Хлеборез очнулся. Он на вершине обрыва, в окружении людей. Под ногами растет зеленая, такая теперь родная трава. Вверху синеет доброе теплое небо. Напротив стоит человек с необычной фамилией — Чертыхальски. Вдруг до Романа дошло, что шанхаец-то не представлялся... А откуда он знает его фамилию и имя?...

— Ну, что, мужик сказал — мужик сделал. Молодец.

Томас дернул на себя руку, помогая Роману встать. Разорвав рукопожатие Смехов почувствовал,как у него болит распухший нос. «Гусь, точно гусь», — мелькнула мысль, а потом: «Что со мной произошло? Что это было? Почему так болит голова? Во рту как с похмелья... Почему так болит нос?». Память тут же подленько показала коротенькое кино: перекресток, авария, мясорубка, бессонная ночь, прыжок с обрыва, мокрые волосы и падение. А потом... Провал. Наверное, обморок от боли... Посмотрел на колени — так и есть, в траве. Да-а-а,прикололся, твою мать. Почти двухметровый дылда — и в ножки... Здравствуй, здравствуй, геморрой!

Рома растерянно оглядел свидетелей его позора. Все молчали. Не лица — маски. Все ждали первого слова. И оно пришло. Дядя сделал шаг вперед — глаза запрятаны в щелочки, усы раздвинулись, показывая желтые прокуренные зубы.

— Мужик сказал — мужик сделал? Будь ты в хате, я бы тебя и за мужика не посчитал. Под нарами бы протянул. Ты не мужик, ты — порося визгливое, вот ты кто.

Теперь все ждали второго слова. И оно пришло — отозвался Леший.

— Я понимаю, что в гостях. Свой монастырь, устав и всё такое, чужая семья — потемки. Разрешите встрять. В чем вина этого молодого человека? Обыкновенная авария. Я думаю: с кем не бывает? Мне тоже могут в зад заехать, мало ли идиотов на свете? — Леший положил Томасу руку на мокрое плечо и добавил: — Я не о присутствующих...

Продолжил, не убирая руки:

— Хлеборез проспорил, и я снова думаю: с кем не бывает? Конечно, Дядя расстроен — его парнишка проигрался, но я в который раз себя спрашиваю, а что тут такого?Я вот в казино вчера засадил двадцатник зелени и не плАчу, а здесь просто сливка. Нормальный спор бродяг. Я не знаю, почему, в чем причина такого платежа. Может, — Леший потрепал Томаса, -кое-кто ещё с детства не вышел, может, ещё что... Ну, не знаю я! Могу только догадываться. Но что-то мне подсказывает, Рома сделал нечто нехорошее, правда? И это нехорошее не тянуло на большую обиду. Так, на пакость. На ту же сливку? Верно?

— На перекрестке было маленькое недоразумение, — кивнул Томас. — Но, я так думаю, кто старое помянет — тому глаз вон.

— ...сказал Кутузов, — закончил мысль Леший.

Томас театрально поднял руки.

— Пусть будет так. У меня больше претензий нет.

Леший повернулся к Дяде.

— Вот видишь, у парня претензий нет.

Дядя в кои веки перестал улыбаться.

— А у меня есть. Хлеборез — сука. А что будет, если не нос, а его яйца в тиски зажмут? Да, он же всех сдаст.

Леший посмотрел на Дядю.

— Это уже серьезно, паря, — прищурился, сплюнул. — А ты выдержишь, Алибабаевич? Ты готов свой клюв подставить?

Дядя выпрямился, расправил плечи, даже широко открыл глаза.

— Когда под Ростовом инкассаторскую машину взяли, кого красноперые прессовали? Меня! Но я молчал.

— Да там и без тебя сук хватало, Дядя! Не надо из себя строить Зою Космодемьянскую. Если уж пошел такой расклад,вот что скажу. Голосок прорезался, глазки заблестели. Я впервые вижу твои глазки, Дядя, и они мне не нравятся. Мой сказ такой. Кто-то из вас двоих неправ. Докажи, что не просядешь, что сильнее, и тогда к тебе заяв нет. А пока...

Леший кивнул Томасу, мол, братан, не в западло.

Тихоня пожал плечами — какие проблемы?

Цирковой номер удался на славу. Когда Томас прихватил мясистый нос Дяди, бедняга не то, что упал на землю и завыл, а завизжал, стал хрюкать, блеять и, как младенец, пустил слюну. Среди всхлипов отчетливо слышалось: «Мамочка, мамочка...».

— Ну, разве, что ради мамочки, — прошептал Томас и отпустил.

Дядя кулем свалился на бок и начал рыдать, закрыв ладонями лицо.

История, начавшаяся как балаганное представление, завершилась греческой трагедией. Неизвестно откуда в руке у Романа появился нож. Братаны, Витя и Алеша, как оловянные солдатики встали по бокам завывающего дяди — теперь уже с маленькой буквы -подхватили, приподняли, и Рома доказал, что умеет резать не только хлеб.

Визг оборвался на фаринеллевой ноте. Братаны оттащили тело к обрыву, руки-ноги связали неизвестно откуда народившейся проволокой, затем прицепили её к валявшемуся здесь валуну и как полицейские-собаки из кино бросили дядю-буратино в пруд. Рома, подойдя к краю, заглянул вниз. Там не было никаких тортилл, золотых ключиков и квакушек. Зеленая вода рябью отражала солнечные лучи, бегущие тени туч. Он почувствовал, что его рубашка промокла от пота так, словно он, а не Томас сейчас нырял в карьер.

— Не всплывет?— в голосе Ромы было больше любопытства, чем опаски.

Школьник принял из его рук нож и передал назад.

— Брюхо же вспорол?

— Да.

— А чо спрашиваешь?

Леший с ухмылкой обратился к Томасу:

— Ну, что, брат. Добро пожаловать в наш уютный уголок. Откуда будешь?

— Оттуда.

— И что там?

— Также весело.

— А где щас грустно? — кругом шапито, — прошептал Леший и с досадой махнул рукой.