этого им приходилось беспомощно сидеть на земле и ждать, ждать, ждать… Бадер не мог осознать, что в бою его могли убить. Поэтому он, как и все остальные, считал величайшей глупостью то, что их держали на земле, пока остальные эскадрильи сражались против превосходящих сил противника. Бадер был слишком прямолинейным человеком и не скрывал своего мнения, рыча на каждого, кто пытался заговорить об этом. С помощью тренировок ему удалось поднять дух летчиков на нужную высоту, но теперь их настроение снова покатилось вниз. Наверное, так вели себя древние воины, когда чуяли дым битвы, а вместо этого им предлагали торжественные марши.

Кое-кто из рядовых 242-й эскадрильи довольно беспечно относился к затемнению своих домиков. Комендант базы, которого очень беспокоила возможность удара вражеских бомбардировщиков, решил преподать им урок. Он приказал всем нарушителям перенести постели в ангар и спать там. Бадер разозлился, когда узнал, что кто-то осмеливается наказывать его измученных солдат без консультации с ним. Он прихромал в кабинет Безигеля, отдал честь, а потом снял фуражку и швырнул ее через всю комнату. После этого Бадер уселся на краешек стола коменданта, выколотил трубку о свое металлическое колено и заявил:

«Я думаю, вы законченный …!»

Слегка порозовевший Безигель, оправившись от неожиданности, несколько меланхолически заметил:

«А вы знаете, я подозревал, что вы придете и скажете именно это».

После этого скандал развивался, как и положено, пока обозленный Бадер не рявкнул:

«Хорошо. Если рядовые должны отправиться спать в ангар, то же самое сделают и офицеры. Вся наша чертова эскадрилья будет спать там».

В результате все постели остались на своих местах. А Безигель втихомолку начал восхищаться возрождающейся эскадрильей.

Вскоре офицер разведки остановил Бадера в столовой.

«Вы помните „Дорнье“, который упустили недавно?»

«Это …!»

«Я думаю, вам следует знать. Наши выловили в море два тела недалеко от Ярмута. Судя по документам, это летчики того самого „Дорнье“. Записи в журнале обрываются в то самое время, когда вы атаковали самолет. Похоже, вы его сбили. Все сходится».

Было очень приятно получить победу, на которую ты даже не претендовал.

Тельму очень беспокоили возобновившиеся жестокие воздушные бои. Она пыталась хоть немного унять его пыл, говоря, что впереди еще очень много боев, а он, в конце концов, не бессмертен.

«Не говори глупостей. Позади меня броневая плита, снизу — жестяные ноги, а спереди — мотор. Как они сумеют меня зацепить?» — успокаивал жену Бадер.

С ним было трудно спорить.

Утром 30 августа на стоянке эскадрильи зазвонил телефон, и дежурный по полетам сказал:

«242-й эскадрилье немедленно вылететь в Даксфорд».

Даксфорд находился немного южнее и недалеко от Лондона и ближе к району боев.

Бадер немедленно схватил трубку и спросил:

«Что случилось?»

Дежурный ответил, что они тоже ничего толком не знают, однако на юге идет бой, и 242-я эскадрилья должна находиться в готовности как можно ближе к месту событий. На всякий случай. С радостными криками пилоты бросились к своим «Харрикейнам». Обрадованный Бадер заковылял, насколько позволяли его протезы, к своему самолету, стоящему всего в 5 ярдах от двери домика. Он быстро пристегнул ремни и уже через 2 минуты повел эскадрилью на взлет.

Но на полпути к Даксфорду офицер наведения вылил на них ушат ледяной воды, приказав немедленно возвращаться в Колтишелл.

Раздраженные летчики вернулись на базу, и Бадер немедленно обругал по телефону дежурного по полетам. Через час дежурный снова приказал им лететь в Даксфород, и на сей раз никто эскадрилью не вернул. К 10 утра «Харрикейны» были рассредоточены в уголке знакомого летного поля Даксфорда. Бадер и его люди томились ожиданием, не отходя от самолетов. И снова ждали. От дежурного они узнали, что несколько групп немецких самолетов наносят удары по южной Англии, однако штаб 11-й авиагруппы все еще не звал на помощь. Пришло время ленча. И прошло. Летчики жевали сэндвичи и пили кофе рядом с самолетами. Бадер сидел рядом с телефоном, нетерпеливо грызя потухшую трубку. В 16.45 телефон зазвонил, и он схватил трубку.

Дежурный отрывисто приказал:

«242-я эскадрилья на вылет. Ангелы, пятнадцать. Норт-Уилд».

Бадер швырнул трубку на рычаг и с диким воплем выскочил из домика.

 

Глава 16

Еще вращающиеся колеса ушли в свои ниши в крыльях, а остальные самолеты с ревом поднялись в воздух вслед за командиром. После этого Бадер включил передатчик.

«Фазан-красный лидер вызывает управление. Я в воздухе».

Холодный размеренный голос ответил:

«Хэлло, фазан-красный лидер. Отвечает управление. Пеленг один-девять-ноль, полный газ. Более 70 бандитов приближаются к Норт-Уилду».

Бадер узнал подполковника Вудхолла, коменданта авиабазы Даксфорд.

Позади него эскадрилья начала строиться в боевой порядок. Четыре тройки развернулись строем фронта и начали пологий набор высоты, направляясь сквозь дымку на юг. Удерживая карту на колене, Бадер увидел, что курс 190 градусов приведет его прямо к аэродрому истребителей Норт-Уилд. Солнце медленно катилось по небу и сейчас светило справа. Бадер понял, что он сделал бы на месте немецкого командира: зашел бы со стороны солнца! То есть с юго-запада.

Однако ситуация складывалась сложная. Бадер сам предпочел бы атаковать со стороны солнца. Забыв о приказе офицера управления, он повернул на 30 градусов к западу. Не упустить противника! Обычно он выполнял распоряжения наземных служб.

Пока они летели к цели, Бадер сумел убедить себя, что поступает совершенно правильно. После этого он сумел привести мысли в порядок, и лишь кровь нетерпеливо стучала в висках. А вскоре так же начнут стучать пулеметы. На высоте 9000 футов эскадрилья выскочила из дымки. Он торопливо посмотрел влево, но ничего не увидел.

«С-синий лидер вызывает фазана-лидера. Т-три самол-лета на три часа ниже», — раздался в наушниках голос Пауэлл-Шэддона.

Сквозь стекло кабины Бадер вдали увидел три точки. Это могло быть все, что угодно.

«Синему звену проверить».

Он не собирался называть себя, летчики и так знают его голос.

Пауэлл-Шэддон отвернул вправо, за ним последовали оба его ведомых. Осталось 9 самолетов против более чем 70.

Юго-западнее Норт-Уилда мелькнула вспышка, потом другая, а через пару секунд он увидел множество крошечных сверкающих точек. Он внезапно весь взмок, но в тот же момент толкнул сектор газа и кратко сообщил:

«Вражеские самолеты на 10 часов».

Молодой Краули-Миллинг, летевший справа, отметил, что его голос вдруг задрожал. Моторы «Харрикейнов» дружно взревели.

Теперь точки превратились в рой пчел, движущихся прямо на северо-восток к Норт-Уилду на высоте 12000 футов. Бомбардировщики шли группами по 4 и 6 машин, выстроившись шеренгами. Он начал считать шеренги: 14 линий. Выше и чуть сзади держались еще 30 самолетов, которые походили на двухмоторные истребители Me-110. Над ними находились еще самолеты. Всего более сотни. Теперь «Харрикейны» оказались выше основной массы бомбардировщиков, и они начали пологое пике с юго-запада со стороны солнца. Это была хорошая позиция для завязки боя, если бы не Ме-110, находящиеся выше. Основная группа состояла из бомбардировщиков «Дорнье». Их следует атаковать. Но «Мессершмитты» вверху представляют очень серьезную угрозу. Приходится рисковать. Бадер приказал:

«Зеленое звено атакует верхних».

Кристи повел свою тройку вверх и вправо.

«Красное и желтое звенья, перестроиться в колонну».

Английские истребители находились на 1000 футов выше, и Бадер спикировал на немцев. 5 «Харрикейнов» последовали за ним. И тут он увидел среди «Дорнье» другие Ме-110. Он внезапно разозлился. «Какая наглость, летают, как хотят. Это нашенебо!» В этот же миг какой-то демон рванул ручку управления, и «Харрикейн» круто бросился вниз, прямо в самую гущу немецких самолетов.

Черные кресты! Сверкающие стекла кабин! Вражеский самолет стремительно приближался, заполнив все лобовое стекло. Бадер находился чуть выше, когда внезапно слева и справа засверкали нити вражеских трасс. Он нырнул вниз и заложил правый вираж. Строй англичан рассыпался, когда они проскочили сквозь вражескую орду. Уилли МакНайт ушел влево, Краули-Миллинг атаковал кого-то вверху, а перед Бадерам мелькнули сразу три Ме-110. Последний оказался слишком неповоротливым. Оказавшись на хвосте у немца, Бадер нажал гашетку, и практически тут же от немецкого самолета полетели клочья. Крыло Ме-110 охватил огонь, который вытянулся длинным хвостом за падающим самолетом.

Боевая лихорадка охватила Бадера, заставив мускулы и нервы напрячься до предела. Мысли беспорядочно скакали. Выше и правее Бадер увидел другой Ме-110, который выполнял широкий разворот. Он немедленно повернул вслед за ним и начал сближаться. С расстояния 100 ярдов Бадер дал длинную очередь. Me-100 чуть качнулся, и Бадер снова открыл огонь. Полетели куски обшивки правого крыла. Потом из мотора показался огонь, и охваченный пламенем самолет полетел вниз.

Охваченный жаждой убивать, Бадер принялся искать следующую жертву, и его возбуждение понемногу начало стихать. В зеркале мелькнул нос Ме-110, который заходил в хвост Бадеру. Он рванул ручку, заложив вираж, и над кабиной мелькнули белые струйки трасс. Но «Харрикейн» был маневреннее Ме-110, и пока немец пикировал, Бадер проскочил у него под крылом. После этого он спиралью пошел вверх и увидел Ме-110 внизу. Немец летел на восток. Бадер спикировал следом за ним, однако Ме-110 рванул домой с такой скоростью, словно за ним гнались черти, и погоня завершилась ничем. Бадер обнаружил, что сейчас находится на высоте 6000 футов, весь взмокший. Во рту у него пересохло, а сердце билось так, словно он только что закончил марафон. Он повернул назад, чтобы снова вступить в бой, однако бой уже закончился. Небо, еще недавно кишевшее самолетами, сейчас было пустым. Пилоты истребителей лишь удивлялись, как такое количество самолетов пропало в считанные секунды. Лишь несколько столбов дыма поднимались с земли. Погребальные костры побед. Бадер надеялся, что сгорели немцы, и с содроганием думал, что это может оказаться кто-то из его людей. Он снова набрал высоту 12000 футов и вызвал Даксфорд. База приказала ему возвращаться.

Слева появился одиночный «Харрикейн», и Бадер повернул к нему навстречу. Оказавшись рядом, он увидел нарисованную на борту истребителя большую косу, с которой капает кровь. Уилли МакНайт! Улыбнувшись под кислородной маской, Бадер поднял два пальца в знак того, что одержал две победы. МакНайт энергично кивнул и в ответ поднял над кабиной три пальца. Три! Вокруг аэродрома начали появляться остальные истребители. Бадер приземлился на зеленое поле, и когда он выбрался из кабины, рядом с «Харрикейном» уже стоял комендант базы Вудхолл.

«Ну, как успехи?»

Возбуждение постепенно покидало его, пока он рассказывал о бое. Все «Харрикейны» вернулись, и пилоты постепенно собрались вместе, радостно галдя. «Ты сбил кого-нибудь?» Пьяные от пережитой опасности, они излагали свои варианты событий, и по кусочкам начала складываться общая картина боя. «Дорнье» разбился на автомобильной свалке. Ме-110 упал в пруд. Другой «Дорнье» взорвался в поле. Бадер сбил два самолета. МакНайт — три, Тэрнер — один, Кроули-Миллинг вспорол брюхо «Хейнкелю», Болл сбил еще один самолет… Успеха добились еще несколько пилотов. Общий счет составил 12 подтвержденных побед, а еще несколько самолетов были повреждены. Остальные немцы поспешно повернули и удрали. Ни один из «Харрикейнов» не получил ни царапины.

И ни одна бомба не упала на Норт-Уилд.

Позднее Бадер объяснил Вудхоллу, почему он не выполнил приказ, переданный по радио.

«Из рапортов летчиков мне было известно, что фрицы используют солнце. Они всегда так поступают. Утром они обычно появляются с юго-востока, чтобы солнце находилось позади них. Днем они заходят с запада или юго-запада, и солнце опять-таки оказывается у них за спиной».

Он излагал свою точку зрения как всегда темпераментно.

«Пытаться защитить Норт-Уилд или другие цели, просто крутясь в воздухе над ними, было совершенно неверно. Утром следовало перекрыть пути подхода с юго-востока, а во второй половине дня следовало закрыть юго-западное направление. Мы должны перехватить их до того, как они окажутся над целью, а не после того, как они уже прорвались и сбросили бомбы. Если офицер наведения вовремя сообщит, где появились бомбардировщики — пеленг и высота, — мы сможем выбрать тактику действий. Мы сами можем атаковать их со стороны солнца и разнести вдребезги, прежде чем они сбросят бомбы».

Вудхолл кивнул.

«Я с вами согласен. Думаю, вы совершенно правы. Сегодня это сработало отлично. Больше я не буду пытаться командовать по радио, когда вы взлетите, не опасайтесь. Я просто дам вам участок патрулирования, а потом буду сообщать, где появились фрицы. А как вам действовать — выбирайте сами».

Он ухмыльнулся и добавил:

«Но мы оба ставим на карту свои головы».

«Кто-то должен. Пока еще никто не знает правил игры, и нам следует учиться», — сказал Бадер.

«Нельсон приложил подзорную трубу к слепому глазу, и это ему сошло. Вам тоже сойдет, если вы сумеете прогнать немцев. А если не сумеете, вам припомнят все», — предупредил Вудхолл.

«Положимся на фрицев. Они все время используют один и тот же прием», — усмехнулся Бадер.

Ему повезло с самого начала, так как он мог свободно разговаривать с Вудхоллом. У них было много общего, хотя Вудхолл был старше. Он сражался еще в годы Первой Мировой войны, и теперь был типичным ветераном — седой, с суровым морщинистым лицом. Хотя монокль придавал Вудхоллу несколько напыщенный вид, он не был формалистом и всегда мог повернуться слепым глазом к нарушениям уставов и учебников.

Бадер повел свою эскадрилью в Колтишелл. Они летели в сомкнутом строю на высоте 200 футов, и Бадер все время вертелся, как на иголках, радостно показывая всем два пальца в знак двух побед.

Вечером с поздравлениями прилетел Ли-Мэллори, и Бадер воспользовался случаем, чтобы изложить свои новые идеи.

«Если бы у нас было больше самолетов, мы могли бы сбивать гораздо больше бомбардировщиков, сэр. Остальные эскадрильи группы торчат без дела, вроде нас. Почему бы нам не попробовать действовать совместно?»

«И как вы намерены управлять ими в воздухе?» — с интересом спросил Ли-Мэллори.

«Я думаю, управлять тремя эскадрильями очень легко. Я еще не пробовал, сэр, но уверен, что основное — это собрать все самолеты в нужное время в нужном месте. Если бы сегодня у меня были три эскадрильи, было бы очень легко навести их на противника, а мы стали бы втрое сильнее. Это все, чего я хочу, сэр. Бросить в бой как можно больше самолетов. А когда начнется схватка, управлять уже никем не нужно».

Он помедлил и продолжил:

«Я думаю, что нам следует пикировать на строй бомбардировщиков, чтобы расколоть его, и чем быстрее, тем лучше. После этого начнется свободная охота, и тогда истребитель будет иметь преимущество: 8 пулеметов против одного или двух отдельного бомбардировщика».

«Звучит заманчиво», — согласился Ли-Мэллори.

«Я думаю, это поможет снизить уровень наших потерь. Одна эскадрилья против соединения из ста и более самолетов — слишком рискованно. Сегодня нам повезло, потому что мы находились выше и со стороны солнца», — продолжал Бадер.

Ли-Мэллори сказал, что подумает об этом.

На следующий день 242-я эскадрилья, воодушевленная успехом, три раза поднималась, чтобы патрулировать над северным Лондоном, однако каждый раз летчики испытывали разочарование. Никаких следов противника. Казалось, что 242-ю эскадрилью вызывают только для того, чтобы дать летчикам 11-й группы спокойно попить чайку, пока нет немецких самолетов. Это было крайне неприятно. Однако вечером Бадер почувствовал себя лучше, так как позвонил Ли-Мэллори и сказал:

«Завтра я хочу испытать действия большой группы самолетов по вашей схеме. Мы вызовем 19-ю и 310-ю эскадрильи из Даксфорда. Берите этих парней, и посмотрим, как вы справитесь с командованием группы из 3 эскадрилий».

Мысленно поблагодарив Ли-Мэллори за столь решительные действия, Бадер провел 3 дня в тренировках, готовя эскадрильи к совместным действиям. 19-я эскадрилья была оснащена более скоростными «Спитфайрами», поэтому Бадер решил, что она будет держаться выше и чуть сзади, прикрывая «Харрикейны». 310-я эскадрилья будет находиться позади 242-й на той же высоте. В течение этих 3 дней 242-я эскадрилья еще несколько раз выполняла патрульные полеты над северным Лондоном. И снова не встретила противника. Разочарование!

Только Пауэлл-Шэддон решил, что увидел нечто. Они услышали его голос по радио:

«Т-тысяча слева!»

Несколько голов немедленно повернулись в эту сторону, а потом последовала язвительная реплика:

«Аэростаты заграждения, дурак!»

На юге самолеты Люфтваффе продолжали бомбить цели в южной Англии, и, судя по всему, 11-я авиагруппа проигрывала битву. Невыносимо! Бадер не раз говорил это.

Во время одного из этих безрезультатных патрулирований он заметил какую-то точку в небе, как раз в тот момент, когда истребители должны были повернуть назад, поскольку бензин подходил к концу. От такого можно сойти с ума.

Далеко внизу Бадер увидел эскадрилью, которая круто шла вверх, чтобы перехватить эту цель. Оставалось лишь надеяться, что они успеют набрать высоту, и что немецких самолетов будет не слишком много.

По требованию штаба группы он написал докладную, в которой изложил свои предложения относительно того, как расколоть строй бомбардировщиков. «Их можно рассеять решительным ударом головного звена истребителей, которые спикируют прямо в самую гущу противника, даже рискуя столкновением. Именно эта угроза вынудит немецких пилотов совершать резкие маневры уклонения, которые, разумеется, немедленно разрушат любой сомкнутый строй. Кроме того, что это повышает шансы истребителей на успех, противник может лишиться возможности точно сбросить бомбы».

Он продолжал вдалбливать это в головы пилотов всех трех эскадрилий, добавляя: «Еще одно. Постоянно смотрите в зеркало. И если вы увидите там фрица, — немедленно отрывайтесь!» К 5 сентября он добился того, что все его 36 истребителей взлетали с земли примерно за 3 минуты. В воздухе последовал неформальный обмен приветствиями: «Хэлло, Вуди», «Хэлло, Дуглас». Это Ли-Мэллори прилетел, чтобы понаблюдать за учениями. После них он заверил Бадера:

«Все нормально. Когда в следующий раз 11-я группа вызовет вас, я дам вам всю команду».

На следующий день Геринг впервые бросил свои Люфтваффе на Лондон.

С самого утра несколько волн бомбардировщиков поочередно прорывались сквозь оборонительные завесы к городу. Бадер, находившийся в готовности вместе со своими эскадрильями, слышал по радио поступающие сообщения и сгорал от нетерпения. Весь день он названивал в штаб группы дежурному по полетам и невозмутимому Вудхоллу, требуя, чтобы ему позволили взлететь. Однако это произошло только в 16.45, когда наконец позвонил дежурный и приказал:

«Взлетайте!»

В воздухе он услышал спокойный голос Вудхолла:

«Хэлло, Дуглас. Там кое-кто пересек побережье и кружит вокруг Норт-Уилда. Ангелы десять. Если они появятся у тебя на пути, — они твои».

Истребители быстро набрали высоту, и Бадер снова нарушил инструкции. Он приказал держаться на высоте 15000 футов, а не 10000, так как желал оказаться выше любого самолета, который будет замечен.

Возле Норт-Уилда они снова услышали Вудхолла:

«Хэлло, Дуглас. Более 70 самолетов пересекли Темзу восточнее Лондона, идут на север».

Далеко на юго-востоке в небе появилась группа черных точек. Проклятье! Примерно на 5000 футов выше. Полный газ, и Бадер снова начал набирать высоту. «Харрикейн» трясся и грохотал, свечой идя вверх. Вскоре он увидел около 70 «Дорнье» и Me-110. Над ними мелькали черные точки — Me-109. Позади него тащились эскадрильи, которые не могли угнаться за своим командиром. Хотя «Спитфайры» имели более высокую скорость, они не могли набирать высоту так же быстро. Рядом с ним удержался только Дикки Корк. Дело обещало быть жарким. Атаковать приходилось сзади снизу, причем выше болтались Me-109. Никаких шансов обмануть их. И никакого времени для тактических маневров. Враг быстро приближался. Крайние «Дорнье» шарахнулись в стороны. Короткая очередь, но бомбардировщик только проскочил в прицеле. Крутой вираж под хвостом у замыкающего звена, и светящиеся трассы потянулись к его истребителю от немецких самолетов. Корк был рядом с ним, но остальные отстали. Он поднял нос самолета, и в прицеле возник Me-110. Сверкнула трасса. Он дал еще одну очередь, но тут краем глаза Бадер увидел желтый кок «мессера», появившийся в зеркале. Секунда, чтобы дать еще одну очередь по Ме-110. И Бадер с торжеством увидел, как немецкий самолет окутался дымом, но тут раздался ужасный грохот вражеских снарядов, попавших в «Харрикейн», похожий на треск отбойного молотка. Инстинктивно он бросил самолет влево, поддавшись приступу страха. Кабина внезапно наполнилась едким дымом. На мгновение ледяной ужас сковал его, но затем он снова обрел ясность мысли и свободу движений. Самолет горел и падал вниз! Он бросил ручку управления, схватил ручки фонаря и рванул их назад. Скорее выпрыгивать! Привязные ремни! Он ударил по замку ремней, но тут неожиданно дым ушел из кабины, снесенный мощным воздушным потоком. Никакого огня. Может быть, это был пороховой дым? Не паниковать. Все в порядке. Жаль, что, поддавшись панике, он сбросил фонарь кабины. Бадер опасливо глянул назад. Никакого «мессера» на хвосте.

«Харрикейн» круто спикировал и оторвался от противника. Ме-110 скользил внизу, и Бадер бросился на него. Он поймал немца на встречном курсе и дал три короткие очереди. Ме-110 дернулся, лег на крыло, перевернулся носом вниз и через несколько секунд полетел на землю. Он упал рядом с железнодорожным полотном и взорвался.

Бадер отметил, что самолетом стало трудно управлять. «Харрикейн» все время норовил свалиться на левое крыло, и пилоту приходилось вести ручку вправо, чтобы удержать самолет на прямом курсе. С сильным удивлением Бадер обнаружил, что левый элерон не работает и практическим вырван. В правом борту кабины появились пробоины. Летная куртка на правом боку была разорвана и забрызгана жевательной резинкой, лежавшей в кармане. Еле спасся! Впервые в жизни он понял, что такое настоящий страх.

Приведя самолет обратно в Колтишелл, он подкатил прямо к ремонтному ангару, выбрался из кабины и сварливо потребовал:

«Уэст, я хочу, чтобы самолет был готов через полчаса».

Уэст быстро осмотрел истребитель и сказал:

«Извините, сэр, однако он сможет подняться в воздух только через пару дней».

«Какого дьявола?! Я хочу получить его через полчаса».

Уэст прекрасно понимал своего командира и произнес извиняющимся тоном, но твердо:

«Я боюсь, сэр, что может понадобиться и целая неделя. Кроме элерона, я вижу, что 4 пули пробили топливный бак. Вам повезло, что он самозатягивающийся, однако бензин все-таки течет. Снаряды также разбили авиагоризонт и указатель оборотов мотора. Вероятно, имеются и другие повреждения. Мне жаль, сэр, но я не могу позволить лететь на таком самолете».

Гнев Бадера угас. Потом сел Корк и, болезненно кривясь, вылез из кабины. Его лицо было в крови. Обшивка его «Харрикейна» висела клочьями, а кабина была разворочена в том месте, куда попали снаряды «мессера». Осколки стекла от разбитых приборов, зеркального прицела и остекления кабины изрезали пилоту лицо. Корк утверждал, что с ним все в порядке, но Бадер отослал его в лазарет. Уэст отметил, что еще один самолет выведен из строя. Потом сели еще 3 поврежденных «Харрикейна».

Пилоты рапортовали один за другим. Тэрнер сбил еще одного немца и видел, как взорвался сбитый Бадером самолет. МакНайт сбил два самолета, Болл — один, Тамблин — еще один. Были победы и у других летчиков. Торжествующая эскадрилья подвела итог. 11 подтвержденных побед! Но две другие эскадрильи не добились ничего. Они вообще не участвовали в бою.

Молодой Краули-Миллинг и лейтенант Бензи не вернулись. К вечеру от них все еще не было никаких известий.

Затем все-таки позвонил Краули-Миллинг. Он был сбит и сильно порезал лицо во время аварийной посадки в Эссексе. И ни слова от Бензи. Он погиб.

Утром слегка потрепанная 242-я эскадрилья снова прилетела в Даксфорд, но на этот раз от 11-й группы не последовало просьб о помощи, хотя немецкие самолеты снова бомбили Лондон. Бадер не мог видеть разрозненные эскадрильи 11-й группы, которые взлетали на перехват немецких армад и становились добычей истребителей прикрытия, когда пытались прорваться к бомбардировщикам. Слишком часто рассказ о блестящих победах становился рассказом об эскадрилье, которая была уничтожена в течение недели. Их временно отводили на север для переформирования, а на смену перебрасывали новые эскадрильи, которые точно так же через неделю приходилось выводить из боя.

Послеленча прилетел Ли-Мэллори, и Бадер заявил:

«Вчера у нас ничего не вышло, сэр. Мы были слишком медлительны. Если бы мы находились выше, мы сумели бы разнести их, а „Спитфайры“ прикрыли бы нас от „мессеров“.

Бадер был страшно зол тем, что его эскадрильи слишком долго держали на земле. Поэтому он добавил:

«Радар засек эти бомбардировщики, когда они строились над территорией Франции. Если бы мы стартовали раньше, то успели бы набрать высоту и встретили бы их, как следует. Почему мы не можем так действовать, сэр?»

Ли-Мэллори предположил:

«Немцы тоже могут желать, чтобы мы действовали именно так. Если они добьются того, что наши истребители взлетят, то смогут проболтаться в воздухе лишний час, после чего нашим истребителям придется садиться для дозаправки. И лишь тогда они бросят бомбардировщики в атаку».

«Мы должны были рискнуть».

«Может быть, и так. Но решение должна принимать 11-я группа. Именно они полагают, что должны ждать, пока немцы не двинутся вперед. Это не позволяет им поднять на перехват крупные силы. Но ваш вчерашний счет вполне оправдывает эксперимент, поэтому продолжайте действовать тремя эскадрильями. В конце концов, это всего лишь первая попытка. Давайте в следующий раз взлетайте раньше, чтобы набрать нужную высоту. Посмотрим, что произойдет тогда».

На следующее утро в Даксфорде снова стояли в готовности 3 эскадрильи. Им пришлось прождать почти весь день. Лишь около 17.00 последовал вызов дежурного по сектору. Он сообщил, что, по данным радара, вражеские самолеты собираются над Па-де-Кале.

Бадер позвонил Вудхоллу:

«Ради бога, позвольте нам взлететь, чтобы перехватить этих … по пути».

Вудхолл ответил:

«Не ершитесь, Дуглас. Я сам врежу им так сильно, как только сумею».

Но вскоре Вудхолл сам позвонил Бадеру.

«Бомбардировщики приближаются. Взлетайте как можно быстрее».

Когда они уже были в воздухе, он передал:

«Хэлло, Дуглас. Судя по всему, они направляются к Лондону. Вы будете патрулировать между Норт-Уилдом и Хорнчерчем. Ангелы двадцать».

Бадер посмотрел на вечернее солнце и подумал, что немцы наверняка сделают крюк к западу, чтобы зайти со стороны солнца. Он забыл о линии Норт-Уилд — Хорнчерч и повел свои 3 эскадрильи на юго-запад вокруг Лондона. Он забыл об «ангелах двадцать», продолжая набирать высоту, пока не оказался на 22000 футов.

А затем в нескольких милях впереди себя на фоне солнечного сияния Бадер увидел несколько черных точек, постепенно возникших из ничего, словно камеру навели на резкость. Две большие группы самолетов промелькнули перед ним, направляясь к Лондону. На той же самой высоте. (Как хорошо, что он забыл про Хорнчерч … и «ангелов» тоже.) Примерно по 60 машин в каждой группе. Он повернул на перехват, продолжая набирать высоту. Вскоре он оказался выше немецких самолетов и занял позицию со стороны солнца. Бадер приказал 19-й эскадрилье немедленно подняться еще выше и прикрыть им хвосты. После этого он приказал остальным:

«Построиться в колонну, в колонну. Мы будем прорываться прямо сквозь них».

Уголком глаза он заметил истребители, метнувшиеся со стороны солнца, и с радостью подумал, что прибыли английские самолету. Лишь несколько пилотов позади него увидели, что это были «мессера». Они повернули, чтобы встретить немцев. Пикируя на группу немецких самолетов, Бадер отметил, что это «Дорнье» и Ме-110. «Дорнье» летел немного впереди, и Бадер атаковал его с минимальной дистанции. Он выпустил длинную очередь, проскочил вниз и там поднял нос самолета, чтобы выпустить новую очередь. Однако головной «Дорнье» уже перевернулся вверх брюхом, дым валил из обоих моторов. Остальные бомбардировщики вверху! Он снова повел самолет вверх, обстреливая их, и видел вспышки попаданий зажигательных пуль. Мысли снова понеслись галопом, подстегнутые сумасшедшим темпом сражения.

Сбоку падал вниз другой «Дорнье», волоча за собой хвост огня и дыма. «Г-горит!» — раздалось в наушниках. Это Пауэлл-Шэддон сбил еще один самолет. Внезапно на Бадера посыпался целый град бомб. Это немцы спешно избавлялись от своего груза, перед тем как повернуть на юго-восток, чтобы удрать. Он заложил крутой вираж, чтобы увернуться от бомб, и увидел, что в строю осталось около 20 бомбардировщиков. Остальные рассыпались по всему небу, преследуемые английскими истребителями.

В полумиле впереди Бадер увидел «Дорнье». Бадер повернул вслед за ним и начал постепенно догонять немца. 500 ярдов. Внезапно сверху спикировали 2 «Харрикейна», проскочив мимо Бадера, и устремились к «Дорнье». Проклятье! Грабеж среди бела дня! Оба истребителя, гнавшиеся за немцем, сближались все больше. Бадер закричал в микрофон: «Осторожнее! Вы столкнетесь!» И через мгновение это случилось. Левое крыло одного «Харрикейна» сложилось и отскочило прочь. Самолет тут же закувыркался вниз. Другой «Харрикейн» мотнулся, словно пьяный, и врезался в хвост «Дорнье». Фонтаном брызнули обломки. Два изуродованных самолета расцепились и полетели вниз, сопровождаемые оторванными кусками обшивки и набора. Все это произошло в считанные секунды.

Примерно в миле от Бадера и значительно ниже летел большой «Хейнкель». Он спикировал следом за немцем. Вражеский пилот либо был очень глупым, либо с его самолетом было что-то не в порядке. Он даже не попытался уклониться при приближении английского истребителя. Вскоре «Хейнкель» заполнил все лобовое стекло — прекрасное зрелище. Как обычно, Бадер не стрелял, пока не сблизился вплотную, и лишь тогда нажал гашетку. Однако он услышал только шипение воздуха в пневмосистеме. Кончились боеприпасы! Летчик от души выругался и проскочил под самым носом «Хейнкеля». Но немец не обратил на это никакого внимания. Бадер снова описал петлю вокруг немецкого самолета, борясь с желанием протаранить его. Или хотя бы отсечь хвост пропеллером. Но потом он опомнился и отвернул прочь.

Когда он вернулся на аэродром Даксфорд, два пилота, Бримбл и Буш, сказали, что видели, как падал горящий «Дорнье», сбитый Бадером. С парашютом выпрыгнул только один человек. Буш тоже сбил один самолет, МакНайт еще пару… Успеха добились и другие пилоты — Эрик Болл, Пауэлл-Шэддон, Тэрнер, Тамблин… Всего на счет 242-й эскадрильи были занесены 11 подтвержденных побед.

Но Скландерс и Лонсдейл пропали.

Остальные две эскадрильи сбили еще 9 немецких самолетов, однако не вернулись 2 летчика 310-й эскадрильи.

Позднее позвонил Лонсдейл. Он был сбит, выпрыгнул с парашютом и приземлился прямо на дерево в парке женской школы, повредив ногу. Из-за этого он не смог сразу спуститься на землю и проболтался на ветвях целых полчаса, любуясь на визжащих внизу девчонок. Лишь потом прибыл местный констебль и снял его с помощью лестницы.

Скландерс погиб.

Затем из Катерхэма на противоположной окраине Лондона позвонил Гордон Синклер из 310-й эскадрильи. Он находился в одном из столкнувшихся «Харрикейнов» и сумел выпрыгнуть с парашютом. Бадер поспешно схватил трубку.

«Как ты, Гордон?»

Синклер ответил:

«В полной растерянности, сэр. Вы знаете, я приземлился на центральной улице Катерхэма, и когда подбирал парашют, ко мне подошел парень и сказал: „Хэлло, Гордон, старина. Что ты здесь делаешь?“ Черт побери, мы вместе с ним учились в школе».

Пилот второго «Харрикейна», чех, спастись не сумел.

Но соотношение потерь было очень хорошим. 20 вражеских самолетов уничтожены ценой 4 «Харрикейнов» и 2 пилотов. В сентябре 1940 года в расчет принимались только сухие цифры.

Но Бадер все еще не был удовлетворен. Он прилетел в штаб 12-й группы в Хакнелл, чтобы встретиться с Ли-Мэллори.

«Сэр, если бы у нас было еще больше истребителей, мы сбивали бы фрицев десятками».

«Я собирался переговорить с вами об этом. Если я дам вам еще две эскадрильи, сумеете ли вы управлять ими?» — сказал Ли-Мэллори.

 

Глава 17

Пять эскадрилий! Более 60 самолетов! Бадер даже мечтать не мог о таком. Он постарался собраться.

«Да, сэр. Когда начнется бой, строй все равно рассыплется. Я должен держать „Спитфайры“ вверху, чтобы отгонять „мессеров“. Масса „Харрикейнов“ внизу будет спокойно заниматься бомбардировщиками, не беспокоясь о своих хвостах».

«Я тоже так думаю», — согласился Ли-Мэллори.

Казалось, он понимал абсолютно все. Тогда Бадер решил рискнуть и рассказал, как нарушил инструкции офицера наведения. Но сделал это он не для того, чтобы оправдаться, а чтобы изложить свои новые идеи. Он говорил с жаром новообращенного язычника.

«Но командир группы может ошибиться и вообще упустить противника», — предположил Ли-Мэллори.

«Офицеры наведения уже их делают. Они не могут помочь нам. Радар указывает высоту слишком неточно».

«Вы думаете, что преимущества перевешивают риск?»

«Безусловно», — пылко ответил Бадер.

После некоторого раздумья Ли-Мэллори сказал:

«Так и сделаем. Я постараюсь втолковать все это нужным людям, а вы тем временем можете проверить свою теорию. Кажется, она должна работать».

Конечно, разговор был значительно дольше, чем мы описываем здесь. Он длился более часа, и Ли-Мэллори отнюдь не во всем согласился с Бадером. Однако он был вынужден признать, что этот человек с бульдожьей челюстью и горящими глазами фанатика тщательно изучил проблему и выделил самые важные моменты. Хотя с совершенно одинаковой вероятностью предложенное им решение могло быть глубоко ошибочным или, наоборот, гениальным. Ответ на это можно было получить только в бою, и все же командир авиагруппы полагал, что в основном Бадер прав. Он добавил, что разделяет желание Бадера расколоть вражеский строй, спикировав прямо в гущу противников. В первый раз Бадер проделал это под влиянием моментальной вспышки гнева, но именно тогда родился новый тактический прием, который опровергал все старые наставления. Ли-Мэллори назвал 242-ю «эскадрильей уничтожения».

На следующий день в Даксфорде все поднялись еще до рассвета. Наступило утро. Было проведено несколько патрульных полетов, чтобы облегчить положение 11-й группы, но противника никто не видел. Все говорили, что изнывают от скуки, но это была лишь поза, призванная скрыть волнение. За прошедшие 2 недели 231 пилот погиб или был тяжело ранен, были уничтожены или тяжело повреждены 495 «Харрикейнов» и «Спитфайров» (в основном из состава 11-й группы). Заводы в это время могли выпускать не более 100 самолетов в неделю. Подготовка новых летчиков также отставала от уровня потерь, и многие новички, вышедшие из летных школ, были еще не готовы к боям.

Среди уцелевших под маской натужного веселья прятались страх и растерянность. Но все-таки летчики старались держать себя в руках. Они прекрасно понимали, что только Королевские ВВС сейчас мешают Гитлеру приступить к завоеванию Британии. Жизнь строилась на жутких контрастах. На земле они могли весело смеяться в пабах и спать на чистых простынях. Но утром они просыпались и уходили в мир охотников и добычи, сидели на раскладных стульях возле самолетов, ожидая приказа взлетать. Другие люди, которые точно знали, что вечером будут живы, приносили им сэндвичи и кофе, но в любой момент мог зазвонить телефон, и им пришлось бы бросать чашки. А уже через полчаса любой из летчиков мог оказаться в кабине горящего истребителя, который падает с высоты 20000 футов.

Только Бадер не старался что-то изображать. Он ковылял по аэродрому с таким видом, словно собирался в ближайшую минуту одним ударом нокаутировать Джо Луиса. Его самоуверенность помогала ему полностью игнорировать опасность, и она постепенно передавалась остальным летчикам. Его дух был необычайно высок. Он любил битву и восхищался ею, думал и говорил только о тактике. Совершенно не подвластный страху, он никогда не «дергался», как остальные. Немцы, сидящие в своих самолетах, вызывали у него лютую ненависть, и он приходил в бешенство при мысли, что «эти самолеты с черными крестами и свастиками сбрасывают свои поганые бомбы на мою страну. По этой же причине я испытывал глубокую любовь к любому англичанину, которого я встречал на земле».

Примерно в это же время он придумал эмблему эскадрильи — фигура Гитлера, который получает пинок в задницу летающим ботинком с номером 242. Уэст вырезал из жести специальный шаблон, и механики нарисовали эмблему на носах всех «Харрикейнов». Они не протестовали против лишней работы, хотя им и так приходилось трудиться день и ночь, чтобы привести истребители в порядок.

Когда не было полетов, Бадер не обращал внимания на то, что пилоты могут травить пар несколько шумно. Как-то раз Питер Макдональд устроил для летчиков вечеринку с шампанским. Как раз в этот день принесло Ли-Мэллори, и вице-маршал авиации появился в столовой в разгар пьянки, но сразу приказал забыть о своем высоком звании. В общем, все закончилось непритязательным весельем. Молодежь расселась на полу и пустила бутылки вкруговую. Лишь изредка раздавался крик, когда Бадер неосторожно задевал протезом чью-нибудь макушку. Иногда казалось, что Ли-Мэллори работает круглые сутки без перерывов. Он питал слабость к холодным ваннам и полуночным совещаниям, очень часто работал до 3 ночи, а в 6.50 уже поднимался. Однажды он провел в центре управления полетами 27 часов подряд, после чего отправился на аэродром, чтобы переговорить с пилотами, вернувшимися из полета. А после этого он пошел вместе с ними в столовую, был вынужден пить наравне с молодежью и выслушивать не самые деликатные шутки.

Бадер спал в офицерском общежитии в Колтишелле, однако каждый вечер он старался вырваться к Тельме, чтобы сказать, что любит ее. 13 сентября он должен был обедать вместе с ней в доме в Колтишелле, когда его вызвали к телефону в холл. Ли-Мэллори вежливо приветствовал его:

«Хэлло, Бадер. Я хотел первым поздравить вас. Вы только что награждены Орденом за выдающиеся заслуги».

Над ним словно вспыхнуло радужное сияние, и на какое-то время Бадер даже лишился дара речи. Потом он перевел дух и кое-как выдавил:

«Спасибо, сэр».

«И еще одна деталь», — добавил Ли-Мэллори через пару секунд. На следующее утро 302-я («Харрикейны») и 611-я («Спитфайры») эскадрильи прибудут в Даксфорд. Не будет ли Бадер настолько любезен, что примет их в свое соединение, которое отныне будет называться «авиакрылом 12-й группы».

Бадер постарался убедить вице-маршала, что эта перспектива приводит его в восторг.

Неформальное вручение наград можно считать хорошим обычаем, однако ничто не может притушить внутреннюю радость человека. Это чувствуют все, но особенно остро это переживал Бадер, который жил только боем. И попытками самоутвердиться. Это была слишком жгучая радость, чтобы растрачивать ее публично. Он просидел целый час, прежде чем тихонько сообщил об этом капитану по прозвищу «Погги», который в это время был в доме. Восхищенный Погти тихонько подошел к Тельме и сказал:

«Не правда ли, здорово, что Дуглас получил Орден за выдающиеся заслуги?»

Тельма удивилась.

«О чем ты говоришь, Погги?»

Но потом увидела лицо Дугласа и поняла, что произошло нечто необычное. Потом последовали обычные восторги, суматоха, поздравления и поцелуи. Все завершилось общим смехом, поскольку Тельма, как настоящая женщина, сказала:

«Однако я думаю, что прежде всего ты должен был сказать об этом мне».

На следующее утро, 14 сентября, как и обещал Ли-Мэллори, еще 2 эскадрильи прилетели в Даксфорд. Дважды в день Бадер поднимал группу из 60 истребителей в воздух, чтобы патрулировать над северным Лондоном. Противника они не встретили, так как Люфтваффе переводили дух перед следующим прыжком. Только один бомбардировщик прокрался, используя тучи, чтобы сбросить бомбы на Букингемский дворец, но при этом был сбит. Прибыл Крест за летные заслуги для Эрика Болла — первая награда из тех, что запрашивал Бадер.

Холодным хмурым утром 15 сентября 5 эскадрилий авиакрыла 12-й группы стояли кучками на летном поле Даксфорда и соседних аэродромов и ждали. По всему небу ползли рваные облака, которые могли послужить хорошим прикрытием для атакующих. С радиолокаторных станций начали поступать сообщения о вражеских самолетах, которые собираются над аэродромами северной Франции. На планшетах в штабах английских истребительных частей появились стрелки, нацеленные на Британию. И вскоре после этого эскадрильи 11-й группы, образовавшие заслон вокруг Лондона, сцепились с противником над графством Кент. Первая фаза боя закончилась. Горящие обломки самолетов усеяли все вокруг. Уцелевшие бомбардировщики, многие из которых горели и дымили, потянулись обратно во Францию. «Харрикейны» и «Спитфайры», пулеметы которых еще дымились, были вынуждены сесть, чтобы принять топливо и боеприпасы. Именно в этот момент радары обнаружили вторую группу немецких бомбардировщиков, направляющуюся к Лондону.

Через 5 минут Вудхолл поднял авиакрыло 12-й группы.

Уже в воздухе Бадер услышал в наушниках размеренный голос:

«Хэлло, Дуглас. Около 40 бандитов направляются к Лондону. Вы будете патрулировать в районе Кентербери — Грейвсенд».

«О'кей, Вуди».

Кентербери — Грейвсенд! Это было прекрасно. Утреннее солнце все еще находилось на юго-востоке, поэтому он сразу заметит бомбардировщики, если те двинутся на Лондон. 3 эскадрильи «Харрикейнов» круто пошли вверх, выстроившись тройками. «Спитфайры» держались выше и чуть левее. Находившийся справа Лондон укрывали тучи, которые становились все плотнее. 12000 футов… 16000… 20000… они уже поднялись над облаками. Раньше, чем вражеские самолеты, Бадер увидел черные клубки разрывов зенитных снарядов. Они рвались прямо по курсу у него, но чуть ниже. И почти сразу он заметил рой черных мошек, метавшихся в голубом небе. Расстояние примерно 5 миль… около 40… Ju-88 и Do-17.

Повернув вправо, он опустил нос самолета и начал пикировать. Боже, это было прекрасно, солнце прямо за спиной, а бомбардировщики ниже. Он присмотрелся повнимательней, разыскивая «мессера», и с трудом поверил собственным глазам. Ни одного! Бомбардировщики шли без сопровождения. Сердце подпрыгнуло, и кровь забилась в висках. Однако мысли были ясными и четкими.

Выше завесы облаков, под самым солнцем мчались стремительные серые тени акул-истребителей. Он немедленно включил радио.

«Сэнди, следи за „мессерами“.

«О'кей, шеф, я их вижу», — отозвался Сэнди Лейн, командир 19-й эскадрильи, и «Спитфайры» пошли вверх на перехват немецких истребителей.

