#img_12.jpeg

 

Глава первая,

в которой Петр Никанорович держит речь, школа наводит чистоту, а Маленький Гоп путешествует на шифоньере. Елена Ивановна находит старинный манускрипт, и у нее рождается сногсшибательная идея.

После четвертого урока была линейка.

Директор школы Петр Никанорович Слонимеров обходил шеренги. Так командир обходит перед сражением строй, чтобы поднять боевой дух солдат. Был он в сером костюме, большой, медлительный и важный. Все стояли не шелохнувшись, будто каждый проглотил по линейке, и еще в одну линейку, идеально ровную, длинную, во весь коридор, упирались носками туфли, кроссовки и прочая разномастная ребячья обувь.

— Ребята! — рука Петра Никаноровича взметнулась к серому галстуку, поправила узел, хотя в этом и не было нужды. — Двадцать первого октября по традиции, которая существует уже много лет, состоится встреча с выпускниками нашей школы. Ваши папы и мамы, бабушки и дедушки тоже когда-то сидели на тех же партах, что и вы, набирались знаний и умений, учились отличать хорошее от плохого. Теперь, представьте себе, многими из них мы можем гордиться.

Он начал перечислять, кем именно. Петру Никаноровичу не хотелось бы кого-нибудь незаслуженно оставить в тени, поэтому только перечисление фамилий заняло почти целый урок. Список включал в себя знаменитостей, которые учились в те давние времена, когда школа была еще не школой собственно, а гимназией. Надо сказать, все стояли смирно, никто не баловался, даже четвероклассник Маленький Гоп. Впрочем, он был занят своим делом: пробовал достать из-за спины правой рукой правое ухо. Дергал плечами, крутил головой — не получается, хоть плачь. За список, который торжественно зачитывал Петр Никанорович, Маленький Гоп никакой гордости не испытывал и, кроме того, не надеялся, что когда-нибудь будет в него занесен.

— Встречу надо организовать так, — сказал директор, закругляя свою речь, — чтобы она навсегда осталась в памяти у нас и наших гостей. Собирался педсовет, были высказаны оригинальные предложения. А именно: подтянуть успеваемость, укрепить дисциплину, навести чистоту и порядок.

Начали с последнего, тут реальнее всего было достичь успеха. Петр Никанорович объявил, что пятого урока не будет по причине генеральной уборки и подготовки к встрече. Мощное, прямо-таки армейское «ура» взорвалось в коридоре, прокатилось по всей школе и вырвалось на улицу. Петр Никанорович схватился за уши, спасая барабанные перепонки, и обратился в бегство, успев только распорядиться:

— Свои полномочия передаю Елене Ивановне.

Первой помощнице директора по воспитанию, одетой в спортивный костюм с генеральскими лампасами, очень шло командовать.

— Малыши, с первого по третий, шагом-арш по домам! Будете зря пищать и путаться под ногами! Пятые — мыть двери! Кстати, снимать их с петель не обязательно. Шестые и седьмые — мыть окна. Восьмые делают уборку во дворе. За девятыми — полы. Десятый «А» — носить мебель. «Б» — прибейте зеркало! Обратите внимание, в раме есть ушки. Раз-зойдись!!!

— Наконец-то их энергия будет направлена на мирные цели, — сказал физик Геннадий Николаевич, спускаясь вниз по лестнице.

Дззынь! — одно из стекол не выдержало трудового энтузиазма.

Закипела, забурлила, начала выплескиваться через край работа. Девочки с тряпками облепили окна, так что сразу стало темно и пришлось средь бела дня включать свет. Мальчики таскали воду. В ведрах школа не испытывала недостатка. Их было ничуть не меньше, чем мальчиков. Лязгали ведра, стукались друг о дружку и нечаянно опрокидывались, вода лилась на ботинки и штаны, на чулки в резиночку и туфли. Мальчики награждали друг друга тумаками, девочки визжали, Елена Ивановна носилась из школы во двор, с первого этажа на второй, с левого фланга коридора на правый, вездесущая, как Чапай. Охрипшим голосом она продолжала отдавать команды, хотя уже мало кто обращал на них внимание.

На школьном дворе скребли метлами восьмые. Они подняли такую пыль, что находившиеся в данном микрорайоне прохожие зашлись в кашле.

Одна половина мальчиков десятого «А» волокла в пионерскую комнату ковер, другая — схватилась за полированный шифоньер, чтобы доставить его по тому же адресу.

Шифоньер торпедой вынырнул из распахнутых дверей кабинета директора. На полированной поверхности сидел затесавшийся в компанию старшеклассников Маленький Гоп. Он орал благим матом и колошматил в пустое ведро обломком швабры. Шифоньер несся по коридору, шрапнелью разлетались в стороны от него мальчишки и девчонки. Надо было, конечно, подумать о повороте на лестничную площадку и о силе инерции, но ведь думаешь, как правило, только у доски. Шифоньер влепился в стену и распался на куски. Та же участь неминуемо должна была постичь и Маленького Гопа, но, в отличие от прочих, он заранее подумал о преждевременном финише и за несколько метров до стены сиганул с полированной поверхности, как это делают каскадеры, прыгая на большой скорости из горящей автомашины, трижды перевернулся на полу и встал как ни в чем не бывало. Надо поставить ему в заслугу и то, что он не выпустил из рук обломок швабры и пустое ведро.

После грохота, с каким развалился на куски шифоньер, упала тишина. Такой полной и ясной тишины, наверно, и ночью не бывало в школе. И в этой тишине послышалась тихая музыка, и дребезжащий бас запел:

— Что? Где? — спросила Елена Ивановна.

Никто не знал, что и где.

Нет, бог с ним, с шифоньером, откуда песня? Елена Ивановна не первый год работала в школе, потому тотчас сообразила, что на ребячью проделку это не похоже. Заглянула в кабинет физики — колбы и реторты целы, приборы отключены. Сунулась в кабинет зоологии — и тут ничего подозрительного, висят одна рядом с другой картинки, показывающие эволюцию человека. Висят в том порядке, в каком повесил бы их Дарвин, а не наоборот… Только у скелета нижняя челюсть подрагивает, но это от сотрясения, надо полагать.

— Тут, наверное, — отклеив ухо от стены, сказал отличник из пятого «Б» Славик Смирнов.

Место, куда Славик прикладывал ухо, при ближайшем рассмотрении оказалось вовсе не стеной, а дверью. Эту дверь много раз красили заодно со стеной, и она уже перестала восприниматься как дверь.

— Сантехника Борю, живо! — скомандовала Елена Ивановна.

Сбегали за сантехником Борей. Побренчав связкой ключей, но не без помощи топора, он вскрыл дверь, которую никто не тревожил по меньшей мере полвека. Переступив обломки шифоньера, Елена Ивановна вошла в комнатушку. За ней — ребята. Тут оказалось довольно много занятных вещей. Первое, что увидели вошедшие, — изящный, на гнутых ножках ящик с ручкой и с широким бронзовым раструбом. «Орга́нъ Интона, — заинтересовались старшеклассники, — прочный и пріятный музыкальный инструментъ. Для танцевъ и вечеровъ».

— Все ясно, — сказала Елена Ивановна, — это он пел.

— Ребята, смотри, какой классный хлыстик! — сказал Славик Смирнов, помахивая небольшим, но удобным прутиком.

— Не классный, — поправила Елена Ивановна, — а гимназический.

— Это розга, — сказал Федя Елкин.

— Неужели настоящая? — пришел в восторг Маленький Гоп — Васька.

— Подходи, попробуй, если сомневаешься, — сказал Славик.

Маленький Гоп подошел и выпятил то место, которое частенько охаживал ремешком его папаня.

Славик хлестнул только вполсилы, но Маленький Гоп уже не сомневался — настоящая. Пробовать больше никто не хотел, доверились авторитетному мнению Гопа.

Елена Ивановна подняла еще с пола бронзовый бюст Вольтера, сдула с него пыль, поставила на стол. Стол был длинным, во всю комнатушку. На нем она увидела прибор со стеклянной чернильницей — чернила давно высохли, на дне дохлые гимназические мухи. Рядом с прибором лежал пакет, опечатанный сургучной печатью. Недолго думая Елена Ивановна сорвала печать.

Манускриптъ

— прочитала она на первой странице рукописи. Тут же она пробежала глазами вторую, третью и четвертую страницы — и вдруг хлопнула себя по лбу.

— Это как раз то, что нужно! Какая удача!..

В тот же день взглянуть на обнаруженную комнатушку пришел Петр Никанорович. Комнатушка без окон, прибыль небольшая, а вот стол понравился: солидный, весь президиум поместится. Следом явился физик Геннадий Николаевич, заглянул внутрь старинного музыкального ящика, изумился хитроумности механизма и подумал, что если разобрать его, получилось бы немало шестеренок и винтиков, из которых юные техники могли бы сконструировать какую-либо полезную модель. Кроме того, он прихватил висевший на гвоздике старинный немецкий огнетушитель фирмы «Фойершнапс». Учитель истории Антонина Сергеевна приглядела себе Вольтера, вымыла ему с шампунем голову, Водрузила на шкаф, чтобы он смотрел на отвечающих у доски со своей запечатленной на века скорбной ухмылкой. А за стекло шкафа она сунула тот самый «хлыстик» — пусть ученики постоянно помнят, чем школа отличается от гимназии. В конце концов пустую комнатушку осмотрела техничка Агриппина Петровна. О лучшей кладовке, где можно хранить ведра и тряпки, она и не мечтала.

 

Глава вторая,

которая почти не содержит сведений о секретном задании, полученном юными техниками, зато знакомит со стариком в ботах, человеком, надо сказать, малоприятным и вообще подозрительным.

День был на редкость суматошным. Все друг за другом бегали, все друг друга искали. Особенно директор и его первая помощница по воспитанию.

— Идея замечательная, — говорил Петр Никанорович, столкнувшись с Еленой Ивановной в коридоре и бережно подхватив ее под руку.

— Стара как мир, — краснела от похвалы Елена. Ивановна. — Тем более что идея не моя. Все было изложено в манускрипте. Прямо-таки готовый сценарий.

— Не скажите, практически вы его переписали заново.

Дойдя до стены, они разворачивались на сто восемьдесят градусов, шли в противоположную сторону.

— Пустяки. Немного усилила воспитательный момент. Кой-где прозу в стихи переделала.

— Сценарий существенно выиграл.

— Это благодаря тому, что вы прошлись по нему карандашом.

— Слегка подновил идею, только и всего… Да, кстати, надо срочно дать задание юным техникам. Только секретно, чтобы никто не знал.

— Бегу к Геннадию Николаевичу.

И побежала. А впереди нее на быстрых ножках побежал слух о том, что юные техники получили какое-то секретное задание.

В тот день дежурным был пятый «Б». Не очень-то это приятное занятие — стоять у дверей и сшибать с каждого, кто входит, шапку. Защелкнув дверь на щеколду, Славик Смирнов, Федя Елкин и Гриня Самойлов двинули к кабинету физики. Но даже в красных испанках дежурных им было слабо проникнуть в кабинет. Пробовали заглянуть в щелочку — куда там! Ничего не видно. И тихо, как на контрольной. Дважды, правда, дверь кабинета открывалась. В первый раз несколько юных техников, выйдя из школы, протопали в сторону овощного. Вернулись, волоча мешок, бугрившийся от каких-то круглых предметов. Славик предположил, что юные техники закрылись, чтобы вдоволь потрескать арбузов. Во второй раз те же мальчики, погуляв с четверть часа, вернулись со спутанной проволокой и двумя картонными коробками из-под сигарет «Прима».

Геннадий Николаевич и юные техники ушли из школы едва ли не самые последние. Коля Притыкин из дежурного пятого «Б», задержавшийся потому, что сдавал Агриппине Петровне ведра, свидетельствовал, что ребята вышли из кабинета с головы до ног испачканные краской, а также и то, что некоторое время спустя какой-то лысый человек в рабочей спецовке и в старых допотопных ботах выволок из распахнутых настежь дверей нечто большое, встопорщенное, как бы даже и упирающееся, покрытое для маскировки куском темной материи.

— Вы здесь? — сказал Петр Никанорович Елене Ивановне, проходя в спортивный (он же и актовый) зал. — Я вас ищу.

— Я вас тоже. С ног сбилась. — Елена Ивановна сидела нога на ногу за длинным президиумным столом, проверяла тетради.

— Хотел узнать, как у нас с приглашениями.

— Отправила.

— Кому?

— Всем. — Елена Ивановна закончила проверять тетради, но тут же в ее руках появились спицы, и она проворно начала набирать петли.

— Замечательно, — похвалил директор, — у вас в руках все так и кипит. Только, знаете, м-мм… не стоило тратить столько сил. Всем — далеко не обязательно. Посудите сами, получит приглашение какой-нибудь Гоп Николай Петрович, явится — и испортит всем настроение. Встреча — все-таки праздник. Может, пресса будет. Не хотелось бы, хм, с плохой стороны…

— Не беспокойтесь, почта в последнее время работает из рук вон плохо, многие, видимо, не успеют получить приглашения.

Это еще больше огорчило Петра Никаноровича.

— Обидно будет, если не получат приглашения Серега Елкин или Динка-Пуговка… хотел сказать Диана Владимировна. Н-да, теперь она заведует зубной поликлиникой. — Петр Никанорович присел на стул, подпер кулаком подбородок, задумался. — Можете себе представить, что я тоже выпускник нашей школы. А Сережа и Дина — это ведь мои однокашники. Прекрасное было время! Его грустные коричневые глаза заблестели от подступивших к ним слез.

— Слышала, вы были горнистом в пионерской дружине. Это очень почетно.

— Я и на трубе играл. — Петр Никанорович достал платок, протяжно высморкался, — музыкальную закончил, думал, в музыку пойду, но школа вот перетянула… Они придут и спросят, рассказывай, Петр, какую ты воспитываешь смену. А я скажу, смотрите…

— И ребята покажут.

— Покажут, как бороться с недостатками.

— Вы думаете, они у нас все-таки есть?

— Отдельные. Но мы с ними уверенно боремся и побеждаем.

— Вот вы говорите, а я не верю, — сказала Елена Ивановна. Другое дело — сценический образ. Ему поверят.

— Н-да, силу искусства мы еще как следует не оценили. Кстати, у меня есть кандидатура на главную роль. — Прозвенел звонок. Петр Никанорович спохватился, что у него урок, побежал, в дверях обернулся, сказал: — Кандидатура что надо, отличник, запевала в школьном хоре. Снимаю с урока, пусть учит текст. Времени в обрез.

Вольтер смотрел со шкафа с обычной своей скорбной ухмылкой. Поднятых рук не было. Даже Славик Смирнов не горел желанием выйти к доске. Карандаш Антонины Сергеевны изуверски пополз по фамилиям сверху вниз. Приостановился на Смирнове. Но тут дверь приоткрылась, директор подозвал Антонину Сергеевну, они пошептались, и Славику было предложено тотчас поступить в распоряжение Елены Ивановны.

— Везет же, — сказал Гриня Самойлов, когда Славик, быстрехонько собрав вещи, выбежал из класса. Сказал и тотчас пожалел об этом. Все так подумали, но все промолчали. Его же Антонина Сергеевна вызвала к доске, и он получил оценку, которую на его месте получил бы всякий.

Оставшись одна, Елена Ивановна вспомнила, что у нее масса неотложных дел. Но времени было мало, сил еще меньше, поэтому она воспользовалась телефоном. Прежде всего следовало сделать некоторые распоряжения по дому.

