#img_10.jpeg
Глава первая
Город все не кончался, держал велосипедистов в плену своих бессчетных каменных коробок. Дорога прерывалась светофорами, где велосипедисты попадали в столпотворение машин, в густой чад выхлопов, тягуче однообразно шла по прямой, выматывая силы. Делая размашистый вираж, взлетала на дамбу. Взблескивало прятавшееся за городьбой унылых заборов зеркало заводского пруда. И снова — дома, дома.
Наконец навстречу вынырнула табличка с названием города, круто перечеркнутая красной полосой. Вольно распахнулось поле, рванул ветер, насыщенный запахом сырой земли, сладковатым и терпким от весеннего брожения.
Ехавший впереди Андрей Старков свернул к кювету, не без лихости, пронеся ногу над рулем, спешился.
— Привал, парни! — хрипло скомандовал он подкатившим Васе Воропаеву и Лене Тищенко. Спустил с плеч рюкзак — ярко-желтая его ветровка вздулась пузырем, снял шапочку, украшенную веселым помпоном, каким-то чудом державшуюся на самой макушке, вытер ею вспотевшую шею.
Подъехали Леша и Саша Кузин, через какое-то время Вовик Коростелев, Оля Молчанова, последним уже — Антон. Расположились на склоне кювета.
— Ой, что это? — пискнула Молчанова. — Смотрите сколько!
По всему кювету росли невзрачные на тонких суставчатых ножках цветы.
— Мать-мачеха, — солидно сказал Антон. — А у нас в лесопарке появились подснежники и медунки.
— Пойдем, Молчанка, поищем подснежников, — сказала Лена Тищенко. И девочки побрели через поле к росшему неподалеку леску.
— Слишком не расползайтесь! — крикнул им вдогонку Андрей. — Ждать не будем!
Обновленно, свежо зеленел по опушкам сосновый подрост. Осины только-только начали распускаться — будто воздушные платьица на деревьях, гладкая кора обрела молочно-зеленый оттенок. Березы — нарядные, как школьницы перед последним звонком.
Молчанова сорвала старушечий, в горошек, платок, ветер подхватил жидкие прядки ее волос, заиграл ими. Парусила взятая напрокат у Антона штормовка.
— Держись за меня, чтоб не удуло, — разрешила более мощная ее подруга.
А тут, в кювете, затишок, приятно греться на солнце, приятно разогнуть ноющую от усталости поясницу, навалиться на рюкзак, вытянуть гудящие ноги. Где-то невидимый стрекотал в поле трактор, в чистом небе проводил неряшливую борозду реактивный самолет.
— Балдеж! — вздохнул Вася Воропаев.
— Угу, — согласился Вовик Коростелев, — хлебца бы еще.
Все засмеялись — уж больно жалобно у Вовика получилось: «хле-ебца».
— Печенье есть, — напомнил Кузин. — У меня в мешке.
— Обед в два, — вскинул руку с часами Антон.
— Народ хлеба хочет! — с пафосом сказал Вася.
— Я с народом, — заявил Андрей, компанейски обнимая сидящих рядом Вовика и Васю. — Выдай, Кузя, по две штуки.
— Народ заслужил, — смеялся Кузин, развязывая рюкзак. Узел не поддавался, он пробовал распутать его зубами.
— Морским затянул, наверно, — приподнялся Андрей. — Антош, покажи ему, как надо.
— Показывал, без толку. Туповастенький он у нас, Кузя.
Кузин смеялся, словно бы соглашаясь: ага, туповастенький, ну и что?
— И по конфетке.
— Давай, давай, не жилься!
Сидели, покусывали печенье, пошла гулять по рукам фляжка. Хохотали, давились, прыскали чаем. Мигом выветрились школьные заботы, неудачи. Вырвались. Вот она — свобода!
Однако пора ехать дальше.
— Ты бы сбавил чуток обороты, — подошел к Андрею Антон.
— Что, уже сник? Не ожидал.
— Не все же такие тренированные, как ты. — Антон поправил заднее крыло, ширкающее о колесо, снова поехал замыкающим.
Глава вторая
Сергей Юрьевич потянулся к телефону, чтобы набрать номер детского сада, торжественно сообщить заведующей, что школа выполнила свои обязательства по соцпедкомплексу: семьдесят пять мягких игрушек, всякие там зайцы, крокодилы, чебурашки, сделанные на уроках труда самими ребятами, можно прямо сейчас забирать… Но телефон перехватил инициативу — ворохнулся под рукой.
— Мама Вовы Коростелева беспокоит… Ну, как они?
— Ну как… — потер лоб Сергей Юрьевич. — Уехали, проводили их. Что еще?.. Будем ждать сообщений.
— Когда с ними Валерий Федорович, я спокойна.
— Валерий Федорович да, хм, конечно… Он ведь всю Сибирь, Дальний Восток пешком исходил… Только он не поехал.
— Как не поехал?
— Он и не собирался.
— С кем же н а ш и дети?
— Андрей руководителем, Андрей Старков.
— Я спрашиваю, из взрослых кто?
— Андрей, я сказал.
— С ума сошли! — охнула трубка. — Тот самый, который ломал ключицу?
— Ключицу?.. Насчет ключицы, простите, не знаю, — сознался Сергей Юрьевич.
— Не знаете?! — Интонация была довольно едкой: директор школы — и не знает, а она вот знает.
— Вчера, между прочим, было собрание, специально для родителей, — нашелся Сергей Юрьевич, — надо было прийти — тогда бы никаких вопросов не возникало.
— Какое еще собрание? — Гнев мамаши Коростелевой перекинулся на сына. — Скрыл ведь, паразит! Знал, что без взрослых не отпущу! — В конце разговора, как бы извиняясь за резкость тона, сказала: — Я что беспокоюсь: прогноз обещали, вы слышали?..
Тихий голос Сергея Юрьевича обрел обычную, действующую, как гипноз, мягкость.
— Никакой причины, я думаю, для беспокойства нет. Маршрут выбрали несложный, как раз для новичков, едут налегке. К тому же есть договоренность насчет ночлега. Ждут их в Выселках и в Рудном. Прогулка, по существу, а не поход.
Тотчас он направился в мастерскую к Валерию Федоровичу. Интересно, что еще за история с ключицей? Почему он ничего не знал? Н-да, хлопот с этим турклубом!.. И Коростелева… Зачем же так? Будто специально, чтобы испортить настроение. Пусть, однако, не обольщается, не удалось. Настроение у него еще со вчерашнего дня безнадежно испорчено.
Вчера, часов около двух, был звонок из райкома.
— Не ожидал, ха-ха, вот не ожидал! — смеялся в трубку Лесько.
Сергей Юрьевич сразу почувствовал какой-то подвох. Сказал не без раздражения:
— Ну, говори, не тяни кота за хвост. Что, выговор?..
— Я звоню, если только выговор? — обиделся Лесько.
— Но не с праздником же поздравить…
Сергей Юрьевич получал известие об очередном выговоре с улыбкой. Вечная его улыбочка. Слушает, кивает. Вроде непробиваемый. Это с годами выработалась такая защита. А в первое время выговоры выбивали из колеи. Пришел однажды в облоно с наивным удивлением.
— За что выговор?
— В вашей школе умер ребенок.
— Да, хм, так… У него был врожденный порок, но выговор все-таки… Какая связь?
— Да вы что, не понимаете?!
И он понял — никогда больше не задавал подобных вопросов. Как-то был урожайный день: получил разом благодарность, строгий выговор и Грамоту ЦК ВЛКСМ.
— Жалоба на тебя, — сказал Лесько, уняв наконец приступ смеха. — Что же ты с сыном справиться не можешь?
— Что он натворил?
— Дерется… Да слушай, я прочитаю.
И прочитал. Письмо было написано человеком темным и обозленным на весь мир. Директор, дескать, педагог, а сын дерется. Письмо било в ту же самую больную профессиональную точку.
— Сколько твоему сыну? — спросил Лесько.
— В первом классе.
— Пускай тогда дерется.
Лесько, конечно, не принял жалобу всерьез, но каково же ему-то было?!
Пришел домой — Юру сразу в оборот.
— Дерешься?
Юра смотрел невинными голубыми глазами и молчал. Заперся. Известно наперед: будет стоять вот так, шмыгать носом, хоть ори, хоть бей его — толку не добьешься. Нет, тут надо гибко, исподволь.
— Пусть не дразнится! — добился все-таки.
— Кто?
— Борисов.
— А как он тебя дразнит?
— Жиро-Мясо.
А жена, Галина Михайловна, за свое: взял бы Юру к себе в школу — был бы ребенок под присмотром. Но он-то знает, каково быть директорским сыном и учиться в отцовской школе, сам прошел через это. До десятого класса был под колпаком, как Штирлиц. Что он, враг собственному ребенку?
В мастерской было сине от дыма. Около десятка любителей повыжигать корпели над фанерками. У кого замысловатый орнамент, у кого иллюстрация к сказке, а вот даже портрет бравого военного в маршальском кителе со множеством орденов и медалей.