«Держи их!» — крикнул Бадер и бросился на первую шеренгу немецких бомбардировщиков, открыв огонь. Он дернул ручку на себя и проскочил мимо огромного «Дорнье», повернул влево и снова обстрелял его. Яркая вспышка мелькнула на правом моторе бомбардировщика, за ним тут же вытянулся хвост огня и дыма. Внезапно Бадер понял, что сейчас врежется в «Дорнье», и круто отвернул в сторону. Проклятье! Немецкий строй рассыпался, и самолеты мелькали повсюду. Впереди, всего в 400 ярдах, другой «Дорнье» пытался укрыться в облаке. Бадер уже приготовился атаковать его, но тут краем глаза заметил «Спитфайр», круто пикирующий немного впереди. Его пилот явно не видел бомбардировщик, находящийся ниже облака. Все произошло мгновенно. Истребитель врезался прямо в середину фюзеляжа «Дорнье». Тот моментально взорвался, его искореженные крылья обвились вокруг «Спитфайра». Вниз полетел град мелких обломков, и два сцепившихся самолета, пылая, рухнули на землю.

Взмокший Бадер огляделся. Еще один «Дорнье», крутясь, падал на землю, волоча за собой длинную полосу огня и дыма. Он увидел, как кто-то из немецких летчиков выпрыгнул с парашютом. Купол раскрылся немедленно, то есть слишком рано. Пламя тут же охватило его, превратив в пепел. Человек полетел вниз, как камень. Бадер проворчал про себя:

«Поделом тебе, поганец. У тебя еще будет немного времени подумать обо всем».

После этого небо снова стало чистым.

Вернувшись в Даксфорд, он узнал, что пропал Эрик Болл.

Они заправились, оружейники перезарядили пулеметы, и к 11.45 эскадрильи были снова готовы к взлету.

И тут позвонил Эрик Болл. Его «Харрикейн» был подбит и загорелся, однако он успел выпрыгнуть с парашютом и вскоре вернется.

Через 2 часа крыло снова взлетело, чтобы патрулировать над Норт-Уилдом. Бадер повел истребители в большую брешь среди облаков. На высоте 16000 футов он снова увидел впереди разрывы снарядов, а потом и бомбардировщики. Примерно 40 штук, на 4000 футов выше «Харрикейнов». Проклятье! Приходится крупно рисковать, потому что набирать высоту уже поздно. Сектор газа до упора, и ревущий «Харрикейн» резко задрал нос, едва не встав на попа.

Кто-то вскрикнул:

«Мессера» сзади!»

Через плечо он заметил, что желтоносые машины пикируют на них, и крикнул, заложив крутой вираж:

«Оторваться!»

В небе началась бешеная карусель, в которой перемешались «Харрикейны» и «Мессершмитты». Желтый кок возник прямо у него за хвостом, и Бадер изо всех сил рванул ручку на себя, чтобы уйти с прицела. «Харрикейн» попал в турбулентную струю немца и весь затрясся, свалившись в штопор. Он с трудом восстановил управление, стряхнув «мессер» с хвоста, но при этом потерял 5000 футов. Вокруг было чисто.

Значительно выше он заметил одинокий «Дорнье», направляющийся во Францию. Он ринулся вдогонку, набирая высоту. Погоня затянулась, и по неосторожности Бадер чуть снова не сорвался в штопор. Уже возле побережья он догнал немца и дал длинную очередь. Однако отдача пулеметов бросила истребитель назад, и он опять свалился на крыло. Бадер вышел из штопора и осмотрелся. Но противник успел исчезнуть.

Приземлившись в Даксфорде, он узнал, что пропал Пауэлл-Шэддон.

Это была величайшая победа в ходе Битвы за Англию. Однако, оглядываясь назад, можно сказать, что день ничем особенным не выделялся. Никто из летчиков в то время об этом не думал. Это был всего лишь очередной эпизод в долгой изматывающей борьбе. Не было времени на размышления и переживания. Утром они торопливо одевались и сидели, дожидаясь приказа на взлет. Лениво болтали о каких-то пустяках и старались унять внутреннее напряжение, ожидая телефонного звонка, который снова отправит их в бой. Потом, когда были собраны вместе все рапорты, оказалось, что 12-я группа показала себя с лучшей стороны, хотя во втором бою роли переменились — «Спитфайры» сами атаковали бомбардировщики, пока «Харрикейны» дрались с «мессерами». Но это была лишь непредусмотренная случайность. Главным было то, что после двух крупных воздушных боев этого дня пилоты 5 эскадрилий авиакрыла заявили, что сбили 52 немецких самолета, и еще 8 «вероятно уничтожены».

На счету 242-й эскадрильи было 12 самолетов. Наконец эскадрилья показала себя достаточно умелой — постоянно И или 12 побед. Корк, вылечив свое лицо, сбил еще 2 «Дорнье», по одному в каждом вылете. Молодой Краули-Миллинг, чья физиономия пока еще не совсем зажила, снова поднялся в воздух, впервые с того дня, как его сбили. Он отомстил за себя, сбив «мессер» над Кентом. Окутанный дымом, тот рухнул на землю. МакНайт, Тэрнер, Бадер, Стэнсфилд, Тамблин — все добились побед. Даже Пауэлл-Шэддон, который позвонил откуда-то из района Иппинга, сообщил что у него все нормально. Он сбил «Дорнье» и погнался за вторым, когда из облака неожиданно выскочил «мессер» и зашел ему в хвост. «Харрикейн» вспыхнул, и пилоту пришлось спешно прыгать. Он так торопился, что ударился о киль самолета и вывихнул плечо. Доктор сказал, что он выбыл из строя на несколько недель.

Бадер отправился к Тэрнеру и спросил:

«Стэн, как ты смотришь на то, чтобы принять звено В?»

«Положительно, сэр», — ответил Тэрнер.

Ночью позвонил Ли-Мэллори:

«Дуглас, сегодня вы дали прекрасный спектакль! Совершенно ясно, что использование больших групп истребителей приносит свои плоды», — закончил командир авиагруппы более официально.

Бадер сказал:

«Большое спасибо, сэр, но во время второго вылета нам пришлось нелегко. Мы снова взлетели слишком поздно, и немцы были много выше, когда мы их заметили. Это плохая исходная позиция для атаки. Ели бы у нас была только одна эскадрилья, „мессера“ нас просто перебили бы. Но если бы нам разрешили стартовать на 10 минут раньше, мы успели бы занять выгодную позицию, чтобы справиться с ними. И тогда мы сбили бы гораздо больше.

Задержка не приносит выгод. Как только они начинают строиться над Кале, мы должны взлетать и направляться на юг. Мы должны атаковать их первыми, пока 11-я группа взлетает и набирает высоту».

«Ладно, я думаю примерно так же. Однако не забывайте, что мы не должны распылять резервы без остатка.

Представьте, что сегодня творилось бы, если бы в бою участвовали все эскадрильи, которые могла вызвать 11-я группа», — заметил Ли-Мэллори.

«Не знаю, сэр, остались резервы или нет, но сегодня они вызвали нас слишком поздно».

Но Ли-Мэллори прекратил дискуссию:

«Хватит. Однако сегодняшний счет авиакрыла не может остаться незамеченным. Я сам за этим присмотрю. Надеюсь, это подтолкнет их вызывать вас пораньше».

Бадер кисло согласился:

«Я тоже на это надеюсь, сэр. — А потом снова загорелся: — Знаете, сэр, а мне хотелось бы как-нибудь целиком уничтожить все самолеты противника. Чтобы ни один фриц не вернулся из налета».

Командир группы рассмеялся:

«А вы кровожадны! Если ваши парни будут продолжать в том же духе, у вас появится реальный шанс добиться этого».

Этот шанс подвернулся 18 сентября.

Примерно в 16.30 все 5 эскадрилий поднялись в воздух. Вудхолл сообщил по радио, что более 40 вражеских самолетов направляются к Лондону с юго-востока. Бадер повел свое крыло сквозь тонкий слой облаков, лежавший на высоте 21000 футов, и набрал 23000. Немного ниже во все стороны, насколько видел глаз, тянулся мягкий пуховой покров, в котором было так удобно прятаться. И больше ничего. Но что творится в мире, лежащем под облаками? В пологом пике он повел свои истребители обратно сквозь тучи, и они начали кружить под белым потолком, испытывая приятное чувство полной безопасности. Никто не сможет внезапно атаковать их сквозь эту пелену.

И снова им помогли разрывы зенитных снарядов. Сначала Бадер увидел на юго-востоке черные клубочки, а через несколько секунд заметил и бомбардировщики. Две маленькие группы самолетов, всего около 40 машин, летели на высоте 16000 футов вдоль Темзы возле Грейвсенда. Английских самолетов больше, чем вражеских! В это нельзя поверить! Когда истребители приблизились к врагу, пилоты со злорадством обнаружили, что перед ними только бомбардировщики — Ju-88 и Do-17. Ни малейших признаков «мессеров»! Атака со стороны солнца невозможна, так как тучи надежно закрывают его. Бадер спикировал, целясь в «Юнкерс» в первой шеренге. Изголодавшаяся стая помчалась следом за ним.

«Юнкерс» заполнил собой весь прицел, и с дистанции 100 ярдов Бадер открыл огонь. Из левого мотора немца потянулась струйка дыма, и он резко повалился влево. Бадер прорвался сквозь кучу беспорядочно мечущихся самолетов, успев дать пару коротких очередей по тому, что попадало на прицел, но тут же исчезало. Он дважды еле успевал увернуться от столкновения с бомбардировщиками. «Харрикейн» мчался им навстречу с бешеной скоростью, и лишь судорожно дергая ручку, Бадер успевал в последний момент убраться с дороги. После этого «Харрикейн» попадал в турбулентную струю, и его швыряло, как щепку. Он с трудом восстановил управление, потеряв при этом 3000 футов. Ниже и чуть в стороне от общей свалки он увидел «Дорнье», удирающий на восток, и погнался за ним. Медлительный и неповоротливый бомбардировщик не имел никаких шансов спастись. Бадер спокойно сблизился, не открывая огонь до тех пор, пока не оказался в 50 ярдах от цели, и лишь после этого нажал гашетку.

Когда пулеметы «Харрикейна» выплюнули струю свинца, немецкий стрелок потерял самообладание и выпрыгнул из самолета. Но паника до хорошего не доводит. Парашют раскрылся преждевременно и зацепился за один из килей хвостового оперения. Немец задергался, как марионетка на веревочках. В этот же момент «Дорнье» потерял управление и начал раскачиваться из стороны в сторону, дернулся было вверх, но тут же сорвался в штопор. Бадер сопровождал его, с любопытством следя за происходящим. Затем внезапно еще два человека выскочили из кабины бомбардировщика, и белые купола их парашютов расцвели внизу. Опустевший «Дорнье», причудливо порхая, продолжал сыпаться вниз, волоча за собой несчастного стрелка. Внезапный укол совести подтолкнул Бадера, и он спикировал, открыв огонь по немцу, чтобы разом закончить его мучения. Однако он промахнулся. А бомбардировщик тем временем перешел в вертикальное пике, и Бадер бросил его.

Но теперь небо над головой было очень оживленным… множество белых парашютов плавно опускалось вниз. Маленький человек в странном коричневом костюме пролетел мимо кабины «Харрикейна». За ним волочились обрывки купола. Бадер почему-то подумал, что это агент гестапо, с которым рассчитались честные летчики.

Приземлившись на аэродроме, обрадованные пилоты собрались вокруг офицера разведки, чтобы доложить о своих победах. Тэрнер рассказывал, что видел немца, парашют которого раскрылся прямо в люке, и летчик оказался пойманным в горящем Ju-88. Остальные члены экипажа отчаянно пытались освободить его.

«Я почти слышал, как несчастный парень кричит: „Ради бога, не оторвите его!“ Они освободили его и успели выпрыгнуть, прежде чем бомбардировщик рухнул в море».

Никто из них раньше не видел столько парашютов. МакНайт видел, как стрелок волочился на стропах за «Дорнье» Бадера.

Бадер подвел итог в журнале боевых действий довольно прозаически: «Патрулировали над Лондоном. Контакт». А рядом лаконичная пометка: «Крыло уничтожило 30 самолетов, 6 вероятно, 2 повреждено. 242-я сбила 11. Личный счет: 1 Ju-88, I Do-17. Потерь в крыле и эскадрилье нет».

В официальном боевом донесении он написал: «Судя по всему, на каждый немецкий самолет приходилось по 3 английских истребителя. Это создавало определенную опасность столкновения, однако в целом благоприятно повлияло на исход боя».

На сей раз он позвонил Ли-Мэллори первым, описав бой в стиле любителей рыбной ловли, и высказал сожаление, что нескольким немцам все-таки удалось удрать.

Особенно он подчеркивал то, что 12-я авиагруппа взлетела вовремя. Питер Макдональд присутствовал при этом. На следующий день он имел разговор в парламенте с заместителем министра авиации, который предложил встретиться с премьер-министром. Макдональд переговорил с Черчиллем, который сначала ворчал, но потом оттаял. На следующий день он послал за несколькими командирами авиагрупп.

Геринг прекратил налеты и еще раз сменил тактику. Теперь он высылал вперед эскадрильи «мессеров», чтобы отвлечь английские истребители и вынудить их израсходовать топливо. (Именно о такой уловке говорил Бадеру Ли-Мэллори.) Дневные налеты на английские города подходили к концу. Однако пока еще никто об этом не знал, аура непобедимости по-прежнему окружала Люфтваффе. В лучшем случае все ждали новой паузы.

Бомбардировщики иногда все-таки прорывались к Лондону, но наконечник германского копья затупился. Все чаще и чаще они бомбили Кент и устье Темзы, в особенности Саутгемптон, то есть юго-восточные районы Англии, подальше от района действия 12-й группы.

Крыло взлетало патрулировать над Лондоном один или два раза в день, чаще всего во время ленча или файв-о-клока. У Бадера появился новый повод для огорчения — больше они ни разу не встретили противника. На его личном счету числились 11 подтвержденных побед, но это лишь подогревало азарт, а не утихомиривало. Кроме того, кое-кто из пилотов имел по 20 побед!

Он стал знаменитым, что отчасти могло успокоить маленького демона, сидящего внутри, если бы Бадер не был слишком занят, чтобы замечать поднявшуюся шумиху. Чтобы подчеркнуть «командный дух» в своих частях, Королевские ВВС не называли по имени своих асов. Однако каждый раз, когда появлялась новая история о безногом летчике-истребителе, все прекрасно понимали, о ком идет речь. Сам Бадер жил в тесном мирке авиакрыла, сражений и тактики. Он отлично знал о высоком боевом духе своих летчиков, но не осознавал, насколько велик его личный вклад в это. Они смотрели на него, как на супермена, и охотно бросились бы следом на ним даже на тысячу «мессеров». Он понимал, что действует в воздухе гораздо лучше, чем кто-либо. Он стал гением искусства новой воздушной войны, обладавшим железной волей.

Каждый раз, когда крыло поднималось в воздух, его хозяйский голос начинал отдавать по радио распоряжения с такой уверенностью, что она автоматически передавалась пилотам. Его замечания, намеренно или случайно, помогали летчикам успокоиться перед предстоящим боем. Например, 20 августа тощий 19-летний юнец Кокки Дандас в первый раз летел в составе авиакрыла. Ровно месяц назад Дандас попал в 616-ю эскадрилью в Кенли. Они дежурили, одновременно ожидая вечернего визита Уинстона Черчилля, когда пришлось взлетать. Эскадрилья столкнулась с группой Me-109 над Кентом. Это был первый бой Дандаса. Он был атакован «мессером», который повредил управление его истребителя, всадил несколько снарядов в мотор и бачок с гликолем. Дым и пары гликоля заполнили кабину, а Дандас никак не мог сбросить фонарь. Он потерял управление на высоте 12000 футов, но сумел сбросить фонарь и выпрыгнуть, когда до земли оставалось всего 800 футов, сломав при этом ключицу. Теперь в эскадрилье осталась всего пара опытных пилотов, и Дандас, не до конца оправившийся от раны, вернулся. Они взлетели в страшной спешке. От волнения у них пересохло во рту, и страшно колотилось сердце. Но когда самолеты начали набирать высоту, в наушниках раздался голос безногого командира:

«Хэлло, Вуди, я намеревался сыграть с Питерсом в сквош в час дня. Прошу, позвони ему и предупреди, что я немного задержусь».

(Великий боже! Безногий! Играет в сквош!)

Голос Вудхолла:

«Только не сейчас, Дуглас. Пеленг один-девять-ноль. Вокруг Норт-Уилда. Ангелы двадцать».

«Ох, прости, Вуди. Но все-таки позвони им».

«Некогда, Дуглас. Отметки на планшете приближаются к берегу».

«Ладно, у тебя нет лишней минутки? Ты сидишь перед кучей телефонов. Подними одну трубку и позвони парням».

Вудхолл философски вздохнул.

«Ладно, ладно. Чтобы ты отвязался, я позвоню. А сейчас вернись к военным делам».

Дандас полетел дальше с легким сердцем, как и все остальные.

Другая эскадрилья перехватила замеченные самолеты, а через час авиакрыло приземлилось, и было снято с дежурства. Бадер сыграл в сквош и полетел на встречу с Ли-Мэллори в Хакнэлл. И Дандас вечером решил, что никогда больше не будет волноваться, если летит вместе с Бадером. (Он немножко ошибался… но об этом позже.)

Свою роль в том, что пилоты чувствовали себя уверенно, сыграл и Вудхолл. Трудно даже сказать, сколько пустых споров было между ними. Сам Бадер вряд ли сказал бы точно, и лишь позднее он осознал ценность этих разговоров, и сам начал пользоваться такой методикой. Но даже тогда это было наполовину сознательно и наполовину инстинктивно. Это уже стало частью его самого.

24 сентября прибыл Крест за летные заслуги, которым был награжден Дикки Корк. Бадер был рад не меньше самого Корка, и не только потому, что сам представил Дикки к награде, но и потому, что это был единственный Крест за летные заслуги, врученный моряку. Обычно они получали Крест за выдающиеся заслуги. Корк со своим орденом мог утереть нос зазнавшимся морякам. Бадер не оставлял попыток вытравить из Корка моряцкий дух и превратить его в правоверного члена ордена КВВС. Это тоже стало бы «хорошей шалостью». Он подговорил Корка нашить на правый борт форменной куртки пуговицы ВМФ. Зато на левом борту красовались сверху вниз: пуговица Королевских ВВС, Польских ВВС, Королевских Канадских ВВС и Чешских ВВС.

* * *

Пустое патрулирование продолжалось до 27 сентября. Примерно в полдень крыло взлетело, чтобы патрулировать над северным Лондоном. Вудхолл сообщил: «Ангелы пятнадцать». Бадер знал, что это приказание исходит от штаба 11-й группы, и распорядился набрать 23000 футов.

Опять появился Вудхолл:

«Более 30 самолетов юго-восточнее устья. Они не приближаются».

Бадер повел свою стаю к Кентербери. Ничего не видно. Потом они полетели к Дувру, прошли западнее Данджнесса и повернули обратно. Вудхолл продолжал сообщать о бандитах, кружащих на юго-востоке. Рваные облака появились чуть ниже, напоминая клочки бумаги, которые катит по полу сквозняк. Но кроме них в небе не было ничего. Вудхолл снова вызвал его:

«Хэлло, Дуглас. Я думаю, ленч откладывается. Можете возвращаться».

«Подожди, Вуди. Мы сделаем еще один круг», — ответил Бадер.

Повернув к Данджнессу, он краем глаза заметил горстку блесток на высоте значительно меньше 17000 футов. Вскоре он понял, что это примерно 30 «мессеров», которые кружат над Дувром.

 

Глава 18

«О'кей, парни, не шуметь. Подбираемся тихо. Не атаковать, пока я не прикажу», — передал он. Подобно охотнику, опасающемуся спугнуть дичь, он аккуратно развернул свои самолеты на юг над морем, чтобы они могли спикировать на немцев сверху со стороны солнца. «Мессеры» кружили совершенно разрозненно, и бой должен был превратиться в серию индивидуальных стычек. Немцы напоминали стаю кроликов, которая беззаботно резвится на лужайке. Наконец он крикнул: «Вправо! Рассыпаться и атаковать!» И тут же сам круто спикировал, выходя в хвост «мессеру». При равной скорости немецкий самолет казался неподвижно застывшим в прицеле. Длинная очередь — и за неприятельским самолетом потянулся тонкая черточка белого дыма. Внезапно она превратилась в огромное черное облако, немецкий истребитель перевернулся брюхом вверх, и полетел вертикально вниз. Лишь небольшая воронка осталась на том месте, где он рухнул на землю Кента.

Перед Бадером мелькнул другой «мессер», который торопливо перевернулся через крыло и вошел в пике. Бадер погнался за ним, но немец оказался быстрее, и дистанция постепенно увеличивалась. С 400 ярдов Бадер дал длинную очередь вдогонку, и «мессер» выплюнул клубок дыма. Кажется, он даже начал терять скорость. Бадер дал еще несколько очередей, пытаясь увидеть вспышки попаданий.

Какой-то черный кусок отлетел от «мессера», и словно черная тень накрыла Бадера. Однако он ничего не чувствовал. Лишь чуть позднее он понял, что стекла кабины заляпаны пятнами масла, которое струей тянулось за немецким самолетом. Смотреть сквозь грязные стекла было трудно, но Бадер все-таки различил, что «мессер» повернул в сторону. С некоторым удивлением он увидел, что пропеллер вражеского самолета сделал несколько судорожных рывков, а потом стал вращаться заметно медленнее. «Мессер» стремительно приближался. Бадер резко сбросил газ, и немец словно замер перед ним, оказавшись прямо на прицеле. Бадер нажал гашетку, однако услышал лишь злобное шипение воздуха в системе спуска. Проклятье! Опять кончились боеприпасы.

Бадер выругался. Пропеллер «мессера» дернулся еще несколько раз, а потом вообще остановился. Одна его лопасть торчала вверх, словно указательный палец. Они находились над морем на высоте около 10000 футов, и «мессер», все еще дымясь, плавно скользнул прямо в воды Ла-Манша. Больше Бадер его не видел.

В этом бою крыло сбило 12 самолетов, половина из них пришлась на 242-ю эскадрилью. Не вернулись 1 «Спитфайр» и 2 «Харрикейна». Среди погибших был летчик 242-й эскадрильи Хомер, получивший Крест за летные заслуги, летая на бомбардировщике. Это был его первый бой на «Харрикейне».

Бадер ненавидел терять пилотов. Он всегда считал, что каждый из них находится под его личнойопекой. Он не умел переживать вполсилы. И под внешностью задиры пряталась ранимая натура, которая всегда очень страдала. Однако удар от потери всегда смягчался надеждой на телефонный звонок. Хомер не позвонил. Он был мертв, и времени горевать не было. К файв-о-клоку эскадрилья снова патрулировала над Лондоном. Никаких происшествий. Однако вечером, когда летчики отдыхали в Колтишелле, поступили хорошие новости из министерства авиации. Говоря более прозаически, Тэрнер и Стэнсфидд были награждены Крестами за летные заслуги, а Уилли МакНайт получил пряжку к своему Кресту.

Ли-Мэллори позвонил из Хакнэлла, что уже стало традицией в дни побед, и они устроили долгую дискуссию относительно тактики. Бадер сказал, что «Харрикейны» плохо держатся на высотах более 23000 футов. Что там с «Харрикейнами II»?

Ли-Мэллори сказал:

«Все, что пожелаете. Я сделаю все, что в моих силах, однако 11-я группа имеет приоритет в получении новых самолетов».

С этого дня характер битвы совершенно очевидно изменился. Теперь бомбардировщики появлялись все реже. Однако их место заняли стаи «мессеров», которые совершали стремительные вылазки, сбрасывая на Лондон и другие города мелкие бомбы. Они действовали на высокой скорости, держась на большой высоте. Немцы старательно прятались в тучах, в чем им помогала осенняя погода: облачный покров становился все толще и плотнее. По сравнению с мощными атаками первых недель эти бомбардировки были почти безрезультатны. Очень часто немцы сбрасывали бомбы вслепую, и количество бомб было минимальным. Королевским ВВС тоже пришлось изменить тактику. На высоте 25000 футов «Харрикейны» уже не могли справиться с «мессерами», поэтому вся тяжесть легла на «Спитфайры». Они взлетали как можно раньше, чтобы успеть набрать высоту и там ожидать появления «мессеров». Не слишком многим «Мессершмиттам» удавалось прорваться сквозь заслон «Спитфайров». Поэтому, когда в Лондоне начинали звучать сирены, люди уже не бросались с воплями ужаса в бомбоубежища. То же самое происходило и в других городах. Хотя сирены воздушной тревоги все так же производили ужасный шум, за ними уже не следовал жуткий грохот взрывов и частый лай зениток. Единственным свидетельством ожесточенных боев, шедших высоко в небе, были белые черточки инверсионных следов в прозрачной голубизне. Теперь даже непосвященным становилось ясно, что Люфтваффе выдохлись.

Еще пару недель авиакрыло 12-й группы продолжало каждый день собираться в Даксфорде и патрулировало над Лондоном, обычно дважды в день. Однако теперь ожидание было напрасным, и напряжение постепенно покидало их, как вода вытекает из треснувшей чашки.

Черная тень Люфтваффе больше не витала над Англией. Даже вылазки «мессеров» становились все реже. Лишь на второй неделе октября Бадеру удалось перехватить группу немецких истребителей-бомбардировщиков. Вместе со своим крылом он патрулировал над устьем Темзы, когда у него сдохло радио. Как ни старался Бадер, рация оставалась глуха и нема. Обозленный Бадер открыл фонарь кабины и сбросил скорость. Поравнявшись с Эриком Боллом, он махнул ему рукой, приказывая взять командование крылом, а потом повернул на базу. Приближался вечер, и он снизился до 7000 футов неподалеку от аэродрома Норт Уилд. Земля была скрыта густой дымкой, и низкое солнце слепило глаза. Внезапно радио затрещало и снова ожило. Через пару секунд Бадер услышал голос Вудхолла:

«Дуглас, ты меня слышишь? Ты слышишь меня, Дуглас? Вражеские истребители бомбят Норт-Уилд. Ты слышишь? Где ты, Дуглас? Пожалуйста, сообщи».

Он ответил:

«Уже там, Вуди. Но я один, ищи остальных».

В этот момент из дымки выскочил «мессер» и свечой пошел вверх. Он выровнялся в 400 ярдах перед Бадером. Немецкий пилот явно не смотрел по сторонам. Бадер рванул сектор газа, и его истребитель прыжком бросился вперед. Он находился в идеальной позиции, самолет противника был подан, что называется, «на блюдечке с голубой каемочкой». Он уже догонял ничего не подозревающего немца, как тут из полумрака, как чертик из коробочки, выскочил другой «Харрикейн». Он оказался в 100 ярдах позади немца и как раз на пути у Бадера. Прежде чем тот успел разозлиться, «Харрикейн» дал короткую меткую очередь. Кабина «мессера» буквально взорвалась, полетели куски битого плексигласа. «Мессер» перевернулся, и пилот вылетел из кабины. Горящий истребитель вошел в последнее пике. Бадер подошел поближе ко второму «Харрикейну» и узнал своего старого друга «Батча» Баттона. Баттон обернулся и лишь тогда сообразил, что произошло. Ему оставалось лишь помахать рукой, извиняясь.

Позер Геринг не сумел достойно завершить драматическую страницу дневных налетов. Пилоты Люфтваффе начали подобно львам, но очень быстро превратились в скромных овечек. Это превращение было настолько плавным и постепенным, что встревоженные люди на земле не сразу осознали значение того, что случилось. Немцы были рабами времени. Они были обязаны разбить Истребительное Командование и высадиться в Англии до начала зимы, но не сумели. 12 октября Гитлер отложил вторжение до будущей весны. Кое-кто в Англии все еще опасался высадки и верил в ее реальность. Однако на самом деле доныне непобедимый Гитлер потерпел первое поражение, последствия которого были очень значительными. Полностью оценили их гораздо позднее, и Уинстон Черчилль произнес знаменитую фразу: «Никогда еще в истории человеческих конфликтов столь многие не были обязаны столь многим такой горстке». Страна вздохнула с облечением. Однако Истребительное Командование в ходе боев потеряло 915 самолетов и 733 пилота.

Бадер, вероятно, был чуть ли не единственным человеком, который жалел, что бои окончились. Авиакрыло сбило 152 вражеских самолета, потеряв 30 пилотов и чуть больше самолетов. Но теперь утренние рандеву 5 эскадрилий закончились, и дни покатились по привычной колее — обычные дежурства на аэродроме в Колтишелле.

В усеянных развалинами городах Англии жизнь постепенно возвращалась в нормальное русло. Даже бюрократы снова с наслаждением погрузились в бумажную пучину. Суб-лейтенант Корк получил письмо из Адмиралтейства, в котором с неприличным многословием объяснялось, что морские офицеры не имеют права носить Крест за летные заслуги. Поэтому мистеру Корку надлежит снять орденскую ленточку этого ордена и вместо нее пришить ленточку Креста за выдающиеся заслуги.

Бадер рыкнул:

«Ради бога, не делай этого, Корки. Король вручил тебе Крест за летные заслуги, и только король может его снять. А не эти тупые лорды Адмиралтейства. Вот когда король пришлет тебе письмо с приказом заменить Крест за летные заслуги на Крест за выдающиеся заслуги, тогда тебе придется подчиниться. Потому что это будет настоящий приказ».

Теперь настало время чистить перышки и получать награды. 242-я эскадрилья снова прилетела в Даксфорд, где ее посетил министр авиации сэр Арчибальд Синклер. Бадер представил ему Корка и изложил проблему, возникшую из-за ордена. Сэр Арчибальд усмехнулся и сказал:

«Я совершенно согласен с вами, Бадер. Разумеется, он должен по-прежнему носить Крест за летные заслуги. Я не разрешаю ему менять награду».

Он тихонько шепнул на ухо Бадеру: «Эти парни в Адмиралтействе немножко того, вы же знаете… морские комплексы и все такое». — И министр многозначительно кивнул.

* * *

Снова патрулировать над конвоями! Жизнь полна тоски. Несколько «мессеров» показали свои желтые носы над Кентом, но позаботиться о них должны были «Спитфайры». Бадер начал грустить. Иногда ему удавалось убедить Ли-Мэллори позволить ему взять эскадрилью и патрулировать над устьем Темзы. Но и это не принесло удачи.

Теперь, когда самый тяжелый кризис казался пройденным, лорды Адмиралтейства вспомнили о Корке и Гарднере и потребовали отправить их в Корнуолл. Эскадрилья с грустью простилась с пилотами. Прибывали новые летчики и самолеты, которые заполняли бреши, оставленные смертью, и постепенно пламя великих дней начало тухнуть. Даже когда бог войны временно отправляется передохнуть, его слуг встречают с той же теплотой в опаленных войной домах. Колтишелл любил летчиков. Они были «нашей эскадрильей». И если кое-кто из родителей косо смотрел на пилотов, их дочери имели свое мнение.

В «Колоколе», любимом пабе 242-й эскадрильи в Норвиче, они с сожалением узнали, что местный лендлорд, с которым многие подружились, лежит в постели, закованный в гипс. Зажигательная бомба попала в здание паба, и он полез на горящую крышу, чтобы потушить пламя. Однако бедняга провалился сквозь крышу и повредил спину. Пилоты дружно отправились проведать пострадавшего, сняли с него пижаму и расписались на память на гипсовом корсете.

Однажды на экране радара был замечен неизвестный самолет, летящий недалеко от Гарвича. Бадер в это время отдыхал. Взлетело дежурное звено, и Нейл Кэмпбелл обнаружил в 30 милях от берега «Дорнье». Он вызвал по радио на помощь остальных пилотов, но не стал ждать их прибытия и сам атаковал немца. Вероятно, немецкий стрелок подбил его самолет, так как Нейл не вернулся. Позднее море выбросило его тело на берег.

Прибыл Крест за летные заслуги для Джона Латты.

Чтобы отучить «мессеров» от нахальных вылазок, на которые они время от времени решались, Бадер повел свое авиакрыло в один из последних вылетов. На этот раз в состав соединения вошли его собственная 242-я и 19-я эскадрильи. Когда они набирали высоту над устьем Темзы, внезапно раздался дикий вопль Уилли МакНайта: группа «мессеров» нанесла удар со стороны солнца. Только МакНайт успел открыть огонь. Он обстрелял немца, когда тот возник прямо перед носом его машины. Остальные «мессера» сумели удрать, но этот камнем рухнул вниз. Точно так же вниз полетели и 2 дымящихся «Харрикейна». Позднее один пилот позвонил по телефону и сообщил, что совершил аварийную посадку, сумел выбраться из самолета до того, как он взорвался. Однако второй пилот, Норри Харт, погиб.

Осенение ветры гнали последние желтые листья по аэродрому, и тогда измученная постоянными боями нация поняла, что лишь сумасшедший решится высаживать десант в это время года. Укрытые надежным водным щитом англичане поняли, что опасность рассеялась без следа. Примерно в это же время Тельма перестала бояться за Дугласа. Подсознательно она решила, что ее муж непобедим. Это была совершенно нелогичная, но несокрушимая вера. Теперь она уже не жалела, что Дуглас вернулся в авиацию. Но все-таки она была довольно трезвым человеком, и поэтому откровенно радовалась, что бои, наконец, закончились.

Но тут немецкие бомбардировщики появились вновь. Ночью!

 

Глава 19

Из черного ночного неба бомбы снова посыпались на Лондон и его пригороды. Не в силах высадиться в Англии, Гитлер решил сломить нашу волю к сопротивлению. Ночь озарилась множеством пожаров, однако их пламя не поднималось настолько высоко, чтобы осветить бомбардировщики, поэтому, кроме зенитного огня вслепую, ничто не могло защитить мирных жителей. Аэростаты тоже держались слишком низко. Некоторые «Спитфайры» и «Харрикейны» поднимались на перехват, но это была игра в жмурки. В то время на английских самолетах не было радаров. Их единственной надеждой оставался счастливый случай, однако он выпадал слишком редко. Бомбардировщики переключились на Бристоль, Ливерпуль, Гулль… снова на Лондон.

242-я эскадрилья не делала ничего. Бессмысленное патрулирование выпало на долю других, и их беспомощность вызывала у Бадера такой же гнев, как и вид дымящихся развалин. Во время дневных боев его чувства были такими же острыми, но ненависть к немцам оставалась безличной. Он легко поддавался боевому задору, но бомбардировщики сражались честно. Он сам вполне мог оказаться на месте немцев… Однако ночные налеты были совсем иным делом.

Как-то вечером в офицерском клубе зазвонил телефон, и дежурный по ночным полетам в Доксфорде нетерпеливо спросил:

«Сколько ваших парней могут выполнять ночные полеты?»

Бадер ответил:

«Трое. Я сам, Болл и Тэрнер».

Дежурный приказал:

«Поднимайтесь в воздух как можно быстрее. Фрицы направляются к Ковентри».

Полная луна светила в безоблачном небе, пока они стремительно выходили на высоту 18000 футов над Ковентри. Летчики были просто потрясены, увидев внизу море огня.

В течение часа они бесцельно мотались вокруг города, скрипя зубами от бессильной ярости. Однако даже полной луны было недостаточно, и вражеские бомбардировщики спокойно укрывались в темноте. Когда бензина осталось совсем немного, Бадер повернул назад и с высоты 12000 футов увидел внизу цепочку посадочных огней. Но тут внезапно мотор зачихал и встал.

Попытка совершить аварийную посадку на истребителе ночью была смертельно опасным трюком. Какое-то время он даже намеревался выпрыгнуть с парашютом, но потом решил все-таки попытаться посадить самолет. Бадер аккуратно опустил нос самолета и выполнил серию пологих виражей, внимательно следя за посадочной полосой. Самым главным было справиться с нервной дрожью. Наконец он выровнял самолет, заходя прямо на полосу. Расчет оказался почти идеальным, и «Харрикейн» сел практически на три точки. Грузовик оттащил его с полосы. Весь этот полет был сплошным разочарованием, однако возымел некоторый результат. С этого дня Бадер стал еще сильнее ненавидеть немцев.

242-я эскадрилья сменила самолеты. Она стала второй эскадрильей, которая получила «Харрикейны II». Они имели более мощный мотор, а значит, более высокую скорость и скороподъемность. Истребители имели усовершенствованную рацию. Теперь во время скучных безрезультатных полетов Бадер частенько с тоской нажимал воображаемую гашетку, бормоча себе под нос «тра-та-та», изображая треск пулеметов. Он снова занялся сквошем, мокрый, как мышь, бегал по корту, покрикивая на Краули-Миллинга. И обыгрывал его. Хотя «Крау» ни за что не признался бы, что нарочно посылал мячи так, чтобы Бадер мог достать их без особого труда. Довольно часто Бадер с шумом падал, но всегда поднимался и требовал продолжать. Как-то он отправился в кино в Норвич, и там в него сломался протез. Бадер еле дополз до ближайшего кресла и потребовал, чтобы механики принесли ему отвертку. После этого он закатал штанину и привел протез в порядок, вернув себе способность ходить.

Однажды ему позвонил Ли-Мэллори и сказал:

«Дуглас, в министерстве авиации будет проходить совещание по вопросам тактики истребителей. На нем постараются просуммировать опыт, полученный нами в ходе последних боев. Я хочу, чтобы ты поехал со мной».

На следующий день он поехал в Лондон и встретился с Ли-Мэллори, который заявил:

«Я не знаю, как протащить тебя туда. Это совещание высшего командования. Но все-таки постараюсь, так как ты — единственный человек, который командовал действительно большим соединением».

Совещание состоялось в здании министерства авиаций на Кинг Чарльз-стрит, рядом с Даунинг-стрит. Бадер прошел следом за Ли-Мэллори в застланный коврами конференц-зал и просто испугался, когда увидел широкие золотые нашивки на рукавах сидящих за столом. Ни одного человека в звании ниже вице-маршала! Большинство собравшихся он знал. Во главе стола сидел начальник штаба КВВС сэр Чарльз Портал. «Склочник» Даудинг выглядел еще более сердитым, чем обычно. Кейт Парк, Шолто Дуглас, Джон Слессор, Филипп Жубер де ла Ферте. И он сам, простой майор. Больше ни одного летчика-истребителя. Ли-Мэллори сказал Порталу:

«Я привел с собой майора Бадера, сэр».

Портал пожал плечами и кивнул.

Бадер сидел тихонько, положив руки на колени. Но тут разговор зашел о размере соединений истребителей и о том, не стоит ли атаковать неприятеля в тот момент, когда он собирает свои самолеты над Па-де-Кале. Парк вполне резонно заметил, что если он пошлет свои истребители через пролив к Па-де-Кале, немцы сразу изменят свою тактику. Они начнут подставлять приманку из истребителей, чтобы отвлечь англичан. А в это время их бомбардировщики спокойно проследуют к цели в другом месте, пока английские истребители ведут тяжелый бой далеко от того пункта, который они должны защищать. В отношении больших соединений он сказал, что у 11-й группы просто не было времени на их формирование.

Ли-Мэллори сказал, что действия авиакрыла в Даксфорде доказали, что крупные соединения вполне себя оправдывают, если имеется возможность создать их. Он понимает сложность формирования большого соединения, когда противник уже приближается, но этим можно заняться, пока он еще далеко. Нужно начинать действовать сразу, как только радар обнаружит первые самолеты противника. Можно успеть поднять в воздух самолеты в Даксфорде. Они быстро наберут высоту и спикируют на строй немцев, когда те будут пересекать линию берега. А затем эскадрильи с южных аэродромов, которые должны взлететь позднее, займутся растрепанным соединением противника.

Но тут вмешался Шолто Дуглас:

«Я хотел бы знать, что майор Бадер может сказать о руководстве крупными группами самолетов?»

Все участники совещания уставились на него, и Бадер почувствовал себя неловко. Он тяжело поднялся на ноги. Портал сказал:

«Вы можете сидеть, Бадер, если вам будет удобнее».

Бадер откашлялся и сказал:

«Спасибо, сэр, не надо. У меня все в порядке».

Мысли смешались, и в голове начался бардак. Даудинг мрачно уставился на него… Однако «Склочник» на всех смотрит так. Затем в голове мелькнула шаловливая мысль: «Я выйду отсюда либо капитаном, либо подполковником… Мне следует изложить точку зрения рядовых пилотов… Раньше такой случай не выпадал». Все это пронеслось у него в голове в доли секунды. Он четко сказал, гладя на Портала:

«Нас научили тому, сэр, что все вы узнали в годы прошлой войны. (Бодрое начало.) Первое: тот, кто находится выше, контролирует ход боя. Особенно, если он заходит со стороны солнца. Второе: чтобы сбить противника, стрелять нужно с минимальной дистанции, практически в упор. Третье и самое важное: гораздо экономичнее бросать против сотни самолетов тоже сотню, а не дюжину.

Я знаю, что мы не всегда можем собрать столько же самолетов, сколько немцы, потому что их авиация более сильна. Если потребуется, мы будем сражаться один против тысячи. Однако, если мы можем бросить 60 самолетов против 200, это следует делать. Не нужно пытаться выставить лишь одну эскадрилью из дюжины».

Он продолжил изложение своей теории. Постепенно Бадер забыл о своей первоначальной робости, его голос стал тверже, в нем прорезались командные нотки. Он твердо стоял на том, что командир в воздухе должен решать, где и когда атаковать противника, а не офицер наведения, сидящий на земле. Бадер добавил, что неплохо бы на планшете помимо положения самолетов указывать и место нахождения солнца. Используя предоставленный ему шанс, он рассказал обо всем, что думал, что обсуждал с Ли-Мэллори. Но как-то неожиданно выяснилось, что говорить больше не о чем, и он резко умолк. Наступила неловкая тишина. Бадер тяжело сел. Вероятно, он сказал слишком много. Не все его поняли, и споры продолжались. Кто-то высказывался в пользу больших соединений, кто-то возражал. Прошли еще полтора часа, прежде чем совещание закончилось. Но даже тогда Бадер не мог сказать определенно, к какому решению пришло начальство.

Через неделю он получил конверт с пометкой «Секретно». В письме говорилось, что Совет по авиации решил, что 2 эскадрильи, базирующиеся на одном аэродроме, должны быть готовы действовать совместно, как единое авиакрыло, и подготовку надлежит завершить как можно быстрее. Далее следовали детали относительно рекомендуемой тактики действий крыла. Это было все то, что Бадер уже и сам знал из своего опыта.

Сменилось руководство Истребительного Командования. Ушел Даудинг, что глубоко огорчило Бадера, и не только его. Главнокомандующим стал Шолто Дуглас. Парк был переведен на новую должность. Ли-Мэллори принял командование 11-й авиагруппой. К радости Бадера, он немедленно приказал перевести 242-ю эскадрилью в состав 11-й группы, разместив их в Мартлшэме, недалеко от Феликсстоува.

Какое-то время Бадер был по горло занят вопросами перебазирования. Он подыскал Тельме квартиру в деревне Мартлшэм и послал Крау на «Хамбере», чтобы тот перевез ее вместе с вещами. Война или нет, но Тельма оставалась женщиной. У нее накопилось множество дорогих сердцу маленьких безделушек, которые она не могла бросить. Мартлшэм напомнил о его первом полете к Дюнкерку. Как много произошло с того дня! И сколько еще произойдет. Ночное небо над Англией оглашал рокот моторов бомбардировщиков, которые сбрасывали свой смертоносный груз. Ученые старались впихнуть радар в самолет, но пока Королевские ВВС были почти беспомощны. Истребители взлетали и кружили во мраке. Если кому-то удавалось чудом поймать бомбардировщик, об этом долго говорили. Но официальные рапорты были гораздо более оптимистичны, чем частные беседы пилотов.

242-я эскадрилья в этом пока еще не участвовала. Бадер несколько раз вылетал, чтобы прикрывать конвои, и почувствовал себя гораздо лучше, когда ему позвонили из штаба 11-й группы. Ли-Мэллори сказал:

«Я снова хочу первым поздравить вас. Вы только что награждены Крестом за летные заслуги, но, полагаю, эта награда сильно опоздала».

На этот раз он сразу сообщил Тельме. Она пришила ленточку с диагональными полосами на мундир сразу за ленточкой Ордена за выдающиеся заслуги. Неловкие попытки скрыть радость лишь подчеркивали его торжествующий вид. Он был благодарен своим летчикам за то, что они помогли получить Орден за выдающиеся заслуги раньше Креста. Это была награда за умелое руководство эскадрильей, за их общие достижения, так сказать, «командная награда». А теперь он был награжден за личные достижения. Это был еще один щелчок по носу маленькому демону.

Одновременно прибыл Крест за летные заслуги для Хью Тамблина.

Под Рождество на денек прилетел Дикки Корк. Он страшно обрадовался, увидев на груди бывшего командира орденскую ленточку. Зато Бадер необрадовался, обнаружив, что Корк носит ленточку Креста за выдающиеся заслуги.

«Корки, куда, к черту, пропал твой Крест за летные заслуги? Ты предатель! Разве я не дал тебе приказ?!»

Корк кивнул.

«Да, сэр. Но это печальная история».

Как-то раз на аэродроме в Бате глаза адмирала неожиданно выпучились на его орденскую ленточку.

«Молодой человек, что это?» — раздраженно рявкнул адмирал.

Корк ответил.

«Крест за летные заслуги? Как это?» — проворчал морской волк, который все прекрасно знал.

