Спускаясь в землянки, Тихоню каждый раз поражала труднообъяснимая перемена сознания на поверхности и под поверхностью. Стоит переступить порог, закрыть за собой дверь и тут же под землёй, как будто теряешь способность слышать. Только эта глухота имеет странное свойство. Вдруг ты, как церковный колокол изнутри наполняешься неизвестно откуда идущим звоном и начинаешь ощущать, как вместо давления низкого потолка и стен, происходит нечто обратное — душе становится тесно в теле и тебе кажется, что тебя распирает изнутри. Это не землянка такая темная, узкая и маленькая — это ты вырастаешь на два-три размера. Как будто душа страшится любого подобия могилы и пытается вырваться за пределы. В этот раз с Томасом произошло нечто похожее: внешние звуки стерлись, раздался звон в голове, но тише, чем он ожидал; приятно пахнущий сосновой стружкой воздух был недвижим, поэтому Томасу вдруг показалось, что попал он в тюремную камеру или в тот самый каземат, которым он так любил пугать людишек. Глаза быстро привыкли к сумеркам — свет, струящийся из маленького окошка, показал обшитую сосновым кругляком похожую на предбанник комнатку с дощатой дверью.

Сосна. Запах шахты. Новой шахты, где на складах хороший крепежный лес, где коногоны вовремя его развозят по штрекам и выработкам, а крепежники не филонят. Бывают плохие шахты. Там работают саботажники, а не снабженцы. Там стойки рыхлые, словно гнилые изъеденные кариесом зубы. Только в клеть зайдешь, спустишься в забой, а в лицо трухой и короедами тянет. Смертью. Таким лесом кровлю не удержать... А тут пахнет хорошо, надёжно...

Подумал, постучаться или нет? Как она сказала, иди смело?

Перед тем, как толкнуть дверь, кольнула мысль, что в столярке, где сколачивают гробы, тоже приятно пахнет сосновой стружкой...

Томас невольно оскалился и с диким шальным блеском в глазах вошел в землянку.

За дверью его встретила хорошо углубленная комната — пришлось ещё спускаться вниз. Потолок не горизонтальный, а домиком, без поперечных балок. Висячие стропила из горбыля под углом упирались в центральный брус — коньковый прогон. Крышу поставили на врытые в землю четыре стойки, поэтому казалось, что землянка была просторней, чем на самом деле — потолок на темя не давил. Стены заложены песчаником. На полочках в глиняных тарелках горели большие свечи, давая столько света, что можно спокойно читать. Воск в фитильках потрескивал, принося в землянку ощущение покоя и мира. Пол земляной, но обильно засыпан опилками и еловыми ветками, поэтому запах стоял свежий, новогодний — никакой затхлости. Центр землянки занимал огромный круглый стол, вырезанный из спила многовекового дуба — были хорошо заметны неисчислимые годовые кольца, темные в центре и светлеющие ближе к коре. Ножек не было видно — скорее всего, стол опирался на одну, центральную. Тут же стояли четыре деревянных кресла с высокими спинками, застеленные волчьими шкурами. Одно свободно, а три заняты.

Томас с трудом убрал ухмылку с лица.

По правую от него руку сидел дедок в белой черкеске, поразительно похожий на короля Лира из советского фильма. Грива белоснежных волос длиннее, чем у Томаса. Высокий лоб. Гордый профиль — нос, словно коготь ястреба, упрямый подбородок, большие жабьи губы. Широко поставленные серые глаза такие большие, что, кажется, старик пошевелится, и они тут же выпадут из век и покатятся по полу, собирая опилки — лови их потом, очищай...

Напротив Томаса, уткнувшись необъятным пузом в стол, возвышался настоящий бай-батыр. Встанет — придется нагибаться — не по его росту землянку выкопали. Голова огромная, лысая, блестящая, как шарик подшипника. Лицо круглое и абсолютно ровное, плоское. Кожа почти черная, вся в рубцах и морщинах. Может это и не лицо вовсе, а плаха, которая много лет исправно служит своему хозяину? Сталь много раз вонзалась в неё — раскосые прорези глаз, ноздрей и провал рта были больше похожи на следы ударов острого топора в твёрдую древесину. Голова покоится на крепкой, как у древнего тура шее и налитых силой плечах. Руки большие, в шрамах. Кожаные браслеты с серебряными заклепками. На пальцах несколько перстней с уральскими самоцветами. Одежда у батыра простая — восточный полосатый халат. Томас похожие видел в Самарканде.

