На новом месте Тихоне всю ночь снились кошмары. Проснулся после полуночи с ощущением, что он только что кричал. В голове туманное марево не снов, а галлюцинаций. Пытался снова заснуть — всё впустую. Лежал, обильно потея, наверное, с дюжину раз ходил пить воду, а потом в уборную. Ворочаясь на мокрых простынях, с завистью смотрел на сопящую рядом Лесю — её остуженный кондиционерами воздух сморил накрепко. Казалось, на некоторое время засыпал, но в очередной раз выныривал из тяжелого тумана в трезвую реальность. Невольно замечая, сколько времени на часах, Томаса перекашивало, как от пытки. Ему чудилось, что он не в Диком поле у Тони под крылышком, а дома, в Киеве, и в ушах его, если потерять контроль над разумом и расслабиться, сейчас начнет греметь «БАМ-БАМ-БАМ!». Сердце прыгало до кадыка, по спине ползли ледяные сороконожки.

— Старинные часы ещё идут. Старинные часы — свидетели и судьи... Накатило, накатило, снова накатило, — шептал Томас, как заведенный.

Сидя на кровати и раскачиваясь вперед-назад, он раз за разом, словно молитву, стал повторять один и тот же стих: «Стать бессмертным — напрасный, поверьте мне, труд. Все, кто стар и кто молод, в могилу сойдут. Не дано это царство земное навек — никому. Да и мы не останемся тут».

В подобные минуты, когда мир спал, и Томас оставался один на один со своей совестью, он невольно задавал себе неудобные вопросы. Главный из них — что его ждёт на Новый год? Конец или начало? Дадут ли ему, повзрослевшему, право загадать желание, а может эти сто лет жизни и были воплощением несказанного, но искомого? Тогда, во время церемонии, он был ещё слишком мал. Гадание застало его в пору превращения из мальчика в юношу. Тело уже принимало алкоголь, ему, почти четырнадцатилетнему, были приятны ласки женщин, но разумом, даже для тех, непонятных современному человеку времен, он был ещё слишком молод. Иначе не объяснить, почему у Томаса возникло, вернее, вырвалось такое желание, желание не расчетливого озабоченного долголетием циника, но неискушенного мальчишки, боящегося всё испортить. В ту ночь Тихоня не чувствовал себя победителем. Он делал то, что у него получалось лучше всего — жульничал. Так какой здесь может быть подвиг? В его случае не вор у вора украл дубину, а... Ему не пришлось переплывать через Ла-Манш или карабкаться на вершину Монблана; он, наконец, не сражался против отряда гренадеров... Поставил на «пятерку», а почему? Насколько он знал, это цифра являлась символом абсолютной свободы и воли, смелых преобразований, вечного движения вперед по своей колее вне просек и гатей. Именно такую судьбу он уготовил Княжеству, которое волею небес, представлял на церемонии.

В сотый, тысячный раз Томас спрашивал, мог ли он тогда попросить что-то иное для себя? Конечно! Ему всегда хотелось иметь свой дворец. Большой дом с башенками, садом, лужайками, конюшней и автопарком. С прислугой, садовниками, красивыми служанками. Или парусник со своей проверенной командой. Что может быть лучше кругосветного путешествия? Пусть другие толкаются в тесных городах, наблюдая вокруг себя перекошенные от злобы, зависти, ненависти лица людей. Ещё он мог наказать своих обидчиков — список таковых уже тогда был длинным. Насладиться мучениями врагов, стоя рядом с их распятыми телами и хохоча во всё горло — это же прелестно!

Мог пожелать... пожелать... желать...

Наконец Тихоня заснул.