Это был поединок на износ, измор, проверка воли и характера. Пришлось встретиться со всеми, с кем на жизненном пути поступил хорошо и нехорошо, и каждый отгрыз себе кусочек, выпил по глотку крови или, наоборот, преподнёс горсть таблеток. Время шло. Даже если чередовать хороших-плохих, всё равно после каждого успешного хода усталость, боль и невыносимая тяжесть наваливалась на плечи. Это не бирюльки снимались со стола — это прожитые годы чугунными чушками гнули его к земле. Томас потерял счет всему, он уже не мог понять, сколько ходов осталось до окончания пытки, в чем её смысл, и вообще что он тут делает. Мозг упорно отказывался мыслить и реагировать даже на первобытные раздражители: свет не слепил, жажда уже не мучала, дышал и то чудом.

Пятеро гадателей, окровавленных, шатающихся, словно угорелые, упорно продолжали подходить к столу, когда наступала их очередь. Досталось всем. Даже у Михаэля на лбу выступил кровавый пот. Томас не знал, что это не просто красивая метафора, а самый наиреальнейшие анатомический факт. К тому же Шульц не мог усидеть в своем кресле — постоянно ерзал, поправлял-сдвигал свои перебитые ноги, привставал и снова садился.

Он страдал...

Как и все игроки...

Только сейчас до Томаса дошел истинный смысл благородства пруссака! Томас — хороший игрок и если его лишиться, то остальным пришлось бы тянуть чужие бирюльки! Поэтому оставшиеся гадатели уже не желали друг другу неудачи, а поддерживали соседей взглядом, жестом, бодрящим вскриком. Каждый видел своё победное решение, и оно не пересекалось с игрой противников, не мешало им. Наоборот, снимая лишние стеклянные статуэтки, гадатели расчищали другим путь, помогали друг другу. В этой хитрой забаве можно было проиграть, но при этом участникам церемонии позволялось достичь своей истинной исконной личной цели. Томас пытался докопаться до пурпурного пастушка. Он был уверен, что остальные также видели нечто важное, личное, интимное. Этот цветок папоротника символизировал их конечную загадку, их желание. Сорвать его можно было только упорством, мужеством, умением терпеть нечеловеческие страдания, собрав всю волю в мертвый узел, со всей концентрацией физических и моральных сил. Каждый игрок за столом совершал марш-бросок с полной выкладкой. При этом гадатели стремились к их личной победе, решали свою, понятную только им загадку. Другие б на их месте давно бы сдались, но жребий привел в Городок упорных, мужественных, сильных духом, способных на подвиг игроков.

Томас продолжал сражаться, где-то на периферии своего сознания удивляясь тому, как он вообще ещё держится? Никогда ему не было так плохо, как в эти сначала часы, потом минуты и секунды. Даже когда в его печень вонзился клинок Шульца-старшего, боль была слабее...

Что там говорил бай-батыр? — я сильный, я тебе помогу. Ну, и где эта помощь? Ведь уже мочи нет стоять на ногах. Спина не гнется, руки не слушаются, пальцы дрожат, в коленях слабость — вот-вот подкосятся, и он с грохотом упадет на сцену. Это со стороны, наверное, красиво, когда актер, корчась, теряет последние силы и плашмя валится на доски, разбивая лицо в кровь... Пот ест глаза, в виски бьют кувалдой, уши заложило, и такое ощущение, что в желудке засела бетонная балка с торчащими в стороны ржавыми арматуринами. Как ни странно, но Томас терпел все эти мучения благодаря сумасшедшему бредовому фантастическому образу: если ему так плохо, то что могут ощущать его соперники — простые люди? Какие мысли роятся в их головах? Наверное, они проклинают всё на свете! Чем плох вариант игры в дартс или городки? Бросай себе дротики или бей по деревяшкам. Кстати, могли выбрать местный вариант — клё-клё, это когда большими палками пытаются попасть по консервным банкам. Вот! Отлично! И никому не надо страдать, доказывая, что они достойны большего. Это и так понятно — их выбрал Случай, и они нашли в себе силы прорваться через тенета во Дворец Труда. А боулинг? Отличное изобретение, пришедшее к нам из седых времен. Уходящий век довел эту игру до совершенства, с ровными дорожками, автоматическим возвратом шаров... Отличная забава для городского современного человека. Или электрические автоматы, с музыкой, мигающими лампочками и летающими шариками, которые запускают пружины-катапульты. Шарики бьются о стенки и набирают очки. Всё переливается, звенит, жужжит, музыка орет, электронное табло подмигивает победителю. Вот где нереальное удовольствие! Бильярд можно предложить... Это же настоящая игра джентльменов. Берешь кий и гоняй шары до умопомрачения на вылет. Пиво и фисташки прилагаются... Чем не вариант? В дурака неплохо бы переводного сразиться или домино... Но зачем, зачем, зачем было тащить в Городок этот проклятый стол с этими проклятыми бирюльками? Почему мы должны терпеть эти муки?

Томас отчетливо слышал доносящиеся из концертного зала мысленные вопли: «Verdammte Russen! Cursed fucking Russians! Russes maudits! Rusos malditos!». Странно, но эта злоба и общее непонимание замысла подстегивало Томаса, придавало ему сил, укрепило волю, а следом пришла разгадка истинного значение слов бай-батыра! Конечно же, силач не придет сюда, чтобы подставить плечо, и король Лир не придержит его дрожащую руку; разбойник не поднесет к потрескавшимся губам флягу с холодной родниковой водой. Томасу все это ни к чему! У него и так в крови кипит алтайская мощь и натиск, кавказская сила и гордость. Голядь поделилась с ним лихостью и бесстрашием, а чухонцы — терпением. Отец даровал волю, мать — неуступчивость, Антонина Петровна научила коварству, Князь — самолюбию и жажде знаний.

Поняв это, Томас, когда наступила пора для настоящей боли, готов был её принять...

Рома Смехов.

Глоток свежего воздуха перед глубоким погружением в ад. Смахнул не гадая, и живительный адреналин потек по венам, и рот наполнился слюной, мышцы окрепли, руки перестали дрожать. Как будто полотенцем начали размахивать у лица.

Катерина-Катя-Катюха и её дети. Вот они все лежат, связанные воедино. Виноградная гроздь «эким кара». Черные ягоды. Зеленая веточка. Вся семья. Томасу даже и присматриваться не надо было — и так понятно: не ведая, не желая того, а токмо по воле баронессы Антонины Петровны, сняла Мать с души Тихони столько грехов, сколько могла унести на своих плечах и хрупких детских спинках. Не пройдет и трёх лет, как убьют её любимого мужчину, а она ни с кем больше не сойдется. Без любви зачахнет и начнет пить. Очень сильно... Умрет в сорок, почти молодой...

Снял гроздь, осторожно опустил в карман и, зажмурившись, сжав зубы, напрягшись всем телом, ударил ладонью по лацкану окровавленного смокинга...

.

.

.

Он кого-то упустил и готов был принять заслуженную кару...

Кого-то упустил недавно...

Знал, что придется ответить...

Но вот чтобы так? Сверла дрели по костям, кипяток на содранную кожу, кислота по спине...

.

.

Сейчас он умрет...