Томас заинтересовался собеседником по-настоящему. Незаметно хотел пощупать его за серое, розовое и пурпурное, но, или присутствие собаки, не спускающей внимательных глаз с Тихони, или ещё по какой причине заглянуть за изнанку души собеседника ему не удалось. Это как пытаться удержать капли акварельных красок в стакане с водой — они растворяются и исчезают. Так и сидящий перед ним человек: гладкий, стерильный, прозрачный — не за что схватить.

Обычно за простыми вопросами следуют пространные ответы — именно этого Чертыхальски и нужно было. Ему вдруг захотелось узнать, есть ли в этом «преподавателе» червоточина, похож ли он на интеллигентов из его славной молодости. Он спросил:

— А что, по вашему мнению, поможет народу выжить и что станет причиной взрыва?

Иван Степаныч Попов как будто ждал этого вопроса.

— В первую очередь я бы отметил не то, что нас спасет, а то, что гарантированно похоронит! Извините, но отвечу вопросом на вопрос. Вы верующий?

Томас изобразил улыбку Мадонны.

— Конечно верующий.

— А в какую церковь ходите?

— Я не воцерковленный. Скорее, традиционалист — верую в то, чему поклонялись наши пра-пра-прадеды.

— Это хорошо, — кивнул Иван Степаныч, и для верности ударил газетой по коленке. — Консерватизм — наше спасение. Эти зоны высокого и низкого духовного давления до добра не доведут. То верую, то заигрываю с атеизмом. Вчера религиозный фанатик, инквизитор, а сегодня агностик, нигилист. Трагедия. Мы с вами такую духовную катастрофу пережили, мама дорогая! Коммунисты сделали всё возможное, чтобы выкосить, уничтожить наш духовный стержень — православие, и каков результат? Вакуум! Набежало всякой нечисти — не продохнуть!

Томас невольно поморщился.

— Я бы на вашем месте не стал судить так категорично. По-моему, конкуренция никому ещё не мешала.

Иван Степаныч резко вздернул подбородок.

— Что за слово вы используете похабное — «конкуренция»? Рыночные отношения хороши в бизнесе, а в духовной сфере главное — идея, скрепы, традиции. Когда народ мыслит одними категориями, говорит на одном языке, питается от единого духовного корня — тогда он непобедим. Православная церковь раньше для русских была опорой, спасением. А сейчас? Посмотрите вокруг! Кришнаиты, сатанисты, сектанты. Протестанты, баптисты, пятидесятники и прочие раскольники! Приходи, бери голыми руками, никто даже не пикнет. Ваши слова — это всё от непонимания. Как можно сплетать коммерцию и веру?

— А... — начал, было, Томас, но его перебили.

— Церковь и коммерция — это бывает, здесь не поспоришь. Ватикан — одно из самых богатых государств в мире. Но вы же понимаете, что я имел в виду? Вера! Кто-то верит в деньги — туда им и дорога, но я о традиционной религии, консервативной.

Произнеся слово «консервативной» программист как бы хотел сделать комплимент своему собеседнику. Томас это понял и, прижав руку к сердцу, в ответ чуть поклонился. Пёс проследил за движениями Чертыхальски. Две большие капли пены отсоединились от обвисших щек и с противным хлюпаньем упали на асфальт.

— Ну, что я говорил! — программист дернулся, словно обжёгся, и посмотрел Томасу за спину. Чертыхальски или Алексей Степанович Рокоцей, как кому угодно, оглянулся. От офиса «Теплосети» по дороге шли два паренька в темных брюках, белых рубашках без рукавов, узких галстуках и с черными рюкзаками за спиной.

— Вот, приехали! Почему мы, славяне, согласны принимать тех, кто рядится в пастыри? И ведь многие молодые люди подпадают под влияние чуждой нашему народу церкви. Начинают верить в то, против чего воевали наши предки.

Томас присмотрелся к этой парочке. Ему вдруг показалось, что это...

— ВАВ! — Цезарь, разинув свою алую пасть, напомнил о своем присутствии.

