Может ностальгия тому виной или скука, но Тихоня решил вспомнить прошлое. Закинув удочку, он стал ждать, что произойдет, какую историю подкинет Городок. Время тянулось медленно. Мимо проходили очкастые студенточки с книжками в сумках и рюкзаках, мамаши возили в колясках капризных малышей. Куда-то спешили потасканного вида мужчины в спортивных штанах с «пузырями» на коленях, бабушки с авоськами, парни с приятно пахнущими спичечными коробками в карманах «адидасовских» костюмов.

Тихоня съел мороженое и решил не ждать, пока с ним кто-то заговорит — пора самому проявить инициативу. Стрельнул сигаретку у рыженькой девушки — Чертыхальски не курил, но для «прикормки»... Барышня достала пачку, открыла, подавая сигарету, выдержала взгляд, а потом, всепонимающе улыбнулась и пошла дальше по своим делам. Тихоня хотел сказать ей вдогонку что-то забавное, смешное, но на ум ничего не пришло. Вот, блин, подумал, старею что ли? Сделал пару затяжек и, морщась, выбросил ещё целую сигарету в урну.

Посидев, как трубочист на именинах ещё с полчасика, Томас перестал вертеть головой. Он понял: не его сегодня день, не его публика. Всё вокруг было знакомо и не знакомо, словно карандашная копия яркого натюрморта. Вроде люди такие же, а другие. К нему никто не подходил просто так, как раньше с разговорами, никто не здоровался... А может... Не мир изменился, а он сам? Если подумать трезво, зачем он сюда пришел? Вспомнить молодость? Прошлую жизнь? Так нет её больше — растоптало время, ничего не осталось. Последние годы не жил, а катился под гору, без мысли, без смысла. Почему такая приятная вначале идея — «повыкуплять» людишек — привела к таким вот невеселым размышлениям? Что изменилось? Пруха пропала?

Вдруг над ухом кто-то прокричал:

— Ты шо тут сидишь?

Томас обернулся и увидел толстенького скромно одетого мужичка с грязным полиэтиленовым кульком в руках. Тихоня поморщился — на лице незнакомца отчетливо стояла печать Дауна. По его виду нельзя было сказать сколько ему лет — двадцать, а может и все сорок. Томас отвернулся, но мужичок обошел лавку, встал перед ним и повторил:

— Шо сидишь, это мое место!

Не желая спорить, Томас поднялся и пересел на другую скамейку, подальше от припадошного. Вот только тот не унимался, подбежал и снова кричит:

— И это мое место!

Чертыхальски уже собирался совсем уйти, но настырный мужичок сменил тон.

— Дай копеечку.

Томасу почему-то стало неуютно.

— У меня нет денег, — ответил он вежливо.

Мужичок захихикал.

— А ты не жопся. Денег как грязи, а жопится. Дай копейку, а то закричу!

На выручку Тихоне пришел худощавый мужчина, выгуливающий неподалеку черного ньюфаундленда.

— Вы ему лучше подайте, что просит, а то хуже будет. Недавно видел, как этот типчик ходил по рядам на рынке. Так один из мясников пошутил — дал ему в протянутую руку бычий глаз. Им же и получил. Прямо в лоб.

Томас вытащил из кармана кожаное портмоне, медленно достал и протянул вымогателю купюру. Тот схватил деньги, отбежал на несколько метров, повернулся и закричал, шепелявя и коверкая слова:

— Это ты скоро свалишь отсюда. Вот Кристина придет, всех вас, поганых, святой метлой за кудыкину гору отправит! Будете визжать, кровью харкать, да ногти грызть, а поздно! Всех вас!

Кричит, кривится. Плюнул и побежал проч. Тихоне и до этого было невесело, а тут... как кошачьей блевотиной окатили. Откуда взялся этот ненормальный? Вокруг солнышко, красота, нарядные люди бродят, машины бибикают — ну, что не так-то?! Почему с ним постоянно гадкое стало происходить? Он что, магнит, притягивающий всех уродов этого мира?! Чертыхалськи почувствовал, как у него вспотела спина и к коже прилипла рубашка. Захотелось всё бросить и пойти домой. Порыбачил, называется...

