Костя говорил, но в его взгляде не было глупойсамоуверенности или присущей сумасшедшим упрямой пустоты. Он был нормальным и говорил нормально, словно рассказывал о погоде или проблемах на работе.

— ...Я не верующий. Апокалипсисы по календарным датам — это лапша для идиотов. Специально интересовался, сколько всего было объявлено концов света. До фига! Лжепророки вещают, грозят, а мы до сих пор живы... К тому же нельзя отрицать влияния маркетологов: накануне объявленных концов света в торговых сетях вырастают продажи — это тоже факт.

— Но есть же ясновидящие.

— Да ладно! Мой дед как-то рассказывал, что на Байраке жила слепая баба Матрена. Она будущее видела, к ней весь Городок ходил ворожить. Так на неё в «Кочегарку» какой-то рабкор донос написал. Сущая правда — в библиотеке я тот номер газеты сам видел. В заметке говорилось, что баба Матрена на вопрос, надо ли платить земельный налог, отвечала тем идиотам... А дело было в двадцать втором году... Отвечала, зачем платить, если скоро белые придут? Так вот, эти липовые ясновидящие до сих пор ждут «белых», не соображая, что «красные» это надолго. Незачем нам бояться того, что не страшно. Второе пришествие Христа, Машиах, нашествия злых зомби... Бред! Лучше в другую сторону смотреть — вот где ужас надвигается! Я, кстати, не про сбой «две тысячи». Техногенные катастрофы, атомные электростанции не рванут — фигня все это. Не верю! Но когда меня спрашивают, какого ляда я трачу все свое свободное время на рытье норы, и столько уходит денег на покупку стройматериалов, то отвечаю: «Двадцать первый век — это Рубикон!». Академик Капица посчитал, что население Земли приближается к критической отметке. Точно не помню, но где-то в двадцатых-тридцатых годах начнется. Это все связано: количество людей, скорость смены исторических и социальных эпох, повышение температуры. Больше людей — чаще совершаются научные открытия, научно-технический прогресс летит галопом. Тут же слом политических систем и институтов. Наш двадцатый век показал, что можно уничтожать сотни миллионов душ и тебе за это ничего не будет. Травить прививками, серой и цианидом, ртутью, искусственной едой, искусственными семенами. Скоро научатся травить искусственным семенем. Дальше будет только хуже...

Продолжал говорить Костя Иванов, рубя воздух ладонью.

— ...клоны, машины, компьютеры, искусственный интеллект, парниковый эффект, лаборатории по разработке биологического, химического, генетического оружия, зараженных насекомых. Ядреные, да-да, ядреные, водородные, нейтронные заряды. Блин! Это не фантастический роман, это типа мое настоящее! О будущем и думать страшно, а у меня трое детей! Трое! На мою жизнь хватит воды, еды, земли и воздуха, а им что от меня останется? Как подумаю — хоть вой! Им жить в том будущем, какое я им передам, а они даже не имеют права выбора. Как и те, кто сейчас находится в утробах, кого этой ночью зачали. Вот начнут Индия и Пакистан войну, сбросят несколько десятков атомных бомб и что делать? Израиль имеет ядерное оружие. Рванет где-нибудь в Мекке и капец. Но скорее в Иерусалиме. Поэтому строю бункер — глубокий, надежный с водопроводом — отвод от колодца в следующем году планирую сделать, канализацию проведу. На генератор собираю, чтобы автономное электроснабжение было. Работы — до хрена. Мне некогда ждать. Когда в мире случится катастрофа, я должен быть готов. Я должен сделать то, что в моих силах. Оборудованный подвал — это я потяну, это та самая малость, которая мне дает возможность спать по ночам. Я уверен, знаю, что занимаюсь полезным делом. Пусть меня считают сумасшедшим, но когда планету начнет трясти, и людей начнут убивать за хорошую пару ботинок, то моя семья будет находиться в лучшей стартовой позиции, чем мои соседи.

Костя посмотрел на Томаса и, отбросив грязные шорты на диван, сказал:

— Так не понять. Пойдем, покажу. Только давай вишни кипятком зальем.

Иванов взял высокий кувшин, засыпал туда несколько жменей мелко поломанных палочек, горсть сушеной мяты. Повернул краник на самоваре. Наполнив кувшин до краев, накрыл его блюдцем. Закончив с отваром, пошел к подвалу.

