Во Дворце Томаса Чертыхальскивстречал хранитель традиций. Взял пергамент. Глаза старика пиявками присосались к лицу Тихони. Смотрели долго, пристально. В здании было почти тихо — не верилось, что за стеной, в концертном зале сейчас находятся сотни гостей. Только где-то на верхних этажах тихо играл «Duran Duran».

— Опаздываете.

Заметив, как Томас крепко держит в руках мешочек, хранитель традиций с иронией добавил:

— В этот раз монета вам не понадобится.

Старик протянул руку. Ладонь была широкая, с узловатыми увенчанными длинными ногтями пальцами и шишками на суставах — настоящая лапа коршуна. Томас передал кисет с монетой.

Пальцы сжались — капкан захлопнулся.

Всё, — последний игрок прибыл. Церемония началась!

— Пройдете вдоль по коридору до гримерок и свернёте...

— Я...

— Мне известно, молодой человек, что вы здесь были раньше, но... Правила — есть правила! Я говорю, вы молчите. Вы молчите, я говорю.

Томас не мог скрыть ухмылки.

— О чем речь...

— Тогда повторяю. Пройдете по коридору до гримерок и свернёте налево — там выход на сцену. Все уже в сборе. Вам доверена честь представлять Манкерман-Самватас. Будете играть... Такое слово... Забываю все время... Выбор Князя, признаюсь, меня удивил... Но хозяин — барин. У вас так говорят? Я вынужден подчиниться... Все, вы свободны.

Хранитель, эта безобразная еле стоящая на своих кривых ногах рептилия во фраке, осклабился, изображая подобие улыбки, проскрипел:

— Удачи не желаю. Для вас будет слишком много чести.

Томас кивнул, развернулся и пошел по коридору не торопясь, словно уставший шахтёр после смены, при этом чувствуя, как хранитель смотрит ему вслед.

Дойдя до двери, ведущей на сцену, Томас взялся за ручку и замер. Хранитель уже забыт.

Тихоня пытался заглянуть внутрь себя, в саму свою душу, чтобы понять, в каком пребывает состоянии, испытывает ли страх перед эшафотом или он достиг той точки, когда уже всё равно стоит ли у преисподней или, отодвинув в сторону катапетасму, готовится пройти через царские врата.

Потом-теперь-теперь-потом... Готов ли?

Вдруг матово блеснул черный камень в перстне. Томас у себя за спиной отчетливо услышал воробьиный щебет и предсмертный писк пичуги, которой кто-то незримый скрутил голову...

Решился: потянул дверь на себя и вышел на сцену.

Занавес из тяжелого красного бархата был ещё закрыт. Справа висели темно-синие ниспадающие волнами атласные полотнища. В центре залитого светом пространства стоял круглый стол, немного похожий на тот, который Тихоня видел в землянке. На ровной поверхности высокой горой были насыпаны стеклянные игрушки. Они, подобно алмазам, блистали в свете жарких, закрепленных высоко вверху на металлических рамах прожекторов. Вокруг стола расположились восемь человек. Один из приглашенных сидел в инвалидном кресле, остальные стояли. Стульев не было.

Фраки, смокинги, костюмы, открытые вечерние платья, манто, колье. Пожилые, юные, среднего возраста. Лица напряжены. Гости хмурятся, кусают губы. Томас подошел к столу и заметил, что все приглашенные игроки держат длинные, похожие на барабанные палочки, спицы. Тихоня вскользь окинул взглядом гадателей, а потом стал рассматривать игрушки. Они были навалены прямым круговым конусом, основание которого повторяло диаметр стола. Если тронуть хоть одну деталь, потревожив остальные, то какая-нибудь лежащая внизу стекляшка обязательно упадет на пол и разобьется.

Всё понятно: Пётр Алексеевич Кропоткин, Князь Киевский, предложил гостям сыграть в бирюльки. Это не кости или карты, где все решает глупый случай. В этой забаве необходима ловкость, осторожность, терпение, ум и холоднокровие. Томас заметил, что некоторые бирюльки были подобраны со смыслом: стеклодув сплел трубочки таким образом, чтобы они были похожи на зверей, птиц, детали механизмов, органы человека, цифры, буквы, алхимические знаки, иероглифы, символы мировых религий и геральдики; но большая часть на первый взгляд ничего не обозначала — абстрактные образы без гармонии и правдоподобия, шипастые, с крыльями, волнами, смешными зазубринами.