Корк рассказал, как все было.

Адмирал нагнулся, чтобы получше разглядеть ленточку, но тут ему на глаза попалась серебристая пуговица польских ВВС. Он икнул, а потом увидел всё: пуговицу КВВС, канадскую, чешскую…

Корк вздохнул.

«Что тогда началось — описать невозможно. Как видите, у меня теперь и пуговицы новые».

(После этого карьера Корки стремительно пошла вверх. Он служил на авианосце «Индомитебл». Прикрывая мальтийский конвой, за один день сбил 6 вражеских самолетов. Позднее он получил Орден за выдающиеся заслуги и звание капитан-лейтенанта, но в 1944 году погиб на Цейлоне.)

1 января Бадер подвел итог года боев, записав в журнале:

«Так закончился 1940 год. После прибытия в 242-ю эскадрилью (июнь) мы уничтожили 67 вражеских самолетов. При этом в бою погибли 5 пилотов, один разбился, не выйдя из пике. Эскадрилья получила 1 Орден за выдающиеся заслуги и 9 Крестом за летные заслуги».

Как-то раз Ли-Мэллори вызвал Бадера в свой штаб в Оксбридже и заявил:

«Мне кажется, жизнь в последнее время стала слишком скучной».

«Да, сэр».

«А что вы думаете о предложении слетать во Францию и задать им трепку там?»

Бадер даже подскочил.

Командир авиагруппы сообщил:

«Мы собираемся послать туда несколько бомбардировщиков в сопровождении большого количества истребителей. У вас богатый опыт в подобного рода операциях, поэтому я думаю, что лучше всего командовать вылазкой именно вам».

Вскоре после этого в конверте с грифом «Секретно» Бадер получил боевой приказ на операцию, названную «Первый поисково-ударный рейд». 3 эскадрильи «Харрикейнов» должны были сопровождать 6 бомбардировщиков «Бленхейм». Тем было приказано атаковать немецкие склады боеприпасов в Форе-де-Гинэ недалеко от Па-де-Кале. Из уроков, которые Королевские ВВС преподали Люфтваффе, англичане уже знали, что нельзя посылать множество бомбардировщиков под прикрытием горстки истребителей. Следовало найти новое соотношение сил. Сейчас это звучит не слишком впечатляюще, но тогда это была первая проба сил, первая попытка нанести удар врагу, первое воздушное наступление. Мы пытались сами атаковать противника, вместо того чтобы лишь отбиваться. Это значительно поднимало моральный дух летчиков (речь не идет о немцах).

10 января Бадер, полный самых радужных надежд, поднял 242-ю эскадрилью и над Норт-Уилдом встретился с двумя эскадрильями «Харрикейнов», которыми командовал подполковник Виктор Бимиш. Когда Бадеру было всего 13 лет, Бимиш был одним из небожителей, курсантов Кранвелла, которые повлияли на выбор жизненного пути Дугласа. Теперь Бимишу было уже 38 лет, в ходе Битвы за Англию он сражался, словно тигр, даже после того как Парк запретил ему совершать более двух вылетов в день.

Основание было простым: «Я должен иметь возможность переговорить со своими комендантами баз хотя бы изредка».(Позднее именно Бимиш обнаружил «Шарнхорст» и «Гнейзенау» после их выхода из Бреста.)

Над Хорнчерчем они пристроились к «Бленхеймам» и пересекли Ла-Манш. 242-я эскадрилья прикрывала бомбардировщики сверху, держась на высоте 17000 футов. Бадер чувствовал себя пиратом, вышедшим на промысел. Они пересекли побережье возле Кале. Франция казалась мирной, ее поля были укрыты свежим снегом. Через несколько секунд они оказались над Форе-де-Гинэ, который находился в паре миль от побережья. В следующий миг они проскочили над городком, после чего повернули обратно. У них не было времени разглядывать, как легли бомбы. Все пилоты с тревогой осматривали небо в поисках «мессеров», но ни один немецкий истребитель так и не появился. Когда самолеты снова пересекали линию берега, немцы наконец проснулись, и в прозрачном холодном воздухе возникли черные клубки разрывов. Достаточно странно было видеть разрывы зенитных снарядов. Это было что-то новое. До сих пор в ходе Битвы за Англию они видели только свои зенитки.

Потом они перелетели пролив и приземлились в Мартлшэме. Bсе прошло на удивление гладко.

Однако следующие дни прошли не столь безмятежно У Ли-Мэллори родилась новая идея, которую он назвал «штурмовщиной». Пара истребителей должна была пересечь Ла-Манш, и если позволяла облачность, они должны были обстреливать все цели, замеченные на земле и в воздухе. В случае возникновения опасности им следовало набрать высоту и укрыться в облаках. Некоторые эскадрильи 11-й группы уже опробовали такие операции, и через 2 дня после сопровождения бомбардировщиков Бадер получил шанс вылететь на штурмовку. Вместе с собой он взял Тэрнера. Условия были просто прекрасными, слой рваных облаков лежал на высоте около 8000 футов.

Они так и не сумели добраться до Франции. Между Дюнкерком и Кале Бадер заметил в море два пенистых следа на воде. Спустившись пониже, чтобы выяснить, что происходит, летчики увидели германские торпедные катера. Ни секунды не раздумывая, Бадер ринулся в пике. Судя по всему, немецкие моряки решили, что самолеты свои, и были страшно удивлены, когда пули хлестнули по головному катеру. В последний момент они сумели открыть огонь, но краем глаза Бадер успел заметить, что двое матросов рухнули за борт. Но тут истребители уже проскочили мимо, обстреляли второй катер и нырнули в тучу. Тэрнер следовал за ведущим, как привязанный. Потом они совершили второй заход. Полностью израсходовав боеприпасы, довольные летчики вернулись на аэродром.

В Мартлшэме, когда они рассказали о своих подвигах, все пилоты немедленно пожелали тоже испробовать это. Но штаб группы резонно возразил, что лететь всем все-таки нельзя. Поэтому Бадер сначала отпустил МакНайта и Брауна, а немного позднее — Латту и Кридермана.

Браун вернулся через час. Они с МакНайтом прекрасно провели время, обстреляв немецкий батальон в поле недалеко от Кале. Однако потом на них свалилось около полудюжины «мессеров», и в течение нескольких минут им пришлось довольно туго, прежде чем они сумели укрыться в облаках.

МакНайт не вернулся, что потрясло всех.

Затем приземлился Кридерман, еще не отошедший после схватки с «Мессершмиттами».

Латта не вернулся.

Через неделю Бадер вместе с Кридерманом и Эдмондом уныло кружил над крейсером и подводной лодкой, идущими на север, прикрывая их, когда офицер наведения приказал им повернуть на восток, чтобы проверить «неизвестный самолет». Вскоре Бадер увидел Ju-88, который летел на 1000 футов выше них. Не замеченный немцами, он круто пошел вверх и всадил длинную очередь в брюхо бомбардировщика. Тот сразу же распахнул бомболюк и сбросил все бомбы. Смертоносные снаряды едва не накрыли «Харрикейн». Бадер с трудом увернулся, заложив крутой вираж, а когда выровнялся, то увидел в миле от себя «Юнкерс». Из его левого мотора валил дым, однако немец сумел укрыться в маленьком облачке.

Эдмонд немедленно взял выше, а Кридерман ниже облака, чтобы перехватить немца, куда бы тот ни повернул. Именно он всадил короткую очередь в правый мотор немца, из которого повалил белый дым. Когда немец отвернул, его атаковал Эдмонд, и теперь из правого мотора пошел черный дым, в котором мелькали оранжевые языки. Затем совершил заход Бадер, и после этого из обоих моторов немецкого самолета шел черный дым. Затем выполнил атаку Эдмонд, попадания разрывных пуль выбрасывали фонтаны искр. Бадер собрался обстрелять «Юнкерс», но тут у него под носом проскочил Кридерман, всадив в немца еще одну очередь. Дуглас совершил новую попытку, однако на сей раз его опередил Эдмонд. Бадер только выругался. Молодые нахалы не позволяли старому льву урвать свой кусок добычи. Он решил немного подождать и отвалил в сторону, пока те двое поливали очередями упрямый «Юнкерс». Он весь дымился, но никак не желал падать.

Наконец Эдмонд по радио сообщил, что расстрелял весь боезапас. Хотя оба мотора немца дымились, он летел, как ни в чем не бывало, и струи дыма становились все тоньше. Очередной заход выполнил Кридерман. Искры показали, что он снова поразил цель, но Ju-88 летел, а Кридерман доложил, что и у него кончились патроны. Удивляясь, как немец выдержал такое количество попаданий, Бадер вышел в атаку, стараясь поразить кабину. В стороны полетели осколки плексигласа, однако «Юнкерс» выдержал и это. Дым уже почти исчез. В отчаянии Бадер подумал, что немец никогда не упадет. Но именно в этот момент из левого крыла «Юнкерса» повалили клубы оранжевого дыма, а через несколько мгновений показались языки пламени. Очень медленно Ju-88 опустил нос и вошел в пике, которое становилось все круче. Наконец он вертикально врезался в море, оставив после себя облако пены.

Еще несколько месяцев назад каждый сбитый самолет становился событием. Теперь это событие просто заносилось в бумаги.

День за днем медленно тянулась унылая рутина. Иногда, если тучи были особенно плотными, они снова вылетали на штурмовку, но ничего не видели. Хотя в день выполнялось до 4 полетов, в летной книжке Бадера пестрели унылые записи: «Учебный полет», «Сопровождение конвоя», «Попытка найти фрицев», «Вечерние и ночные посадки», «Учебный полет», «Испытания мотора», «Высотный полет»… И так далее, до бесконечности. А потом они попали в полосу несчастий. Она началась 8 февраля, в холодный снежный день. Лори Кридерман прикрывал конвой, однако ушел в сторону, чтобы проверить сообщение о неизвестном самолете. Через полчаса он сообщил по радио, что у него отказал мотор. За это время он ушел далеко от берега, и вернуться не сумел.

Через несколько дней Бен Браун ошибся на выходе из пике, и его самолет врезался в землю.

Если вспомнить МакНайта и Латту, эскадрилья за короткое время потеряла четверых летчиков. Их смерть казалась глупой и бессмысленной, особенно потому, что самые жестокие битвы были уже позади. Но у летчиков смерть никогда не приходит одна.

Затем настала очередь Иена Смита, который научил Дугласа «Маленькой Ангелине». Он улетел прикрывать конвой и не вернулся.

Краули-Миллинг перехватил над Северным морем Ju-88. Когда он спикировал на немца, то получил попадание снарядом прямо в лобовое стекло. Оно все покрылось сетью трещин, и пилот почти полностью потерял обзор. Однако он продолжал обстреливать «Юнкерс», пока тот не нырнул в спасительное облако.

А потом погиб обаятельный Хью Тамблин, который попытался перехватить немецкий самолет, приблизившийся к конвою. Через полтора часа корабль поднял его из воды, однако летчик был уже мертв.

Сержант Бримбл был отправлен на Мальту, но погиб в дороге.

Семеро за несколько недель! При таком уровне потерь средний срок жизни пилота сокращался до 3 месяцев. Эскадрилья из 20 пилотов в год могла потерять до 80 человек, а конца войне не было видно.

В начале марта Ли-Мэллори вызвал Бадера.

«Мы работаем над планами летом начать атаки французской территории. Самыми эффектными будут рейды истребителей, вроде того, что вы провели. Чтобы проводить их, мы создаем нашу собственную систему „крыльев“. Одним из пунктов этой программы является назначение командиров на некоторые базы, чтобы они организовали и подготовили свои авиакрылья.

И вы будете одним из таких командиров. Вы будете следовать своим собственным путем. Вероятно, вас направят в Тангмер».

Иногда подобные слова звучат, как музыка. Подняться за год от лейтенанта до подполковника, командира авиакрыла — это прекрасно. В Тангмере базировались части 11-й авиагруппы, и эта база находилась прямо на берегу пролива, недалеко от Франции.

Когда Ли-Мэллори поздравил Бадера, тот осторожно поинтересовался:

«Смогу ли я забрать с собой 242-ю эскадрилью, сэр?»

«Боюсь, нет. У вас там уже есть 3 эскадрильи „Спитфайров“, — покачал головой Ли-Мэллори.

Бадер несколько грубовато заметил, что в таком случае он не хочет быть подполковником.

Ли-Мэллори жестко заявил:

«Вы будете делать то, что вам прикажут».

Однако он знал, с кем имеет дело, и потому добавил:

«Посмотрите на это с другой стороны. Даже если вы возьмете с собой 242-ю, вы им ничем не сможете помочь. Я вас знаю и понимаю, как вы об этом жалеете».

После этого Бадеру оставалось лишь терпеливо дожидаться нового назначения.

242-я эскадрилья все это встретила без энтузиазма. Вся эскадрилья до последнего рядового, вертелась вокруг командира, как вокруг центра притяжения. Они стали сплоченной командой еще до того, как это братство было скреплено в огне боев. Все величайшие командиры имеют своеобразный шарм, и у Бадера он имелся в избытке.

Пока вопрос еще не был решен, 242-я эскадрилья перебралась в Дебден, где ее должны были посетить король с королевой. В холле офицерского клуба, когда шли приготовления к визиту, Тэрнер упер свою трубку в плечо Ли-Мэллори и сказал:

«Послушайте, сэр, что я вам скажу. Вы не должны забирать у нас командира, потому что мы не будем работать ни с кем другим».

Этого было достаточно, чтобы вскипела даже ледяная кровь британского офицера.

Бадер рявкнул:

«Тэрнер, прекрати тыкать в командира авиагруппы своей трубкой!»

Но вице-маршал не обратил на происходящее внимания.

18 марта обрушился долгожданный удар. Прибыл новый командир эскадрильи «Трикл» Трэси, а Тельма пришила шевроны подполковника на рукав мундира Дугласа. Единственным человеком, которого ему разрешили забрать вместе с собой из 242-й эскадрильи, был его верный денщик Стоко.

 

Глава 20

Авиабаза Тангмер, расположенная недалеко от Саутгемптона, была построена до войны. Хотя она была рассчитана на 2 эскадрильи, сейчас там базировались 3 эскадрильи «Спитфайров» — 145-я, 610-я и 616-я — и эскадрилья «Бофайтеров». «Спитфайры» действовали как единое крыло. Бадера это обрадовало, так как 616-я эскадрилья ранее входила в состав авиакрыла 12-й группы и была знакома с его методами действий. Все «Спитфайры» были модели Mark II, вооруженной 8 пулеметами. Однако их летные характеристики все-таки превосходили данные модели Mark I, которая участвовала в Битве за Англию.

Он прибыл туда утром 19 марта, расставил чемоданы в спальне домика коменданта аэродрома неподалеку от офицерского клуба и уже через полчаса поднялся на «Спитфайре» в воздух, чтобы немного потренироваться. Через 2 часа он уже вел 2 эскадрильи через Ла-Манш к берегам Франции. Нужно было подготовить их к совместным действиям. Ранее эти эскадрильи никогда не летали в составе авиакрыла, и следующие 2 недели Бадер посвятил упорным тренировкам.

В отличие от первых дней в 242-й эскадрилье, сейчас перед ним не стояла задача завоевать доверие летчиков. Он стал знаменитым человеком, первый командир истребительного крыла Королевских ВВС. Офицеры и солдаты бросались наперегонки, чтобы выполнить его распоряжения. Большинство пилотов (средний возраст 22 года) были ветеранами Битвы за Англию. Они не выходили из боя уже несколько месяцев, и Бадер отчетливо видел признаки нарастающей усталости, особенно среди командиров. Он невольно начал заботиться о своих летчиках, такова была его натура. Бадер очень хотел бы сказать им: «Не волнуйтесь, парни. Мы все уладим». Хотел, но не имел права. Однако он встретился с Ли-Мэллори и объяснил, что некоторым летчикам крайне требуется отдых. Не найдется ли несколько человек для замены? А кроме того, нельзя ли сделать Стэна Тэрнера майором и поставить командиром 145-й эскадрильи?

Ли-Мэллори сразу согласился:

«Разумеется! Я даже рад, что ты просишь перевести Тэрнера к тебе. У нас начались проблемы, так как он отказывается летать с кем-либо другим».

Через пару дней прибыл Тэрнер, однако он привез плохие новости. На крутом вираже столкнулись самолеты нового командира 242-й эскадрильи Трэси и его ведомого. Обломки разбитых самолетов попали в третий «Харрикейн». Все трое рухнули в море, Трэси, Эдмонд и Ланг погибли. (После этого командиром эскадрильи был назначен Уитни Стрэйт, который перед войной был механиком. В Норвегии он был награжден Военным Крестом.)

616-я эскадрилья имела совсем небольшой боевой опыт. Бадер лично занялся ею и впоследствии всегда летал во главе этой эскадрильи впереди крыла. Это было несколько неудобно для Билли Бартона, выпускника Кранвелла и командира 616-й, однако они сработались. Впрочем, Бар-тона (позднее награжденного Орденом за выдающиеся заслуги и Крестом за летные заслуги) постоянно возмущали язвительные замечания Бадера. Как и Бадер, он почти все время ходил с трубкой во рту. Иногда в разговоре с пилотами он начинал жаловаться:

«Вы знаете, как сегодня утром командир крыла назвал меня? Он назвал меня …».

И каждый раз в его голосе звучало такое удивление, что летчики не могли понять: было это на самом деле или нет. Кончалось все общим смехом.

Властный, не терпящий возражений Бадер все видел в черной и белой красках. Он не признавал полутонов. На первой стадии подготовки нового крыла, когда нужно было добиться взаимопонимания пилотов и ознакомить их с новой тактикой, он принимал жесткие решения моментально. Его вера в себя была непоколебимой, что могло быть крайне опасным в ком-нибудь другом. Он перебаламутил весь Тангмер. Сначала летчики смотрели на него, не скрывая своего любопытства. Потом они поверили в нового командира. И под конец он завоевал их, как раньше завоевал 242-ю эскадрилью. Разумеется, не всех. Было несколько человек, которых возмущала его грубоватая манера поведения, и они невзлюбили Бадера. Никто не остался равнодушным. Его или обожали, или ненавидели. Но последних было слишком мало, их ворчание оказалось гласом вопиющего в пустыне. Воодушевленный новыми задачами, он напрочь забыл о своих разочарованиях в мирное время. Он снова рвался в бой. Однако Ли-Мэллори не позволял ему пересекать французский берег, поэтому авиакрыло летало только над Ла-Маншем, вынюхивая противника. Он старался держаться к вражеской территории как можно ближе, однако они ни разу не встретили немецких самолетов. Зато они их слышали — по ночам. Тангмер имел две длинные белые взлетные полосы, которые в лунном свете были видны на большом расстоянии. Немцы использовали их иногда в качестве ориентиров, а иногда в качестве мишени. Немецкие бомбардировщики появлялись в небе Англии каждую безоблачную ночь. Когда над Тангмером раздавался рокот авиамоторов, все невольно вжимали голову в плечи и вздрагивали, когда слышали разрывы бомб, сопровождаемые визгом разлетающихся осколков и звоном битых стекол. Потерь пока не было, однако несколько самолетов были уничтожены, что было довольно неприятно. Гражданские рабочие пытались замаскировать взлетные полосы, поливая их зеленой краской. По крайней мере, предполагалось, что они это делают. Им удавалось закрасить до 50 ярдов в неделю. То, что они копались, словно сонные мухи, видели все летчики и техники. Еще хуже было то, что летчики знали — за эту возню они получают больше, чем пилот за боевой вылет. Бадеру очень хотелось бы заполучить их под свою руку, чтобы научить военной дисциплине.

В это же время в Тангмер прибыл Вудхолл. Он получил звание полковника и должен был стать комендантом базы, одновременно взяв на себя руководство службой наведения истребителей. Ли-Мэллори не хотел разрушать сработавшуюся команду в преддверии сложных операций. Бадер братски поделил домик коменданта с Вудхоллом. Остальные авиакрылья Истребительного Командования начали проходить подготовку на таких аэродромах, как Биггин-Хилл и Кенли, получив новых командиров, вроде лучшего аса КВВС Малана. Чтобы летчикам было легче узнать его самолетов в воздухе, Бадер приказал написать на борту своего «Спитфайра» крупные буквы ДБ. Обрадованный Вудхолл немедленно окрестил его «Салагой». Он называл так Бадера на земле и в воздухе, и эта кличка намертво прилипла к нему, став официальным позывным. Бадер не возмущался, это его даже позабавило.

Вудхолл вместе с Бадером попытался заставить рабочих на взлетных полосах шевелиться побыстрее, но их пламенные речи были обращены к глухим. За следующую неделю они закрасили все те же несколько ярдов. Скоро должно было наступить полнолуние, и, судя по всему, Тангмеру опять могло крепко достаться. (Рабочие жили в нескольких милях от аэродрома, их это не волновало.) Вудхолл позвонил в Департамент общественных работ, однако местные чиновники оказались совершенно беспомощны. Найти главного, который мог бы повлиять на события, Вудхолл не сумел.

И вот однажды ночью Бадера разбудил ужасный треск. Он услышал за окном дикие крики, заметил мелькающие огни. Торопливо пристегнув протезы, он подошел к окну и увидел, что бомба попала в угол офицерского клуба, который горел. Над головой послышался гул моторов и треск пулеметов — немецкий летчик спикировал прямо на зарево пожара. Пока Бадер выбирался наружу, прибыла пожарная машина, и вскоре с огнем удалось справиться. Как ни странно, никто из находившихся в здании не пострадал. Летчики попрыгали из окон и поспешили укрыться в ближайших кустах. Героем этой ночи стал католический священник, который, нацепив каску, обошел весь горящий дом, разыскивая раненых. Поползли самые фантастические слухи. Немецкие пули со звоном били по его каске, а доблестные летчики-истребители прятались в окопах.

Но это была последняя капля. Бадер послал приглашение посетить Тангмер своему старому приятелю по гольфу — Генри Лонгхерсту. Лонгхерст еще не успел поступить в армию и все еще работал журналистом. Он все увидел собственными глазами и услышал рассказы очевидцев.

На следующей неделе в «Санди Экспресс» появилась ядовитая статья о том, как некоторые эскадрильи Королевских ВВС подвергаются опасности из-за нерасторопности гражданских служб, которые должны маскировать взлетные полосы.

Для офицера это было очень серьезным поступком. Бадер не стал давать делу обычный ход, а обратился напрямую к прессе, выставив напоказ грязное белье чиновников. Взбешенные чиновники пожелали выяснить, откуда журналист узнал все это, однако редактор «Санди Экспресс» наотрез отказался выдать источник информации. Тогда начались звонки Лонгхерсту, но тот просто не стал ни с кем разговаривать. Наконец чиновник спросил:

«Это произошло на аэродроме возле Оксфорда?»

Лонгхерст сразу поинтересовался:

«А что, там тоже творится это же?»

Чиновник поспешно бросил трубку. Но сложить два и два не слишком сложно, и вскоре заместитель министра авиации прибыл в Тангмер. Он дружески побеседовал с Вудхоллом и Бадером, а после чашечки кофе мягко сказал:

«А теперь перейдем к той причине, по которой я прибыл сюда. Своей статьей в „Санди Экспресс“ вы разворошили осиное гнездо. Министерству авиации это очень не понравилось».

Бадер, подавив закипающий гнев, сказал:

«Хорошо, сэр, можете предложить министерству авиации засунуть это самое гнездо себе в задницу. Эти взлетные полосы светят в ночи, словно фонари, привлекая к себе все немецкие бомбардировщики. Я лично пригласил Лонгхерста сюда и, черт бы вас побрал, попросил написать обо всем этом».

Заместитель министра даже онемел от такой резкой отповеди.

А Вудхолл добавил:

«Я совершенно согласен с Бадером. Я знал, что Лонгхерст собирается приехать, и сам попросил его осмотреть эти взлетные полосы. Я испытываю те же чувства, что и Бадер».

Заместителю министра оставалось только умыть руки, как Понтию Пилату.

«Ладно. Мне приказали разобраться с этим, что я и сделал».

Судя по всему, он был очень рад убраться из Тангмера.

Маскировка взлетных полос была завершена в ту же неделю, но за это время Бадер успел перебросить свои эскадрильи на соседние аэродромы. 610-я и 616-я эскадрильи отправились в Уэст-Хэмпнет, а 145-я — в Мерстон. Он провел кое-какие перестановки в своем авиакрыле. Он забрал из 242-й эскадрильи Краули-Миллинга и Иена Артура, чтобы сделать их командирами звеньев в 610-й и 145-й. Капитан Кен Холден из 616-й, огромный йоркширец, стал командиром 610-й эскадрильи. Он был ровесником Бадера, то есть на несколько лет старше остальных пилотов.

Бадер подыскал домик для себя и Тельмы в 5 милях от офицерского клуба. Домик располагался в маленьком уютном имении Бэй-Хаус. Тельма прибыла со всеми своими пожитками, прихватив заодно и свою сестру Джилл. Она пришла в совершенный восторг, так как это был ее первый собственный дом. По вечерам он превращался в клуб для пилотов Бадера, где они могли отдохнуть и расслабиться. Впрочем, сам Дуглас предпочитал спать в офицерской гостинице, чтобы не терять связи с подчиненными.

Фанатично увлеченного вопросами тактики Бадера все меньше устраивали устаревшие тройки истребителей, которые до сих пор оставались стандартным строем эскадрильи. Тяжелое наследие мирного времени, они были настолько неудобными для развертывания в бою, что после долгих колебаний он все-таки решил перейти к новой тактической единице — паре истребителей. Они должны были держаться рядом, чтобы каждый из пилотов мог контролировать хвост соседнего самолета, избавляя от необходимости вертеться как на иголках. Бадер начал эксперименты, прививая своему крылу новые привычки. Одновременно Бадер старался выяснить, как лучше располагать пары.

В качестве ведомого он часто брал долговязого Кокки Дандаса, который был так очарован его голосом во время Битвы за Англию. Бадер полагал, что за Дандасом, которому было всего 20 лет, следует приглядывать. Точно так же, как за другим пилотом 616-й эскадрильи Джонни Джонсоном, атлетичным, легко возбудимым юнцом. Он был несколько неуправляемым, и потому ему требовались хорошие вожжи, однако Джонсон был совершенно лишен страха и имел снайперский глаз.

Террористические ночные налеты Люфтваффе стали несколько слабее, и война как бы приостановилась, хотя пилоты 11-й группы знали, что это всего лишь передышка. Они постоянно гадали, что творится в лагере противника. В середине апреля Ли-Мэллори вызвал Бадера в свой штаб в Оксбридже. Прибыв, Бадер обнаружил, что там уже находятся Малан, Гарри Бродхерст, Бимиш, Келлерт и другие командиры. Они сидели в конференц-зале в креслах вокруг большого стола. Убедившись, что все в сборе, Ли-Мэллори начал:

«Джентльмены, мы кончили зализывать свои раны. Теперь мы намерены перейти в наступление. В течение года мы вели отчаянные бои. Пора дать им сдачи».

Он много времени уделил вопросам тактики. Идея заключалась в том, чтобы послать бомбардировщики через Ла-Манш в сопровождении множества истребителей. Это вынудит немцев взлететь и принять бой.

Утром 17 апреля в Тангмер прибыла портянка длиной в целый ярд, озаглавленная «Секретный оперативный приказ. Цирк № 1». Ниже следовало множество подзаголовков: «Цели», «Бомбардировщики», «Рандеву», «Крыло сопровождения», «Крыло прикрытия», «Крыло поддержки», «Арьергардное крыло» с указанием высот, скоростей и ориентиров на картах.

Во второй половине дня около 100 «Спитфайров» взлетели, чтобы сопровождать 12 «Бленхеймов», которые должны были бомбить Шербур. Бадер возглавлял группу из 36 истребителей и не встретил ни одного немца. Лишь вдалеке он увидел клубки разрывов, говорившие, что немецкие зенитчики ведут огонь. Когда они вернулись домой, Ли-Мэллори заявил:

«Мы только потревожили медведя в его берлоге, джентльмены. Но мы движемся в правильном направлении».

В течение следующих 2 недель они совершили еще несколько вылазок к Шербуру, ожидая, когда же все-таки «мессера» набросятся на них. Однако ни один немецкий истребитель так и не показался. Все твердо знали, что северо-западная Франция — это осиное гнездо, и в любой момент могут появиться стаи немецких самолетов. Неизвестность мучила сильнее, чем самолеты Геринга. От штурмовок отказались. Посылать пару или четверку самолетов на верное самоубийство командование не желало.

Ночью 7 мая в столовой спонтанно организовалась вечеринка. Пилоты пили и трепались, хотя время перевалило за полночь. Как обычно, вокруг Бадера собрались его пилоты, что ему всегда нравилось. Он потягивал оранжад, пока остальные опустошали одну банку пива за другой. Наконец Кокки Дандас сказал:

«Сэр, давайте держать в строе фронта две пары. Каждая будет прикрывать хвост соседней, и мы сможем парировать любую внезапную атаку».

Бадеру это предложение показалось разумным. Какое-то время все обсуждали это предложение, пытаясь сообразить, как действовать, когда четверка будет атакована вражескими истребителями. Было решено, что лучше всего в этот момент левой паре заложить вираж влево, а правой — вправо и соединиться на хвосте озадаченного противника. Споры затянулись.

Утром Дандас явился на завтрак не таким веселым, как обычно. В голове у него гудело, а во рту чувствовался какой-то мерзкий привкус. На еду он вообще не мог смотреть. Дандас явно жалел, что не отправился спать несколько раньше. Зато Бадер приковылял бодрый и веселый. Тяжело рухнув на стул рядом с Дандасом, он сказал:

«Ночью ты предложил чертовски хорошую идею, Кокки. Насчет четырех самолетов в шеренге».

Дандас натужно улыбнулся и пробормотал:

«Большое спасибо, сэр. Я очень рад, что она вам понравилась».

Бадер повторил:

«Чертовски здорово. Я уже все обдумал. Сегодня мы ее испробуем».

Дандас подумал, что ему-то как раз сегодня не хочется никуда лететь.

А Бадер радостно продолжал:

«Ты, я и еще пара наших парней, мы смотаемся во Францию и посмотрим, сумеем ли сбить фрицев, которые нас атакуют».

Сначала до Дандаса не дошло, а потом он понял, о чем идет речь, и ужаснулся. Потом он решил, что Бадер шутит. Однако Бадер и не думал шутить. Он повернулся к Вудхаусу из 610-й эскадрильи и сказал:

«Падди, подбери себе ведомого, и полетели с нами».

В 11.00 они взлетели: Бадер, Дандас (который проклинал себя за то, что не промолчал вчера), Вудхаус и сержант Майне. Они пересекли Ла-Манш на высоте 25000 футов между Дувром и Кале. Самолеты были выстроены слегка изогнутой шеренгой, напоминая пальцы растопыренной ладони. Дандас был самым левым, Бадер в 50 ярдах правее и слегка впереди. В 100 ярдах от него летел Вудхаус, а еще в 50 ярдах дальше — Майне. В течение получаса они демонстративно мотались недалеко от Кале, но ничего не увидели. Дандас подумал, что еще через пару минут они повернут домой, однако именно в этот момент в 5 милях сзади и чуть правее он увидел 5 «мессеров». Они держались на 1000 футов выше и явно намеревались атаковать англичан. Он немедленно вызвал ведущего:

«Хэлло, Салага. Пять „мессеров“ на 5 часов».

Бадер пришел в восторг:

«Отлично. Я их вижу. Кокки, мы их прикончим».

Он немного сбросил газ, и «мессера» стали быстро приближаться. Бадер следил за ними, приговаривая:

«Это именно то, что нам надо. Просто чудесно».

Дандас воздержался от ответа. «Мессера» были уже недалеко. Бадер продолжал говорить:

«Следите за ними, но не расходитесь, пока я не прикажу. Пусть подойдут поближе. Пусть подойдут. Не расходиться… — Он ликовал, как мальчишка. — Не расходиться. Я скажу, когда…»

«Мессера» уже приготовились открыть огонь, когда он рявкнул:

«Разойтись!»

Четыре «Спитфайра» заложили крутой вираж, развернувшись буквально на месте. Бадер и Дандас ушли влево, Вудхаус и Майне — вправо.

Это был самый крутой вираж на памяти Дандаса. Хвостовое колесо Бадера мелькнуло у него перед лобовым стеклом, но в глазах тут же потемнело от сильной перегрузки. Кровь отхлынула от головы. Он слышал чьи-то рассказы, что Бадер может поворачивать круче остальных, потому что у него нет ног, и крови просто некуда деваться. Однако сейчас следовало думать о другом: не перекрутить бы лишнего. Он ослабил давление на ручку, и способность видеть мир вернулась к нему. Но тут «Спитфайр» задрожал и затрещал под ударами попавших в него снарядов. Дандас решил, что ему пришел конец.

Бадер, выйдя из виража, заметил головной «мессер» прямо перед собой и в тот же момент открыл огонь. Он увидел вспышки попаданий на киле «мессера», и тот окутался черным дымом. Но тут в наушниках раздался напряженный голос Дандаса:

«ДБ, меня подбили».

Дело в том, что они оказались перед второй парой «мессеров», которые сразу открыли огонь по «Спитфайрам». Получил попадания и самолет Майнса.

Несколько снарядов попали в корень крыла и бачок с гликолем, после чего за истребителем Дандаса потянулся хвост белого дыма. Бадер спикировал, чтобы прикрыть его, но «мессера» уже пропали. Он видел только один «Спитфайр». Имея достаточный запас высоты и кое-как работающий мотор, Дандас сумел дотянуть до аэродрома Хокиндж. Но там мотор отказал в самый неподходящий момент. Высота была слишком велика для нормальной посадки и слишком мала для повторного захода. В отчаянии он поднял нос самолета и на скорости около 150 миль/час приземлился на зеленую траву, не выпуская шасси. Самолет скользнул по грунту, подпрыгнул и с треском остановился, едва не врезавшись в выстроенные на краю поля новенькие «Спитфайры» 91-й эскадрильи. Потрясенный Дандас с трудом выбрался из кабины, но тут его чуть не прикончил разъяренный командир 91-й, который желал знать, какого дьявола он здесь делает.

Вудхаус спокойно вернулся в Тангмер. Майне приземлился на другом аэродроме, хотя хвостовое оперение его истребителя было повреждено.

Холден на двухместном «Мажистере» прилетел в Хокиндж и увез Дандаса в Тангмер. Бадер, убедившись, что все нормально, недовольно проворчал:

«Ты законченный дурак, Кокки. Какого черта ты поперся туда и зачем? Но в любом случае, я ужасно рад видеть, что с тобой все в порядке».

А потом с энтузиазмом продолжил:

«Теперь я знаю, в чем наша ошибка. Вместо того, чтобы расходиться в разные стороны, мы должны были поворачивать группой, не теряя противника из вида. Это потребует некоторой практики. Вскоре мы снова попытаемся».

После этого происшествия Дандас, как ни странно, не слишком огорчился. Это был всего лишь неудачный эксперимент в поисках истины. Он был рад узнать, что Бадер очень хорошо относится к нему. На следующий день Бадер снова взлетел, теперь уже с другим звеном. Но теперь он собирался отработать тактику над Тангмером. Противника изображали пилоты 616-й эскадрильи. Отрываясь от них, он окончательно убедился, что «растопыренная ладонь » является идеальным строем, очень гибким и одинаково удобным как для атаки, так и для обороны. Буквально в течение недели четверка стала основным строем авиакрыла. (Позднее ее переняли остальные авиакрылья, и она использовалась до самого конца войны.)

Бадер опробовал ее во время рейдов над Ла-Маншем и «цирков» над Шербуром и Гавром. (В первое время они не забирались далеко от побережья.) Однако проверить в бою новый строй не удалось, «мессера» не вмешивались. Но именно в это время авиакрыло понесло первые потери. Возвращаясь из Франции, 145-я эскадрилья над Тангмером рассыпала строй, чтобы садиться звеньями. И в этот момент столкнулись командир звена Пип Стивенс и старший лейтенант Оуэн. Сцепившиеся самолеты рухнули на землю, совсем рядом с аэродромом. Оба летчика погибли.

С этого дня они постоянно видели 3-4 «мессера» над французской территорией. Однако немецкие летчики старательно держались подальше. Они явно не собирались вступать в бой с целым крылом, а дожидались, пока кто-нибудь отстанет. Иногда они пытались увлечь за собой звено, но Бадер не поддавался на уловки противника. Он желал сыграть по-крупному, как, впрочем, и Ли-Мэллори. Наконец авиакрыло Хорнчерча сообщило, что пара «Мессершмиттов» спикировала на них сзади, обстреляла и проскочила мимо. Ни один самолет не был поврежден. И это было уже лучше, чем презрительное игнорирование со стороны немцев.

Через пару дней авиакрыло Тангмера возвращалось из рейда, когда Джонни Джонсон, дав петуха, закричал:

«Смотрите! Фрицы!»

Все пилоты одновременно дернулись, решив, что он предупреждает о «мессере» на хвосте. Строй рассыпался, как стая испуганных кроликов. Одинокий Me-109 пролетел между ними, посылая неприцельные очереди, и тут же удрал. Никто не получил ни царапины. Когда самолеты приземлились, Бадер устроил Джонсону хорошую выволочку. Он прочел пилотам целую лекцию относительно необходимости точно предупреждать об опасности. Для каждого вражеского самолета требуется сообщать его место и высоту, а не вопить (как это сделал потерявший голову Джонсон): «Смотрите! Фрицы!» Иначе все это плохо кончится.

В июне немцы снова удивили весь мир, вторгнувшись в Россию. Поэтому было особенно важно вынудить Гитлера перебросить как можно больше истребителей во Францию. Ли-Мэллори решил, что «Бленхейм», который может нести всего тонну бомб, слишком слаб, чтобы произвести нужное впечатление. Поэтому он начал осаду Бомбардировочного Командования, которое в конце концов сдалось и позволило ему использовать несколько четырехмоторных «Стерлингов» для коротких вылазок во Францию. Каждый такой самолет мог нести до 6 тонн бомб. Ли-Мэллори собирал вокруг них до 200 «Спитфайров» и отправлял эту группу для бомбардировки целей уже довольно далеко от берега. Бадер решил, что все это похоже на огромный пчелиный рой. Он сказал это на совещании в штабе группы, и позднее такие соединения официально получили название «пчелиный рой».

Ли-Мэллори еще раз послал крупное соединение самолетов вглубь Франции, чтобы разбомбить железнодорожный узел Лилля, который играл важную роль в системе немецких перевозок. Агенты сообщали, что при виде английских самолетов французы высыпали на улицы, радостно крича и размахивая руками. После этого пчелиный рой стер с лица земли завод по ремонту «Мессершмиттов» в Альбере.

Это уже было гораздо лучше. Немцы были вынуждены реагировать. Эскадрилья «мессеров» атаковала крыло Биггин-Хилла. Обе стороны понесли потери. Бадер узнал об этом на совещании командиров крыльев в штабе авиагруппы и вернулся раздраженный.

«Малан сбил двух за день. Его парни подбили еще несколько. А мы считаем, что нам везет, если вообще кого-то замечаем во время рейда».

Тактика Ли-Мэллори начала приносить свои плоды. Геринг был вынужден отозвать часть истребительных эскадрилий из России. Теперь над Францией немецкие истребители собирались группами от 30 до 40 машин. Подполковник Галланд, лучший из командиров немецкой истребительной авиации, прибыл в Сент-Омер с полной Geschwader «мессеров». Разведка КВВС утверждала, что британские летчики сбивают по 3 Me-109 на каждые 2 потерянных «Спитфайра». Это считалось выгодным. Потери бомбардировщиков были минимальными и только от зенитного огня. Один бомбардировщик сумел благополучно дотянуть до Манстона, хотя оба мотора горели. При этом его прикрывала целая сотня «Спитфайров».

12 июня пчелиный рой был отправлен к Сент-Омеру. Авиакрыло Тангмера летело впереди, чтобы расчистить воздушное пространство. Несколько «мессеров» суетились вдали, ожидая случая атаковать одиночный самолет. Бадер внимательно следил за ними. Появился пчелиный рой, бомбардировщики сбросили свой груз и улетели. Истребители Бадера последовали за ними. Они уже пересекали линию берега, когда пара «мессеров» спикировала от солнца на четверку Бадера. Он сразу крикнул:

«Отрываться влево!»

Судя по всему, немцы тоже были неопытными, потому что они тоже повернули влево. Бадер заложил самый крутой вираж и увидел брюхо «мессера» в 50 ярдах перед собой. Он сразу дал очередь. От «Мессершмитта» полетели обломки, и он закувыркался вниз.

Вернувшись в Тангмер, Бадер с удовольствием сделал отметку в своей летной книжке и уселся писать первый боевой рапорт за долгое время. В конце он добавил: «Я утверждаю, что сбил противника, потому что:

1. Я знаю, что так и было;

2. Старший лейтенант Марплс видел падающий «мессер» в то же время и в том же месте;

3. Старший лейтенант Матчек из 145-й видел «мессер», упавший в море;

4. Я уверен, что этот «мессер» мой».

После этого положение улучшилось. На следующий день он повел свое авиакрыло вместе с бомбардировщиками на Хазебрук. Через день они дважды — утром и вечером — атаковали Бетюн. Еще через день — Коммине. Романтическая сторона натуры Бадера радовалась. Его истребители летали над городами, чьи названия он встречал в книгах МакКаддена, Бишопа и Болла, описывавших бои Первой Мировой войны… Дуай, Аррас, Хазебрук, Бетюн.

На следующее утро они опять полетели к Бетюну, держась на высоте 26000 футов. На этот раз в качестве ведомого Бадер взял с собой новичка, чтобы подучить этого сержанта. (Не все командиры так поступают — обычно они предпочитают, чтобы их хвост прикрывал кто-нибудь более опытный.) Когда англичане пересекли побережье, появилась шестерка «мессеров». Они метались взад и вперед, словно приглашали оторваться от группы и атаковать их. Время от времени они пытались обстрелять фланговые самолеты. Взбешенный этой наглостью, Бадер сам повел 616-ю эскадрилью в атаку, когда немцы оказались в 500 футах ниже. Когда они разлетелись в стороны, Бадер всадил очередь в один из «мессеров». После этого сержант тоже открыл огонь, хотя дистанция была слишком велика. Бадер догнал немца и выпустил в него еще одну очередь. Он видел вспышки попаданий, однако ни дыма, ни видимых повреждений не появилось. Внезапно немецкий летчик выпрыгнул из кабины, и в небе закачался белый купол. Он приводнился в 5 милях от Гравелина. Бадер брезгливо подумал, что немец, скорее всего, просто испугался и бросил исправный самолет.

После ленча они снова взлетели, на этот раз целью был Сент-Омер. Немцев было гораздо больше, чем ранее. Несколько стай стервятников уже ждали прибытия англичан. Пилоты Бадера постоянно оглядывались по сторонам, с особой тревогой поглядывая в сторону солнца. Затем кто-то громко вскрикнул, когда появились немцы. Бадер немедленно приказал всем летчикам крыла действовать самостоятельно, иначе было просто нельзя. Через несколько секунд в небе завертелась безумная карусель. Бадер поймал на прицел «мессер» и дал очередь почти в упор. Оранжевая вспышка, черный дым — и немецкий истребитель полетел вниз. Еще несколько «мессеров» спикировали на него. Он дал короткую очередь с упреждением, когда один из них проскочил перед его «Спитфайром». Поврежденный самолет задымился, но тут его догнал и расстрелял кто-то из летчиков Кена Холдена. Еще одним врагом меньше. Взмокший, но обрадованный Бадер повернул домой.

Еще две отметки в летной книжке, получается, что за неделю уничтожены 2,5 самолета, еще несколько повреждены. Дела идут все лучше и лучше. С этого времени они проводили по одному рейду в день, если только не мешала погода. Потери были относительно небольшими, однако капля по капле… А конца войны не было видно. Было легче вообще об этом не думать. Слава богу, что я до сих пор жив, а что там будет, то и будет. Самое тяжелое время — последние минуты перед вылетом. Когда ты поднимаешься в воздух, мысли сразу переключаются на другое, и тут уже не до переживаний.

Стороннему наблюдателю могло показаться, что Бадер начисто лишен нервов. Этот человек в черном летном костюме и бело-голубом шарфе спокойно забирался в кабину, совал трубку в карман, словно готовился поехать на пикник. В воздухе истребители собирались над Бриллиантом и брали курс на Францию. Далеко внизу были видны спасательные катера, которые выходили из портов, чтобы крейсировать в заранее указанных точках. Летчики имели инструкцию в случае повреждения самолета садиться на воду именно там. Купаться, конечно, неприятно, но хорошо, когда вынужденное купание обставлено с комфортом.

Бадер всегда вел 616-ю эскадрилью в сомкнутом строю: 3 четверки на высоте 20000 футов. На 2000 футов выше, сзади и правее держался Холден с 610-й эскадрильей. Еще выше, примерно на 30000 футов, их прикрывал Стэн Тэрнер со 145-й эскадрильей. Обычно он старался занять позицию против солнца. Очень часто они поднимались на такую высоту, что за самолетами появлялись инверсионные следы. Затем они опускались чуть ниже, и следы пропадали. Зато любой вражеский самолет, который решил бы атаковать их сверху, немедленно выдал бы себя длинным белым хвостом. Иногда авиакрыло Тангмера летало во Францию самостоятельно, иногда присоединялось к пчелиному рою, сформированному вокруг бомбардировщиков.