Валерий Федорович, присев на краешек стола, налаживал выжигатель.
— Началось, — подошел к нему Сергей Юрьевич.
— Не понял, — вскинул голову Валерий Федорович. Отложил выжигатель, обтер руки о выцветший от частых стирок халат. — Пойдем.
Они прошли в закуток мастерской, служивший инструментальной и турклубом одновременно. Стены здесь до потолка были застроены полками. На полках ящики со сверлами, резцами, напильниками. Тут же и палатки, спальники, кипы географических карт, велосипедные колеса, цепи. На столе грудой навалены альбомы с фотографиями и отчетами из походов.
— Мамаша Коростелева звонила.
— Надо было на собрание приходить, — буркнул Валерий Федорович.
— Я так и сказал.
— Ну, тогда о чем разговор? — И, беспечно насвистывая «Трех танкистов», мотивчик старый, но боевой и напористый, принялся наводить на столе порядок.
— Постой, я про Андрея хотел спросить. Он в самом деле ломал ключицу? Что за история?
— Ломал. — Валерию Федоровичу вдруг стало весело. — Года два назад. Нет, вру, — три. До тебя. На трешку ходили, ну, третья, значит, категория. Перед девочками хотел пофорсить — и упал с горы на велосипеде.
— Таак, — подытожил Сергей Юрьевич, — а сейчас ему не стукнет в голову — пофорсить?
— Он же за руководителя.
— Тем более…
Увидев, как скорбно поджались у Сергея Юрьевича губы, Валерий Федорович поспешил успокоить.
— Да нет, он здорово изменился. После того случая мы его год ни в какие походы не брали. У нас ведь самоуправление: ребята решат — и точка. Потом взяли — ну, он хорошо себя показал. Теперь вот в инструкторы произвели, новичков повел.
— Первый раз все-таки, может, стоило подстраховать?
— А уж это мы любим, — насмешливо посмотрел Валерий Федорович. — Надо или нет, подстраховываем. Только вот какая штука: сегодня подстрахуем, завтра… А послезавтра, глядишь, в армию пойдет. Там отделение дадут, командовать придется. Ну о чем ты говоришь?
— Верно мыслишь… в принципе. Только скажи, почему решил, что именно сегодня ему можно доверить, я не завтра?
— Или, спроси, не вчера. Думаю, лучше раньше, чем позже.
— Ну, раз думаешь.
— А как же!
— Да я бы ничего, — присаживаясь тоже с краешку на стол, сказал Сергей Юрьевич, — прогноз, говорят, еще неважный. А впрочем, что после драки кулаками…
Денисов? Неужто он, злодей? Бороду отрастил. Видно, для солидности. Идет, ничего не скажешь. Денисов шагнул к нему.
— Ты просто неуловимый Джо, старик! Какой день звоню! — принялся он его мять и тискать.
Сергей Юрьевич беспомощно обернулся к девочкам, своим любимицам из восьмого «Б», которые какой уже день тормошили его по случаю предстоящего вечера поэзии Цветаевой. Девочки понимающе улыбались. Разговор с ними пришлось отложить.
— Второго собираемся у меня, — объяснил Денисов цель визита. — Попробуй не приди, во! — и он сжал свой кулак, дурную силу которого знали в былые времена не только его соперники на ринге. Расхаживая по кабинету, скрипел тесным для него кожаным пиджаком, оглядывал пустоватое для директорского кабинета помещение. Обнаружил в книжном шкафу Толстого. — Почему не Макаренко? Не Сухомлинский?..
— В Толстом для педагога больше, если хочешь, — хитро прищурился Сергей Юрьевич.
А потом разговор пошел по привычному в таких случаях руслу: что кому известно об однокашниках. Миша Коробов работал в райкоме, Галиулин выбился в собкоры центральной газеты, у Пашки вышла книжка, Пашка метил в Союз писателей. Коровин, по слухам, спился. А ведь талантливый был мужик, надежды подавал. Полянская преподавала в трамвайном училище, Алексеева в госстрахе деньгу зашибала. Стали перебирать тех, кто в школе, — насчитали семерых и сбились со счета.
— Ну а ты стихи не бросил писать? — спросил в лоб Денисов.
— Я?..
В дверь кабинета просунулась кудлатая голова, ломким баском сообщила:
— Воду прорвало, Сергей Юрьевич.
— Очень хорошо, Тетерин. Где прорвало?
— В туалете на первом этаже… Кран не закручивается.
— Уроки кончились, Тетерин?
— Ага.
— А что домой не идешь?
— А я — пост бережливых, — дурашливо сказала голова и исчезла.
Сергей Юрьевич выдвинул ящик стола, достал газовый ключ, полязгал им, сунул в карман еще какую-то медную штуковину.
— А ты говоришь, стихи.
— Слесаря разве у тебя нет?
— Есть на полставки.
— Ну так…
— Вода-то течет.
Они вышли в коридор, и тут Сергея Юрьевича цепко схватила за локоток румяная старушка в легкомысленной шляпке с цветком, строго сказала:
— Я к вам, Сергей Юрьевич. Мне надо цифры по соцпедкомплексу для отчета.
— Да вот, — защитился Сергей Юрьевич газовым ключом, — воду прорвало. Вы идите в кабинет, Наталья Михайловна, я сейчас… — И они скорым шагом последовали к туалету. — Гороно, — загнанно улыбнулся он. — Слушай, Денис, — приостановился он, улыбка заиграла озорством. — А что, удерем от них от всех? Возьмем такси — и к Коле. Два года его не видел, а живем в одном городе.
— Да нет, я ведь к тебе на минутку — лекция у меня четвертой парой.
— Ну конечно, что ты еще мог сказать… Слушай, пока я налаживаю, посмотри выставку, тут, в коридоре. Ох и рисуют ребята! Такие таланты!
— Пошли лучше кран налаживать — течет ведь.
— Течет.
Глава третья
Солнце скрылось — небо тусклое, непроглядное. День потух, сумерки. Лес, прерывисто тянувшийся обочиной дороги, казался осенним: серо, тускло, куда ни посмотри. Со злой силой рванул ветер, сыпанули, заскакали по асфальту ледяные дробинки, жглись, попадая на лицо и руки. Дорога скоро покрылась слякотью, которая настырно летела из-под колес, забрызгивая одежду. Велосипедистов обгоняли тяжелые грузовики, смердили соляркой, прижимали к краю дороги, где натасканной с полей грязи было больше. Спрятаться от непогоды негде, оставалось одно — крутить. Но вот показался коробок автобусной остановки.
Андрей подъехал к нему, подождал, когда подтянутся остальные, прислонил свой «Турист» к обшарпанной стене, вошел в неприютную, обдуваемую ветерком нишу, сел на узкую, изрезанную чьей-то нетерпеливой рукой лавку.
— Приехали, ребятки. Проходите, располагайтесь. Отдыхайте. Душ приняли, теперь — горячий кофе и в постель, — не унывал Вася Воропаев.
Андрей между тем достал из рюкзака карту, потер переносицу, размазывая каплю грязи.
— Дорога, сами видите… Здесь еще ничего, асфальт все-таки, а дальше, если двинем на Выселки, — грунтовка. Можно спрямить, конечно. Если не сворачивать, дуть по тракту, к вечеру будем в Рудном.
— А в Рудном сядем на поезд и ту-ту до самого дома, — подсказал Леша.
— Вообще-то можно прямо сейчас повернуть назад, Леша вот уже домой просится. Соскучился по мамке, сынок? — Андрей потянулся погладить Лешу по голове.
— Ладно те, Андрюха, уж и пошутить нельзя, — отбил его руку Леша.
— Хлебца бы. Вовик хле-ее-бца хочет, — проблеял Вася.
— Андрюха, дай хлеба краюху, — срифмовала Молчанова.
— А не то получишь в ухо, — добавила в своем духе Лена Тищенко.
— Лады, поедим. Я разве против? Доставай, Леха, консервы. А нож у кого?..
— У меня, — сказал Вася, подступая с топором к выложенным на лавку консервам. Воткнул в банку острие, ловко, в несколько взмахов вскрыл ее, взялся за следующую.
— Ай да Вася! Ну, циркач!
А Вася уже полосовал топором хлеб. Куски ровные, один к одному.
— Молодчина, с тобой не пропадешь!
Лена Тищенко уже подсовывала Васе кусок сыра, и он, ко всеобщему восторгу, резал его на тонкие, прямо-таки просвечивающие пластики. Правда, некоторые получались из-под топора помеченные ржавчиной, но на это обращала внимание, может быть, только Молчанова, которая жевала без особого аппетита.
— На десерт — сгущенку! — распорядился Андрей. И все заорали, приветствуя этот истинно царский жест. — Кузя, иди сюда с мешком.
— Иди сам. — Кузин ел бутерброд, сидя на лавке. Рюкзак так и не снял, привалил только к стене, чтоб не давил на плечи.