Чертыхальски подпрыгнул от неожиданности, а когда снова стал искать мормонов, те уже скрылись за углом.

— Наверное, показалось...

Томас подсел поближе к программисту.

— Разрешите в данном вопросе с вами подискутировать, — сказал он как можно вежливее. — Если эти мальчики будут строить приюты для беспризорных, стариков и старух, то пусть ходят, молятся, вам—то что? По-моему неважно, как верующий трактует Библию и Евангелие. Главное — он хоть изучает эти великие книги. Во время приобщения к Пятикнижию на души человеческие нисходит благодать. Это как раз то, о чем вы и говорите — вера, идеалы, духовность. Я думаю, можно не ходить в церковь, но при этом жить по совести, не мешая другим жить по совести. Вы сами только что об этом говорили.

Ох, как вскипел этот дядечка с собакой! Газетка на коленке заплясала, стала нервно отбивать ритм. Глаза блистают. Иван Степаныч губы куриной жопкой надул — видно, что собирается с силами и подбирает доводы.

— Категорически, ка-те-го-рически не согласен. Даже спорить на данную тему не желаю. Вы говорите об идеале, но это — утопия. Научите шимпанзе читать — она проникнется святым словом? То-то же! Я имел в виду другое. Какие книги? Какие приюты? Тут на кону — выживание России! Князь Даниил Галицкий был православным. Княжество его было православным. Подчиненные, вернее, подданные — единоверцами. Храмы, монастыри, библиотеки. Галицкое княжество после нашествия татар по праву считалось правопреемницей культуры Киевской Руси. Как вы знаете, Даниил, один из немногих, кто смог защитить свои земли от нашествия. Потом он, по ряду причин, принял католичество и стал королем. Вот только всё, как оказалось, зря! Помощи, обещанной Папой, он не дождался. Хорошо. Смотрим дальше. Князь — католик, подчиненные — православные. Непорядок. Началась постепенная ломка людей. Очень скоро Галичина стала переходить в католичество. Куда подевались все наши храмы? Где библиотеки? Вот так и пропала частица наследия Киевской Руси. Если бы не папская хитрость, кто знает, как бы все повернулось? Голубая кровь правителей осталась на севере, а Киев сожгли, и он на века превратился в захолустный городок.

Томас не смог скрыть улыбки.

— Ну, из Киева никто никуда не уходил, — сказал Тихоня, почесывая Цезаря за ухом. — Это раз. Внимательно читайте патерик Киево-Печерского монастыря. Настоящие князья, чтоб вы знали, не могут туда-сюда шастать, они к земле приставлены и пашут наравне с воинами теми же гребцами, как Святослав в свое время. Дело делают. Почитайте Льва Диакона. Перехожу ко второму. Не хочу спорить, в истории не силен, но даже моих школьных знаний хватает, чтобы понять насколько вы упрощаете, бьете по вершкам. Вернее, придаете значение тем фактам, которые не имеют первостепенной важности. Семнадцатый век. Гетманщина. Полная автономия. Золотые нивы, голубые реки, торговые пути, народ не глупый и покладистый. Что старшина делает? Это ненасытное племя, которому сладу не дать, все жилы из земли вытянуло, кровь всю выпило. Еле-еле в стойло поставили, тварей. Семнадцатый год. Пока на Руси шатания — бери, что плохо лежит. Поляки и финны подсуетились, обособились. Даже прибалты и те шустрее вас оказались. А Киев — что? Под пруссака лег! Добровольно. Ещё и на коленях перед ними ползал. «Алежбо то нимци»! Тьфу, сволочи! Из-за этих паскуд русичам снова пришлось воевать за землю свою. Вернули, а вам... Вам-то, людишкам умом немощным, зачем государственность?

Иван Степаныч потряс головой.