Старик, сидящий по левую руку, Тихоне был смутно знаком. Да такую рожу один раз увидишь, ни за что не забудешь! В молодости дед был огненно рыжим, но сейчас космы превратились в белоснежный хлопок. Половины правого уха нет -когда-то саблей снесли подчистую; белесый шрам через всё лицо — от брови и переносицы, до угла широких губ; лоб, как вспаханное бороной поле — такими глубокими были морщины; один глаз водянистый, почти белый, а второй — изумрудно-зеленый; нос с торчащими из ноздрей седыми волосками был много раз сломан и косил в сторону; пошамканная кожа на щеках и шее, как у рептилии. Все эти вместе взятые черты создавали такой разбойничий вид, что Томас невольно залюбовался.

Старик носил шелковую рубашку и темно-синий костюм «тройку» без пиджака — тот был наброшен на спинку кресла. Ткань подмышками мокрая от пота. Рукава закатаны. Кожа на запястьях в еле заметных шрамах. Томас подумал, что, скорее всего, от кандалов. На мизинце перстень с алым рубином. Когда Тихоня вспомнил, как раньше назывались эти драгоценные камни, то догадался, к кому он прибыл в гости, и где он с этим дедом мог видеться. Это был Соловушка, тот самый, игравший в шахматы с Мономахом. А пересекались они когда-то давно у Князя на одном из вечеров для избранных гостей.

Окинув ещё раз всю троицу взглядом, Томас обратил внимание на то, что деды отличались друг от друга, как понедельник от января, а январь от лета, но при этом у них всех обнаруживалось нечто общее. Царственная осанка, холодный блеск глаз (карих, серых, бело-зеленых), и такой презрительный излом губ, что кажется за ними прячутся раздвоенные языки.

— Присаживайся, друг наш, — сказал Соловей, и его рука указала на пустое кресло. Яхонт блеснул, отражая мерцающие огоньки свечей.

— Спасибо, — ответил Томас и подошел к столу. Когда он садился, то прежде стянул шкуру и бросил на пол, а сверху на неё поставил принесенную с собой корзину.

— Терпеть не могу волков.

— Зря, — сказал Соловей, близоруко щурившись. — Умные животные. Пожив среди них, через какое-то время начинаешь понимать волчий язык, а потом читать их мысли. Они вас могут научить охотиться в стае. Полезное умение для тех, кто живет долго...

— Не для меня.

— Как знать, как знать... — ответил Соловей, растягивая слова и, чуть наклонившись, внимательно, не упуская мелких деталей, рассматривал гостя. — Однажды вы продлили свою жизнь на сто лет. Что вам мешает провернуть похожий фортель ещё раз?

Тихоня задумался. Отвечая, подбирал каждое слово:

— Вы думаете, выиграть так легко?

Старики переглянулись. В этот раз говорил король Лир:

— Друг наш, что вам известно о сей забаве?

— Немного, — Томас поправил волосы, чтобы не лезли в глаза. — Я специально не интересовался. Слишком неудобная тема. Думаю, понимаете...

— Мы понимаем, — кивнул король Лир. — Поэтому вызвались помочь. Мы расскажем вам то, что нам известно. Князь беспокоится о вас, и наша обязанность сделать всё возможное, чтобы экзекуция прошла без последствий.

— Рулетки не будет? — спросил Томас, стараясь, чтобы его голос звучал как можно спокойнее.

— Не будет — правила меняются, — отозвался Соловей.

Деды мелко-мелко стали трясти головами и заулыбались. Как только их губ коснулась улыбка — всё! — ушла строгость. Перед Томасом уже сидели не самисебецари, а три весёлых дедка, привыкшие смеяться, а не плакать, петь, а не жаловаться на жизнь. «Они не знают горя — они сами и есть горе», — почему-то подумал Томас. Старики как-то засуетились, начали потирать ладошки, словно в предвкушении интересной беседы. А может к ним не часто заходят гости и каждый для них, как награда?