По пути к цели никто не смел нарушать радиомолчание, пока не показывался французский берег. Там немцы уже могли видеть их самолеты, и больше не было необходимости скрытничать. Первым говорил обычно Бадер:

«Хэлло, автобус зеленой линии. Можете трепаться. С тобой все в порядке, Кен?»

«О'кей, Салага. Я занял место». (Холден)

«Ты в норме, Стэн? Черт, ты где? Я тебя не вижу».

«Все в порядке, ДБ. Можете заткнуться. Я здесь».

«Хэлло, Вуди, видно что-нибудь стоящее?»

«Хэлло, Салага. Отвечает управление. Следует ждать сильного отпора над Большим Деревом! От 30 до 40 самолетов собираются к востоку от него. Я слежу за ними. Пока все».

Снова Бадер:

«Ты слышал, Кен?»

«Да».

«А ты, Сэн?»

Тэрнер питал пристрастие к более красочным ответам. Он имел привычку пищать ломаным фальцетом, как испуганная горничная:

«О, дорогой! О, милый! Как страшно. Это просто ужасно».

За этим обычно следовал жизнерадостный смех.

Они пересекли побережье возле Площадки для гольфа, и Бадер проворчал умиротворенно:

«Мне кажется, на площадках кто-то копошится, не так ли, Кен?» (С высоты 20000 футов площадки казались не больше булавочных головок.)

После такого диалога нервное напряжение ослабло, и теперь Вудхолл точно знал, где они находятся. Затем голос Бадера потерял игривые нотки и снова стал сухим и деловитым.

Зато голос Вудхолла ничуть не изменился — все тот же глубокий проникновенный бас, никогда не теряющий уверенности. Временами пилотам казалось, что в кабине у них за спиной сидит строгий учитель. В паре с Бадером они составляли прекрасную команду.

Вскоре снова появился Вудхолл.

«Хэлло, Салага. „Мессера“ над Большим Деревом, идут на юг с набором высоты. Смотри, как бы они не атаковали со стороны солнца твой правый фланг».

«О'кей, Вуди».

Несколько минут тишины, а потом опять:

«Хэлло, ДБ. Рекомендую посмотреть на три часа вверх. Я полагаю, ты увидишь то, что искал».

Предупреждение поступило исключительно вовремя. Обычно через несколько мгновений после того, как кто-либо замечал самолеты противника, строй немедленно рассыпался. Словно в мелкую заводь с мальками кто-то бросил камешек, и рыбки брызнули во все стороны. Тогда Бадеру приходилось следить за бешеной круговертью, предупреждать, направлять, поворачивать, реорганизовывать, выбирать момент для атаки и отхода, вертя головой, как на шарнирах.

Чтобы показать, как это происходило, мы приведем выписку из журнала радиопереговоров в первые, относительно спокойные дни, пока битва еще не набрала обороты.

«Более 50 на два часа».

«Я не вижу их, Джонни. Что они делают?»

«Все нормально, ДБ. Никакой паники. Они пересекают наш курс. Я слежу за ними».

«О'кей, теперь я их вижу».

(На какое-то время молчание.)

Затем:

«Самолет сзади».

«Самолет на три часа».

«Самолет ниже».

«Поворот вправо».

«Мессер» над головой».

«О'кей, вижу».

«Самолеты сзади, пусть все займутся». (Бадер)

«Скажите мне, когда отрываться. Я не вижу ублюдков».

«Шесть ублюдков позади нас».

«Я вижу их в зеркале».

«Два самолета снизу».

Когда «Мессершмитты» начали выходить в атаку:

«Отрывайтесь вправо».

«Он едва не попал в тебя, Кокки».

«Четверо прямо сверху».

«Прямо у тебя над головой».

«Соберитесь».

«Будь я …, если смогу».

«Четверо сзади и выше».

«О'кей, я прикрою тебя».

«Следи за хвостом».

«Они мои. Не поднимайся».

«Все нормально, ты, …!»

«Не … об этом! Мы получим несколько столкновений за минуту». (Очевидно, во время перестроения после атаки.)

«Что за гнусные парни». (Вероятно, канадцы.)

«Твое радио звучит прелестно».

«Со мной все в порядке?»

«Смотришься, как цветик».

Прошло всего 10 минут с того момента, как немецкие истребители заметили англичан, однако пока ни один самолет не пострадал. Обрывки переговоров по радио ни в коей мере не передают напряженность происходившего. Об этом можно судить лишь по слегка дрожащим голосам летчиков.

В центре управления полетами Тангмера динамик с металлическим лязганьем передавал слова пилотов, прерываемые потрескиванием атмосферных разрядов. Сидевший у микрофона Вудхолл был занят по горло. Не меньше работы было и у «Хора красоток», как называли летчики женщин из вспомогательной службы КВВС, передвигавших фигурки на планшете.

 

Глава 21

Теперь «Мессершмитты» встречались все чаще и во все больших количествах. Практически каждый день они атаковали англичан. Бадеру все чаще и чаще приходилось ломать строй крыла, чтобы отогнать противника. В эти напряженные минуты в небе начиналась безумная суматоха. Несколько летчиков одержали победы, но 3 «Спитфайра» не вернулись назад.

«Мессершмитты» избрали правильную тактику боя. Они никогда не смешивались с более маневренными «Спитфайрами» в ближнем бою, и английские истребители никак не могли догнать противников. Несмотря на утешительные заявления пропаганды, «Спитфайр» все-таки немного уступал в скорости «мессеру». Поэтому немцы предпочитали проводить атаку с пикирования, после чего немедленно отрывались от противника. Иногда они повторяли заход. А иногда после атаки выполняли иммельман и проводили вторую атаку на встречных курсах. Все пилоты «Спитфайров» имели строжайший приказ после стычки немедленно присоединиться к ближайшему истребителю и образовать пару, чтобы прикрыть хвост товарища. В бою царил закон джунглей, и требовались адские усилия, чтобы заставить людей забыть о нем.

Возвращаясь в Англию после очередного поиска, Дандас с удивлением увидел Бадера, летящего рядом. Он сдвинул колпак кабины, снял кислородную маску и мирно попыхивал трубочкой. Судя по всему, ручку управления он зажал между здоровым и деревянным коленями. Он безмятежно пускал клубы дыма, которые поток воздуха тут же уносил назад. Дандасу немедленно захотелось закурить сигарету. Однако он вовремя сообразил, что нормальный человек никогда не чиркнет спичкой в кабине «Спитфайра». Бадер посмотрел, увидел квадратные глаза Дандаса, ухмыльнулся и сделал непристойный жест.

После этого он всегда закуривал трубку прямо в кабине на обратном пути. Пилоты, летевшие рядом, наполовину в шутку, наполовину всерьез заключали пари: когда же «Спитфайр» ДБ взорвется. Однако это был очередной кирпичик в пирамиду мифов, складывающуюся вокруг Бадера. Все начинали верить, что его не берут ни бомбы, ни пули, ни огонь.

Так как крыло совершало рейды практически ежедневно, к нему прилипла кличка «Автобусная служба Бадера. Регулярные рейсы. Только обратные билеты». Это вызвало всеобщие ухмылки. Кое-кто из пилотов написал это объявление на борту своего истребителя. Они гордились тем, что служат в авиакрыле Тангмера. Почти каждый вечер Бадер брал кого-нибудь из своих парней (иногда вместе с подругой) в свой дом Бей-Хаус, где Тельма и Джилл готовили сэндвичи. Они сидели и потягивали пиво. Их дом начали называть «общагой», что Тельма восприняла с обычным стоицизмом.

Всех новых пилотов он готовил очень тщательно, разъясняя им основы тактики и правила поведения в воздухе (в том числе, дисциплину радиопереговоров). В первых полетах он размещал новичков в середине строя. Но вот однажды посреди Ла-Манша один из новичков 145-й эскадрильи запросил по радио:

«Хэлло, красный лидер. Вызывает желтый-2. Я не могу включить кислород».

Ответом было гробовое молчание.

Затем тот же летчик жалобно повторил:

«Хэлло, красный лидер. Вы меня слышите? Я не могу включить кислород».

Ответом была язвительная реплика Тэрнера:

«И какого черта ты от меня хочешь? Залезть к тебе и включить? Проваливай домой!»

Больше никто таких ошибок не допускал.

2 июля они отправились к Лиллю, и Бадер вместе с 616-й эскадрильей атаковал 15 «мессеров». Он обстрелял один, у немца слетел фонарь, и пилот выпрыгнул с парашютом. Но тут же на очередь нарвался второй «мессер». За ним потянулся хвост дыма и масла, и немецкий истребитель полетел вертикально вниз. Бадер не стал его преследовать и выяснять, чем закончилось это пике. Он прекрасно помнил истину: следовать за падающим самолетом — прямое самоубийство. Возвращаясь через Ла-Манш, он атаковал еще одного немца. «Мессер» не выдержал и со скоростью молнии умчался к французскому берегу. Бадер был вполне удовлетворен тем, что эти «мессеры» вышли из боя (хотя про себя он признавал правильность действий немецких летчиков). Вернувшись домой, он заявил, что уничтожил один самолет, а еще один вероятно уничтожил. Сделал неподражаемую приписку: «а третий я считаю перепуганным».

Он надеялся, что разведка, собиравшая рапорты, огрызнется, но те хранили гордое молчание. Вместо разведчиков позвонил Ли-Мэллори, который сказал:

«Дуглас, я слышал, ты сбил еще один „мессер“ сегодня».

«Да, сэр».

Ли-Мэллори постарался добавить торжественности в голосе:

«Хорошо. У меня для тебя есть еще кое-что — пряжка к твоему Ордену за выдающиеся заслуги».

На следующий день, когда на аэродроме летчики принялись поздравлять его, Бадер неловко отговаривался:

«Все это не стоит такого внимания. Эти самолеты должны числиться за нашим авиакрылом».

Когда через пару дней они снова посетили Лилль, на обратном пути их атаковала группа «мессеров». Бадер обстрелял троих, но те сразу уходили переворотом и прерывали бой. Еще двое оказались более смелыми, и Бадер сбил одного из них очередью со 100 ярдов. Разрывные пули попали в бензобак позади кабины, который тут же взорвался. Волоча за собой огромный огненный хвост, немецкий истребитель врезался в землю.

Вспомнив о 3 отогнанных немцах, Бадер заявил, что 1 самолет сбил, а 3 — «перепугал». На этот раз штаб группы сделал ему нагоняй. Пришла недоумевающая телефонограмма. Штабисты спрашивали, что сие означает. Он объяснил. Штаб сухо ответил, что это не смешно (хотя пилоты думали, что это «хорошая шутка»).

Нужно быть настоящим гением, чтобы руководить авиакрылом в горячке битвы, где легко запутаться, потерять голову от возбуждения или поддаться на уловки. Однажды перед ними и слегка ниже пролетел «мессер». Бадер передал: «Этот ублюдок слишком явно подставляется. Всем следить за солнцем и сразу сообщить, если что-то увидите».

Никто ничего не сказал. Тогда Бадер приказал:

«Кокки, за мной. Прикончим его. Остальным оставаться наверху».

Когда они вместе с Дандасом ринулись вниз, «мессер» сделал полупереворот и вошел в пике. Очевидно, при этом он успел что-то передать по радио, потому что со стороны солнца появились его приятели. Эскадрилья Холдена перехватила некоторых, остальные напоролись на 616-ю, которая повернула им навстречу. Сверху спикировал Тэрнер, и начался бой. Дандаса отрезали 4 «мессера», которые погнались за ним. Дандас в одиночку отбивался 5 минут, крутясь и вертясь, как только мог. Он никак не мог стряхнуть немцев с хвоста, пока не решился на последнюю меру… Ручку на себя, удар по педалям, и самолет свалился в штопор. Дандас ссыпался с 12000 футов, до 5000, вышел из штопора, спикировал в сторону берега, увернулся от нескольких «мессеров», обстрелял еще одного немца, заходящего на посадку, и довольно долго удирал от других. Маленькие светящиеся шарики мелькали в неприятной близости от его «Спитфайра», но на середине пролива он все-таки оторвался от противника. Дандас приземлился с пустыми баками, пересохшим ртом и мокрой спиной.

Тут же на него налетел Бадер.

«Кокки, ты глупый козел. Хорошо еще, все обошлось. Сколько раз я учил тебя — не рви ручку так резко».

Через день или два после хорошей заварушки Бадер обнаружил, что летит один, и вызвал Холдена:

«Хэлло, Кен. Я остался один. Можешь присоединиться ко мне?»

«О'кей, Салага. Где ты?»

«Примерно в 15 милях от Большого Дерева».

«Отлично. Я в том же районе на высоте 25000 футов. Где твои ангелы?»

«На 8000».

С неподражаемым йоркширским акцентом Холден произнес:

«Э-э, чтой-то я сомневаюсь, спускаться ли».

Он услышал раздраженный голос Бадера:

«К черту все. Ты должен спуститься».

Тягучее молчание, а потом опять Холден:

«Не-а… ты при-азал тут сидеть».

В эфир понеслись отборные ругательства, но Холден, молча ухмыляясь под кислородной маской, уже спускался. На базу они вернулись вместе.

После этого случая, к великому сожалению «Хора красоток», Вудхолл приказал отключить громкоговорители в центре управления полетами. Он решил, что некоторые реплики, произнесенные в пылу боя, слишком грубы даже для наиболее эмансипированных дам из Вспомогательной службы КВВС. («Они хихикают, представляешь, но, черт побери, мне приходится краснеть».) Бадер был не самым злостным из засорителей эфира, однако, когда он появлялся в центре, тут же начиналось хихиканье и шушуканье.

9 июля возле Мазингарбе он отправил вниз «мессер», волочащий за собой струю дыма и гликоля, и отметил вспышку на земле, где должен был упасть самолет. Другой «мессер» бросился на Бадера, однако тот увернулся и всадил в немца очередь. После этого «мессер» тут же отвалил. В боевом рапорте Бадер написал:

«Появилась струя гликоля. Я не последовал за ним вниз и считаю поврежденным. Несколько фрицев испугались, а один сильно испугался. Он выполнил самый стремительный переворот, какой я когда-либо видел, едва я открыл по нему огонь».

Группа больше не шутила насчет «испугавшихся». Они засчитывали победы, только если самолет загорался, падал на землю, или экипаж покидал его с парашютами.

На следующий день над Кроке вместе с 616-й эскадрильей он спикировал на 20 «Мессершмиттов». Потом примчались еще несколько «мессеров» и врезались в эскадрилью Холдена. Затем сверху свалилась эскадрилья Тэрнера, и началась настоящая собачья свалка. Бадер подбил один истребитель, от него полетели какие-то куски, и «мессер» провалился вниз. Затем он зашел в хвост другому и всадил ему очередь в брюхо. Под кабиной пилота мелькнула вспышка огня, и внезапно весь самолет охватило красное пламя, так как взорвались баки. «Мессер» запылал, как факел. Июль стал для Бадера очень удачным месяцем. За 8 дней он сбил 4 самолета, 2 «вероятно сбил» и еще 2 повредил. Но это лишь раздразнило его аппетит.

В течение двух дней погода была плохой, и Бадер захватил с собой Холдена, чтобы посетить ближайшую площадку для гольфа. Однако они договорились, что если небо над Францией расчистится, на аэродроме выпустят сигнальную ракету. После этого Холден бегом помчится к машине, заберет Бадера, и они прибудут на аэродром в течение 10 минут. Бадер проводил большую часть свободного времени за гольфом, однако постоянно оглядывался, опасаясь не заметить сигнальную ракету. Он командовал крылом во всех вылетах и не собирался менять это. Однако лишь изредка у него получалось расслабиться за гольфом. Даже когда крыло не летало, пилоты дежурили в готовности к взлету. Возможности забыть о войне и расслабиться не было.

Кроме того, Бадер был вынужден заниматься бумажной работой в своем офисе, однако он уделял ей мало внимания. Как-то раз Холден был вместе с ним, когда сержант притащил целую кипу документов.

«Какого черта, что это, сержант?» — спросил Бадер.

«Бумаги для вас, сэр».

«Хорошо, я их посмотрю», — пообещал Бадер и хладнокровно выкинул почти все бумаги в корзину для мусора.

Однако он находил время, чтобы писать маленькому мальчику. Семилетнему Норману Роули ампутировали обе ноги, после того как он попал под автобус. Бадер написал ему, что все будет нормально, и если Норман очень захочет и очень постарается, то станет летчиком. (Это помогло мальчику лучше всяких лекарств. Он гордился тем, что стал другом Бадера.)

Иногда в своем желании командовать лично Бадер перегибал палку, так как не подготовил себе замену. Все-таки он не каждый день мог вести крыло, и это создавало опасный вакуум. Однако с реальностью такой угрозы никто не считался. Летчики охотно соглашались с тем, что он величайший из командиров истребительных частей (которые пока еще живы).

В те дни, когда не было рейдов, он любил поднимать свой «Спитфайр» в небо. В двери комнаты Холдена вдруг возникала знакомая крепкая фигура.

«Кен! Высший пилотаж!»

«О'кей, сэр. Буду готов через минуту».

«В чем дело, болван! Разве ты не хочешь полетать?»

«Хочу. Но сначала я должен закончить с этими бумагами».

«К черту! Идем со мной!»

И в течение следующего часа Холден, Тэрнер и Бартон (который тоже был завербован аналогичным способом) крутились в небе, пытаясь удержаться за Бадером, который выписывал петли, спирали, иммельманы и прочие мыслимые и немыслимые фигуры. Пилотаж прямо над аэродромом был запрещен, но Бадер очень часто игнорировал запрет. Как-то раз, садясь после учебного полета, он увидел другие «Спитфайры» выделывающие кренделя над летным полем. Бадер сразу бросился к рации и приказал:

«Говорит ДБ. Немедленно прекратить пляски над аэродромом».

После того как Бадер отчитал виновников, Холден заметил:

«Это немного слишком, сэр. Нечестно ругать их, когда вы сами только что делали то же самое».

Бадер расхохотался и назидательно ответил:

«А вот это совсем другое дело, Кен».

Но это была только веселая выходка, которую не следовало воспринимать всерьез. Обычно он говорил нарушителям:

«Не делайте так. Я потерял свои ноги, делая это, и более опытные пилоты погибали, позволяя себе такое. Если вы намерены погибнуть, предоставьте это вражеской пуле, а не плохому пилотированию. Я знаю — вы видели, как я сам делаю это. Ладно, когда вы станете командирами авиакрыльев, тоже займетесь тем же. А до того извольте соблюдать ограничения по высоте».

Высший пилотаж после боя был еще более серьезным нарушением. Он никогда не забывал картину, висевшую в ангаре Кранвелла, — «Последняя петля». На ней был изображен самолет, у которого отламывается поврежденное хвостовое оперение. Он сам никогда не делал так называемых «победных бочек» и грозил арестом любому, кто себе такое позволит, грозно добавляя:

«В следующий раз я точно тебя посажу».

Зато в делах важных Бадер был пунктуален и методичен. Не раз можно было слышать критические утверждения, что он устроил «театр одного актера». Но все великие лидеры поступают так же. Можно считать, что 90 процентов критики вызвано обычной завистью. Даже в сумерках, когда эскадрильям отменялась готовность, Бадеру было мало. Он начинал приставать к Тому Пайку, командиру эскадрильи ночных истребителей. Он просил его взять с собой в «Бофайтер» на охоту за немецкими бомбардировщиками. Он умоляюще повторял: «Я люблю смотреть, как они падают, горящие. Ночью это будет выглядеть гораздо красивее». Но Пайк не мог взять его с собой, так как в самолете не было свободного места. Между этой парой возникла несколько необычная дружба. Пайк был высоким и худым, с подвижным лицом и мягкими манерами. После того как он сбил несколько немецких самолетов, фрицы прозвали этого вежливого и скромного человека «Убийцей».

12 июля над Хазебруком 616-я эскадрилья под командованием Бадера схватилась с 15 «мессерами». Бадер обстрелял один из них и видел вспышку в кабине немецкого истребителя. Затем он пошел в лобовую на другого немца, и под огнем английских пулеметов от «мессера» в разные стороны полетели обломки. Через несколько секунд Бадер обстрелял третий Me-109, который круто пошел к земле, волоча за собой хвост черного дыма. После этого он погнался сквозь тучу за четвертым и обстрелял его сзади. Из кабины «мессера» вылетел факел оранжевого пламени, потом вспыхнул весь самолет и камнем полетел вниз. Один уничтоженный и три поврежденных! Но Бадер сделал лишь одну отметку в летной книжке, не обращая внимания на «поврежденные».

Пару дней спустя он вместе с Дандасом и Джонсоном атаковал одиночный «мессер». Бадер спикировал на него, однако немец бросился наутек. Сначала «мессер» попытался уйти на пикировании, потом начал набор высоты… Бадер последовал за ним, хотя от перегрузок у него темнело в глазах. Он выводил «Спитфайр» из пике практически вслепую. А когда серая пелена упала с глаз, то перед собой он увидел чистое небо. Никаких следов противника — «мессер» словно растворился.

Когда истребители вернулись в Тангмер, Бадер принялся расспрашивать Дандаса и Джонсона, что они видели. Дандас ответил:

«Сэр, это был блестящий выстрел».

«Какого черта? Ты о чем?» — недовольно проворчал Бадер, подозревая, что над ним смеются.

Дандас не понял:

«Как о чем? Вы были в 400 ярдах от „мессера“, когда фриц выпрыгнул».

У Бадера отпала челюсть.

«Что?! Но ведь я даже не стрелял!»

Вообще никто из них не сделал ни выстрела. Истребители вернулись с контрольными бумажными лентами на пулеметных стволах. Однако немец все-таки выпрыгнул с парашютом. Бадер никак не мог сообразить, что писать в рапорте, а потом решил: «Уничтожен 1 Me-109. От испуга. Подтверждено. Видели двое пилотов».

Группа сохранила по этому поводу гробовое молчание, хотя весь Тангмер хохотал.

Тем временем группа начала получать новые «Спитфайры Vb» вместо старых Mark II. Vb имел более высокую скорость и скороподъемность, а самое главное — в каждом крыле было смонтировано по 20-мм пушке. Это привело в восторг всех, кроме Бадера. Совершенно неожиданно он превратился в твердолобого консерватора. Бадер утверждал, что пушки — это плохое решение, потому что пилоты будут стремиться открывать огонь с большой дистанции, вместо того чтобы постараться подойти ближе. На сей раз он ошибался. Однако ничто не могло переубедить его. Он яростно обрушился на Холдена, Тэрнера, Дандаса, Джонсона, Краули-Миллинга и вообще всех, кто выступил против пулеметов. На совещании в штабе группы он в резкой форме изложил свое мнение Малану, Ли-Мэллори и даже главнокомандующему Шолто Дугласу. Впрочем, отменять приказы никто не собирался, и авиакрыло пересело на Vb.

Новые «Спитфайры» прибывали по одному или по два. Первой их получила эскадрилья Тэрнера, обычно работавшая в качестве высотного прикрытия. Им особенно были нужны самолеты с улучшенными летными характеристиками. Затем их получил Холден и наконец 616-я эскадрилья, вместе с которой летал сам Бадер. Однако он упрямо отказывался пересесть на новый самолет. Принятое распределение было совершенно правильным — командир должен летать на самом тихоходном самолете, потому что именно он задает скорость соединения, и остальные летчики должны иметь возможность свободно держаться рядом с ним, не насилуя свои моторы. Не все командиры крыльев поступали так, хотя здесь поведение Бадера было совершенно правильным. Наконец он пересел на новый самолет, но… на «Спитфайр Va», вооруженный пулеметами!

Снова вмешалась плохая погода, и пилоты получили возможность немного отдохнуть. Бадер всегда выезжал в город вместе с ними. Он требовал, чтобы Холден, Тэрнер, Дандас, Джонсон, Краули-Миллинг и другие тоже ехали, даже если они совсем этого не хотели. Бадер не любил оставаться в одиночестве и предпочитал всегда быть в центре большой компании, не интересуясь мнением остальных. Однако они, как правило, не слишком протестовали, поддавшись его обаянию.

Как-то вечером Дуглас танцевал с Тельмой в Брайтоне, когда кто-то из танцующих узнал его и тут же попросил автограф. Ему это нравилось, что бы о таком отношении ни думали другие. В подобные моменты он совершенно забывал о потере ног. (Впрочем, девушки об этом тоже забывали. Его мужское обаяние и отвага привлекали целые толпы поклонниц, на которых Тельма смотрела с кислой улыбкой.)

Иногда устраивались довольно милые вечеринки, которые позволяли летчикам «стравить пар». После одной такой пирушки некий полковник несколько дней ходил с рукой на перевязи, а остальные носили на лицах боевые отметины. В общем, они умели воевать и умели веселиться, хотя кое-кто назвал бы это веселье грубоватым.

После войны Том Пайк, выросший до вице-маршала авиации и помощника начальника штаба КВВС, сказал о Бадере: «Я думаю, он почти вытравил страх из своих пилотов. Его слегка шутливый, но кровожадный взгляд на вещи был именно тем, что требуется в дни войны. Это поднимало их дух. Он был великолепным катализатором».

Примерно то же самое говорит и Холден:

«Я никогда не видел более смелого человека. Он просто помешался на желании сбивать фрицев и не мог говорить ни о чем другом. Он был до краев переполнен странной энергией, которая изливалась на его летчиков. И они прониклись тем же духом. После каждого боя он собирал вместе всех пилотов, чтобы обсудить детали, хотя страшно не любил, когда кто-то задвигал его на второе место. Он очень ревниво относился к своему авторитету. У Бадера всегда было полно собственных идей, и он не терпел возражений. И хорошо еще, что большинство этих идей были правильными. Ни разу он не мог допустить, что его идея ошибочна. Самым страшным потрясением для Бадера было убедиться в своей неправоте. Но сразу после этого он резко менял точку зрения».

Каждый чувствовал, что он непобедим, и его магическая энергия защищает тех, кто летает вместе с ним. Тельма теперь просто знала, что враг ничего не сможет с ним сделать. Каждый раз, возвращаясь из рейда, Бадер пролетал на малой высоте над Бей-Хаусом, чтобы жена знала — с ним все в порядке.

Некоторые «мессеры» попытались атаковать «пчелиный рой», когда он поворачивал в обратный путь и английские истребители уже начинали испытывать проблемы с топливом. Тогда родилась идея: свежее крыло должно встречать бомбардировщики над Ла-Маншем. 19 июля авиакрыло Тангмера набросилось, словно стая волков, на ничего не подозревающие «мессера». Первая же очередь Бадера отправила пылающий «мессер» прямо в море. После второй очереди от другого «мессера» полетели обломки. Когда немцы бросились в разные стороны, его пулеметы распороли фюзеляж третьего самолета. Буквально через несколько секунд бой закончился. Полдюжины «мессеров» были сбиты, остальные поспешно удрали во Францию.

23 июля, когда погода не позволила провести очередной рейд, он взял Билли Бартона на штурмовку. Возле Дюнкерка он увидели «Спитфайр», за которым гнался «»мессер». Бадер всадил в брюхо немца длинную очередь и с удовлетворением увидел, как тот рухнул в море, подняв фонтан брызг.

Следующая неделя принесла одни разочарования. Бадер все-таки был вынужден пересесть на «Спитфайр Vb», последним в составе крыла, и то лишь потому, что его Va пришлось отправить на ремонт. Он непрерывно ворчал, но скорее всего потому, что совершил множество вылетов и не сбил ни одного самолета. Зато Джонсон, Крау, Дандас и другие увеличили свои счета. Бадер страшно ругался, когда однажды увидел, как его снаряды пролетели по обе стороны «мессера», к которому он подобрался слишком близко.

Бадер провел больше рейдов, чем любой из командиров Истребительного Командования. Однако он продолжал с жаром настаивать на том, что должен возглавлять свое авиакрыло во время любой операции. Внутренний демон подталкивал его, вынуждая работать на износ. Но в то же время это заставляло и остальных пилотов выкладываться до предела.

В течение 7 дней Бадер участвовал в 10 рейдах — достаточно, чтобы прикончить и более крепкого человека. А что говорить о том, кто ходит на двух протезах? Из первых командиров крыльев он остался один. Остальные или погибли, или отправились отдыхать.

Питер Макдональд прибыл в Тангмер и был глубоко возмущен, когда увидел под глазами Бадера черные мешки. Вместе с Вудхоллом они принялись убеждать Бадера отправиться отдыхать, однако тот отказался в резкой форме. Наконец, в последних числах июля, к нему обратился Ли-Мэллори:

«Дуглас, тебе лучше временно прекратить полеты. Ты не выдержишь такого слишком долго».

«Не сейчас, сэр. Я еще в порядке и смогу кое-что сделать, сэр».

Он был так упрям, что командир авиагруппы с неудовольствием согласился:

«Хорошо, я оставлю тебя до сентября. Но потом ты отправишься в отпуск».

Тельма все сильнее беспокоилась за него, однако Бадер не желал слушать и ее. Обозреватель «Дейли Миррор» написал, что Бадер сделал более чем достаточно. Он слишком важен, чтобы его потерять, и потому ему следует запретить летать. Он прочитал статью и пришел в негодование.

Он сражался не для того, чтобы увеличить свой личный счет, хотя в то время он занимал пятое место в списке лучших асов Королевских ВВС. Бадер имел 20,5 подтвержденных побед, но, как и у других лучших летчиков-истребителей, его действительные достижения, вероятно, были выше. Малан и Так имели почти 30 официальных побед, но Бадер был не столь честолюбив, хотя совсем не отказался бы обойти их. Самым главным для него были его крыло и битва. Они позволяли Бадеру полностью реализовать себя.

В начале августа началась полоса невезения. 4 августа он отмечает в своей летной книжке: «Высотное сопровождение. Ничего». На следующий день после атаки электростанции Лилля он пишет: «Чертовски хорошая бомбежка. Взорвали их к дьяволу».

8 августа Питер Макдональд загнал его в угол в столовой.

«Я требую, чтобы ты несколько дней отдохнул. Я возьму тебя и Тельму в Шотландию, и ты сможешь немного расслабиться. Поиграешь в гольф в Сент-Эндрюсе».

После некоторых колебаний Бадер пообещал:

«Я подумаю об этом».

Вечером Макдональд ускорил события, позвонив в Сент-Эндрюс. Он заказал комнаты на троих с 11 августа. После этого он решил, что дело в шляпе.

Однако на следующий день все пошло наперекосяк с самого начала.

 

Глава 22

Уже на валете началась неразбериха, в результате чего эскадрилья высотного прикрытия отстала. Оказавшись над Ла-Маншем, остальные начали ее разыскивать, однако она пропала без следа. Бадер не стал нарушать радиомолчание, чтобы вызвать ее. Затем на полпути у него сломался указатель скорости. Стрелка уперлась в ноль и не желала двигаться. Это означало, что появятся проблемы при встрече с бомбардировщиками над Лиллем, так как вычислить время прибытия будет крайне сложно. Это создавало и проблемы с пилотированием. Теперь, снижая скорость, он постоянно рисковал сорваться в штопор. Но беспокоиться об этом будем позже. Сейчас на повестке более актуальные вопросы. Погода вполне подходила для воздушного боя. Клочья облаков шли на высоте примерно 4000 футов, однако выше небо было совершенно чистым, а видимость — неограниченной. Ярко сиявшее солнце позволяло не опасаться внезапных атак. Он поднял эскадрилью на высоту 28000-30000 футов, чтобы они, а не немцы имели превосходство в высоте.

Сегодня он намеревался атаковать немецкие истребители там, где обнаружит их. И они нашли немцев в тот момент, когда пересекали линию французского побережья чуть южнее Ле-Туке. Дюжина «Мессершмиттов» появилась прямо впереди на 2000 футов ниже. Они набирали высоту, выстроившись четверками — «растопыренной ладонью». Похоже, немцы переняли английскую новинку. Никто из немецких пилотов даже не подумал оглянуться. Это была легкая добыча.

Бадер глухо произнес (мешала кислородная маска):

«Салага атакует. Хватит всем. Сбивайте, когда они будут ближе. Кен, оставайся верху и прикрой нас».

После этого он толкнул ручку и устремился на головную четверку «мессеров». Дандас, Джонсон и Уэст шли рядом с ним, остальные самолеты держались сзади. Немцы не спеша поднимались, и Бадер, пикируя на них, твердо знал, что не промахнется. Поймав на перекрестие второй слева самолет, он начал стремительное сближение. Кажется, «мессер» его заметил, потому что дернулся и попытался поднять нос вверх. Но тут Бадер понял, что ошибся в расчетах. Слишком быстро! И уже нет времени! Он решил было протаранить немца, но в последний момент дернул ручку, и его самолет молнией устремился вниз. Поэтому Бадер уже не видел побоища, которое устроили остальные «Спитфайры», атаковавшие противника.

Раздосадованный Бадер выровнял самолет на высоте 24000 футов, быстро огляделся и обнаружил, что остался один. Лучше поскорее набрать высоту и присоединиться к остальным. Одиночка подвергает себя смертельной опасности в чужом небе. Но вдруг неожиданно для себя он увидел впереди еще 6 «Мессершмиттов». Три пары летели, выстроившись колонной. Новая добыча! Бадер понимал, что следует бросить их и набрать высоту. Он всегда твердил пилотам, чтобы они не позволяли себе увлекаться. Но такой соблазн! Невозможно устоять. Бадер быстро оглянулся. Сзади чисто. Он отбросил прочь всякую осторожность и бросился на среднюю пару. Никто из немцев его не видел. С дистанции 100 ярдов он дал очередь, и за «мессером» показался язычок пламени. Потом этот язычок превратился в огромный факел, самолет свалился на крыло и полетел вниз. Остальные немцы летели как ни в чем не бывало. Они точно ослепли.

Бадер прицелился в головного и с дистанции 150 ярдов дал длинную очередь. От «мессера» полетели клочья, затем он выбросил огромный клуб белого дыма и клюнул носом. Державшаяся слева пара немцев повернула навстречу Бадеру. Лихорадочно дернув ручку, он заложил крутой вираж вправо. Тут же Бадер увидел перед собой еще два немецких истребителя и решил проскочить между ними. Расстояние позволяло. Однако он заплатил за свою глупую браваду.

Что-то попало в его самолет. Бадер ощутил толчок, однако мысли словно заледенели, и он не осознал происшедшее. Никакого шума, лишь что-то дернуло его истребитель за хвост. Ручка управления вырвалась из ладоней, и самолет закувыркался. Затем он полетел прямо вниз, и кабину заполнила пыль, поднявшаяся с пола. Бадер дернул ручку на себя, однако она безвольно поддалась. Он не ощущал рулей. «Спитфайр» падал, продолжая вращаться, и ошеломленный Бадер оглянулся, чтобы посмотреть, что же случилось.

Сначала он просто удивился, а потом испытал настоящий шок, когда понял, что вся задняя часть «Спитфайра», начиная с кокпита, просто исчезла: фюзеляж, киль, хвостовое оперение. Судя по всему, второй «мессер» врезался в него и просто отрубил ее своим пропеллером.

Он уже осознал случившееся, однако все еще глупо и отчаянно надеялся, что это только померещилось. Но лишь шпенек антенны торчал за кабиной — и все! Уголком глаза Бадер отметил, что стрелка альтиметра лихорадочно крутится: он падал с высоты 24000 футов.

Мысли смешались. Он решил, что тепло и приятно сидеть в кабине, хотя следовало бы выбираться из нее. И внезапно острая игла ужаса пронизала сознание.

«Боже! Скорее прыгать!»

«Подождать! Здесь слишком мало кислорода!»

«Прыгать! Прыгать!»

Не суетиться!

Он сорвал шлем и кислородную маску, потом дернул маленький резиновый шарик над головой. Колпак фонаря улетел прочь, и по ушам ударил страшный шум. Он выдернул шпильку привязных ремней и ухватился за борта кабины, чтобы подтянуться. Бадера глодали сомнения: а сможет ли он сделать это без помощи ног? Он с трудом поднял голову над лобовым стеклом, и тут же от удара ветра обильно потекли слезы.

Наполовину вылез. Вылез! Нет, что-то продолжает держать его за ногу. (Ступня правого протеза прочно зацепилась за что-то в кабине.) Затем жуткий вихрь подхватил его и начал бить о борт падающего истребителя. Застрявшая нога не позволяла освободиться. «Спитфайр», вращаясь, падал с ужасающей скоростью, он почти ничего не видел от слез. Временами Бадер терял сознание, потом снова приходил в себя, но оставался таким же беспомощным. Лишь в глубине мозга сверкала крошечная искорка упрямства и надежды. Его рука сжимала вытяжное кольцо парашюта, однако Бадер никак не мог решиться дернуть его. В этом случае он окончательно отдаст себя на милость ветра, который, вдобавок, может разорвать купол, потому что сейчас он летел уже со скоростью около 500 миль/час. Еще раз, еще… наконец сталь и кожа не выдержали.

Он свободно парил в воздухе. Страшный шум и удары прекратились. Поднимается вверх? Странное ощущение. Потом Бадер вдруг отчаянно захотел спать.

Но внезапная вспышка прояснила сознание. Он опомнился и дернул кольцо, с громким хлопком парашют раскрылся. Теперь он действительно плывет по воздуху. Высоко над собой он видел прозрачное голубое небо, а под ногами расстилался белый ковер облаков. Бадер медленно погрузился в него. Облака шли на высоте 4000 футов. Пробил! Через несколько секунд он оказался внизу и различил зеленые, желтые, коричневые пятна земли. Неожиданно что-то хлопнуло его по лицу, и Бадер увидел, что это правая штанина, распоротая по шву. Торчащая из разорванных брюк культя казалась какой-то особенно жалкой и беззащитной.

Правый протез пропал.

Он подумал, что ему еще крупно повезло. Он потерял настоящие ноги, а эту смог отбросить, как ящерица хвост. Иначе он бы уже погиб. Бадер посмотрел вниз, однако не увидел дымящихся обломков истребителя. Вероятно, там просто нечему было гореть.

И еще одна удача. Ему не придется приземляться на жесткую металлическую ногу, которая может проткнуть его насквозь. Странно было думать о подобном. Очень удобно. О том, что придется приземляться на одну ногу, что не слишком хорошо, Бадер как-то не подумал.

Бадер услышал рев мотора и испуганно оглянулся. Прямо на него мчался «Мессершмитт», однако пилот не стрелял. Истребитель отвернул и промчался в 50 ярдах от него.

Трава плавно шла ему навстречу. Стога, изгороди — мирная сельская картина. Двое крестьян в синих блузах застыли у ворот, глядя на него. Как ни странно, Бадер почувствовал себя довольно спокойно. Вот женщина с корзинками в обеих руках остановилась на дороге и, открыв рот, уставилась на него. Он подумал, что выглядит довольно комично с одной ногой.

Земля, которая еще недавно была такой далекой, начала стремительно приближаться. Дьявол! Я приземляюсь прямо на ворота! Он дернул стропы, чтобы повернуть в воздухе и уйти немного в сторону. А затем ощутимо приложился к земле, почувствовал, как лопнули ремни протеза, когда колено ударилось о грудь, и потерял сознание.

* * *

Трое немецких солдат в серых мундирах склонились над ним, освобождая от парашюта и спасательного жилета. Насколько запомнил Бадер, никто из них не сказал ни слова. Они подняли его и потащили к автомобилю, стоящему на дороге. Он не чувствовал ничего, не было ни боли, ни испуга, все плавало, как в тумане. Автомобиль рванул с места, в окне замелькали поля, однако Бадер не думал вообще ни о чем. Потом вокруг появились дома, автомобиль проскочил под аркой в ворота и подъехал к серому каменному зданию. Немцы подняли его, вытащили из машины, понесли по лестнице, вдоль длинного коридора… он почувствовал знакомый больничный запах… принесли в пустую комнату, в которой резко воняло карболкой, и положили на операционный стол. Ожили старые воспоминания. Подошел худой человек в белом халате и поблескивающих очках, посмотрел вниз на него. За плечом у него стояла медсестра.

Врач отрезал пустую штанину, отбросил в сторону лохмотья и замер в изумлении. Он посмотрел в лицо Бадеру, потом на крылышки летчика и орденские ленточки на мундире. Совершенно озадаченный, он промямлил:

«Вы потеряли ноги».

Бадер заговорил в первый раз с того момента, как был подбит:

«Да, я потерял их, когда выпрыгивал из самолета».

Врач снова посмотрел на культи и попытался представить одноногого человека в качестве летчика-истребителя.

«Ach, so! Так это старая травма», — облегченно сообразил он. А потом попытался пошутить: «Судя по всему, вы потеряли обе пары ног — сначала настоящие, а потом искусственные».

Бадер подумал, что ничего подобного раньше не слышал. С мрачной гримасой он стал ждать новых шуток.

«Вы порезали себе горло», — сказал врач.

Бадер поднял руку и с изумлением обнаружил большой порез под подбородком. Вся шея у него была залита кровью, однако эта рана его ничуть не беспокоила. Доктор внимательно осмотрел рану, потом попросил Бадера открыть рот и начал ощупывать горло изнутри. Бадер неожиданно испугался, что осколок мог прорезать гортань насквозь. Но, судя по всему, рана была неопасной.

«Мне придется зашить ее», — пробормотал врач.

Он тут же принялся за работу, и никто не произнес ни слова, пока края раны не были аккуратно сшиты.

«А теперь нам придется снять ваши брюки и осмотреть ноги».

Бадер подумал, что все идет хорошо, и немного приободрился. Тем временем врач расстегнул его брюки и спустил их, обнажив «ноги». После этого он замер, уставившись на конструкцию из металла и кожи, которая была приторочена к левой культе. Наконец он сумел выдавить:

«Мы слышали о вас».

Бадер неопределенно хмыкнул.

«С вами все в порядке?» — спросил врач.

Он ответил:

«Все. А где мы сейчас?»

«Это военный госпиталь в Сент-Омере».

Сент-Омер!

«Странно. Мой отец похоронен где-то рядом», — заметил Бадер.

Доктор мог подумать, что у него слегка поехала крыша. Затем прибыли двое солдат в сером, подняли Бадера и понесли по лестнице вверх. Они оказались в маленькой палате, и солдаты положили его на койку, хотя и не слишком грубо, но и не очень бережно. Они забрали всю одежду, оставив только нечто вроде белой ночной рубашки. Потом они отстегнули левый протез, прислонили его к стене и вышли, оставив Бадера одного.

Он лежал неподвижно, отдыхая и ни о чем не думая. В голове стоял какой-то гул. Каждый раз, когда он пытался пошевелиться, резкая боль ударяла под сердце, словно острый нож. Напряжение схлынуло, и он знал, что измучен до предела. Какое-то время он не мог думать ни об Англии, ни о своих летчиках, ни о плене, ни даже о Тельме.

Пришла сестра и влила несколько ложек супа в пересохший рот, хотя ей пришлось для этого поддерживать его голову. Потом она ушла. В голове немного прояснилось. И он подумал: «Надеюсь, парни видели, как я выпрыгнул с парашютом, и сообщили Тельме».

За окном медленно сгущались сумерки, и он ненадолго задремал. Немного позднее Бадер очнулся и не сразу смог понять, где он находится. Затем вспомнил, и сразу нахлынуло черное, беспросветное отчаяние. Он вспомнил, что вечером собирался отправиться с Тельмой на танцы, а вместо этого лежит беспомощный во вражеском госпитале. Впервые в жизни он предался воспоминаниям. Думать о настоящем не хотелось, лучше было вспоминать прошлое. Однако часы не переведешь назад, и с этой мыслью он снова уснул.

Никто из пилотов не видел, как он упал. Бадер исчез после первого пике и больше не отвечал на вызовы. Они ощутили себя неуютно без его добродушного подшучивания. В Тангмере все были просто оглушены сообщением, что Бадер не вернулся. Все напряженно вглядывались в небо и нервно посматривали на часы, высчитывая, на сколько еще у него хватит бензина. А потом словно черная туча накрыла аэродром.

Пайк сказал Вудхоллу:

«Вам лучше сообщить его жене».

Но Вудхолл уперся.

«Нет, дадим ему еще немного времени. Может быть, он сел где-то и просто не может с нами связаться. Он еще вернется».

Но Джон Хант, тихий офицер разведки, подумал, что Тельма уже все знает. Он решил успокоить ее предсказанием одной местной гадалки. Та заявила Бадеру, что его ждут нелегкие испытания и блестящая карьера после них. Хант полагал, что Тельме будет легче считать, что Дуглас попал в плен.

Она грелась в кресле на солнце. Увидев Ханта, Тельма вежливо спросила:

«Не хочешь ли чайку, Джон?»

И тогда он понял, что Тельма еще ничего не знает. В полной растерянности он начал лепетать что-то невнятное, пытаясь найти способ сообщить ей тяжелую новость. Но тут подъехал автомобиль, из которого вылез Вудхолл и пошел прямо к ним. Без всяких преамбул он сказал:

«Тельма, боюсь, у меня для тебя скверные известия. Дуглас не вернулся из утреннего рейда».

Тельма словно онемела. Вудхолл продолжил:

«Вскоре мы получим какие-нибудь известия. Я бы не слишком беспокоился. Его нельзя убить… вероятно, попал в плен».

Слишком ошеломленная, чтобы что-то спрашивать, она побледнела и тихо произнесла:

«Спасибо, Вуди».

Вудхолл что-то еще говорил, но Тельма его уже не слушала. Подошла Джилл. Ант потряс в воздухе листком бумаги и сказал:

«Это может тебя успокоить, Тельма. Прочитай позднее».

Затем он ушел. Джилл сказала:

«Дорогая, ты знаешь, что он обязательно вернется. Они не могут убить его».

