Томас шел по знакомым и незнакомым улицам. Когда-то давно это был его родной город, населенный родными для него людьми. Какое-то время он всматривался в лица прохожих, взрослых, детей и с удивлением почувствовал, что ему нравится то, что он видит. Постоял на остановке. Съел мороженое. Пробежал глазами доску объявлений «куплю, продам, отдам». Не удержался, оторвал листик с телефоном, сунул в карман. Потолкался в очереди за хлебом, купил мягкую булку. Разломав на две части, вдохнул теплый ванильный аромат свежего хлеба. Этот запах ему тоже понравился. Полюбовался девушкой в платье-ночнушке на голое тело — ниточки трусиков не в счет. Томас вспомнил, как однажды какой-то остряк назвал Городок Гёрловкой. Что ж, он был очень даже прав — девчата стали ещё красивее, хотя куда уж краше? Вообще, всё было хорошо — отличное настроение, почти нет забот, в данный момент он абсолютно здоров, за ним никто ни гонится и не надо убегать, ждать-догонять, завтра не надо ползти на проклятущую службу, но самое главное — сейчас он не один и ему есть куда идти. К очень даже симпатичной девушке.

Томас прошептал: «Хорошо дома».

Ласковая тихая радость кипяточком растеклась у него в груди, подстегнула фантазию, заиграла, заблестела, как оцинкованная крыша на солнце...

Сейчас настает момент, который так любят читательницы — возвращение героя домой. Его ждет желанная и жаждущая ласки женщина. Она вся в нетерпении. Мужчине угрожает опасность, а она в неведении. Забросила все домашние дела, сидит на диване, обхватив колени и, сгрызая лак с ногтей, переживает.

Так бывает в женских романах, но наша Леся-Олеся слеплена из другой закваски. После ухода Томаса она постояла с минуту у окна, а потом пошла на кухню, выпила крепчайшего чаю и... снова завалилась спать.

Засыпала наша героиня с мыслью — у него всё будет хорошо, он молодец, он справится, ведь правда? И сама себе ответила — правда. Если вчера она только надеялась на чудо, то после этой ночи поняла — чуда не будет. Будет всё просто. Мужчина, в зрачках которого во тьме пылает огонь, не может испугаться мелкого босяка.

Олеся проснулась с мыслью, что Томас должен прийти с минуту на минуту. Это предчувствие разбудило её окончательно, бесповоротно, и тогда в комнате всё начало летать: вещи, простынь, тапки, пылесос, веник, книжки, карты, старые, засохшие ещё при Керенском букеты цветов. Леся, набросив мужскую рубашку на голое тело, успевала одновременно смазывать соусом курицу (кстати, заготовленную для Вали), вытирать пыль с антресолей, менять из-под открытого холодильника поддон с талой водой и сметать мусор. Её голый белый зад успевал блеснуть в нескольких местах квартиры одновременно. Когда Томас подходил к дому, Леся почти справилась с уборкой-готовкой. Чертыхальски не спешил — покормил мякишем булки воробьев-синичек-голубей, полюбовался лучами солнца, пробивающимися через резные листья кленов. Посмотрел на лениво заваливающиеся за горизонт облака, на белый след самолета в небе. Достал из кармана зажигалку, клацнул пару раз, сунул её назад и только тогда вошел в сырой, как могила, подъезд. Только хотел взять дверную ручку, как дверь открылась. Тихоня не удивившись, переступил через порог, снял сумку с плеча и бросил её на подставку для обуви.

В квартире было чисто и светло, только редкая пыль летала в косых лучах света. Вкусно пахло. Леся вышла навстречу Томасу. Глаза её настороженно блестели. Обняв Тихоню, она прошептала: «Я тебя очень ждала». Когда она ладонями обхватила колючие щеки Томаса, он заметил, как подрагивают её длинные тонкие пальцы. Леся начала целовать его лоб, глаза, а потом сухие с улицы губы.

С трудом разомкнув объятия, Томас пошёл на кухню. Повел носом, прищурился, и невольно стал похож на хитрого лиса.

— Мадемуазель, нас ждет курочка?

— Только после того, как я узнаю, чем закончилась встреча в Давосе.

Он ответил:

— На щите... — пауза, — ...унесли моего противника. Теперь он забился в угол, скулит и зализывает раны. Мало того, я обошелся без выплаты контрибуции и с полным основанием могу потратить выделенные мной на сегодняшний форс-мажор деньги. Если не трудно, принеси, пожалуйста, мою сумку, а я пока приму душ и переоденусь.

Через несколько минут он вернулся с мокрыми взъерошенными волосами, в домашних шортах и майке. Леся терпеливо охраняла рюкзак. Когда Томас расстегнул ремни и широко его раскрыл, в этот миг в кухню вдруг пришла спасительная прохлада – откуда-то снизу подул холодный и сырой воздух. В другой раз Леся удивилась бы, но сейчас ей стало не до загадок. Как только из старого застиранного рюкзака на пол посыпались пачки в банковской упаковке, она тут же ушла из реальности. Встав над зеленой пирамидой, Леся спросила:

— Хм, и откуда у вас столько кирпичиков, милстарь? Так много.