Король Лир вдруг выразительно поднял глаза вверх и поскреб ногтями по шее. Томас всё понял. Нагнулся, взял корзину и выставил на стол подарки. Тоня передала дедкам глиняную запечатанную бутылку, четыре обычные рюмки — из таких поминали Ваню — несколько краюх черствого ржаного хлеба и пучок красной сочной редиски.

— Вот, это уже по-нашему, по-соседски, удружил, — наконец сказал сидящий напротив Томаса бай-батыр. Голос у него был утробный, низкий, с рычащими перекатами, никакого акцента — чистый, в данном случае, настоящий могучий русский язык.

Соловей посмотрел на друзей.

— Кто на разливе?

— Самый старший, — сказал бай-батыр.

Король привстал, легко подхватил бутылку и с треском скрутил ей «голову». Разливая по рюмкам чернильного цвета жидкость, он объяснил:

— Традиция проводить гадания раз в сто лет пришла с Востока. Нахватались в походах, но так до конца и не поняли, зачем волхвы там ворожили. А может, наоборот, смогли докопаться, иначе как объяснить непреложное правило, что приглашение на их церемонию может получить только европеец.

Старики потянулись за рюмками. Томас взял свою. Поднес ближе — наливка пахла полынью, корицей и еловыми шишками.

— Давайте, братишки, жахнем, — сказал Соловей и подмигнул Тихоне. — Что там той жизни?

Чокнулись.

Томас подождал, пока все выпьют — старики, запрокинув головы, махом влили Тонино варево в расширепленные беззубые рты. Взяв по краюхе, шумно занюхали и положили хлеб назад на стол. К редиске никто не притронулся. Выпил сам — настойка была не крепче водки, по вкусу похожа на бальзам.

— Так вот, — продолжал король Лир, — в древности монету получали людишки только из тех народов, чьи предки воевали в первом крестовом походе. Четыреста лет назад гадание указало на старушенцию с островов, и с тех пор англичане выигрывали каждый раз.

— Пока не появился ты, — хохотнул бай-батыр.

— Да, — кивнул Соловей.

Король Лир налил по второй. В этот раз никаких слов никто не говорил, пили по чуть-чуть, глоточками, изредка тыкая под нос горбушку.

— С какого края не возьми, тебя пускать не должны были, — объяснял Соловей: — Схизматик. Подданный Николая-Покойника, — получается с Востока. В наших краях о гадании ведь только сказки рассказывали. Известно, к какому племени ты в детстве пристал. Куда людишкам с такой силой тягаться? Теперь скажу, почему им пришлось покориться. Рожден женщиной. Хоть и семинарист, но Коллегию не закончил — получается ни там, ни сям. Мать под запретом, но пергамент на руках — добыт честь по чести. Отец из Варшавы, из католиков. Как тут отказать? Обошел ты их правила.

— Не это главное! — перебил бай-батыр. Его ровное, как блюдо, лицо после выпитого оживилось, щелочки глаз заблестели, редкие волосики на бороде топорщились. — Ты вообще всё всем испортил. С церемонией тянули, потому что островитяне набрыдли. Наконец, разгадали трюк, как они выигрывали, прихватили на горячем. Победить должен был Шульц-средний. Но всё у них сломалось. Пруссак помер, а тут ты нарисовался. Мало того, ещё и выиграл. А потом, словно в издевку, прибавил всем по сто лет. Пруссаки были вправе стребовать своё, но за тебя всё кубло встало горой. На последнем издыхании все старичьё еле доползло до этого Бреста, и вдруг такой подарок! Короче, ты всем услужил. Кроме, естественно, пруссаков.

Томас слушал стариков внимательно. Показная строгость, потом как бы искреннее радушие не обманули его. Соловей, это понятно, вылез из древних северных пущей, как ни хитер, а весь на ладони. Но откуда, из-под какого камня выпрыгнул этот батыр в халате? Горец тоже странный. В чем их выгода? Какой прок от этого разговора Князю? Чего они хотят? Почему Тоня настояла, чтобы он приехал в это место? Томас ожидал всякого, но не пьяных посиделок с дедами, которые любят чесать басни.

— Теперь давай смотреть, что мы имеем, — продолжал Соловей. — Гадание пройдет по нашим правилам, у нас дома и в срок выгодный нам. В зал войти придется тебе — с этим все согласны, а кто был не согласен, того уж, поверь, давно нет — прибрали. Остальные понимают, выиграть у тебя не получится — у людишек пруха не та. Единственно, кто будет упираться до последнего — это пруссаки. Вот такой расклад, дружище.