Мужчина подошел к скамейке Томаса и, поддёрнув штанины, присел рядом. Собака следом. Она была такой большой, словно сошла со страниц сказки «Огниво» — настоящий медведь.

— О чем это он? — спросил незнакомец.

— Не знаю. Припадочный, что с больного взять? — ответил Чертыхальски, поочередно рассматривая пса и человека. Собака уставилась на Тихоню, и её черная кудрявая морда выражала крайнюю степень недоумения. Пёс обнюхал брюки Томаса и, посмотрев на хозяина, заскулил. Он не понимал что происходит — кажется, в этом мире ему были известны все запахи, но собеседник хозяина пах по-особенному, и собака не знала, что перед ним — опасность-тревога или альфа-защита.

Хозяин, не замечая замешательства пса, осматривал скамейку, на которую сел, при этом понимая, что даже если на поверхности и была грязь, уже поздно что-то менять.

Томас приосанился. Если верить первому впечатлению, хозяин собаки был похож на играющего в парках шахматиста. Высокий лоб с залысинами, чуть всколоченная прическа, наверное, чтобы скрыть лысеющую макушку. Две упрямые морщины между бровей, покрасневшие глаза, припухшие веки, на переносице остались красные ямки от очков; аккуратно подстриженная чеховская бородка, щеки и шея гладко выбриты. Одежда чистая, практичная, не требующая глажки — фиолетовое поло и джинсы песочного цвета. На запястье левой руки намотан поводок, в свободной руке держит толстую газету.

Не, скорее преподаватель.

— Интересно, как его звать? — спросил Томас задумчиво.

— Цезарь, — ответил мужчина.

— Не, я о больном. Случаем не Иваша?

— А! — рассмеялся сосед. — Нет, имя этого несчастного мне неизвестно. Видел в сквере и в городе несколько раз — и всё. Таких запоминаешь.

— Не Иваша... Печаль.

— Ничем не могу помочь.

— Тогда случаем не знаете, кто такая Кристина? — Томас протянул руку, чтобы пёс его понюхал. Собака недоверчиво приблизила свой черный блестящий нос к наманекюренным ногтям и начала шумно вдыхать-выдыхать воздух. Но и этот вид знакомства её не успокоил.

— Кристина? — переспросил сосед.

— Да. Иваша и Кристина.

— Впервые слышу. А больше никаких дополнительных деталей? Фамилии, прозвища, профессии?

Томас задумался и после паузы ответил:

— Иваша странный, не от мира сего. Его ещё зовут Миклухо-Маклай, а Кристина... Если верить этому чудаку, который бросается в живых людей бычьими глазами, то сия дамочка умеет орудовать святой метлой.

Посмотрев друг на друга, Томас и сосед рассмеялись.

— Это какой-то изысканный оксюморон получается. Вы не находите? — спросил «преподаватель».

— Нахожу.

Томас продолжал смеяться, чувствуя, как смех убивает кипящее в нём раздражение и досаду.

— Что бы мы делали без чудаков? Наверное, сошли б с ума со скуки.

Тихоня поддакнул:

— И не говорите.Кстати, о баранах. Иваша — это ваш городской сумасшедший. Вот бы с кем познакомиться.

— Ну, такие кадры, наверное, имеются в каждом городе.

— Не-е-е, ваш особенный.

Брови соседа приподнялись, отчего его лицо вдруг приобрело глупое выражение.

— Это чем же?

— Говорят, он вроде какого-то... святого.

«Преподаватель» искренне рассмеялся.

— Ну! Это вы погорячились. Сейчас не те времена. Вот раньше были святые, а в наши дни нет их. Те, кто себя так называет — подделки, шарлатаны и аферисты. То белое братство, то серое и у каждого свои пророки, учителя.