Да, Тельма верила, что Дуглас непобедим, но эта иллюзия вдруг с треском разлетелась. Она не плакала. Неделю назад молодая жена рыдала несколько дней, когда ее муж-летчик был сбит. Тельма не собиралась повторять этот жалкий спектакль. Она умела скрыть даже самые сильные чувства.

Позднее пришел Дандас с букетом в одной руке и бутылкой шерри в другой. Он дважды вылетал, чтобы осмотреть Ла-Манш, и подбирался к самому французскому берегу, разыскивая желтую надувную лодку Бадера, пока Вудхолл не приказал ему вернуться. Он был измотан и чувствовал себя виноватым, потому что не видел, как сбили Дугласа. Стоко, вестовой Бадера, принес суп. На глазах у него стояли слезы.

Позднее, уже в постели, когда она осталась одна, Тельма дала волю слезам. Она всю ночь лежала без сна и думала: «Если сбили Дугласа, то что ждет остальных парней? У них нет никакие шансов». Одна мысль мучила ее всю ночь: «Как предупредить их? Как я могу заставить их понять, что они все погибнут?»

А утром примчались репортеры.

Рассвет принес новые силы Бадеру. При солнечном свете многие вещи выглядят иначе. Он знал, где находится, что это значит. Прежде всего — самое главное, а остальное — к черту. Он должен получить свои протезы и как-то сообщить о случившемся Тельме.

Открылась дверь, и вошли двое молодых пилотов Люфтваффе. Совсем юнцы, в коротких форменных куртках со множеством нашивок, в бриджах и сапогах для верховой езды.

Старший, граф фон Кто-то-там, на отличном английском произнес:

«Хэлло, как вы?»

«Спасибо, в порядке».

Бадер был подчеркнуто немногословен, однако немцы обрадованно затрещали. Не нужны ли ему какие-то книги? Они только что прибыли с аэродрома Сент-Омер, чтобы проведать коллегу-пилота. «Спитфайр» — чертовски хороший истребитель.

«Да, как и ваши», — согласился Бадер.

Потом граф вежливо сказал:

«Как я вижу, у вас нет ног?»

Он выразительно посмотрел на короткую фигуру, укрытую одеялом.

«Да».

Они спросили, как это можно летать без ног. Пришел какой-то более старый тыловик и присел послушать рассказ Бадера. Потом он посмотрел на левый протез, прислоненный к стене, и мрачно заметил:

«В Германии такого, разумеется, не допустили бы».

Они ушли, после чего явился новый визитер — лысоватый инженер Люфтваффе. Он хотел расспросить Бадера о его протезах. Но Бадер оборвал его:

«Послушайте, а нельзя ли просто радировать в Англию и попросить их прислать новые протезы?»

Он не знал, как немцы это сделают, но если они отправят радиограмму, Тельма будет знать, что он жив. Немец решил, что это неплохая идея.

«А пока не могли бы вы послать кого-нибудь осмотреть мой самолет. Второй протез может быть еще там», — попросил Бадер.

Немец пообещал сделать это.

Пришла медсестра и принесла чашку с водой. Это была немка, которая не знала английского. Она показала знаками, что Бадер должен помыться самостоятельно. Он сделал это, хотя движения доставляли ему боль. Когда он дошел до ног, то был потрясен, увидев огромную темную опухоль на правой культе. Она была размером с крикетный мяч и страшно болела. В течение 10 лет после мучений в госпитале Гринлэнда его мучила мысль, что с его культями что-то не в порядке. И сейчас подозрения вспыхнули с новой силой.

Потом пришел врач, которому Бадер показал опухоль. Доктор ощупал ее и помрачнел. Немного нерешительно он произнес:

«Нам придется ее вскрыть».

Бадер вскрикнул:

«Ради бога, не надо!»

Он пришел в ужас при мысли о новой операции. Завязался горячий спор, но в конце концов врач согласился на какое-то время оставить опухоль в покое.

Пришла пухленькая темноволосая девушка, поправила его постель, улыбнулась и вышла. Тут Бадер понял, что голоден. Ведь ему дали только тарелку жидкого картофельного пюре, два тонких кусочка черного хлеба, намазанные маргарином, и чашку отвратительного эрзац-кофе. После него во рту остался привкус мыла.

Позднее снова явился доктор в сопровождении двух санитаров. Он сообщил:

«Мы намерены перенести вас в другую палату. К друзьям».

Друзьям?

Санитары перенесли его по коридору в большую палату, где стояли 5 коек, и положили на одну из них. На другой койке лежал симпатичный молодой человек. Он радостно произнес с характерным американским акцентом:

«Хэлло, сэр. Добро пожаловать. Меня зовут Билл Хэлл. Эскадрилья „Игл“. Мы уже слышали о вас».

Одна его нога была подвешена на растяжке с противовесом. Ему отстрелили коленную чашечку. На следующей кровати лежал Пол, лицо которого сильно обгорело. Следующую койку занимал уроженец Лондона Уилли, которому прострелили рот. Все они летали на «Спитфайрах». Они проболтали до самой темноты. Уилли и Пол пытались придумать какой-то способ бежать, однако немцы забрали их одежду, оставив только трусы. Бежать в таком виде было невозможно.

Бадер спросил:

«А есть ли способ выбраться отсюда?»

Уилли немного раздраженно ответил:

«Да. Как только вы встанете на ноги, вас отправят в Германию».

Судя по всему, они с Полом ждали этого каждый момент. Но Бадер настаивал:

«А если бы у вас была одежда, что бы вы сделали?»

«Выбрался бы в это поганое окно по веревке. Ворота всегда открыты, их никто не охраняет», — сказал Уилли.

Он кивнул в сторону двери: «Они поставили часового в коридоре».

«Как можно достать веревку?»

Уилли сказал, что в госпитале работают французские девушки, и можно попытаться договориться с кем-то из них.

Бадер уснул с мрачными мыслями обо всем этом. Однако выспался он неплохо и утром чувствовал себя отдохнувшим и бодрым.

Пухленькая девушка появилась довольно рано, с новым кусочком черного хлеба и желудевым кофе. Билл Хэлл представил ее Бадеру как Люсиль. Эта француженка жила рядом с госпиталем. Бадер попытался пошутить, однако она не смогла понять его школьного французского, хотя порозовела и еще раз улыбнулась ему. Девушка не произнесла ни слова, так как немецкий часовой стоял рядом.

Снова пришел врач, чтобы осмотреть его культю, однако опухоль заметно опала, что вызвало у него вздох облегчения. Потом Бадер в своей обычной прямой и грубоватой манере постарался объяснить доктору, что пища просто ужасна. Доктор возмутился. Бадер чуть не ткнул ему в лицо куском черного хлеба. Они кричали друг на друга, пока врач не вылетел из палаты. Пришла Люсиль с ленчем — новая порция пюре и черный хлеб.

Позднее пришел высокий, щеголеватый офицер Люфтваффе. Он носил красные петлички зенитчика. Немец щелкнул каблуками, козырнул Бадеру и сообщил:

«Герр подполковник, мы нашли ваш протез».

Затем последовало нечто вроде выхода звезды на сцену. В дверь, грохоча сапогами, вошел солдат и строевым шагом приблизился к постели Бадера. В вытянутой руке он держал исчезнувший правый протез Бадера. Весь перемазанный грязью, оборванные ремни болтаются внизу. Восхищенный Бадер поблагодарил:

«Большое спасибо».

И только тут он заметил, что ступня протеза стоит почти параллельно голени.

«Черт, да он же сломан».

«Не так сильно, как ваш самолет. Мы нашли его неподалеку, среди других обломков», — сообщил зенитчик.

Солдат сделал два четких шага вперед и снова стал по стойке смирно. Бадер взял протез. Он сдернул носок с искусственной ступни и увидел, что его опасения сбылись. Ступня была сломана. Стараясь держаться как можно любезнее, он сказал:

«Я полагаю, ваши механики на аэродроме вполне могут отремонтировать его?»

Офицер кивнул.

«Возможно. Я возьму его с собой, и там посмотрим».

После взаимного обмена комплиментами он еще раз щелкнул каблуками, козырнул, повернулся, как на плацу, и вышел.

Затем с подносом пришла новая девушка — брюнетка в очках. Ее звали Элен, и ее появлению обрадовались все, так как она принесла настоящий чай и почти белый хлеб. Очевидно, вчерашний скандал возымел действие.

Немцы отремонтировали протез с потрясающей скоростью. Снова торжественно прибыл офицер с красными петлицами, козырнул и сообщил:

«Герр подполковник, мы отремонтировали вашу ногу».

Опять последовал театральный выход солдата, который замер, как статуя, возле кровати, даже не моргая. В протянутой руке он держал протез. На сей раз он был старательно вычищен и отполирован, ступня была закреплена, как и положено. Бадер взял его и внимательно осмотрел. Проделанная работа вызывала восхищение. Привязные ремни были зашиты, исчезнувшие куски заменены прекрасной новой кожей. Вмятина на голени аккуратно выправлена и отрихтована. Протез выглядел как новенький!

«Все нормально?» — встревоженно спросил офицер.

Бадер, совершенно потрясенный, ответил:

«Это просто превосходно. Вы проделали потрясающую работу. Передайте мою благодарность людям, которые это сделали».

Он пристегнул оба протеза, поднялся с кровати, минуту постоял, приноравливаясь, а потом заковылял по комнате: нелепая фигура в трусах на сверкающих металлических протезах. Без потерянной прокладки (последствия спуска на парашюте) правая культя чувствовала себя немного неловко. Она шлепала, когда Бадер делал шаг. Остальные с восторгом смотрели на него. Сияя от удовольствия, немцы убыли. Бадер подошел к окну и с грустью посмотрел вниз с высоты 3 этажей и 40 футов. Он увидел заросший зеленой травой дворик и ворота, которые действительно никто не охранял.

Затем они услышали звук мотора, Это был самолет, который то приближался, то удалялся. Пол и Уилли тоже подошли к окну. Высоко в голубом небе они увидели медленно расплывающиеся белые полоски. Очевидно, над Сент-Омером снова схватились «мессера» и английские истребители. Напрягая зрение, они пытались различить, что происходит, однако самолеты находились слишком высоко. Вскоре вниз медленно пошел белый купол парашюта. Они решили, что это немец, и с надеждой подумали, что другие должны падать без парашютов.

Тут появился фельдфебель Люфтваффе и сказал Полу и Уилли, чтобы они готовились к отправке в Германию после ленча. Он принесет их одежду позднее.

Когда немец ушел, Уилли подавленно сказал:

«После того как они посадят тебя за колючку, шансов уже не будет».

Бадер испугался, что следующим станет он сам. Он должен оставаться во Франции как можно дольше.

Пришла Люсиль с супом и хлебом для ленча. В дверь на всякий случай заглянул часовой, но тут же вышел обратно в коридор. Бадер прошептал Полу:

«Спроси ее, может ли она помочь мне выбраться и связаться с друзьями на свободе».

Пол тихо заговорил с Люсиль на беглом французском. Она быстро глянула на Бадера, а потом что-то ответила шепотом, опасливо посматривая в сторону двери. Бадер напрягал слух, однако они говорили слишком быстро. Затем в коридоре послышался грохот сапог часового, и Люсиль, немного нервно улыбнувшись Бадеру, вышла.

Пол подошел к его кровати и уселся на нее.

«Она говорит, что ты отличный парень, она восхищается твоей стойкостью. Она постарается помочь, если сумеет, однако не сможет принести веревку. Немцы сразу догадаются, откуда ты ее взял. Она пока не знает, сможет ли достать одежду. Но в воскресенье у нее будет выходной, и она уедет в деревню. Она говорит, что там будут английские агенты».

Английские агенты? Это прозвучало слишком хорошо. Однако она попытается ему помочь, и надежды на свободу снова окрепли. Воскресенье! А сегодня только среда. К черту, они не должны его увезти. Неопределенность угнетала. Лучше попытаться действовать прямо сейчас, пусть даже с малыми шансами на успех.

После обеда они увезут Уилли и Пола, ему придется полагаться на свой школьный французский.

Утром пришла Люсиль и принесла неизменные хлеб и желудевый кофе. Часовой торчал в двери. Она положила поднос на постель Бадера, наклонившись так, чтобы заслонить его от часового. Бадер добродушно проворчал: «Воп jour». Люсиль сжала его руку и чуть улыбнулась. Бадер почувствовал в ладони листок бумаги. Он быстро сжал кулак и сунул руку под одеяло. Все было сделано стремительно. Люсиль не сказала ни слова, однако еще раз улыбнулась, выходя из комнаты. Дверь за часовым захлопнулась.

 

Глава 23

Спрятавшись под одеялом, Бадер развернул бумажку и прочитал записку, написанную крупным детским почерком: «Мой сын будет ждать у ворот госпиталя каждую ночь с 12 до 2. Он будет курить сигарету. Мы хотели бы помочь друзьям Франции».

И подпись: «Ж. Хике».

Билл Хэлл с любопытством посмотрел на него и спросил:

«Что там?»

«Так, маленькая весточка от приятеля», — спокойно ответил Бадер, хотя внутри у него все сжалось от возбуждения. Он скатал записку и сунул ее в карман своей ночной рубашки, а сверху положил носовой платок. Нужно как-то избавиться от нее. Уничтожить. Он знал, что человек, столь смело подписав бумагу, рискует жизнью. И Люсиль тоже.

Но каким чертом он сможет выбраться из госпиталя? Он просто долженполучить назад свою одежду! Не может же он бежать в белой ночной рубахе. (Билл Хэлл сказал, что комендантский час начинается в 22.00.) Не может же он изображать лунатика. С железными ногами, торчащими из-под ночной рубашки! Как можно думать о таких глупостях. Ему нужнодостать одежду и нужноуничтожить записку.

У него же есть трубка и спички.

Наконец Бадер придумал, пристегнул протезы, задрав рубашку, и вышел из палаты. Часовой преградил ему путь, но Бадер указал в сторону туалета. Часовой кивнул и пропустил.

Закрывшись в туалете, он сжег записку, держа ее за уголок. Бадер усмехнулся, представив, как глупо он выглядит в ночной рубашке, с торчащими из-под нее протезами. Затем он бросил пепел в унитаз и спустил воду.

Он вышел обратно в коридор. Часовой с трудом сдержал усмешку. Бадер понимал, что немца развеселил его дикий вид. И тут его осенила идея. У него появился шанс.

Когда позднее пришел врач, чтобы еще раз осмотреть его культи, Бадер жалобно сказал:

«Слушайте, мне вернули мои протезы, но я не могу разгуливать в этой дурацкой рубашке. Это выглядит просто жутко».

И он рассказал об ухмылках часового, извиняющимся тоном добавив:

«Я уверен, вы меня поймете. Мне нужна хоть какая-то одежда. Даже в постели эта рубашка меня ужасно беспокоит. Она натирает мои культи».

Доктор посмотрел на него, подумал немного, а потом улыбнулся.

«Ну ладно, я думаю, в вашем случае можно сделать исключение. Я скажу, чтобы вам вернули одежду».

Отлично! Сработало.

Через полчаса немецкая медсестра принесла одежду, положила ее на табуретку возле кровати, улыбнулась Бадеру и ушла. Хэлл сказал завистливо:

«Я не думал, что нужно потерять ноги, чтобы вернуть брюки. Я чувствую себя дурацки в этой рубашке».

Теперь нужно выбраться из госпиталя! Он долго думал об этом. Последняя проблема, но самая сложная. Не стоит даже и пытаться пройти по коридорам и лестницам. Часовые караулят там всю ночь. Они схватят его и снова отберут одежду. Бадер подошел к окну и посмотрел вниз во двор. Может быть, «английские агенты» Люсиль помогут ему.

Бадер все еще сидел на окне, когда появился щеголеватый молодой граф с Рыцарским Крестом на шее. Он пришел вместе с товарищем. Увидев Бадера, граф улыбнулся.

«Рад видеть вас снова на ногах. Смотрите, мы принесли пару бутылок шампанского. Может, пойдем и выпьем их вместе?»

Они взяли Бадера с собой с кабинет доктора, находившийся этажом ниже. Врача не было, и они отлично расположились в кабинете. Хлопнула пробка. Бадер впервые попробовал шампанское со времени повторной свадьбы с Тельмой, только на сей раз компания была не столь приятная.

Судя по всему, граф сбил несколько английских самолетов, однако он был достаточно сообразителен, чтобы не упоминать об этом и не спрашивать у Бадера, сколько немцев сбил тот. Ни он, ни его товарищ не задавали скользких вопросов, хотя оба весело трепались о своей тактике и самолетах. Граф сказал, что они постоянно сидят в кабинах в готовности. В это время он читал книги. Бадеру они понравились. Оба немца были людьми того же склада, что и он сам. Ему хотелось бы иметь таких пилотов в своем крыле. Эта война была чертовски глупой.

Граф пообещал:

«Скоро у вас может оказаться три ноги. С разрешения рейхсмаршала Геринга Люфтваффе радировали в Англию на международной частоте. Они предложили разрешить английскому самолету свободный пролет с вашим протезом. Мы дадим им высоту, курс и время, когда его следует сбросить над Сент-Омером. — Он вздохнул и развел руками. — Никакого ответа. Я думал, они захотят».

Бадер весело рассмеялся.

«Готов поспорить, что они сбросят протез вместе с бомбами. Им не нужен ваш свободный пролет».

Граф дружелюбно улыбнулся и поднял стакан.

«Мы будем наготове. Будем надеяться, что следующий протез не собьют».

А затем он сказал еще кое-что. Подполковник Галланд, который командовал аэродромом Виссан, расположенным недалеко от Сент-Омера, посылает свои поздравления подполковнику Бадеру и приглашает к себе на чашку чая. Граф мягко добавил:

«Мы не собираемся вас допрашивать. Он просто хочет познакомиться с вами. Как говорит Галланд, вы товарищи, хотя и воюете на разных сторонах».

Бадер был заинтригован. Отказываться было просто глупо. К тому же он сам был не прочь познакомиться с Галландом (вероятно, они уже встречались в воздухе). Он привносил аромат рыцарства в современную войну. Вдобавок, Бадер получал шанс посмотреть, как обстоят дела у немцев, какие порядки на истребительном аэродроме Люфтваффе, чтобы сравнить их с английскими. Может, ему удастся вернуться домой на «мессере».

«Я буду рад принять приглашение», — сказал он.

«Отлично. За вами придет автомобиль», — пообещал граф.

И они дружно прикончили вторую бутылку.

* * *

Пришел автомобиль, который вел маленький лысый инженер Люфтваффе. День был солнечным, вполне подходящим для небольшой прогулки. Они подъехали к небольшому симпатичному домику из красного кирпича. У дверей стояли немецкие офицеры — это был их клуб. Когда Бадер выбрался из машины, к нему подошел симпатичный офицер примерно его возраста, темноволосый, с тонкими усиками. На лице у него были видны следы ожогов, а мундир украшало множество орденов. На шее висел Рыцарский Крест с Дубовыми Листьями и Мечами — одна из высших немецких наград. Он протянул руку и представился:

«Галланд».

Бадер протянул руку в ответ и вежливо сказал:

«Рад познакомиться. Меня зовут Дуглас Бадер».

Галланд не говорил по-английски, и в качестве переводчика выступал тот самый инженер. Остальные офицеры подошли поближе, щелкая каблуками, когда их представляли. Галланд увел Бадера с собой, в небольшой садик, окруженный живой изгородью. Он вежливо и тепло произнес:

«Я рад видеть, что с вами все в порядке, и вы опять здоровы. Как вам удалось выпрыгнуть с парашютом?»

«Я это плохо помню».

«Это бывает. Однажды меня сбил кто-то из ваших пилотов, и мне пришлось прыгать. Приземление оказалось довольно жестким. Наверное, садиться на одну ногу очень неприятно».

Бадер спросил:

«Вы обожгли лицо именно тогда?»

Галланд кивнул.

Они прошли в длинную невысокую беседку, несколько офицеров проследовали за ними. Бадер с удивлением увидел, что в ней на большом столе находится тщательно выполненный макет железной дороги. Галланд нажал кнопку, и маленький поезд прошел мимо крошечной станции, проскочил под светофором, нырнул в игрушечный тоннель. Глаза Галланда сверкали, он радовался, как маленький мальчик. Переводчик сказал:

«Это любимое место герра оберст-лейтенанта в то время, когда он не находится в воздухе. Это точная копия поезда рейхсмаршала Германа Геринга, хотя его поезд, конечно, гораздо больше».

Поиграв еще немного, Галланд повел компанию через небольшую рощицу к укрытому маскировочными сетями ангару. В нем стоял истребитель Me-109.

Бадер с восхищением посмотрел на самолет. Галланд сделал вежливый жест, приглашая его залезть в кабину. Немцы с удивлением следили, как он без посторонней помощи поднялся на крыло, потом руками забросил правую ногу в кабину и уселся в кресло. Пока он разглядывал кабину, Галланд поднялся на крыло и быстро объяснил назначение приборов. У Бадера мелькнула шальная мысль включить мотор и попытаться взлететь.

Подняв голову, Бадер не увидел аэродрома. Тогда он попросил переводчика:

«Не спросите ли вы у подполковника, может быть, он позволит мне взлететь на этой штуке?»

Галланд усмехнулся и ответил. Переводчик сообщил:

«Он говорит, что если вы это сделаете, ему придется лететь за вами».

Бадер с интересом взглянул на Галланда и согласился:

«Хорошо, давайте попробуем».

Галланд еще раз усмехнулся и ответил, что сегодня он не на боевом дежурстве.

Когда Бадер вылез из кабины «мессера», то вдали увидел море. Ему даже показалось, что где-то вдалеке он различил отблеск белых скал Дувра, и он почувствовал себя плохо. Там находится его дом. До Англии всего 40 миль. На мгновение ему захотелось, чтобы немцы оставили его одного. Тогда он заберется в кабину «мессера» и вернется на свой аэродром к чаю.

Однако чай пить пришлось на французской ферме. Официант принес сэндвичи и настоящий английский чай (вероятно, трофейный). Все было, как в офицерской столовой КВВС, только форма на военных была чужая. И атмосфера была совсем иной, что было вполне понятно. Все улыбались, обменивались наилучшими пожеланиями, но в воздухе витала некая напряженность, и беседа шла несколько натужно. Говорил Галланд, остальные больше отмалчивались. Никто не пытался выудить из него информацию. Маленький переводчик сообщил, что в тот день, когда он был сбит, Люфтваффе сбили 26 «Спитфайров», не потеряв ни одного самолета. Это была настолько очевидная чушь, что Бадер даже развеселился. Королевские ВВС давно посмеивались над хвастовством немецких летчиков. Сам Галланд в тот день сбил 2 самолета и еще 3 возможно сбил, включая таинственного летчика, который подбил его истребитель.

Позднее немцы показали Бадеру ленту, снятую фотопулеметом. Однако он увидел «Бленхейм», который немцу сбить не удалось, и «Спитфайр», извергающий клубы черного дыма. Очевидно, он был сбит. Затем странная лента показала «мессер», обстреливающий английский корабль и «потопивший» его. На последних нескольких кадрах было видно тонущее судно, но это было совсем другое судно.

Галланд подарил ему жестянку английского табака и, когда Бадер усаживался в автомобиль, сказал:

«Было очень приятно встретиться с вами. Я боюсь, в лагере военнопленных вы встретите несколько иное обращение. Однако дайте мне знать, и я сделаю все, что могу».

Он тепло улыбнулся, пожал Бадеру руку, щелкнул каблуками и козырнул. Когда автомобиль тронулся, все немцы щелкнули каблуками и отдали честь. Бадер, вместе с маленьким инженером, поехал обратно в госпиталь. Он был бы рад иметь Галланда в своем крыле. По слухам, на его счету числилось около 70 самолетов, но Галланд успел повоевать в Испании и Польше.

Инженер доставил его к самому крыльцу, пожал руку и, разумеется, козырнул, щелкнув каблуками. Возле кровати стояла тарелка с черным хлебом. Судя по всему, Люсиль принесла «обед». После чаепития у Галланда он выглядел отвратительно.

«Как провел время?» — спросил Билл Хэлл.

«Прекрасно. Просто чудесно. Хорошо пообедал, раздобыл немного курева», — Бадер поднял банку с табаком.

На кровати возле окна лежал какой-то человек. Он не шевелился. Бадер посмотрел на него и спросил:

«Кто это?»

Хэлл ответил:

«Прибыл еще один парень, пока тебя не было. Сержант. Сбит вчера. Они только что ампутировали ему руку. Все еще не отошел от наркоза».

Открылась дверь, и вошел немецкий солдат в каске. Между прочим, Бадер впервые увидел знаменитую немецкую каску. Солдат, который, похоже, дожидался его возвращения, отдал честь и произнес на ужасном английском:

«Герр подполковник, прошу вас быть готовым завтра к 8 утра. Вас отправляют в Германию».

Эти слова оглушили Бадера, как удар молота. Немец щелкнул каблуками, откозырял и вышел. Бадер без сил опустился на кровать. Затем от души выругался.

Хэлл пробормотал:

«Не повезло. Похоже, с вами все».

Бадер вскочил и резко ответил:

«Ладно, тогда я удеру сегодня же ночью, вот и все».

Он подошел к окну и открыл его. Вымощенный плитами двор показался ужасно далеким. Бадеру сполна хватило прыжка с парашютом, прыгать еще раз не хотелось. Он повернулся и внимательно осмотрел комнату. Дощатый пол, пять кроватей.

Боже мой! Простыни! Связанные простыни!

Что-то читанное еще в школе!

На каждой кровати имеются простыня и пододеяльник, как это принято на континенте. Он подошел к своей кровати и выдернул из-под одеяла простыню. Как он раньше не догадался! Бадер подошел к двум не занятым кроватям и забрал простыни. Внезапно его осенила новая идея, и он принялся рвать простыни на продольные полосы по шву, превратив каждую в две. Однако треск материи мог насторожить немцев.

«Начинай шуметь», — прошипел он Хэллу.

Хэлл начал громкий монолог, болтая совершенную бессмыслицу, все, что приходило в голову. Время от времени он принимался громко хохотать. Оба внимательно прислушивались к шагам часового, гулявшего по коридору. Однажды они услышали стук ботинок у самой двери. Бадер выглядел, как загнанное животное. Потом послышался скрип — это часовой уселся в плетеное кресло, стоящее в коридоре.

«Ты что-нибудь знаешь об узлах?» — спросил Бадер Хэлла.

«Ни черта».

Он начал связывать разорванные простыни обычными «бабскими» узлами, затягивая их как можно сильнее. Бадер искренне надеялся, что они выдержат испытание.

«А как быть с комендантским часом?» — спросил Хэлл.

Бадер ответил:

«Видал я его в…!»

На узлы ушла часть длины, и Бадер обнаружил, что «каната» явно не хватит.

«Возьми мою простыню», — предложил Хэлл.

«Если ее все-таки не хватит, тебе придется туго. Ты не сможешь залезть обратно и разобьешься, если прыгнешь», — заметил Хэлл.

Бадер подошел к постели сержанта, который спал, тяжело дыша. Очень аккуратно Бадер вытянул простыню, произнеся извиняющимся тоном:

«Мне очень неловко, но у меня нет выхода».

«Он не слышит. Но когда он очнется, я все ему скажу», — пообещал Хэлл.

Вскоре у Бадера был «канат» из 15 связанных вместе половинок простыней, разложенный по комнате. Бадер молился, чтобы никто не вошел. Он пододвинул кровать сержанта к окну и привязал один конец «каната» к ножке, запихав его под кровать. Хотя, разумеется, заметить «канат» можно было без труда. Затем Бадер заправил все кровати, чтобы скрыть пропажу простыней, и улегся, искренне надеясь, что темнота придет раньше часового.

Время тянулось мучительно медленно. Наконец в комнату прокрались сумерки. Бадер пытался поговорить с Хэллом, но его мысли беспорядочно метались. Еще не до конца стемнело, как дверь открылась, и часовой заглянул в палату. Бадер затаил дыхание. Однако немец ничего не заметил и только пробормотал:

«Gut Nacht».

Дверь захлопнулась.

Нужно было прождать еще 3 часа. И за это время медсестра не должна была прийти осматривать сержанта!

Этим вечером Тельма, которая уже 3 дня ничего не ела, наконец успокоилась и спросила Стэна Тэрнера:

«Хорошо, ну и что ты об этом думаешь?»

Тэрнер прямо рубанул:

«Нужно смотреть правде в лицо. Мы наверняка что-нибудь узнали бы. Я думаю, он погиб».

В Лондоне приняли радиограмму из штаба Люфтваффе. В ней говорилось, что запасной протез можно доставить на самолете «Лизандер». До половины пути его могут сопровождать «Спитфайры», а потом сопровождение возьмут на себя «Мессершмитты». «Лизандер» может приземлиться в Сент-Омере и передать протез. Немцы гарантируют ему свободный вылет обратно.

Ли-Мэллори и Шолто Дуглас отреагировали быстро и одинаково. Никаких перелетов в сопровождении немецких истребителей. Не следует подносить такой подарок пропагандистской машине Геббельса. Они пошлют запасной протез на «Бленхейме» во время обычного налета бомбардировщиков.

Дандас, Джонни Джонсон и Краули-Миллинг примчались в Бей-Хаус, чтобы сделать хоть что-то для Тельмы. Она сидела совершенно неподвижно и встала, лишь когда зазвонил телефон. Это был Вудхолл. Остальные могли слышать короткие ответы: «Да… Да… Да… Да, Вуди». Наконец она сказала: «Большое спасибо, Вуди» и вернулась в комнату. В мертвой тишине она села, закурила сигарету, затянулась пару раз. Затем резко выдохнула и сказала:

«ДБ попал в плен».

От радостных воплей едва не вылетели стекла. Однако она вряд ли их слышала. Пережитое волнение схлынуло, и она едва не потеряла сознание.

* * *

Секунды тянулись, как резиновые. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем где-то в темноте пробили башенные часы, известив, что наступила полночь. Ночь была просто безмолвной. Бадер осторожно присел на краю постели, напрасно пытаясь не скрипеть, и пристегнул протезы. Затем оделся. Молясь про себя, чтобы часовой уснул в своем кресле в коридоре, он сделал шаг к окну. Половицы скрипнули, правая нога хрустнула и ударила об пол с ужасающим грохотом. Хэлл начал кашлять, чтобы как-то заглушить эти звуки. Бадер просто не мог двигаться бесшумно, и он торопливо заковылял к окну. Рано или поздно часовой услышит шум и проснется. Он торопливо открыл окно и выглянул наружу. Однако ночь была непроглядно черной, и он просто не мог увидеть землю. Подобрав свой «канат», Бадер выбросил его наружу, отчаянно надеясь, что длины хватит. Суета привела в чувство сержанта, и он застонал. Хэлл прошептал:

«Потерпи немного, скоро позовем сестру».

Держась за веревку, Бадер высунулся в окно и попытался затащить ноги на подоконник. Они показались ему страшно тяжелыми и неуклюжими, как никогда раньше. Совершенно непослушные. Весь взмокший, он оторвал правую руку от веревки, схватил правый протез и согнул в колене. Затем каким-то чудом протиснулся в окно и повис на руках. Страшная боль ударила по ребрам, перехватив дыхание.

Хэлл прошептал:

«Удачи!»

Бадеру показалось, что это слово прозвучало, как пистолетный выстрел. Он прошипел:

«Заткнись!»

А потом начал спускаться, бросив Хэллу:

«Спасибо».

Спуск оказался довольно простым. Он не мог упираться ногами в стену, однако после катастрофы в Ридинге он так натренироват руки, что они без труда удерживали вес тела. Он начал спускаться, перебирая веревку руками. Держаться за простыни было легко, к тому же помогали узлы. Вскоре он добрался до окна внизу. Бадер знал, что это та комната, где он пил шампанское вместе с летчиками Люфтваффе. К его ужасу, окно оказалось открытым, но в комнате было темно. Бадер присел на подоконник, чтобы перевести дыхание, надеясь, что врач не спит в кабинете. Немного посидев, он посмотрел вниз, но так и не смог различить, достигла веревка земли или нет. Возвращаться было поздно. Он снова взялся за «канат» и продолжил спуск.

Очень мягко его протезы коснулись каменных плит двора. Бадер осмотрелся и увидел, что несколько ярдов веревки лежат петлями на земле. Он сделал пару шагов к газону, проклиная грохот своих шагов. Выбравшись на траву, Бадер осторожно пошел туда, где, по его расчетам, должны были находиться ворота. Оставалось надеяться, что таинственный француз будет его ждать.

Внезапно перед ним появилось какое-то темное пятно. Ворота! Отлично. И новый удар — ворота закрыты. Он сунул пальцы в проем, и створки разошлись на фут. Кое-как Бадер протиснулся в щель и вышел на дорогу. И тут же прямо на другой стороне он увидел тусклый огонек сигареты. Он заковылял через дорогу, и огонек поплыл ему навстречу. Наконец Бадер различил черный силуэт, который прошептал с сильным французским акцентом:

«Ду-угласс!»

«Oui» , — ответил он, вспомнив школу.

Силуэт крепко пожал ему руку, и они вместе пошли по дороге. В городе было тихо, как в могиле, только его протезы производили невероятный шум, который эхом отдавался в темноте. Бадер ничего не видел, но молчаливая фигура уверено двигалась во мраке. Потом француз дернул его за руку, они повернули направо и замерли.

Через некоторое время Бадер подумал, как все это смешно. Он идет глубокой ночью по занятому немцами Сент-Омеру за человеком, которого днем даже не сможет узнать. Он начал хихикать, и француз прошипел: «Т-с-с». Но это заставило Бадера снова рассмеяться. Он попытался было остановиться, и понял, что не может. Перенапряженные нервы не выдержали, и он потерял контроль над собой. Француз тоже начал посмеиваться, и картина получилась совершенно безумная. Два человека покатываются от смеха на ночной улице, в то же время умирая от страха, что этот хохот услышат немцы. Наконец истерика кончилась, и смех перешел в сдавленное покашливание.

Потом они двинулись дальше — и дальше — и дальше. 5 минут, 10, 20. Бадер натер себе правую ногу, на которой не было носка. 30 минут… Нога разболелась уже всерьез. Однако они шли все дальше. Бадер начал сильно хромать, но француз обернулся и произнес какую-то фразу, которая, как понял Бадер, означала, что осталось совсем немного. Прошло уже больше 40 минут. Стальной протез натер ногу до крови, и теперь при каждом шаге ее словно пронизывала раскаленная игла. Шатающийся и измученный, Бадер буквально повис на плечах у француза. Наконец тот просто закинул руку Бадера себе на шею и потащил дальше. Через сотню ярдов он остановился, усадил Бадера и принялся шумно отдуваться. Бадер увидел перед собой каменную стену и калитку. Человек открыл ее.

Он вошел внутрь, и Бадер заковылял следом по садовой дорожке. Впереди показалась дверь, из которой лился свет. И тут Бадер очутился в маленькой низенькой комнатке, оклеенной обоями в цветочек. На столе горела керосинка. Старые мужчина и женщина в черных блузах поднялись из кресел. Женщина обняла Бадера и поцеловала. Мадам Хике было уже больше 60 лет, ее лицо избороздили морщины. Ее муж был сухощав и сутул. Он царапнул щеку Бадера седыми усами. Молодой человек пожал ему руку и исчез за дверью.

Старушка ласково спросила:

«Vous etes fatigue?»

Тяжело опершись о стол, Бадер ответил «Oui» . Она взяла свечу и повела его вверх по лестнице в комнату, где стояла большая двуспальная кровать. Бадер так и рухнул на нее. Женщина поставила свечу на стол, улыбнулась и вышла. Он отстегнул протезы, испытав огромное облегчение, сорвал одежду и нырнул под одеяло на упоительно мягкую постель, еще успев подумать: «Они провели поганых фрицев. Через пару дней я увижу Тельму». И тут же заснул.

В 7 утра его потрясли за плечо и разбудили. На него смотрел старик, показывая в улыбке прокуренные зубы. Он оставил бритву и горячую воду. Бадер привел себя в порядок и осмотрел культю, из которой сочилась кровь. Нога жутко болела. Помощи ждать не приходится, нужно просто перетерпеть. Как делал это раньше. Он перевязал ногу и с трудом спустился по лестнице. Мадам ждала его, приготовив кофе, хлеб и джем. Пока он закусывал, она нацепила старую соломенную шляпу и вышла. Бадер просидел около двух часов в красном плюшевом кресле, пытаясь поговорить со стариком.

Мадам вернулась назад страшно возбужденная. «Боши — круглые дураки», — радостно сообщила она. Бадер кое-как сумел понять, что она ходила к госпиталю и видела, как мечутся немцы, обыскивая все вокруг. Прекрасная шутка! На своем увечном французском Бадер попытался объяснить женщине, что ему не следует оставаться здесь. Если немцы найдут его, то бросят в камеру, а потом отправят в лагерь военнопленных. Зато семью Хике вполне могут расстрелять. Он должен покинуть дом и спрятаться где-то в другом месте.

Мадам ответила: «Non, non, non…» Немцы никогда не найдут его здесь. Этим вечером придет ее племянник, который говорит по-английски, и они все обсудят. Он передаст Бадера подполью. Женщина осмотрела его правую ногу и принесла пару длинных шерстяных подштанников. Она отрезала одну штанину, быстро зашила конец, и получился прекрасный колпачок для ноги. Затем она припудрила культю, Бадер надел колпачок и почувствовал себя гораздо лучше.

В полдень над головой раздался знакомый гул моторов, и они вышли из убежища на задний двор. Затаив дыхание, он следил за каруселью в небе, крошечные искорки самолетов сверкали на солнце. Из окон домов высовывались женщины, которые размахивали швабрами и полотенцами и кричали « Vive les Tommies! Vive les Tommies!» Это было прекрасно. Скоро он вернется назад, но будет уже на самолете, который оставляет точно такой же инверсионный след…

* * *

На высоте 15000 футов, чуть южнее Сент-Омера, авиакрыло Тангмера сомкнулось вокруг «Бленхейма». Краули-Миллинг, возглавлявший непосредственное прикрытие, увидел, как открылся бомболюк, и длинный тонкий ящик с запасным протезом вылетел из него. Он походил на маленький фоб. Потом над ним развернулся парашют, и ящик мягко закачался, окруженный черными пятнами разрывов зенитных снарядов, которые выпустили озадаченные зенитчики.

Тихий, верный и отважный Стоко предложил сбросить его на парашюте вместе с протезом, чтобы ухаживать за своим командиром в тюрьме. Ему, разумеется, отказали. Тогда он с помощью Тельмы напихал в ящик запасных носков, табака и шоколада.

* * *

Мадам дала Бадеру на ленч холодной свинины и снова отправилась на место преступления. Она вернулась в полном восторге. Немцы были убеждены, что Бадер не может удрать слишком далеко. Они оцепили район вокруг госпиталя и суетились, точно муравьи, обыскивая все дома подряд. Но сюда никто заходить не собирался.

Бадер сидел, наслаждаясь отдыхом, который получили его натруженные ноги. Мадам снова ушла, чтобы полюбоваться на суматоху. Бадер сидел в плюшевом кресле полураздетый и думал: «Черт бы побрал этого племянника, говорящего по-английски». Примерно в 5.30 страшно хлопнула входная дверь, и он почувствовал порыв сквозняка. В комнату влетел старик, буквально снеся занавеску, и прошипел:

«Боши!»

Он схватил Бадера за руку и поволок его к задней двери. Лишь в последний момент Дуглас спохватился и схватил свою форменную куртку. Они выскочили в сад, двигаясь так быстро, как позволяли его ноги. В 3 ярдах от задней двери, у самого стены, стоял примитивный сарай — просто деревянный каркас, обшитый оцинкованным железом. Там были свалены корзины, садовые инструменты и солома. Старик оттащил в сторону корзины и солому, уложил Бадера на живот в самом углу и завалил всяческим хламом. Потом Бадер услышал, как старик бежит обратно в дом.

Долго ждать не пришлось. Через минуту он услышал голоса и звук шагов. Он без труда узнал грохот кованых сапог. Сквозь солому забрезжил смутный свет, однако он все равно ничего не мог видеть. Сапоги затопали по щебенке к сараю. Бадер услышал, как несколько корзин отлетели в сторону. Солома над ним поползла с громким хрустом. Он лежал тихо, как мышь, думая: «Ну, вот и попался!»

Но тут произошло чудо: шаги начали удаляться. Солдаты помчались дальше в сад. Напряжение отпустило его.

Но вскоре щебень снова заскрипел. Сапоги неожиданно вошли в сарай и остановились не более чем в ярде от его головы. По спине поползли холодные струйки, а сердце замерло.

Корзины полетели прочь, и сапоги захрустели по соломе. Потом послышался металлический лязг, который озадачил Бадера. Куча соломы снова зашевелилась, и опять что-то лязгнуло. Он скосил глаза и увидел сверкающий штык всего в дюйме от своего носа. Он прошил солому и пробил рукав его куртки, ударившись о каменный пол. Теперь Бадер знал, что означает этот лязг, и догадался, что следующий удар штыка придется ему прямо в спину.

 

Глава 24

Решение было принято молниеносно. Он выскочил из соломы, словно некое чудовище, возникающее из морской пучины. Молодой немецкий солдат, уже поднявший штык для нового удара, в шоке отпрянул назад, выпучив глаза. Винтовку со штыком он по-прежнему держал поднятой вверх. Затем он дико завопил по-немецки. Загрохотали сапоги, и еще трое солдат ворвались под жестяную крышу. Они на всякий случай держали штыки наперевес. Бадер медленно поднял руки.

Подбежал маленький штабс-фельфебель с тонкими черными усиками и направил на него пистолет. Бадер стоял, подняв руки, и чувствовал себя внезапно очнувшимся лунатиком. В волосах у него торчала солома, в соломе был и весь мундир.

Штабс-фельдфебель не скрывал радости. Он произнес на чистом английском, без малейшего акцента:

«Ну вот, подполковник, мы вас снова поймали».

Бадер согласился:

«Да. Но не скажете ли вы солдатам, чтобы они опустили винтовки. Как видите, я не вооружен».

Штабс-фельфебель рявкнул что-то по-немецки, и солдаты опустили винтовки. Все еще не опуская рук, Бадер заметил:

«Вы прекрасно говорите по-английски».

«Благодарю, подполковник. Я прожил 11 лет в Стритхэме».

«Не может быть. Я сам жил недалеко от Кройдона», — сказал Бадер.

(Ему казалось, что он бредит.)

Немец ответил:

«О, я хорошо знаю Кройдон. Вы когда-нибудь были в кинотеатре Дэвиса?»

«Да. И я частенько бывал в „Локарно“ в Стритхэме».

Немец удивился:

«Неужели? Я часто танцевал там по субботам».

Бадер запомнил этот диалог дословно. Немец вежливо пригласил Бадера следовать за ним. Он, хромая, вышел из сарая, угрюмо размышляя, насколько лучше был бы мир, если бы в нем не было политиков. Простые люди не начинают войны. Он не чувствовал никакой злости по отношению к солдатам, которые поймали его. Насколько он мог заметить, и солдаты ничего не имели против него. Бадер решил, что во всем виноваты «поганые идиоты» вроде Гитлера и Муссолини, когда, войдя в комнату, увидел старика и мадам. Они были бледны, как мел, но не показали, что знакомы с ним.

Перед дверью Бадер мотнул головой, указывая на них.

«Эти люди не знали, что я прячусь у них в саду. Я попал сюда прошлой ночью через калитку в стене».

Немец вежливо ответил:

«Да, я понимаю».

У обочины стоял немецкий автомобиль. Когда они подошли, открылась задняя дверь, и из машины вышла блондинка в очках. Крайне удивленный, он узнал Элен из госпиталя. Автоматически Бадер сказал:

«Хэлло, Элен».

Однако она прошла мимо, глядя в землю.

Немцы привезли его в штаб в Сент-Омере. Там немецкий офицер начал допрос, но Бадер отказался отвечать. Затем в комнату принесли ящик с запасным протезом, что привело Бадера в совершенный восторг. Немцы, ухмыляясь, объяснили, что ящик был сброшен с парашютом вчера, и сфотографировали Бадера рядом с ним. Однако, к его крайнему возмущению, протез ему так и не отдали. Его провели по лестнице на второй этаж. И там произошло то, что впервые привело Бадера в настоящее бешенство. Когда он сел на кровать, рядом встал офицер с пистолетом. Он заставил Бадера закатать брюки и отстегнуть протезы. Солдат унес их прочь.

Бадер начал было возмущаться, однако офицер ответил, что у него приказ сверху. Двое часовых остались, остальные ушли, оставив его лежать в постели беспомощного, униженного и злого. Всю ночь двое часовых в полной форме и касках, с винтовками в руках караулили его. Было жарко, и Бадер попросил открыть окно, но вернулся офицер и запретил это делать, опять сославшись на «приказ сверху». Немцы не хотели дать ему даже тени шанса.

Бадер пролежал без сна всю ночь, так как часовые непрерывно кашляли и разговаривали. Лишь теперь он понял, что его предала Элен. В этом случае немцы должны все знать о мадам и старике. Ему стало плохо при мысли о том, что немцы могут сделать с ними. Однако при этом Бадер с каким-то сожалением вспоминал об Элен. Он решил, что ее запугали.

* * *

На следующее утро в штабе Истребительного Командования в кабинете Шолто Дугласа раздался телефонный звонок. Он снял трубку и узнал голос Уинстона Черчилля.

«Дуглас!»

«Да, сэр».

«Я узнал из газет, что вы устроили братание с противником, сбросив протез попавшему в плен летчику».