Андрей подошел к Кузину, поднял рюкзак вместе с ним, намереваясь вытрясти строптивого Кузина, но он держался в лямках крепко, как парашютист, вместо него выпала картошина.
— Что за дела? — удивился Андрей. — Дырка, что ли? А я смотрю, рюкзак маленький…
— Я-то при чем?.. Да и это… печенье ели.
— Утекла картошечка, — поджала губы Молчанова.
— Эта — последняя, — подтвердила Лена Тищенко, делая в кузинском рюкзаке ревизию.
— Мешок не мой — школьный, — оправдался Кузин, — откуда я знал?!.. Нагрузились, как ишаки…
— Не нашивал ты еще настоящего рюкзака, — сказал Антон.
— Я сам взвешивал, — сказал Андрей, — у всех одинаково.
— Шибздик! — уничтожающе сверху вниз посмотрела на Кузина Лена Тищенко. — Давай твой узелок — сама повезу, а то еще надорвешься.
— Не сам же я эту дыру провертел, — промямлил Кузин.
— Еще бы сам! Но картошка падала, видел, наверно? — сказал Антон.
Сняв очки, Кузин дышал на них, протирал полой новенькой, купленной как раз к походу штормовки, надев обратно, глядел на злополучную дырку в рюкзаке и, кажется, никак не мог ее разглядеть.
— Попробовали бы в очках, а потом говорили, — выдавил из себя Кузин. — Запотевают, вообще ничего не видно.
— Значит, не видел?
— Один раз, — сознался Кузин, — скакнула. Не останавливаться же! Отстать можно.
— За такого обормота брать на себя ответственность! — Андрей поддел носком кроссовки комок грязи, послав его на середину дороги. — Да в гробу я видел! Хватит, попутешествовали — и домой!
— Позорно как-то, — сказала Молчанова. — Нас провожали, а мы… Скажут, испугались трудностей.
Не дожидаясь команды Андрея, Лена Тищенко оседлала свою «Каму», съехала с асфальта на грунтовую дорогу, за ней, на ходу дожевывая, остальные.
Андрей ехал теперь замыкающим. Туристы, снисходительно думал он о ребятах, наблюдая, как кто крутит, на ком как сидит рюкзак. Лена Тищенко в трико с белыми лампасами и в кроссовках, но вид все равно не спортивный. Нажимает на педали пятками — и коленки смешно, механически как-то, ходят в стороны. И «Кама» под ней с поднятым до верхнего предела седлом кажется совсем игрушечной. Но крутит она легко, рулит с толком. Держится самого края дороги, где корни трав и деревьев скрепляют грунт. Иногда, объезжая грязь, круто берет в сторону, виляет меж сосенок, выбегающих к самой проезжей части.
Молчанова катит за Леной след в след. Она — тем более не спортивна. Вместо шапочки — платок, из-под которого то и дело выбивается на глаза жиденькая прядка волос. Оглядывается. Рот приоткрыла, дыхания не хватает, зубки поблескивают, маленькие, остренькие, передние два чуть длиннее остальных. В штормовке она — как в плаще, руки торчат спичками. Но крутит, от других не отстает. Физические данные — не главное в походе, думает Андрей, нужна воля. У Молчановой она есть.
Земля чавкала под колесами, на шины налипала грязь, но вильнешь на траву, разбрызнешь чистую лесную лужицу — ошметками отлетит грязь, крутить как будто становится легче. Но ненадолго, конечно. Вот Молчанова остановилась, подняла ветку, принялась очищать колеса. Вовик и Кузин последовали ее примеру. Андрей проехал мимо них, догнал Антона, который уже тащил велосипед на себе.
— Не добраться нам к ночи до Выселок, — сказал Андрей, спешиваясь и утопая по щиколотки в слякоти.
— Черепашьи темпы, надо бы поднажать.
— Дошло наконец, а я тебе что говорил?
Снежная крупка сыпала злее, гуще, пар шел изо рта, но спины все равно мокрые. Волокли велосипеды молча. Каждый замкнулся на своем. Кузин заходил вперед, останавливался, у всех на виду протирал вспотевшие очки.
Дорога пошла в гору, грязи стало поменьше. Забрались, отдышались, помчали вниз. А внизу лужа. Не лужа, а море разливанное. Кто удачно затормозил, кто успел свернуть, только Вовик сплоховал — валежина под колеса. Вовик полетел рюкзаком вперед, не выпуская руля. Так с рулем в руках и приземлился. Велосипед в одной стороне, а он с рулем в другой.
— Больно? — подошла к нему Молчанова.
— Чуть не упал, — сказал Вовик, глядя на лужу. До нее был один шаг, так что было основание полагать, что ему еще здорово повезло.
Ребята ощупывали его, оглядывали: цел? как ноги? голова?..
— А что у тебя с лицом? — вдруг сказала Молчанова. — Набекрень как-то.
— Это? — потрогал щеку Вовик. — Ах, это! — засмеялся он. — Это — припухлость. От зуба, наверно. Зуб у меня побаливает.
— Флюс, что ли?
— Ага, флюс.
Повертели Вовика и так и эдак: действительно, как ни верти — припухлость.
— А куда же мамка твоя смотрела? Не видела, что ли, припухлость? — сказал Леша.
— Не, не видела, я ей не больно на глаза показывался.
— Намаемся мы с тобой, — сказала Молчанова.
— Самое главное, ноги целы, — заключил Андрей, отнимая у Вовика руль, который он почему-то никак не хотел выпускать из рук. — Башка — фиг с ней. Придерживай, знай, на ухабах, чтоб в штаны не упала, вот и все дела.
Почему-то это скорее грустное, чем смешное, приключение подняло настроение. Закрепили как следует на Вовкином велосипеде руль, свернули с дороги на обходную тропку. Пока она шла в гору, катили велосипеды, но чуть стало ровнее — поехали. Петляли вместе с тропкой меж деревьев, задевая колючие лапы сосенок, которые щедро одаривали холодной дождевой влагой. Шины неслышно подминали прошлогоднюю мягкую хвою и коричневый палый лист, крутить было довольно легко — ни грязи, ни колдобин. Тихо, только раскачиваются в вышине, неприютно скрипят мачтовые сосны. Поля давно кончились — запущенный, дикий лес.
Снова выехали на дорогу, а тут развилка.
— Нам куда? — остановилась Лена Тищенко.
— Как это куда? — Андрей затормозил, приостановился тоже, снял шапочку, сунул ее в карман ветровки, взрыхлил мокрые волосы. — Фу, черт, жарко! Налево, естественно.
Подъехал Антон, подтвердил:
— Налево, мы с отцом ходили здесь зимой на лыжах.
— Ну так погнали!
— Васю надо подождать, что-то цепь у него слетает.
Васи не было довольно долго, Андрей поглядывал на часы, пощипывал в нетерпении пробивающиеся над верхней губой усики, бросил велосипед на куст шиповника, подошел к росшей у дороги ветвистой сосне, прыгнул, ухватился за нижний сук, подтянулся, проворно полез вверх. Покачавшись у самой вершины, посмотрел туда и сюда.
— Ну что там видно, Андрюха? — крикнула Лена.
— Видно, что мы в лесу будем ночевать!
— Я — за!
На нижнем суку нога Андрея соскользнула, приземлился он не совсем ловко.
— Ключица цела? — поинтересовался Антон.
— За меня, Тоша, не беспокойся, — кривя усмешку от боли в ноге, сказал Андрей. Тут появился Вася, и он накинулся на него: — Ты что, безрукий? Цепь не можешь накинуть?
— Сам попробуй, а потом ори! — сказал Вася. — Каретка вовсе, а не цепь.
Андрей присел возле Васиного велосипеда, сунул палец в раскрытую каретку, поскреб им, вытер о припорошенную снегом травяную кочку.
— У, обормот, и шарики растерял!
— Шарики от скорости расплавились, — сказал Вася.
— Молчал бы уж, шутник, — и мазнул грязным пальцем Васю по носу.
— Ты же знаешь, Андрюха, какой у него ве́лик. Сами из металлолома собирали. Он и должен был рассыпаться рано или поздно. — Воспользовавшись остановкой, Леша очищал от грязи прошлогодней травкой джинсы.
— Наладим, что вы волнуетесь?! — сказал Антон. — Посмотри, Леша, что у тебя есть из запчастей. А в прошлом году, парни, когда мы катались на Увильды, Женька Первухин влетел в дерево. Переднее колесо всмятку, дотащились кое-как до деревни. Что делать? Женя берет колесо от телеги, присобачивает и прет сорок километров так, что только грязь отлетает. Это я понимаю!..
— На ремонт у нас нет времени.
— Больше базарим.
— Ну тогда хватит базарить, — сказал Андрей. — Едем.
— Ты на моем велике, а я на твоем, — сказал Вася.
— Возьми велик у Вовика. Вовик, ты самый легкий, иди ко мне на раму. Рюкзак отдай Антону, он два потянет. Потянешь?
— Хоть три.
