Прежде, чем пойти домой, Томас заглянул в «Пассаж» к бабушкам в цветочный ряд. Подготовился. У порога его никто не встречал — Леся сидела в зале на диванчике с книгой в руках, не замечая приход гостя. Томас нисколечко не удивился. Подойдя к Лесе он, как факир, вытащил из-за спины букет бархатных кроваво-алых роз. Хозяйка ахнула, приняла всю эту красоту и, не боясь оцарапаться, зарыться лицом в лепестках.

— Я получил прощение? — спросил Томас.

Вдыхая медовый запах праздника, Леся ответила:

— Вам, молодой человек, очень повезло, что хозяйка корчмы очень отходчивая особа. Но всё равно должна отметить — она не любит, когда с ней так поступают.

— Как?- спросил Томас и захлопал своими длинными ресницами.

— Как с мебелью!

Леся пошла искать вазу, но не нашла подходящего размера. Тогда просто взяла из кладовой трехлитровый бутыль, набрала в него из под крана воды и всё — готово. Томас подошел к Лесе сзади и, поцеловав за ушком, спросил:

— А скажи-ка мне, красавица, где бы тебе хотелось отдохнуть?

— Как это?

Угрем развернувшись в объятиях, Леся откинула корпус назад и посмотрела на Тихоню. В её взгляде притаилось осторожное любопытство.

— Ну, где бы желала провести выходные? В Крыму, Турции, на Карибах? Август за окном — лето скоро утечет.

Задав вопрос, Томас с невинным видом отвел глаза в сторону.

— Ты помечтать или есть вариант? — спросила Леся серьезно.

— Есть вариант.

— Насколько верный?

Томас сжал её ещё крепче.

— Вернее не бывает.

— Но у меня загранпаспорта нет.

Томаса передернуло.

— Причем тут это? Читай по губам: вы, Олеся Галаева, хотели бы отдохнуть... Ну, чтобы не мелочиться... На необитаемом острове?

— Хотела бы, — ответила Леся без раздумий.

Прищурив глаза и понизив голос, он спросил:

— А на какие жертвы вы готовы пойти ради такого праздника?

Леся попыталась вырваться, но объятия вдруг стали железными — она не смогла даже пошевелить руками.

— В смысле?

— Вопрос такой: чем вы готовы пожертвовать?

Она не стала отвечать — смотрела беспомощно, часто моргая, но скоро поняла, что все её девичьи хитрости сейчас не помогут. После долгой паузы, подумав, ответила:

— Ты меня разыгрываешь.

— Нет, милая моя девочка, всё серьезно.

Томас усмехнулся:

— Хорошо!

Объятия разомкнулись и, не ожидавшая этого Леся, сделав шаг назад, зацепилась ногой за ковер и — хлоп! — уже на кровати.

— Добавлю конкретики, — продолжил Тихоня, смотря на неё сверху вниз. — Условия такие. Если ты согласишься никогда не употреблять одно слово, я подарю тебе остров. На два дня. Мы вместе с тобой рванем в тропики, к пляжу, океанскому прибою, кокосовым пальмам, чайкам, неизвестным тебе созвездиям. Там сейчас прекрасно — зима. Ты видела когда-нибудь Рыбы, Треугольник, Гидру? Знаешь, как сияют звезды у Художника, Хамелеона, Тукана, Парусов?

— Ты это о чем?

Томас сплел руки на груди. Глаза — щелочки. Стены и потолок словно размыло, скрыло тенями — только он — высокий худощавый контур на фоне синих обоев. И улыбка.

— Это созвездия дальних морей, — говорил Томас и его волосы шевелились, словно на него дул «фримантлский доктор». — ...они сияют на другой стороне планеты — за экватором. Хочешь их увидеть? Миллиарды людей- богатых, знаменитых, отличающихся завидным здоровьем — ни разу так и не побывают в южных широтах. А тебе выпадает такой шанс... Подобное случается раз в жизни. Тук-тук! Кто там? Это я — Судьба. Что скажешь, согласна?

Томас наклонился и, не сводя с Леси своих черных глаз, повторил тихо:

— Согласна?

На секунду ей стало нечем дышать. В мире как будто началось солнечное затмение — краски потускли, исчезли все звуки — только звон в ушах. Такой звон и тишину Леся слышала, когда спускалась за вареньем в подвал на даче дедушки Саши — папиного друга. Тот же холод, та же дрожь по спине. Тот же страх, но если раньше она боялась заглянуть под лестницу, где в паутине большие пауки перебирали своими тонкими страшными лапками, то сейчас её до икоты ужасала невозможность отвести взгляд от Томаса... От его ярких, глубоких, словно измазанных сажей иссиня-черных глаз...