— Алло, Сашенька, деточка!.. Мамочка на работе, в школе мамочка… А ты чем занимаешься?.. Умничка. Кушай творожок… нет, с кетчупом не рекомендуется, молочком разбавь. Ах, папа дома! Дай-ка ему трубку… Ты за квартиру заплатил? — ласково воркующий голос Елены Ивановны стал грозным и требовательным. Химчистка тоже на тебе… Я, между прочим, всю ночь не спала… А как же! — Она бросила трубку, сказала, обращаясь к самой себе: — Кто бы знал, как я устала. — В самом деле, глаза ее слипались, так она хотела спать. — Взялся за гуж, — сказала она, позевывая и похлопывая себя по рту, — не говори, что не муж… Тьфу, кажется, я засыпаю, рифмы в голову лезут, ерунда всякая… Досочинялась… Мне бы режиссера, чтобы поставил представление… Как же, дождешься… Пообещал было один, да и тот ногу сломал на репетиции… Тоже себя не жалеет, собственную ногу в жертву искус… (тут Елена Ивановна окончательно заснула) …ству-у…

Дверь тихонько отворилась, неслышно вошел человек, одет он был более чем скромно: в испачканную ржавчиной плащ-палатку, в теплые боты — такие уж лет тридцать никто не носит.

— Спит, умаялась бедняжка, — неожиданно бодро для своего замшелого вида сказал старик. — Эти вундеркинды кого хошь доведут. Пускай спит, будить не буду. — Взял одну из тетрадей, полистал, положил. Взял сценарий, ушел с ним за кулисы, сел по-восточному на пол, принялся читать, бормоча себе под нос:

— Поначирикали, ничего не разберешь. Кто учился не зря, ря-ря-ря, ря-ря-ря. Банальные, следует заметить, рифмы. Школа отмечает свой шестидесятилетний юбилей А раньше что же? Раньше, между прочим, здесь гимназия располагалась. Историю надо читать!.. А эт-то что?.. Перед ребятами выступят: директор, заведующая, заслуженный, передовик… Хотят показать товар лицом. Но позвольте спросить, откуда же тогда берутся хулиганы, тунеядцы, пьяницы? Они разве в школе не учились? У нас образование всеобщее!.. Действие заканчивается веселым хороводом. Зло окончательно повержено, торжествует добро… Нет, так в жизни не бывает, чтобы зло — раз — и подчистую. Отступление от реализма. Что будет значить добро, если зло перестанет существовать? Ничего! Пшик — вот ему будет красная цена! Нет, мир без зла — все равно что день без ночи, восток без запада или это… чемодан без ручки, вернее, ручка без чемодана… — Старик затих за кулисами, потому что услышал шаги. В зал вошел Славик.

— Здравствуйте, Елена Ивановна, — вежливо сказал Славик.

Елена Ивановна не пошевелилась.

Он подошел поближе и сказал немного громче:

— Елена Ивановна, добрый день, я пришел!

Елена Ивановна опять не отреагировала. Наконец Славик понял, что Елена Ивановна просто-напросто спит.

— Еленван-на! — закричал Славик. — А Васька Гоп окно разбил!

— Где? Когда? — вскочила Елена Ивановна.

— Пришел я, — скромно сказал Славик.

— Очень хорошо, что ты пришел, — сказала Елена Ивановна, постепенно приходя в себя. — Тут вот какое дело… Наверно, тебе не надо объяснять, что за день двадцать первое октября.

— Не надо, Елена Ивановна, Петр Никанорович объяснил.

— Прекрасно. К этому дню мы решили подготовить сюрприз. Мы тут на педсовете попедсоветовались… что-то у меня в горле пересохло. Короче говоря, тебе выпала большая честь… что это слабость у меня такая?.. играть главную роль. Возьми сценарий и выпиши свои слова. Где он? — похлопала ладонью по столу. — Наверно, у Петра Никаноровича. Сбегаю к Петру Никаноровичу. А мне надо срочно в ремонт. Тут недалеко, через дорогу. Целый год не могу забрать пылесос. Имей в виду, задание секретное. Никому ни слова, даже Феде Елкину. Иначе сюрприза не получится.

И они оба ушли. Тем временем загадочный старик протопал к столу и положил сценарий на место. Походив вокруг стола, поразмышляв о чем-то своем, он вновь убрался за кулисы.

Вскоре явился Славик.

— Чего она? Вот он, сценарий, — заворчал Славик, присаживаясь к столу. — «Сбегаю к Петру Никаноровичу»… «Мне в ремонт»… Мне, может, тоже в ремонт, может, у меня мозги лопнули от напряжения. Чуть что — сразу меня, отличника. Эх, был бы я троечником!

— Здравствуй, мальчик Слава! — сказал старик, выйдя из-за кулис.

— Здравствуйте, дедушка, — сказал Славик, — а откуда вы меня знаете? «Наверно, чей-нибудь дедушка», — подумал Славик, немного даже краснея за свои неосторожные слова.

— Тебя все знают. Ты же гордость школы… Между прочим, хочу тебе по секрету сказать, у тебя, несомненно, есть актерский талант. Вон как ловко учительницу передразниваешь.

— Да я так, — еще больше смутился Славик.

— Знаю, что так. С кем не бывает… По всему видно, ты годишься на куда более серьезные роли. Ну так какие твои годы! Дело в том, что я тебя очень хорошо понимаю. У меня тоже, видишь ли, много общественных нагрузок. Разболтался, однако… Ты вот что, переписывай слова, учи их прилежно, а я пойду. Дел по горло. Вас много, а я один, везде надо поспеть. Ну, будь здоров. Встретимся еще.

И он так же внезапно исчез, как появился. В этом умении внезапно появляться и исчезать было что-то загадочное, к тому же голос у старика то и дело менялся: то добрый и ласковый, как у артиста Литвинова («Здравствуй, мой маленький дружок!»), то толстый, как у оперного баса («Веришь ты, что всесилен, испостай, если хочешь…»). Однако Славик был занят сценарием, и ему некогда было обращать внимание на загадочность старика.

В открытые двери протиснулась коробка с пылесосом, а вслед за ней и сама Елена Ивановна.

— В мусорном контейнере уже нашла, а что же, говорят, делать, если не забираете… Сценарий, значит, нашелся. Где же был?

— На столе лежал, — сказал Славик.

— Вот как, — Елена Ивановна села на коробку, принялась тереть виски. — Нет, мне надо срочно домой. Выспаться хотя бы. Ты вот что, Славик, переписывай слова, а я… я пошла.

Оставшись один, Славик взял из стопки одну из тетрадей, полистал. Это оказалась тетрадь Феди Елкина. «Эх, Федя!.. Сам виноват, шевелить надо извилиной!» Потом он отыскал тетрадь Грини Самойлова. Гриня писал корову через «а», что от него можно было ожидать? А вот и его собственная тетрадь. «Ну что ж, — подумал Славик, — отличник ведь, так и должно быть».

В дверь заглянул Федя.

— Сла-вик! — позвал он.

— Чего тебе? — не оборачиваясь, отвечал Славик. — Не видишь, я занят.

— А чем ты занят?

— Сюрпризом.

— А каким сюрпризом?

— Это секрет пока. Тайна. Нельзя говорить. Скажешь — никакого сюрприза не получится.

— Да я… ты же меня знаешь. Могила.

— Ладно, раз такой любопытный, доверю кое-что… Хочешь знать, что получил за диктант?

— Толстенькую, что ли? — вздохнул Федя, предчувствуя тройку.

— Нет, тоненькую, — сказал Славик.

— Двойку? — удивился Федя. — Вот уж это действительно сюрприз.

— А я? — просунулся Гриня.

— И ты тоже — тоненькую.

— Не врешь?

— Надо больно.

— Смотри мне! — пригрозил кулаком Гриня, и они с Федей пошли.

Было привычным получать несколько другие, нежели Славик, оценки, но на этот раз разница в баллах была вовсе бессовестная. К тому же никакой особенной тайны Славик не открыл. А после того как они вместе безуспешно пытались выведать ее у юных техников, поведение его можно было расценивать как самое подлое предательство.

— Может, вернемся, накостыляем? — предложил Федя.

— Связываться! — махнул рукой Гриня. — Ты же знаешь, какой он мамсик.

— Это точно.

Прежде чем заняться сценарием, Славик позвонил маме.

— Приветствую, мамуля! Я из школы, конечно. Общественные дела, мамуля, задерживают. Все на мне, сама понимаешь… Совершенно верно, что твой атлант… На ужин, как обычно, — тортик, небольшой, на килограмм… Половинки мало… Растущий организм, масса нагрузок. Бисквитный с розами… Кругленькую… Да-да, пятерку, как обычно.

 

Глава третья,

в которой Большой Гоп идет на разведку, а Подготовительный Сева проявляет мужество, за что получает основательную трепку от любящей мамы.

Большой Гоп, отец Маленького Гопа Васьки, надел теплую, военного цвета фуфайку и вышел на улицу. Весь день он околачивался во дворе, будто делать ему решительно нечего. Между тем дело у него имелось. Не знал только, как к нему подступиться. В его распоряжении были только слухи, причем весьма разноречивые.

Погода стояла неважнецкая, во дворе гуляли только воспитанник подготовительной группы детского сада № 504 Сева Груздев да собака Муська, если можно брать ее во внимание.

Большой Гоп подошел к Подготовительному Севе и сказал:

— А у меня гильза.

— Что ли, от мелкашки? — нисколько не удивился Сева.

— Скажешь тоже! От винтовки.

Большой Гоп достал из кармана блестящую гильзу, повертел ее в руках, подбросил, ловко поймал, подставил к губам и свистнул, потом раскрыл ладонь — гильзы не было. Исчезла. Это был фокус, причем проделанный очень ловко, так как в следующую минуту Большой Гоп открыл рот, и Сева увидел, что гильза именно там, во рту, и что припаяна она к языку. Большой Гоп повернул кончиком языка туда и сюда — гильза послушно проделала несколько гимнастических упражнений. Наигравшись вдоволь, он отломил гильзу от языка и положил ее в карман.

— Дядь, давай меняться, — предложил Подготовительный Сева.

— На что? — нехотя поинтересовался Большой Гоп.

Сева начал доставать из кармана ценные, на его взгляд, вещицы: немного погнутый нержавый гвоздь, желтую, совсем почти необсосанную витаминку, а также подвязанный на нитку молочный зуб, который только вчера при помощи этой самой нитки был выдернут.

— Ты за кого меня принимаешь? — обиделся Большой Гоп. И пошел было прочь.

— Дядь, у меня еще лазарь есть, — остановил его Сева.

— Лазер, что ли? — засмеялся Большой Гоп, взяв в руки обыкновенную пластмассовую трубку. — Эх ты, молейкула! Нет, не могу. Гильза все-таки боевая… И вообще, скажу прямо, отдать я ее могу только смелому человеку. — И он пошагал.

— Я и есть такой, — крикнул ему вслед Сева. — Смелый!

— А чем докажешь? — приостановился Большой Гоп.

— Да хоть чем!

— Ну, хорошо, я тебя испытаю… Пойдем, здесь недалеко.

Большой Гоп подвел Севу к зданию школы, как раз к тому месту, где под лестницей была дырка в подвал, и сказал:

— Маленьким я был очень смелым. Я, например, мог залезть в эту дырку, пройти по подвалу в полнейшей темноте и вылезти из другой дырки, которая находится под другой лестницей.

Подготовительный Сева заглянул в дырку: темно, пахнет кошками, уууу — гудят трубы. Страхххно… Но делать нечего — надо лезть, иначе дядька подумает, что он трус. Неудобно. Дядька наверняка «военский», раз на нем фуфайка «военского» цвета, а в кармане гильза от настоящего боевого патрона.

Сева исчез в дырке, а Большой Гоп остался ждать. Севы не было довольно долго. Большой Гоп успел искурить две папиросы «Беломор» и одну сигарету «Прима», которые стрельнул у прохожих. Он уже подумал, что парнишка заблудился в подвале и надо давать деру, пока никто ничего не заподозрил. Другой бы, конечно, на месте Большого Гопа ринулся на помощь. Но то другой, не Большой Гоп. Сева вылез наконец из дырки и не глядя на «военского» дядьку, рванул к своему подъезду.

— Эй, парнишка! — побежал за ним Большой Гоп, попыхивая «Любительской». — Гильзу-то на!

Сева обернулся.

— Ну ее! Я там такое видел!..

— Какое?

— Такое!.. — И хлопнул подъездной дверью.

Сева в самом деле видел что-то такое, чем-то таким был ошарашен. Он даже забыл отряхнуться на лестничной площадке, а надо сказать, его мама не пришла в восторг от того, что он с головы до ног был испачкан ржавчиной, которую собрал со старых, большей частью дореволюционных, гимназических труб. Привыкшая ко всяким неожиданностям, Севина мама угостила сына для начала увесистым подзатыльником, потом повела на балкон, отхлопала на ветру одежду, не потрудясь вынуть из этой одежды самого Севу. Далее они перешли к водным процедурам, на что ушел целый кусок банного мыла. Эта ужасно въедливая дореволюционная, гимназическая еще, ржавчина отмывалась с большим трудом. Что касается волос и лица, то говорить наверняка, что они отмылись, было бы безосновательным. Стирай и полоскай эти волосы целый день — все равно они цвета не изменят. Не изменят также цвета и маленькие пятнышки у переносицы.

Странное поведение Севы нисколько не удивило Большого Гопа. Что-то там, в подвале, действительно есть. Но что? Большой Гоп кружил по двору, надеясь, что парнишка выйдет еще погулять и все объяснит. Подходил к одной и другой дырке, жег спички, вглядываясь в темноту, но ровным счетом ничего разглядеть не мог. Давным-давно, пятнадцать лет тому назад, когда он был школьником, ему приходилось лазить в подвал, не просто так, конечно, а за рубль. И не одному, а со своим другом Тюленем.

Ночью Большому Гопу не спалось. Он ворочался с боку на бок и вздыхал. Жена его, мама Маленького Гопа Васьки, спросила с надеждой:

— Наверно, решил за ум взяться? — вздыхаешь так. Давно пора, а то от людей стыдно. Завтра я разбужу тебя пораньше — пойдешь устраиваться на работу.

Большой Гоп и не думал браться за ум. В голову ему приходило совсем другое. Он, например, вспомнил, что большие пацаны, которые ему давали рубль, тогда еще, пятнадцать лет назад, имели, по слухам, в подвале тайник, где хранили выигранные в карты и отобранные у честных граждан деньги. Эти слухи противоречили другим слухам, по которым в школе была обнаружена гимназическая кладовка, а в ней золотая голова навроде Тутанхамоновой. «Скорее всего, в подвале клад, — думал Большой Гоп, — или склад!» В другую голову такое бы не пришло, но то в другую — не Большого Гопа.

 

Глава четвертая,

в которой папа Феди Елкина обнаруживает некоторую рассеянность.

Утром папа Феди Елкина заглянул в почтовый ящик и обнаружил в нем красивый конверт. В конверте — красивую открытку. На открытке красивыми буквами было выведено:

Приглашение очень взволновало папу Феди Елкина, Он сел в троллейбус и всю дорогу думал о своих школьных товарищах, представлял, какие они стали, чем живут, где работают. Ведь многих он уже не встречал десять или пятнадцать лет. Лишь когда он увидел в окно трубы своего завода, вспомнил, что садиться в троллейбус не надо было вовсе, что сегодня у него отгул, а вышел он из дома для того, чтобы отдать в ремонт свой старый башмак и купить сметаны.

Отругав себя за рассеянность, Федин папа зашел в магазин. Дожидаясь своей очереди, он с удовольствием нащупывал в кармане упругие корочки приглашения.

— Мне килограмм сметаны, — сказал он и положил на весы, задумчиво достав из сумки, вместо банки свой старый башмак.

Очередь шарахнулась от него, как от сумасшедшего. Только продавец нисколько не испугалась. Это была не какая-нибудь молоденькая практикантка, а опытный, повидавший всякие виды работник прилавка.

