В тот самый момент, когда Томас обещал найти обидчиков, Антонина Петровна находилась на рабочем месте и безуспешно боролась с жарой. Баронесса холода не боялась — зимой открывала форточку, заставляя посетителей перед тем, как зайти к ней в кабинет, кутаться в шарфики, — а вот с летней парилкой отношения у неё не складывались. Когда на термометре красовалось более 25 со знаком "плюс«,баронесса болела. Её бросало то в жар, то в полымя, в голове темнело, в груди давило. Вентилятор над головой и веер в руках помогали, но не настолько, чтобы чувствовать себя в кабинете комфортно. И вы не забывайте, что Унгерн работала в здании, где стены зимой быстро прогревались, а летом хорошо сохраняли прохладу. Однако всё зря.

Душ, курительные палочки с благовониями (Таиланд, Китай, Турция), мороженое весовое порционное (по 1 кг), влажные салфетки (французские), детская присыпка (Джонсонс и Джонсонс — это не реклама), «Ессентуки» (это реклама), домашний квас литровыми кружками — вот не самый полный список способов борьбы с пеклом. В тот момент, когда позвонила Катерина, баронесса доедала второе за сегодняшний день корытце пломбира.

Заметив, как заплясал телефон, Антонина Петровна, не выпуская из коротких пухлых пальчиков чайной ложечки, свободной рукой взяла трубку.

— Шо надо?

Диафрагма проскрипела:

— У Томаса... — шипение, — приехал с девкой, тебя треб... — шипение.

Баронесса отрезала:

— Ничего, подождет... — и уже спокойнее: — Когда связь наладят?

Через полчаса к даче подъехала двадцать первая «волга». Дверь открылась, машина наклонилась на бок, хозяйка вышла, и «Волга», качнувшись, заняла горизонтальное положение. Не успела Антонина Петровна дойти до ворот — калитка распахнулась.

На пороге хозяйку встречали Катерина и Томас.

— Вы меня точно барыню... — пробурчала баронесса, размахивая веером. — Ну?

— Нас сожгли, — сказал Томас с легкой издёвкой в голосе.

— В смысле? — Антонина Петровна сложила веер и хлопнула им по ладони.

— Натуральном.

Тоня оглядела его с ног до головы. Веер отбил по ладони ритм «тук-тук-тук».

— Что-то не вижу волдырей и копоти. Разве что шлепки испачкал и, — потянула носом, — да сажей несёт.

Чертыхальски парировал:

— Ирония в данной ситуации неуместна. В то время, пока я отсутствовал, кто-то сжег мою квартиру.

— Квартиру, которую ты снимаешь?

— Да, которую снимаю.

Тоня прижала веер к сердцу.

— Девочка не пострадала?

— Она была со мной.

Подойдя к кустам, Тоня посмотрела через ветви на террасу, где в кресле уже спала Леся.

— Симпатичная. Нос длинноват, а так, сойдет.

Повернувшись к Томасу, Антонина Петровна взяла его за пуговицу на джинсах и подтянула к себе.

— Скажи-ка мне, котяра, а где ты шлялся эти два дня? А?

— На острове.

Баронесса улыбнулась сладко.

— На о-о-острове... А какое ты имеешь право на наш остров девок водить?

— Хочешь сказать, ты никого не катала, — усмехнулся Томас, но, встретившись с ледяным взглядом баронессы, смолк.

— Никогда. Никого.

Он не выдержал — опустил глаза, потупился.

Хозяйка вдруг встала на цыпочки, приблизилась к уху Тихони и прошептала:

— А хотелось...

Велев Катерине поставить машину в гараж, Антонина Петровна с Тихоней удалились на второй этаж — держать совет.

Поднявшись по скрипучей лестнице и осмотревшись, Чертыхальски не удержался от колкости:

— Ты бы мебель поменяла, что ли? Не дом, а музей имени Калинина.

Тихоня не преувеличивал. Личное царство Тони украшали: большой комод с ящичками, слоники, рюмочки, беседки с глазком — это такое пластмассовое чудо, смотришь в кружочек, а там — фотография, как живая; сервант с хрусталем, на стене над кроватью ковер с оленями, в углах под стеклом в старых рамах вышитые крестиком гобелены.