После этих слов у Томаса вдруг зачесался кончик носа.

— Неужели не осталось истинно верующих? — спросил он осторожно.

«Преподаватель» протянул руку:

— Иван Степаныч. Попов. Программист. А это мой друг и соратник, Цезарь. Впрочем, я уже его представлял.

— Соратник?

— Да. Иногда я его так называю, и Цезарь это высокое звание заслужил. Соратник — тот, с кем ходил на рать. Однажды я имел встречу не с самыми лучшими представителями человечества. Таких везде хватает, а тут мне вдруг повезло. Я — холерик, что-то сделаю, а потом думаю. На язык не сдержан. Зацепился с тремя. Поспорил. Так Цезарь одному наглецу чуть горло не перегрыз. Защитил.

Томас потряс руку программиста.

— Алексей Степанович Рокоцей, дипломированный психолог. Иногда практикующий экстрасенс. Но только для друзей.

— О, тезки по отчеству, — отметил сосед. — Сейчас не принято называть детей Степанами.

— Своя практика в Ростове, — продолжал Томас, гадая, расслышал ли он про «экстрасенса». Почему-то не было желаемой реакции на это слово.

— Очень приятно.

— Очень приятно.

Помолчали.

— Я тут у вас проездом, — сказал Томас, отвернувшись и осматривая сквер. — Приятели пригласили.

— А что вас интересует в нашем Шанхае?

— Почему Шанхае?

— Ну, так повелось. Когда имеют в виду неформальное название Городка, говорят — Шанхай.

— Ну, насколько мне известно, это было давно, — Томас на программиста даже обиделся. — Вы что не видите, что Городок изменился? Шанхай — это название, больше подходящее для трущоб. Но я их здесь не вижу. Современные проспекты, площади, дома. Дороги отвратительные, тут не поспоришь, но в целом. Я у вас был когда-то и мне есть с чем сравнить. Нет, не согласен. Может на окраинах, в поселках ещё сохранился старый Городок, но центр вполне ничего, держится.

Иван Степаныч вдруг каким-то невообразимым образом стал похож на своего пса.

— Говоря о городе, я имею в виду жителей. Это человек создает вокруг себя трущобы, а не наоборот. Где-то читал, что Стаханов, когда переехал в Москву — там ему квартиру дали большую — перевез с собой тараканов. Якобы примета такая — где тараканы, там и деньги. Представляете? Вот что я имею в виду.

— Значит народ неправильный? — спросил Томас.

— Конечно. Сюда многие приезжали на время. Заработать и вернуться домой. Поэтому жилье строили абы как. Землянки, времянки — всё это было. Мы через это всё прошли. Потом шахтеры стали много зарабатывать. Ещё здесь поселялись те, кому сложно было прижиться и найти работу в других местах.

— Вы имеете в виду...

— Да, — кивнул Иван Степаныч. — Донбасс был самым космополитным районом в СССР. Уж где-где, а в Городке на национальность никто никогда не обращал внимания. У нас в Тельманово после войны даже немцев не трогали. Каков работник, человек — это главное, а остальное приложится. Поэтому приезжали и хорошие, и плохие, всего по чуть-чуть. Насильно ссылали — особенно с западной Украины... Те же сидельцы... Отсюда блатняк, шансон, все эти наши доморощенные фавелы-бичарни. Когда у народа вырастают доходы, он сыт и одет, то «шанхаи» в глаза не бросаются. Но посмотрите сейчас. Кругом нищета, зарплаты копеечные, просвета нет, бездуховность, преступность. Союз всё рушится и рушится — конца-краю этому нет. Народ озлоблен и при этом на удивление обладает каким-то нечеловеческим терпением. Такое ощущение, что ему уже всё равно. Главное — выжить. Но так долго продолжаться не может. Думаю, рано или поздно, но рванет.