«Да, сэр, вы можете назвать это братанием. Однако мы сумели сбить 11 вражеских самолетов, потеряв всего 6 или 7 своих. Поэтому я надеюсь, что вы поймете — дело того стоило».

Ответом было невнятное хмыканье, и телефонную трубку повесили.

* * *

В Сент-Омере двое солдат понесли Бадера вниз по лестнице к санитарной машине, подняв на руки. Ему пришлось обхватить их за шеи. Еще один солдат нес его протезы, завернутые в одеяло. Уже в автомобиле Бадер узнал, что его отвезут в Брюссель, а оттуда поездом отправят в Германию. Это было самое безрадостное путешествие в его жизни. Машина мчалась по дорогам северной Франции под низкими тучами и проливным дождем. Немцы сидели молча. Бадер беспокоился о Хике и Люсиль и удивлялся, почему немцы выглядят такими тупоголовыми.

И вот наконец Брюссель. Повторилась та же церемония. Впереди шел офицер, двое солдат несли Бадера, а сзади шел третий с протезами. Люди оборачивались и смотрели на них, пока немцы несли Бадера через площадь в здание железнодорожного вокзала. Бадер буквально дымился от ярости, вызванной таким унижением.

Слава богу, сиденья в вагоне были мягкими. Он мрачно следил, как офицер укладывает его протезы на полку. Поезд дернулся и, грохоча на стрелках, понесся сквозь дождь. Они проехали Льеж и без всяких церемоний оказались в Германии. Бадер понадеялся, что ему вернут протезы, и сказал, что хочет в туалет. Увы! Часовой просто поднял его на руки и усадил на унитаз. Дверь немец не закрыл и даже положил руку на кобуру с пистолетом.

Бадер крикнул ему:

«Ты, глупый козел, какого черта? Я что, могу удрать отсюда?»

Однако часовой деревянным голосом ответил:

«Befehl ist Befehl!»

Вот так! Это было венцом унижений и глупости. На Бадера это подействовало даже больше, чем бомбежки и обстрелы. После этого он возненавидел немцев до глубины души.

* * *

Высоко над Сент-Омером 4 «мессера» отрезали Краули-Миллинга от крыла. Он выписывал самые отчаянные петли и виражи, но скорее стряхнул бы собственный хвост, чем одного из тех, кто на этом хвосте повис. Пушечная очередь прошила борт его кабины, разорвала трубки для подачи гликоля и разнесла инжектор. Летчика окутал белый дым, и мотор начал трястись, как в лихорадке. Стрелка указателя температуры стремительно пошла вверх, и через минуту мотор, чихнув в последний раз, остановился. Истребитель задрал хвост и устремился к земле. Краули-Миллинг сумел-таки посадить его на пшеничное поле. Сначала он попытался поджечь самолет, но потом увидел немцев, бегущих к месту посадки. Летчик поспешно нырнул в пшеницу, торопливо содрал с себя летный костюм и направился на юг. Он старательно прятался в кустах, когда мимо пролетали немецкие грузовики. За первый день Краули-Миллинг прошел 20 миль, и сумерки застали его возле небольшой фермы. Французы накормили его и уложили спать. Утром хозяин фермы увез его на мотоцикле. Пару дней Краули-Миллинг скрывался в Сент-Омере в доме сапожника Дитри, который был руководителем местной ячейки Сопротивления.

Дитри рассказал ему, что Бадера держат в местном госпитале, и изложил смелый план спасения подполковника. На санитарной машине двое французов в форме Люфтваффе с поддельными документами должны подъехать к госпиталю. Они должны вынести Бадера на носилках. После этого нужно радировать в Англию и ждать, пока ночью на секретный аэродром прилетит «Лизандер» и заберет их домой. Если французов поймают, их наверняка расстреляют. Краули-Миллинг предпочитает на «подземке» отправиться в Испанию или остаться и помочь?

На следующий день пришло сообщение, что немцы уже отправили Бадера в Германию. Через пару недель Краули-Миллинг отправился в рискованное путешествие на Пиренеи. Там его поймали франкисты и бросили в знаменитый концентрационный лагерь «Миранда». Там он едва не умер от голода, заболел тифом, чуть не ослеп. Позднее зрение вернулось, Краули-Миллинг вернулся в Англию и еще успел повоевать.

* * *

Во Франкфурт они приехали в полночь. Немцы внесли Бадера в автомобиль, и через полчаса они прибыли в Дулаг Люфт, центр допроса пленных летчиков. Два солдата Люфтваффе принесли Бадера в большое каменное здание, спустили по лестнице и усадили на скамейку в маленькой камере. Потом они раздели его и оставили голого в темноте.

Уставший до предела, он крепко уснул. Примерно в 8 утра пришел юркий маленький человечек в гражданском и громко сказал:

«Доброе утро!»

Зондерфюрер Эберхардт прекрасно говорил по-английски и держался подчеркнуто дружелюбно. Он протянул Бадеру анкету, чтобы тот ее заполнил. Это была стандартная фальшивка на бланке Красного Креста, которые обычно использовали немцы. Бадер посмотрел на вопросы.

«С какой базы вы вылетели?»

«Номер эскадрильи?»

«На каком самолете?»

Он аккуратно написал свое имя, звание и личный номер, после чего протянул анкету обратно. Эберхардт вежливо напомнил:

«Вы должны заполнить все графы. Это поможет Красному Кресту найти ваших родных и пересылать ваши письма. Это простая формальность, вы же знаете».

Бадер ответил:

«Это все, что вы получите. Я не придурок. А теперь, если вы не возражаете, я хотел бы принять ванну, побриться и получить свои протезы. Потом я бы позавтракал».

Эберхардт вышел, сказав, что позовет коменданта. Вместо него пришел высокий, симпатичный сухощавый офицер лет 45 и вежливо сказал:

«Доброе утро. Моя фамилия Румпель. Для вас война окончена, но давайте постараемся устроить вас поудобнее, насколько это возможно. В прошлую войну я сам был летчиком-истребителем, и для меня традиции воздушного братства, объединяющего всех пилотов, живы».

Бадер коротко ответил:

«Я не понимаю, о чем вы. Мы противники, и об этом нельзя забыть».

«Хорошо, давайте попробуем по-другому. Нас удивил ваш позывной. Неужели действительно Салага?»

«Если вы сами знаете, какого черта спрашиваете?»

Румпель не терял любезности, теперь задав вопрос о самолете.

«Насколько мы знаем, у вас имеются серьезные проблемы с мотором Роллс-Ройс „Валче“, не так ли?»

Бадер повторил:

«Если вы сами знаете, какого черта спрашиваете?»

Румпель терпеливо объяснил:

«Мы не хотели начинать эту войну, однако поляки хотели захватить Берлин, и мы должны были остановить их».

«80 миллионов немцев испугались 30 миллионов поляков? А зачем потом вы атаковали Бельгию и Голландию?»

«Кого интересуют эти мелкие страны?» — удивился Румпель. Бадер с изумлением понял, что немец говорит совершенно искренне.

«А зачем вы вторглись в Россию?»

Румпель развел руками.

«Нам очень нужна нефть. Мы крайне сожалеем об этом… это просто позор… но мы, немцы, и вы, англичане, никогда не сражались на одной стороне. Разумеется, мы знаем, что вы зовете нас фрицами, но…»

Бадер фыркнул.

«Нет, мы зовем вас гуннами».

Тут любезность слетела с Румпеля. Он вскочил, побагровев. Бадер крикнул ему в спину:

«Пришлите мне мои протезы и чай, черт бы вас побрал!»

Как ни странно, через несколько минут вестовой принес его протезы, в том числе и новый, чему Бадер был очень рад, а также мыло и полотенце, после чего повел в ванную. Когда Бадер вернулся в свою камеру, то обнаружил чашку английского чая с молоком и сахаром, немного хлеба, масла, джема.

Как правило, летчик, проведя неделю в одиночке, становился податливым и на допросе рассказывал все. После этого его направляли в соседний пересыльный лагерь за колючей проволокой, чтобы оттуда отослать в концентрационный лагерь насовсем. Вероятно, Румпель решил, что не стоит возиться с Бадером, потому что после завтрака его вывели из камеры и отвезли в пересыльный лагерь.

Это было унылое место. Три грубых дощатых барака стояли на утоптанной земляной площадке не более 80 квадратных ярдов. Их окружал двойной забор из колючей проволоки высотой 8 футов. По углам стояли вышки с прожекторами и пулеметами. Бдительные часовые не спускали глаз с проволоки. Бадер с грустью посмотрел, как ворота закрываются за ним, но тут же его радостно встретили несколько десятков таких же неудачников. Это его немного успокоило. Если он и не был дома, то все равно оказался среди своих. Из запасов Красного Креста ему выдали зубную щетку, бритву, кое-какую одежду. Питание в лагере было относительно неплохим, благодаря посылкам все того же Красного Креста.

Высокий курчавый лейтенант морской авиации Дэвид Люббок отвел Бадера в комнату — деревянную коробку с грязным полом и двухъярусными нарами вдоль стен. На каждом спальном месте лежал соломенный тюфяк с двумя серыми одеялами. Здесь Бадера встретил Пит Гарднер, молодой летчик-истребитель, одержавший 18 побед, а также остальные обитатели барака. Какое-то время они переговаривались, делились сплетнями и слухами. Внезапно он вспомнил о Гарри Дэе и спросил, не знает ли кто, где он сейчас.

Гарднер ответил:

«Нет. Но еще несколько дней назад он был здесь. Однако он оказался слишком проворным и бежал через туннель вместе с другими 17 парнями».

Наверное, их поймали и отправили прямо в концлагерь.

При упоминании о побеге Бадер тут же загорелся. Он весь подался вперед, глаза засверкали, так ему хотелось узнать побольше. Люббок сказал, что они прорыли совсем небольшой туннель, так как домики стоят возле проволоки. Копать следует под кроватью. Каждую ночь кто-нибудь поднимал возню, чтобы заглушить шум.

«Если они смогли сделать это, то почему бы нам не сделать то же самое?» — спросил Бадер.

Люббок думал точно так же. Пит Гарднер, который был сбит пару месяцев назад, за 4 дня до свадьбы, был практически уверен, что вернется домой. То же думали и остальные обитатели комнаты.

Через день или два они пробили дыру в полу под скамейкой в среднем бараке. Очень быстро они углубились в черную землю под домиком. Лишившийся ног Бадер был бы плохим землекопом. Вместо этого он стоял на страже, следя в окно за немцами. Остальные копали, рассыпая землю под досками пола. Как и все туннели, этот рос слишком медленно. Бадер сгорал от нетерпения. Ему хотелось побыстрее сбежать, однако он не знал, как. Он выдвигал множество идей, типичных для новичков. И, разумеется, он отказывался считать свои протезы помехой для бегства. Самое главное — выбраться. А там он как-нибудь проберется в Швейцарию… Украдет автомобиль, спрячется на барже, залезет на поезд или что-нибудь такое. Цель была совершенно очевидной: он должен снова возглавить свое авиакрыло. И тогда он вернется в Германию, чтобы отомстить за все унижения. Именно он, безногий человек, должен унизить Германию в глазах всего мира. Может быть, это поможет утихомирить злобного демона, который постоянно напоминает, что у него нет ног?

День за днем, фут за футом, туннель удлинялся. Через 2 недели они решили, что уже подобрались к самой проволоке. Но тут в камеру пришел Эберхардт и вызвал Бадера:

«Герр подполковник, вы должны приготовиться. Завтра выезжаем. Вас отправляют в Брюссель на заседание военного трибунала».

Бадер уставился на него в полном изумлении.

«Какого дьявола? За что меня под трибунал?»

Эберхардт пожал плечами.

«Я не знаю, но вам придется ехать».

Бадера в равной степени разозлила перспектива трибунала и мысль о пропавшем туннеле. Однако он быстро остыл, когда ирландец Пэдди Бирн дал ему кусочек бумаги с фамилией и адресом в Брюсселе.

«У тебя появится прекрасный шанс. Если ты сумеешь обмануть часовых и добраться до этих людей, они тебя спрячут и помогут бежать с континента».

Обрадованный Бадер отправился в Брюссель в более хорошем настроении.

На этот раз в поезде они оставили ему протезы. Однако молодой зондерфюрер и двое солдат в касках не отходили от него ни на минуту.

В Брюссель они прибыли уже вечером. Бадера усадили в автомобиль и повезли по улицам. Он надеялся, что в какой-нибудь небольшой уединенный домик. Однако машина свернула под грязную каменную арку, и вскоре Бадер стоял в большом холодном зале. От зала отходили несколько коридоров, перекрытые тяжелыми решетками. Тюрьма!

Бадер сердито сказал:

«Это гражданская тюрьма. Я не останусь здесь».

«Увы, придется, подполковник», — сказал зондерфюрер.

«Будь я проклят, если так будет», — снова забушевал Бадер.

«Пожалуйста, пожалуйста. Вы должны, подполковник, потому что иначе у меня будут неприятности. Вам придется остаться здесь», — зондерфюрер начал терять терпение.

«Не буду. Я пленный офицер, и вы не имеет права сажать меня вместе с уголовниками. Я требую встречи с комендантом», — закричал Бадер, сообразив, как лучше всего вести себя с немцами.

Зондерфюрер неопределенно заметил:

«Не думаю, что он сейчас дома».

Он выглядел настолько растерянным, что Бадер чуть не поломал все дело, едва не рассмеявшись.

«Ну хорошо, пойдите и приведите его», — сказал он.

Совершенно перестав соображать, зондерфюрер повернулся и заговорил с армейским фельдфебелем, который, судя по всему, оформлял прием заключенных. Наконец он повернулся к Бадеру:

«Фельдфебель предлагает вам пройти внутрь и осмотреть подготовленную для вас комнату. Тогда, может быть, вы согласитесь остаться».

Особого выбора не было. Раньше или позже — они заставят его силой. Это будет новое унижение. Или они отберут его протезы. Немного повеселившись и потешив гордость, Бадер проворчал:

«Ладно. Я пойду и посмотрю».

Он не спеша захромал по коридору вслед за немцами. Они прошли через решетчатые ворота и двинулись по коридору мимо дверей с глазками. Наконец фельдфебель остановился и толкнул дверь. Бадер заглянул в крошечную камеру с выбеленным потолком, такую узкую, что, вытянув руки, он мог коснуться одновременно обеих стен. Возле стены стояла узкая кровать, а высоко под потолком виднелось маленькое зарешеченное окошечко.

Бадер хмыкнул:

«Черт меня побери, если я туда войду».

Зондерфюрер начал упрашивать:

«Ну, пожалуйста, подполковник. Вы обнаружите, что она достаточно удобна, и мы будем за вами ухаживать».

«Нет!»

«Но вы должны. Меня расстреляют, если вы сбежите», — зондерфюрер был не на шутку напуган.

Бадер снисходительно глянул на него:

«Действительно?»

«Мы дадим вам слугу», — он ничуть не шутил.

«Что еще?»

«Мы будем оставлять дверь камеры открытой».

(Это мало что значило, так как железная дверь в конце коридора была надежно заперта.)

«Мне нужен стол. Со скатертью. И немного чая».

«Согласен, подполковник. Но, пожалуйста, войдите туда».

«Нет. Сначала слуга и стол».

Фельдфебель убежал и вскоре вернулся вместе с маленьким мужчиной, который тащил стол. Они оставили дверь открытой и ретировались. Сапоги немцев громко стучали по каменному полу коридора.

Оставшись один, Бадер быстро подтащил стол к окошку, затем схватил стул и поставил на стол. Аккуратно взгромоздившись на самый верх пирамиды, он ухватился за решетку и попытался подтянуться, чтобы выглянуть наружу. Ему удалось подтянуться к решетке, но стена оказалась слишком толстой и полностью закрывала обзор. Тогда Бадер начал изо всей силы трясти решетку, надеясь расшатать ее.

Позади раздался сдержанный смешок. Бадер обернулся и увидел маленького человечка, бесстрастно глядящего на него.

«Vous ete Beige?» — быстро спросил Бадер.

«Nein. Ich bin Deutsch», — холодно ответил коротышка.

Разочарованный Бадер, дурацки улыбаясь, начал спускаться. Слуга помог ему, затем снял стул и поставил на стол чашку чая. Затем многозначительно покачал головой и бесшумно выскользнул. В отличие от солдат он был обут в туфли на резиновой подошве.

Бадер обнаружил, что кровать жесткая, как доска. Собственно, это и были дощатые нары. Поэтому он прокрутился всю ночь без сна, размышляя.

(Ошеломленный шоком плена и последовавшими унижениями, Бадер снова превратился в законченного склочника. Он сможет удовлетворить свою гордость, только бежав. Во время перепалок с Румпелем и зондерфюрером ему удалось немного отвести душу. В достоверность происходившего трудно поверить, но так оно и было на самом деле. Впрочем, можно предположить, что немцы имели особый приказ на его счет. Если бы у него были нормальные ноги, они, скорее всего, вели бы себя совершенно иначе. Но даже с нормальными ногами Бадер вел бы себя так же. Ведь маленький демон поселился внутри него задолго до катастрофы в Ридинге. Можно гадать относительно реакции немцев. Ведь он излучал энергию, присущую смелому цивилизованному человеку. Немцы, склонные слишком уважать звания и силу, всегда пасовали перед такими людьми… до определенного предела, разумеется. Однако внутреннее чутье Бадера всегда безошибочно подсказывало момент, когда он доходил до предела дозволенного. Затем он менял тактику и становился вежливым и послушным. Пытаться разговаривать с ним с позиции силы было бессмысленно, так как Бадер презирал оборону и сразу переходил в наступление. Лишь когда становилось ясно, что струна натянута до предела, он внезапно отступал.)

Примерно в 10 утра зондерфюрер и часовые повели его в большое здание, где доставили в огромный зал. Это было зрелище! Через весь зал тянулся длиннейший стол, за одним концом которого восседали 6 суровых офицеров. Трое из них выглядели, как генералы (таковыми, собственно, и являлись). Однако на Бадера это не произвело особого впечатления. Может быть, причиной тому немного экстравагантная британская гордость, вскормленная столетиями традиций, предполагающих соблюдение прав личности и неуязвимость от незаконных преследований.

За другим концом стола сидели врачи, несколько солдат и сестер из госпиталя Сент-Омера. Бадер улыбнулся им и приветливо сказал: «Хэлло». Однако они лишь мрачно проводили его глазами. Молодой офицер Люфтваффе сделал приглашающий жест в сторону кресла перед столом и сказал:

«Не будете ли вы добры сесть?»

«Нет, не буду», — ответил Бадер. Про себя он подумал, что если бы офицер предложил ему стоять, он немедленно сел бы.

Судьи переглянулись и начали о чем-то совещаться. Лысый генерал с физиономией заговорщика, сидевший в центре, что-то сказал офицеру Люфтваффе, который выступал в качестве переводчика, и офицер повернулся к Бадеру:

«Клянетесь ли вы говорить правду?»

Бадер даже возмутился:

«Разумеется, нет».

Офицер уставился на него так, словно не расслышал сказанного, и пробормотал:

«Прошу прощения?..»

«Я сказал, что, разумеется, не буду. Переведите это суду».

Офицер нервно повернулся и заговорил с судьями. Брови лысого генерала взлетели вверх. Офицер снова обратился к Бадеру:

«Герр генерал желает знать, почему вы не желаете говорить правду?»

Бадер ответил:

«Если вы будете спрашивать меня о французах, я обязательно солгу».

Новое торопливое совещание. Переводчик, похоже, испытывал проблемы, пытаясь смягчить ответы Бадера. Наконец он опять повернулся к нему.

«Герр генерал говорит, что французы уже наказаны. („Боже, что они с ними сделали?“ — подумал Бадер.) Единственное, что хочет знать герр генерал, проявил ли персонал госпиталя беспечность, когда вы бежали?»

Это вопрос поразил Бадера, который понял, что судят не его. Он на всякий случай спросил:

«Простите, а кого здесь судят?»

Теперь удивился переводчик.

«Как кого? Работников госпиталя, конечно».

После этого все стало просто. Бадер опять стал само обаяние и объяснил, что не следует наказывать работников госпиталя, потому что они не могли даже предположить, что он вылезет в окно. Они все сделали совершенно правильно, поставили часового у двери и приняли другие разумные меры предосторожности. Разумеется, просто быть умным задним числом.

Ему показалось, что он слышит аплодисменты у себя за спиной.

Когда он закончил, и зондерфюрер уводил его, работники госпиталя с благодарностью смотрели вслед. Часовой больше не отходил от Бадера ни на шаг.

Когда он вернулся в Дулаг, то первым делом спросил:

«Как дела с туннелем?»

Люббок ответил, что работы продвигаются хорошо.

Через 3 дня разразился новый скандал. Бадер лениво прогуливался по коридору, держа руки в карманах, когда столкнулся с капитаном Люфтваффе по фамилии Мюллер. Мюллер остановился и посмотрел на него, но Бадер не вынул рук из карманов, а трубку изо рта. Тогда немец сказал:

«Герр подполковник, вы должны отдать мне честь».

«Почему?»

«Все пленные должны отдавать честь немецким офицерам».

Бадер сухо ответил:

«Женевская конвенция говорит, что я должен отдавать честь вражеским офицерам равного или более высокого звания. А вы всего лишь капитан».

«Я представитель коменданта, и вы должны отдать мне честь».

«Я не козыряю даже самому коменданту. Он всего лишь майор», — возразил Бадер.

«Но это приказ коменданта!» — раздраженно крикнул Мюллер.

«А мне наплевать. Приказ незаконный, и я не собираюсь отдавать вам честь».

Через полчаса примчался вестовой и сообщил, что Бадер должен приготовиться покинуть Дулаг Люфт через 20 минут.

 

Глава 25

Через 2 дня он сидел на жесткой скамейке вагона третьего класса, который мчал его под мелким дождем к Любеку. Там его пересадили в вагон для перевозки скота, который промчался по унылым песчаным пустошам к одинокому лагерю Офлаг VIB. Там у Бадера сняли отпечатки пальцев, отобрали обручальное кольцо (последнюю память об отце) и бросили за колючую проволоку, где уже сидели 400 тощих и измученных британских офицеров.

Вот тогда начались настоящие трудности. Лагерь под Любеком не получал посылок Красного Креста. Комендантом был грубый и жестокий офицер, уже прославившийся заявлением, что Женевская конвенция по защите военнопленных написана погаными старухами, и он не собирается ее соблюдать.

Лишь несколько заключенных были офицерами Королевских ВВС (в основном там сидели армейцы), но Бадер не знал никого из них. Бараки были такими же деревянными сараями, как в Дулаг Люфт. Все разговоры и мысли вертелись вокруг того, когда в следующий раз дадут еду. Однако, когда ее выдавали, радости это не вызывало. Дневной рацион состоял из трех кусочков черного хлеба с тонким слоем маргарина, пары картофелин и чашки супа. Вероятно, была какая-то другая еда, но ее разворовывала охрана.

Один из часовых прострелил заключенному руку, когда тот пытался подобрать мяч, залетевший в запретную зону. Фельдфебель поблагодарил часового и пожал ему руку. Это был совсем другой лагерь.

Через 2 дня после Бадера туда же прибыли Люббок и Пит Гарднер.

«Что случилось с туннелем?» — спросил Бадер.

Они сразу помрачнели. Оказалось, что сразу после его отъезда в барак заявились охранники, направились прямо к нужной кровати и все разрушили с издевательскими усмешками. Они даже знали, кто именно вел подкоп.

Следующий месяц Бадер привыкал к новой жизни. Он не стал тратить время на пустые сожаления и понапрасну лить слезы. Как несколько лет назад он принял как данное потерю ног, точно так же теперь он привык к потере свободы. Однако сейчас он не терял надежды на выздоровление — побег. Он разговаривал со многими людьми, которые провели за решеткой год и более. Он внимательно собирал все слухи, касающиеся побегов, и понял, что вырваться из лагеря — это только половина дела. Нужно было удрать за пределы досягаемости немецких лап, и сделать это было гораздо сложнее.

В начале октября немцы загнали весь лагерь в вагоны для перевозки скота и отправили к новому месту заключения — в Варбург, недалеко от Касселя. Именно там они держали всех пленных британских офицеров. Пленные были взволнованы, как школьники во время каникул. Они надеялись на то, что в новом лагере условия будут получше. Кроме того, существовало несколько способов бежать из поезда по пути. Они, к сожалению, не подходили для человека, потерявшего ноги. Ночью несколько офицеров-летчиков пропилили дыру в полу зазубренным ножом, и во время короткой остановки несколько человек выпрыгнули. Бадер завидовал им до тех пор, пока один из пленных не ошибся и не попал под колеса. Ему отрезало обе ноги, и он вскоре скончался.

Варбург был большим лагерем площадью четверть мили, в нем содержались 3000 человек, загнанные в такие же грязные и тесные бараки. Но в Варбург поступали посылки Красного Креста, и каждый из пленных получал, вместе с лагерной баландой, вполне достаточно еды, не говоря уже о шоколаде и сигаретах. Перо не способно описать, какое это счастье — каждый день получать нормальную еду. В лагере нашлась небольшая площадка, где офицеры начали играть в регби. Хотя Бадер не мог играть сам, он следил за ними без всякой зависти. Несомненно, годы смягчили удар, и теперь он стал внимательным и критически настроенным зрителем.

Однако заключение само по себе тяжелое испытание. Остальные могут выпустить пар, копая туннель, играя в регби, чехарду или вышагивая милю за милей по кругу внутри проволоки. Бадер этого не мог. С ним не слишком хорошо обращались, и культи легко начинали гноиться. Присыпки или лейкопластыря практически не было. Выхода его кипучей энергии не было. Поэтому большую часть времени он проводил с книгой на скамейке в крошечной комнате, которую занимал вместе с Люббоком и Гарднером.

Наконец пришло письмо от Тельмы. (Почта очень сильно опаздывала.) Разумеется, она ничего не говорила о жизни крыла, хотя упомянула, что им его сильно не хватает. Однако она получила письмо от Вудхолла, в котором говорилось: «Счастлив сообщить вам, что Дуглас награжден пряжкой к Кресту за летные заслуги. Так как представление было написано в тот день, когда он пропал, мне пришлось долго выяснять, что с ним. Когда стало известно, что он жив, награждение было утверждено».

В результате Бадер стал третьим летчиком в истории, который получил пряжки к Ордену за выдающиеся заслуги и Кресту за летные заслуги.

Пришло письмо от маленького мальчика из Йоркшира, Нормана Роули. «Мне жаль, что они отобрали у вас протезы, и вы не можете бежать. Моя мама говорит, что сделает то же самое, если я буду плохо себя вести и возвращаться домой позднее, чем следует. У меня сейчас один протез, но я все делаю, как вы советовали. Придет день, когда я получу второй. С любовью — Норман».

В Варбурге существовал комитет по побегам, который возглавлял майор-танкист. Бадер долго обсуждал с ним различные возможности и с сожалением выяснил, что со своими протезами он не сможет воспользоваться почти ни одной. В отличие от других, он не мог выйти за ворота, переодевшись. Его раскачивающаяся походка очень быстро стала знакома всем. Он бы даже согласился рискнуть, но вот другое было явно не для него. Он не мог перелезть по лестнице через проволоку или прицепиться под продуктовым фургоном. Он даже не мог рыть туннель, хотя все-таки мог воспользоваться готовым. Трудность заключалась в том, что нужно было вывести туннель за проволоку. Несколько раз пленные принимались копать, и столько же раз бдительные немцы обнаруживали и заваливали туннели.

Все это разочаровывало. Хуже стало, когда выпал первый снег, и комитет по побегам решил свернуть все работы до наступления весны. Не следовали губить хорошие идеи только для того, чтобы замерзнуть в 500 милях от ближайшей границы. По крайней мере, люди получили возможность хорошо отоспаться. Но Бадер обнаружил, что ему все труднее справляться со своим нетерпением.

Оставалась одна отдушина — «дразнить гусей». Он нашел этот спорт очень увлекательным. Проявляя чудеса изобретательности, Бадер принялся дразнить всех немцев, за исключением «Гремлина Георга», начальника охраны. В прошлую войну тот сам был в плену, и проявлял исключительную терпимость, потому что все испробовал на своей шкуре.

Главной мишенью Бадера стал гауптман Хардер — огромный красномордый мужик, известный как «Ужасный Харгер, вы… лагерь». Произошло несколько громких стычек, самая памятная из которых случилась, когда Бадер отказался полчаса стоять на снегу на поверке. Харгер нашел его в комнате и злобно приказал выйти. Началась перепалка, Бадер категорически отказывался, заявив:

«Мои культи мерзнут в холод. Если вы хотите сосчитать меня, приходите в комнату и считайте на здоровье».

Харгер заорал, размахивая пистолетом:

«Вы… идеть… бистро… Appell!»

Чутье подсказало Бадеру, что нельзя перегибать палку, и он тут же стал сама покорность.

«Разумеется, я пойду на аппель, если я вам действительно нужен».

Он забрал табуретку и вышел на плац, где и уселся посреди своей роты, оставив Харгера дымиться от злости.

Бадер вошел во вкус новой игры, не раз и не два вынуждая охранников вытаскивать пистолеты, но тут же обезоруживая их тем, что немедленно ослаблял натянутую струну и отступал в последнюю секунду. Он довел этот прием до совершенства, давая выход своей энергии.

Гремлин Георг без удовольствия смотрел на безногого человека, сидящего на снегу на плацу. Он сказал, что это не вежливо и не по-джентльменски, и вообще унижает Германию. Позднее он разрешил Бадеру оставаться в комнате во время поверок, но это лишь подтолкнуло Бадера время от времени выходить наружу, чтобы присоединиться к остальным. Это снова вынуждало Харгера вытаскивать пистолет, но уже чтобы загнать Бадера обратно.

Ближе к Рождеству Люббок и Гарднер обратились к нему:

«Слушай, есть идея, как отсюда сбежать. Ты пойдешь вместе с нами?»

«Как, зимой?»

«Да. Почему бы и нет?»

Бадер сказал:

«Я — за».

Люббок объяснил свою идею. Сразу за проволокой находился барак, в котором хранилась одежда. Иногда заключенных под охраной выводили туда на работу. Люббок, прирожденный взломщик, быстро научился открывать одну из каптерок. Предложение было простым. Они втроем вместе с капитаном коммандос Кейтом Смитом запрутся в пустой комнате до темноты. Потом они вылезут в окно и пойдут по освещенному шоссе мимо домиков немцев (надеясь, что никто не выглянет) и скроются в темноте. Рядом с шоссе находилась железнодорожная станция. Там они могли забраться на поезд, идущий в оккупированную Францию, и установить связь с Сопротивлением. Комитет по побегам обещал выдать им несколько сотен похищенных марок, карты, компас и фальшивые пропуска. Люббок (племянник знаменитого специалиста по выживанию лорда Бойд-Орра) обещал приготовить галеты из выдаваемой пищи, что поможет им продержаться несколько дней.

Все сказали, что пытаться проделать такое зимой — форменное сумасшествие. Однако 9 января, когда свежий снег укрыл дорогу, они отправились на склад. Остальные заключенные немедленно подняли шум, Гарднер быстро открыл замок, и четверка спряталась в пустой комнате.

Темнеть начало рано, но все равно ожидание было долгим и холодным. Примерно в 8 вечера они услышали бешеный лязг жестянок на проволоке. Это молодой лейтенант Питер Танстолл подавал им сигнал, одновременно еще раз отвлекая немцев. Прожектора повернулись на источник шума, и Гарднер быстро открыл окно. Смит, верзила ростом более 6 футов, выскользнул первым и двинулся по дороге. За ним последовали Люббок, Бадер и Гарднер.

Смит уже скрылся в темноте, но остальным еще оставалось пройти около 15 ярдов, когда из домика вышел немецкий солдат. Очевидно, ему захотелось помочиться. Немец оторопело уставился на троицу в серых британских шинелях и тут же завопил во всю глотку. Из остальных домиков начали выскакивать солдаты, и все трое были схвачены. Но Смит бесследно исчез.

Немцы потащили их в караулку. Один из солдат, похоже, не знавший о протезах Бадера, ударил его прикладом по «пальцам». Бадер рассмеялся. Обозленный солдат ударил сильнее, потом еще сильнее, пока один из товарищей не объяснил ему, что это бесполезно. Бадер ничего не чувствует, и не следует выставлять себя дураком.

В караулке офицер службы безопасности, член нацистской партии, потребовал рассказать, как они бежали. Бадер нахально заявил, что они просто прошли сквозь проволоку.

Гауптман взвыл:

«Что?! Ну ладно, теперь вам представится возможность пройти сквозь бревна, потому что я посажу вас в карцер».

Он убежал, чтобы сделать нужные распоряжения, но вскоре вернулся, крайне смущенный. Очевидно, карцер был полон, и туда образовалась очередь. Поэтому их вернули обратно в барак и приказали ждать, пока освободятся места.

Смит прибыл через 5 дней, замерзший до полусмерти. Ему тоже пришлось ждать, пока освободится карцер.

Прошел почти месяц, прежде чем нашу троицу отправили в деревянную «холодную» на 10 дней каждого. Крошечные одиночки были обычным делом, но там были книги и продуктовые посылки Красного Креста, а офицерам в звании майора и выше даже разрешалось курить (что было нетипично для немецких правил). На седьмой вечер, после того как часовой запер двери и ушел, Бадер улегся немного почитать, но тут дверь снова открылась. Он поднял глаза и увидел сияющее лицо Гарднера.

«Хэлло. Я нашел способ открывать эти проклятые двери», — сообщил Гарднер, помахивая куском проволоки.

Восхищенный Бадер поднялся и тоже вышел в коридор. Они отперли камеру Люббока. Потом троица принялась осторожно обследовать карцер и обнаружила, что их от свободы отделяет только пара хлипких дверей. Бадер предложил было бежать, но разум восторжествовал. На земле все еще лежал предательский снег, а у них не было еды, карты, компаса и денег.

Он вздохнул.

«Ладно, давайте досидим до конца, а потом дождемся хорошей погоды. После этого дернем за хвост крысу Харгера, чтобы нас снова бросили сюда. Мы запасем к тому времени карты и продукты и попытаемся бежать».

Они решили, что это блестящая идея. Фрицы никак не будут ожидать побега из карцера. Они сразу изложили идею комитету по побегам. В качестве срока был выбран конец мая.

Затем, в начале апреля, у них появился шанс удрать через туннель. Его прокопали летчики из барака на западной стороне лагеря, и он имел длину более 100 футов. За неделю до окончания работ «горняк» воткнул палку в потолок, и наблюдатели увидели, что она появилась прямо под колючей проволокой. Тогда они прорыли еще немного, и к наступлению весеннего тепла все было готово. Ночью 35 человек, которые должны были бежать, собрались в бараке. Бадер даже обрезал свою форменную куртку, чтобы она хоть немного напоминала гражданский жакет.

Люббок сказал:

«Дуглас, ты не сможешь пролезть. Шахта поворачивает наверх под прямым углом, и там очень тесно».

«Черт бы вас побрал, я отстегну протезы».

Люббок согласился:

«Неплохо придумано. Я пойду следом за тобой с протезами».

Первым в 11 вечера пополз чешский капитан. Он пробил свод, и бдительные наблюдатели из окна барака увидели, что он находится за проволокой, но прямо посреди дорожки, по которой ходят часовые. Чех несколько оторопел, а в туннеле поднялась суматоха. Но потом еще двое высунулись из подкопа, увидели, что часовые отвернулись, выскочили наружу и стремительно исчезли во мраке. За ними последовали еще двое, потом еще один.

Никому больше бежать не удалось. Часовые больше не удалялись от туннеля. Странно, что никто из них не провалился в эту дыру. К рассвету несостоявшимся беглецам пришлось занять свои места на нарах.

Теперь пришло время испробовать побег из карцера.

Они уже начали подготовку, когда поползли слухи, что часть летчиков будет переведена в другой лагерь, Шталаг Люфт III, в Занаге, между Берлином и Бреслау. Тем же вечером немцы официально сообщили об этом, и прежде чем кто-то успел что-нибудь сообразить, расстроенного Бадера и еще 50 человек отправили туда поездом. На сей раз их перевозили в обычных вагонах под строгим наблюдением, и бежать не удалось никому.

Шталаг Люфт III был совсем небольшим — 6 бараков для офицеров и один для унтер-офицеров. Он был расположен в серых и мрачных песках Силезии. От всего мира его отгораживали высокие раскидистые ели. Пейзаж был более чем унылым. Когда они вышли, к Дугласу с протянутой рукой бросился какой-то долговязый человек. Его кривую ухмылку невозможно было не узнать. Крючковатый нос Гарри Дэя стал еще более крючковатым.

«Хэлло, Дуглас. Я думал, что ты будешь здесь немного позднее».

У него за спиной появился Боб Так, все еще замотанный в шелковый шарф.

Оказаться среди старых приятелей было не так уж плохо. Прибывших из Варбурга разместили в одном бараке, и Дэй вместе с одним из «Больших X» Джимми Бакли сразу явился туда, чтобы переговорить о побеге.

Едва прибывшие успели разместиться, как тут же начали рыть туннель. Вход находился под печью в комнате напротив той, где оказался Бадер. В лагере были начаты работы и над другими туннелями, но скрыть их оказалось чертовски сложно. В 6 дюймах под слоем серой земли начинался ярко-желтый песок, избавиться от которого было непросто. Вдобавок штабс-фельдфебель Глемнитц, начальник службы внешней охраны, оказался изобретательным человеком и разместил на проволоке микрофоны. Поэтому туннели пришлось вести на глубине 30 футов.

Бадер ничем не мог помочь в проходческих работах. Ему оставалось лишь донимать часовых, что быстро наскучило. Глемнитц сумел найти два туннеля, в том числе и тот, что вели из барака Бадера.

Надежды на избавление постепенно таяли. Славные дни прошлого все больше тускнели, растворяясь в серых буднях. Бадер наконец сообразил, что он будет бросаться в глаза каждому прохожему, когда окажется снаружи. Немцам достаточно приказать ему спустить брюки, и сразу все откроется. Он наконец понял, что попался всерьез.

Ему не оставалось ничего иного, как снова заняться «дразнением гусей», к большому восторгу поклонников, особенно тех офицеров, которые вместе с ним прибыли из Варбурга. Когда немцы маршировали мимо ограды, распевая строевые песни, Бадер тут же собирал людей, чтобы освистывать их. Когда немцы обнаруживали туннель и начинали его закапывать, он вместе с заключенными принимался издевательски напевать: «Тянем-потянем….» Когда немцы приказали после наступления темноты закрывать ставни в бараках, Бадер начал уговаривать людей вообще оторвать их и свалить посреди плаца. В результате у него с Гарри Дэем завязался жаркий спор. Сам Дэй тоже был непримиримым мятежником, и был бы не прочь оторвать ставни. Однако он говорил, что таким образом немцы сами помогают заключенным лучше скрывать рытье подкопов. Бадер пытался переубедить своих оппонентов, но большинство поддержало Дэя.

Мнения заключенных разделились. Часть непримиримых мятежников поддерживала Бадера, который верил, что нужно цеплять немцев при первом удобном случае. Другим хотелось мирного житья. Самые трезвые и дальновидные полагали, что нужно умело сочетать «дразнение гусей» с определенным сотрудничеством, что позволит спокойно готовить побеги.

Бадер отчаянно хотел бежать. Он пришел к «Комитету X» с предложением использовать «блиц-туннель», который они выроют в течение ночи вместе с Люббоком и Гарднером из канавы возле проволочной изгороди.

«И что вы намерены делать после этого?» — спросил кто-то.

«Остальные двое возьмут меня под руки и помогут добраться до деревьев. Потом мы проберемся через Германию», — пылко объяснил Бадер.

Разумеется, с этим никто не согласился. Бадер позднее жаловался Дэю:

«Они сказали, что я не подхожу для такого побега. Говнюки проклятые».

Ему оставалось только дразнить немцев, чувствуя за собой незримую поддержку остальных заключенных. Жизнь постепенно превратилась в непрерывную череду стычек. Немцы часто уводили его обратно в комнату, и Бадер сразу становился шелковым, чтобы показать, что не обижается на их грубость. Однако его гордость страдала. Однажды он начал разговаривать с комендантом, полковником фон Линдейнером, скрестив руки на груди. Начальник охраны гауптман Пибер мягко заметил:

«Подполковник, вы должны стоять по стойке смирно, когда говорите с комендантом».

Бадер огрызнулся:

«Когда я решу, что мне следует поучиться хорошим манерам, я вам скажу. А пока заткнитесь!»

Фон Линдейнер был пожилым солдатом старой закалки, очень честным и корректным. Однако кампания придирок, развязанная Бадером, зашла слишком далеко, и заключенные потеряли некоторые привилегии. Им запретили выходить из бараков после наступления темноты, отобрали жестянки Красного Креста. Это могло повлиять на ход работ по подготовке побега, но Бадера словно заклинило. Он настроился на максимальную конфронтацию с немцами, и постоянные придирки были лучшим способом злить противника.

Что-то обязательно должно было случиться. И вот однажды Пибер вместе с Глемнитцем нашли Бадера стоящим возле проволоки.

«Герр подполковник, вы покидаете лагерь. Вы должны быть готовы к завтрашнему утру».

«Опять я? Куда меня отправляют?» — спросил Бадер.

Пибер неопределенно ответил:

«Мы переведем вас туда, где вам будет удобнее. Здесь не слишком хорошо. Кое для кого».

Бадер возмутился:

«Что ж, я предпочту остаться вместе со своими друзьями в свином хлеву, чем жить во дворце в одиночку. Я не поеду».

«Комендант говорит, что вы должны ехать».

«Тогда отведите меня к коменданту».

«Он встретится с вами завтра».

«Нет, черт побери, так не пойдет. Вам придется тащить меня силой. Я остаюсь здесь».

Глемнитц злобно рявкнул, часовой поднял винтовку и направил Бадеру прямо в грудь. Атмосфера накалилась до предела, Глемнитц уже был готов приказать стрелять. Бадер понял, что зарвался. Он решил, что не скажет ни слова, если его соберутся расстрелять. Секунды тянулись мучительно медленно. Наконец Пибер разрядил ситуацию, приказав часовому опустить винтовку. Он добавил:

«Мы сделаем, как сказано. Вы поедете».

Вечером весь лагерь бурлил. Ситуация казалась безвыходной. Бадер заявил, что никуда не поедет. Скорее он выкинет протезы и прыгнет в бассейн. Пусть немцы достают его оттуда и несут на руках. Немцы как-то узнали об этом и решили не ставить себя в глупое положение охотой за безногим калекой. Но что делать? Фон Линдейнер был слишком гуманным человеком, чтобы хладнокровно расстрелять Бадера. Этот эпизод мог опозорить Германию в глазах всего мира. Получится, что их победил человек, место которого в инвалидной коляске. Они начали всерьез опасаться, что такой человек может возглавить массовое нападение заключенных на охрану.

Утром обстановка стала напряженной. Время шло. Ничего не происходило. Ближе к вечеру рота охранников с оружием вышла из комендатуры и направилась к колючей проволоке: 57 солдат в касках с винтовками, к которым были примкнуты штыки. Их возглавляли фон Линдейнер и почти все офицеры. Пленные столпились за решеткой. Немцы остановились за оградой. Бадер в это время сидел в комнате. Старший по лагерю полковник Масси вышел за ворота и начал о чем-то говорить с комендантом. В воздухе повисла зловещая тишина.

 

Глава 26

Масси вернулся к Бадеру.

«Есть одна вещь, которую нам следует помнить. Ему нужен только намек на инцидент, чтобы немедленно расстрелять кого-нибудь».

После этого оставалось сделать только одно. Часовые у проволоки увидели безногого человека, выходящего из комнаты и ковыляющего по гаревой дорожке между бараками. В полном молчании он подошел к воротам, вышел, оглянулся, как человек, разыскивающий такси, а затем прошел вдоль выстроившегося немецкого взвода. Кто-то сзади прошептал:

«Боже, он устроил смотр этим ублюдкам».

Бадер осклабился, глядя на караул, и прошел дальше. Фон Линдейнер сделал нетерпеливый жест, и офицеры последовали за англичанином. Напряжение внезапно спало. Сейчас странно было смотреть, как шесть десятков вооруженных до зубов людей следят за безногим калекой. Фельдфебель пролаял приказ, и 56 солдат дружно повернулись налево, но один разиня повернулся направо. Лица немцев побагровели, а за колючкой раздался взрыв хохота. Взвод поспешно убрался, унося остатки достоинства.

Они посадили Бадера в поезд, и сам Глемнитц влез в купе в качестве сопровождающего. Но пленник уже обратился в саму любезность, и вскоре они дружески болтали.

Наконец Бадер спросил:

«Скажите, а вы действительно собирались меня вчера застрелить?»

«Конечно, да, подполковник», — ответил Глемнитц, которого уважали обе стороны как хорошего человека и солдата.

«Действительно?»

«Да, подполковник. А что мне оставалось делать?»

Бадер воскликнул:

«Боже правый! Но мы в Англии не расстреляли ни одного из ваших. Мы вызвали бы пару часовых, которые схватили бы его за руки и увели».

Глемнитц снисходительно объяснил:

«В Германии все не так. Если солдат схватит офицера, пострадает его честь. Его следует расстрелять».

Бадер постарался запомнить это на будущее, хотя он помнил, что в Офлаге VIB солдаты крепко наподдали по офицерской чести прикладами.