— Как это зачем? Украинцы всегда мечтали обособиться — вот и бузят. А умозаключения об ошибке Даниила Галицкого — это мнение многих историков и писателей. Вы про грехи и землю, а я про святость и будущее. Можно отстоять свои территории, но если предать веру, это будет смерти подобно. Католицизм одна из самых экспансивных религий. Не зря наши предки боролись против насильственного насаждения власти Ватикана. В наши дни протестанты, баптисты, эти «слово жизни», ещё страшнее. Поэтому нам надо укреплять православие, объединяться. Если упустить момент, то мы однажды можем проснуться в протестантской стране!

— В чем-то вы правы, — согласился Томас. — Но в духовном развитии человека, мне так думается, главное какой он, хороший или плохой. А в какую ходит церковь, в православный храм или в синагогу — это блажь, диктат социума и государства. Я вам рассказывал об Иваше. Есть теория, что он почти святой. Как вы думаете, если это так, то какая разница, православный он или нет? Чистота — это кристальная совесть, которая опирается на веру. На веру, а не на институт церкви!

Тихоня небрежно снял со своей штанины пылинку, видимую только ему одному, и добавил:

— Ну, а если следовать за вашими утверждениями, выходит, что нам надо бояться не католиков и протестантов, а мусульман.

— Я такого не говорил.

— Католицизм — экспансивная религия. Ваши слова?

— Мои.

— «Одна из» — так?

— Да, — согласился Иван Степаныч.

— Всё верно, — воскликнул Томас. — Наиболее молодая из великих религий — это ислам. Кто моложе, тот более сильный, настырный и его слово последнее. Кто стал Пророком после Иисуса?

— Я в него не верю! — отрезал программист.

— В этом ваша главная, кардинальная, коренная слабость, — усмехнулся Тихоня.

— Это почему же?

— Потому что мусульмане верят в Ису.

— И в Магомета.

— Не в Магомета, а в Пророка Мухаммеда. Это, во-первых. Во-вторых, если мыслить здраво, христианину можно принять ислам, потому как не нарушается принцип очередности, а мусульманину уже сложно стать католиком или православным.

— Почему же?

— Потому что ислам не противоречит христианству. Там добро и там добро, там правда и там правда. Там грехи наказываются и там. Только Пророк Иисус жил две тысячи лет назад, а Пророк Мухаммед в конце шестого века. Преемственность налицо.

— Вы мусульманин? — спросил Иван Степаныч.

— Нет.

— Ах, ну да, — скривился программист. — Мы же экстрасенсы, все знаем, всё видим, зачем нам церковь, правда? Но даже если у вас имеются неординарные способности, кто вам их дает? Откуда черпаете силу?

Томас про себя отметил, что программист всё отлично слышит и понимает, однако как настоящий интеллигент, промолчал, предпочтя игнорировать неприятное ему слово. Но стоило погладить против шерсти и вот, — полезло! Так, тему экстрасенса убираем, а то всплыли слишком неудобные вопросы, повоюем проверенным способом...

— Хорошо, вы за православную церковь и Россию. Но где логика? Мы с вами находимся на территории независимой Украины. Как это понимать?

— А! — программист одним махом сломал загодя подготовленную Томасом ловушку: — Страна, заложившая в основание своей государственности церковный раскол, нежизнеспособна. Украина — это небольшая империя, а — как нам доказал двадцатый век — империи в современном мире долго не живут. Тут и жадной старшины не надо — все произойдет естественным путем. Одно поможет другому.

Тихоня некоторое время молчал, потрясенный простотой и эффективностью довода. А братец-то зубаст. Хорошо, но мы подступим с другой стороны.

— Здесь я согласен: если каждый улус или волость начнет подминать церковь под себя, так можно и до мышей дойти. Но в данном утверждении вы противоречите сами себе.

— В чем же?

— Утверждая, что страна, принявшая церковный раскол, обречена на разрушение.

— Что вы имеете в виду?

Томас подсел ближе и, соединив кончики пальцев рук, стал говорить, при этом, в самых эмоциональных точках монолога разъединял получившийся овал и тут же возвращал назад, словно в подушечки были встроены магниты.

— Давайте обойдемся без излишних углублений в историю церкви Руси: влияние Могилянки на Москву, дружбу с католиками — там дров таких можно наломать, не разгрести всем миром.... Возьмем только то, что всем известно и не требует толкования. Первое. В каких краях селились раскольники-беспоповцы?