— Я, конечно, извиняюсь, — вежливо сказала она. — Мне все равно, куда накладывать, но, кажется, ваш башмак просит каши, а не сметаны.

 

Глава пятая,

в которой Большой Гоп вынужден подняться на пожарную каланчу. Эта глава содержит также страницу биографии великого пожирателя гороха — Тюленя.

— Эх, сынку, — вздохнул Большой Гоп, поглаживая весь в шишках и ссадинах затылок Маленького. — Скорей бы уж ты подрос! Вот станешь большим, буду брать тебя с собой на дело.

Бедный Большой Гоп. Как его мучила бессонница! За неделю он смог уснуть только два раза. В первый раз ему приснился клад, во второй — склад. Целыми днями он околачивался во дворе, надеясь встретить Подготовительного Севу, но, наказанный мамой, тот не выказывал на улицу носа. Отчаявшись, Большой Гоп решил посвятить в дело своих друзей.

Сказав жене, что пошел устраиваться на работу, он направился в пожарную часть, где работал его друг Тюлень. Это совсем рядом, если напрямик — через пролом в заборе.

Пожарники тоже были одеты в фуфайки военного цвета, и Большой Гоп легко бы сошел за своего, если бы у него были еще усы. Дело в том, что начальник этой пожарной части был очень строгим: каждому подчиненному вменялось в обязанность носить по форме замечательные пожарные усы.

Благодаря различным противопожарным мероприятиям пожаров в городе не наблюдалось. В ожидании его часть пожарной части играла в футбол. Среди футболистов Тюленя не было. Ни за какие коврижки не согласился бы он носиться по полю за мячом. На воротах, правда, он, случалось, стаивал. И, надо отдать ему должное, пропускал не так уж много голов. Мяч частенько попадал в него и отскакивал, как от стенки. Дело в том, что он занимал довольно много места в воротах. Худощавым Тюленя никак нельзя было назвать. В магазине «Богатырь», когда он туда заглядывал, чтобы выбрать себе что-нибудь из одежды, продавцы безнадежно разводили руками. Огорченному Тюленю приходилось пользоваться услугами специального пожарного ателье. Закройщики всегда ворчали:

— Вылетим мы с этим пожарником в трубу! Это ж надо, на рубашку идет столько материала, сколько на один полнометражный десантный парашют.

Другая часть пожарной части играла в конный бой.

Раньше было популярным забивать козла, но строгий начальник запретил эту игру, так как от сотрясения отваливалась штукатурка и приходилось ремонтировать здание каждый месяц. Конный бой на поверку оказался куда интереснее, чем домино. Сущее удовольствие было смотреть на больших и сильных, в блестящих пожарных касках, усатых «лошадей». И «всадники» были не хуже, ведь и они были все как один в касках и при усах. Кроме того, у каждого в руках — багор. Ох и ловко они этими баграми орудовали, ссаживая друг друга!

Тюленя не было и здесь. Не такой уж Тюлень дурак, чтобы быть «лошадью». Ну а посадить его на плечи никто бы при всем желании не смог. Разве что целой пожарной команде было под силу оторвать Тюленя от земли.

Большой Гоп заглянул также в курилку, поаукал в дыму, но больше так, для блезиру. Тюлень вряд ли мог быть здесь. Он знал: курить — здоровью вредить.

Таким образом, оставалось одно место, где мог быть Тюлень, — на посту. Приглядевшись, Большой Гоп узнал в постовом своего приятеля.

— Эй, на посту! — крикнул Большой Гоп. — Слазь сюда!

Постовой не отреагировал.

Большой Гоп, выбрав палец почище, небрежно сунул его в рот и свистнул.

Постовой не пошевелился.

Тогда Большой Гоп сунул два пальца в рот и свистнул громче.

Снова с тем же успехом.

Большой Гоп делал различные комбинации из пальцев, совал их в рот по три и по четыре… все десять сразу. Случись здесь Соловей-разбойник, он бы, наверно, умер от зависти, но постовой был непробиваем.

Делать нечего, Большой Гоп полез на каланчу сам. Каждую ступеньку скользкой железной лестницы он обильно посыпал проклятьями. И то сказать, до смотровой площадки он добирался не менее чем четверть часа.

— Ну ты… Тюлень… поганка, — едва переводя дух, сказал Большой Гоп и ткнул постового кулаком в спину.

Постовой вдруг поехал набок, неловко, плашмя упал на пол. Большой Гоп в страхе отскочил, но тут же, придя в себя, засмеялся: постовым был не Тюлень и даже не какой-нибудь другой пожарник — на полу, раскинув ватные ноги, лежало чучело. Впрочем, это чучело чем-то здорово напоминало Тюленя.

Пожарная каланча — не телебашня в Останкино, тем не менее небольшая комнатка, где постовой мог погреться чаем, была предусмотрена. Большой Гоп спустился на этаж ниже и вошел в эту комнатку. Там на надувном матрасе храпел Тюлень.

Большой Гоп сел на корточки перед Тюленем, закурил сигарету «Кент». Ему страшно захотелось проучить приятеля. Как назло, ничего стоящего на ум не приходило. Искурив сигарету до фильтра, так ничего стоящего не придумав, Большой Гоп попросту сунул окурок в замечательные усы Тюленя.

— Пожар, что ли? — принюхался и пожевал губами Тюлень. Он запустил руку за пазуху, где у него всегда хранился небольшой запасец гороха, достал пару стручков, сунул в рот, потом, еще не открывая глаз, потянулся к красной пожарной кнопке, чтобы сыграть на всякий случай тревогу.

— Шуток не понимаешь? — ударил его по руке Большой Гоп.

Разумеется, понять такого рода шутки дано не каждому. Но Тюлень не обладал каким-то особенным чувством юмора, к тому же он не был очень обидчивым. Вообще же про него надо сказать, что больше всего на свете он любил поспать и потрескать гороха. И занимался преимущественно либо тем, либо другим. Тушит, например, пожар — в одной руке брандспойт, в другой — горсть гороха. Служебным рвением Тюлень не отличался. В самое пекло не лез, объясняя это тем, что нет противогаза. Противогазов в пожарной части было сколько угодно. Другое дело — ни один, даже самого последнего размера, не подходил ему. Все, наверно, потому, что Тюлень слишком много ел гороха. Доброй, даже слишком доброй была у него мама. Специально, чтобы выращивать для своего сыночка горох, она купила участок в коллективном саду. После работы она спешила на этот участок обрабатывать каменистую землю. Сыночек же ей никогда не помогал, он даже не знал, в какой стороне сад, и вообще думал, что горох делают на фабрике, как конфеты. Чем старше становился сыночек, тем больше требовалось ему гороха. Мама с годами постарела, и сил, чтобы обрабатывать каменистую землю, почти не осталось. Но сыночек и не думал ее пожалеть, такой это был человек — Тюлень.

— Пошли, — сказал Большой Гоп, — дело есть.

Тюлень выпустил воздух из надувного матраса, принялся скатывать его.

— Не потребуется, — попробовал остановить его Большой Гоп, — а вот пожарная лопатка — может быть.

Но Тюлень все равно прихватил с собой свою очень удобную переносную постель. Установив как следует постового, повесив ему на грудь для пущей важности бинокль, Тюлень нажал на маленькую кнопку.

— Между прочем, у нас есть лифт, — сказал он Большому Гопу, намеревавшемуся спуститься пешком по лестнице.

 

Глава шестая,

в которой гопкомпания выходит на рекогносцировку. Впервые подает голос то, которое в подвале, а некоторое время спустя Тюлень кричит «мамочка».

Большой Гоп и Тюлень без стука вошли в дверь, на которой висела табличка:

Управдом

Силыч Ст. Гриб

Они гордились, что могут вот так запросто, без стука, не вытирая ног, не снимая шапок, с пожарной лопаткой под мышкой и даже с надувным матрасом войти к начальству. Дело в том, что Силыч был их другом.

— Грустно и обидно, — вместо приветствия сказал Силыч.

— Ты прямо зеленый от грусти и обиды, — сказал Большой Гоп, — зеленее крокодила Гены.

— А что случилось?

— Полвека на посту, незаменимейший человек, а что получается? Получается, что уважения и почета я не заслужил. Все выпускники школы получили приглашения, а про меня, вы думаете, кто-нибудь вспомнил?

— Нашел из-за чего расстраиваться, — сказал Тюлень. — Мы получили, да не пойдем.

— Я бы тоже не пошел, внимание дорого. Забыли, а у меня, между прочим, заслуги. В семнадцатом, когда вас и в помине не было, я учился в гимназии. Вы думаете, так просто учиться в гимназии?.. Трудное было время. Не раз за высказывание свободолюбивых идей царские сатрапы пороли меня розгами, но я…

Если бы вдруг случайно с Силычем оказался кто-нибудь из однокашников, он бы напомнил ему, что его свободолюбивые идеи заключались в том, что он сбегал с уроков и подбивал к тому своих товарищей. Но поскольку своих однокашников он давно не встречал, то и плел всякие небылицы про свои заслуги и про старую жизнь.

— Сейчас скажу такое, что ты мигом забудешь о своей обиде и грусти, — сказал Большой Гоп и посвятил Силыча в дело.

Силыч не был таким наивным, как Тюлень, чтобы поверить всему безоговорочно, и только из уважения к дружбе согласился пойти в подвал на рекогносцировку (так он выразился) местности. Он облачился в старый гуммированный плащ, обмотал шею шарфом, надел на голову солидную резиновую шляпку. Закрыв свой кабинетик, повесил на дверь табличку:

Ушел

на прогревание

Большой Гоп подвел Тюленя и Силыча к школе, как раз к тому месту, где была первая дырка, и сказал:

— Ныряйте по одному, пока никого нет.

— Я постою на шухере, — попробовал увильнуть Тюлень.

— Тебе помощь требуется, да?

— Несолидно как-то, — поправил шляпку Силыч. — Да и зачем лезть в дырку, когда можно через дверь. Она всегда открыта.

— Ты, Силыч, у нас голова.

Дверь и в самом деле была открыта.

— То-то же, в гимназии, между прочим, я был, можно сказать, круглым отличником, разве что по закону божьему выделялся скромностью, потому как рос отчаянным атеистом.

Оказавшись в темноте, гопкомпания начала спускаться по широкой подвальной лестнице, придерживаясь за стены. И вдруг:

«Ы-ООО-УМРРР-ТЫХ-ТЫХ!!!»

— Ой, у меня шнурок развязался, — остановился Силыч, запамятовав, что обут в резиновые сапоги.

— Эй ты, Кабася, — сказал Тюленю Большой Гоп, — двигай первым! В случае чего закроешь нас своей широкой, хы-хы, грудью, — и ткнул его черенком пожарной лопатки, как дулом боевой винтовки.

Тюлень двинулся первым. По ржавым трубам струилась вода, тут и там скапывало, шипело, квакало. Тюленю показалось, что они попали в желудок страшного чудовища, кровь стыла от этих утробных звуков могучего пищеварения, Тюлень даже на некоторое время забыл лущить горох. Он то и дело останавливался, но, чувствуя спиной «дуло», делал маленький шажок вперед.

— Где-то были выключатель и лампочка.

— По-моему, в маленькой комнате.

— Сворачивай направо.

Свернули направо, вошли в Маленькую подвальную комнату, принялись шарить по стенам, ища подвальный выключатель. Наконец Тюленю удалось нащупать маленькую шишечку выключателя… Он повернул ее — на мгновение вспыхнул свет.

— Ой, мамочка! — заорал Тюлень.

 

Глава седьмая,

в которой Геннадий Николаевич нагоняет страху, Федя Елкин анализирует события последних дней и приходит к неутешительным выводам, Тюлень кричит «мамочка» во второй раз. В этой главе проливается немного света на то, которое в подвале.

Весь класс дрожал от страха. Дрожали коленки, столы, в которые упирались эти коленки, дрожал пол, на котором стояли столы, дрожали шкафы, которые стояли на этом полу, дрожали колбы и реторты в шкафах, дрожали и мелодично позвенькивали. Вообще Геннадий Николаевич умел нагонять страху. А только и сделал, что, легонько постукивая мелком, написал на доске два слова:

КОНТРОЛЬНАЯ РАБОТА

Все просто онемели от страха, а тут еще — «Ы-ООО-УМРРР-ТЫХ-ТЫХ!!!»

— Не отвлекайтесь, — сухо отреагировал Геннадий Николаевич. — У вас не так много времени, как вам кажется. — И, подумав, добавил: — Это, должно быть, трубы отопительной системы.

Федя не стал даже переписывать условия задач. Никакой надежды на то, что с ними справится, не было. Но сказать по правде, это его не особенно огорчало. Был уверен, что двойки получат многие. А ведь когда чувствуешь поддержку товарищей, никакая беда не страшна. Федя заглянул в тетрадку Грине — никаких сдвигов, но Гриня был оптимистом, не терял надежды у кого-нибудь слизать.

И тут сдавленный из глубины крик:

«Ой, мамочка!»

Класс вопросительно посмотрел на Геннадия Николаевича: что, и это — система? «Ну как?» — толкнул локтем Федя Гриню. Другой на месте Геннадия Николаевича отменил бы контрольную, но то другой — не Геннадий Николаевич.

В тот день утром Федя и Гриня провожали Гринину сестренку в садик. Когда они проходили мимо школы, Юлька спросила:

— А правда, в школьном подвале дракон живет?

— Драконы живут в сказках, — объяснил Гриня.

— А Подготовительный Сева говорит, и в школьном подвале тоже. Страхххный. Каждый день съедает по одному отличнику. А тебя не съест?

— За него не волнуйся, — сказал Федя, — у нас в школе много отличников. Отличников съест, потом примется за ударников. Ну а до нас, твердых троечников, очередь не скоро дойдет.

Утром ребята просто посмеялись над Юлькой. Но теперь было не до смеха.

— В подвале кто-то есть, — сказал на перемене Федя.

— Ну не дракон же, — сказал Гриня.

— Какой-нибудь хищник.

— Откуда?

— Зоопарк рядом — соображаешь? Залез через дырку и живет себе там припеваючи, питается кошками и собаками… Этих-то меньших собратьев там предостаточно.

— Я знаю, что делать, — сказал Гриня. — Надо позвонить в зоопарк директору и спросить: скажите, пожалуйста, у вас хищник из клетки не убегал? Директор ответит: убегал. Приедет укротитель, пистоль в одной руке, кнут в другой. Спустится в подвал, выгонит оттуда хищника, запрет его в клетку. А нам, за то что сообщили, подарят по транзистору или по электронным часам. На линейке, представляешь?

— А мопед в придачу не хочешь?.. Держи карман шире! Позвонить — не штука! Вот если бы сами привели, — сказал Федя.

— Скоро перемена кончится, не успеем, — засомневался Гриня. — Ты же знаешь, сколько с ними мороки, с хищниками… Пока намордник найдем, пока веревками окрутим…

— Еще проглотит ненароком.

— Думаешь, я боюсь?

— Разве нет?

Такие вопросы — все равно что удар ниже пояса: пришлось идти.

Между тем с гопкомпанией происходило следующее.

Когда Тюлень закричал «мамочка», гопкомпания ломанулась назад, набивая шишаки, синяки и ссадины об углы и змеящиеся слишком низко трубы, запинаясь о разбросанные тут и там кирпичи и патрубки; кубарем выкатилась за широкую подвальную дверь, чуть не унеся эту дверь за собой. Но охладившись на воздухе, она набралась мужества, чтобы вновь спуститься в подвал.

Впереди всех опять шел Тюлень. Большой Гоп подталкивал его «дулом» лопатки в спину.

— Если, тебе снова что-нибудь померещится, честное слово, лопаты не пожалею, — предупредил он Тюленя.

— Конечно, не твоя лопата, что жалеть. А я, между прочим, за нее расписывался, с меня начальник спросит, куда лопату дел.