Михаэль Шульц подъехал к Томасу. Какое-то мгновение они смотрели друг на друга. Осторожно. Михаэль скосил глаза на простреленное колено.

— Wie ich sehen kann, heilen Wunden schnell? (У вас, как я погляжу, раны заживают быстро?) — нем.

— Ich beschwere mich darüber nicht, — ответил Томас. (Не жалуюсь) — нем.

Михаэль протянул Тихоне палочку.

— Возьми. Я тебе прихватил, — сказал он по-русски почти без акцента. — Надо осторожно поднимать бирюльки. Нам объяснили. Думаю, специально для тебя повторять не будут. Там ушки, дырочки, всякие отверстия. За них надо брать. Что снял, можешь разбить о пол, но лучше делай как я.

— Почему? — спросил Томас.

— Мне нужен честный поединок, — ответил Михаэль и отъехал в сторону.

Томас, покрутив спицу в руках, проверил — не скользит ли. Обычная, легкая, вырезана — понюхал дерево — кажется из осины. Опустив глаза вниз, он только сейчас заметил, что вокруг стола была проведена белая линия, от которой расходились лучи, деля окружность на девять секторов. Тихоня про себя посмеялся, представив, как служащая во Дворце старушка-уборщица рисует мелом это «солнышко».

Михаэль Шульц вернулся назад, на северную сторону. Остальные игроки тоже встали по своим местам. Томас Чертыхальски занял пустующий восточный сектор. Гости и до этого вели себя тихо, но сейчас почти окаменели. Каждый смотрел на сияющий миллиардами граней стеклянный конус, наверное, уже выискивая те бирюльки, которые лежат, не цепляясь за соседние. Вдруг над сценой словно махнули гигантским крылом, и подул прохладный свежий ветер — это неслышно поднялся занавес. Игроки невольно повернули головы в сторону зала, но из-за рампы ничего не смогли рассмотреть. Сияние софитов скрывало зрителей, поэтому гадатели отвернулись и тут же забыли о публике — им было чем заняться.

Первым к столу вышел высокий брюнет со свежей раной на щеке, на которую чья-то неумелая рука наложила грубые швы — черные нитки ещё стягивали рубец. Недолго гадая, он ловко подхватил стеклянного котенка и бросил в сторону: бирюлька, описав дугу, упала на пол и с хлопком разбилась. Брюнет вернулся на место. Следующим подъехал Михаэль. Шульц долго не решался сделать свой первый ход. Что-то высматривал, несколько раз объехал вокруг стола пока не нашел нужную игрушку. Медленно подняв стеклянную колбу за петельку, он не стал её выбрасывать, а спрятал во внутреннем кармане смокинга. Затем Шульц надавил кулаком на лацкан, чтобы стекло лопнуло и рассыпалось на мелкие осколки.

За немцем настала очередь молодого худощавого парня в твидовом пиджаке в мелкую коричневую клетку и замшевыми вставками на локтях. Его неприятное вытянутое лицо было бугристым, кожа плотно обтягивала череп. Рыжие, коротко остриженные курчавые волосы, выгоревшие на солнце брови. Глаза яркие как панцирь бронзовки. Тяжелый подбородок, недельная щетина. «Настоящий жулик», — подумал Томас.

Сосед в твидовом пиджаке подошел к столу. Выпад спицей и красивая чайная кружка, не тронув соседей, взлетела в воздух. «Твидовый» бросил трофей на пол и раздавил его каблуком.

Всё, настала очередь Томаса.

Шаг через белую черту.

О, все известные и неизвестные боги, она на самом деле проведена мелом!