Тихоня ответил:

— Думал откупиться, поэтому пришлось взять в долг у хороших людей. Но оказалось, что твои слова верны — Роман не падок на деньги. Но он падок на славу. Запомните, мадемуазель, слава — что тот деготь, замажешься — хрен соскоблишь. Захочешь чистеньким походить, а не получится.

— Хлеборезу славы хватает — зачем ему ещё?

— И я о том же. Кстати, хотел спросить, а почему тот, кто сзади неправ?

— Не поняла?

— Ну, я имею в виду, если машина сзади...

— У тебя вообще права есть? — спросила Леся.

— Какие?

— Водительские.

— Что-то дали.

— Ты с какой планеты свалился? Вина на том, кто не держит интервал.

— Но «Опель» ведь специально так затормозил!

— Да, но этот козел остановился на желтый, поэтому прав. Формально. А мы с тобой понадеялись на авось и теперь и ты, и я без машины. Хотя... — Олеся посмотрела на деньги, — можно отремонтировать, и ещё хватит тебе новую купить. Получше «запорожца». Здесь сколько?

— На бэху взял.

— Ого, — присвистнула Леся. Нагнулась, приблизила тугую пачку и понюхала.

Странно, со стороны деньги были совершенно новыми, словно только что вышли из типографии, но пахли не краской, а пылью и плесенью — такой запах бывает в погребах, где хранятся старинные никому не нужные газеты.

— И вот это всё нам надо потратить, — Томас вздохнул так тяжело, словно ему предстояла тяжелая работа.

— Ты же брал в долг. А отдавать?

— Не в этом случае. Поверь, в жизни бывают такие ситуации, когда выгодней избавиться от денег, чем их вернуть. В ближайший месяц я планирую осмотреться, повидать старых знакомых. Но перед этим хотел бы устроить большой кутеж. Ещё надо купить квартиру или на худой конец найти трактир с порядочной хозяйкой, чтобы разгоняла печаль-ипохондрию. А то у меня напасть: как не ладится в делах — грущу.

— И это всё?

— Нет. Ещё чтобы готовила домашние пирожки, жарила картошку — я обожаю картошку, такую, — Томас чмокнул губами, — чтобы чуть подгорела, а лучок был беленький и сверху яички разбить.

Леся усмехнулась.

— Хорошо, в следующий раз приготовлю, а пока вон, — курица с сыром, картошка пюре и салат. Ешь, а то остынет... И всё же, колись — что случилось?

— Не понял.

— Так не бывает.

— Что не бывает? Ты насчет чего?

— Насчет всего и денег тоже. Ты что, аферист?

Томас потянулся, зевнул и нехотя, с ленцой, словно Леся была маленькая девочка, объяснил:

— Деньги — это проблема, но не для меня. Руки не дрожат, ладони не мокреют. Есть — хорошо, нет — ещё лучше. На бутылку молока и батон хлеба всегда заработаю.

После этих слов Леся расхохоталась.

— Значит, ты не женат. Про батон и молоко может говорить только закоренелый холостяк.

Сев Томасу на колени, она продолжила:

— Сударь, у меня, как вы можете наблюдать своими красивыми глазами, образцовый постой. Загибаю мизинчик. Готовить умею? Загибаем безымянный — умею. В крайнем случае, магазин рядом. Что ещё? Вот средний пальчик, — хозяйка выставила его солдатиком. — А насчет умных веселых бесед, увы — на гейшу не училась. Это вы, мужики, посплетничать любите, а я — нет. Когда я вижу, что мужику плохо, то понимаю, — ему надо или напиться — ты, кстати, пьешь?

— Люблю, но печень... — поморщился Томас. — Не берет — только расход продукта. Давно не пью. Я же говорил.

— Так вот, или напиться или загулять.

— А если поговорить? Бывают минуты, когда мы все готовы отдать за простой разговор с обычным человеком. Так подожмет: до крика, до воя.

— Хорошо. Я готова выслушивать твои завывания и тогда мы загибаем ещё один палец. Что в итоге? А в итоге перед нами является прекрасная кандидатура на почетное звание хозяйки трактира. Тебя устраивает такой вариант?

— Дай подумать, — Томас понюхал пар, идущий от тарелки. — Из ста процентов я бы тебе дал все семьдесят.

— А чо так мало? Из-за Вали? Так он так, поросёнок с деньгами.

Томас усмехнулся, взял ложку и стал завтракать. Он ел шумно, быстро, как будто спешил.

— Твой Валя мне совершенно не мешает, — продолжил он с набитым ртом. — Я о работе. Мне нужна женщина постоянная, чтобы хозяйка корчмы всегда была при мне.

— Что и на улицу выходить нельзя?

— Можно, но она всё равно должна быть свободна. Если я плачу, то плачу только я.

— Странное желание. Но и стоит дорого.