— Послушай, Гопик, послушай меня как старшего по возрасту человека, — сказал Силыч, — давай не пойдем туда, ну что мы там забыли?!

— Отсталый ты, Силыч, человек, — вздохнул с сожалением Большой Гоп. — Живешь сегодняшним днем. А ты пошевели извилиной, о перспективах подумай! Если наше дело выгорит, ты сможешь себе купить автомобиль, дачу с мансардой и даже новые резиновые сапоги.

— Так-то оно так, я ведь и сам, будучи еще мальчонкой, сопливым гимназистиком, слышал, что кто-то зачем-то когда-то почему-то… но со здоровьишком перебои, ревматизм, поди, ступить не могу…

— Тише вы, — сказал Тюлень. — Там кто-то есть. Слышите — дышит?

Гопкомпания подошла к двери Маленькой подвальной комнаты и повернула выключатель.

Спустившись в подвал, Федя и Гриня увидели, что из щелей Маленькой подвальной комнаты сочится свет. Попробовали заглянуть в них, но видели только Тюленя — он заслонял собой все. Зато каждый звук был слышен отчетливо.

— Ты его не бойся, Тюлень, — говорил Большой Гоп, — подойди, погладь по голове, вон по той, самой большой — она, наверно, начальница над другими.

— А укусит? — очевидно, Тюлень боялся, не подходил.

— Хех-хе, — сказал Силыч, — сдается мне, оно не настоящее, бутафория, мож-скать.

— Подойди, сунь палец, если бутафория.

— Просто-напросто его надо чем-нито угостить. Ежли настоящее — съест, а ежли бутафория — не тронет.

— Силыч — голова! Кумекает. Тюлень, дай пару стручков.

— Э, самому мало!

— Ну один хотя бы…

— У, жадюга! Самый маленький выбрал.

Проскрипели шаги.

— Ну и дураки же вы все! — авторитетно заявил Большой Гоп. — Это — чучело. Всего-навсего. Бяша, бяша… Ой!… Оно меня укусило! Смотрите, кровь!

— Вот тебе и чучело!

— Вот тебе и бутафория!

Дух захватывало от любопытства. Федя тихонечко приоткрыл дверь Маленькой подвальной комнаты пошире. Подвальная лампочка под толстым слоем пыли светила тускло, видны были только силуэты гопкомпании, да в глубине комнаты что-то едва заметно вспыхивало и мерцало разноцветными огнями. Давно прозвенел звонок на урок, но ребята пропустили его мимо ушей. До уроков ли, когда такое творится!

— Ох уж эти мне юные техники! — вздохнул Силыч. — Это ж надо такое измыслить!

— А за палец меня кто схватил? — посасывал пораненный палец Большой Гоп. — Тоже скажешь, юный техник? Там у него горшок, глиняный, с едой, наверно. Тюлень правильно говорит, настоящий. — И он снова шагнул в глубину комнаты. Разноцветные огоньки заиграли ярче. — Что же ты, дракоша, корешей своих обижаешь? Не надо. Нехорошо.

— Нашел кореша, — заныл Тюлень. — Съест — и косточек не оставит. Айда лучше отседа, пока целы.

— Постойте, на нем, кажись, буквы, — сказал Большой Гоп.

— Лампочка больно тусклая, экономят, антихристы.

— «Ле-ен-нь… тю-ле…лень».

— Видели? — он мне подмигнул! — закричал Тюлень.

— «Жад-ад-дн-кость»… Нет, мне! — заспорил Большой Гоп.

— Грамотеи! Прочитать не можете, — упрекнул Силыч.

— Сам прочитай. Кажется, ты у нас был отличником. Круглым, а может, квадратным? — нервно засмеялся Большой Гоп.

— Я очки не прихватил, — сказал Силыч, снял очки и спрятал их в карман.

— «Нива»… что это? «Нива… спи… упи… танность»… — продолжал разбирать буквы Тюлень. — Ага, вас понял: «ниваспитанность».

— «Заз…зазна-й-ство», — прочитал Большой Гоп.

— Оно буквами так разговаривает, — подытожил Силыч.

— Все зависит от того, с какой стороны посмотришь… слова получаются разные. «Загн…гн…лен. За-гни-лен». Братцы, это имя! Его зовут Загнилен!.. А я… Большой Гоп.

— Для своих я просто Силыч, — приподнял резиновую шляпку Силыч. — Прошу, так-скать, любить и жаловать.

— А я что? Я — Тюлень. Тюля.

— Хотите знать, лично я на него не в обиде за палец, — сказал Большой Гоп. — Оно пошутило. Дало понять, что палец ему в рот не клади. Ведь правда, Бяша? То есть как тебя?.. Загнилеша… Этим оно, Силыч, похоже на тебя.

— И на тебя, — сказал Силыч.

— На всех нас, — обобщил Большой Гоп, — поэтому мы должны с ним подружиться… Это было бы не хуже, чем в «Трех мушкетерах». Мы бы купили тебе, Загнилеша, поводок с ошейниками для каждой головы отдельно и рассекали бы вечером по проспекту Металлургов, освещенному огнями реклам. Пусть бы кто-нибудь попробовал на нас полезть. Все бы нас боялись, даже милиция.

— А я бы научил его пожары тушить, — размечтался Тюлень. — Дело в том, что я очень устаю на пожарах… Пожары, Загнилеша, — потрясающее зрелище. Закачаешься, когда увидишь.

— Я, вопче, тоже не против, — спохватился Силыч. — Не все ли равно в конечном итоге, юные ли техники тебя изладили или ты роженое, поэтому беру свои слова обратно. Мне тебя, Загнилешенька, всю жизнь не хватало, поэтому я для тебя ничего не пожалею. Я посажу тебя на цепь возле кабинетика, и ты будешь пропускать ко мне только тех, кто с подарочком. Как ты на это смотришь?.. Дело в том, что народ избаловался. Мало того, что приходят без подарочков, так еще ругаются. Все чего-то требуют. То им горячую воду, то — холодную, то — жалобную книгу. Некогда чаю с лимоном попить. Раньше такого не было. Уважали, потому что боялись. Боялись, потому что уважали.

Прозвенел звонок на перемену, а потом — снова на урок. Федя и Гриня не слышали этих звонков. Было совершенно ясно, что в подвальной комнате сидит компания, по которой давно плачет милиция. Но что касается Загнилена, никакой ясности быть не могло. Не потрогав своими руками, нельзя было судить о нем со всей определенностью.

— Силыч правильно говорит, — сказал Большой Гоп. — Уважения нам всем недостает. Особенно мне. Штука в том, что у меня много заслуг.

— Еще бы!

— Я рос ужасно одаренным мальчиком. Особенно мне легко давался русский язык. Я мог придумать прозвище любому человеку. Даже Петьке Слонимерову, который директором сейчас, придумал прозвище я, а не кто-нибудь. Это с моей легкой руки все его стали звать Слоном. Но он сказал мне спасибо? Хоть кто-нибудь, хоть когда-нибудь сказал?..

— Не сказал, — подтвердил Тюлень.

— Так-то, Загнилеша.

На минуту Феде Елкину стало жаль Большого Гопа. Как это? — за всю жизнь не услышать ни одного «спасибо». Но потом Федя подумал, что виноват в этом сам Большой Гоп. Видимо, за всю жизнь он не сделал людям ни одного доброго дела. Гордится тем, что давал людям прозвища. Подумаешь, щедрость какая!

— Слон все еще на него из-за мыла дуется, — сказал Тюлень.

— Еще бы. Вот скажи, Силыч, когда ты был маленьким, ты знал выражение — «мыла наелся»?

— Так ведь время какое было! — запричитал Силыч. — Щелоком все больше мылись, золой, стал-быть. При карасинке, бывало… Да исчо царские сатрапы, они ведь за малейшее проявление…

— Не надо, не гони картину. Сам же говорил, что батя у тебя служил каптенармусом и мыла у вас было навалом, на барахолке торговали…

— Не надо, Силыч, тут все свои.

— Прикидывается образованным, а выражение не знает. Оно у каждого школьника на языке. Слушай, дракоша, я тебе поясню, откуда оно взялось… Стою я однажды в подворотне и пускаю пузыри. Не мыльные, заметь, мыльные — любой дурак может. Меня еще дедушка Гоп научил другому, очень хитрому способу. Отпилишь кругляш от катушки, сунешь его в рот и дуешь потихоньку. Так вот, пускаю я пузыри — и тут идет Слон из музыкалки. Когда он был школьником, он всю дорогу таскался с трубой в черном футляре. Остановился, интересуется, как это у меня получается. Я ему говорю, дело нехитрое, надо только съесть кусок хозяйственного мыла. Спрашивает: а можно земляничного? Нет, отвечаю, только хозяйственного по 19 коп. И съел ведь. Намазывал на хлеб и ел, ел… ел. Он ведь настырный… Уж чего захочет, того добьется… С тех пор и повелось: сделает кто-нибудь каку-нибудь глупость, ему говорят: ты что — мыла наелся? — Гопкомпания засмеялась, а Большой Гоп заключил: — Не уважают, Силыч прав, потому что не боятся.

— Вопче, при его способностях он мог быть замминистром всех банно-прачечных дел, — посыпал немного соли на рану Большому Гопу Силыч.

— А министром кто? Уж не ты ли, плесень?

— Не расстраивайся, — попробовал успокоить Большого Гопа Тюлень, — ты все-таки личность известная… В милиции, по крайней мере.

— Но там меня не боятся и не уважают.

— Надо что-нибудь придумать. Может, ты, Загнилеша, порекомендуешь что?.. Послушай, что ты все время молчишь да молчишь?..

— Дремлет. Утомил ты его своим рассказом.

— Придумай, Загниленчик, шевельни извилиной.

— Я придумал, — сказал Силыч, — перекрою вентиль — пущай померзнут. Сегодня минус пять — холодно. — И он наглухо завернул вентиль системы отопления.

— Силыч молодец.

— Сообразительный, — Тюлень принялся надувать матрас, чтобы прилечь немного отдохнуть.

— Голова!

— Другой раз сидишь в кабинетике, как назло, система в порядке, краны и канализация не текут. Никто не приходит, поругаться не с кем, чаю с лимоном уже попил. Так и саднит чегой-то на сердце… Стал-быть, и перекроешь вентилечек какой-нито… Эхе-хе!

— Что-то холодно больно, уснуть не могу, — пожаловался Тюлень.

— Терпи, Тюля, им наверху исчо холоднее.

И гопкомпания снова принялась вспоминать свое счастливое детство.

— А однажды, Загнилеша, слушай, ну умора, — заговорил после небольшой паузы Большой Гоп. — Однажды я натер доску подсолнечным маслом, и Генаша, физик наш, никак не мог записать условия задач для контролки. Перепробовал все мелки — толку никакого! Потом догадался, почему доска скользкая, спрашивает, кто сделал? Все молчат… Тюлень уже тогда отличался. Умел спать сидя и с открытыми глазами. Так вот, сидит он, как чучело, глаза выпучил. Я толкаю его в бок, он просыпается. Я ему на ухо: тебя к доске. Он встал, дурак, и вышел к доске. Ну умора!..

Все засмеялись, Тюлень тоже. Он не был злопамятным, этот Тюлень.

Потом гопкомпания начала мечтать о том, как она весело заживет вчетвером, с Загниленом. У Феди и Грини создавалось впечатление, будто Загнилен не возражает, во всем с ними соглашается.

Хлопнула подвальная дверь. Послышался чей-то ворчливый голос… шаги по лестнице, тяжелые, скрипучие.

— Эт-то он! — проблеял Тюлень.

— Кто?

— Хозяин зверюги.

— Шухер! — шепотом закричал Большой Гоп и первым ринулся вон из Маленькой подвальной комнаты. Федя Елкин с Гриней едва успели нырнуть в узенький подвальный коридорчик. Быстро-быстро перебирая руками и коленками, поползли по трубам, туда, где светила в темноте дырка. За ними, чуть ли не наступая руками на их пятки, ползли Большой Гоп, Силыч и самым последним — Тюлень. Кто-то сказал довольно грубо:

— Интересное дело, вентиль системы отопления закрыт и причем наглухо, а подвальная дверь открыта и причем настежь.

— Сантехник это, — сдавленным шепотом сказал Силыч.

Федя и Гриня тоже узнали голос сантехника Бори.

— Скажи ему пару ласковых, — посоветовал Большой Гоп Силычу. — Управдом ты или нет?

— Не ровен час, науськает свою бутафорию! Да и не мой он, этот сантехник, не подведомственный.

Зажурчала в трубах вода, они быстро стали нагреваться.

— Ты, Силыч, виноват, — сказал Тюлень, — не надо было вентиль трогать.

— Голова! Мало тебя царские сатрапы розгами пороли. Старый гриб!

— Я, конечно, извиняюсь, — начал оправдываться Силыч, — но кто втравил нас в эту историю? Кто обещал склад или — на худой конец — клад?.. Сидел бы я сейчас в своем уютном кабинетике и пил чай с лимоном.

— Не надо, Силыч.

— Он хочет, чтобы мы его скормили Загнилену. Ишь, долгожитель нашелся!..

Так они бессовестно ругались, а Феде и Грине ничего не оставалось делать, как только слушать. Но вот наконец ребята подползли к дырке… В дырке стояли ноги. В древних, забрызганных грязью ботах и клетчатых брюках. Они постукивали друг о дружку, как будто стояли давно и порядком успели замерзнуть. Федя и Гриня погнали дальше, до самой стенки коридорного тупичка.

— Там кто-то ходит, — подползая к дырке, сказал Большой Гоп.

— Милиция?

— Не похоже.

— Следователь?

— Тсс.

— Переждем на всякий случай.

— Трубы жгутся!

— Ты, Силыч, сам напросился на прогревание, но мы-то за что страдаем?

— Ой, братцы, беда, — простонал Тюлень.

— Что такое?

— Горох кончился.

— С вами не соскучишься.

— Кажется, ног уже нет, — сказал Тюлень. И сунулся было в дырку. — Ой, мама! — заорал он.

«МЕУУУ!!!»

«Блюмп-блямп-блюмп», — забулькало под трубами.

Вцепившись когтями в ногу Тюленя, вылезала из воды кошка. В дырку заглядывала любопытно забиячливая морда собаки Муськи. Тюлень схватил кошку за загривок, вышвырнул вон из подвала. Некоторое время слышался еще скандальный Муськин лай и азартное кошачье шипенье. Потом прямо у Феди над ухом во всю мочь подвального нутра раздалось:

«Ы-ООО-УМРРР-ТЫХ-ТЫХ!!!»

Федя чуть с трубы не свалился. Большой Гоп метнулся в дырку, в одно мгновение он уже был под лестницей. Следом, ловко оттолкнув Тюленя, полез Силыч.

Большой Гоп, пробежав школьный двор, стриганул ножницами над забором и исчез в ближайшей подворотне.

Силыч бежал уже не так быстро, он вообще замедлил бег до делового шага, когда увидел идущего навстречу Петра Никаноровича.

— Кх-м, — интеллигентно покашлял Силыч и любезно приподнял резиновую шляпку, с полей которой пролилась рыжеватая вода. — Проверяя отопительную систему, и некоторые вентили в частности, я, кх-м, я пришел к выводу, что шляпу все-тки надобно отдать в чистку… Извиняюсь, спешу, мож-скать, на совещание по вопросам пользования патрубков.

«Какой странный и на редкость рыжий гражданин», — подумал про него Петр Никанорович.