Переступил и только приобретенная годами привычка сдерживать эмоции не позволила Томасу вскрикнуть. Стеклянная гора преобразилась. Она теперь не была похожа на конус переплетенных между собой аптекарских мензурок и трубочек. Каждая деталь теперь обрела свой цвет, запах, дыхание. При этом Томас непостижимым образом обрел способность одновременно видеть все находящиеся на столе элементы, вне зависимости от того, где они находились, вверху или у самого основания. Мало того, ему стал понятен алгоритм и порядок их укладки. Каждая часть головоломки находилась на своём месте. Если смотреть сверху, то можно подумать, на столе разложили семечки подсолнуха, только не золотые, а всяческих самых невероятных цветов. Старики сказали, что к гаданию можно приступить, только решив, что он хочет получить в награду. При первом же взгляде на бирюльки, Тихоня понял, как может выиграть. В самом центре стола, возле полированной поверхности, опираясь на шахматные фигуры, сияла пурпуром статуэтка играющего на свирели пастушка.

Томас понимал, что это не церемония гадания, а главный в его жизни экзамен, поэтому приз должен быть наделен высоким смыслом. Пастушок — это душа Монаха — Иваши Миклухо-Маклая, о котором там пеклась Тоня. Если Тихоне удастся её спасти, вытащить из заточения, то он вернёт себе образ и подобие. Только таким способом Чертыхальски может стать Ченстоховски. Осознав, каков его правильный ответ, Томас стал распутывать весь путь решения этой задачи. Он был похож на перевернутую корневую систему, где от пастушка, словно кровеносные сосуды, поднимались в стороны нити. Наконец, Томас увидел точки соприкосновения с поверхностью конуса. Самая яркая находилась почти у вершины — там лежала игрушечная стеклянная лейка. Томас поднялся на цыпочки, чтобы рассмотреть эту игрушку. Она ему показалась смутно знакомой, и как только он приблизился к ней, Тихоня почувствовал запах пива из «Тощей Эльзы».

— Вот так встреча... — прошептал Томас. — Отец!

Ошибки никакой не могло быть. Начало пути — вот эта маленькая лейка, похожая на ту, которой играют маленькие девочки. Он когда-то видел детский набор посуды с малюсенькими ножиками, вилочками, тарелками с которых кормят кукол... И одновременно — это его отец. Эта стеклянная, пахнущая пивом безделушка вдруг всколыхнула в душе Томаса столько смутных почти младенческих воспоминаний... Добрая улыбка, колючие-кусачие порыжевшие от табака усы, хриплый голос и сказка на ночь о хитром докторе Бартеке, крепкие руки с ладонями, такими большими, что казалось, они были шире лопат.

Чтобы ещё раз удостовериться в выборе, Томас прогнал весь путь назад — от вершины до основания и снова безошибочно нашел пастушка. Если сейчас он вскроет себе вены и подставит рану над лейкой, то его кровь, повторяя найденное решение, дымящимся бардовым ручьем, поворот за поворотом, ложбинками, запрудами, трубочками притечет к победной статуэтке из пурпурного стекла. Желаемое было далеко и глубоко — чтобы ручей добрался до пастушка, пришлось бы отдать всю кровь без остатка, до последней капли.

Томас вдруг заледенел, сраженный догадкой... Если он на самом деле вскроет вены, то что из них потечет? Что из него потечет в этом меловом кругу? Алая кровь или черная как нефть, проклятая вонючая отравленная жижа?

Приказав себе заткнуться, Томас крепко обхватил пальцами спицу и точным расчетливым ударом приподнял лейку. Ни одна игрушка не сдвинулась с места — все лежали нерушимо. Поднеся к себе трофей, Томас бережно положил его во внутренний карман смокинга. Спросил себя, можно ли оставить игрушку в целости или как Михаэль, раздавить? Ответ был ясен: при всем желании он не сможет сохранить все трофеи — бирюлек много, а карман хоть и глубок, но узок. Тихоня сжал руку в кулак и ударил себя по левой стороне груди. Стекло лопнуло. Маленькие осколки кольнули через ткань сорочки, слегка оцарапав кожу.

Всё, можно возвращаться на место — первый ход сделан.

Томас не следил за другими игроками, как они подходили к столу и приноравливались стащить бирюльки — перед его внутренним взором до сих пор возвышалась сияющая всеми возможными красками хрустальная гора, и внутри неё мерцал змееподобный ручей. Томас в этот миг вдруг испугался догадки: это вообще возможно, чтобы после стольких лет мракобесия он снова стал человеком? Не слишком ли все так просто? Но тут же себе ответил: когда за дело берется такой шутник, как Пётр Алексеевич, легкого пути не жди.