Глаз с вертикальными черточками зрачков...

— Какое слово? — спросила она одними губами.

— Любое, — Томас снова перешел на шепот, и из его рта вдруг вырвалось белесое облачко пара, словно комнату морозило. — На мой выбор.

— А зачем?

Утробный чужой голос убаюкивал:

— Так надо. Таково условие. Слово — это плата хозяину острова.

— Согласна, — прошептала Леся, хотя в душе до конца не понимала, что сейчас происходит, к чему этот допрос, откуда в летний день взялась такая тьма и холод.

— Не слышу, громче!

Над Олесей нависли две не серые или зеленые, не черные, а белые холодные жалящие точки-звезды. Из какого они созвездия? Мухи, Короны или Феникса?

Голос усилился, исчезла вкрадчивость:

— Громче... Громче. Громче!

Голос теперь выл, рокотал. Казалось, комнату наполнил железный лязг, как от звона корабельных цепей. Эта какофония, наверное, была слышна за многие километры от Городка. Вокруг кровати поднялся не «доктор», а коновал из Коммонвелса, завертелся, подхватил вещи, фотографии, бумаги, газеты, какие-то смешные фантики и почтовые марки, закружил и это было так красиво, так сказочно-необычно, словно за секунду Олеся перенеслась из бытия в сон...

И тогда она не со страха, а с какого-то мальчишеского озорства четко произнесла:

— Согласна.

...тень приблизилась и поцеловала её в лоб...

...стоило Лесе только моргнуть, как морочное наваждение исчезло. Рядом с диваном, мило улыбаясь, стоял её мужчина. Почему она раньше не замечала, как он красив? Простота и непоказная мужественность лица. Какие у Томаса добрые, серо-голубые глаза с кисточками морщинок по углам? Черные брови и ресницы. Как они ему, почти блондину, идут. А какие узкие запястья и при этом крепкие руки? У него широкие плечи, узкая талия.

Перезвон трамвая за окном напомнил, что жизнь течет, птицы поют, город жужжит-гудит-стонет, и всё, что произошло мгновение назад, не что иное, как мираж, сон, марево над асфальтом в жару, минутное помешательство. Ведь сейчас полдень — самое пекло... Город ревёт, машины снуют туда-сюда, люди строят, копают, считают, продают и покупают... Ну и пусть работают, значит, судьба их такая, а у неё другие заботы — отдых! Вперед! Нас ждут пампасы! На море, на юг, к пальмам, чайкам, под неизвестные звезды!

Леся нисколечко не удивилась, когда Томас открыл дверь в ванную и вывел её не на хирургически чистый прохладный кафель, а на ослепительно-солнечный обжигающий как пепел костра на Ивана Купала белый песок. Стоило ей переступить через порог и тут же ветер, заставляя зажмурить глаза, рванул ткань её юбки, раздул парусом футболку, отбросил назад волосы. Леся почувствовала, как по коже пробежал холодок и у неё затвердели соски, её всю затрясло от предвкушения необычного, необъяснимого. Она чувствовала — нет, она знала — что сейчас откроет глаза и увидит не зеркало и в нём своё приперченное веснушками отражение, а нечто иное... Она увидит бесконечное бирюзовое небо в разводах бело-прозрачных туч, океан, грозный вдали и такой ласковый в лагуне, голубую прозрачную воду, в которой мельтешат рыбешки. Перед ней откроется растянувшаяся, как улыбка Чеширского кота, длинная золотая подкова пляжа, а сзади будет возвышаться колоннада пальм. Там хорошо. Там воздух свеж и на лицо падают капельки соленой влаги; там слышен далекий рокот прибоя, крик чаек, шум ветра и прохладная волна целует ноги. Вчера уже не существует и так не хочется, чтобы наступило завтра. Она поняла, что сейчас, когда глаза её ещё закрыты, время исчезло, пропало, сжалось в точку, превратилось в небрежный хлопок по плечу, быстрый росчерк в чековой книжке, невысыхающие слезы на щеках и три тяжелые горсти земли...

Ты ещё так молода, у тебя всё впереди... Сейчас, в данный миг, ты находишься в самом прекрасном месте на земле, тебя за руку держит мужчина, с которым хочется жить долго и счастливо, и ты знаешь, что так оно и будет. Долго и счастливо... пока глаза закрыты тебе так хорошо... покойно, радостно... пока глаза закрыты...