— Всё за барахлишко держишься? — не унимался Томас.

— Не учи ученую. Я по островам не шляюсь, дома ночую. Захочу — поменяю. Увянь!

Сели друг против друга за круглым укрытым бархатной скатертью столом. В центре блестел поднос, на котором стоял окруженный гранеными стаканами графин. Тут же рядом были навалены бумаги и серые папки. Тихоня, услышав, как жалобно заскрипел под Тоней стул, подумал, что не хватало ещё, чтобы она сейчас грохнулась на пол.

— Но стулья-то могла купить? Или с работы притащи — у тебя там этого добра.

— Куплю! Видишь, — хозяйка кивнула на накренившуюся на бок стопку папок, — полугодовой отчет сдавала. Тут нет времени задницу подтереть, а ты развопился.

— Ага, немытая ходишь.

Антонина Петровна так грохнула своим кулачищем по столу, что в серванте посуда звякнула.

— Да пошел ты. Я всё бросила, прилетела, а мне ни спасибо, ни пжалуста!

На такие речи Томас ответил очень спокойно:

— Так я на остров съездил за «спасибо».

— Это как? — баронесса замерла.

— Загадка номер один. Как я мог поехать на остров за «спасибо»? Туда запросто не пускают, а я побывал. За «спасибо».

Тихоня улыбнулся так, что засияли все его зубы, да ещё и бровями издевательски поиграл вверх-вниз.

— Не догадываешься? Тогда тебе для разогрева ещё одна загадочка. Как можно убить беса, если бес бессмертный?

Антонина Петровна положила локти на стол и подперла подбородок ладонью.

— Слушай, родной, тебе уже сколько лет, а все в детство играешь. Не надоело?

— Не, — ответил Томас. — Я всегда говорил, что лучше ходить в детский сад, чем в дом престарелых.

— Ой, ой, ой! Держите меня — пионэр!

— Давай ближе к делу, Тоня. Отгадочка готова?

— Не знаю, — хозяйка вздохнула, — На вторую — не знаю.

— А про «спасибо»?

— Что сложного? На «слове» зацепил. Трюк старый — не все помнят.

Заметив разочарование Томаса, она добавила:

— Но получилось весело — не спорю. Без каламбуров не можешь.

— Ладно, — Томас подобрел. — Давай лучше отчитаюсь по чистеньким. Номер «два» вычеркивай, у неё защита такая стоит — зенитная батарея. Зыркают, так и ждешь, что насквозь пробьют. Мне одно орудие даже в радость, но когда они пучками наседают...

— Детки?

— Их там вокруг ошивается — все мал-мала-меньше. Ну их! Подсунь Катю старичкам — пусть порадуются. Номер «один» тоже не по мне. Нечего поэтесс недотраханых подсовывать. Графоманок... Свистун, который мне попался, это номер «шесть»?

— Ваня? Не, это муж Леонеллы Францевны. Когда-то нормальным мужиком был, в отчетность по полгода не попадал... Когда у жены дела пошли в гору, спиваться начал. Сейчас вроде в завязке. А номер «шесть» — это Иваша Миклухо-Маклай. Наш, местный, без царя в голове. Поэт. В Городке лет пять не появлялся и вот, говорят, на рынке видели. Где носило — не знаю, и что он сейчас делает тоже. Такое странное ощущение — есть человек, а я его не чую, и получается — нет человека. Ты за него не переживай, теперь он моя забота. Сама найду.

— Не чуешь? Такой чистенький?

— Выходит, — сказала Тоня и замолчала, задумалась.

— Ладно, — махнул рукой Тихоня, — разберемся. Кстати, «пятый» уже покоцан.

— Разве?

— А прислушайся.

Баронесса прикрыла глаза. Расслабилась... Вдруг как подскочит:

— Так она же у меня гостит!

— Ага, — Томас сиял, как Архимед после бани. — Вот тебе и спасибо.

— Объединил, сволота. Окучил девку и на острове позагорал. Ну... жук...