Вслед за Силычем в дырку сунулся Тюлень. Конечно, он поступил опрометчиво. Дело в том, что Тюлень проходил далеко не во всякую дверь, а если и проходил, то с небольшого разбега и бочком. Бедный Тюлень, он застрял в дырке еще надежнее, чем Винни Пух, побывавший в гостях у Кролика. Он даже не мог набрать в грудь побольше воздуха, чтобы крикнуть, позвать кого-нибудь на помощь. Раздавался только сдавленный стон. Федя колотил Тюленя по спине, по ногам, по чему попало. Ему казалось, что Загнилен ползет по трубам, вот-вот схватит его и проглотит. Тюлень же, чувствуя Федины удары и не видя его, полагал, что чудовище уже пробует его на зуб. Только Гриня не очень поддавался панике, может, потому, что страшным голосом на этот раз кричал он сам.

Неизвестно, чем бы кончилось дело, если бы мимо дырки не проходила школьная баскетбольная команда во главе с физруком Владимиром Константиновичем. Сдавленный стон Тюленя был услышан.

Владимир Константинович ухватил Тюленя за руки, уперся ногами в стену. Самый высокий из баскетболистов капитан команды Фитилев обхватил его за пояс, уперся ногами в землю. За Фитилева взялся Драник. И так далее. Последним был Петька Коротких — самый низенький из команды. Его рост едва дотягивал до метра девяносто.

— Раз-два-взяли! Еще-взяли! — командовал Владимир Константинович, и команда тянула Тюленя что есть силы.

Случившийся тут Подготовительный Сева уцепился за Петьку. Толку, конечно, от него было мало, только резинку у Петькиного спортивного трико растягивал.

— Раз-два-взяли! Раз-два-взяли!

Мало-помалу Тюлень вылезал из дырки.

— Раз-два-взяли! Раз-два-взя… — Тюлень щучкой вынырнул на поверхность. Команда сделала дружный кувырок назад и встала на ноги. Поднялся, встал на ноги, хотя и очень медленно, Тюлень. Посмотрел сверху вниз на Фитилева. Пройдя сквозь дырку, Тюлень здорово видоизменился. Он стал нисколько не ниже телеграфного столба, но зато таким же и тонким, как телеграфный столб.

— Игдая с огдем, фаблюдайте пдавила подарной бедобдазности, — сказал Тюлень высоким, тонким, каким-то столбо-телеграфным голосом и пошел, пошатываясь, через школьный двор. У забора он остановился, почесал колено. Для этого ему даже не пришлось нагнуться — вот такие у него стали руки. Потом он спокойненько перешагнул через забор — вот такие у него стали ноги.

В подворотне Тюленя ждал Большой Гоп.

— Тюлень? Кабася? Ты, что ли?

— Кабазя, — укоризненно проблеял Тюлень, — издебаезя, да?

— На, Тюлень, рубль, сходи в аптеку, купи себе рыбьего жира. Я слышал, это хорошее средство от любого недуга.

Быть может, впервые за многие годы дружбы Большой Гоп пожалел Тюленя.

Проводив взглядом рыжего, в рыжей же форме, пожарника, физрук хлопнул себя по лбу. Ему пришла замечательная идея: а что, если перед соревнованиями всю команду продергивать через специальное калибровочное отверстие?! Несомненно, она получит немалое преимущество в росте.

 

Глава восьмая,

в которой старшее поколение ставится в пример младшему, и что интересно, вполне заслуженно.

Петр Никанорович шел по важному делу и столкнулся с Федей. Вернее, Федя столкнулся с Петром Никаноровичем. Грине повезло, успел проскочить незамеченным.

— Извините, — пробормотал Федя, выпутываясь из складок большого серого драпового пальто Петра Никаноровича.

— Торопишься? — грустно спросил директор. — Я вижу, очень торопишься. Так торопишься, что даже на уроках некогда посидеть.

— Да я… мы, мы это… склад, фу ты, клад… хотели для школы… там сокровища. Мы думали, потому что там дядьки говорили, но они ошибались. Жаль, на сокровища можно было купить новый барабан для ансамбля и еще чего-нибудь… жвачки, например… — Федя очень уважал Петра Никаноровича и потому говорил ему сущую правду, он даже хотел ему сообщить нечто большее, поделиться некоторыми своими опасениями, чтобы Петр Никанорович срочно принял меры, но тот прервал его.

— Стыдно, Елкин, очень стыдно. Еще и врешь… «Барабан». «Сокровища». Главное, кому? Взрослому человеку, директору… Хотел бы я знать, что с тобой, с вами всеми, происходит. О чем я говорил на линейке?

— Ну, повысить успеваемость, ну, укрепить дисциплину…

— А на деле что получается? Успеваемость до такой низкой отметки никогда не доходила. О дисциплине вообще говорить не приходится, по швам трещит, разваливается на части. Хотим, как лучше, а получается наоборот — как хуже. Да что я тебе говорю?! Бесполезно тебе говорить. Отцу твоему скажу; наверно, толку будет больше.

— Да мы… — сделал еще одну попытку сказать правду Федя. — Я хотел хищника, который сбежал из зоопарка, но это оказался не хищник, а этот… биоробот. Им могут воспользоваться…

— Честное слово, обидно за твоего отца. Ты вот что, ступай домой. Вымойся как следует и почистись. А то как какой-нибудь патрубок, весь в ржавчине. Я так думаю.

— Это специально вместо грима, — обиделся, что не верят правде, Федя. — Дело в том, что я на репетицию. Драмкружок у нас обычно по пятницам.

— М-мм, драмкружок, — грустно покачал большой головой Петр Никанорович, — а я, признаться, думал, что драмкружок у нас не работает, потому что нога у Иннокентия Михайловича все еще в гипсе. Видимо, я заблуждался.

На этом и расстались. Федя поплелся домой, а Петр Никанорович, отложив свое срочное дело, решил заняться другим — еще более срочным.

Накануне в школу приходила мама Подготовительного Севы, она сказала, что считает своим долгом предупредить, что через дырки в школьный подвал лазят не только кошки и не только собаки, но также и многие из подготовительных и что если так будет продолжаться и дальше, она лично, как и многие подготовительные мамы, своего ребенка в данную школу не поведет, так что у Петра Никаноровича есть реальная перспектива остаться на следующий год без первых классов. Сопоставив то, что говорила мама Подготовительного Севы, с тем, что видел собственными глазами, Петр Никанорович срочно двинул на стройку. На стройке работал отец Пети Коротких. Он был не только знатным каменщиком, но и активным членом родительского комитета. Выслушав просьбу директора, он без проволочек нагрузил тачку кирпичом и покатил ее к школе. Следующим рейсом он доставил необходимое количество раствора. В какие-нибудь полчаса он надежно, раз и на века, заделал обе дырки.

Федя поднялся на лифте на свой этаж, открыл своим ключом свою дверь, — прихожая была набита чужими вещами. Резко и незнакомо пахло чемоданами и папиросным дымом. В гостиной шум, разговор, звяканье посуды. Федя шарахнулся назад — уж не попал ли, случаем, в чужую квартиру? — но вышел папа.

— А вот мой наследник.

— О, наследник! — закричали однокашники Фединого папы и, высыпав в коридор, принялись тискать и мять Федю в руках, как какую-нибудь диковинную вещицу. На столе стояла пустая бутылка из-под шампанского, — скорее всего, она и была причиной проявления столь шумного восторга. Федя — лишь поводом.

— В кого он у вас такой рыженький? — спросила Диана Владимировна.

— Рыженький? — обиделся Федин папа. — С чего это ты взяла?

Тут вышла мама.

— А ну, марш в ванну!

Гости хохотать.

Федя быстренько вымылся, привел себя в порядок. Но чистый и причесанный, интереса у гостей не вызывал. В центре внимания был теперь папа.

— Друзья! Поднимем тост за беспокойное племя романтиков!

Федин папа считался романтиком, потому что его постоянно тянуло куда-нибудь ехать. Последняя идея была, пожалуй, самой замечательной. Он решил устроиться на корабль первым помощником капитана. У него уже имелась фуражка с «крабом», которую он по случаю купил в комиссионке. По улице он ходить в ней стеснялся, но дома иногда надевал.

Все зааплодировали, а беспокойный романтик папа засмущался.

— Дело в том, что каждый человек должен найти свое место в жизни…

— Я полагала, что ты его уже нашел, — сказала мама, имея в виду место рядом с собой.

Гости засмеялись, а Диана Владимировна шутливо погрозила пальцем.

— Ну что ты, что ты! — замахал руками папа. — Я хотел сказать, что человек должен жить не ради себя, а приносить пользу людям.

— Вот и приноси. Мне и сыну. Или мы не люди? Но ведь случается, ты нам приносишь вместо пользы — вред. Ездишь, а мы за тебя переживаем, портим нервы.

— Пользу я тоже приношу. Я, например, не зря ездил на север Урала в геологическую экспедицию. После долгих поисков мы нашли полезные ископаемые.

— Мы? Геолог Флюров нашел, а не вы. Во всяком случае, так писали в газетах.

— Это неважно, как писали. Я бил шурфы…

— А не баклуши! — подняла вверх палец Диана Владимировна.

— Да, не баклуши! Благодаря полезным ископаемым, которые мы нашли, государство станет богаче, а значит, все, в том числе я, моя жена, мой сын, станут лучше жить.

— Браво! — закричали однокашники Фединого папы.

— Вот он всегда был таким, — ударился в воспоминания один из них. — В детстве, помню, мы ездили на Южный Урал. Так вот, неподалеку от турбазы была высокая гора. Никто на нее не хотел взбираться, а он полез и, представьте себе, поднялся на самую вершину.

— Это в его характере, — улыбнулась Федина мама, поднимается в гору в самых неприступных местах, а в это время другие ловко взбираются по служебной лестнице.

Потом центр внимания переместился к Диане Владимировне. Много теплых слов было сказано о Петре Никаноровиче. Глядя на радостных и возбужденных взрослых, Федя подумал, что встреча уже началась, хотя официально она должна была открыться завтра. Ах, и какие же они молодцы — эти взрослые! Уже в детстве было ясно, что Федин папа будет покорять и покорит не одну вершину. Что Диана Владимировна непременно станет заведующей зубной поликлиникой, потому что с первого класса была активным членом сандружины. Что Петя (Петр Никанорович) прирожденный директор. Уже тогда, когда он был мальчиком, у него было серое драповое пальто и портфельчик был, хотя и маленький, но с двумя замочками.

Гости веселились, а Феде было грустно и обидно. Ах, какие, какие! Хоть бы один недостаточек у кого! Нет, одни лишь сплошные достоинства! Как им только не скучно жить?! А они, смена? Им, конечно, нужно подтянуться, им, конечно, нужно поднажать… «Ничего, мы еще посмотрим! — думал Федя. — Подумаешь, взрослые! Мы еще покажем! Вы еще узнаете!»

Федя оделся и тихонько выскользнул за дверь.

Между прочим, план действий у него уже сложился. Ни в коем случае нельзя упускать этого Загнилена. Они построят с Гриней конуру, лучше всего в лесопарке, подальше от любопытных глаз. Понаблюдают за ним, установят контакт, потом отстукают телеграмму в Москву, в Академию наук, Капице. Хотя были некоторые сомнения… Может, лучше неожиданно нагрянуть. Прямо на Загнилене в Москву. А что? Наверняка он летает. Эту деталь надо непременно обсудить с Гриней.

 

Глава девятая,

в которой Славик блистает талантами, а Федя рассуждает о горькой участи твердых троечников.

Дома у Грини никого не оказалось. Мама во вторую смену, а сам Гриня умотал. Может, в магазин, может, в садик за Юлькой. Тогда Федя пошел к Славику. Славик, конечно, не стоил того, чтобы посвятить его в дело, но Феде все же хотелось посмотреть на него свысока, намекнуть, что им с Гриней кое-что кое о чем известно. И секретное поручение Славика по сравнению с этим кое-чем — сущий пустяк.

Открыла мама Славика. В переднике, обсыпанном мукой, в руках скалка. Как обычно, стряпала тортик для Славика.

— А Славика нет, — сказала она. — Славик на репетиции.

«Вот те раз, — подумал Федя, — видимо, в самом деле Петр Никанорович заблуждался, а он, Федя, говорил правду, хотя и врал. Вот, черт, головоломка! Но если он говорил правду, значит, обманул Петр Никанорович? — Его даже в жар бросило от такой мысли. — Главное, кто? — взрослый человек. Директор».

Погуляв около дома Славика, чтобы хоть немного улеглись мысли, Федя направился к школе. Уже вечерело, и было видно издалека, что в актовом зале горит свет.

У раздевалки на телефоне дремала Агриппина Петровна. Тишина. Федя заглянул в зал — пусто, но за занавесом был слышен разговор. Федя прокрался к сцене, отвел краешек плюшевого занавеса, — облокотившись на рояль, стоял витязь. В кольчуге, в серебристой накидке, широких шароварах и красных сапогах, в руке сабелька. Витязь как витязь, хотя и толстенький. Не сразу Федя узнал в нем отличника и запевалу. Рядом на стуле — Елена Ивановна. Она вязала свитер. Ее муж Владимир Константинович частенько проводил занятия по физкультуре на школьном дворе. А без свитера, в одном трико, все-таки и закаленному человеку прохладно.

— Ну, теперь куда ни шло, — сказала Елена Ивановна, отрываясь от вязанья. — Сейчас попробуем вместе с этим, как его?.. змеем. Это будет последняя, генеральная репетиция. — Она прошла к дверям, тем, что напротив сцены, распахнула их и крикнула: — Эй! кто-нибудь, змея давайте!

Федя отпрыгнул к шведской стенке и быстро поднялся по ней на самый верх, придерживаясь за прикрепленный к потолку канат, закутался в занавес.

На сцену въехало огромное, встопорщенное, о трех головах чудище. Желто-лысые головы пучили красные глаза, скалили зубы. Каждая отливала буквами преимущественно какого-нибудь одного недостатка: «Зазнайство», «Лень», «Нивоспитанность». Все правильно, только на третьей голове ошибка. Из-за чудища выглянул старик в ботах, появился и исчез.

Федины планы рухнули, да он и сам чуть не рухнул со шведской стенки, так ему стало грустно и обидно. Загнилен на поверку оказался бутафорским, и обвели их с Гриней, как последних дураков.

— Повторим с самого начала, — сказала Елена Ивановна.

Толстенький, розовощекий витязь запохаживал вокруг змея. Каблучком притопывая, сабелькой помахивая, запел-заговорил звонким, как у всех отличников, голосом:

— Не торопись, Славик, первую строфу следует читать в замедленном темпе, чтобы зрители успели проникнуться значительностью происходящих в школе событий. — Елена Ивановна, вспомнив о чем-то своем, подошла к телефону, быстро набрала номер. — Сашенька, ты, детка?.. Чем ты занимаешься?.. Ну, хорошо, я скоро приду.

— Этих слов не надо, тут мне не очень удалось.

— Эти слова я сам придумал, — сладким голосом сказал Славик.

— Да какой же ты у меня умница, прямо нарадоваться не могу. — Елена Ивановна поцеловала Славика в макушку два раза, в один и в другой завиток. — Давай, мой талантливый, переходи непосредственно к схватке.

Размахивая сабелькой, Славик пошел на Загнилена.

— Эх ты, гой еси Славик, сын Эдуардович! — заорал Федя и, оттолкнувшись от шведской стенки, полетел на канате. — Выходи ко мне на бой-драку честную, поглядим еще, кто кому надает!

— Ты что, Елкин, с потолка упал? Такой невоспитанный! Хоть бы «здрасте» сказал!

— Здрасте, — сказал тогда Федя, раскачиваясь над головой Елены Ивановны.

— Что надо? — замахнулся сабелькой Славик. — Тебя никто не приглашал!

— А я на драмкружок!..

— Опомнился, — горько задумалась о чем-то своем Елена Ивановна.

— Знаю я этого Елкина, разболтает всей школе — и никакого сюрприза не получится, — важно сказал Славик.

— Больно нужно.

— Хорошо, — подобрела вдруг Елена Ивановна, — разрешаю поприсутствовать. Спускайся.