Как он сказал? Во-первых, — это красиво? Нет, это умно! Томас-то догадался, что в дальней комнате в полу есть люк, но если придут незнакомые люди, им будет его сложно найти — откидная дверь была спрятана под ковром и не выделялась. Если вспомнить узкие окна цокольного этажа, которые закрывались специальными железными ставнями — Томас их заметил ещё раньше — значит, в случае опасности, подвал легко превращается в крепость.

Костя отбросил половик в сторону и поднял люк.

— Тут специальные петли. Если надо, могу открыть и вовнутрь. Это если...

— Завалит дом и придется откапываться. Я понял, — сказал Томас, заглядывая в открывшийся перед ним черный провал.

Костя спустился первым и зажег свет — включатель был возле лестницы. Томас — следом. Когда он оказался в погребе, первое что бросилось в глаза — это стеллажи с полками, которые закрывали три стены. Сейчас они были завешены полиэтиленовой пленкой, но Томас смог рассмотреть хранящиеся большие и малые бутыли с помидорами, огурцами, грибами, томатным соком. Какие-то банки, графины. Отдельно стояли ящики, старые чемоданы, мешки: всё аккуратно, на своих местах, многое подписано — если консервация или вино, то с датой. На деревянных ящиках выведены краской понятные хозяину буквы и цифры. Здесь же стояли бочки с водой и рядом с ними возвышались два больших холодильника — один из них был старый «Донбасс» с ручкой-рычагом, второй — современный, скорее всего западный — логотипа фирмы-производителя из-за пленки не было видно. Томас чувствовал, что где-то здесь было спрятано оружие — два охотничьих ружья и патроны к ним. Он также обратил внимание на закрытый досками угол, где на застеленной резиновой дорожке выстроились в ряд десятилитровые стеклянные бутылки с плотно закрытыми горлышками. В таких бутылях обычно хранят вино, но жидкость там была прозрачной.

Костя, перехватив взгляд Тихони, пояснил:

— Медицинский спирт — лучшая валюта. Даже если и не понадобится, то пойдет детям на свадьбу.

Томас хотел съязвить, поинтересовавшись, как в одной голове может уживаться крайний фатализм со столь наивным оптимизмом, но приказал себе молчать: время было ранее, и он уже устал мироточить сарказмом.

В погребе, в который спустился Томас, не было одной стены — за двумя слоями толстой пленки скрывалась ещё одна, более просторная комната. Костя отбросил прозрачную штору и скрылся за ней. Что-то щелкнуло и зажегся свет. Томас, прищурившись, посмотрел на расплывчатую гротескную фигуру. Чертыхальски подумал, что преломленный контур тени, её неестественные движения, сейчас должны быть наполнены неким смыслом. Может быть, скользящие длинные руки, карикатурные голова и туловище — это первобытный танец, шаманский обряд призыва или... А вдруг это попытка поймать его, Томаса Чертыхальски? Такое может быть? Не об этом ли его предупреждали?

Под землей в поделенной на две части комнате стоят чистенький и Томас. Их сейчас разделяет иллюзорная вуаль, линия, какая бывает на игральных картах. Плюс и минус. Минус и плюс. На стороне Томаса материальное богатство, еда, вода, спирт, техника. С противоположной стороны — пустота только что созданного мира и почти обнаженное тело человека. Благодушие «красненького», забавная внешность, искренность и простодушие во взгляде — это всё уловка, ширма. Красный ярлык — вот правда. Способный убить молитвой — это тоже правда. Иванов ничем не уступает Томасу, ибо он — образ и подобие. Он опасен, в нем ощущается сила, но Костя её не чувствует, не понимает, что может ранить Томаса, как и Томас не в состоянии предсказать последствия мыслей, слов и действий Иванова, а значит, по большому счету, не может защититься. Это как подойти к бомбе с проржавевшим часовым механизмом или войти в клетку к медведю — мохнатому, ленивому, мощному. Он может пыхтеть, дурачится, есть с руки, показывая, что он дрессированный, но в какой-то момент в медвежьей голове обязательно произойдет сбой и плюшевый добряк превратиться в зверя: выплеснется вся его природная дурь, ярость и жажда навести свой медвежий порядок, каким он его хочет видеть. Вот только даже у зверя есть разум, инстинкты и его действия имеют логику, а Константин Иванов не обладает необходимыми знаниями, и не догадывается, насколько он смертоносен для Томаса. Сермяга-младший Тихоню ранил, а этот и убить может.

Томас прислушался к своей интуиции, и понял, что сегодня всё для него завершится хорошо — бояться незачем — никто не собирается нападать на Томаса Чертыхальски в этом подвале, а родившиеся страхи — всего лишь знание того, что последний час он, Тихоня, проводит в компании «красного», вот и всё.