— А мне что, бросать свой велик? — возмутился Вася.
— Как бы не так, на прицеп возьмешь.
— Что еще за прицеп?
— Все вас учить надо! Левой рукой рулишь, а правая на руле другого велика. И все дела.
Дорогу начало подмораживать, под шинами хрустел ледок, ветер дул в спину, змеил, гнал впереди колес белую поземку. Снежная крупка звонко барабанила по прошлогодней листве, засыпая ее и неосмотрительно выбившуюся из земли зеленую травку.
Андрей снова ехал впереди. Крутить с Вовиком на раме было нелегко, каждое нажатие на педаль отзывалось в левой ноге болью, но привал он не объявлял, и так просчитались со временем. Впрочем, довольно часто приходилось слезать с велосипеда, обходить не застывшую еще грязь, а это был уже отдых.
Стемнело, и теперь шли пешком.
Дома показались внезапно, черные, угрюмые. И ни единого огонька.
— Ушкуйка, наверно, — сказал Андрей.
— Она самая, — подтвердил Антон.
— Давайте здесь переночуем, — сказала Лена Тищенко.
— Здесь нас не ждут.
— Попросимся, неужели не пустят?
— Все уже бай-бай, — сказал Леша. — Будить придется.
Подошли к крайнему дому. Антон стукнул в ворота, но тут же и спохватился — замок, без толку стучать. На воротах дома рядом — тоже замок. Обследовали все дома — их было десятка полтора, — все на запоре.
— В город уехали, — предположила Молчанова, — не дураки же они, на праздник здесь оставаться.
— Конечно, здесь одни дачники живут, — сказала Лена Тищенко. — Едем до Выселок — там отоспимся.
— Доберемся часам к трем, — невесело сказал Антон. — Эх, говорил же, надо взять палатку. Нарубили бы под днище хвои…
— И спальничек бы каждому на оленьем меху, и раскладушку на брата, а палатку — лучше японскую, с надувным дном, — находил еще повод шутить Андрей.
— Как-нибудь переночуем: шалаш построим, костерок разведем. — Антон расправил ворот толстого свитера, поглубже надвинул колпак штормовки. Все на нем ладное, удобное что ему непогода?!
— Разведешь, как же… все мокрое. — Вася Воропаев, пританцовывая, дышал на замерзшие руки, совал их под мышки.
— Эх и дурак же я, с вами связался! — в сердцах сказал Леша. — Сейчас бы сидел на банкетке, пил кофе со сливками и смотрел, как наши чехов в футбол дрючат.
— Ну вот, — сказала Лена, — Леша уже и пожалел, что поехал.
— Да он штаны пожалел, — сказал Вася. — Штаны-то не его, а брата. Увидит брат, как он их уделал, несдобровать.
— Много ты знаешь!
— Бери, Леша, пример с Вовика, он и то не ноет, — сказал Андрей.
— Я, что ли, ною? Уж и сказать ничего нельзя.
— Как у тебя, Вовик, ноги? Успел промочить? У меня есть запасные носки, — сказал Антон.
— А у кого сухие? У всех мокрые, — сказала Молчанова. — У Вовика, по-моему, вообще температура.
— Нормально все: и ноги и температура, — сказал Вовик.
— Ну что будем делать, Вовик? — сказал Андрей.
— А что я?.. Я как все.
Глава четвертая
Сергей Юрьевич не спал. Будто что-то тяжелое навалилось на грудь, дышать трудно.
Предупредительно тихо позвонил телефон. Стараясь не потревожить жену, Сергей Юрьевич встал, взял телефон с полки, прошел с ним в свою комнату, плотно прикрыл за собой дверь.
В трубку шумно дышали. Ощущение, что совсем рядом.
— Вы простите, наверно, поздно… То есть рано. Может, думаю, какие известия…
Он узнал маму Вовы Коростелева.
— Завтра будут известия: телеграмма, как договорились. А что вы так беспокоитесь? Какая причина?
— Вы полагаете, нет причины?! — завибрировал голос. — Вы посмотрите в окно, Сергей Юрьевич. Синоптики, между прочим, правы, не ошиблись синоптики. — Коростелева как будто радовалась редкой удаче синоптиков.
И голос пропал. Немота в трубке. Он понажимал на рычажки — немота. Прошлепал по стылому полу к окну, тяжелые шторы медленно шевелились от движения холодного воздуха, мели кистями пол. Раздвинул шторы — темно. Постоял, послушал, как шуршит по стеклу снежная крупка, завывает ветер, прошел в детскую. Младший Алешка мирно посапывал в конвертике одеяла. У Юры одеяло, как всегда, на полу. Поднял — заботливо подоткнул под бока. Только отошел — снова та же картина.
— Кто звонил? — не открывая глаз, спросила Галина Михайловна.
— Спи, спи… так, номером ошиблись.
Сон не шел. Сергей Юрьевич вздыхал, переворачивался с боку на бок, пока наконец не возроптала жена. Тогда не без сожаления оставил постель, отыскал тапки, влез в свой старый вытершийся халат, прошел снова в свою комнату, включил настольную лампу. «Почитаю». Пошарил глазами по книгам, которыми были плотно заставлены три стены комнаты, потрогал за корешок одну, другую. Вся эта книжная премудрость — мысли великих людей, лирика с тончайшими переживаниями, ловкие сюжеты — не шла к душе. Поневоле вслушивался в завывание ветра за окном, шуршание снежной крупки. Он просидел без движения час или два, но вот, превозмогая застекленевшую в душе тоску, придвинул стопку тетрадей — сочинения десятых.
Утром в комнату вошло солнце, Сергей Юрьевич, приставив ладошку козырьком, чтобы не очень слепило глаза, увидел в окно зиму. Снег лежал везде: на дорогах, на крышах домов, большущими шапками на ветвях деревьев. По улице медленно двигалась похожая на красного рака снегоочистительная машина, загребала металлическими клешнями снег. Чуть поодаль стоял троллейбус с поникшими усами, на крыше которого орудовал водитель, пытался освободить троллеи от упавшего на них ветвистого ствола тополя. Был еще довольно ранний час, однако улицы людные, где-то бухал оркестр… Странное, несозвучное его мыслям и настроению утро.
Телефон ожил, что-то в нем щелкнуло, соединилось. Задребезжал.
— Майор Тищенко беспокоит, — пробасила трубка.
«Майор?.. Какой еще майор? — уныло соображал Сергей Юрьевич. — Милиция, наверно».
— Что случилось? — прошелестел он помертвевшими губами.
— С праздником вас поздравляю, Сергей Юрьевич.
— И вас!.. И вас! — закричал Сергей Юрьевич, мгновенно вспомнив здоровяка майора, отца Лены Тищенко. Был такой казус: притащил однажды к нему в кабинет верещавшего на всю школу Птицина — застукал курящего под лестницей.
— Хилое растет поколение, — сообщил ему Тищенко как новость, — замучился я с ними. Есть орлы, что и по разу не могут подтянуться. А вы правильно делаете, что в походы их отправляете. Почаще бы надо. Пусть закаляются в трудностях и в борьбе.
— Спасибо, что позвонили, — поблагодарил Сергей Юрьевич. Тищенко и вправду решительно поднял настроение.
Тут же позвонил Исафов. Старик Исафов частенько ему звонил. Инвалид войны, еще первой мировой, он с нынешнего года был «охвачен шефством». Поздравив с праздником, начал петь хвалу Ирине Сладковой, которая была непосредственно за ним закреплена.
— Ах, Ириночка-девочка! Предупредительная-то какая, ответная! Принесла мне из магазина яблочек и головизны. Суп, я вам доложу, из головизны чрезвычайно наваристый. Настоятельно рекомендую. Принесла, значит, и говорит, давайте, дедушка, я вам пол вымою. И вымыла. Чистая кудесница! — все так и засверкало. Прямо жить наново захотелось. Пряничков вот ей куплю с пенсии.
Сергей Юрьевич вспомнил, что Исафов не первый раз говорит ему об Ирине Сладковой — и, стало быть, надо ее как-то поощрить. Он придвинул к себе листок бумаги, черкнул: «И. Сладкова — поощр». Но дальше рассуждения Исафова приняли общий характер и пошли по проторенному руслу: что, дескать, вообще-то нынче молодежь пошла неуважительная, некультурная и что раньше таких, как Ирина, было значительно больше.
— Ну вот хотя бы взять этого… как его?.. Да вы его видели. Говорит, ваша песенка спета, вам пора как будто, на погост, чтобы очистить место для нас, для молодого поколения.
— Это кто вам такое сказал? — Сергей Юрьевич придвинул листок опять, собираясь сделать соответствующую пометку.
— Не мне, а Павлу Петровичу.
— А кто такой Павел Петрович?
— Я думал, вы знаете… Почтенный человек, культурный, обходительный. Душился английским одеколоном, никого не обижал. И вот ему… Как вы считаете, Сергей Юрьевич, можно так поступать?