Второй ход пришлось пропустить — нужная ему игрушка пока была закрыта, поэтому он мог взять любую. Снял кролика со сломанной лапкой. Хотел, было, как большинство игроков бросить его на пол, но подумал, что это неправильно. Если столь обыденный предмет, как детская лейка ему напомнил отца, то вдруг этот зверек также кому-то дорог? Засунул в карман и раздавил стекло. За кроликом последовали безделицы — ледоруб, фиалка, очки, попугай сидящий в кольце; игрушек было много, выбор большой, поэтому ход возвращался довольно скоро. Казалось, что он принимает участие в раскопках окаменевшего корня дерева — ненужные ему игрушки были песком, а когда расчищалась необходимая деталь, он забирал её себе в карман. При этом Томас не ведал, известен ли остальным игрокам его замысел или нет.

Где-то на сороковой бирюльке Тихоня почувствовал, что карман, который должен был уже наполниться стеклом, почему-то опустел. Вот только кожу на груди начало саднить. Странно. Так в чем же состоит княжеский подвох? Некоторые гадатели бросают добытые игрушки на пол, где они разбиваются, или вообще давят их своими каблуками. Михаэль и Томас прятали трофеи в карманах. Их общий сосед в твидовом пиджаке поступал иначе: часть бросал, остальные прятал. Тихоня стал внимательно наблюдать за людьми, чтобы понять закономерность. Кажется, догадался — те, кто без сожаления избавлялся от стекляшек, были в хорошем настроении. Улыбались — никаких хмурых лиц. Они ожидали какой-то сложной игры или головоломки, а тут бери себе с поверхности горки любую загнутую стеклодувом мензурку и жди, когда соседи допустят ошибку. Игра спорилась, горка заметно стала тоньше. Наконец, настал момент, когда варианты сократились и, чтобы найти нужную бирюльку, гадателям приходилось подолгу бродить вокруг стола.

Время шло. Вдруг Томас почувствовал неладное. Кто был в хорошем настроении, те... не переставали улыбаться. Их лица словно растянули в стороны, губы вытягивались все шире и шире. В какой-то момент они начали хихикать. Кто-то насвистывал. Томас прислушался к своим ощущениям. Да, он был серьезен. Желания улыбаться не испытывал. Подходил к столу максимально сосредоточенным, понимая, что любая оплошность будет первой и последней. Лица Михаэля и «твидового» были также строги. Морщины легли между нахмуренных бровей. Глаза красные...

Томас посмотрел на кисти рук игроков. У большей части они еле заметно дрожали, как у наркоманов, в предвкушении новой дозы. Только у тех руки были обычные, кто не разбрасывался бирюльками, а прятал их у себя.

Наконец, произошло то, что должно было случиться ещё давно. Дама в зеленом шелковом платье-макси с глубоким декольте и ниткой жемчуга на красивой шее склонилась над столом, но всё никак не могла попасть в выбранный ею венский рогалик. Игрушка не прикасалась к другим бирюлькам, её надо было всего лишь палочкой подтянуть к краю стола и сбросить — всё! Но женщину душил истерический смех, сквозь который были слышны рыдания. Она слишком поздно поняла, что можно было делать, а чего нельзя. Рука дернулась, спица задела стеклянный кружок и он, как пущенная хоккеистом шайба, отлетел в центр стола. Раздался треск — лопнул рогалик и ещё несколько игрушек.

Спица выпала из трясущихся пальцев проигравшей. Она развернулась и пошла за кулисы, продолжая хохотать. Но глаза её, Томас это видел отчетливо, были полны боли и слёз...

Игроки теперь перестали сбрасывать бирюльки на пол. Вот только, когда очередь дошла до твидового пиджака, он выудил маленькую детскую розгу и с явным наслаждением разбил её о сцену.