Примерно через час поезд ненадолго остановился. Глемнитц вывел их из вагона, и они двинулись по пыльной дороге. Пройдя около мили, они оказались перед забором из колючей проволоки, который окружал огромный лагерь. Это был Шталаг VIIIB — Ламсдорф, в котором содержалось около 20000 солдат. Бадера сразу отправили в лазарет — барак за отдельным заборчиком недалеко от главных ворот. Туда же направили еще одного новичка, капитана КВВС Джона Пал мера, которому требовалось залечить раненную ногу. Палмер был почти полной карикатурой на британского офицера — кавалерийские усы, светло-голубые глаза, резкий акцент.

В окно они видели партии пленных солдат, входившие и выходившие через главные ворота лагеря. Бадер спросил у пленного армейского врача Дункана, куда они направляются.

Дункан ответил:

«Это рабочие партии. Идут в разные соседние города. Обычно несколько тысяч человек».

«Но ведь так довольно просто бежать».

«Проще некуда», — подтвердил Дункан.

Бадер посмотрел на Палмера, Палмер посмотрел на Бадера, тот снова посмотрел на Дункана.

«А мы можем попасть в такую партию?»

«Легально — нет. Но найдутся люди, которые вам помогут».

Во второй половине дня Дункан познакомил их с тремя сержантами из «Комитета X» Ламсдорфа, и они начали обсуждать возможность побега. Прежде всего Бадер хотел узнать, сможет ли он вместе с Палмером попасть в состав рабочей партии.

Старший, посмотрев на Бадера, заметил:

«Прошу меня извинить, сэр, но вы слишком отличаетесь от нас, чтобы сделать это. Однако, я думаю, мы можем это исправить».

Внезапная мысль молнией мелькнула в голове Бадера. Он спросил:

«Сержант, а эти партии работают на аэродромах?» В его голове тут же появилась карта, на которой до Швеции было всего 350 миль. Украденный самолет стал бы даром божьим. Никаких поездов и полицейских патрулей. Никаких многомильных переходов. Никаких проблем с едой и языком. Только забраться в него и взлететь. А дальше — триумфальная посадка в дружественной стране, встреча с послом и билет домой!

Сержант ответил:

«Иногда, сэр. Я понимаю, о чем вы думаете. Оставьте это нам, сэр».

Прошли 3 недели. Госпиталь был достаточно комфортабельным, но невыносимо скучным. Из окна Бадер и Палмер видели рабочие партии, выходящие в сопровождении охраны за ворота, в большой мир. Но перед тем как распахивались главные ворота, пленных раздевали и обыскивали в бараке рядом с госпиталем. Это была хитрая ловушка. Со своими протезами Бадер никогда не пройдет такой обыск. Он уныло следил, как другие заключенные подметают дорогу у главных ворот, и у него постепенно начала формироваться идея. Он изложил ее сержанту «Большому X», и тот одобрительно усмехнулся.

Ночью он пришел вместе с двумя крепкими сержантами КВВС — австралийцем Кейтом Чизхолмом и англичанином Хикмэном. (Бадер знал, что он перед войной тоже работал в компании «Шелл» в Лондоне.)

Сержант-пехотинец сказал:

«Смотрите, сэр, есть партия, которую направляют на легкие работы на аэродроме возле Глейвица на польско-германской границе. Это как раз то, что вам нужно. Просто подстригают траву и тому подобное. Если вы и мистер Палмер захотите присоединиться…»

Бадер и Палмер сказали, что хотят.

Пехотинец указал на сержантов-летчиков.

«Идут эти два парня и один палестинец, польский еврей, который свободно говорит по-польски. Они намерены бежать в Польшу, и у всех есть фальшивые документы. Мы вам их тоже сделаем».

Через два дня после этого сержант украл метлы и армейские мундиры для них. Той же ночью Палмер сбрил усы.

Утро было теплым и солнечным. Они стояли на крыльце барака, стараясь выглядеть спокойными, хотя внутри все дрожало от возбуждения. Рабочая партия вышла из внутренних ворот, и охрана загнала ее в барак для обыска. Бадер и Палмер схватили метлы и принялись подметать дорогу. Из барака вышел человек, у него развязался вещевой мешок, и все содержимое полетело на землю. Солдат принялся громко ругаться. Охранники уставились на него и начали смеяться. Бадер и Палмер быстро передали метлы двум солдатам из рабочей партии, которые с равнодушным видом поплелись обратно к воротам. Наконец недотепа собрал свои пожитки, часовой заорал: «Котт! Котт!», и партия двинулась к главным воротам. Охрана показала пропуска, унтер-офицер пересчитал заключенных и открыл ворота. Они вышли наружу. На всякий случай товарищи плотнее столпились вокруг хромающего рядового Фентона, то есть подполковника Бадера.

Кто-то взял его вещевой мешок, но Бадер прошипел:

«Только, ради бога, пусть никто не называет меня „сэр“. Я всего лишь один из вас».

«Не беспокойся, приятель, мы уже всех предупредили», — ответил Чизхолм.

Сначала поезд, потом короткая остановка, и 3 часа марша. Он подумал, что немцы не просто дают ему возможность украсть самолет, а прямо-таки насильно суют в руки. Но затем пришла нехорошая догадка. Немцы достаточно быстро обнаружат его исчезновение. Сложить два и два они сумеют. Ему следует действовать быстро.

Под жарким августовским солнцем они вошли в унылый промышленный город Глейвиц и начали последний двухмильный марш вверх по холму к аэродрому. Через 2 минуты Бадер взмок и стер себе ногу. Высокий новозеландец Лофти подхватил его под руку, чтобы помочь идти. Остальные сомкнулись плотнее, чтобы скрыть это от немцев.

Ногу буквально жгло огнем, как в ту памятную ночь в Сент-Омере. Лофти сам взмок и уже буквально тащил Бадера на себе. И все-таки Бадер чуть не терял сознание, когда они подошли к двум баракам за колючей проволокой, которые стояли рядом с чем-то, неприятно напоминающим военный городок.

Никаких признаков аэродрома. Остальные пленные высыпали наружу, чтобы приветствовать вновь прибывших. Падающий от усталости Бадер спросил одного из них:

«Где аэродром?»

Солдат кивнул в сторону холма.

«Больше мили в ту сторону, приятель».

«Какие там самолеты?»

Солдат пожал плечами.

«Бог его знает. Они даже не подпускают нас близко к аэродрому. Мы их никогда не видели».

Разочарованный, усталый и больной, он вернулся в комнату к Палмеру, Чизхолму и остальным. Но через час Бадер оправился и сказал Палмеру:

«Мы бежим вместе с остальными троими в Польшу. Если мы сможем найти партизан, то отправим радиограмму в Англию. Может быть, они пришлют ночью самолет, чтобы забрать нас».

В комнату к Бадеру пришел британский сержант, который уже довольно долго сидел в лагере и стал настоящим лидером. Он сказал:

«Мы не позволим остальным узнать, кто вы такой. Так будет безопаснее для вас. Однако спрятать вас от немцев будет гораздо труднее. Здесь много тяжелой физической работы: перетаскивание кирпичей, рытье котлованов, погрузка автомобилей и тому подобное».

Бадер знал о своих недостатках. Физическая работа ему не подходила.

Но тут сержант обрадовался:

«Я понял. Вы станете ассенизатором!»

Бадер уставился на него.

Сержант объяснил:

«Кое-кому разрешено оставаться в лагере, чтобы чистить уборные и прибирать бараки. Вы займетесь этим. Мы скажем, что у вас прострелено колено, это объяснит вашу странную походку».

Бадер рассмеялся. Вот так низвергаются великие. Потом согласился:

«Все нормально».

Чизхолм совершил небольшой обход, чтобы ознакомиться с местностью, и прибыл с докладом. Проволока натянута всего в один ряд, сразу за оградой находится поле, заросшее довольно высоким овсом. Окно умывальной находится всего в нескольких футах от проволоки, и ночью будет очень просто вылезть в окно, проползти через проволоку и скрыться в овсе. Вот только двое часовых обходят ограду по периметру.

На следующее утро палестинец попытался заговорить с одним из охранников. Он вернулся в крайнем возбуждении.

«Этот парень — поляк. Несколько человек в роте охраны тоже поляки, вынужденные носить немецкие мундиры. Он говорит, что они нам помогут. Поляк ночью отвлечет внимание немецкого часового разговором на другой стороне периметра, пока мы выбираемся за ограду».

Бадер согласился:

«Сегодня ночью!»

«Нет, не сегодня. Сегодня караулят два поляка, и это будет выглядеть подозрительно. Он боится, что немцы их расстреляют».

Это происходило в понедельник. Для побега выбрали среду.

Пришли немцы и с криками «Быстро! Быстро!» начали выводить людей на работы. Бадер проследил, как они отбыли, но тут ухмыляющийся капрал вручил ему ведро и швабру.

«Вперед, за работу», — сказал он.

Бадер достаточно спокойно отнесся к уборке туалетов, так как не боялся промочить ноги. Никто в лагере не подозревал, что подполковник драит унитазы. Большинство этих парней попало в плен в Дюнкерке и просто не знало о нем. Единственное, что его беспокоило, не примчатся ли немцы из Ламсдорфа до ночи среды. Такие размышления сильно портили ему настроение.

Вечером рабочие вернулись, и он спросил мокрого и грязного Палмера:

«Ты видел какие-нибудь самолеты?»

«Не видел даже поганого аэродрома», — разочарованно протянул Палмер.

Следующий день прошел достаточно спокойно. Немного страхов. Немного рутины. На закате палестинец переговорил с поляком, который сменился с дежурства, и узнал, что следующей ночью будут дежурить один поляк и один немец, как им и требовалось.

Утро выдалось солнечным и теплым, прекрасная погода для побега, но день тянулся нестерпимо долго. Наконец в 17.30 рабочие вернулись, и пятерка устроилась отдыхать в своей комнате, ожидая назначенного часа.

В 18.00 в коридоре загрохотали сапоги, и какой-то немец заорал:

«Всем строиться! Всем строиться!»

Чертыхаясь и гадая, что это может значить, пленные поднялись и вышли наружу. Едва их построили возле ворот, как появился фельдфебель и громко заорал:

«Всем спустить брюки».

Ничего не понимающие люди начали возмущенно кричать, свистеть, смеяться. Бадера этот приказ заставил застонать от отчаяния. Он растерянно посмотрел на сержанта, который развел руками, но пробормотал:

«Держитесь, сэр. Я прикажу людям отказаться».

Бадер язвительно заметил:

«И тебя расстреляют. Спасибо, сержант, не стоит. Им понадобится 5 минут, чтобы найти меня».

Он повернулся, но чтобы укрыться в бараке, требовалось пройти несколько ярдов по открытому пространству. Никаких шансов. Никакого спасения. Все это стремительно пронеслось у него в мозгу. Бадер решил, что не следует подвергаться унижениям. Он растолкал людей и подошел к фельдфебелю.

«Я думаю, что я именно тот, кого вы ищете».

Фельдфебель уставился на него, словно не верил собственным глазам. Но в этот момент в ворота прошли капитан и 6 солдат из охраны Ламсдорфа. Капитан увидел Бадера, сразу узнал его и обрадовался.

«Ах, подполковник, я восхищаться видеть вас опять. Вы опять нести неприятность».

Он был очень дружелюбен. И тем же веселым тоном он предложил:

«Теперь пускай мистер Палмер также выходить наперед».

У Бадера вырвалось:

«Великий боже, так Джонни Палмер тоже сбежал?»

Капитан терпеливо ответил:

«Никакой беспокойство, подполковник. Иначе мы брать всех вас обратно в Ламсдорф на проверка».

Бадер моментально сообразил, что это сорвет план побега остальных троих. Моментально решившись, он повернулся к своим и сказал:

«Выходи, Джонни. Все кончено».

Палмер, немного помешкав, тоже вышел вперед. Ворота лагеря захлопнулись, и их увели.

Обратное путешествие в Ламсдорф было унылым, хотя немцы держались довольно дружелюбно. Их привели в караулку Ламсдорфа, туда же пришел комендант. И тут начался спектакль. Комендант бушевал, как ураган, от собственных криков приходя в большую ярость. Странно было видеть высокого, аккуратного старика примерно 60 лет, который, разинув рот, извергает изощренные немецкие ругательства. Он стоял перед ними, вопя так громко, что изо рта летели капельки слюны. Он все кричал и кричал, и у переводчика, который стоял рядом, не было ни малейшего шанса вклиниться в этот монолог. У Палмера во рту все еще торчала сигарета. Когда комендант закричал, Пал-мер вынул сигарету и выпустил клуб дыма ему прямо в лицо. Потом он повернулся к Бадеру и сказал подчеркнуто спокойно:

«Ты знаешь, я совершенно не представляю, что он тут говорит».

Бадер начал хихикать, и комендант покраснел. Он завопил еще громче. Когда он наконец остановился, чтобы перевести дыхание, вперед вышел переводчик и коротко сообщил:

«Комендант говорит, что вы оба опозорили офицерскую честь, переодевшись в солдатские мундиры. Вы причинили ему серьезные неприятности».

Бадер ответил:

«Ладно. Скажите коменданту, что это моя работа — причинять ему неприятности».

Переводчик оказался достаточно бестактен и перевел этот ответ. Комендант покраснел, как свекла, и разразился новой тирадой. Англичане даже испугались, что его сейчас хватит апоплексический удар. Он потрясал кулаками и вопил: «Arrestzellen! Arrestzellen!» Потом он повернулся и убежал.

Это было одно из знакомых Бадеру немецких слов, которое означало арестантскую камеру.

Вскоре они очутились в знакомой обстановке. Офицер толкнул дверь камеры, и Бадер с неудовольствием заглянул внутрь. Тут его осенила новая идея. Он сказал:

«Минутку. Я не намерен сидеть здесь. Это обычная солдатская камера. Неуважительно сажать туда офицера».

Немецкий офицер службы безопасности вежливо ответил:

«Мы обычно не иметь офицер пленник в Ламсдорфе. Потому мы не иметь офицерский камера».

Бадер пожал плечами.

«Ничем не могу помочь. Если уж я должен сесть, так пусть это будет офицерская камера. Мое достоинство и без того уже достаточно пострадало».

Немец устало произнес:

«Послушайте, подполковник. Мы уже иметь с вами многий хлопот. Мы и комендант. Он хотеть отобрать ваш ноги, но я сказать им, ипd он немного остыть. Если будет новый хлопот, он будет отбирать ваши ноги».

«Я не могу вам помочь. И к тому же, я требую мягкую кровать, а не дощатые нары».

«Пожалуйста, войдите, подполковник. Мы будет заниматься этот завтра».

«Нет, не войду. Мне нужна пружинная кровать, мне нужен стол, мне нужны нормальная еда и мягкое кресло. Если уж на то пошло, я хочу знать, к чему меня приговорили. Я понятия об этом не имею, и это неправильно. Я требую, чтобы мне сообщили, сколько я здесь просижу».

Немец каким-то чудом сохранил самообладание, поднял глаза горе и тихо пробормотал: «Mein Gott!» Потом он сказал:

«Ждать здесь, подполковник. Я пойду и найду не комендант, ради вас же, а его заместитель».

Он вышел, и Бадер с Палмером остались под охраной караульных. Вскоре пришел щеголеватый краснолицый майор и сообщил с предельной вежливостью:

«Мне очень жаль, подполковник, но я обещаю, что мы все сделаем. Вы получите мягкую кровать, кресло и стол, нормальную еду, книгу и даже слугу. Я пришлю вам вестового. А завтра утром вам огласят приговор. Ну, как?»

Бадер кротко ответил:

«Ладно. Я посижу в коридоре, подожду, пока все это будет».

Вскоре немцы принесли пружинные матрасы, стол и кресло. Когда Бадер вошел, дверь с лязгом закрылась.

Но вскоре послышался страшный грохот, и Бадер крикнул:

«Войдите!»

Он услышал, как громыхнули засовы, и в двери, заполнив весь проем, появилась могучая фигура в английском мундире. Молодой розовощекий человек в очках произнес с сильным шотландским акцентом:

«Добрый день, сэр. Меня зовут Росс. Меня прислали ухаживать за вами. Я принес вам немного чая».

В руке у него была огромная кружка. Бадер почувствовал, что часть его раздражения улетучилась. Он был вынужден признать, что среди немцев есть исключительно терпеливые люди, к тому же не лишенные чувства юмора.

Утром его вместе с Палмером отвели к коменданту, который холодно и вежливо зачитал приговор. 10 дней карцера каждому. Бадер снова попытался завести речь о том, что непорядочно сажать офицера в солдатскую камеру, но комендант оборвал его. Он не даст им требуемых камер, пусть довольствуются тем, что имеется. Он надеется (сардоническая ухмылка), что им будет достаточно удобно.

Дни в карцере казались ужасными. Воспоминания о Битве за Англию и старых разочарованиях снова начали бурлить в нем, снова вернулось озлобление. Единственным светлым пятном был Росс. Его исполнительность и верность, исправно доставляемые чай и сплетни несколько скрашивали одиночество.

На девятый день дверь камеры отворилась, и появился комендант. Бадер поднялся с нар, и они вежливо откозыряли друг другу. Комендант сказал:

«У меня для вас хорошие новости, подполковник. Завтра вы отправляетесь в офицерский лагерь».

Бадер заинтересовался.

«О, куда же именно, repp оберет?»

«Офицерский лагерь IVC в Кольдице».

Бадер о нем знал.

«Значит, теперь Straflagefl».

Комендант выглядел потрясенным.

«Nein, nein, Herr Oberstleutenant, das Sonderlager».

Бадер засмеялся, глядя на него, рассмеялся и комендант. Оба хорошо знали, что замок Кольдиц использовался как тюрьма для малолетних преступников. Считалось, что оттуда нельзя бежать. Комендант вышел, и Бадер прекратил смеяться.

На следующий день он предпринял последнюю попытку отсрочить неизбежное, потребовав в качестве сопровождения офицера равного с ним звания. Однако комендант коротко ответил, что такой офицер в наличии лишь один, и это он сам. А ему совсем не требуется ехать в Кольдиц. Вместе с Бадером в поезд сел пожилой капитан, который всю дорогу молчал, изредка ковыряя пальцем в зубах. Там оказался и Росс. Когда Бадер сказал, что его отправили в Кольдиц, Росс сообщил, что и его тоже. Он заметил, что будет неплохо сменить обстановку. Бадер ответил:

«Нет, Росс, ты не прав. Это тюремный лагерь».

Росс начал спорить, и спорил очень долго. Впрочем, путешествие оказалось длинным, и времени хватило. Капитан, казалось, будет ковырять в зубах бесконечно. Когда они прибыли в Кольдиц, уже стемнело, и на станции были погашены все огни. Когда они с трудом выбрались на дорогу, Бадер впервые получил представление о том, что его ожидает. Крепость возвышалась над деревней, словно паря в ночном небе. Она напоминала сказочный замок. Они шли по мощеной дороге, которая вскоре начала подниматься в гору так круто, что Росс подал Бадеру руку, чтобы помочь. Когда они подошли к высокой стене, Бадер был совершенно измучен. Сложенная из камней стена чуть поблескивала в свете тусклых фонарей. По подвесному мосту они пересекли глубокий ров и оказались под каменной аркой, где было темно, как в погребе. Тяжелые ворота с лязгом закрылись позади Бадера, и у него по спине пробежал холодный ветерок. Караульные, грохоча сапогами по каменным плитам, провели их через дворик, потом по низкому туннелю во внутренний дворик, окруженный высокими стенами. Немец толкнул дверь, которая медленно открылась, и Бадер увидел тесный каменный мешок. Он подумал:

«О боже, и тут придется жить? Это тюремный лагерь?»

 

Глава 27

Когда часовой втолкнул его внутрь, кто-то вскрикнул:

«Дуглас! Так это ты!»

Он круто повернулся. На ступеньках стоял Джеффри Стефенсон в старом свитере и армейских брюках. Увидеть его было очень приятно. Он выглядел все так же, хотя несколько менее щеголевато.

«Слышал, что тебя сбили. Ждал, что появишься. Как будешь вести себя, догадался».

Они пожали друг другу руки, обнялись и начали разговор. Когда немец попытался оттащить Бадера, чтобы отвести в камеру, тот спросил:

«Именно так вы здесь и живете?»

«Великий боже, конечно, нет. Завтра тебя выпустят», — ответил Стефенсон.

Он ушел прочь, и Бадер, чувствуя себя лучше, проследовал в камеру, так как хотел поскорее улечься. Дверь захлопнулась.

Утром за ним пришли. Бадера сфотографировали, сняли отпечатки пальцев. Обыскали. Но после этого его отдали на попечение Стефенсона, который увел Бадера по лестнице вверх, в большую красивую комнату с широким окном, выходящим на внутренний дворик.

Стефенсон объявил:

«Твой дом. Надеюсь, тебе понравится».

Во многих отношениях это помещение было самым хорошим из тех, что он видел за время плена. Бадер делил комнату с тремя армейскими офицерами, одного из которых он уже знал. Это был Джордж Янг, старший по лагерю в Любеке. Четыре кровати имели занавески. В комнате стояли плетеные стулья, а каменные стены закрывал грязный коричневый ковер. Красный Крест хорошо заботился о заключенных в замке. Бадер даже мог принять ванну, этого удовольствия он был лишен уже целый год.

Стефенсон провел его по замку, и остальное показалось Бадеру не столь приятным. В мрачном старом замке содержалось более 80 британских офицеров, 200 французов и более сотни поляков, голландцев, бельгийцев. Единственным местом прогулок служил вымощенный булыжником внутренний дворик, 40 ярдов длиной и 22 ярда шириной. Его окружали стены высотой более 70 футов, поэтому зимой солнце во дворик не заглядывало. Бадер посмотрел сквозь зарешеченное оконце на внешнюю стену замка, которая имела толщину 7 футов и высоту около 90 футов. Вдобавок замок стоял над рекой на скале высотой еще 100 футов. Уверения, что из Кольдица бежать невозможно, оказались совершенно правдивыми. Он был расположен в 30 милях на юго-восток от Лейпцига. Единственной дорогой в замок была тропика, вьющаяся по скале. К тому же сначала нужно было пройти через ту половину замка, в которой жили немцы. Охранников здесь было больше, чем заключенных.

«Перед войной использовался как сумасшедший дом. Ему более 100 лет. Построен парнем, которого звали Август Сильный. Мы о нем почти ничего не знаем, только то, что он был хорошим производителем. Предполагается, что у него было 365 незаконных детей», — рассказывал Стефенсон. Бадер согласился:

«Не удивительно. Чем еще здесь заниматься. А что насчет побега?»

«Чертовски трудно. Пытались практически все, но удалось только одному или двум. Копать туннель просто невозможно, а по крышам выберется только настоящий гимнаст. Самый лучший способ — попытаться выйти переодетым, но и это тяжело».

Через 2 дня у Бадера произошла первая стычка с немцами, которые устраивали по две поверки в день. Он сказал коменданту лагеря капитану Пюпке, что не намерен проводить день, бегая по лестницам вверх и вниз. Он заявил это так твердо, что Пюпке согласился позволить ему просто показываться в окне, чтобы его видели. Пюпке был симпатичным пожилым офицером и одним из тех немногих немцев, с которыми Бадер ладил.

Потом он имел долгую и безрадостную беседу с Джорджем Янгом и решительным капитаном-танкистом Диком Хоу, который входил в «Комитет X». Хоу был прекрасным и изобретательным организатором побегов. Хоу сразу отметил, что Кольдиц — необычный лагерь. Каждый человек в нем не раз пытался бежать, постоянно испытывались самые различные схемы, но… Но даже самые сильные физически и свободно говорящие по-немецки не добились успеха. После этого Бадер решил немного посидеть и подумать.

Времени для размышлений было более чем достаточно. Дни начинались рано утром с поверки и кусочка черного хлеба. Затем можно было сидеть и смотреть в окно, курить, читать или гулять по дворику, как животное в зоопарке. Так как надежды на побег рухнули, Бадер вернулся к прежним развлечениям. Он начал разнообразить жизнь в Кольдице «дразнением гусей». В личном деле почти каждого заключенного в Кольдице имелась пометка: «Настроен антигермански». Поэтому они охотно присоединились к оркестру «дразнителей», которым руководил маэстро Бадер, который теперь чаще выступал в роли дирижера или импресарио.

Пюпке задевали не слишком часто. Его по-прежнему считали хорошим немцем. Главные удары обрушились на начальника службы безопасности капитана Эггерса и его заместителя, маленького майора, который постоянно ходил в плаще, придававшем ему опереточный вид.

Несколько недель Бадер догадывался о существовании майора только по сигаретному дымку. Наконец майор потребовал, чтобы Бадер, проходя мимо, отдавал ему честь. Бадер сказал, что он старше званием, но когда майор станет комендантом лагеря, Бадер начнет козырять ему.

Довольно часто чувствительные уши немцев ранил льющийся из окон немецкий гимн с небольшими изменениями: «Deutschland, Deutschland UNTER alles». Высокий голос Бадера четко выделялся среди остальных.

Бадер также начал разбрасывать листовки над территорией Германии. На обрывках туалетной бумаги он писал на немецком различные оскорбительные для Рейха лозунги и, дождавшись благоприятного ветра, выбрасывал их из окна замка, чтобы «листовки» отнесло в деревню.

Наконец маленький майор пригласил его в свой кабинет и с кислой улыбкой сказал, что жизнь станет легче для всех, если Бадер прекратит свои выходки и в будущем будет вести себя более сдержанно. Бадер сказал, что в его задачи не входит показывать пленным хорошие примеры, что облегчит жизнь немцам. Последовавший жаркий спор доставил большое удовольствие Бадеру и никакого — майору.

В Кольдиц прибыл веселый и непокорный Питер Танстолл. Он уже стал обладателем рекорда, пройдя 6 трибуналов и проведя в одиночке 360 дней. Они с Бадером сразу нашли общий язык. Танстолл недавно нашел способ аккуратно разделять фотографии на два слоя. Внутри можно было написать письмо, после чего фотография склеивалась обратно. Таким способом можно было отправлять сообщения в Англию. Бадер написал записку Танстоллу, которую следовало вписать в фотографию. Она начиналась: «Сообщение от подполковника Бадера». В записке Бадер излагал все, что ему было известно о положении в Германии, эффекте бомбардировок, передвижении воинских эшелонов. Записка заканчивалась фразой: «Бомбежки действуют очень здорово. Вбомбите ублюдков в ад».

Танстолл положил записку в свой бумажник. Однако через пару дней немцы устроили обыск в нескольких комнатах. Когда они вломились в комнату Танстолла, бумажник лежал прямо на нарах. Танстолл поспешно схватил его, но это вызвало подозрения, и немец приказал: «Отдайте!» Танстолл быстро выкинул бумажник в окно, однако он, к несчастью, упал в нескольких шагах от капитана Эггерса, и Эггерс подобрал его.

Это несколько тревожило, но в течение трех недель ничего не происходило, и Бадер начал думать, что все обошлось. Однако потом Эггерс поднял его в 6 утра, сообщив:

«Поднимайтесь, подполковник. Мы везем вас в Лейпциг».

«Какого дьявола?» — ранний подъем не улучшил настроения Бадера.

«Befehl ist Befehl», — таинственно ответил Эггерс.

Бадера усадили в автомобиль, втиснув между охранниками. Он был бы рад вырваться из мрачной старой крепости, однако мучила неизвестность. В Лейпциге его привели к мрачному офицеру сидевшему за огромным столом. Шестое чувство предупредило Бадера, что наступил опасный момент. Немец перелистал лежащие перед ним бумаги и поднял на Бадера холодные голубые глаза.

«Против вас выдвинуты два обвинения, подполковник. Первое. Еще со времени помещения в Офлаг IVC вы подстрекали офицеров к неповиновению и сопротивлению. Дисциплина резко упала. — Его голос был подчеркнуто ледяным. — Что вы можете ответить на обвинение в подстрекательстве к мятежу?»

«Я просто не понимаю, о чем идет речь».

«Ладно, дальше. У меня есть более серьезное обвинение против вас. — Пауза. — Обвинение в шпионаже!»

Снова пауза.

«Мы перехватили письмо, которое вы пытались переслать домой, со сведениями военного характера».

Бадер наклонился вперед и увидел на столе листок, который он отдал Танстоллу. Последняя строка была жирно подчеркнута, и он вспомнил провокационные замечания относительно бомбежек.

Немец повторил:

«Военная информация! Пытаться переслать такое сообщение, значит быть замешанным в шпионаже. Это может иметь самые серьезные последствия для вас. Вас могут расстрелять за это».

С внезапным облегчением Бадер улыбнулся, так как не чувствовал за собой вины, и сказал решительно:

«Вы несете полную чушь. Я, британский офицер, уже долгое время сижу в ваших лагерях, в полной военной форме… Как вы можете обвинить в шпионаже пленного офицера в мундире?»

Похоже, немец об этом просто не думал, так как он на мгновение смутился, но потом снова перешел в атаку:

«Тем не менее, вы пытались передать информацию».

Бадер ответил:

«Я буду пытаться. Как будет любой другой. Но это не делает меня шпионом. Вот он я. Вы видите на мне мундир. Вы держите меня. Как вы можете обвинять меня в шпионаже?»

Какое-то время они спорили, пока пленный не взял верх. Немец встал и проворчал:

«Достаточно. Но вы должны быть готовы к военному трибуналу в Берлине по этому вопросу».

Бадер вышел из комнаты с уверенным видом, но пока его везли на автомобиле обратно в Кольдиц, его уверенность изрядно поколебалась. На полпути его посетила неожиданная мысль… Это будет неплохой шанс бежать, и такой случай нельзя упускать.

Следующие два дня он постоянно шептался с Джеффри Стефенсоном и Питером Стори-Пью, молодым пехотным лейтенантом. Они обсудили идею с комитетом по побегам. Они выползут из стрельчатого окна на покатую крышу высоко над внутренним двориком и на достаточном расстоянии от прожекторов. Любым способом они должны переползти конек крыши и попасть на немецкую половину замка. Там, скрываясь в тени и карабкаясь по крышам, они должны оказаться в том месте, где проходит кабель громоотвода, уходящий в землю, до которой было более 100 футов. Соскользнув вниз, они должны сбросить веревку в сухой ров глубиной 40 футов, перелезть через два забора из колючей проволоки и террасы, засеянные противопехотными минами, после чего следовало добраться до Швейцарии. Не будет ли комитет по побегам столь любезен, что достанет немного немецких марок, подложные бумаги и кое-какие другие мелочи?

Хоу попытался тактично объяснить:

«Ты не сможешь это сделать. Две или три группы пытались проделать нечто подобное и чуть не свернули себе шеи. Они были хорошо подготовленными атлетами. Мне жаль, но без ног ты ничего не сможешь сделать».

Бадер уперся:

«Полная чушь. Конечно, я смогу».

Последовал жаркий спор, но комитет с сожалением признался, что не может достать марки и документы.

Через несколько дней Бадер вместе с несколькими поляками снова попытался найти дорогу из замка. Один из поляков, сняв решетку, сумел проникнуть в канализацию. Он долго ползал по скользким вонючим трубам, разыскивая выход. Он ползал по канализации целый час и вернулся, сообщив, что труба становилась все уже и уже, пока он чуть не застрял. Однако под землей имелись и другие трубы, поэтому можно было совершить новую попытку. Равинский совершил еще несколько походов в подземный лабиринт, но все трубы заканчивались либо сужением, либо просто бетонной пробкой. Теперь они знали, что выбраться через канализацию невозможно.

После этого Бадер понял, что нет смысла биться головой в стену. Несмотря на внешнюю браваду, он понял, что сбежать из Кольдица не удастся. Хотя он не стал лучше относиться к немцам, по крайней мере, он перестал думать об авиакрыле Тангмера и боях. Теперь он принадлежал иному миру.

После того как он смирился, следовало найти какую-то компенсацию. Одним из вариантов стал Суинберн. Достаточно странный способ эскапизма для столь деятельного человека, который был явным экстравертом, но так оно и было. Тельма, зная его, прислала несколько книг стихов, и он перечитывал их почти каждый день, не уставая восхищаться сардоническими насмешками Суинберна над судьбой.

Помогало и другое. Заключенные раздобыли радиоприемник и тайно слушали его. Они знали о Сталинграде и Аламейне, и с каждым днем становилось все более ясно, что конец войны приближается.

Один армейский офицер написал домой; «Сегодня пил чай с Дугласом Бадером и ушел от него в таком состоянии, словно хлопнул несколько коктейлей».

Немного угнетали мысли о возможном военном трибунале в Берлине, но с этим нечего нельзя было поделать. Впрочем, изредка он позволял себе, сделав каменное лицо, спросить у Эггеса: «Ну, как там движется заседание трибунала?» Капитан немедленно заверял его, что сразу сообщит, как только узнает что-нибудь сам. И вот тогда подполковник уже не будет выглядеть таким довольным. Бадер с этим охотно соглашался.

Но пришел день, когда Эггерс сам затронул эту не слишком приятную тему. Он сообщил, что вопрос о трибунале закрыт. Бадер постарался подавить вздох облегчения, заявив ехидно:

«Повезло так повезло».

Другим развлечением стала игра в стулбол — развлечение, придуманное в Кольдице, чтобы как-то сбросить напряжение. В булыжном дворике замка две команды играли в футбол без правил. Запрещалось только убивать своего противника, но временно придушить — пожалуйста. В такой игре рефери считался ненужной роскошью. Никакой разметки поля не существовало — как ее нанести на булыжники? Гол засчитывался, когда мяч попадал в стул, на котором сидел вратарь, отчаянно размахивавший руками и ногами. Впрочем, это плохо помогало. Вопящий клубок тел обычно довольно быстро сбрасывал его на булыжники. Бадер не мог играть в поле, однако был азартный вратарем. Полевые игроки начинали злобно шипеть, когда им доставалось металлическими протезами. Наконец умная, но слишком прочная голова Дика Хоу врезалась в правое колено, смяв шарнир. Бадер сумел кое-как его выправить, но искусственное колено начало подозрительно похрустывать. Бадеру пришлось прекратить играть, чтобы не остаться вообще без протезов.

Он и так уже испытывал проблемы со своими протезами, и немцы водили его в деревенскую мастерскую, чтобы отремонтировать их. Позднее Бадер писал Тельме: «Кризис с протезами миновал. Маленький человечек приклепал заплатку на трещину на колене. Можешь передать парням, которые делали протез, что я совершенно разбил колено. Обойму и шарнир пришлось капитально перебирать и смазывать. Работа сделана прекрасно, шарнир снова действует, однако я хотел бы получить новый правый протез, милая».

Но в Лондоне слепок его правой культи погиб во время бомбежки. Фирма «Дж.Э. Хангер и К», которая сейчас делала его протезы, неутомимо пыталась найти выход, включая отправку по телеграфу через Красный Крест замеров. Однако они сумели изготовить запасной левый протез и отправить ему через Красный Крест.

Бадер начал страдать от нехватки физических упражнений. Отчасти эти страдания все-таки были нравственными. Даже другие считали, что достаточно маршировать кругами по неровным булыжникам внутреннего дворика, но для него такие прогулки превращались в настоящую пытку и очень плохо сказывались на протезах. С помощью старшего из офицеров он обратился к немцам с просьбой выпускать его на прогулку из крепости под честное слово. После некоторого колебания немцы, к их чести, согласились, видя его жалкое состояние. Более того, они разрешили еще одному британскому офицеру сопровождать Бадера. Это было сделано частично из доброты, частично из уважения, а может быть, и потому, что такие прогулки могли сделать Бадера менее скандальным.

В качестве попутчика он выбрал Питера Доллара, румяного пехотинца-подполковника, с которым он подружился. Они подписали клятвенные обязательства, после чего их привели к воротам замка, где они увидели немецкий конвой: двое солдат с винтовками и фельдфебель с автоматом.

Бадер немедленно возмутился.

«Я ведь дал клятву. Это просто оскорбительно, приставлять ко мне стражу».

Немцы ответили, что приказ есть приказ. Тогда Бадер проворчал:

«Хорошо, отказываюсь от прогулки. Пошли назад, Питер».

Последовала немая сцена. Обычно немцам стоило огромных трудов засадить кого-нибудь в Кольдиц, но теперь они проявили странное упрямство. Они заявили, что раз герру подполковнику разрешены прогулки, герр подполковник должен отправиться на прогулку. Герр подполковник заявил, что он категорически отказывается. Началась обычная перепалка, пока не прибыл терпеливый Пюпке. Он принял соломоново решение, приказав конвою оставить автомат и винтовки. У караульных на поясах висели пистолеты, однако Пюпке объяснил, что это не оружие, а часть повседневной формы. Герр подполковник имеет возражения? Нет, герр подполковник возражений не имеет. Теперь удовлетворены и его честь, и приказ начальства, поэтому он отправляется на прогулку. Они спустились с холма в деревню и провели пару часов, гуляя по полям. Конвой уныло тащился где-то сзади.

Теперь Бадер выходил на прогулку два раза в неделю, обычно в сопровождении Доллара. Он стал относиться к немцам немного мягче, хотя не мог отказать себе в удовольствии пробормотать «Deutschland kaput!», проходя мимо Эггерса или маленького майора.

Высадка союзников на континенте была встречена с ликованием. Когда они прорвали оборону немцев в Нормандии, даже подготовка побегов в Кольвице немного затормозилась, хотя не прекратилась совершенно. Конец близился, и пленники начали более стоически относиться к лишениям. Они уже мечтали о возвращении к нормальной жизни, символом которой служила треснутая пластинка с фугой Баха. Пленные часто крутили ее. При этом игла перескакивала с бороздки на бороздку, что давало неповторимые вариации главной темы.

Однако психологическое напряжение нарастало, и не все его выдерживали. В Кольдице один из молодых летчиков вдруг принялся играть на гитаре в умывальной, нацепив на голову футляр от гитары. Однажды он постучался в дверь к Бадеру и вошел, держа в руке ведро воды. Вытянувшись по стойке смирно, он сказал оторопевшему Бадеру:

«Извините меня, сэр, но мне не нравится то, что вы можете рассказать позднее королю обо мне».

Затем он выплеснул воду в лицо Бадеру, отдал честь и вышел. Его немедленно репатриировали вместе с другими пленными, которые страдали от различных болезней.

Так как ноги Бадера опять разболелись, старший из пленных офицеров предложил его репатриировать. От этого предложения Дуглас твердо отказался, заявив, что потерял ноги не в бою, поэтому с ним следует обходиться точно так же, как с остальными пленными. Однако старший внес его фамилию в список, когда прибыла комиссия по репатриации. Немцы вызвали пленных на поверку, чтобы продемонстрировать комиссии. В списке остались всего 3 фамилии: Бадер и еще двое сильно болевших офицеров. Однако для заключенных Кольдица был характерен дух товарищества. Даже больные и калеки, вроде лорда Арунделя, который уже не имел шансов выздороветь, отказывались встречаться с комиссией, пока в списке не будут восстановлены все вычеркнутые оттуда.

Эггерс вызвал часовых, которые попытались силой вытащить их наружу. Однако больные начали сопротивляться, началась позорная свалка, и наконец немцы отступились. Вопрос был принципиальным. Сам Бадер совсем не собирался репатриироваться, но двум другим это требовалось. Когда его вызвали на медицинскую комиссию, на вопрос, как он себя чувствует, Бадер ответил:

«Совершенно нормально, благодарю вас».

Председатель нерешительно заметил:

«Но ведь ваши раны вас беспокоят?»

«Ничуть. Они полностью зажили».

«Вы уверены, что все в порядке?»

Врачи были озадачены. Они видели множество пленных, которые преувеличивали свои страдания, но ни одного, кто говорил бы противоположное. Один из них даже предположил, что Бадера следует репатриировать как сошедшего с ума. Наконец Бадер сумел убедить врачей, что хочет остаться. Остальные двое больных были внесены в списки репатриируемых.

Однажды прилетели «Летающие Крепости». Сначала послышалось странное гудение, а потом кто-то во внутреннем дворике крикнул, что показались самолеты. Все лица тут же поднялись к небу, и пленные увидели сверкающие точки, медленно плывущие в синеве. За ними тянулись белые линии инверсионных следов. Бадер нахально крикнул: «Wo ist die Luftwaffe?» Остальные заключенные подхватили этот клич, потому что в небе не было видно ни одного немецкого истребителя. Это был момент крайнего душевного подъема. Впервые они видели самолеты союзников, спокойно пересекающие территорию Германии.

Однако войска союзников прочно застряли на границах Рейха, так как противник отчаянно сопротивлялся. Пленных понемногу начало охватывать волнение, так как было не ясно, сумеют ли они пережить еще одну военную зиму.

Продуктовые посылки перестали поступать, и призрак голода замаячил перед ними вполне явственно.

 

Глава 28

Во время своих прогулок Бадер и Питер Доллар начали покупать у крестьян за сигареты белый хлеб и яйца (Доллар прятал их в свою высокую фуражку). Так пополнялись общие запасы провизии. Подобные операции были строго запрещены, однако обычно не составляло труда за пару сигарет подкупить караульных.

Доллар в конце концов до того обнаглел, что начал таскать под шинелью обмотанный вокруг талии длинный мешок, набитый зерном. Он возвращался в крепость подозрительно потолстевшим. Рядом с ним все остальные казались заморышами, однако часовые у ворот так и не догадались обыскать изобретательного Доллара.

Во время долгих обратных путешествий с фермы Бадер не мог нести с собой слишком много. Он очень хотел попробовать такой же пояс-мешок, как у Доллара, но все-таки здравый смысл удержал его. Любой может удивиться его внезапной полноте. Тогда изобретательный майор Энди Андерсон сделал для него длинные узкие мешки, которые висели внутри брюк. Бадер спокойно пользовался ими, так как часовые привыкли, что ниже пояса он выглядит, как бы сказать, немного необычно. Два раза в неделю они выходили на промысел и возвращались в крепость пухлые, как надутый до отказа мячик. Они могли доставить за один раз от 40 до 50 фунтов зерна, которое приносило много пользы. За зиму многие заключенные потеряли до 25 килограммов и были близки к полному истощению.

Это была самая трудная зима. Бадера немного поддерживала мысль, что он помогает товарищам, добывая для них еду. Но это не спасало полностью. Его культи воспалились, поэтому походы за зерном причиняли ему мучительную боль, особенно когда выпадал снег. Да и вообще двигаться по скользким обледенелым булыжникам для него было очень сложно. Для него стало делом чести скрыть это от других. Однако пару раз Дик Хоу сумел застать его лежащим на кровати в полном изнеможении после такого похода.

Один из пленных летчиков Лорн Уэлш, специалист по планерам, выдвинул фантастическую идею: построить планер и бежать, слетев на нем с высокой стены замка. Еще два летчика, Морисон и Бест, помогали ему строить планер. Бадер, как старший офицер Королевских ВВС, работал консультантом. Они намеревались сколотить каркас из досок от нар и обтянуть крылья простынями, склеивая все картофельным клейстером. Когда деталь была готова, ее сразу прятали, надеясь, что немцы, даже если найдут часть из них, не догадаются, для чего они предназначены. (К счастью, планер так и не был закончен.)

Однажды Бадер возвращался из похода за провизией, когда у него подломилась левая нога, и он упал. Посмотрев вниз, он с изумлением увидел, что левый протез переломился в лодыжке. Когда Бадер попытался выправить его, вся ступня просто отлетела прочь, и он увидел, что протез в лодыжке проржавел насквозь. Ему не оставалось ничего иного, как отползти на обочину и послать охранника за новым протезом.

Доллар кисло заметил:

«Это научит тебя почаще менять носки».

Охранник вернулся вместе с верным Россом, который нес протез, и, к несчастью, с немецким офицером. Как только офицер нагнулся над Бадером, чтобы помочь тому с протезом, Бадер сообразил, что немец сразу увидит мешки с зерном под брюками. Это будет конец прогулкам и конец дополнительному питанию. Поэтому он дико вскрикнул «Nein, nein!» и попытался изобразить, что крайне смущен. Под присмотром удивленных немцев он уполз в кусты, быстро сменил протез, и проблема была устранена.

Наконец пришла весна, и союзники сумели переправиться через Рейн. Радиоприемник исправно сообщал об их продвижении. В стенах старого замка все больше нарастало нетерпение. 13 апреля они услышали, что американские авангарды находятся всего в нескольких милях ниже по дороге, и заключенные отправились спать в состоянии крайнего возбуждения. Они знали, что конец близок, однако еще не могли осознать это полностью. Прошло несколько часов, прежде чем люди сумели заснуть.

Бадер проснулся рано утром. Он пристегнул протезы и сквозь окно увидел, что «Тандерболты» обстреливают какие-то цели недалеко от замка. Потом они исчезли, но вскоре снова раздалось гудение моторов. Бадер подумал, что самолеты возвращаются, но тут кто-то крикнул: «Танки!» Все бросились к окнам во внешней стене и в 2 милях за рекой увидели вспышки выстрелов и медленно ползущих черных бронированных жуков. Это было восхитительное зрелище! Они наконец пришли!

Старший по лагерю Уилли Тодд появился в дверях и серьезно сказал:

«Прошу минутку внимания. Комендант только что приказал всем покинуть замок в 10.00. Он сказал, что нас эвакуируют в немецкий тыл».

Все были потрясены, воцарилось гробовое молчание. Никто даже не думал, что придется куда-то переезжать, хотя время от времени ползли слухи, что Гитлер будет удерживать заложников.

Бадер взорвался:

«Мы не собираемся никуда идти».

Тодд успокоил:

«Не волнуйтесь, я так и намерен сказать им. Но вам следует быть готовыми ко всему. Немцы могут попытаться заставить нас силой сделать это».

