Вернувшись, Тоня сразу пошла наверх. Тяжело поднимаясь по скрипящей лестнице, яростно обмахиваясь веером, она сама себя успокаивала, просила не кипятиться, но вся невозмутимость баронессы улетучилось, как только вошла в комнату, и увидела такую картину: Чертыхальски, развалившись в кресле и забросив ноги на стол, кушал мороженое. Ложечкой. На неё и не посмотрел.
Подошла, взяла за грудки, приподняла, так, нежно... и спрашивает:
— Это что же ты, Seckel, такое удумал, га?! Ты шо, берега попутал? Приблуда блохастая. Быстро же забыл, как я с тобой нянчилась! Это такая твоя благодарность за всё моё хорошее?
Томас стащил ноги со стола, встал и медленно, но уверенно освободился от вцепившейся в его рубашку баронессы.
— Не гони лошадей, мать, остынь. Скажи, что случилось?
Невысокая полная Тоня умудрилась нависнуть над высоким тощим Тихоней. Посмотрев поверх очков, рявкнула:
— Ты зачем приехал, подкидыш чухонский?
Томасу вдруг захотелось оказаться подальше от Городка — где-нибудь на Камчатке, среди гейзеров.
— Антонина Петровна, успокойтесь. Когда вы так верещите, я не могу здраво рассуждать — мысли в норки прячутся.
Подождав, пока баронесса присядет, пододвинул ногой стул и примостился рядом. Спина ровная, улыбка вежливая. С постным видом он взял чашку, зачерпнул ложкой пломбир, но баронесса вдруг жахнула кулаком по столу. Тихоня вздрогнул, и чашка упала на пол, разбилась. Наблюдая, как белая лужица растекается по паркету, Тихоня тоже закричал:
— Вот видишь, что наделала!
Он-то знал — баронесса в таких случаях теряется, потому что на неё никто никогда не повышает голоса, но к удивлению Тихони хозяйка продолжила гнуть своё:
— Говори! Зачем приехал?! Что наплел Соловей?
Здесь, надо признать, Тихоне стало дурно. Он любил загадки, интриги, трюки и фокусы. Озадачивал своих жертв, наслаждаясь их глупостью и слепотой, но сейчас перед ним была чужая необъяснимая загадка, даже парадокс.
— С чего ты взяла, чтобы я...
Антонина Петровна со всего размаху, со звонким хлопком, ударила Тихоню веером по руке.
— Не юли! Ты мне мяса дай, а сухари оставь помазкам. Зачем приехал, ирод?
Лицо у Чертыхалськи вытянулось, пошло пятнами. Он то улыбался, то хмурился. Подвинув стул ближе, взял баронессу за руки.
— Тоня, я тебе как на духу, и ты поймешь, что моей вины здесь нет... Я начну говорить, а ты не перебивай... Честно... Не знаю о чем ты...
Тут он понял, если не сменит тему, то может получить веером или хрустальной пепельницей уже по голове.
— Стоп! Я же просил... Не знаю о чем ты!.. Но если мы говорим не о птице, а о Соловье, то разреши внести ясность. Не понимаю, откуда тебе известно, но перед тем, как уехать в отпуск, я услышал от Князя о последнем разговоре со стариком. Князь мне намекнул, что в Городке скоро произойдет нечто любопытное, связанное с церковниками, чудо какое-то или там пророчество. Но ты-то откуда знаешь?
Антонина Петровна сплюнула.
— Вот, Соловушка, гад. Хоть бы предупредил!
Баронесса, скрестив руки на груди, покачалась на стуле.
— Ты в курсе, что он ещё с Мономахом в шахматы играл? От, старая лярва... Ну, и чего он такого сказал?
Понимая, что гроза миновала, Томас ответил примирительно:
— Повторяю слово в слово. Соловей сказал: «Скоро горожанин пойдет на свет и потеряет счастье. И будет беда великая, и все умрут».
— Ну, про «все умрут», я бы особо не заморачивалась, — отмахнулась Антонина Петровна. — Он так все свои побасенки завершает. Хотя в чем-то прав — людишки дохнут, а это каркало до сих пор живёт.
— Князь мне то же самое сказал — слово в слово!
Тихоня горько вздохнул...