— Ни в коем случае, — соглашался Сергей Юрьевич, — но все-таки, как его фамилия? Того, кто говорил.
— Пренеприятный молодой человек, я вам доложу, рыжий… как бишь его? Лягушек все резал, на медика учился. А, вспомнил: Базаров! Вот-вот, именно Базаров.
— Ах, вот оно что, — засмеялся Сергей Юрьевич. — Я-то думал… Любопытная трактовка… Честно говоря, мне фильм тоже не понравился.
Семья дружно похрапывала. Сергей Юрьевич не стал никого будить, оделся, тихонько выскользнул за дверь. От демонстрации его никто не освобождал.
Вышел из подъезда — и зажмурился от неистового свечения снега. Деревья странные, как во сне. Снег и розовато-белая кипень цветов. Это груши-дикарки так не вовремя расцвели. Стоял и смотрел на невиданное зрелище. Черемуха только набирала цвет, осторожничала. Рябина тоже зажимала в крепком зеленом кулачке кисти соцветий — ей ли не знать взбалмошную уральскую погоду. Кусты крыжовника и серебристого лоха были погребены под навалами снега. Увидел маленького человечка, горбуна Николая Николаевича, в кургузом пальтишке с приколотой на груди красной праздничной тряпочкой. Он шагал от куста к кусту, освобождая ветви от придавившего их к земле снега.
Сергей Юрьевич шел и приглядывался к зеленым травинкам и листкам, иные скрутились, висели безвольно — похоже, не отойдут.
Праздник некстати, некстати отовсюду льющиеся бравурные мелодии маршей, на душе от них еще горше.
Учителя, как сговорившись, молчали о походниках. Он понял: груз на нем одном.
В тягостном ожидании каких-либо известий прошел день, и наступил следующий. Валерий Федорович почему-то не звонил, не появлялся. Сергей Юрьевич собрался, пошел к нему сам.
Открыла Светлана Григорьевна. Обычно веселая и приветливая, буркнула что-то, отдаленно похожее на приветствие, шмыгнула в другую комнату, застучала швейной машинкой. Валерий Федорович брился в ванной, напевая бодренький мотивчик, вроде того, что броня крепка и танки наши быстры…
— Телеграммы нет? — спросил Сергей Юрьевич.
— Рано еще. — Валерий Федорович смахнул мыльную пену с пальца, уверенно добавил: — Будет после обеда. — Сунувшись под кран, он минут пять истязал себя ледяной напористой струей, с удовольствием отфыркивался и сморкался. Потом вытерся мохнатым полотенцем, надернул на себя голубую майку с динамовской эмблемой. Долбанул болтавшуюся на веревке боксерскую грушу, прыгнул под потолок, схватился за перекладину, энергично подтянулся раз и два, соскочил пружинкой.
— Что, поссорились? — улучив момент, тихо спросил Сергей Юрьевич.
— Или, говорит, закроешь свой турклуб, или развод.
— И что ты выбрал?
— Остынет, не в первый раз. — И он снова напел свой отнюдь не современный мотивчик.
— Крепка у тебя броня, это уж точно, — откликнулась из другой комнаты Светлана Григорьевна… — Ничем не прошибешь. Сын под снегом ночует, а ему хоть бы что!
— Действительно, — подтвердил Сергей Юрьевич, — ты уж как-то слишком спокоен. Не говорю об остальных, неужели за Антона не переживаешь?
— Потому и спокоен, что Антон в походе. Понятно? — Валерий Федорович сел, закинул ногу на ногу, о чем-то грустно задумался. Но вот маленькое его курносое личико просияло. — Свет! — крикнул он. — А помнишь, мы ходили на Яман-Тау?… Июнь уже был, а мы проснулись в палатке, выглянули кругом снег, зима.
— Отвяжись! — был ответ из другой комнаты. — Сам сумасшедший и ребенка таким воспитал, — тут открылась дверь, вышла Светлана Григорьевна, бросила перед Валерием Федоровичем два сшитых из плащевой ткани мешочка с завязками, — вот твои бахилы, можешь примерить.
— Что это? — спросил Сергей Юрьевич.
— На Камчатку собираюсь, а там в сопках снег, без бахил плохо, — пояснил Валерий Федорович.
— Ну тогда я вообще ничего не понимаю, — сказал Сергей Юрьевич.
Глава пятая
Под лучом фонаря высветилось тесное пространство чужого дворика: поленница, покрытая от дождя кусками толя, рядом березовые чурбаки, железная бочка с дождевой водой, невысокое крыльцо.
— Может, не стоит? Переночуем как-нибудь… — остановился Антон.
— Свети, тебе говорят!
Луч фонарика уперся в дверь, нащупал замок, небольшой, в виде подковки.
Андрей вытащил из чурки колун, взошел с ним на крыльцо, тюкнул по замку — и тот, раскрывшись, с глухим стуком упал на мерзлые доски.
— Вот и все дела… Прошу, — открыл он дверь.
— А нам ничего?.. Это знаешь чем пахнет? — взволновалась Молчанова.
— Не боись, все на мне, в случае чего. — Андрей ступил в тесные сенки — громыхнула под ногами какая-то посудина, открыл еще одну дверь, шагнул за порог — овеяло домашним теплом, запахами деревенского жилища. Пошарил по стене, щелкнул выключателем. Вспыхнула яркая лампа под стеклянным колпаком, озарила помещение.
Большая русская печь делила дом на две комнаты. В переднем углу — небольшой кухонный стол, полки с кастрюлями и горшками, там, дальше в полумраке, — деревянные кровати, шифоньер, этажерка с книгами, телевизор.
— Печка, печечка!.. Чур я на ней сплю! — потопал в комнату Кузин.
— Куда?! — остановил его Антон. — Ты дома обувь снимаешь?
Кузин сел на пол, стянул грязные кеды, и все, последовав его примеру, скидывали грязную обувку, мокрую одежду, переодевались у кого во что было.
— Соблюдаем революционный порядок и дисциплину, — объявил Андрей.
Вскоре дружно полыхали дрова в печи, булькал в полуведерной кастрюле густой из горохового концентрата суп.
— Киска! Смотрите, киска! — заблажила Лена Тищенко.
Спрыгнувшая с печи кошка выгнула колесом спину, вытянула затем передние лапы, пружинисто на них покачалась, потом подошла к Андрею, обнюхала его ногу.
— Привет, — сказал Андрей, присев перед ней на корточки и пожимая ей лапу. — Мы тут у тебя приземлились ненадолго, ты, надеюсь, не против?
— Она-то не против, а вот хозяин, — заныла Молчанова.
— Заглохни, а! — попросил Андрей.
Вася Воропаев достал из-под стола миску с молоком, макнул палец, облизал его.
— Свежее молочко — значит, хозяева недавно ушли, — сделал он вывод.
— Фу! — скривилась Молчанова, глядя на него. Она стояла у печи, помешивала ложкой суп. — Интересно, кто здесь живет?
— Простые люди, не какие-нибудь там мещане, — сказала Лена, — ведь правда, киска, хорошие у тебя хозяева? — Кошка лежала у нее на коленях, жмурилась, благодарно принимая ласку, мурлыкала.
— Простые, как семь копеек, — рассуждала Молчанова. — Тебе бы понравилось, если бы вот так среди ночи заперлись к тебе в квартиру?
— Это же деревня, ты что, не понимаешь?
— Такие же точно люди…
— Утром встанем пораньше и свалим — все будет тип-топ. — Лешка зажег свет в другой комнате, сидел у этажерки, листал мемуары Жукова. Подстиранные его джинсы сохли на веревке у печи, сам он в чистом и сухом трико.
На раскалившуюся плиту плеснуло супом — взорвалось, заклубилось облако пара и дыма.
— Ну и запашище! — закрыла глаза Лена Тищенко. — Балдеж! Разливай, Молчанка, жрать — спасу нет!
— Сырой горох, — поскребла своими кроличьими зубками ложку Молчанова.
— Ничего, здесь доварится, — похлопал себя по животу Вася Воропаев. — Боюсь, братцы, даже и переварится.
Суп съели, а место в желудках еще оставалось, требовало, чтобы его немедленно заполнили.
— Я вас скрыльками угощу, — пообещал Антон. — Деликатес! На всю жизнь запомните.
Он сходил в сени, принес ведро картошки. Свое изысканное блюдо он готовил предельно просто: резал картошку на пластики, посыпал их солью и раскладывал прямо на раскаленную плиту. Шкворча и подскакивая, они испускали вкусный дымок, в одно мгновение покрывались румяной коркой. Прыгая с рук на руки, горячее картофельное лакомство передавалось по кругу.
— Кузя, а ты почему не ешь? — спросил Антон.
— Что я, картошки не ел?.. Я лучше спать… — Он и в самом деле скоро уснул на полу, завернувшись в свое одеяло.
Антон еще раз сходил в сенки, принес два пучка лекарственной травы — зверобой и душицу, сунул под крышку кипящего чайника.
— Это, братцы, от всех простудных заболеваний.
