Во вторник Тихоня приступил к работе. В уме перебрал фотографии, вспомнил анкеты, характеристики, объяснительные знакомых и родственников своих будущих жертв, счета, записки реальных доходов и расходов. После этого составил план — согласитесь, в таком деле без плана никак нельзя. Первое, он должен зайти на почту и отправить денежный перевод на сумму 100 долларов по адресу: пр. Ленина дом такой-то, квартира семь. В местной валюте. Затем — это уже второе, — его ждал завтрак в кафе «Березка», которое славилось недорогой, по-домашнему приготовленной кухней, где работала бывшая подруга Молодой — Варя Лисицкая. Завершить день следовало бы в гостях у поэтессы-драматуржихи. Вот и всё, — неужели это сложный график для первого дня? Все на местах, неделя только началась, почта работает. Если повезет — за два часа можно управиться...

Не повезло...

Варя, как и весь поварской коллектив, с радостью согласилась позировать симпатичному корреспонденту местной микролитражки. Короткое интервью заведующего — низенького, постоянно озирающегося дядечки с потным лбом. Крупный план для фото ветерана общепита Зои Сахарович. Пара комплиментов всем остальным — контакт наведен — в Городке прессу любили. К Варе корреспондент подошел уже в последнюю очередь. Как бы собирался уходить, но вдруг вспомнил, хлопнул себя по лбу — получилось очень звонко. Повернувшись к Лисицкой, он с улыбочкой сказал:

— Варя, забыл как по-батюшки, а вам Катя привет передавала.

— Какая Катя? — девушке было лестно перед подругами, что её, оказывается, корреспондент знает по имени.

— Катя Молода.

Пару секунд Варя вспоминала-вспоминала и как захохочет!

— А! Катя — Катюха! — щеки поварихи налились яблочками. — Ну, надо же, сколько лет прошло, а помнит. Как она там?

Томас улыбнулся мягко.

— Это она рассказала, что вы здесь работаете. Говорит, драники хорошие тут у вас. Обещал ей попробовать.

Так получилось, что разговор «для всех» быстро превратился в диалог «для близких». Томас взял женщину под локоток, отвел в уголок, посадил напротив себя на табурет.

— Я драники страсть как люблю, уже и забыл, когда последний раз их кушал. Сам ведь с Белоруссии, из под Жодино... Жена, когда мы с ней ещё жили, ничего не готовила, для неё и яичница — беда, не говоря уж, о чем посложнее.

— Так вы с Катюхой того, встречаетесь? — спросила Валя, пряча улыбку, и было в этой улыбке что-то лукаво-непристойное.

Томас секунду похлопал ресницами, а потом, осторожно тронув Валю за плечико, ответил скромно:

— Нет, что вы! Моя профессия обязывает всех знать, но не со всеми встречаться, — улыбка Томаса в этот момент должна была выразить некую двусмысленность. — Я рядом с ней поселился — почти двоюродные соседи. В один магазин ходим. Познакомились в очереди. Странно так получилось, я общительный, Катя тоже. Слово за слово...

Валя встрепенулась, стала кивать.

— Это правда, Катюха — молодец.

— Я недавно на своё почти холостяцкое бытье жаловался, а она про «Березку» вспомнила, мол, тут еда вкусная, для меня в самый раз. А для журналиста что главное? — тема! В газетенке подвязался, можно сказать, испытательный срок. Ну, я и говорю: раз вы хвалите, надо рассказать о хороших людях, а она мне, мол, подруга там работает, по институту, передавайте привет. Вот так всё удачно сложилось. Краткое знакомство, хорошие пожелания, плюс репортаж, — Томас нагнулся к Варе поближе. — Шеф ваш такой колоритный — на первую полосу, думаю, пойдет. Прямо подарок, а не начальство. Первая полоса — это уже внимание. Ещё бы гонорар повыше дали...

Томас остановился, задумался, потер средним пальцем кончик носа.

— Хотя... А вы думаете с ней можно? Кольца на руке не заметил, или я не обратил внимания?

— Не, ну я не знаю, — Варя замялась, — мы с Катюхой виделись последний раз лет шесть назад. Она как со второго курса отчислилась и всё, след простыл — ни слуху, ни духу. Я-то тоже не досидела... Теперь вот — куховарю. Надо же, Катюха... — взгляд поварихи затуманился, — помнит. У неё фамилия необычная — Молодая. Хотела бы иметь такую. Вот доживешь до старости, а в паспорте — «Молодая»!

— Не, в старости плохо, — вздохнул Томас.

— Это почему же?

«Корреспондент» округлил глаза.

— Пенсию не дадут.

Варя рассмеялась: «Это верно», — и выжидающе посмотрела на Тихоню. Он открыл портфель, чтобы положить в него диктофон. Чувствуя на себе оценивающий взгляд, подождал немного и, не поднимая головы, спросил:

— Отчего такое странное прозвище — «Екатерина-Катя-Катюха»?