— На се-е-евере, — ответил Иван Степаныч протяжно. По блеску в его глазах стало понятно, что он догадывается, куда клонит собеседник.

— Именно. Урал, Поволжье, север, центр. Многие называли себя поповцами, но фактически являлись староверами. Официальным цифрам веры нет — они были серьезно занижены. С этим спорить не будем?

— Ну, думаю, тут ваша правда, — согласился он, кивая. — Подобные явления не редки. Читал, что в эпоху гонений евреям разрешается креститься или принимать ислам, если в душе они по-прежнему чтили Тору. Вступить в коммунистическую партию, при этом не отказываясь от Христа, это... нормально.

— Реформы Никона проходили в пятидесятых годах семнадцатого века, когда крепло государство Российское, — говорил Томас, смотря Ивану Степанычу в переносицу, — воевало с поляками, присоединило Украину, при этом в русской церкви начинался такой раскол, что нынешний — это просто чихнуть и растереть. Кто при власти, да с капиталом, тот за попов, а крестьяне — против. Кажется, что тут такого, тремя перстами креститься или двумя? А поди ж ты, стали друг на друга волком смотреть. Гонения на церковь после Революции — это все отзвуки того раскола! Так что не только Украине следует опасаться разрушения, но и России.

Томас ещё не закончил мысль, а Иван Степаныч уже знал, что ответить. От нетерпения он наклонился вперед и даже прикусил кончик языка.

— Постойте, разрушение уже произошло! Советы все наворотили, они же сами и разрушили свой дом. По давним счетам-грехам уплачено сполна кровушкой и муками нечеловеческими. А Русь, как та березка осенью, сбросила с себя листву, избавившись от того, что мертво и ей только мешало. Я знаю, верю — всё будет хорошо. Не сразу, придется поработать, но иногда проще начинать с чистого листа. А вот когда обновленная Русь снова станет сильной, она легко отыграет назад всё, что было утеряно. Отлив-прилив.

— Не получится, — отрезал Томас. — Украина никогда не ляжет под Россию — слишком мы разные. Русские упёртые. Зимой, как те медведи, по берлогам сидят, а летом, если зацепить, бедокурят. Природа сурова. Если строить, то крепко, а как успеешь, когда лето с пятачок? Приходится всем миром, скопом, поэтому привыкли все решать сообща. Помогают друг дружке, доверяют. Сам погибай, а товарища выручай — откуда пошло? Оттуда! По-иному не выжить. Ум у русских не короткий, а долгий, — этого не отнять. А на югах как? Пшеница выше макушки, стебель толщиной с оглоблю. Зернышко на голову упадет — скопытиться можно. Нарезал себе огородик, животину в сарай загнал и живи спокойно, детишек строгай. Зима короткая, лето ласковое. Отсюда кумовья, самогон и песни красивые. Чтобы ночи коротать, мрия должна быть гарная — без этого никак. А нахрена за весь мир стоять, когда ты сам себе хозяин? Не родова-община, а его величество единоличник, и планируешь не на годы вперед, а от урожая до урожая. Не нравится гречкосеем? — шаблю на бок, пистоль зарядил и на шлях — сам себе пан в богатом краю. И таких панов пануе тысячи по всей Украине, под себя гребут. Не, как ни прикладывай, не получится соединить два столь разных психотипа. Одни на восток смотрят, а вторые на запад, — подытожил Томас и развел руки в стороны.

Программист какое то время молчал, словно завороженный, но оцепенение спало и он ответил с такой же убежденностью, как и прежде:

— Всё равно я считаю, что на переломе тысячелетий будущее имеет только тот народ, который объединен единой церковью и повторю это в сотый раз. Все эти упыри во власти не навсегда. Россия-матушка не с такими справлялась. Поэтому нам надо ей помочь — по мере сил бороться с теми, кто обесценивает наш национальный духовный капитал, растлевает молодежь, насаждая разврат, пьянство, цинизм и безверие. Нельзя следовать вашей меркантильной логике единоличника.