— Ты пошукай, Антош, может, там млеко, яйки… А лучше петушка из курятника или баранчика на шашлык, — посоветовал Леша.
— Занялся бы лучше Васькиным великом, чем книжки читать. Ты же у нас техником числишься.
— Это нам недолго.
— Я и сам могу, — сказал Вася, — только чаю попью.
— Первому Вовику, — сказал Антон, наливая в кружку чай и вылавливая ложкой из него крохотные сиреневые цветочки душицы.
Но Вовик уже спал, уронив голову на колени.
— На печке ему будет лучше, — сказал Андрей, осторожно, чтобы не разбудить, он взял маленького Вовика на руки, положил на печку, угнездив там на раскинутой овчине. — Пусть прогреет свою припухлость.
Сон подкашивал одного за другим. Наладили велосипед и упали возле него Вася Воропаев и Леша. Андрей и Антон долго еще сидели у печи, о чем-то шептались. Но вот Антон пошевырял кочергой затухающие угли, стукнул задвижкой, и они, расстелив одеяло и положив под голову рюкзаки, тоже уснули.
— Ребята! Девочки! Зима! — разбудила всех утром Лена Тищенко.
— Дай поспать! — отозвалась с кровати Молчанова.
Ребята подходили к окну, охали, радовались чему-то. А высыпав во двор, тут же, у порога, утонув по колено в снегу, ослепленные этим снегом, чистым, мягким, который сам лепился под рукой, давай комкать снежки, бросаться, толкаться, орать…
Завтрак затянулся, сборы тоже заняли немало времени, но вот как будто все готово, чтобы трогаться дальше. Андрей еще раз окинул взглядом комнату, передвинул стул, прикрыл крышкой кастрюлю, стоявшую на печи.
— Ну, как говорят, спасибо этому дому…
— Жаль, хозяева тебя не слышат, — сказал Антон.
— Они и не заметят, что здесь кто-то был, зря мы, что ли, с Ленкой пол мыли, — сказала Молчанова.
— Ну вот поэтому и надо написать письмо, — сказал Антон.
— Какое еще письмо? Ты, что ли, псих? — покрутил у виска Леша. — Зачем?
— Чтобы знали.
— А вдруг они не поймут твоего благородного порыва, вдруг жлобами окажутся? Не слушай, Андрюха, этого дурака.
— Вечно ты что-нибудь придумаешь, — сказала Молчанова. — Никто бы не узнал.
— А ты, Вовик, что думаешь? — спросил Андрей.
— Что я… — сказал Вовик. — Еды надо оставить. Я в книжке читал, туристы всегда что-нибудь оставляют, когда ночуют на заимке.
— Да, — задумался Андрей, пощипывая усики, — дом не спалили, стекла целы. Просто удивление берет.
— Мы — туристы, а не шпана, — сказал Антон.
— Ту-ри-сты, — повторил Андрей, — поняли, чумарики? А теперь все замолкли — буду писать хозяевам письмо.
Вскоре письмо было готово, и Андрей не замедлил прочитать его вслух.
Здравствуйте, люди-человеки!Андрей Старков,
Не обижайтесь на нас за то, что мы без спроса переночевали в Вашем доме. Мы туристы, и мы шли по маршруту через Ушкуйку на Выселки и дальше в пос. Рудный. Но нас застала непогода: мороз и обильный снегопад. К тому же наступила ночь и подвела техника, один велосипед вышел из строя. Чтобы не рисковать людьми, я принял решение сбить замок.инструктор клуба «Искатель»
Не обижайтесь на нас и за то, что мы взяли немного (полведра) картошки и лекарственной травы для заварки чая.
Спасибо за гостеприимство!
P. S. По туристскому обычаю, оставляем Вам немного продуктов.
Андрей достал из рюкзака четыре банки тушенки, поставил на стол, прикинул что-то в уме, пристроил к ним еще три пачки горохового концентрата.
— Адрес написал? — спросил Антон.
Андрей подписал еще адрес школы.
— Припиши хотя бы про больного Вовика для жалости, — сказала Молчанова.
— Сама ты больная, — обиделся Вовик.
Каждый взял свой рюкзак — и тут обнаружилось, что один рюкзак лишний.
— Кузи нет, — сообразил Антон.
— С самого утра его не было видно, — испугался Андрей. — Может, во дворе.
Выбежали во двор.
— Сейчас я его по следам отыщу, — сказал Вася и вышел за ворота. За ним все.
— Домой удрал, — предположила Молчанова. — Что еще от него ожидать?
— Голову оторву, — пообещала Тищенко.
И тут увидели Кузина: не торопясь, вразвалочку шел он от реки. В руке удочка.
— Ты чего?! — напустился на него Андрей.
— Ничего… уху хотел на завтрак, — смущенно отвечал Кузин.
— Зачем уху?
— Поели бы, — вздохнул Кузин.
— Ну и где твоя рыба?
— Не очень клевало, но одну рыбину я все-таки зацепил. — Кузин порылся в карманах, достал из штормовки пескаря, величиной с палец, обваленного в хлебных крошках.
Лена Тищенко подошла вплотную к Кузину, посмотрела сверху вниз. «Сейчас врежет», — подумал Андрей, но она сказала:
— Давай свою рыбину — кошечку угостим.
Глава шестая
С младшим и заботы нет: съел котлету, чисто подобрал картошку, запил компотом. Потом ему было позволено ползать по полу — и он ползал себе, пока не затих в уголке с папиной электробритвой, изучая ее устройство и пытаясь внести кое-какие усовершенствования. А вот старший дурака валял. Сначала пузырьком из-под одеколона баловался: подбрасывал и ловил. Долго этот номер продолжаться не мог — не цирковой артист. Сергей Юрьевич отобрал пузырек. Тогда Юра стянул с вешалки мамину шляпу и давай строить рожицы перед зеркалом. Была отобрана и шляпа, к тому же прочитано краткое, но вразумительное наставление о пользе труда и о разрушительном воздействии безделья на личность, даже на такую маленькую… Теперь Юра обживал диван. Делал стойку на голове, кувыркался — индийский плед, за который заплатили сто рублей, на полу.
— Сколько можно?! — взвился Сергей Юрьевич. — Галя, дай ему какое-нибудь задание.
— Сам дай. У меня пирог. Руки в тесте.
— В кого это он у нас такой ленивый, понять не могу.
— Чего ты?.. Пусть играет ребенок.
— В семь лет, между прочим, я ходил в булочную.
— Ну ходил, что из того?..
— Пусть Юра тоже ходит в булочную.
— Я разве против?
— Нет, пусть сейчас собирается и идет.
— Да есть у нас хлеб. Стряпню вот еще затеяла.
— Это меня не касается!.. Юра, собирайся в магазин!
— Вот приспичило!.. Юра, пойдешь за хлебом?
— Пойду, мне что. — И Юра, одетый, с авоськой в руках и зажатым в руке полтинником, был выставлен за порог.
Сергей Юрьевич подошел к окну, Галина приникла к нему сзади, уткнулась подбородком в плечо. Раздражение истаяло. Что ни говори, знаменательный момент: вот он, их сын, маленький, семилетний человек, делает первый самостоятельный шаг. Не шаг, конечно, шажок. Затаив дыхание, следили, когда он появится в поле зрения. Юра не выходил из подъезда довольно долго. Но вот появился, стоял с минуту, как витязь на распутье: прямо — магазин, направо — друзья Саша и Егорка возводят баррикаду. Что перетянет: долг или чувство? К их родительской гордости, сын преодолел искушение. Даже, как бы одумавшись, что потратил много времени, припустил бегом. Но вдруг остановился ни с того ни с сего. Поднял что-то с земли, посмотрел на свет, дальше побежал. Эге, вот еще одно препятствие, скорее — опасность. Из подъезда вышли трое пьяных. Да ведь праздник, тоже додумались в такой день испытания устраивать. Юра уверенно обогнул препятствие, исчез в дверях магазина. И опять томительно долго нет его. Наконец заполоскался синий флажок — Юрина курточка. Бежит. Теперь без остановок. Авоська как будто не пустая.
Юра уже на пороге. Вот он, хлебушек, — ешьте на здоровье.
— Что же ты, грязнее булку не мог выбрать? — нашла как похвалить сына Галина Михайловна.
Сергей Юрьевич попытался погасить этот непедагогический выпад жены, погладил Юру по голове, сказал, что, дескать, он становится уже большим мальчиком и потому перед ним раскрываются замечательные перспективы, отныне ему разрешается ходить в булочную за хлебом.
— Ходил я в эту булочную, — не оценил высокого доверия Юра, — сто раз.
— Ходил? — насторожился Сергей Юрьевич. — Зачем?
— Бублики покупали… пирожное.
— С кем?
— С Сашей.
— Кто посылал?
— Никто.
— А деньги где брали?
— Дяденьки дают у телефонной будки. И тетеньки тоже, но тетеньки не всегда. Тетеньки жаднее дяденек.