— А, это после стройотряда. Нас, как только поступивших, сразу в колхоз, на прополку. Это сейчас, — повариха показала крепкие, красные, натруженные ладони, — я могу сутки отмантулить и не поморщусь, а тогда, после школы жизнью не битая, за мамкой та за папкой. Да и не одна я такая была... А вот Катя, сразу видно, к крестьянскому труду привычная. Мы только к рядку приступили, а она уже на середке. По три нормы делала. Всё с огоньком, как играясь. Вот её ребята так и прозвали.

— Отчего же отчислили?

— Взяла академ, родила. Потом, говорят, развелась. Они не расписанные были — так жили. Слышала, недавно вторым Боженька наградил. В институт так и не вернулась. Что сказать? — жизнь.

— Это, так... Жизнь, — повторил Томас серьезно.

Всё, похоже, пора откланиваться... Он и откланялся, но сначала вернулся в зал, заказал себе те самые драники со сметаной, вермишель и стакан томатного сока — в жару самый раз. Покушал, расплатился.

Выйдя на улицу, Томас замер — его словно окатило кипятком из пожарного брандспойта — так было жарко. На небе ни самого захудалого облачка — синь да синь. Исподлобья посмотрел вокруг. Духота. Парилка. Полупустые улицы, раскаленные крыши, медленно едущие машины, бредущие, словно привидения, прохожие. Дворняги, валяющиеся в тени акаций, языки высунули. Яркие алые пятна невольно притягивают взгляд, но стоит внимательней к ним присмотреться, и тут же становятся видны черные влажные от собачьей слюны грязные желтые клыки.

Отвел глаза в сторону. Томас не любил собак...

Сейчас до двенадцати ещё два часа, а что будет твориться в полдень? Томас подумал, а не устроить ли ему перерыв? День только начался — куда спешить? Можно сходить домой, принять душ, попить чайку, посмотреть телевизор... Он, конечно, понимал, что просто ищет повод, чтобы не видеться с этой... Кто там у нас на сегодня... Стихоплетчицей. И от этого знания у него внутри, словно проснулся мерзкий гном, который стал бурчать, мол, зачем ты только взялся за этот цирк святош? Учебник по прикладной ангелологии собрался писать, что ли? Она же страшная, — шипел носатый карлик, — ты же знаешь, что все бабы-токари с прибабахом. Это насколько надо себя не любить, чтобы свою жизнь посвятить железякам? Они ненавидят своё ремесло так, что и золотари позавидуют тому запредельному градусу злобы и люти, клокочущей в их усохших душонках. Когда токари утром просыпаясь продирают глаза, их тут же начинает корежить от того, что придется тащиться на работу. В глазах этих бедняг по утрам отражается вся скорбь мира, и никакой художник не в силах выразить их беспримерную тоску. Вот хорошо быть, например, библиотекарем... Хотя... Если поразмыслить... Вот сидит такая вся серая чистенькая на берегу океана мудрости человечества, держа в своей памяти пуды прочитанных книг, при этом получая за свои знания медные гроши. Не в машинном масле, и стальная стружка не залетит за лиф; не надо точить столько-то деталей в смену, а потом ругаться с мастером, но счастлива ли она, довольна ли жизнью? Скорее всего, ей ежеминутно-ежедневно-ежегодично приходится отбиваться от отравляющего жизнь вопроса: «Если ты такая умная, почему до сих пор не заработала миллион долларов, не защитила диссертацию илине продала крутому издательству роман-бестселлер?». Токари — это скульпторы по металлу, но их профессиональным навыкам чуждо рождение штучных произведений искусства. Призвание токаря состоит в монотонном тиражировании однотипных болтов, гаек, всевозможных болванок. Где здесь, в грязном пропахшем машинным маслом цеху, скажите на милость, место для поэзии? Может ли одетая в спецовку муза расправить перепачканные мазутом крылья между грязных станков?

Томас про себя усмехнулся: «Но эта сука как-то же написала „Ватсона“!». Это какая же должна быть у этой твари ушлая подсказчица, сумевшая нашептать для обычного человека ничего не значащие, забавные и, на первый взгляд, пустые слова, но... Томаса те скупые строки ранили больнее точных, хлестких ударов плетью. Подобное случается, когда мы стараемся забыть нечто запретное, однажды окончательно перевернувшее судьбу и большими усилиями почти стертое из памяти, но вдруг чужая нелепая фраза, увиденный образ, прилетевший издалека еле ощутимый знакомый запах вдруг срывает с нашей души печати, и совесть береговым прожектором во всех деталях реанимирует воспоминание о былом грехопадении...

Одна часть Томаса сейчас жаждала встречи с автором проклятой пьески, но старик-гном упорно продолжал тащить его за шиворот прочь, и с этим ничего нельзя было поделать. Тихоня привык доверять своей интуиции, поэтому посещение Машзавода вычеркнул из своего графика.

Если не Алену, тогда кого окучивать? Выбор не велик — раз уж начал рыть носом вокруг Кати-Катерины, так может плюнуть на все политесы и рвануть к ней напрямую? Какой был первоначальный план? Поговорить с подругой, соседями, стариками на улице, которые возле гаражей по вечерам в «козла» играют: те всё знают. Выпить пивка с местными мужиками. Томас думал, что столь нехитрый подскок даст ему всю необходимую для такого дельца фору.

