Как только в Городке появился Князь, у меня начались трудности — стало сложнее следить за людьми. Создалось такое впечатление, что горожан как подменили. Мысли в их головах путались, возникали какие-то странные желания, тянуло на солененькое, перченное, горячее. Слова произносились громче, чем обычно, движения становились резче, водители давили на газ сильнее. Девушки вдруг стали сговорчивее, а парни настырнее; что плохо лежало, было украдено; не запертое угнано, водка выпита, запасы на чёрный день съедены. В травматологии не протолкнуться — не перелом, так кошка покусала, или крысы ночью по пьяному делу уши погрызли. В морге очередь образовалась, работяги из КП «Простор» задолбались могилы рыть. У продавцов венков «масть пошла» — за три дня месячную выручку загребли...

С превеликим трудом нашел я Тихоню в самом тёмном закуточке базы и только благодаря тому, что Антонина Петровна ему рассказывала о моём к ней звонке. Да, слаб, не удержался, что знал, всё баронессе выложил... Они сидели на старой кровати без матраца, укрытой только пыльной рогожей, растянув ржавую сетку почти до пола. Костыли, которые помогли Томасу сюда забраться, были приставлены к стене. В глубине склада чернели горы погнутых труб, проволоки, дисков от колес, радиаторов отопления. У стен до потолка возвышались башни из поставленных друг на друга старых стиральных машин. Их подпирала заполненная пачками электродов детская коляска и насыпанные в кучу велосипеды, как целые, так и одни рамы. Под ногами валялся всякий хлам, осколки стекла и пластика, детские игрушки... Но заговорщики мало обращали внимания на царивший вокруг хаос. Они радовались появившейся возможности уединиться: на базе гостей было, как старух в трамвае по воскресеньям.

— ...Вот что он сказал... Ты постарался — молодец. Не успел приехать, как похерил мировые планы. Представь, этот пастор всё подготовил, рассчитал до минуты: машина, перекресток, авария, легкая ссора, а дальше в неформальной обстановке договор о плодотворном сотрудничестве, помощь деньгами, раскрутка, прикормка, не мне тебя учить... Рому купил бы с потрохами, подмял под себя — это в лучшем случае. Потом заставил бы на квартиру Андрея Сермяги налет сделать.

— Да, я чувствовал, что Рома обречен. Поэтому... Попользовался...

— Вот-вот, а здесь ты... С осликом горбатым... На следующий день вечером встречаются, а у Ромы глаза пустые. Пастор не знал, что и думать, брать под себя или нет? Душу ведь человек не каждый день отдает... Ногти до локтей сгрыз. Стал разбираться, умом-то не дурак. Когда ты у Гараняна выплыл, Фф подумал, что под него копают. Он ведь здесь под мелкотню ховался. Стал тебя плотно вести. Когда ты пропал на островах, палкой в кустах пошерудил. У дома Сермяги встретил — хотел пощупать тебя.

— Ага, пощупал.

— Квартиру, кстати, самолично сжег, поэтому я не чувствовала — сильней оказался. И ребят Лешего приказал убить.

— Князь говорит, девки тоже его.

— Да, была здесь на крайний случай. Страховала. Сильна, бестия. Дурачка она подослала, попугать, ну и дальше концерт самодеятельности...

— А я купился.

— И на старуху бывает проруха.

— Купился, как школяр.

— Говорю, не казнись, с кем не бывает?

— С кем угодно, но не со мной и не сейчас... И не здесь!

— Стыдно?

— Перед тобой.

— Да я-то понимаю...

— Вот поэтому и стыдно.

— Да, что тут такого? Захотелось мальцу ангелка за юбку подергать? Шо тут такого?

— А! — Томас опустил голову.

— Не виноват ты. Это просто глупое совпадение.

— В одном городе в одно время я и пастор — не совпадение, эти девахи — не совпадение. Князь — не совпадение! — Томас ударил себя кулаком по здоровому колену. — Я! Я всегда чистюль на девок ловил, на сирот, убогеньких! Нос подставлю, чтобы он потешился, а потом — цап-царап!!! А тут...

— Беженки.

— Да. Фф такой же финт провернул. По яйцам словил, а я, идиота кусок, и рад радешенек.

Томас взъерошил пятерней затылок.

— Вот олух! Но... Тоня, вот, как на духу! Скажешь, давай всё заверну, переиграю. Хоть режь — не соглашусь! Даже передать не смогу, как мне там было хорошо!

— Дурак ты пятихатский! Кристине по этой части равных нет. Боль и страсть на грани — два в одном. Крутанула от души. Может немного переборщила, чтоб всякого надумал. Тебе же казалось, что в рай попал?

Томас посмотрел на баронессу удрученно.

— Угу.

— Так она специально. Ублажила с походом. Вам мужикам что, много надо?

— Обидно... Моим же оружием, словно котенка.

— Ты сколько лет на охоту не выходил, чего дергаешься? Забудь.

— Как просто у тебя выходит...

— Что Князь сказал?

— Говорит не ты первый и не последний.

— Вот и я о том же.

Томас снова опустил голову, машинально поправил брюки.

— Устал я. Зная дату своей смерти, привыкаешь к ней и начинаешь невольно подгонять время.

Антонина Петровна вздохнула, под ней жалостливо скрипнула сетка кровати.