— Хм, любопытное наблюдение. А с какой, собственно, стати они вам дают деньги? Мне почему-то никто не дает, мне приходится зарабатывать своим трудом.
— А ты покажи двадцатик и скажи, разменяйте, пожалуйста, двушку надо, позвонить — они и дадут двушку.
И быть бы пристрастному допросу и долгому со слезами разбирательству, но в дверь позвонили.
С победоносной улыбкой вошел Валерий Федорович.
— Телеграмма, — сказал он одно слово.
— Где? Давай.
— Коростелевой отнес, подарил на память. Она больше всех переживала. Тем более что про Вову в телеграмме отдельно сказано.
— Все нормально?
— Ну а как иначе?
— А про Вову что?
— Да ничего особенного — зуб выдернули.
— Зачем?.. Кто выдернул?
— Зуб у него болел, я так понял… Ну и выдернули. Нашли в Выселках врача и вот… Что скажешь? Молодцы!
— Садись, давай потолкуем… Галя, сегодня праздник в конце концов или как?!
Галина Михайловна начала сооружать на стол, а мужчины принялись обсуждать телеграфное сообщение. Хотя, в сущности, обсуждать-то было нечего. Ребята поздравляли с праздником, сообщали, что переночевали в Ушкуйке, что прибыли в Выселки, здесь в районной поликлинике выдернули Вовику зуб. Теперь им оставалось проехать по тракту до Рудного, переночевать там в интернате, а поутру отправиться в город. К завтрашнему вечеру должны быть дома как миленькие.
Глава седьмая
Дорога взлетала на пригорок — отсюда Рудный как на ладони. Вдали, за поселком, за синей лентой водохранилища небо было светлым, но тут, в котловине, уже настаивались сумерки, то тут, то там гроздьями и поодиночке зажигались огни.
После долгой маеты по бездорожью, когда приходилось тащить велосипеды на себе, было в удовольствие скатиться по гладкой, вылощенной дороге вниз. Въехали в поселок удало, по-кавалерийски, прогнали его почти навылет. Балансирующая, с коромыслом наперевес, девчонка шарахнулась от велосипедистов, плеснула себе под ноги студеной водой и стояла, смотрела разинув рот: ишь ты!..
Они затормозили у четырехэтажного с большими окнами здания интерната. Желто, по-домашнему уютно, горел за стеклянными дверями свет. Андрей поручил свой «Турист» Антону, взбежал по ступеням. Поправил шапочку, застегнул и вновь расстегнул ветровку, дернул за ручку двери — закрыто. Постучал. Никто не отозвался, но свет вдруг потух. Андрей приник к двери — услышал осторожные шаги. Постучал громче.
— Открывайте! Это мы!
— Кто мы?.. Мы бывают разные, — мудро ответили за дверью.
— Ну мы… — оглянулся на ребят Андрей, — из города, туристы.
— Нам только переночевать, — пришел на помощь Антон, — у нас, между прочим, договоренность.
— Уходите. Директора нет — ничего не знаю.
— Ну ты, дед, не придуривайся! — ударил в дверь ногой Андрей.
— Павел!.. Иван!.. — сказали за дверью. — Где-ка наши ружьи?..
— Ага, давай ружья! А я из пушки по твоей общаге! — подобрал Андрей увесистый булыжник, размахнулся, намереваясь шарахнуть им в дверь.
— А я вот в милицию! — находчиво отозвались за дверью.
Рука Андрея застыла на какое-то мгновение, тут подоспел Антон, ударил по ней — булыжник плюхнулся в подтаявшее снежное месиво у крыльца.
— Не стоит связываться!
— Лупанет еще правда солью, — сказал Леща. — Поехали.
— Недобиток фашистский! — сплюнул Андрей. — Погнали.
— Куда еще? — проскрипела Молчанова. — Гоним, гоним…
— Вперед, — неуверенно сказал Андрей.
— Ну и гони, если тебе надо!
— Нам же посоветовали, куда, — сказал Антон. — В милицию. А что, может, помогут.
— Спросим, в лоб не ударят, — сказал Вася.
— Не очень мне все это нравится, — задумался Андрей, — может, в самом деле заглянуть. Спросим, нет так нет… Эй, бабуля! — крикнул он шаркающей по деревянному тротуару старушке. — Где у вас милиция?
— Там! — ткнула клюкой в сторону моста старушка. — Езжайте — ждут вас как раз. Шлындаются по дорогам — спокою от них нету!
— Ну дураки, связался с вами! Чтоб я сам в милицию?! Да никогда! — ругался Леша, однако развернулся, поехал потихоньку за остальными.
Подкатили к приземистому, похожему на казарму зданию — точно, милиция.
— Стойте тут, я сейчас, — приказал Андрей.
— Только ты вежливо, — попросил Антон, — пушкой не пугай.
В полутемном коридоре одна из дверей была приоткрыта, из дверного проема бил яркий свет дневных ламп. Андрей заглянул в комнату: за столом сидел лысоватый в форме человек. Его большие красные руки лежали на пустом обшарпанном столе, и он разглядывал их, как будто видел впервые. Войдя, Андрей увидел, еще двух подростков, стоявших у стены в позе двоечников. Один долговязый в кургузом пиджачке и джинсах, другой — маленький в рваном свитере с белой шапкой волос на голове. Эти двое явно обрадовались Андрею: ага, в нашем полку прибыло. И милиционер тоже встал, шагнул к нему навстречу, словно бы только его и ждал.
— Так это, стал быть, ты?.. Ну и как нога?
— Какая еще нога? — опешил Андрей. — При чем нога? — Нога у него вовсе не болела, подвернулась немного, когда с дерева прыгал. Думать про нее забыл. Откуда же знать милиционеру? Знает, он все знает… и где переночевали в прошлую ночь…
— Да не Витек это, — сказал беловолосый. — Этого мы вообще не знаем.
— Еще один фрукт на мою голову, — страдальчески сморщился милиционер.
— Мы в походе, — засуетился Андрей, выкладывая на стол удостоверение инструктора и маршрутную карту. Кажется, пронесло, его просто приняли за другого.
— Что ты мне на стол филькину грамоту?! — возмутился милиционер. — Ты за кого меня принимаешь?!
— Я думал, вы с ночлегом поможете, а вы… пардон, то есть извините тогда, не на того напал… Стороной теперь будем обходить ваш Урюпинск… или как его?
— Не сидится дома, флибустьеры! — кричал милиционер. — Я из-за вас вторую ночь не сплю! Все отделение на ногах! Прошвырнуться, стал быть, решили. А вот товарищ ногу сломал — и бросили! Эх вы!..
— Не бросили — оставили на время, — вяло возразил долговязый.
— Почему же его нет там, где оставили?
— Ушел, наверно.
— Со сломанной ногой?..
— А нас-то вы за что кроете? — сказал Андрей. — Не надо нас со шпаной смешивать.
— Это мы-то шпана? — рванул на себе ворот свитера беловолосый. — Вяжите меня, а то я за себя не ручаюсь!
— Да ладно тебе, Седой, — удержал товарища долговязый.
— Ну-ка, цыц! — пристукнул тяжелой ладонью по столу милиционер. — Пятнадцать суток хочешь схлопотать?
— Конечно, пятнадцать суток — так мы взрослые, а по лесу прошвырнуться — так маленькие, — обиделся Седой.
В дверь просунулся Антон, за ним Лена Тищенко, Вася.
— Ничего не понимаю, — в растерянности сел на свое место милиционер, — откуда вас столько?
— Откуда надо!.. Пойдем, парни, тут нам делать нечего.
— Постой, не ершись, сколько вас там, входите все. Рассказывайте по порядку: кто вы, откуда.
— Рассказывал — так вы орать.
— Голову заморочили, — вздохнул милиционер, потер кулаками красные глаза.
Андрей снова выложил на стол документы. Принялся объяснять все сначала, кто они, откуда, как их встретил в интернате сторож. Вошедшие в кабинет ребята дополняли его, перебивая, отчего рассказ становился вряд ли более связным. О том, где провели первую ночь, ни слова, зато сторожу досталось.
— Сторож и вправду шебутной, — согласился милиционер. — Лучше я вас отведу в клуб железнодорожников, там есть спортивные маты — будете спать, как падишахи. Так из какой вы, говорите, школы? — Он достал из стола амбарную книгу, сделал в ней какие-то записи. — Пошли.
Седой и долговязый тоже было дернулись с места.
— А вы тут сидите, — остановил их милиционер. — Покуда третьего не найдем — будете сидеть. Понаделали работки, флибустьеры!.. — И замкнул дверь на ключ. — Сидите! — еще раз повторил он.
Довольные своей находчивостью, забыв поблагодарить милиционера, ребята скорехонько расстелили на матах свои одеяла, с легким сердцем уснули до утра.
В следующий, последний день похода каких-то особых приключений не произошло. Только у 13-го километра, где они остановились на привал, их нагнал обшарпанный, с крестом на боку автобус. Дверца открылась, выглянул знакомый милиционер.