— Иван Степа-а-а-аныч, — Тихоня грустно улыбнулся. — Мы с вами на разных языках говорим. Я вам про Фому, вы мне про Ярему. При чем здесь всё это? Давайте я лучше поделюсь любопытным фактом, который все стараются не замечать, а некоторые и специально замалчивают. Вот вы всё — Россия-Россия, но существует теория, что не Москве, а Киеву в будущем предстоит стать энергетическим центром нового мира.

— И на что опирается данная теория? — спросил Иван Степаныч.

— Жаль, у меня нет карты, но поверьте на слово, а когда придёте домой, можете сами посмотреть. Если от египетских пирамид по меридиану провести линию вверх, на север, то вы попадете как раз в Киев.

— Да?

— Это легко проверить.

— Ну, если это правда, то что здесь скрывать? Разве это тайна?

Тихоня сделал паузу и торжествующе и при этом заговорщицки, ответил:

— Данный факт замалчивается самими украинцами.

— Зачем?

— Если провести меридиан ещё выше, то вы попадете...

— Куда?

— В Санкт-Петербург!

Программист поднял руки и захохотал. Пёс встал и, глядя на хозяина, начал вилять хвостом. Томас смотрел на «преподавателя» с прищуром, отметив про себя, что так и не смог его раскусить. Этот Иван Степаныч был каким-то слишком правильным, без выступов и углов. Гипноз на него не действовал. Говорил то, во что верил, стоял на здравой, не лишенной логики позиции. Возраст солидный, но мерцающего графитного столба смертных грехов над головой не было видно — значит, жил ровно и в ключевых узлах судьбы делал правильный выбор.

— Хорошо-хорошо, сдаюсь, — сказал программист, махая руками. — Не будем спорить. Вы верите в то, что юг ушел навсегда и будет жить своим умом, но мне приятно сознавать, что наш раздрай не навечно. Поэтому вдвойне противно вынужденное соседство с теми мальчиками в белых рубашках. Вы что, не понимаете? Они же незаметно, потихонечку расширяют пропасть между нами.

— Вижу этот вопрос для вас болезненный. Но, а что если... — Томас прищурил левый глаз и посмотрел вверх, — Чисто гипотетически... Может они вовсе и не пастыри, а шпионы? Живут здесь, изучают язык и менталитет народа. Они ведь думают, что им здесь править, вот и готовятся.

— Эх, милый мой Алексей Степанович, — программист явно подобрел — после «Санкт-Петербурга» вся его агрессия испарилась. — Если б это было правдой, я бы сам им открыл все секреты, что ни спроси. Но это не так! Заявляю официально — одно не исключает другого. Никакой шпион не навредит нам больше этих белорубашечников. Это сейчас их мало, а что станет через десять лет?

— Ну, думаю, лет через десять нас всех уже не будет. Мальчиков, и всех этих, — Томас обвел взглядом улицу, — девочек.

— Почему?

— Про Страшный Суд что-нибудь слышали?

— Да вы пессимист, как я погляжу? Сейчас экстрасенсы все такие пошли?

Томас кивнул:

— Я просто хорошо информированный оптимист.

— Понимаю, — сказал Иван Степаныч, хмыкнув. — Психолог, инженер душ. Кому как не вам знать, что сейчас творится в нашем обществе. Я тоже вижу, газеты читаю. Тысячами спиваются, бросаются во все тяжкое, изменяя Родине, от безнадеги бегут на чужбину, при этом, не ведая, что они совершают настоящее самоубийство.

— Это почему?

— Вы же экстрасенс! Должны знать, что вырывая корень из родной земли, мы теряем возможность от неё подпитываться. Вода тоже имеет значение. Где родился — там и пригодился. Водичка в родном колодце — живая, а на чужбине мертвая. Судьба иммигранта незавидна — тяжкая работа и замаливание греха родинопродавца.