Скоро Томас догадался, почему он так сделал. Дойдя до одного из поворотов своего пути к выигрышу, Тихоня увидел вылитого из серого стекла воробья. При должной сноровке он мог достать птичку, не дожидаясь следующего хода. Когда Томас склонился над ней, чтобы лучше рассмотреть, то рассмотрел, на кого игрушка была похожа. Альма. Этот неопрятный воробышек — его мать. Мертвые стеклянные глаза, серые торчащие во все стороны перышки, хвостик, скрюченные лапки с острыми коготками. Свет играл на взъерошенном загривке, словно только что прошел дождь и мокрая птичка пытается согреться. Другой посмотрит — милая забавная пичужка, но Томас понимал и знал, что прячется у неё внутри. Злоба, упорство, воловья тупость, жажда причинять боль. Но была ещё одна черная черта, которая перевешивала все остальные. Зависть. Альма была воплощением животной ненависти к чужому здоровью, спокойствию, уму, воспитанию. Она завидовала всему миру, а населяющих его людей мысленно проклинала! Каждый день, каждый день, каждый день! Бесконечный поток нечистот лился из её поганых уст, до самой её смерти. Однажды небо даровало ей шанс стать лучше, успокоить чесотку бессмысленной зависти, она вышла замуж и родила мальчика... Но природа взяла свое. Тьма заслонила её разум, не дала рассмотреть дарованный путь спасения. Альма стала врагом своему мужу, потом сыну, и, в конце концов, самой себе.

Томас достал воробышка и бросил на пол. Растоптал. В миг, когда хрупкая игрушка лопнула под его каблуком, он на секунду испытал такое блаженство, как будто в кровь вспрыснули ампулу дофамина. Томас ощутил непередаваемое удовлетворение от завершения сложного давно беспокоившего его дела. Возвращаясь на место, он, наконец-то понял, почему остальные с радостью разделывались с частями головоломки. Всегда легко вспомнить тех, кого мы не любим, кто нас отверг или не помог в сложной ситуации; кто умнее, сильнее, богаче, красивее, счастливее... А тут выпал такой шанс разделаться с обидчиками, наказать их, низвергнуть, раздавить каблуком, размазать по полу... И при этом получить награду — приятный, возбуждающий, придающий сил заряд энергии. Кто от такого откажется? Поэтому игроки и дальше не искали тропу, ведущую к победе: они разделывались со своими врагами, уподобляясь той крысе, которая вместо воды и мяса без остановки нажимала на педаль, впрыскивая себе наркотик.

Напряжение росло. Круг за кругом. Бирюлька за бирюлькой. Сколько прошло часов, Томас не мог сказать — как только он вышел на сцену, лишился чувства времени и о его ходе судил по таявшим на глазах стеклянным статуэткам. На столе уже возвышалось не более трети от общего количества. Гадание продолжали восемь игроков. Уже никто не смеялся, не находилось желающих глупо хихикать... Наверное, все оставшиеся игрушки имели особое значение для гадателей. Каждый долго приноравливался, прежде чем сделать ход, искал лучшие варианты. Легких не осталось — началась решающая игра. Но произошло ещё нечто, что серьезно встревожило Томаса. Привычно раздавив очередную стеклянную фигурку, он опустил глаза и заметил, что вся левая сторона его рубашки пропиталась кровью. Она была алая — и это Томаса обрадовало, но при этом он тут же почувствовал усталость в ногах. Ломило поясницу, шея затекла. Может, и раньше всё это было, но он просто не замечал. Вид крови заставил прислушаться к своему телу. Томас с завистью посмотрел на Михаэля Шульца, который сидел в кресле. Ему-то легче, а Тихоня за все время не присел, ни разу не облокотился на стол. Томасу не сказали, можно это делать или нельзя, но остальные игроки не прикасались к его поверхности, значит...

За несколько следующих кругов три гадателя сдвинули чужие бирюльки и были вынуждены покинуть зал. Смокинг потяжелел — кровавое пятно расползалось по телу Томаса, испачкав почти всю сорочку. Алое на белом — видно даже из галерки. Теперь, раздавливая стекло, Тихоня чувствовал боль от вонзающихся в кожу осколков не возле сердца, а на спине и пояснице. Томас в какой-то момент встретился глазами с Михаэлем и понял, что Шульцу тоже досталось. Немец выбрал черный смокинг: если кровь лилась, её не было видно, но Тихоня все равно заметил красные капли на манжетах сорочки. У «твидового» бурые пятна выступили на брюках.