— Что, устали, пацаны? Двоих-троих могу взять. Девочки, вот вас. Грузитесь вместе с техникой.
— Обойдемся, — отвергла предложение Лена Тищенко.
— Осталось всего ничего. Вон трубы видать, — смягчила грубоватый ответ подруги Молчанова.
— Давай, Леха, полезай в машину. Не упускай возможность, — подтолкнул Лешу Антон.
— Чтоб я — да в машине для алкашей?! — возмутился Леша. — Да я лучше весь маршрут повторю еще раз.
— Нашли того обормота, который ногу ломал? — спросил Андрей, заглядывая в машину.
«Обормот» сидел на переднем сиденье с загипсованной ногой. Два его приятеля тоже были тут и, кажется, никакого стыда за происшедшее с ними недавно в лесу не испытывали.
— То ли дело лисапед… — ухмыльнулся Седой, оценивая преимущество своего положения.
— Ну, ладно, чао! — Андрей прихлопнул дверцу, не дав Седому договорить сомнительную житейскую мудрость.
Автобус газанул на холостых оборотах, лязгая железом, покатил.
Глава восьмая
Галина Михайловна подвила плойкой волосы, подкрасила глаза, чего уж давно не делала, припудрила нос. «Вечно я как золушка», — укорила себя.
— Ну как тебе, Сережа, мое платье? — прошла из коридора, где у них висело зеркало, в комнату. — Мне кажется, немного полнит, вот если вытачку… Сереж, ты что?..
Сергей Юрьевич спал в кресле.
— Мы же к Денисовым, — сказала она. — Уже шесть… Твои же университетские собираются. Скажут, я против… — Сердце ущемила острая жалость к мужу. Он ей показался маленьким, ссохшимся в своем старом, трикотиновом еще, костюме, только волосы росли по-юношески буйно, как вызов чьему-то педантизму или свидетельство какой-то прежней, далеко отлетевшей в прошлое бесшабашной житухи. Галине Михайловне захотелось взять мужа и перенести на диван, но она ограничилась лишь тем, что расстегнула ему верхнюю пуговицу рубашки, освободила горло от крепко врезавшегося воротничка.
Посидела некоторое время около мужа, потом встала, смыла с глаз косметику, сняла новое платье, вместо него надела привычную клетчатую затрапезку, прошла на кухню. Открыла краны, соединенные дырявой трубкой, тихонько, не брякая, занялась посудой.
Глава девятая
Секретарь-машинистка Нина держала телефонную трубку как взрывоопасную.
— Облоно, Сергей Юрьевич, Анисимов.
— Слушаю, — сказал Сергей Юрьевич в трубку, чувствуя легкую, как от привычной зубной боли, тоску.
— Рискованную вы затеяли игру, — сказали в трубке. — Ходите по грани.
— Работа у меня такая… ходить по грани. А что случилось?
— Я ведь вам советовал — осторожнее с этим вашим турклубом. А вы не прислушались. И вот результат.
— Что, родители жалуются?
— Да нет, серьезнее. Докладная пришла из Рудного, из райотдела милиции. Дети, понимаете, без сопровождения взрослых… как вы могли допустить?
— Но ведь ничего страшного не произошло.
— Могло произойти. Товарищи правильно предупреждают.
— Ребята поступили разумно, что обратились за помощью в милицию, и со стороны милиции, мне кажется…
— Хорошо, — перебил смягчившийся начальственный голос. — Будем благодарить бога, что ребята вернулись живыми и здоровыми, но мы обязаны отреагировать на докладную.
— Что, выговор? — заулыбался Сергей Юрьевич.
— Естественно. Я и звоню, чтобы вы морально подготовились. Ну а своего трудовика… как его?..
— Валерий Федорович…
— Вот-вот, его сами накажите.
— С какой это стати?
— Для него будет хуже, если м ы его накажем.
— Понял, — улыбка обратилась в горькую гримасу. — Скажите, Лев Иваныч, у вас рабочий день со скольки?
— С девяти, а что?
— Почему вы мне в восемь звоните?
Ответом был долгий и тяжелый вздох, вздох Антея, держащего на себе небесный свод.
Шарахнули барабаны, дробь и лихой перестук разнеслись по коридорам, классам, по всем закуткам школы. Трррум-ту-ту-тум, трррум-ту-ту-тум! Привалившись к столу, Сергей Юрьевич с удовольствием слушал барабаны. Молодцы барабанщики, ничего не скажешь.
В кабинет бодро вошел Валерий Федорович.
— Не хотелось бы, но придется испортить тебе настроение, — сказал ему вместо приветствия Сергей Юрьевич.
— А вот и не выйдет, — засмеялся тот. — Не испортишь.
— Выговор не хочешь? — И грустно добавил: — Тут, видишь, милиция из Рудного цидульку накатала.
— Да ну их! — отмахнулся Валерий Федорович. — Почитай-ка лучше. — И он протянул конверт.
— Ты что, не понял? По выговору нам с тобой.
— Да понял, понял!.. Читай!
— Ничем тебя не проймешь. Кстати, в скором времени еще по выговору ожидается.
— Это еще за что? — вспыхнул вдруг Валерий, Федорович. — Может, все-таки хватит?
— А табуретки из программы выкинули.
— Но мы же вместо них мягкие игрушки.
— Ну вот если узнают.
— Ладно, ладно, не стращай, читай письмо.
Сергей Юрьевич развернул листок, но тут вошла завуч Людмила Анатольевна.
— Линейка, Сергей Юрьевич, вы не забыли? Дети ждут.
— Одну минуту, — пробежав глазами письмо, он пошел с ним к двери.
— Плащ бы сняли, Сергей Юрьевич, — пристыдила завуч.
Он снял плащ, бросил его на спинку стула. Сунувшись в один карман и в другой, не найдя расчески, приглаживал волосы на ходу пятерней.
Барабанов уже не было слышно, — собрав линейку, они замолчали.
Сергей Юрьевич оглядел построившихся учеников, нашел глазами Андрея Старкова и остальных походников, они стояли как бы отдельным классом, между восьмыми и девятыми, — без всякого вступления начал:
— В пятницу возвратились из похода наши туристы. Не скажешь, что им повезло с погодой. Впору лыжи надевать, а они вот на велосипедах. Конечно, все мы волновались, как они там? И они нас не подвели. Не сошли с маршрута, вернулись живыми и здоровыми. Все вы, наверно, читали об их приключениях в стенной газете. Такой поход требовал мужества — и ребята оказались на высоте… И вот еще что я хотел сказать… Бывает, знаете, такое положение… что называется на грани, когда очень легко переступить какую-то невидимую черту и совершить непоправимую ошибку. Дважды возникали такие ситуации. Нет сомнения в том, что ребята поступили правильно, обратившись за помощью в милицию. Или вот первая ночь… Откровенно говоря, я сам не знаю, как бы я поступил на месте руководителя группы, но, видимо, Андрей поступил разумно, есть тому письменное свидетельство… Андрей, ты мне разрешаешь прочитать письмо?
— Читайте, — выдержав паузу, сказал Андрей.
— «Здравствуйте, Андрей! — начал читать письмо Сергей Юрьевич. — Извините, не знаю, как Вас по отчеству. — По линейке пробежал смешок. Кто-то крикнул: «Николаич! Николаич его по отчеству!» — Значит, Андрей Николаевич, — продолжал Сергей Юрьевич. — Пишут Вам хозяин дома из села Ушкуйка Кудимов Петр Михайлович и хозяйка Ефросинья Алексеевна. Я участник войны, имею ранения и награды. Сейчас пенсионер. Ефросинья Алексеевна тоже пенсионерка. В праздник мы гостили в Рудном у моей сестры Клавдии Михайловны, поэтому Вы нас не застали дома. Мы на Вас не обижаемся, что Вы сбили замок. Хотя ключ был рядом, под камнем у крыльца. Вы, Андрей, поступили правильно во всем. На Вас была ответственность, и Вы сохранили ребят. А это самое главное. Если у вас будут еще маршруты через Ушкуйку — обязательно заходите. Это раньше, когда у нас никого не было, мы могли отлучаться надолго, то у сестры гостили, то у сына Петра в городе. Кошка, конечно, животное не большое, но и его нельзя надолго оставлять без присмотра… От чистого сердца поздравляем Вас с праздником Победы! Желаем Вам здоровья и успехов в личной жизни, всем ребятам хороших результатов в учебе и спорте. Кудимовы».
— Вот такое письмо, — широко улыбнулся Сергей Юрьевич и добавил, подумав: — Сдается мне, что Андрей Старков как инструктор, как старший группы заслуживает благодарности. Андрей, я объявляю тебе благодарность.
— Объявляйте, — согласился Андрей и, переждав всеобщий взрыв смеха, сказал: — Только не мне одному. Антону тоже… и Вовику… Объявите всем, если не жалко…
— Не жалко, — весело сказал Сергей Юрьевич и действительно объявил благодарность всем, кто был в походе.