Томас помолчал, обдумывая услышанное. Отхлебнул половину рюмки.

— Если не рулетка, тогда что?

Король Лир покачал головой.

— Не можем сказать.

— Хорошо, — согласился Тихоня, — но объясните, почему мне надо выиграть? Слишком дорого далась моя прошлая победа, вы не находите? Желание? Да чихать мне на него!

Старики переглянулись. Посерьёзнели. Улыбки стерлись. Король Лир навалился на стол локтями, набычился и, смотря из-под мохнатых бровей, проскрипел строго:

— А ты не плюйся! Князь переживает. Догадывается, чем всё может закончиться. Поэтому позвал нас, чтобы вразумили.

— Предостерегли, — добавил Соловей.

— Наставили на правильный путь, — пробасил бай-батыр. — Кровь-то у тебя горячая.

— Чухонская, — пискнул король в старики вдруг заржали.

Томас усмехнулся — вот, это уже дело! Теперь надо узнать, в чем их выгода. В чем ваша выгода, старики?

— Понятно. Но прежде чем мы продолжим, ответьте мне, о чем вы меня хотите предупредить, предостеречь и куда будет вести путь?

— Предупредить тебя мы должны вот о чем, — сказал король Лир, смахивая рукавом слезы с ресниц. — Ты должен думать не только о себе. Если что-то пойдет не так, за твоё решение придется расплачиваться всем нам. Снова. Но больше всего достанется тем, кого ты любишь.

— Предостеречь от опрометчивых умозаключений, — добавил Соловей. — В этот раз тебе не удастся всё пустить на самотёк, как обычно ты привык делать. Пришло время отвечать, обдумывая каждый свой новый шаг.

— Правильный для тебя путь только один, — сказал бай-батыр. — Узнать, кто ты на самом деле, для чего живешь и чего желаешь добиться. Ты обязан всех размазать — это не обсуждается. В этой игре нет тебе равных — под тебя всё строилось. Ну, а когда выиграешь, загадывай любое желание — здесь мы тебе не приказчики. Всё справедливо. Вот только решить, какое оно будет, ты должен заранее, чтобы не начудить, как уже бывало. Мы в этом тебе порука.

Томас усмехнулся про себя — и это всё? Снова выиграть? Но проблема в том, что у Томаса не было особого желания нырять в этот омут. Ему было безразлично. Чувство вины, когда-то щелочью выжигавшее изнутри его душу, ничего в ней больше не оставило. Сейчас он ощущал себя яичной скорлупой, из которой через маленькую дырочку удалили весь белок и желток. Внешне — такой же, как все, а внутри — голый и босый.

— Не понимаю. Нам-то это всё зачем? В чем подвох?

Соловей ответил:

— Каждые сто лет людишки совершают одинаковые ошибки — из века в век одно и то же. Но бывают некоторые изменения. В один цикл спираль может идти вверх, в другой — вниз. Гадание подсказывает, куда будет направляться ход событий. Почти нет никакой разницы, выиграл ты или проиграл, но... Главное слово в данном предложении — почти. Стоило старухе обмануть сложившиеся правила, и мир изменился. Для бритов всё изменилось. В лучшую сторону. Они стали подниматься вверх, а остальные... Век назад ты снес расставленные фигуры, разрушил устоявшиеся веками правила. Отбиться мы смогли, и настало хрупкое равновесие. Если проиграешь, все наши победы, поражения, боль и страдания, не родившиеся младенцы, миллионные жертвы, реки слёз и моря крови — всё это будет напрасным. Эти слова тебе не мог сказать Князь или Тоня, но услышать ты их должен. Всё что произошло — это не твой выбор, но как бы ты ни сопротивлялся, выползти из колеи тебе не по силам. Тебе снова придется крутить этот проклятый барабан, и ничего с этим поделать ты не можешь.

— Но можешь набраться мужества и пройти отмерянный тебе путь до конца, — добавил король Лир. — Тебе пришлось многое пережить, как-нибудь справишься и с этой бедой.

— И мы тебе в этом поможем, — пробасил, словно поставил точку, бай-батыр.