— Да я ничего, я здесь могу, — сказал Федя, делая между тем на канате несложные гимнастические упражнения.

— Спускайся, будешь вместо зрителя! — Елена Ивановна достала из заднего кармана спортивного трико часы на цепочке, щелкнула крышкой. — Ты вот что, Славик, порепетируй еще минут пятнадцать, а мне, к сожалению, пора. В магазин за кефиром и за дочкой в садик. — И она ушла.

Федя спрыгнул наконец с каната.

— Нормально, — сказал он, разглядывая Загнилена. — Не боишься?

— Вот еще!.. Чучело ведь.

— А похож на настоящего. Я сначала думал, может, биоробот. Обрадовался. Не, куда нам до настоящего!

— А зачем тебе настоящий?

— Мало ли. Ну, летал бы на нем. Сел на загривок и айда над городом реять. Нормально?

— Ничего… — согласился Славик. — На этом, конечно, не пореешь. Самодельный. Купили в овощном тыкв, сделали из них головы. Согнули из проволоки каркас, обклеили картоном, цветной бумагой. Гриву нацепили из пакли. Ну, юные техники еще немного помудрили.

— И что ты будешь с этим Загниленчиком делать?

— Головы рубить — что еще?

— А новые не нарастут?

— Не.

— А вдруг?

— Я сценарий знаю назубок. Срубаю голову с надписью «Лень» — читаю стихи про лень. «Зазнайство» — так про зазнайство. И дальше в таком же духе. Чтоб пережитки не знали пощады.

— Тоже ничего… Везет же вам, отличникам, самое интересное всегда вам достается. А мы что, троечники? Только и остается быть зрителями.

— Выбивайся в отличники, кто тебе не дает? Или того… транзисторов не хватает?

— А вот дам по тыкве — и замкнутся твои, чтоб не хвалился!

— Но-но, полегче! — Славик опять замахнулся сабелькой, сделал несколько блестящих па. — Оскорблений не стерплю — острой шпагой заколю.

— Конечно, с доспехами… с сабелькой, — отступил Федя. Так любой дурак может.

— Ладно, пощажу, — убрал свою сабельку Славик.

— Спасибо, — подчеркнуто вежливо сказал Федя и снова забрался вверх по шведской стенке. — Валяй, репетируй.

— Итак, стихи про зазнайство! — объявил Славик, встав в богатырскую позу.

— Здравствуй, мальчик Слава. — Перед Славиком стоял старик в ботах. Черного халата на нем уже не было — вполне приличный клетчатый костюм. Цвета спелой тыквы лысина поблескивала, точно пропитанная лаком.

— Здравствуйте, дедушка! — вежливо сказал Славик.

— Я к тебе на минуточку. Беспокоюсь за тебя, роль все-таки ответственная. — Он достал из кармана золотую в виде дракончика табакерку, раскрыл ее, зацепил дрожащими пальцами щепотку табаку, мелко зачихал в кулак. Заметив, что Славик с любопытством смотрит на табакерку, пробормотал невнятно: — Редкая вещица, выпросил в музее на пару дней, но ты об этом никому, тсс… Доверяют служителям муз… Ах, да что я все и себе да о себе! Давай, мальчик Слава, показывай, как ты будешь человечество от пороков избавлять!

— Это нетрудно, — сделал несколько выпадов сабелькой Славик.

— Что ж, так сразу все недостатки и уничтожишь?

— Ага.

— И не жалко?

— А что жалеть?

— Ну, хотя бы один, самый маленький недостаток оставил. Тебе, насколько я понимаю, недостатки не нужны. Но ты о других подумал? Представь себе, что все вдруг избавились от недостатков. Все стали отличниками, все — запевалами в школьном хоре, все — активными общественниками… Может, это и хорошо. Однако возникает вопрос, кто же будет все-таки запевать, если все запевалы? И кого, спрашивается, хвалить, если все отличники? Отличник — значит отличается. Соображаешь?

— Мне что, — растерялся Славик, — мне сказали: учи — я и выучил.

— Ну, не обращай внимания, — засмеялся старик, — это я так, шутка на предмет диалектики… А вообще ты молодец. Вполне заслуживаешь трех килограммов конфет.

— Каких еще конфет?

— Как каких?.. Шоколадных, разумеется. Только как бы нам не забыть про эти самые конфеты. Сценарий столько раз менялся. По первоначальному варианту, помнится, ты должен был вступить в схватку с драконом в подвале… Ты человек образованный, читал, поди, сказки. Знаешь, что драконы так без дела не сидят. Если когда и нечем заняться, все плохие дела переделаны, они сторожами нанимаются. Охраняют, как правило, что-нибудь хорошенькое: золото там, драгоценности или принцессу. Данный дракон, как вы его изволите величать, Загнилен, сторожил клад, иначе говоря, склад с конфетами сорта «Еруслан Лазаревич» по цене шесть рублей, если мне не изменяет память, пятьдесят коп. Но, сам понимаешь, подвал по техническим причинам невозможен. Так и получилось, что дракон здесь, конфеты — там, в глиняном горшке.

Послышались шаркающие шаги, сонный голос Агриппины Петровны:

— Еленван-на! Славик! Закругляйтесь — школу пора закрывать!

— Я бы принес конфеты, — быстро заговорил старик в ботах, — тем более подвальная дверь открыта — видел, когда проходил мимо. Увы, тороплюсь, надо бежать еще в оперный театр проводить инвентаризацию голосов и пластики… Мы еще встретимся, потолкуем.

С этими словами старик исчез.

Федя живо спустился вниз.

— Славик, мы с тобой друзья?

— А что?

— Я в подвале знаю все ходы и выходы. Могу провести, мне ничего не стоит.

— Была охота ночью шарахаться… Да и некогда, у меня — режим. В девять я должен быть в постели. Сейчас как раз около девяти.

Федя и Славик вместе вышли из школы, вместе подошли к подъезду Славика. Славик, посмотрев на свои электронные часы, сказал:

— Еще без пяти. Пожалуй, минуты две еще можно подышать свежим воздухом. Полезно перед сном.

Федя домой не спешил, но и дышать рядом со Славиком не хотелось, снова направился к Грине.

В то самое время, может, на минуту раньше, Елена Ивановна с авоськой в руках, в которой были две бутылки кефира и два батона, звонила в дверь Петра Никаноровича, чтобы сообщить ему неприятную новость. Дома директора не оказалось. «Где же ему быть, как не в школе?..» — подумала она. И действительно настигла его на лестнице, он поднимался в кабинет, чтобы еще раз обдумать план мероприятия, до начала которого оставалась всего лишь одна ночь.

 

Глава десятая,

из которой становится известно, что бдительная железнодорожная милиция предотвращает международный скандал. Однако положение в школе остается по-прежнему напряженным.

Они вошли в актовый зал. Елена Ивановна поставила авоську на стол, устало опустилась на стул.

— У, змеюга! — замахнулась она на Загнилена — лампочки в люстре мигнули, в зале стало заметно темнее. — Ой! — вскрикнула Елена Ивановна.

— Что «ой»? — спросил Петр Никанорович. — Это вы сказали «ой»?

— Нет… то есть да, скорее всего, я.

— А что такое?

— Мне показалось, что он, оно, неприятно так ощерился, — шепотом сказала Елена Ивановна.

— Кто он? Я, что ли? — тоже шепотом спросил Петр Никанорович.

— Этот, — Елена Ивановна показала на Загнилена.

— Ерунда, — бодро сказал Петр Никанорович. Лампочки мигнули. Он подошел к Загнилену. — Сами же сотворили, чего же вы, ха-ха, боитесь?

— На свою голову.

Петр Никанорович потрогал одну из голов Загнилена пальцем, постучал ногтем по другой.

— Ой! — отдернул он руку. — М-мм… задел за что-то остренькое… укололся, можно сказать… Могли бы, конечно, сделать поаккуратней. Да, что касается качества, то мы далеко не на уровне.

— А-а.

— Так что будем делать?

— Лично я буду есть. С утра маковой росинки… — Елена Ивановна взяла один из стоявших у графина стаканов, плеснула в него кефиру, отломила полбатона.

— Я имею в виду Васю Гопа и его компанию.

— Позор на весь город! — жевала и возмущалась Елена Ивановна. — И это надо же, накануне такого события! Вышла из магазина с кефиром, иду в детский сад за дочкой, а тут Нина Николаевна, инспектор детской комнаты. Забирайте, говорит, своих вундеркиндов — железнодорожная милиция с поезда сняла. Во главе с Маленьким Гопом в Америку, говорит, собрались, в Белый дом.

— В Белый дом, хорошенькое дело! Но зачем?!

— Кнопку Рейгану на кресло подложить, остренькую, чтоб войны не развязывал.

— Да-а, международного скандала нам еще не хватало!

— Это Вася Гоп воду мутит. Известное дело, яблоко от яблони…

— Надо немедленно ехать забирать.

— Я имею право поесть хоть один раз в день?! — возмутилась Елена Ивановна.

— Я, между прочим, тоже не ужинал, — сглотнул слюну директор, — не говоря о том, что не обедал и не завтракал.

— Простите, — ударила себя в грудь Елена Ивановна, чтобы прошел застрявший в горле кусочек. Она взяла еще один стакан, вылила из бутылки оставшийся кефир, положила перед Петром Никаноровичем полбатона. — Пожалуйста…

— Да-а, замечательная идейка, — досадливо протянул директор.

— Стара как мир, — сказала Елена Ивановна.

— Да, но мы ее здорово видоизменили.

— Загнилен тоже здорово видоизменился. Не надо было держать его в подвале. Сыро.

— Головы-тыквы, как говорится, задумались. Плесень местами. Будто шерсть дремучая выросла. А ведь была вполне приличная прическа из пакли.

— Трубы текут, и Боря взял паклю обратно.

— Как директор средней школы, я далек от детских сказочек, но все наши несчастья начались с того дня, как вам…

— Нам…

— …нам пришла эта идея. Взял сегодня журнал пятого «Б», посмотрел оценки, противно стало, будто взял в руки лягушку. Впрочем, что же мы сидим, надо действовать.

При этих словах Петра Никаноровича в зал вбежала мама Славика. Без шляпки, пальто нараспашку, в комнатных тапочках.

— Где Славик? — выпалила она.

— Разве дома его нет? — спросила Елена Ивановна.

— Боже мой! Боже мой! — забегала, запричитала она.

— Нет дома — так и что особенного? — попробовал успокоить ее Петр Никанорович.

— Боже мой! Боже мой!

— Может, к другу зашел?

— Боже мой! Нет у него друзей, — бегала по сцене мама Славика. — Боже мой! Он всегда ложится в девять. — И вдруг как закричит: — А-аа! Что это?

— Это чучело, — пояснил Петр Никанорович. — Вы не беспокойтесь, идите домой, а мы найдем вашего мальчика. Заигрался где-нибудь. Мало ли. Ведь когда мы были мальчишками, тоже, случалось, приходили в пять минут десятого.

Опасливо косясь на Загнилена, мама Славика выбежала из зала.

Петр Никанорович сел и глубоко задумался: куда бежать? кого спасать? Пожалуй, с теми ребятами, которые в милиции, ничего плохого уже случиться не могло, в надежном, так сказать, месте, поэтому резонно бросить все силы на поиски Славика.

— Делимся с вами на две группы, — сказал он, выйдя из глубокого размышления. — Я иду в юго-западном направлении, держа курс на детский кинотеатр «Салют». Вам же я предлагаю выступать в противоположном направлении, беря в захват дендропарк, прилегающие к нему берега реки, а также прилегающие к этим берегам развалины…

Тут прозвонил телефон, Елена Ивановна взяла трубку.

— Сашеньку покормили? — спросила она. — Очень хорошо… Светочку забрать из садика не забыли?.. Очень славненько. Воспитательница привела… Да, ей не в первый раз… Мойте ноги и ложитесь спать. — Елена Ивановна положила трубку, грустно сказала: — Потеряли.

— Что такое? — испугался Петр Никанорович. — Кого еще потеряли?

— Меня потеряли… семья.

— А-а, — успокоился Петр Никанорович. — Меня еще три года назад потеряли… Как стал директором — так и потеряли… Да, прикрыть надо чучело, а то зайдет кто-нибудь — испугается.

 

Глава одиннадцатая,

в которой Федя и Гриня приходят на помощь товарищу, чего, может быть, и не надо было делать.

На этот раз Гриня оказался дома.

— Ловко же нас с тобой провели! — с порога заявил Федя и принялся рассказывать другу о Славике, о репетиции и о том, что Загнилен вовсе не животного, а растительного, точнее сказать, овощного происхождения.

Гриня слушал-слушал, потом сказал:

— Не нас провели, а тебя. Я-то сразу обо всем догадался.

Такой Гриня человек: сначала молчит, а потом — «Я так и знал».

Обидно оставаться в дураках, вдвойне обидно не вдвоем, а одному. Десять минут Федя вообще не разговаривал с Гриней, но потом сыграли в шахматы, Федя дважды выиграл, и настроение у него значительно улучшилось. Зато у Грини оно стало никудышным. Начал воспитывать Юльку. Раз мать во вторую смену — значит, воспитание на нем, на Грине. Кукольную посуду разбросала по всему паласу, библиотечную книжку заляпала вареньем.

— Опять пилишь, — сказала Юлька, — давай лучше в математику играть.

— Слушай задачу, — сказал Федя. — Мальчик Гриша дал мальчику Славе десять подзатыльников. Мальчик Слава не растерялся и дал сдачи мальчику Грише в количестве трех подзатыльников. Спрашивается, сколько всего подзатыльников получил мальчик Слава?

Юлька пыхтела-пыхтела, а потом сказала:

— Нисколько, он убежал.

— А теперь реши мою задачу, — сказал Гриня. — У Загнилена было три головы. Богатырь Федя размахнулся мечом, срубил три. Тогда змей чиркнул огненным пальцем — и наросло три новых головы. Спрашивается, сколько всего голов у Загнилена?

— Три, — не думая ответила Юлька.

— Почему?

— Сева говорил.

— На этот раз Сева прав, — задумался Гриня. — Только Софьи Ковалевской из тебя не получится. — И принялся чистить картошку, чтобы пожарить ее на ужин.

Раздался требовательный звонок в дверь. На пороге стояла мама Славика.

— Гришенька, деточка, у тебя нет случайно Славика? Боже мой! Ищу, с ног сбилась.

— А что искать? — сказал Гриня. — Время еще детское, сам придет.

Мама Славика ушла, Гриня закрыл за ней, вздохнул по-стариковски рассудительно:

— Уж эти мне родители!

Молчали, слушали, как потрескивает на сковородке картошка, и тут Федя хлоп себя по лбу:

— Я, кажется, знаю, где Славик.

— Ну и где?

— В подвале, конечно.

— Ну в подвале, ну и что?

— У меня этот тип в ботах из головы не выходит — подозрительный. Связан, скорее всего, с преступными элементами.

— С Гопом, думаешь?

— Гоп — ерунда. Выше бери.

— Ну, а Славик, зачем он им? Подумаешь, отличник. Да их в каждой школе полно.

— Зачем он им, я не знаю. Но то, что он в подвале, — факт.

— На здоровье.

— А заблудится?

— Мне-то…

— Ну как… жалко все-таки.

— Будет знать, как жадничать.

— Вот мы тут препираемся, — взорвался Федя, — а Славик в этот момент, может быть, тонет в подвальном озере!.. Кругом трубы, а руку подать некому!

— Одним жадиной меньше, — подытожил Гриня.

— Как ты можешь?! Человек погибает!

— Картошки охота. Да и ребенка не с кем оставить.

— Юль, посидишь одна? — попросил Федя.

— А вдруг, пока вы ходите, Загнилен меня похитит?