— Но зато их потомки будут жить в другой зажиточной благополучной стране, — сказал Томас. — Уезжающие делают сознательный выбор — они готовы страдать ради будущего своих детей.

— Это очень плохо. Любая иммиграция — потеря для нашего народа, нашей страны.

Томас и тут возразил, скорее из вредности:

— Во времена моей босяцкой молодости была поговорка, что на планете Земля ничего нельзя украсть, можно только перенести с одного места на другое. Люди ищут там, где лучше, а рыба — где не суше. Если вы хотите отстаивать свою веру, церковь, тогда вам, я так понимаю, надо делать все возможное, чтобы в родном крае жилось хорошо. Вы клянете коммунистов, но стоит поучиться у них. Во время Гражданской войны сколько человек погибло, а все равно построили новое неведомое ранее общество относительной справедливости. Мне нет дела до всего Союза, я о нашем Городке скажу. Всем миром работали на субботниках. Боролись с безграмотностью. За несколько лет пристроили всех беспризорников, которые потом в Великую Отечественную на амбразуры голой грудью ложились! И воспитали их нелюбимые вами коммуняки. А как строили? Стадион поставили за полтора месяца! Своими руками. В нерабочее время! Все горожане пахали днем и ночью — с лопатами и тележками бегали. Кстати, без вашей православной церкви. Ставки понарыли, трамвай провели через шахтные поселки. А сейчас? Вы с православной церковью или без неё заставите хоть кого-то сорваться после работы копать траншеи, чтобы провести в степь водопровод?

— Заставим, дайте время! — отрезал Иван Степаныч.

— Что значит, заставим? — Томас искренне удивился. — Раньше никого палкой не били — всё на энтузиазме. А нынче попробуйте! Люди во дворах за собой убирать не хотят — не то, что субботник. Вы сначала здесь порядок наведите, народ научите любить чистоту.

Томас закипал.

— Чтобы быть чистеньким, много сил не требуется — живите по совести, уважайте старших, не обижайте слабых. Посмотрите, никто не знает что такое мера, самодостаточность. Хапнуть и убежать — вот это по-вашему. Зависть, гордыня, злоба, гипертрофированное самолюбие. Вы бы отдали часть зарплаты на то, чтобы государство построило себе пару современных самолетов? Безвозмездно или за бумажки, которые ничего не стоят?

— Не знаю. Наверное, нет. Где гарантия, что мои деньги не украдут, и они пойдут туда, куда надо?

Томаса вдруг озарило!

— Э... извините за бестактность. А как вы собираетесь отстаивать свои взгляды, как будете помогать славянским народам? И, пардон, какого размера у вас десятина?

— Ну, — Иван Степаныч замялся. — Официально я сейчас безработный, но без дела не сижу.

Томас заметил, что последний вопрос смутил программиста — за его спиной пошли желтые разводы и возле почек воздух стал куриться сиреневой дымкой. Хм, если этот цвет, обозначающий готовность лгать, сменится на фиолетовый, то наш чистюля может оказаться бессовестным вруном!

— У меня хорошая подработка, — сказал программист. — На аутсорсинге. Жить можно.

Сирень исчезла — появилась зелень. Говорит правду. Но не всю. Что-то скрывает.

Томас привстал.

— Не понял. Аутсорсинг?

— Я сотрудничаю с одной западной фирмой, — пояснил Иван Степаныч, — пишу для них программы. Платят хорошо. Достаточно при моих вполне скромных запросах.

— То есть вы живете здесь, а работаете на... тех?

— Ну, да.

— И те, — палец Тихони указал на запад, — пользуются плодами вашего труда?

— Можно и так сказать.

— А какая страна, если не секрет?

— Ну, это не такая уж и тайна, — в голосе Иван Степаныча прозвучали горделивые нотки. — Я сотрудничаю с одним немецким автоконцерном. Там работают мои бывшие коллеги, подкидывают заказы. Кстати, иммигранты, но мечтают когда-нибудь вернуться назад.

— При этом вы безработный и стоите, скорее всего, в центре занятости... — сказал Томас, потрясенный открывшейся перед ним картиной.