Все напряженно ждали, пока Тодд закончит переговоры с комендантом. Очевидно, дивизия СС намеревалась занять оборонительный рубеж на соседнем хребте. Замок мог оказаться на линии фронта, и командир дивизии полагал, что заключенные могут осложнить оборону. Тодд пригрозил коменданту, что союзники зададут ему вопросы об этой эвакуации. Комендант удрал, пообещав подумать и переговорить с командиром дивизии.

Пленники уже собирались забаррикадироваться, когда комендант сообщил, что они могут оставаться на свой страх и риск. Единственное, что от них требуется, — не подавать сигналы из окон.

Во второй половине дня дежурные у окон увидели вспышки выстрелов, и над замком начали визжать снаряды. Бадер вместе с Долларом и Хоу буквально висел на решетке, когда ярчайшая вспышка ударила ему в лицо. Он очнулся лежащим на полу, перед глазами плавали звездочки, в ушах звенело. В верхнем углу окна, куда попал снаряд, камни были разворочены. Немного позднее в комендатуре был убит фельдфебель, точно так же стоявший у окна.

Никто не знал, что именно происходит. К вечеру ситуация оставалась такой же запутанной, хотя дисциплинированная немецкая охрана все еще не покидала свои места. Часовые все так же вышагивали по затянутым колючей проволокой террасам. Бадер посмотрел на них с восхищением и сказал Доллару:

«Я знаю, что если мы попытаемся бежать даже сейчас, они все еще будут нас ловить».

Этой ночью все, как ни странно, успокоились. Кое-кто находился в плену более 5 лет, но в последние несколько часов они совершенно не волновалось. Сам Бадер к этому дню находился в плену уже 3,5 года.

Замок оказался прямо на линии огня, противники вели жаркую артиллерийскую дуэль. Всю ночь снаряды свистели над ним, летая туда и сюда. К рассвету, однако, все успокоилось, и люди уснули.

Бадер с трудом очнулся от сна, услышав топот и крики во внутреннем дворике. Он пристегнул протезы, слыша, как остальные торопливо сбегают по лестнице. Затем долетел новый взрыв криков и шум какой-то суматохи. Наконец и он сумел спуститься туда. Во дворике, среди толпы кричащих пленных, он смог различить американских солдат. Неподалеку стояла шеренга угрюмых немцев с поднятыми руками, на земле валялись их винтовки. Бадер вышел во двор, и его окружила ликующая шумная толпа. Американцы вели себя несколько тише англичан, но радовались ничуть не меньше. Несколько минут стоял ужасный шум, но потом все стихло.

Все кончилось. Они были свободны. Все смешалось. Никто не представлял, что ему теперь делать. Возбуждение первых минут отгорело, как бенгальская свеча, оставив тусклое сияние.

Пюпке тоже был здесь. Бадер услышал, как британский полковник говорит ему:

«Я хочу сказать вам, что вы вели себя очень порядочно все время, которое мы находились здесь».

Пюпке слегка поклонился.

«Благодарю вас. — И со вздохом добавил: Вы знаете, уже во второй раз я вижу свою страну разгромленной».

Появились трое американских корреспондентов и начали обстреливать Бадера вопросами. К его изумлению, среди корреспондентов оказалась девушка, настоящая живая девушка, с рыжими волосами, в военной форме. Вскоре они сообщили, что едут на джипе в штаб 1-й Армии в Наунберг. Не поедет ли он с ними?

Бадер спешно покидал скудные пожитки и книги в вещевой мешок, и вскоре он на джипе уже пересекал ров. Потом машина покатила вниз по каменистом холму, проехала через деревню, где почти из каждого окна свешивались простыни и полотенца в знак капитуляции.

Машина мчалась довольно быстро, и Бадеру совсем не хотелось разговаривать. Он просто смотрел в окно на мелькающий мимо пейзаж и пытался осознать, что он свободен. Никакие слова не имели значения. Он вырвался из ада, но в голове еще крутился смрадный дым и улетал обратно за Стикс. Бадер чувствовал себя странно одиноким, американцы все еще находились в каком-то другом мире. А позади слышался грохот орудий.

Проезжая мимо аэродрома, Бадер увидел несколько разбитых Me-109, валявшихся на земле. Они напоминали памятники прошлого и походили на странные надгробия.

«Немцы взорвали их фанатами», — сообщил один из американцев.

Они проехали через порядки американской танковой дивизии, выдвигающейся к фронту. Бадера поразила эта бесконечная лязгающая стальная змея. В деревнях дети махали руками танкам и их джипу. Все это казалось нереальным.

Ближе к сумеркам они прибыли в Наунберг, и офицеры штаба армии тепло встретили его. Однако они были слишком заняты, метались туда и сюда, и Бадер ощущал, что он здесь чужой. Затем появился молодой британский майор, офицер связи, приветствовал его, и Бадер почувствовал себя немного более уверенно. Они пообедали армейскими пайками, и Бадер наконец сумел набить себе живот. Армейский хлеб выглядел снежно-белым, а на вкус был сладким, как торт. Почувствовав себя лучше, он спросил майора:

«Есть ли рядом „Спитфайры“?»

Майор ответил, что нет, все они находятся на севере, в расположении британской армии. Бадер поинтересовался:

«А я могу туда добраться? Я хотел бы получить истребитель и совершить пару вылетов, перед тем как кончится спектакль».

Майор был поражен.

«Парень, забудь об этом и отправляйся домой. Разве тебе мало?»

Он сразу дал понять Бадеру, что все это бессмысленно. Потом два офицера повели его по темным улицам на ночлег в небольшой домик. Немецкая семья поспешно бросила его при приближении фронта. Бадер ошеломленно разглядывал богатую обстановку комнат, совершенно отвыкнув от этих признаков нормальной жизни. Он остановился, глядя на старинную серебряную табакерку. Заметив это, один из офицеров сказал:

«Какого дьявола, Дуг, возьми ее. Ты не должен жалеть этих ублюдков».

Однако Бадер оставил табакерку. Дело в том, что он все-таки жалел немцев. Сражаться было не с кем, и часть его ненависти успела испариться. Он попытался объяснить это спутникам, но те его не поняли. Они все еще жили войной. Потом он улегся на мягкую перину и пролежал без сна всю ночь, размышляя. Он пытался освоиться с новой жизнью.

К утру ему это удалось. Кольдиц улетел куда-то далеко в прошлое. Бадер теперь находился в настоящем, пусть еще немного неопределившемся и неустойчивом. Однако теперь следовало думать о будущем, а не вспоминать прошедшее.

Потом его отвезли на аэродром, где офицеры административной службы заявили Бадеру, что пленных запрещено возить на самолетах. Видевший это молодой американский летчик возмутился бездушием бюрократов и взял его к себе в кресло второго пилота в маленький серебристый «Бичкрафт», летящий в Париж. Уверенное гудение мотора на взлете, мягкое покачивание взлетевшего самолета заставили его вздрогнуть от давно забытых ощущений.

«Бичкрафт» проскользнул над разбомбленным Кобленцем. Бадер смотрел на обугленные развалины с интересом, но без малейшего удовольствия. Они сели на аэродроме в Версальском лесу, и Бадера отвели в домик, который занимали приветливые американские офицеры. Они тут же предложили выпить шампанского в честь освобождения. Однако Бадер предпочел ограничиться кока-колой. Хотя американцы были очень внимательны и добры, он все еще чувствовал себя неловко в старой грязной форме. Они сидели и разговаривали, когда вошел генерал и тронул его за плечо.

«Пошли, Дуг. Я связался по телефону с твоей женой».

Это выбило его из равновесия. Он схватил трубку и услышал знакомый голос Тельмы: «Дуглас! Дуглас!» Им нужно было сказать так много, что они не могли промолвить и слова. Наконец Тельма спросила:

«Когда я смогу тебя увидеть?»

«Через несколько дней, дорогая. Я ищу „Спитфайр“. Я хочу совершить последний вылет до того, как все закончится».

«Боже! Тебе все еще мало?!» — охнула Тельма.

Он начал говорить, пытаясь объяснить ей то, что сам еще не осознал полностью. Он только хотел оказаться на том месте, которое считал своим.

Этой ночью он спал спокойно, а утром американцы отвезли его в Париж. В штабе Королевских ВВС он спросил о Люсиль и Хике. Выяснилось, что его опасения оправдались. Немцы приговорили всех троих к смертной казни, однако имелись сведения, что казнь была заменена тюремным заключением в Германии. Они постараются найти французов и сообщат ему.

Люсиль тоже! Он вышел, надеясь, очень надеясь, что с ней все будет в порядке. Их судьба была единственным черным пятнышком на сверкании только что обретенной свободы. Он начал расспрашивать о своих старых друзьях по эскадрилье. Новости были не из лучших, слишком многие погибли. Но Табби Мермаген оказался во Франции, и штабисты отыскали его с помощью телефона. Этот коммодор авиации (уже!) находился в Реймсе. Чуть ли не самым первым вопросом, который задал Бадер, был:

«Ты можешь достать мне „Спитфайр“? Я хочу попробовать еще раз».

На другом конце линии раздался довольный смешок.

«Мы так и думали, что ты это скажешь. Я имею строжайший приказ главнокомандующего не даватьтебе «Спитфайр». Точно такие же приказы имеют все командиры частей. Однако я могу отправить тебя на самолете прямо в Лондон».

Во второй половине дня Мермаген прилетел в Париж и сделал то, что обещал. Дряхлый «Ансон» медленно полз над полями, которые когда-то были охотничьими угодьями Бадера, однако он не мог узнать ничего. Оказавшись над Ла-Маншем, Бадер сразу принялся высматривать берега Англии. Они пересекли берег возле Литтлхэмптона, и слева Бадер сумел в туманной дымке различить Тангмер.

Самолет приземлился на аэродроме Нортхолта, и Бадер тут же попал в объятия Великой Машины. Его принялись осматривать, выслушивать стетоскопами, выстукивать и ощупывать. Потом его переодели в новую форму и посадили заполнять бесчисленные бланки и отбиваться от назойливых репортеров.

На следующее утро он вместе с Тельмой укрылся в маленьком частном отеле в Девоне. Бадер неожиданно понял, что не желает встречаться с людьми, строить планы и даже читать приходящие грудами письма. Бывший экстраверт резко переменился. Теперь он пытался забиться в раковину частной жизни, чтобы отрастить новую оболочку, пригодную для новой жизни в новом мире. Его слава не только не рассеялась, но стала легендарной. Люди рвались встретиться с ним, что было еще невыносимее. Он даже перестал подходить к окну, чтобы его не увидел кто-нибудь из старых друзей.

Через 3 недели они вернулись в Аскот, и Бадер старался держаться подальше от окон, чтобы избежать неприятных ему визитов. Однажды на улице его поймала какая-то странная женщина, которая принялась бормотать разные глупости. Бадер терпел, пока она не ляпнула:

«У вас нет ног, и какое занятие вы считаете самым трудным?»

Бадер свирепо рявкнул:

«Вытирать задницу после ванны, так как приходится в это время сидеть на стуле».

И все-таки в один из вечеров состоялась приятная встреча. Прибыли Сэйлор Малан, Боб Так, Краули-Миллинг, Джонни Джонсон и еще десяток ветеранов 1940 года. В Белфри-Клабе в Белгравии был устроен торжественный обед, и он почувствовал себя легче.

Бадер получил назад свою летную книжку и вернулся в старые дни Тангмера. Последняя запись лаконично гласила: «Полет в район Бетюна. Сбит один истребитель Me-109, столкновение с другим. Плен. Уничтожены два истребителя Me-109».

И ниже итог: «Общее количество уничтоженных вражеских самолетов — 30».

Это был его личный счет, о котором он никогда не упоминал. Все летчики-истребители имели такой. Однако в него были включены самолеты, уничтожение которых нельзя было достоверно подтвердить. По самым строгим правилам учета личный счет Бадера составлял 22,5 самолета.

Из Парижа пришло радостное известие — Хике и Люсиль остались живы и сейчас находятся на излечении в госпитале союзников. Он написал, прося сообщить, когда они вернутся в Сент-Омер. Потом пришло сообщение, что французский суд приговорил выдавшую его Элен к 20 годам заключения. Бадер не испытывал ненависти к ней, а только жалел. Поэтому он написал французскому правительству просьбу сократить срок заключения до 5 лет.

Однажды он отправился в Хуллавингдон в Имперскую летную школу повидать Руперта Ли и устроил с ним учебный воздушный бой на самолетах Майлс «Мастер». Потом Бадер залез в кабину «Спитфайра» и полчаса выписывал петли и бочки, с радостью обнаружив, что чувство самолета снова вернулось к нему. Они приземлился с прежним блеском в глазах. С этого момента он вновь ощутил в себе ток жизни и начал понемногу выбираться из раковины. Через 2 дня он начал добиваться отправки на Дальний Восток, чтобы принять участие в войне с Японией. Прошлое должно оставаться прошлым. Теперь ему требовалось как можно быстрее восстановить утерянное за годы, проведенные в Германии. Он был уверен, что еще может пригодиться, но в министерстве авиации думали несколько иначе. Он уже сделал более чем достаточно. К тому же врачи утверждают, что в тропиках у него возникнут проблемы с культями. Может, они были и правы, однако он не ослабил своих усилий, что вскоре привело к новым столкновениям.

Наконец Бадер выяснил, что правы врачи. Вдобавок обычно сдержанная Тельма поставила жесткое вето на этот проект, и он был вынужден отказаться от самой идеи.

Однажды вечером в Аскот позвонил бывший адъютант 242-й эскадрильи. Теперь он был сэром Питером Макдональдом, достопочтенным членом парламента от консервативной партии. Он сказал:

«Дуглас, речь идет о предстоящих всеобщих выборах. Мы хотим выставить тебя. Ты наверняка получишь место от Блэкпула».

Бадер ответил:

«Мне очень жаль, Питер, но я не собираюсь становиться политиком».

Ерунда, заявил Макдональд. Именно такие парни, как он, должны заседать в парламенте.

Моментально превратившись в старого Бадера, Дуглас язвительно ответил:

«Знаешь, я считаю всех политиков шумными пустомелями. Я не собираюсь попусту протирать штаны в парламенте».

Но это были только первые выстрелы в затяжной кампании, направленной на то, чтобы вынудить его изменить свое мнение. Он продолжал упрямо говорить: «Нет». Однако они продолжали наседать до тех пор, пока не на шутку обозлившийся Бадер заявил:

«Знаете, когда от меня пытаются добиться ответа „да“, я всегда говорю „нет“. Если от меня начнут требовать сказать „нет“, я наверняка произнесу „да“. Поэтому я не буду следовать линии партии. И через 5 лет уже никакая партия не выдвинет меня повторно, не так ли?»

После этого наступила тишина.

Позднее в клубе КВВС он встретил коммодора авиации Дика Этчерли, бывшего пилота Кубка Шнейдера, который предложил:

«Дуглас, мне нужен человек, который возглавит школу командования истребительной авиации в Тангмере. Это должность полковника авиации. Ты согласен?»

Бадер с чувством выпалил:

«Разумеется, да».

Стремясь как можно быстрее окунуться в желанную атмосферу дела, он отменил остаток отпуска и в начале июня прибыл в Тангмер. Оказалось, что Бадер сделал это, не подумав. Место осталось тем же самым, но это было все, что сохранилось с прежних времен. Тактика была новой, лица были новыми, но что самое скверное — новой оказалась атмосфера. Все перевернулось вверх дном. Не сохранилась напряженная, но вдохновляющая военная обстановка. Имелась лишь кучка измученных людей, которые мечтали спрятать подальше орденские ленточки и переодеться в штатское. Он попытался возродить старый дух, но не сумел высечь ни одной искры. Все это принесло горькое разочарование, поэтому, когда штаб истребительной авиации предложил Бадеру стать командующим сектором Норт-Уилда, он охотно согласился.

Теперь он командовал 12 истребительными эскадрильями, развернутыми на 6 аэродромах, однако это не принесло Бадеру радости. Перед ним не было заслуживающей внимания цели, он должен был наблюдать за расформированием собственных сил. Огромную машину КВВС военного времени начали потихоньку разбирать. Выкручивались скрепляющие болты, один за другим снятые куски уплывали на гражданку. Бадер попытался было сохранить ядро, но все его лучшие летчики отказались остаться на военной службе, так как перспективы КВВС выглядели довольно безрадостными. Это было новое разочарование, однако его хотя бы не беспокоили воспоминания, как в Тангмере. На несколько миль вокруг Бадер не смог найти домика для Тельмы, и ему приходилось летать каждый уикэнд, чтобы встретиться с ней. Наконец он получил личный «Спитфайр» с буквами «ДБ» на борту.

Из Парижа пришло письмо. В нем говорилось, что Люсиль и Хике вернулись в Сент-Омер. Он немедленно поднял «ДБ» в воздух и полетел туда. Когда Бадер постучал и дверь отворилась, радость встречи была взаимной и искренней. Все кричали, было много поцелуев и слез. Хике переменились гораздо меньше, чем он опасался. У мадам добавилось морщинок, однако она осталась такой же добродушной, а месье снова оцарапал ему щеки своими жесткими усами. Отважная Люсиль похудела и стала серьезней. Бадер просто не знал, как отблагодарить этих людей. Молодой человек, который провел его по темным улицам, пропал без вести 2 года назад.

В секторе Норт-Уилд одна из его эскадрилий получила реактивные истребители «Метеор». Бадер решил опробовать его, благо служебная обязанность совпала с горячим желанием. Как ни странно, «Метеор» стал первым двухмоторным самолетом, на котором летал Бадер. Он обнаружил, что, не имея ног, управлять этим истребителем проще, чем другими самолетами. «Метеор» не имел пропеллера, поэтому не было нужды заботиться о компенсации вращающего момента. Бадера это обрадовало. Тихоокеанская война постепенно перемещалась на север, дело шло к высадке в Японии, и там жаркий климат не мог подействовать на его ноги. Он начал размышлять, как попасть туда, но вдруг пришло известие о взрыве атомной бомбы, и вскоре военные действия прекратились.

Разумеется, Бадера радовало окончание войны «в плане судеб всего мира». Но его собственное будущее сразу стало туманным и неопределенным. При этом перед ним стояли совсем иные проблемы, чем перед остальными военными. Он мог решить материальные проблемы, оставшись в Королевских ВВС, но это было психологически сложно. Он заслужил лавры но не мог на них почивать. В любом случае, пока не было поводов для беспокойства. Подождем, пока опустеют места в офицерской столовой, а там посмотрим.

1 сентября в корзинке «Входящие» он обнаружил письмо из штаба авиагруппы. В нем говорилось, что он будет участвовать в воздушном параде победы над Лондоном 15 сентября, назначенном, чтобы отпраздновать величайшую победу и пятую годовщину Битвы за Англию. В нем должны будут задействованы 300 самолетов. Возглавить парад предстояло 12 ветеранам Битвы. Полковник Бадер должен был организовать и вести этот парад.

* * *

15 сентября рано утром Склочник Даудинг прибыл в Норт-Уилд и остановился поговорить с избранной дюжиной. Они нашли, что Даудинг почти не изменился за эти 5 лет. Остальные выглядели несколько иначе. Краули-Миллинг, который был лейтенантом во время Битвы за Англию, теперь носил шевроны подполковника, а также Орден за выдающиеся заслуги и Крест за летные заслуги. То же самое имел Боб Так и многие другие. Изменилась и сама атмосфера. Они говорили более серьезно и почти не вспоминали бои. Бадер обмотал вокруг шеи голубой шелковый шарф и сказал:

«Пошли».

Над Лондоном сгущались тучи, но на серых улицах собрались целые толпы народа. У многих на глазах стояли слезы. Они смотрели, как 300 истребителей проносятся над самыми крышами. Бадер не видел их. Справа от него летел Тэрнер, слева — Краули-Миллинг, и он был слишком занят, так как нужно было выдерживать правильный курс в дымке. Уже находясь над Лондоном, он на один миг вспомнил битву и с какой-то ностальгией подумал, что хорошо бы сцепиться еще с кем-нибудь.

Промежуточный эпилог, специально написанный автором

Проблема, что теперь делать в жизни, встала перед Бадером вплотную. Старые мечты исполнились. ВВС все еще хотели вернуть. Хотя в должностных инструкциях на сей счет не говорилось ничего определенного, командование предложило засчитать пропущенные годы и дать ему старшинство, как если бы он не разбился в 1931 году. Он мог сохранить 100 процентов своей пенсии по инвалидности. Если бы он еще раз разбился, то получил бы добавочные 100 процентов сверх того. Это было даже больше, чем он мог мечтать, но ноги все равно не позволяли ему служить на заморских базах в жарком климате. Это ограничивало его опыт, и как следствие — его ценность как офицера, и затрудняло производство в звании.

Компания «Шелл» прислала вежливое письмо, и Бадер отобедал со своим старым боссом, который был исключительно любезен. Он заявил: «Мы нашли работу именно для вас, если вы пожелаете вернуться». В этом случае он должен был получить собственный самолет и летать по всему миру по делам, связанным с авиационным бизнесом.

Свой собственный самолет! Постоянно. И что за прекрасная работа! Неделя или две, проведенные в тропиках, никак не повлияют на его ноги. Это дает ему шанс путешествовать по всему миру, в противном случае он навсегда лишится этой возможности. Они назвали предполагаемый оклад и предложили подумать, заявив, что не торопят с ответом.

Бадер размышлял целых 4 месяца и в конце февраля решился. Он написал прошение об увольнении из Королевских ВВС, хотя и чувствовал, что выглядит это довольно странно. Он так много сил приложил, чтобы прорваться на небеса, и добровольно возвращается в ад. Хотя на сей раз это был несколько иной ад!

Он получил множество теплых телеграмм, самая выразительная из которых пришла от начальника Истребительного Командования сэра Джеймса Робба: «Все, что я могу сказать, — вы оставили после себя пример, который годы спустя превратится в легенду».

В марте, когда пришло время покинуть военную службу, Бадер уже не слишком горевал об этом. Дело было сделано, он знал, что останется частью Королевских ВВС до конца своей жизни. В субботу после завтрака он снял мундир, надел гражданский костюм и поехал из Норт-Уилда в Аскот в закрытом автомобиле, который купила Тельма, пока он находился в плену. Она любила свежий воздух, но в умеренных дозах. Пока еще не было необходимости немедленно приступать к работе. Официально он получил трехмесячный отпуск.

Большую часть этого времени он провел, тренируясь в игре в гольф. Перед войной он не взял ни одного урока, отчасти потому, что не мог себе этого позволить, отчасти потому, что полагал — без ног его стиль должен так измениться, что уроки профессионалов будут просто бесполезны. Он усердно практиковался в Уэнтвортском гольф-клубе вместе с Арчи Компстоном и очень быстро обнаружил, что ошибался. Через 3 месяца он уменьшил фору с 9 ударов до 4, что было совсем даже неплохо для безногого игрока. В действительности такую фору с Компстоном мог позволить только один игрок из сотни. Десуттер однажды ляпнул Бадеру, что ему не следует ходить без трости. Бадер вызвал его на матч и обыграл. Если маленький демон после наступления мира на какое-то время успокоился, то теперь он снова разбушевался. В эти месяцы Бадер очень много занимался делами инвалидов. Одно его существование служило для этих людей вдохновляющим примером.

В конце июня он вместе с Тельмой вернулся в старую квартиру в Кенсингтоне, а в первый понедельник июня Бадер впервые за 6,5 лет появился в офисе компании. На этот раз у него был собственный кабинет, и менеджер протянул Бадеру письмо. «Это будет тебе интересно, старина. Мы заказали для тебя Персиваль „Проктор“. Он будет готов через пару недель». Бадер отправился в министерство гражданской авиации, чтобы получить свое первое свидетельство гражданского пилота. Клерк, вручивший его, несколько смущенно произнес:

«Это чистая формальность, сэр. Мы все понимаем, но не будете ли вы любезны представить нам письмо от какой-нибудь инстанции с подтверждением, что вы полностью пригодны к полетам».

Через несколько дней он забрал свой «Проктор», аккуратный небольшой одномоторный моноплан с закрытой кабиной. Это был 4-местный самолет с крейсерской скоростью 130 миль/час. Бадер радовался, как мальчишка, получивший новую игрушку.

В августе он начал первое путешествие вместе с генерал-лейтенантом Джимми Дулитлом, вице-президентом «Шелл» по Соединенным Штатам. Они составили хорошую пару. Дулитл был таким же динамичным человеком, но его отличало исключительное добродушие. Он мог вести себя одинаково приветливо с рядовым клерком и с директором. Победитель Кубка Шнейдера 1926 года, Дулитл был самым знаменитым американским летчиком. Именно он возглавлял знаменитый налет на Токио в 1942 году, когда двухмоторные бомбардировщики взлетели с авианосца.

Первой остановкой был Осло, где они получили аудиенцию у короля Хаакона, который вел себя совершенно по-приятельски. В Стокгольме один репортер спросил Бадера, какой день стал для него самым волнующим. «Когда я прошел площадку для гольфа в Хойлэйке за 77 ударов», — ответил Бадер.

Затем они посетили Копенгаген, Гаагу, Париж, и всюду встречали теплый прием. Дулитл сидел рядом с ним в кабине «Проктора», когда они летели в Марсель, Ниццу, Рим, пересекли Средиземное море, попали в Тунис, Алжир, Касабланку. Везде они проводили не более 2 дней, но всюду им устраивали торжественные встречи с цветами и шампанским. Постепенно начала накапливаться усталость, хотя Бадер не прикасался к шампанскому. Взрыв произошел в Касабланке, когда он сидел рядом с французским генералом на торжественном ужине. Вечер был очень жарким. Бадер с трудом удерживал голову прямо, бормоча «Оui, топ generale», хотя уже совершенно не соображал, что ему говорят. Наконец он так и уснул прямо за столом, уронив голову на блюдо перед собой. Бадер, конечно, тут же очнулся и поспешно вскочил, с извинениями. Французы тут же отправили его в постель, и он проспал 11 часов подряд.

Они вернулись в Лондон через Лиссабон, Мадрид и Париж. Потом Бадер на «Прокторе» полетел в Западную Африку, которую называли «Могилой белого человека». Бадер впервые получил возможность проверить, как себя будут вести его ноги в тропиках. Маршрут пролегал через Бордо, Пепиньян, Барселону, Танжер и Агадир в жаркие, как печка, Дакар, Лагос, Леопольдвилль в Бельгийском Конго. Большую часть времени Бадер летел над джунглями, простиравшимися во все стороны, насколько хватало глаз. С высоты 7000 футов они выглядели довольно мирно, но лететь над ними на одномоторном самолете было так же опасно, как над океаном. Если бы мотор отказал, у Бадера не было никаких шансов. Однажды мотор действительно встал, и самолет начал стремительно скользить вниз. На высоте 100 футов, когда Бадер уже приготовился к аварийной посадке, мотор столь же внезапно заработал опять.

Жара Западной Африки действительно плохо повлияла на его культи, так как они начали сильно потеть. Однако с помощью талька он сумел сохранить их в порядке на 3 недели, после чего вернулся домой.

В 1947 году по приглашению Дулитла он навестил владения компании «Шелл» в Соединенных Штатах. Бадер посетил несколько госпиталей ветеранов, стараясь помочь людям снова начать ходить — в Штатах было более 17000 ветеранов войны с ампутированными ногами. Он встретил одного человека, который потерял обе ноги ниже колена и таскался между двумя параллельными перекладинами вроде тех, что Бадер впервые увидел в Рухемптоне. Без всяких околичностей он подошел поближе и сказал:

«Почему ты не выкинешь эти костыли и не попытаешься ходить без них?»

Разумеется, человек возмутился:

«Кто ты, к дьяволу, такой?»

«Просто проезжий лайми. Но я тоже потерял обе ноги. Только у меня осталось одно колено, а не два, как у тебя».

«Ну-ка, пройдись».

Бадер прошелся взад и вперед по комнате.

«Не верю».

Вместо ответа Бадер поддернул брюки вверх и показал свои протезы, после чего человек сказал:

«Действительно, черт побери».

Он выбрался из перекладин, и Бадер поддержал его под руку и помог пройтись по комнате. Через некоторое время человек сумел сам совершить первые два шага без чужой помощи, и его настроение сразу исправилось.

«Ты полагаешь, что я смогу танцевать?» — спросил он.

«А почему бы и нет? Я смог», — ответил Бадер.

«Черт. Я едва не застрелился, когда проснулся сегодня утром. Но теперь у меня снова все в порядке».

В Чикаго Бадер прочитал о маленьком мальчике 10 лет, который опрокинул на себя бутылку с горящим бензином и потерял обе ноги ниже колен. Дуглас, который старался сделать для детей все, провел полтора часа возле его кровати, стараясь убедить, что такая потеря не слишком тяжела. Позднее отец мальчика заметил:

«Парень еще не понял, насколько все это серьезно».

Бадер терпеливо возразил:

«Это та вещь, которую ему никогда не следует понимать. Вы должны помочь ему понять, что это всего лишь новая игра, в которую нужно научиться играть, а не что-то такое, что увечит его. Если вы его испугаете, он проиграет».

Это была основа жизненной философии Бадера, касающаяся не только ног, но и всей жизни. Он разговаривал с отцом мальчика 20 минут, стараясь переубедить его.

В Сан-Франциско он встретился с Гарольдом Расселом, американским солдатом, который потерял обе руки. Вместо рук у него были металлические крюки. В это время Рассел только что закончил сниматься в получившем несколько Оскаров фильме «Лучшие годы нашей жизни». Бадер встретился с ним на ужине вместе с Уолтером МакГонигалом, ветераном Первой Мировой войны, также потерявшим обе руки. МакГонигал использовал такие же крюки. Когда Бадер вошел, Рассел сидел, старательно пережевывая стейк. Он поднялся и протянул крюк для «рукопожатия». Ухмыльнувшись, Бадер следил, как эти двое с потрясающей ловкостью управляются с ножами и вилками. «Немножко кофе», — предложил Рассел, протягивая кофейник одним крюком и чашку другим. Он ловко налил кофе. МакГонигал достал из пачки сигарету, взял в рот, потом достал спичку (!) чиркнул ее и прикурил. Бадер с изумлением смотрел, как эта пара наслаждалась жизнью. Они намазывали хлеб джемом, наливали кофе, закуривали сигареты — и все это с помощью крюков.

«Я не понимаю, как вы все это делаете», — с восхищением сказал он.

«Ладно, но я не понимаю, как ты проделываешь все это. Я рад, что потерял руки, а не ноги», — возразил Рассел.

В Лос-Анжелесе Бадера ждала телеграмма: «Добро пожаловать, приятель. Позвони мне в студию в 6 вечера. Дэвид Нивен». Бадер так и поступил, а потом два дня играл в гольф с Нивеном, Кларком Гейблом и Джеймсом Стюартом.

* * *

Вернувшись в Лондон, он взял с собой Тельму в следующее путешествие — тур по Скандинавии. Во время путешествия он ухитрился принять участие в чемпионате Швеции по гольфу и привел всех в восторг, выиграв матч первого круга. Правда, во втором он потерпел поражение.

Следующее путешествие пришлось проделать в Западную Африку, после чего Бадер полетел в Преторию для встречи с фельдмаршалом Смэтсом. Много радости ему доставила встреча с Сэйлором Маланом в Йоханнесбурге, но потом Бадер заболел малярией и в течение 5 дней потерял около 15 килограммов. Его культи настолько исхудали, что прошло несколько дней, прежде чем он смог ходить нормально. Позднее Бадер совершил вылазку на Средний Восток, в Триполи, Бенгази, Тобрук, Каир, на Кипр и в Афины. На сей раз работа позволила ему выкроить несколько часов, чтобы посетить нескольких людей, потерявших ноги. Бадер постарался поддержать их и помочь им поменять отношение к жизни. А свои излишки энергии Бадер, как и прежде, обрушивал на надоедливых бюрократов. Однажды он приземлился в Танжере, смертельно уставший после 7-часового перелета из Лас-Пальмаса. Когда он открыл свой саквояж в здании таможни, небритый чиновник охотно запустил свои лапы внутрь и принялся вытаскивать одежду. Бадер схватил саквояж и резким рывком вывернул все содержимое на стол.

«Вот все. Теперь смотри!» — злобно прошипел он.

Таможенник не понимал по-английски, но жест Бадера был совершенно недвусмысленным. Побагровевший, он заявил по-французски, повысив голос:

«Я досматривал багаж англичан, американцев, французов, испанцев, итальянцев, греков, шведов, датчан Все они были джентльменами, исключая вас».

После яростного спора Бадер постарался все перевести в шутку, громко рассмеявшись.

В 1948 году он взял с собой Тельму в «Проктор» и полетел на Дальний Восток. В Афинах одна из газет опубликовала снимок его с безногими греческими ветеранами, назвав «знаменитым калекой». Калека! Невзирая на погоду, его самолет пролетел через Турцию, Дамаск, Багдад, Басру, Бахрейн, Шарью, Белуджистан, Карачи, Дели, Аллахабад, Калькутту, Акъяб, Рангун, Беруи и Пенанг в Сингапур. Оттуда они по воздуху отправились на Борнео, Целебес, Яву, Бали и Новую Гвинею, покрыв в общей сложности 20000 миль. Еще несколько лет назад совершенно здоровые люди заносили свои имена на скрижали, совершив такое путешествие на одномоторном самолете. За 2 месяца полета Дуглас изрядно похудел, а Тельма, наоборот, прибавила боле 5 килограммов, заслужив новое прозвище «Пышка». Вернувшись, она похудела, но не избавилась от прозвища.

Бадер всегда жалел, что не может брать с собой в заморские путешествия третьего члена семьи. Шон был исключительно умным и вежливым золотым ретривером, и Дуглас очень его любил. Бадер редко играл в гольф без Шона. Пес радостно скакал рядом с ним. Во время перелетов в Англии Шон обычно сам забирался в кабину и летел вместе с Бадером.

В 1949 году Бадер пересел на двухмоторный самолет и вместе с Тельмой посетил Сингапур, доставив туда Персиваль «Принс». В 1951 году компания решила, что ему лучше окончательно пересесть на двухмоторный самолет, и Бадер сменил «Проктор» на Майлс «Джемини», на котором немедленно отправился в Конго.

Проведя некоторое время в Лондоне, Бадер снова вернулся к полетам. Иногда он летел на «Джемини», а иногда на авиалайнере. Для человека, который мог быть прикован к инвалидной коляске, он путешествовал невероятно много, побывав практически во всех уголках земного шара. Часто он брал с собой клюшки для гольфа, и Тельму тоже. Если вы говорили ему, что хорошо бы побывать в Тимбукту, он спокойно отвечал, что уже был там. Он летал на 47 различных типах самолетов, посетив при этом более 50 стран. Довольно часто ему приходилось повторять маршруты.

Вероятно, пример Бадера помог людям, потерявшим ноги, больше, чем что-либо. Он показывал им путь, о котором доктора даже не думали. Например, Тинни Дин, его бывший партнер по регби и гольфу, потерял ногу в Западной Пустыне в одном из танковых сражений. Позднее он совершенно искренне написал Бадеру, что это его абсолютно не волнует.

В 1939 году молодой морской летчик-ученик Колин Ходжкинсон потерял обе ноги. Имея перед глазами пример Бадера, он сумел вернуться на службу в Королевские ВВС и участвовал на «Спитфайре» в боях. По странному совпадению, позднее он тоже был сбит и тяжелораненным попал в плен, хотя ни разу не встречался с Бадером в лагерях. Ходжкинсон тоже играл в гольф и сквош, танцевал на своих искусственных ногах.

Был еще Ричард Вуд, сын лорда Галифакса, которому миной оторвало обе ноги в Западной Пустыне. И опять же, улыбка судьбы. Он оказался в госпитале под присмотром невесты Джеффри Стефенсона. Узнав от нее о Бадере, он написал Тельме (Дуглас в это время уже был в плену): «Когда я пришел в себя после операции, то сразу спросил, смогу ли я снова ходить. Мне ответили: „Конечно, посмотрите на Дугласа Бадера“. После этого я решил делать все то, что делал он, и стать для других таким же примером, каким он стал для меня. Очень хотел бы встретиться с ним лично, чтобы поблагодарить его. Я уже получил свои протезы и начал ходить».

(У Вуда обе ноги были ампутированы выше колен, однако он ходил с одной тростью, и позднее стал членом парламента.)

Когда я позднее встречался с Бадером, то очень редко вспоминал, что у него нет ног. Это было общее впечатление тех, кто с ним общался. Да и сам Бадер нередко об этом забывал, исключая те случаи, когда у него начинались фантомные боли в ампутированных ногах. Временами ему казалось, что он чувствует ступни. Бадер привык утром надевать протезы так же, как я сам привык надевать туфли. Эти протезы никогда не были слишком удобными и часто беспокоили его, хотя он ни разу не показывал этого. Крайне редко, когда он испытывал сильную боль, он шипел сквозь зубы, и только.

Когда я играл с ним в гольф в Корнуолле, он не показывал, как ему больно, но за ленчем предложил отменить второй тур. Я воскликнул: «Вы не хотите проиграть!» Вместо ответа он поднял правую ногу и показал окровавленную культю. В металлическом колпачке оказалось отверстие. Наверное, неисправный протез причинял ему ужасную боль. На следующее утро прибыл запасной протез. Перевязав свежую рану, Бадер вновь вернулся к игре. Его секрет был прост и звучал банально: он просто не желал уступать!

В 1948 году он выиграл 19-й клубный чемпионат, пройдя 36 лунок на холмистом поле Кэмберли за один день. Провести целый день на йогах было бы утомительно для любого человека. В карточке Бадера отмечено, что сделал 79 и 82 удара. Он был так же силен, как любой из 25-летних атлетов. Руперт Ли был совершенно убежден, что Бадер играл бы за сборную Англии, если бы не потерял ноги. В Кранвелле в главном зале был вывешен его портрет, написанный маслом, что приводило Бадера в неизменное смущение.

Он по-прежнему оставался странной смесью скромности и эгоизма. Он продолжал хвастаться своими подвигами на площадках для гольфа, как любой рыбак расписывает свои уловы. Людям, которые Бадера не знали, это не слишком нравилось. Однако никто и никогда не слышал, чтобы он хвастался более серьезными делами. Не от Бадера я узнал, что он должен был играть за сборную Англии по регби. Лишь во время работы над книгой я узнал, что кроме 2 Орденов за выдающиеся заслуги и 2 Крестов за летные заслуги он был награжден французскими Орденом Почетного Легиона и Военным крестом. Они были вручены Бадеру за бои над Дюнкерком в 1940 году и над северной Францией в 1941 году, но я об этом не знал. Лишь позднее Бадер рассказал, что французский посол, вручая награды, расцеловал его в обе щеки.

Он крайне редко носил мундир. Один из таких случаев имел место в 1949 году на праздновании Дня Битвы за Англию в Норт-Уилде, где присутствовали и другие знаменитые пилоты. Ричард Димбли, известный комментатор Би-Би-Си, совал им под нос микрофон, и летчики с трудом выдавливали пару бессвязных реплик. Паренек 12 лет, который вряд ли помнил саму битву, сумел проскользнуть сквозь кордон полицейских и подбежал к ним, чтобы взять автограф. Паренек сунул книгу Димбли, который расписался, после чего довольный мальчик повернулся спиной к пилотам и спокойно вернулся за барьер. Война действительно окончилась.

Людей очень легко вводила в заблуждение внешне развязная манера поведения Бадера. Под этой маской скрывалась благородная натура, которая чутко откликалась на нужды и беды людей. Он не мог пройти мимо бедняка, не попытавшись чем-нибудь ему помочь, Бадер потерял массу денег, одалживая их своим старым приятелям военных лет. Теперь он предпочитал подавать, а не одалживать. Он во всем оставался сторонником крайностей: холодное равнодушие или горячее участие, искренняя дружба или лютая ненависть — середины не было.

Однажды я услышал, как кто-то пожалел Тельму, которой наверняка было очень трудно жить с таким чело веком. Но это не так. Мне редко приходилось видеть более преданную пару, и Тельма совсем не была безропотной жертвой. Она легко давала сдачи Дугласу, когда считала это необходимым. Они всегда летали вместе, поэтому никто не боялся за супруга. Единственное, чего боялся Дуглас, — так это одиночества.

Я согласен с теми, кто считает его лучшим командиром истребительных частей и лучшим тактиком Второй Мировой войны (и одним из лучших пилотов). Я не знаю других командиров, которые бы так отличились в других войнах. Но свою главную победу он одержал не в воздушных боях. Это был только эпизод, к которому оказалось приковано внимание всего мира. Величайшая его победа заключалась в другом. Бадер открыл человечеству новые горизонты отваги и новые возможности, не только в дни войны, но в вообще в жизни. Я знаю, что иногда он вспоминает время битв с легкой ностальгией. Воспоминания всегда накладывают отпечаток на жизнь человека. Я знаю, что временами Бадер жалеет, что те великие дни ушли в прошлое, не понимая, что они всегда присутствуют в нем. Я не говорю об ореоле былого. Война Бадера не закончилась, и он одерживает новую победу каждый день. Его всегда уважали за отвагу и умение, проявленные в воздушных боях. Однако никто не подумал воздать должное за его постоянную борьбу, которая делает его Человеком гораздо больше, чем военные подвиги. Он сам этого не замечает. Его натура требует более эффектных и красочных деяний, чем каждодневный подвиг.

Я не священник и не могу представить себе бога в виде седобородого патриарха. Однако меня не раз посещала мысль, что в судьбу Бадера вмешалась некая высшая сила. Он словно нарочно потерял ноги, чтобы показать остальным, что может сделать Человек. И за ним тянется длинная цепь странных случайностей.

Прежде всего, это странное происшествие в Дингуэлле, которое помогло пройти школу Кранвелла. Затем встреча с Халаханом в министерстве авиации в 1939 году, которая помогла ему снова начать летать. (Это тем более странно, что Бадера хотели вернуть на административную работу.) Счастливый случай привел к тому, что правый протез оторвался, когда он выпрыгнул с парашютом. Если бы он остался, Бадер, скорее всего, тяжело изувечил бы сам себя. А если бы у него сохранилась нормальная живая нога, — он не сумел бы вырваться из падающего самолета.

Вот этим мы и закончим рассказ о человеке, жизнь которого еще не кончена. Что это означает? Шекспир сказал:

«Нет ничего хорошего или плохого. Таковыми делают события наши мысли».

 

Приложения

 

Приложение 1.

Аэродромы Истребительного Командования во время Битвы за Англию

10-я группа, Радлоу-Мэнор, Бокс, Уилтшир

Пембри

Филтон

Эксетер

Роборо

Миддл-Уоллоп

Уормфелл

Билбери

Колерн

Сент-Эваль

Боском-Даун

Эстон-Даун

Саттон— Бридж

Хаварден

11-я группа, Хиллингдон-Хаус, Оксбридж, Миддэссекс

Дебден

Кэстл-Кампс

Мартлшэм-Хит

Норт Уилд

Стэплфорд

Хорнчерч

Рочфорд

Мэнстон

Кенли

Кройдон

Уэст-Маллинг

Биггин-Хилл

Грейвсенд

Редхилл

Хокиндж

Лимпн

Тангмер

Уэстхэмпнетт

Форд

Нортхолт

Хендон

12-я группа, Уотнолл, Ноттингем, Ноттингемшир

Даксфорд

Колтишелл

Уиттеринг

Дигби

Киртон-ин-Линдсей

Спек

Рангвей

Черч-Фентон

Леконфилд

Идон

 

Приложение 2.

Летчики, участвовавшие в битве за Англию

 

Приложение 3.

Английские эскадрильи, участвовавшие в Битве за Англию

 

Приложение 4.

Основные части Люфтваффе, участвовавшие в Битве за Англию

 

Приложение 5.

ТТХ истребителей

 

Иллюстрации

23-я эскадрилья, «Геймкок», Кенли, 1930 год.

Пилотажная команда на авиационном празднике в Хендоне, 1931 год. Бадер, Дэй, Стефенсон (запасной). Через 10 лет они встретились в лагере военнопленных в Германии.

Дуглас Бадер и летчики канадской эскадрильи. Слева направо: Краули-Миллинг, Тамблин, Тэрнер, Сэвилл (сидит на крыле), Кэмпбелл, МакНайт, Бадер, Болл, Хомер, Браун.

Майор Бадер около своего «Харрикейна», осень 1940 года.

Подполковник Бадер, весна 1941 года.

Эмблема эскадрильи. Слева направо: Эрик Балл, Дуглас Бадер, Уильям МакНайт.

Бадер с офицерами JG-26 после того, как был сбит и попал в плен, аэродром Одемберт, Франция, август 1941 года.

Контейнер с протезами для Бадера, который был сброшен англичанами на парашюте 19.08.1941 г. на аэродром Сент-Омер, где базировалась JG-26.

Бадеру позволили сесть в кабину Ме-109Е. Отметьте немецкого офицера с пистолетом.

Дуглас Бадер на поле для гольфа. Он поворачивается с трудом, но все-таки может бить на 200 ярдов.

Тельма, Дуглас и Шон.

Справа Бадер, слева — старший лейтенант Джонни Джонсон, в центре — капитан Дандас, лето 1941 года.

Оперативный центр штаба Истребительного Командования в Бентли-Приори.

Истребитель «Спитфайр».

Пилот в кабине «Харрикейна».

Идиллическая картина: «Харрикейн I» и пара «Спитфайров II».

Низковысотный истребитель «Спитфайр Vb» LF.

Английские пилоты рядом со своими «Харрикейнами».

Немецкие пилоты на аэродроме.