— Это грех.

— Знаю.

— Кстати, луна тебе благоволит. В Тельце. Девиз на первое: «лучше хорошо знакомое зло, чем еще неизвестно какое добро». А вдруг пронесет?

— Меня? Точно пронесет, да так, что и до толчка не добегу, так буду кишками да кровищей срать...

— Типун тебе на язык!

— И на все члены...

— Да хватит каркать, блядь! Говоришь, как с маленьким. Вот дала бы по заднице!

Томас встрепенулся, перейдя на максимально громкий шепот, почти закричал:

— Ты мне лучше скажи, чё он такой всё ухмыляется? Всё знает, предугадал, рассчитал. Это не Краснофф тебе, не забалуешь. По плечику похлопает, в глазки заглянет — само радушие. Сказки рассказывает, послушаешь, прямо кот-Баюн. Клокотит ведь всё внутри, наружу рвется, а он ухмылочки... Вот зачем в Лесю вцепился? Ты бы послушала этот бред! Поле-море! По ушам катает, а она и рада, дура. Стыдоба так опускаться. Ради кого? Чистенькой? Так уже нет, — я постарался. Зачем она ему?

Баронесса чуть отстранилась от Тихони.

— Во, даешь... Он же тебя выручил! «Спасибо» вернул.

— С чего это?

— В обмен на урок фехтования.

Глаза Томаса Чертыхальски во тьме вспыхнули алым.

— Сам спроси!

Помолчали. Тихоня выпрямился. Из его рта начал валить пар. Воздух вокруг заморозился.

Баронесса подушечками пальцев погладила Томаса по спине, успокаивая.

— Князь он и есть Князь. Политик. Тут добреньким быть нельзя. Быть нигде и везде, всюду поспевать. Ты думаешь, ему легко?

— Я не о нем, я о себе. Меня ведь, меня как барана на убой ведут, и ради чего? Что за напасть такая гадание раньше времени проводить? Никогда такого не было! Это если, какой-нибудь вьетнамец выиграет, мы что будем в феврале гадать?

Томас зашептал тихо-тихо:

— Это же всё — конец. Я даже снега не увижу.

Тоня отстранилась.

— Ты это, свои хотелки оставь. Раз решил, значит, тому и быть и против него никто не пойдет. Сейчас с нами задираться себе дороже — мы хоть убогие, да с гонором. Кто бы мог подумать, что снова будем себе хозяева...

— Надолго ли?

— А ты не торопи. Наше время пришло: лихое, веселое...

— Веселое? Да уже тошно от этой веселухи! Мне тошно! За окно выглянешь — день насмарку. Уж видел-видел, но такого? Родятся-суетятся, а для чего? В какой переулочек забредут, убогие?

— Ты чё? Да ничего не меняется! — усмехнулась Тоня. — Они не меняются. Какие были, такие и остались.

Томас вдруг потер кончик носа.

— Нехорошие у меня предчувствия.

— И у меня не свадебное, но я-то не ною? Думаешь, одним нам худо? Князь, вон, с утра белый, как полярный мишка. Ты знаешь, что почти все приглашенные прислали замену? Это что же выходит, мы за традиции, обычаи, а этим насрать?! Ты им почти по сто лет прибавил, а им, оказывается, уже не надо гадания. Вот Князь и буянит... Хотя виду не кажет.

— Это он буянит? А я? Да мне ему в рожу дать не страшно! Вот тебе, гад, предупреждал же, вот ещё раз, чтоб неповадно было.

— И что, поможет? Ох, Томас, уж от кого — от кого, но от тебя не ожидала. Ну, посмотри, что ты говоришь. Ты сам себе хоть веришь?

Чертыхальски помолчав, ответил грустно:

— Нет.

— Уясни главное, в который раз говорю, а до тебя всё не доходит: в жизни нет порядка, нет справедливости. В тот редкий момент, когда к нам приходит первое и второе, нам они уже не нужны. Потому что в жизни нет справедливости, и нет порядка.

— Всё ни так и всё не то.

— Да! И когда ты это осознаешь, отпадет охота под Кристину ложиться.

— Я уж тогда лучше под Васю Краснова.

Смех, неловкий толчок в больное колено — в темноте не видно — скулеж, вопли извинений — все это завершилось приступом безумного хохота. Когда Тихоня успокоился, вытирая выступившие на глазах слезы и сдерживая приступы смеха, сказал:

— Я гадания не боюсь. Вот что скажу...

— Ну.

— Я там, на полу, думал, что к свету прикоснулся, и вот такой козырный облом. Так что, выходит, рая нет?

— Ну, может он и есть, — грустно улыбнулась баронесса. — Да не про нашу с тобой честь.

— Жаль.

— Почему?

— Жаль, что так всё вышло.

— Что?

— Жизнь. Я вот что думаю. Не буду я никому гадать. Не хочу.

— Не спеши, ещё есть время всё исправить.

Антонина Петровна добавила серьезно:

— Князь приказал тебя свозить за канал к моим старикам, с которыми я иногда в карты играю. Без их совета тебе на церемонию соваться не след. Слушай их внимательно. Это вообще тебе повезло, что все в сборе. Выезжаем через час, но перед этим ещё в два места заедем. С хорошими людьми надо попрощаться...