Антонина Петровна вдруг насупилась, задышала сердито. До неё дошло.

— Слушай, не хотела. Так само получилось.

— Проехали. Наверное, просто совпадение.

Вот только ухмылка Томаса показывала, что он не верит в свои же слова. А Тоня не стала спорить, наоборот, она начала наступать:

— Какое уж тут совпадение? Ты и совпадение? Ищи дуру. Томас! Опять за старое взялся?! А? Ты зачем приехал?

— Отдохнуть.

— Ну, чтоб вас всех да через пердак... Пустила в курятник! Расслабилась. Пожалела, а он вот как отплатил. Лучше сразу скажи, что наклёвывается? Что удумал, гад?

Томас поморщился.

— Говорю, не в курсе. Лучше колись, что это за Сермяга такой? И почему вокруг него столько швали танцует?

— Андрей?

— Не, отец.

— О! Папаша... Пойдем, покажу.

Тоня отвела Томаса в свою спальню. Здесь обстановка тоже напоминала о давних десятилетиях уходящего века. На полу был расстелен бухарский ковер, ещё два висели на стенах. Между окон стоял большой черный шкаф довоенных времен. В углу купеческая кровать с блестящими шарами, пирамидой подушек и подушечек. На самом видном месте висела картина в богатой раме. Вернее, укрытый стеклом рисунок карандашом.

Томас подошел ближе, чтобы лучше рассмотреть. На большой охапке сена сидела женщина — маленькая голова с высокой прической, на породистом лице застыло самодовольное выражение; узкие плечи, массивные руки с маленькими кистями. В одной женщина игриво держала плетку, во второй — тортик. На лакомство устремились копошащиеся вокруг... Сперва Томасу показалось, что по земле рассыпались крысы, мыши и тараканы, а потом почудилась грязь, и только приглядевшись, он различил рожки, хвостики, пятачки. Когда подошел вплотную и прочел выдавленное на золотой дощечке название, начал смеяться. Там красовались два слова «Наша власть».

Чуть успокоившись, вытирая невольно выступившие слезы, Тихоня спросил:

— Он с тобой знаком?

— В том-то и дело, никогда не виделись, а схватил, гад, — Антонина Петровна хохотнула баском: — Вот какой у нас был Сережа.

— Где взяла?

— Где-где? Украла. Я почувствовала, когда он её ещё задумал. Следила не отрываясь. Когда закончил, увидела, что вышло, и тогда стибрила. Разве я могла такую улику оставить в чужих руках?

— Но тут никакого портретного сходства.

— Да, но попал! — Тоня хлопнула ладонью по столу. — А если кто из старших увидит? Тут большого ума не надо, догадаются. Попробуй потом докажи, что не с натуры...

— Бывает же такое, — покачал головой Томас.

Ему представилось, как темной ночью в полночь крадется баронесса Антонина. Ветер шумит в кронах тополей, тревожно кричит выпь, скрипят половицы крыльца, хлопают ставни, где-то далеко лают собаки, в руках у неё огромная фомка и мешок. На лице воровки черная маска, а на ногах белые кроссовки. Почему белые, и к чему тут ставни, половицы и вой собак, ведь художник жил в многоквартирном доме! Томас подумал, что вот такие обывательские мелочи и лишают удовольствия фантазировать.

— Какой он был человек? — спросил Томас, вернувшись на грешную землю.

— Веселый. Розыгрыши любил. Подарки друзьям всегда дарил с подвохом. Однажды пришел на день рождения к приятелю из бригады, большому любителю фантастики, и подарил ему труд под названием «Вперед к коммунизму». А Васе Любичу на день рождения преподнес пастуший бич. Говорит, ты ведь коногон, вот и будешь коней гонять.

Тихоня и хозяйка вернулись в гостиную.

— Жаль мужика — на бабе погорел. Приехала тут одна плюгавая, евреичка. Окрутила и увезла. Хотела её машиной, — не на смерть, а так, чтобы на колясочке покаталась, — но руки не дошли. Когда спохватилась, Сережи уже не было — уехал.

— А сын?

— Очкарик. Со странностями.

— Пишет хорошо?