Что ж, все почти в равных условиях. Почти... Всё теперь ясно... Кому-то смех, а тем, кто присваивал себе трофеи, приходится терпеть физическую боль. Легкое начало игры расслабило, покалывания были еле ощутимыми, но количество выигранных бирюлек росло, и каждая следующая давалась труднее. Сосед в твидовом пиджаке следовал выбранной ранее стратегии. Из десяти выигрышей восемь он оставлял себе, а два выбрасывал. Наверное, так он успокаивал боль. Шульц редко когда сбрасывал на пол бирюльки, а вот Томас... Он и рад был как-то успокоить саднящие раны на груди, спине и шее, но дальше пошла такая игра, — только держись!

Соболь. Маленький потешный зверек. Но перед Тихоней на столе лежал забавный пузатый медведь. При этом он и есть старик Соболь! Вини по матери. До конца своих долгих-долгих дней Соболь не поменял масть. Никакой крести. Никакой чистоты. Душа черна, как заброшенная пещера, в которой живут только плоские черви, тараканы и крысы. Ему уже ничем не помочь, а навредить Томасу он ещё может. Как поступить? Выбросить и раздавить, получив желаемую передышку или все-таки прижать к сердцу? Он виновен во всем, но больше всего в том, что однажды маленького мальчика лишил образа и подобия... В жизни у Дов-Бера таких, как Томас, было много. Тихоне ещё повезло — легко отделался... Наверное потому, что Соболь отнесся к нему, как к единокровному родственнику. Тихоня всмотрелся вглубь стеклянного медведя. Так и есть — двоюродный дед.

Какой вынести приговор? Почему он разбил воробья, даже не задумавшись, а перед виновником своих мучений гадает? Ведь всё для Тихони началось в момент встречи с этим стариком! Томас в преломлении исходящих от игрушек лучей увидел, как бы сложилась его судьба, останься он дома. В порыве ярости мать ударила бы его кочергой по затылку так, что у него отнялись бы ноги. Какое-то время Альма ухаживала б за ним, пытаясь искупить вину, но, в конце концов, сорвалась бы и отравила его крысиным ядом.

Томас спас медвежонка. Спрятав игрушку в кармане, он резко ударил по ней кулаком...

Тихоня не смог удержать крика. Заорал так, что, наверное, было слышно и за каналом. Боль была такой сильной, словно «розочкой» пырнули под лопатку, и острые края разбитой бутылки, распоров кожу и мышцы, прошлись по ребрам. Онемела левая рука. Томас не чувствовал половины своего тела. Повело в сторону — еле устоял. Возвращался прыжками на одной ноге, как мальчик, играющий в классики, но не на своё место, а к Михаэлю и его спасительному инвалидному креслу. Успел схватиться за ручку. В глазах потемнело, и перед ним поплыли серые пятна, большие и маленькие точки, запятые. «Не люб ты, Соболь, никому. Кроме меня», — подумал Томас, пытаясь улыбнуться.

Дорого же ему обошлась такая любовь...

Не хватало ещё проиграть...

Только перевел дух, а уже подошла его очередь.

Что делать? Томас мог стоять только на одной ноге. Опереться нельзя. Что ж, придется выкручиваться. Неловко допрыгал до стола, оставляя за собой нитку кровавых пятен. Присмотрел то, что лежало поближе — какую-то развратную в молодости старуху с глубокой глоткой. Ловко вытащил её из-под колоды карт и сбросил на пол. Как только игрушка разбилась, произошло чудо: Томас на себе испытал, что такое счастливое исцеление. Боль ушла мгновенно, и тело ему снова подчинилось. Усталость не исчезла, но после недавних нечеловеческих страданий её было легче переносить.

Посмотрел на горку бирюлек.

Да их стало меньше, но при этом ещё так много!

Возвращался на свое место, волоча ноги, дыша, как загнанный лошак.

Нашел взглядом Шульца.

Глаза их встретились.

Тихоня смежил веки и кивнул.

Михаэль ответил.

Игра продолжалась...