Чертыхальски почудилось, что он стал похож на жабу, которую начали надувать через соломинку. Его распирало-распирало и, наконец, он взорвался! Рассмеялся до ломоты в затылке, завыл так громко, что голуби и вороны по всему Городку испугались и рванули в небеса. Пытаясь успокоиться, Томас посмотрел на пса, который с удивленным видом рассматривал Тихоню. Заглянув в снисходительные, всё понимающие глаза Цезаря, Чертыхальски снова захохотал.

Выдавил из себя:

-Увольте, это выше моих сил. Простите. Простите, за мою реакцию...

Раскусив орешек, Томас теперь смотрел на программиста, словно на открытую книгу. Как бы ему не хотелось сейчас встать и уйти, он не мог себе позволить такой слабости, потому как, не за этим сюда пришел и потратил столько своего драгоценного времени. Результат должен быть иным. Сейчас ему надо включить на всю мощь обаяние, напомнить о том, что он экстрасенс, и создать такую ситуацию, чтобы Иван Степаныч Попов решил узнать его силу и способности. А что тут гадать?Отроду пятьдесят три года, дважды женат, сын от первого брака — Тимофей Иванович, девятнадцати лет, кстати, фамилию взял материнскую — Бурчаков. Первая жена — Дарья Сергеевна, естественно, Бурчакова, сорок семь лет, проживающая... Продолжать? Если щупать этого кадра по всем правилам, то в конце необходимо довести процедуру до логичного финала — забрать у И.С. Попова нечто невесомое, но очень ценное. Чертыхальски уже понял, на чем можно зацепить этого кадра — свести с теми, кто его научит взламывать самые защищенные сети, а потом, иссушив этого аспида, можно будет повесить его шкурку в воображаемом шкафу трофеев и сделать новую запись в толстой книжице одержанных побед...

Да, так и надо делать, хватать, рвать на части, давить, уничтожать этих ублюдков, не чтящих незыблемый закон — платить десятину там, где живешь! Надо... Но зачем? Плести словестные узоры, хитрить, изворачиваться, лгать, хихикать и расшибаться до соплей? Ради кого? Вернее, чего? Вот этого стерильного, не понимающего степени своей мерзости чистюли? Этого конченного ушлепка, сумевшего пробежать под дождем не намокнув, ни попав не только в отчетность Тони, но и — Тихоня был в этом уверен — и другие важные, не менее строгие скрижали. Конечно, И.С. Попов чист по духовной части, но при этом, не выплачивая десятину, он также является умелым преступником-рецидивистом, сумевшим найти лазейки в своих, человеческих государственных законах. Позволительно ли Томасу осуждать того, кто обманывает систему-системы? Скорее всего, нет. Но заставить себя марать руки о такую мерзкую амёбу-ракушку, разглагольствующую о церкви и Православии и при этом подкармливающегося деньгами пруссаков — это было выше сил Томаса Тихони Чертыхальски. Конечно, придется вытерпеть наказание, тут ничего не сделаешь — ему не простят потерю попавшей в силки добычи. Ничего, шкура у Тихони крепкая, потерпит.

О, все святые угодники, великомученики, юродивые и страстотерпцы! Куда же делись те милые интеллигентные старички-импотенты, инженеры жаждущие изобрести вечный двигатель, родственники дочерей-растратчиц? Они уже из раздела фантастики. Если бы они работали на пруссаков, то быстро загремели б как шпионы вражеской разведки — не помог бы и Томас. Даже наоборот, — сам бы их сдал в НКВД или вообще, собственноручно зеленкой лоб намазал! А тут сидит такое дерьмо, разглагольствует о скрепах, а сам с пруссаками в засос сосется, падаль...

Томас встал и пошел прочь от скамейки, Цезаря и газетки в потном кулачке. Охая и мотая головой, он брел по скверу, ни разу не обернувшись, уперев руку в бок, словно у него болел аппендицит.

...Кстати, вы заметили, как я ловко ввернул в рассказ толщину гроссбуха побед Тихони?..