— Не знаю. Я его, в отличие от Сережи, не слышу.

— Выходит, сынок не в папеньку?

— Выходит так.

— Пощупал я твоего Андрюшу за жабры. Толковый. Можешь его тоже вычеркивать — пусть живет.

Томас вдруг взял стул, поставил рядом с баронессой и спросил строго, резко, как хозяин:

— Кто нас сжег?

Антонина Петровна пожала плечами.

— Не знаю. Я бы почувствовала.

Чертыхальски поправил волосы, завел их за свои хрящеватые острые уши.

— Поджог — это грех?

— Грех.

— Так как же он мог пройти мимо отчетности?

— Не знаю, — покачала головой хозяйка. — Там кто-то сильнее меня работал.

— Что-то плохо верится. Сильней тебя? Ты же здесь хозяйка! Скорее сама подослала, а теперь юлишь.

Антонина Петровна снял с носа очки и, протирая стеклышки салфеткой, ответила:

— Какой резон? Оно мне надо? Как ты приехал, я вообще не напрягаюсь — всё за меня делаешь.

— Чужаков чула?

— Да их столько! За всеми не уследишь: туда-сюда шастают. Скорости — вон какие.

Томас не стерпел, взорвался:

— А ты, голуба моя, туточки на что поставлена? Не успеваешь — в три шеи! Или на курсы повышения квалификации отправить?

— Ага, во Фрунзенское!

— Дождешься. В Салехард! Скажи, из Пруссии был кто?

— Тихоня, тут боятся нечего. Два теннисиста на турнир приехали, но они кроме стадиона и гостиницы ничего не видят, завтра уезжают. Пара консультантов с коксохима второй месяц пьют, что-то там с нашими обмывают... и всё вроде.

— Есть ещё кто?

— Всех не перечислишь, много. Протестантов-сектантов, как саранчи. Учителя в инязе, инженеры — французы... Да что гадать? Приезжих среди них нет. Все здесь задолго до тебя. Пожар я прошляпила, каюсь, но ведь и ты хорош: не сказал, где остановился. Если б знала, где твоя нора, я бы на сигнализацию её поставила, а так — ищи свищи. Пожаров и без тебя хватает. К тому же всё сходится. Я твою кошечку раньше не чула.

Томас задумался.

— Блин, что же тогда делать?

Хозяйка прокашлялась.

— Подожди, это ещё не всё. Я чего задержалась. Только собралась к тебе, тут звонок от нашего знакомого. Пал Сергеича.

— Крымского?

— Его самого. Говорит, что двух его беркутов — того... Возле твоего дома паслись, как бы охраняли, а сегодня утром их нашли... В лесополосе.

— И что там?

— В сгоревшей машине.

— Ого! Это серьезно, — присвистнул Чертыхальски.

— Более чем.

Томас сжал пальцами виски.

— Странно. Никто не знает, что я здесь. Леся не такая уж и цаца, что бы ей вредить. Разве что, через любовницу хотели насолить этому... Валику...

— Вполне возможно, — баронесса замерла, прислушалась к чему-то, — Нет, отпадает. У Вали в запасе несколько лет спокойной жизни.

Вдруг Антонина Петровна хлопнула себя по коленкам.

— О, святые угодники! Как я забыла? Я тут в Городке на такой случай держу одного гов... — хозяйка не договорив, прикрыла рот рукой и вдобавок похлопала ладонью себя по губам. — В общем, имеется один старичок. Все про всех знает — сама вскормила.

— И он скажет, что случилось?

— Если хорошо попросить.

Томас начал закипать.

— Слушай, подруга. Хату спалили в ночь с понедельника на вторник, сегодня четверг. Время уже укатило, а мы все балачками балуемся.

— Не скажи. Умная мысля — как награда, её заслужить надо, — баронесса встала, налила себе в стакан из графина воды. — Ты оставайся, а я через часик, может раньше, подкачу.

В два глотка осушила тару. Поставив стакан на стол, Тоня сказала задумчиво:

— Давно же я его не проведывала... Дуется, наверное... Всё, Томчик, жди. Я поцокотила.