— Больно много о себе думаешь, — осадил ее Гриня. — Маленькая еще, чтобы похищать!.. И вообще, Загниленов не бывает!

— Бывает!

— Не бывает.

— Вот до чего дело дошло, уже дети боятся.

— А Сева сказал…

— Перестань мне про своего Севу! — рассвирепел Гриня. — Я тебе старший брат или он?.. И учти, Загнилен — чучело. Я сам видел. И передай Севе, что завтра он сможет убедиться, что нет Загнилена. То есть если даже и был, то не будет. Не настоящий он. А этих, не настоящих, мы рраз — и как не было!

И они ушли, поручив Юльке картошку.

В актовом зале горел свет, и прежде чем спуститься в подвал, они завернули туда. Пусто, никого. Гриня сел и дальше ни с места.

— Есть охота, — забормотал он, — а там картошка, тоже мне, друг называется, все куда-то тащит, поесть не даст. Форму уделал с этим подвалом, мамка придет, ругаться будет. Все из-за тебя.

— Ну ладно, ешь давай, только по-быстрому, — Федя разломал на две части лежавший на столе батон, разлил по стаканам бутылку кефира.

Подвальная дверь была распахнута настежь. Прежде чем спуститься по широкой подвальной лестнице, они прокричали в темноту:

— Сла-вик! Сла-вик!

Никто не отозвался.

Сто раз уже были в подвале, кажется, знают каждый вентиль, каждый патрубок. Все равно неприятно лезть. Темно, по стенам струится вода. Тут и там скапывает, шипит, квакает.

Из Маленькой подвальной комнаты сочился свет, падал на свободное от труб пространство.

 

Глава двенадцатая,

в которой Петр Никанорович и Елена Ивановна подозревают, что произошло самое плохое из того, что не могло произойти.

Никаких следов Славика Петру Никаноровичу и Елене Ивановне обнаружить не удалось.

— Происходит что-то непостижимое, — говорил Петр Никанорович, открывая дверь актового зала и вежливо пропуская Елену Ивановну вперед. — Вероятнее всего было бы предположить, что Сла… — посмотрев на стол, он осекся на полуслове. — А где же батон?

— И кефир?

Оба почему-то посмотрели в сторону Загнилена, прикрытого куском темной материи.

— Странное дело.

— Должно быть, мы с вами были так голодны, что и не заметили, как съели второй батон и выпили вторую бутылку.

— Возможно, хотя и маловероятно. Я так думаю.

Елена Ивановна подошла к Загнилену, приподняла край покрывавшей его материи.

— Маловероятно… но возможно.

— Вы что-то сказали?

— Нет-нет, ничего… Я только подумала, что было бы совершенно немыслимым предположить, что Славик исчез таким же образом, что и батон с кефиром.

— Ну тогда и не предполагайте. — Петр Никанорович почему-то начинал нервничать.

— Я и не предполагаю, — тоже начала нервничать Елена Ивановна.

— Булка с кефиром это одно, а Славик — совсем другое, — авторитетно сказал Петр Никанорович. — Я так думаю.

— В милицию позвонить — и баста! — уцепилась за идею Елена Ивановна. — Там живо разберутся, кто ест… есть кто.

— Хватит с нас милиции, — поднял вверх руки Петр Никанорович. — Надо хоть немного позаботиться о репутации школы!.. Хотя вдвоем, видимо, нам не под силу. Иголку в стогу сена легче найти, чем Славика. Выведем из резерва Геннадия Николаевича и Антонину Сергеевну. Мы с Антониной Сергеевной держим курс на северо-запад, в сторону кафе «Серебряное копытце», вы же с Геннадием Николаевичем в противоположную сторону, беря ориентир на строящееся здание…

— Давайте наоборот, — вдруг возмутилась Елена Ивановна, мы — в кафе, вы — на строящееся здание.

— Не возражаю, пусть так, — грустно качнул головой Петр Никанорович и пошел к дверям.

 

Глава тринадцатая,

в которой рассказывается о пользе рыбьего жира, о том, что в отличие от Агриппины Петровны гопкомпания не дремлет.

К вечеру Тюлень пришел уже в себя, то есть в свою первоначальную форму. На весь рубль он купил рыбьего жира и пил через час по чайной ложечке. Как видно. Большой Гоп оказался прав, говоря о пользе рыбьего жира. Вечером же на своем экстренном совещании гопкомпания решила украсть Загнилена.

С приготовленными на всякий случай большим мешком и веревками, опасливо озираясь по сторонам, она отправилась к школе. Шла и ругалась, как обычно.

— Чтой-то не хочется снова в подвал, устал я чтой-то, — говорил Силыч.

— Все из-за тебя, Силыч, — напомнил ему Большой Гоп. — Если бы не ты, мы бы давно украли Загнилена, и теперь бы уж весь город дрожал от страха, а мы бы делали что хотели.

— Сантехников Загнилен, сантехников, — ворчал Тюлень.

— Я, может, пошутил, — оправдывался Силыч.

— Чтой-то ты в последнее время сильно веселый, дай ему, Гопа, чтобы он погрустнел малость…

Большой Гоп замахнулся, чтобы «дать» Силычу, но сделал вид, что почесал затылок. Из подвала вышли трое мальчишек. Один даже поздоровался:

— Здравствуйте, дяденьки!

Это озадачило гопкомпанию, но не настолько, чтобы изменить свои планы. Мальчишки скрылись за поворотом, она же растворилась в густой подвальной темноте.

Федя и Гриня нашли Славика в Маленькой подвальной комнате. Сидел на полу и уплетал за обе щеки конфеты. Достает из горшка — и в рот, достает — и в рот. Когда они зашли, он запихивал как раз последнюю. У Гриньки были все основания сказать:

— Я так и знал, не надо было спасать эту жадобину!

— Спасители нашлись. Без вас бы дорогу нашел.

— Вот она, благодарность человека, которого спасли от верной гибели… По шее дать, что ли?!

— Дай, Гринь!

Толкая впереди себя Славика, как пленного, они вошли в школу — им навстречу по коридору хлынули взрослые. Среди них и мама Славика, и Петр Никанорович, и Елена Ивановна. Давай тискать, обнимать и целовать Славика.

— Славик, деточка!

Как же ты нас напугал!

— Как же мы переволновались!

— Понятно, где тебя надо было искать, — сказал Петр Никанорович, осмотрев Славика.

— Там у двери вертятся самые настоящие уголовные бандиты, — вылез Гриня.

— Ну, это вы преувеличиваете, — сказал Петр Никанорович.

— Может, не настоящие, — смягчил Федя, — но и не члены родительского комитета. Я их знаю…

Тут раздался сварливый голос Агриппины Петровны:

— Петр Никанорыч! Еленван-на! Школу пора закрывать!

— Вы бы лучше потрудились закрыть подвальную дверь! Да как следует! — крикнул Петр Никанорович, причем с металлической, по-настоящему директорской ноткой в голосе. Потом тихонько добавил: — Вдруг и правда бандиты? Теперь уж ничему удивляться не приходится… Украдут какой-нибудь патрубок, потом где я его возьму?!

 

Глава четырнадцатая,

в которой лучшие выпускники школы занимают место в президиуме, а Большой Гоп делится с присутствующими своим педагогическим опытом.

Может быть, за всю свою историю школа не собирала столько народа. Взрослые группками и поодиночке ходили по школе, собирались в кружки, рассматривали пожелтевшие и довольно свежие фотографии, оживленно толковали. Тут же и школьники, все, с первого по десятый. В зал не пробьешься. Ребята гроздьями висели на шведских стенках, лепились на спортивных «козлах» и «конях». Маленький Гоп раскачивался на канате, норовя свалиться кому-нибудь на голову. Это уже, конечно, было слишком. Елена Ивановна тотчас шуганула его оттуда.

Сцена была еще пуста, справа только президиумный стол, слева — покрытый темным материалом, потому невидимый, Загнилен. Но вот заиграла труба, на сцену вышел Петр Никанорович. Был он в хорошо отутюженном сером костюме, модном сером галстуке. Тон его одежды деликатно оттенял праздничную улыбку на его несколько осунувшемся в последние дни лице. Прежде всего он пригласил президиум занять свои места. Папа и мама Феди Елкина, Диана Владимировна, передовик, директор, заведующая сели за стол, и от их праздничных улыбок стало как будто светлее в зале.

— Дорогие друзья! — сказал Петр Никанорович, и рука его привычно потянулась к узлу галстука, чтобы его поправить, хотя, конечно, нужды в том не было. — Я очень рад видеть вас в нашей прекрасной средней школе, в этом зале, в этот знаменательный день. Разрешите выразить… что вы, не посчитавшись…

Из-за кулис выглянул старик в ботах. На нем майка спортивного судьи, жутко фирменные штаны, вообще весь пестрел иностранными наклейками. Одна из наклеек была даже на его допотопном боте.

— А Славика нет, — сказал он вполголоса и исчез.

По залу покатился шепоток. «Славика нет, представления не будет, мероприятие срывается!»

Через весь зал уже пробивалась Елена Ивановна, спрашивая каждого:

— А вы Славика не видели? — пробившись к первому ряду, нагнулась к Феде. — Федя, ты Славика не видел?

— Так мы его вчера! — возмутился Федя. — С рук на руки!

— Беги к нему, может, дома. — Елена Ивановна взошла на сцену, на цыпочках прошла к Петру Никаноровичу, тихонько шепнула ему что-то на ухо.

— У нас в программе… — продолжал свою речь Петр Никанорович. — Программа, м-мм… у нас большая, в двух отделениях. А сейчас мы предоставим слово…

Федин папа начал медленно приподниматься, потому что знал, что первым выступать ему…

Бум! бум! бум! — услышали все глухие, точно из подземелья, удары. И слабый, чуть слышный голос.

— Что такое? — заволновались в зале.

— Ничего особенного, — попробовал успокоить всех Петр Никанорович. — Это, вероятно, в подвале. Славик, видимо, Смирнов. Забрел случайно. Детская шалость, не более. Сейчас, товарищи, я его приведу. — И он шагнул в глубину сцены, где была дверь в коридор.

Поднялся шум, крики: какой-то подвал, дети, которых там запирают… Во что, спрашивается, превратили школу?!

Петр Никанорович вернулся на сцену не один — впереди, оставляя мокрые следы, шлепала гопкомпания.

— Форменное безобразие! — заругался Силыч, снял шляпку — с нее пролилась вода, принялся рукавом чистить ее. — Во что превратилась моя резиновая шляпка?! А мой плащ?! Мой новый, мой гуммированный плащ! А мой ревматизм?! А моя любимая подагра?! Заперли на всю ночь в подвале больного человека, мож-скать, лучшего выпускника гимназии!…

— Я в милицию буду жаловаться! — заявил Большой Гоп, отряхиваясь и поднимая отчаянную пыль.

— Шуточки! — сказал Тюлень.

Кто в зале смеялся, а кто и сочувственно роптал.

— Товарищи, проходите в зал, — сказала гопкомпании Елена Ивановна, — здесь у нас президиум.

— Покорно благодарим, не беспокойтесь, — сказал Силыч, — мы здесь останемся.

— Да, но тут и стульев для вас нет, — замешкался Петр Никанорович.

— Кто-нибудь! — скомандовал старик в ботах. — Стулья! — И передаваемые из рук в руки два стула поплыли над рядами, скоро они были поставлены рядом с Загниленом, тщательно покрытым темной материей. На один сел Большой Гоп, на другой — Силыч.

— А мне два стула? — сказал Тюлень. Стульев больше не было. — Ах, так! — обиделся Тюлень и принялся надувать свой резиновый матрас. Надул и сел на него.

— Дорогие друзья, — снова начал Петр Никанорович. — Я тем не менее очень рад видеть вас, собравшихся в нашей прекрасной средней школе на встречу…

— Надобно все-таки уточнить, прекрасной или средней?

В зале возникло какое-то движение. Это пробирался к сцене Федя.

— Нет Славика, — сообщил он. — Нигде нет.

— Я должен извиниться за некоторую неорганизованность, — сказал Петр Никанорович, — нет главного участника представления, поэтому приходится на ходу перестраивать сценарий…

Гопкомпания загудела, загудел кое-кто и в зале.

— А может, он здесь, мальчонка-то? — сказал Силыч и сбросил с Загнилена покрывало.

Все так и ахнули.

Стало темнее, бившее в окна солнце вобрало лучи, ушло в тучу.

— Музыку! Почему не включают музыку?! — раздался усиленный мегафоном голос Елены Ивановны.

Включилась музыка, но, видимо, не на те обороты, замедленная, страшная. Тут же и выключилась, а вместо нее — бодренький спортивный марш.

— Это, если так можно выразиться, сюрприз! — сказал Петр Никанорович.

— Ужас-то какой, господи! — воскликнула Диана Владимировна.

— Привет, дракоша! — сказал Большой Гоп и чмокнул Загнилена в одну из его тыкв. — Здорово мы от тебя драпанули! Это Силыч пошутил, сантехников, говорит, ты, сантехников… Но ты ведь наш? Наш.

Разглядывавшие Загнилена взрослые и дети действительно отмечали между тем, что он здорово похож на гопкомпанию. Одна голова походила на голову Большого Гопа, другая — на голову Силыча, третья — на голову Тюленя.

— Товарищ! — сказала в мегафон Елена Ивановна. — Перестаньте жеваться, вы все-таки в президиуме.

— Эт вы мне? — переспросил Тюлень.

— А кому же?

— Понял, — скромно сказал Тюлень и действительно перестал жеваться. Но тут же повалился на свой резиновый матрас и захрапел.

— Отлично, — сказал Петр Никанорович, потирая виски. Конечно, мероприятие складывалось далеко не лучшим образом, и любой другой на его месте растерялся бы, но то другой — не Петр Никанорович. — А теперь перед нами выступит… — как ни в чем не бывало сказал он…

Папа Феди Елкина начал привставать, впрочем, довольно нерешительно.

— Нет-нет, — остановил его Петр Никанорович.

Тогда встала со своего стула Диана Владимировна.

— Дело в том, — остановил он и ее, — что некоторым тут не терпелось сказать о себе несколько слов. Что ж, мы готовы выслушать. Выслушать и сделать свои выводы. — И он выразительно посмотрел на Силыча.

— И скажу, — Силыч снял свою резиновую шляпку, набросил ее на одну из голов Загнилена, более всего походящую на его собственную, поплевал на ладонь, пригладил жиденькие, напоминающие паклю волосы, закинул ногу на ногу. — Скажу, мне сподручно. Приходилось, мож-скать, в ЖЭКе при небывалом стечении народа. Значит, так: раньше жизнь была трудная. Никакого тебе газа — писчу готовили на кострах, о водопроводе и канализации только мечтали. Вопче, жили в пещерах. Помню, бывало, пойдем на мамонта…

— Слышали! Сто раз слышали! — закричали из зала.

— Лучше скажите, когда кончатся перебои! — сказала Елена Ивановна. — Мы вас спрашиваем.

— Скажет, — засмеялся Большой Гоп, — ему не первый раз отвечать.

— Скажите прямо, когда кончатся перебои! — требовали из зала.

— С какого числа? С понедельника или со вторника?

— Отвечайте, что вы мямлите?! — сказала Елена Ивановна.

— Чтобы все слышали, — сказал Петр Никанорович. — Что, язык проглотили? — теряла терпение Елена Ивановна. — Отвечайте!… Обещаю, что… Ну…

— Тюлень, — подтолкнул ногой Силыч спящего Тюленя. — Отвечай, тебя спрашивают.

Тюлень приоткрыл один глаз, достал из-за пазухи горох.

— Что тебе?

— Тебя просят рассказать, за что наградили медалью.

— Какой еще медалью?

— Медной, какой исчо, не резиновой… за отвагу на пожаре.