Кто был в нашем Городке, знает, что если от «Березки» пройти по проспекту Ленина мимо больницы и спуститься до «кольца», — места на бульваре Димитрова, где в давние времена трамвайные пути были уложены кругом, — то, повернув от него направо, вы попадете на улицу Индустриализации. К ней, как раз и примыкает Коминтерновский тупичок. Только Томас мысленно нарисовал маршрут, тут же у него зачесался кончик носа.

А вот это — хороший знак!

Что ж выход найден — нас ждет разведка боем.

Фотоаппарат в рюкзак, рюкзак за спину и в путь — под зелеными кронами акаций с приятной рябью в глазах: солнце — тень — солнце — тень. Машины, люди, детские коляски, голуби, витрины, собаки — всё отодвинулось на периферию сознания; есть только он, дело и город, в котором будет происходить это дело. Томас словно прогуливался по палубе океанского лайнера. Высотки-скворечники быстро остались за спиной. После магазина «Империя мебели» — когда-то, во времена давние, в этом здании был «канальский» гастроном — проспект продолжали сталинские двухэтажные дома. Там в квартирах высокие потолки и толстые кирпичные стены. В них сейчас, наверное, прохладно... Томас слушал город, как он дышит — шумит. Как по его улицам — венам и артериям — бежит кровь — машины и автобусы; гуляют дети, голуби хлопают крыльями, где-то завывает электродрель, чирикают воробьи. Разговоры-разговоры-разговоры, мысли-мысли-мысли. Разговоры без мыслей, мысли без разговоров. Решения. Сомнения. Каждую минуту, каждый час нескончаемое жужжание. Если прислушаться, то можно услышать или почувствовать стоны страдальцев, изнывающих от вечной пытки выбором. Чертыхальски, когда хотел, мог прильнуть к чужому беспокойству и боли, но редко это делал, потому как, в такие мгновения он поражался способность обычных людей совершать невозможные для его природы подвиги, и это Томаса не забавляло. Не зная, что ожидает их через минуту, час, день, часто не страшась будущего, людские души ползли по жизни, повинуясь своему личному моральному закону, словно саперы или слепцы. В поисках пути они втыкали щуп вокруг себя, стучали палочкой и, шажок за шажком двигались вперед. Нет бы остаться на месте, чтобы пустить корни в почву покоя и удовольствий, чтобы при свечах, укрывшись пледом, читать тяжелые толстые романы, слушать мессы Шуберта, пить по вечерам горячий чай с морошковым вареньем. Нет же, они, съедаемые суетностью и жаждой движения, которая требует от людей больших усилий — уж Томасу об этом было хорошо известно — тыкаясь в пустоте, как слепые котята, упорно ползли навстречу своей кончине. Каждый шаг их был мучителен: куда поставить ногу, на ступень ниже или выше? Вправо или влево? Как соизмерить усилия, чтобы сохранить силы и при этом выдержать боль? Многих на этом пути вел придуманный ими, часто ложный образ, но достигнув намеченного места и не получив желаемое, они, чаще всего, не разочаровывались, а, презрев плед и свечи, начинали искать новый маршрут, где их снова будет мучить пытка выбором. Ну как этих людей ещё назвать? Мазохисты!

Вот и «кольцо». Остановка, ларек и за ним круглая тумба для афиш, похожая на старуху в нищенских лохмотьях — вся такая в бумажных обрывках — не разобрать, что написано. Томас присмотрелся к объявлениям с неровными нижними краями. Продам-куплю-пропала кошка. На поблекшей, выгоревшей на солнце афише угадывалась картина витязя, стоящего перед камнем. Какая ирония. О да! Налево пойдешь — на бульвар попадешь. Там деревья, травка, в тени девушки на скамейках книжки читают, мороженое кушают. Направо пойдешь — ждёт тебя работа тяжкая, неблагодарная...

Куда: домой или на галеры?

Вдруг одинокой звездой загорелась мысль, а может не спешить? Это раньше в молодости, не страшась возможных неудач, он бросался в схватки с судьбой, но в его нынешние годы пора бы уже остепениться. Томас по прошлым своим делам знал, что чистенькие, как консервированные банки с грибами — никогда не знаешь, что тебя ждет после сытного обеда. Но в случае с Катей-Катериной, в этот самый миг он уже догадывался, что здесь не стоит копать глубоко. Лишние слова, поступки, движения будут только усложнять решение поставленной перед ним задачи. От него Тоня не ждет подвигов. Рядом постоять, за ручку подержаться — этого ей хватит с походом, само присутствие Томаса всё сделает за него.

Тихоня закрыл глаза, прислушался к шуму ветра в кронах, бегу ветров, течению подземных рек, скрежету мира в мертвой пустоте. Попросил, подождал, и прочерки через миг превратились в понятную только ему одному вереницу образов.