Отбросив полиэтиленовую штору в сторону, Томас вошел в «бункер».

Здесь было светло — возле козла, приставленного к противоположной стене, висел переносной радиоприемник с встроенным в корпус фонарем. Тихоня осмотрелся. Да, здесь был новый, чистый, безопасный, ещё не наполненный душевным человеческим теплом мир. Потолок состоял из трех бетонных плит. Недавно возведенные стены не были оштукатурены и сохранили следы деревянных подпорок, которые когда-то не давали раствору растечься. Пол был почти готов — осталось залить полоску у входа. Застывшая часть застелена мокрой, грязной пленкой. В ложбинках ещё стояли мутные лужи — Костя, чтобы прибить цементную пыль, разливал воду. Воздух сырой, затхлый — если сделать несколько глубоких вдохов, обязательно чихнешь.

— Настоящее логово маньяка, — сказал Томас, указывая на полиэтилен. — Грохнул, завернул и никаких следов.

Глаза Кости смешно округлились. Он задумался, почесал голый живот. Иванов сейчас мало походил на убийцу случайных гостей.

— Даже не знаю, что и думать, — сказал он. — Чего-то боишься?

— Я? — нет. Это ты пустил незнакомого человека в дом, завел в место, где нервы щекочутся и возникают странные желания, — ответил Томас, понимая, что сознательно нагнетает ситуацию, провоцирует.

— Бояться? Мне? — спросил Костя, и в его голосе было столько неподдельного удивления, что Тихоня невольно рассмеялся. Конечно, чего опасаться человеку, который три километра быстрых ходом тащит в руках два мешка цемента?

— А бункер выйдет на славу, — вдруг вынес приговор Тихоня и пошел по кругу, осматривая углы, стены и потолок. — Как по мне, даже слишком крепкий.

Костя, вмиг забыв про недавнюю неловкость, оживился, глаза заблестели.

— С плитами повезло. Завод разбирали и я по дешевке купил. Такие используют при строительстве многоквартирных домов. Стены сделал так, чтобы выдержали нехилый заряд тротила. Перед тем, как залить раствор, сэндвичем поставил две сетки рабицы и арматуру посередине.

— Круто.

— Ага.

— Но я одного не пойму, — сказал Томас, проведя ладонью по крепкому потолку, похлопав по шершавой стене. — В чем смысл? Ну, если сбудутся твои страхи, сможешь пересидеть какое-то время. Город вымрет — погибнут все, кто не имеет убежища, как у тебя. Их ждут голод, болезни, преждевременная смерть. Будут умирать дети, старики, а в это время ты будешь сидеть в своей скорлупе и жрать консервы?

Костя ответил сразу, не раздумывая — ответ давно сложился в его голове:

— У меня одна пара глаз, — сказал он. — Во фразе «точка зрения» отражается то, что мы наблюдаем за происходящим только со своей колокольни. Я не могу влезть в чужую голову и не в ответе за остальных. У меня есть семья: жена, дети, тёща. Я знаю, что будущее таит в себе опасность и чтобы осознать это, не надо обладать каким-то супер умом. Могу ли я построить бомбоубежище для всего города? Нет. Могу ли спасти тысячи жизней? Нет. Но при всем этом я в состоянии попытаться уберечь тех, за кого отвечаю. Если мужчины будут выполнять свой основной долг — защищать своих близких, то кто знает, может ничего и не случится? Прошло время интеллигентской рефлексии и поиска смысла жизни. Право имею — не имею? Незачем больше спрашивать «что делать?», так как ответ уже всем известен. Надо спасать детей, попытаться дать им шанс на будущее. Мы слишком близко приблизились к эре общего счастья, сострадания, понимания того, что нас всех объединяет, и отрицания разъединяющего. Кто такое стерпит? Нам не дадут спокойно жить! Самое темное время суток наступает перед рассветом и нам, как не высокопарно звучат мои слова, предстоит пережить эти страшные часы. Зло невозможно победить одними словами. Необходимы действия, поступки, усилия, для того, чтобы наш мир стал чуточку безопаснее, чище, спокойнее, а значит — добрее. Я делаю что могу, что мне по силам. А остальные? Пусть и они почешутся...

...Прощались почти друзьями. Когда Томас вышел на улицу и нырнул в августовское украшенное птичьим ором, взбрызнутое росой, расцвеченное зеленью и алыми облаками утро, он понял, что будет делать с номером «три».

Ничего.