Что-то отвлекся. Пока вспоминал о прошлом, чуть не пропустил интересное настоящее. Через пару дней от Антонины Петровны к Томасу приехала девочка-курьер. Дверь открыла хозяйка. Ничему не удивляясь, Леся взяла перевязанный суровой ниткой пакет и расписалась в бланке о получении бандероли.
Томас в это время сидел на балконе — развалился в кресле, задрав ноги вверх. Рядом кружка с квасом, на тарелке пара надкусанных яблок и жменя жареных семечек. В руках книжка в мягком переплете. Солнышко поджаривает пятки, воробьи орут, пчелы жужжат, но куда уж до них, когда графиня хочет отомстить своему фавориту, а маркиз Эдмонт — любовник её любовника — вот-вот должен разгадать коварные планы оскорбленной женщины...
— Томас, тебе тут бандеролька!
«...странный пузырек с необъяснимо тревожным содержимым он держал в своих тонких аристократических длинных пальцах. Неужели это яд? Надпись на флаконе — „каракурт“, свидетельствовала о том, что маркиз оказался прав в своих умозаключениях...»
— Что?
Леся бросила пакет Томасу на живот.
— Вот, тебе передали. Я расписалась.
Тихоня с сожалением отложил книжку, стряхнул прилипшую к голым бокам шелуху и взял бандероль. Она была без обратного адреса. Тяжелая. Когда Томас надорвал бумагу, из прорехи посыпались фотографии, справки, бланки, записки, докладные. На дне конверта лежал мобильный телефон с потертыми кнопками. Вспомнив разговор с Антониной Петровной, Томас про себя ругнулся и начал собирать листы. Разложив их по порядку — все документы были помечены разными цветами — Тихоня вернулся в зал, сел на диван и стал рассматривать, чем же его наградили.
— Тэ-э-эк-с. Номер первый — Алена Сак. Двадцать шесть лет, место работы — машзавод имени Кирова. Токарь пятого разряда. Ого! Адрес проживания: проспект Ленина, дом такой-то. Жизненный путь — детсад, школа восемнадцать. Восьмилетка. Список одноклассников... Ага. Профтехучилище, не замужем. Живет с родителями, подруг нет, друзей нет, девственность потеряла в семнадцать. Э-э-э-э... Ваня Скляр, сосед.
Томас посмотрел на фотографию счастливчика.
— Пацан совсем... Так, пишем стихи, прозу. Два сборника издала на свои — «Колоски под снегом» и «За Дунаем». Издательство «Горняк»... Хм, а это что?
Томас взвесил на ладони ещё один конверт, помеченный, как и все бумаги Алены, пурпурным стикером. Повертел в руках — и здесь ни марок, ни каких-либо надписей. Отбросил в сторону.
— Ладно, токарь-поэтесса, подождешь... Номер второй. Цвет желтый. Екатерина-Катя-Катюха Молода. А может Молодая? Хм, в паспорте написано «Молода». Ошибка? Тридцать один год, безработная. Адрес проживания: тупик Коминтерновский... Трам-парарам... Жизненный путь — прочерк, семейное положение — прочерк. Везде прочерк. Может стоит начать с этой дамочки-прочерка? И почему «Екатерина-Катя-Катюха»? Разберемся... Идем дальше... Номер три. Константин Иванов, тридцать два года. Красный маркер. Слесарь-ремонтник в типографии. Адрес, школа, техникум. Служба в армии, ВДВ... ВДВ? А! Каптерщик. Заочка в политехе. Второй курс... Женат, дочь, сын, дочь... Супруга с детьми у родителей. Цвет красный. Любопытненько... С чего бы это у каптерщика?
Томас, о чем-то вспомнив, хмыкнул, и покачал головой.
— Продолжим... Номер четвертый. Андрей Сермяга, тридцать четыре года, адрес проживания: проспект Ленина, номер... дробь... Ярлык желтый. Сын Сергея Сермяги. Биография отца... Фото картин...
В графе «профессия» у Андрея стояло художник, но фотокопий работ не было.
— Интересненько, очень даже интересненько... — пропел Тихоня. — И, наконец...
Томас прочитал имя, и даже не засмеялся, а заржал. Для пущей верности, пролистнул страницу, чтобы посмотреть на фото — никакой ошибки.
— Ну, Тоня, ну, глазастая!
На бланке с фиолетовой галочкой в верхнем правом углу, было напечатано: Олеся Галаева.
— Так, двадцать шесть лет, — читал Томас вслух, а в это время его подруга на кухне гремела посудой. — Адрес, одноклассники, одногруппники, друзья, подруги, приятельницы. Потеряла невинность... Ох, Валя... Любит отдыхать, работа...
В анкете была вся жизнь Леси, вплоть до мелочей. В самом конце последнего листа биографии Тоня дописала «Если справишься, дам шестого».
Засунув прочитанные бумаги обратно в конверт, Томас задумался. К чему эта приписка? Подзуживает? Значит Петровна не уверена, будет ли он заниматься чистенькими. Может и правда не забивать себе голову? Хотя... Столько лет бумаги перекладывал из папки в папку и вдруг выпал шанс похулиганить, вспомнить старое... Поэты, художники — самая вкусная «желтенькая» публика... К тому же последний номер почти в кармане...
Пока Томас размышлял, его пальцы машинально ощупывали запечатанный конверт поэтессы. Надорвав бумагу, он обнаружил внутри обычную школьную тетрадь, на титульном листе которой синими чернилами от руки было выведено «Рудаментарно, Ватсон».
Усевшись удобнее, Томас принялся за чтение.
«Столб света освещает на сцене пень. На нём — спина к спине — сидят два человека. Лица направлены в разные стороны, но когда мужчины говорят, то жестикулируют, словно видят собеседника напротив себя. Вокруг — чернильная тьма...».
Томас перечитал пьеску дважды. Она была короткой, всего несколько страниц, скорее, не пьеска, а интермеццо. Когда отбросил от себя тетрадь, лицо его словно окаменело, и было похоже на посмертную маску. В глазах мерцала могильная тоска. Томас до самого вечера ходил с отрешенной глупой улыбкой, и на вопросы Леси не отвечал, словно их не слышал. Лег рано и долго ворочался в кровати. Его все раздражало: простыня колола и прилипала к спине, было слишком жарко. Спящая рядом Леся громко сопела, а ближе к одиннадцати какие-то пьяные за окном стали орать под гитару, что они из Кронштадта. Когда ночная прохлада, наконец, убаюкала уставший город, и всё стихло, Томас осторожно, чтобы не разбудить Лесю, встал с кровати и пошел на кухню. Налив себе стакан воды и, не включая света, открыл окно.
Городок спал — машины в стойлах, люди в кроватях — ни одного огонька в пятиэтажках на противоположной стороне улицы, только три циклопа-фонаря перемигивались друг с другом, мертвенно-бледно освещали асфальт и кроны заснувших деревьев. Ветерок приятно холодил потную кожу. Далеко — в стороне Озеряновки — брехали собаки. Где-то на юге проехал поезд — днём их не слышно, а ночью перестук колес пробирался в форточки, напоминая, что где-то даже ночью существует какая-то жизнь, что-то куда-то движется, спешит, суетится, а здесь тишина, ночной покой, собаки лают, сверчки зудят...
Томас посмотрел на небо, где среди платиновых облаков звездными гвоздями прибили луну, и так тяжело вздохнул, как будто в этот миг решилась его судьба. Осушив стакан в три глотка, вернулся к постели. Леся, почувствовав рядом мужчину, улыбнулась во сне и, обняв Томаса, еле слышно прошептала: «Валик».