— Во-о-о-т, — кивнул Томас. — Наконец, мы подходим к самой приятной части нашей беседы. Сколько хочет хозяйка корчмы за постой?

— Дай минуту... — Леся поморщила носик, нахмурилась. — Думаю, мадмуазель, учитывая далеко не бедственное положение постояльца, согласилась бы за пару штук баксов, — пауза, — в неделю.

— И я могу эту квартиру называть своим домом? — спросил Томас серьезно.

Леся ответила:

— Только плата вперед. За месяц.

— И по рукам?

— По рукам.

— Да хоть сейчас!

Томас нагнулся, схватил несколько пачек и бросил на стол.

— Тут больше, но сдачи не надо.

Леся загребла деньги и, сложив их перед собой башенкой, ответила с усмешкой:

— А я и не дам.

Встала, чтобы уйти в спальню, но Томас схватил её за руку.

— И ещё. При мне никогда не говорить так о бывших. Эта квартира его, он её оплачивает. Если так говоришь о Вале, я даже боюсь думать, что ты потом скажешь обо мне.

— С языка сорвалось, — ответила Леся тихо. Томас заметил, как она смутилась. — Ляпнула и тут же пожалела. Думала, не заметишь.

Томас потянул Лесю к себе и, крепко охватив её бедра. Бархатно промурчал:

— Мадмуазель ещё не разучилась краснеть? Последние лет сорок я с такими не встречался... У нас много работы.

— Я многое ещё не разучилась делать.

— То, после чего покраснею я?

Ощутив, как сильно её сжали руки, Леся невольно ахнула, вот только женскую логику не понять — вместо того, чтобы ответить поцелуем, она отстранилась и, не мигая уставилась на Томаса. Они смотрели друг на друга, словно виделись в первый раз. Леся подумала, почему она раньше не замечала, как блестят его угольно-черные глаза, какие у него длинные ресницы, и это при светлых волосах! Глаза Томаса были как две неосвещенные солнцем планеты на мертвом фарфоровом лице. Леся вдруг задалась вопросом: кто этот незнакомец? Чего от него ждать? Почему, несмотря на возраст, — а на вид ему было лет тридцать пять — он до сих пор одинок? И одинок ли он? Не гулена, не тупица, чувствуется мужской крепкий стержень, но при этом почему-то кажется, что в его душе когда-то давно поселились три проклятые ведьмы — Тоска, Боль и Отчаяние... Почему он их не гонит? Что скрывает? Чего боится? И боится ли он? Разве может испытывать страх тот, у кого в полночь в зеницах очей тлеют угольки таинственных неведомых костров?

Мама наделила Лесю звериной интуицией. Ей не надо было много времени, чтобы нутром просветить чужака и вынести приговор — хороший ли перед ней человек или плохой. Взгляд, слово, поступок, мысль, и всё — собеседник срисован, вывод сделан... Но сейчас эта задача ей оказалась не по плечу — перед ней сияла Тайна во всем своём великолепии.

Томас понимал, что происходит с Лесей и поэтому открылся насколько смог. Чертыхальски нечего было скрывать, поэтому он, не мигая, распахнул душу, желая только одного — чтобы она выдержала его взгляд. И Леся вынесла это испытание. Почти. Она не могла описать то чувство, которое ни с того, ни с сего захватило её. Только что она пыталась найти ответы на так и невысказанные вопросы, и вдруг в её голове что-то сухо, как бич пастуха, щелкнуло, она моргнула, и в голове всё стало ясно, понятно. Наверное, так себя чувствуют люди, очнувшиеся после гипноза. Конечно же, Леся не распутала весь клубок загадок, но максимально приблизилась к этому...

Томас ждал приговора.

«...наверное, можно прожить рядом с близким человеком много лет так и не познав подобной откровенности», — думала Леся. Ей почему-то стало стыдно и так неловко, словно она наблюдала за Томасом в тот момент, когда он обнажен и по-детски раним. Она моргнула второй раз и засмеялась, а когда ресницы дрогнули в третий раз, Леся крепко-крепко поцеловала Томаса. Он ответил, обняв её до хруста...

И вдруг всё ушло. Как вода в песок, как меч в ножны, как старый день уходит на запад. Страница перевернута, река течет дальше, чудо исчезло, но оно — чудо — не растаяло без следа. Жизнь человеческая — это хаос атомов, неисчислимое количество вариантов событий и ежесекундная пытка выбора куда идти, что сказать, сделать или, наоборот, не сделать и не сказать. Во всей череде фактов, событий, речей, снов, страданий, удовольствий, есть свой неуловимый, туманнообразный, вечно ускользающий смысл, но в тот момент, когда женщина смотрит в глаза мужчины, пелена вдруг спадает и наступает кристальная эфирная ясность бытия.

Олесина душа приняла истину: какие бы тайны Томас не скрывал, сейчас он ей не опасен. Тот, у кого плещется такая скорбь в глазах, не может ударить собаку или обидеть беззащитного человека — это главное.

А остальное можно простить.