— Такого-то лентяя наградили? — возмутилась Диана Владимировна.

— Вы думаете, так просто тушить пожары? — спросил у всего зала Тюлень.

— Нет, мы не думаем, — ответил за весь зал Петр Никанорович.

— Тогда и не говорите.

— А вот мы сейчас сами убедились, какой вы пожарник, — сказал Петр Никанорович. — Вы или спите, или трескаете горох, третьего состояния у вас, наверно, не бывает.

— Напраслину возводит, — сказал Силыч.

— Вас бы туда, в самое пекло, — сказал Тюлень.

— Вот, ребята, — грустно сказал Петр Никанорович, — смотрите и делайте выводы. — Он достал платок, вытер вспотевший лоб и переносицу. — Ну а товарищ Гоп не желает ли выступить? — Большой Гоп никакого желания выступать не проявлял, он сидел на корточках около Загнилена, гладил его по голове и науськивал: «Ату их, Загнилеша, ату!» — Тогда я сам про него скажу. Так вот, товарищи, — обращаясь прежде всего к ребятам, продолжал Петр Никанорович. — Некий Гоп Николай Петрович, точно так же, как и двое его дружков, является антипримером и только как антипример представляет для нас интерес. Штука вот в чем: если кто хочет стать хорошим человеком — пусть делает все не так, как он, а совершенно противоположным образом… Еще в раннем детстве Коля Гоп обижал маленьких и досаждал большим. Когда же он пошел учиться, то отлынивал от уроков, а потом, сдав документы в ПТУ, ленился работать. Позднее, вместо того чтобы идти на завод, он каждый день приходил в подворотню и там просил у честных граждан «закурить». В конце концов он тут же, в подворотне, обучился редкой антиобщественной профессии грабителя… Для чего я так подробно рассказываю биографию этого недостойного человека? А для того, чтобы вы поняли, что подражать такому и слушаться такого ни в коем случае нельзя. В нашей школе учится сын пресловутого товарища Гопа — Вася. Мне становится иногда больно и грустно за него… Да, а не получится ли вот такая нехорошая преемственность в выборе профессии и своего места в жизни, вот такая НЕрабочая династия?!

— Васю воспитывать надо! — с болью в голосе воскликнула Елена Ивановна. — А он целыми днями без присмотра…

— Это я-то не воспитываю Ваську?! — хлопнул себя в грудь Большой Гоп. — Васька, подь сюда! Маленький Васька Гоп подошел к рампе.

— Ну чо надо? Чо?

Не успел никто и глазом моргнуть, как Большой Гоп схватил сына за шиворот, поднял на сцену, зажал между колен, в руке у него появился гимназический «хлыстик» — и он им давай воспитывать.

— Ты где сегодня был??!! Почему я тя не видел в подворотне??!! Опять по библиотекам шатался??!! Я те покажу библиотеки! Сколько раз говорил: не веди себя хорошо! Плохо веди!

— Что он делает! — в страхе закричала Елена Ивановна.

— Прекратите сейчас же!.. — побледнел Петр Никанорович.

Но Большой Гоп распалялся еще больше. Маленький Гоп Васька верещал:

— Ой, папочка! Миленький, прости! Я пойду, пойду в подворотню, вот только уро… уроки выучу!

— Ах, уроки! Я те покажу уроки!

— Не буду уро… буду плохим, а не хоро!..

— Остановите! Остановите его! — бегала вокруг Большого Гопа Елена Ивановна, заламывая руки.

Но все были в каком-то шоке, все смотрели и не могли пошевелиться. Только Силыч хихикал:

— Эт я понимаю, эт по-нашенски, по-гимназически…

Наконец Петр Никанорович сумел оторвать страшно отяжелевшие ноги от пола, шагнул на выручку своему ученику. Тогда и все (на сцене и в зале), словно по команде, хлынули к Гопам. Крик, свалка, неразбериха. Старик в ботах натужно свистел в судейский свисток, но никто на это не обращал внимания. Самая настоящая потасовка. Первым пришел в себя Тюлень. Выполз на четвереньках из свалки, вытянул свой спущенный матрас, посмотрел на часы и сказал:

— Мне пора, начальник сказал, чтоб в пять как штык, в пять — пожар намечается.

 

Глава пятнадцатая,

в которой происходит решительная схватка между светлыми силами добра и темными силами зла… По всей вероятности, увы, не последняя.

Хотя начало встречи происходило не совсем по сценарию, а точнее говоря, совсем не по нему, народ не расходился. Теперь все высыпали во двор, ожидалось представление, какое — никому не известно. Группками стояли дети и взрослые, горячо обсуждали события. Появился старик в ботах, его непокрытая головным убором лысина то тут, то там выныривала из толпы, как поплавок.

— Славик-то в больницу попал, — сказал он вполголоса. И тотчас впереди него на быстрых ножках побежал слух: Славик попал в больницу, Славика отвезли на «скорой», у Славика — аппендицит, причем гнойный…

Увидев гопкомпанию, старик в ботах распахнул объятия, пошел к ней.

А Федя, между прочим, давно уже наблюдал за ним. Факт его знакомства с гопкомпанией показался ему более чем подозрительным. Потихоньку протиснулся, встал рядом, навострил ухо.

— Сколько лет, сколько зим! — обнял Силыча старик в ботах. — Жив, курилка!..

— А что мне сделается — пережитку?.. Но я все-тки не помню…

— Сидели за одной партой, а ты не помнишь. Грустно и обидно.

— Время было трудное… А фамилия ваша, извиняюсь, как будет?

— Тсс, я здесь инкогнито.

— Красивая фамилия, из графьев, значится… все равно не помню.

Шли последние приготовления к представлению. Сантехник Боря выкатил на середину двора Загнилена, принес, поставил рядом ведро воды, а также топор, багор и лопату. Еще раз сходил в школу, принес огненно-красный огнетушитель старинной немецкой фирмы «Фойершнапс».

Старик в ботах достал из кармана золотую в виде дракончика табакерку, раскрыл ее, взял щепотку табаку.

— Вспомнил, — сказал Силыч, — как сейчас помню, табачком баловались семьдесят лет тому, — и протянул к табакерке руку.

— То-то ж! — захлопнув табакерку и с наслаждением нюхая табачок, сказал старик. — От меня здесь тоже кое-что зависит.

— Не пойму, что это они собираются делать?

— Головы ему свернут — и баста!

— Жаль.

— Так ведь бутафория.

— Умом понимаю, а на душе чтой-то неприятно.

— Ага, чует кошка!.. Но я надеюсь, не только тебе. Значит, хватает за живое? Ну, а как ты думал иначе?!.. Еще не то будет!

— В знак нашей гимназической дружбы, — начал заискивать Силыч, — поспособствовали бы…

— А что же вы сами? Уже, ха-ха, на попятную?.. Нет, я на себя ответственность брать не буду, и вообще я ошибся, мы с тобой решительно незнакомы… — И, стрельнув в сторону Феди черными, как угли, глазами, старик в ботах поторопился удалиться.

Заиграла труба, на середину школьного двора вышел, пряча платок в карман, Петр Никанорович. Этот человек обладал завидным мужеством. Проще всего ведь было закрыть встречу и разойтись. Кстати говоря, некоторые учителя так и предлагали сделать, но Петр Никанорович не спасовал. Все ровненько выстроились в четыре шеренги, и Петр Никанорович сказал речь. Это была одна из самых лучших, проникновенных речей, которые когда-либо и кто-либо слышал. Петр Никанорович напоминал, что силы зла деятельны и коварны, что надо бороться с ними, не жалея себя, каждый день и каждый час. Сидевший посреди школьного двора Загнилен выглядел жалким и пришибленным, будто понимал, что речь идет о нем и жить ему осталось считанные минуты.

Петр Никанорович подал знак, Елена Ивановна взяла в руки огнетушитель, встала с ним на изготовку. Надо сказать, огненно-красный огнетушитель очень хорошо гармонировал с ее голубым с красной полоской спортивным костюмом.

— Держите его! Держите!

На середину круга выбежал Подготовительный Сева, с разных сторон неслись к нему четыре тети: заведующая детским садом, авторитетная, но не очень поворотливая женщина, менее авторитетные, но более поворотливые воспитательница и няня и, наконец, Севина мама. Она была в белом халате, кричала громче всех, размахивала большими магазинными счетами.

Сева и раньше убегал, вернее сказать, уходил из садика. Особенного значения этому никто не придавал, но сегодня воспитательница придала почему-то исчезновению Севы чрезвычайное значение. Доложив о случившемся по начальству, она кинулась в магазин хлебобулочных изделий, где работала мама пропавшего Севы. Маму так взволновала эта весть, что она даже забыла запереть магазин самообслуживания на замок, оставив покупателей наедине с хлебобулочными изделиями и своей совестью.

Сева ринулся к Загнилену — тети за ним. Сева вокруг Загнилена — тети тоже вокруг.

— Вот она — смена, — сказали в толпе.

— По скользкой дорожке пойдет.

Тут как раз Сева поскользнулся на крутом вираже и упал. Он был бы неминуемо схвачен няней, если бы не догадался нырнуть под Загнилена, под его мохнатое с проплешинами противное брюхо. А лезть под Загнилена никто не решился. Подул ветерок, и шерсть у него вздыбилась. Некоторым показалось, что змей подмигнул одним глазом. Но поди ж тут разберись, подмигнул или нет, когда у него несколько пар глаз.

Петр Никанорович подошел к Загнилену, заглянул под него.

— Не понимаю, в чем, собственно, дело?

— Я хочу посмотреть, а мне не разрешают, — слабеньким голосом сказал Подготовительный Сева.

— Он хочет посмотреть, а ему не разрешают, — повторил погромче Петр Никанорович.

Послышался смех, крики в защиту Севы:

— Пускай смотрит!

— Подготовительным тоже полезно.

— Пускай! — махнула рукой заведующая детсадом.

Севина мама всхлипнула, утерлась рукавом белого халата. Сева вылез из-под змея, встал вместе со всеми в круг.

Заиграла труба, трое отличников с разных сторон направились к Загнилену, подошли, чиркнули спичками. Елена Ивановна крепче сжала огнетушитель. Одновременно вспыхнув, спички одновременно и погасли.

Загнилен и не думал возгораться. Возможно, потому что неделю мок в подвале под худыми трубами, да и теперь вот тоже мок, потому что с неба принялся сеять мелкий, нудный дождишко. К тому же действовали отличники неуклюже. Ближе, чем на расстояние вытянутой руки, они к нему не подходили. А что? Возьмет да и цапнет! Под сырым ветерком сизая шерсть Загнилена бугрилась, похоже, будто змей изготовился к прыжку.

Петр Никанорович сказал сантехнику Боре, чтобы тот шел за керосином. Боря вылил из эмалированного ведра воду и пошел искать керосин.

— А проволоку куда еще понес? — крикнули ему вдогонку.

Боря лишь загадочно улыбнулся. Он всегда таскался со своим мотком чуть поржавленной проволоки: в любую минуту где-нибудь могла засориться система, и тогда бы он пришел людям на помощь.

Феде и Грине было грустно и обидно смотреть, как отличники изводят спички. У доски они, может быть, не теряются, но то у доски, а то в жизни. Твердые троечники, думали они, гораздо бы лучше справились с поставленной задачей.

Еще более грустно и обидно было Маленькому Гопу. Конечно, он был напичкан всякими недостатками под самую завязочку. Сказать прямо, недостатки были единственным содержанием его маленькой личности. Если искоренить из него недостатки, то получится пшик, пустое место. Тем не менее лучшей кандидатуры для поджога не было. Для него запалить костер — раз плюнуть. Весь прошлый год он только и делал, что жег у мусорных контейнеров ящики. Никто ему за это не платил, жег для собственного удовольствия. Вася Гоп даже малость занимался пиротехникой, знал с десяток различных способов изготовления взрывчатых веществ. Он мог сделать бомбу из коробка спичек и завалящего обрывка изоляционной ленты. Никто Маленькому Гопу доверия не оказывал, но, как ему ни было грустно и обидно, он стоял смирно, не баловался. Он был занят тем, что пробовал достать правой рукой из-за спины правое ухо. Проклятье! Опять эти несколько сантиметров!.. Он был близок к отчаянию. Напрасно, конечно, какие его годы?! Все еще впереди. Лет через десять — пятнадцать, если не будет лениться тренировать руку и ухо каждый день, он обязательно своего добьется. Каждый добивается своего, если очень захочет. Кто-то окончит школу и институт, кто-то освоит выбранную по душе профессию, и Маленький Гоп, конечно…

Маленькому Гопу стало скучно. Никому ни слова не говоря, он вышел из шеренги и двинул через круг наискосок.

— Вернись! — попытался образумить его Петр Никанорович. — Я тебе сказал, вернись! — Он еще что-то хотел крикнуть, но подходящих слов не находил. В его лексиконе были только хорошие, вежливые слова, которые в данный момент ну никак не годились.

— Не вернется, он гордый, в меня, — тихонько сказал Большой Гоп.

Теперь уже всем было ясно, что мероприятие летит под откос, как взорванный поезд.

— Вернись, говорит тебе Петр Никанорович! — крикнула Елена Ивановна.

Маленький Гоп обернулся и сделал ручкой.

Над школьным двором повисла тягостная тишина, даже ветер затаился, перестал дуть. На глазах у всей школы этот отъявленный Маленький возмутительный Гоп продемонстрировал, что нисколечко не боится директора. Всем стало обидно за Петра Никаноровича, особенно Елене Ивановне, его первой помощнице по воспитанию. Она не могла допустить, чтобы четвероклассник подрывал авторитет такого заслуженного человека. Взять за руку и немедленно привести… Елена Ивановна положила огнетушитель на землю, а тот ка-ак прыгнет!!! Пеной ка-ак брызнет!!! Взбесился огнетушитель. Подскакивал, крутился на месте, страшно шипел, поливал всех подряд: и двоечников, и отличников, и авторитетных, и неавторитетных. Кто от страха закрыл глаза, кто упал, кто побежал. Только физрук Владимир Константинович не сдрейфил — бросился на огнетушитель. Началась схватка. Физрук его за рожок, а он физруку руки выкручивать. Физрук его к земле, чтоб придушить, а тот его пеной углекислой. Катались они по земле, барахтались… Физрук весь в пене. Нет физрука — пенное облако и рука. Однако и огнетушитель начал выдыхаться: пена иссякала, а вместе с пеной и боевой задор. У физрука, наоборот, второе дыхание открылось. Ему хорошо, он натренирован, каждое утро бегает да еще с ребятами на уроках физкультуры спортом занимается, а огнетушитель — что? Всю жизнь на гвоздике провисел, откуда второму дыханию взяться?! Поэтому в конечном итоге проиграл схватку. Но не только поэтому. Главное, потому, что физрук Владимир Константинович боролся за правое дело, а огнетушитель выступил на стороне темных сил.

Как раз у юных техников что-то замкнуло — включилась «богатырская симфония» Бородина. Но опять-таки страшно замедленно — так что собравшиеся не могли по достоинству оценить классику.

Когда пена улеглась, все увидели, что Загнилена нет.

На этом официальная часть встречи закончилась. События тем не менее продолжали развиваться — хотя и неофициально.

Сантехник Боря, надо отдать ему должное, добыл керосин, что сделать непросто в большом городе, где давно в каждом доме газ и электричество. Нескладная Борина фигура промаячила по школьному двору, когда по телику начиналась передача «Спокойной ночи, малыши». А спустя, наверно, полчаса по неизвестной причине загорелся ларь, в котором хранились 32 швабры, искусно сделанные ребятами на уроках труда из ценных пород дерева… Находившийся рядом с этим ларем другой ларь, в котором хранились метлы, не пострадал. Школа также не пострадала.

После того как истаял последний дымок, уехали пожарники и разошлись зеваки, долгое время школьный двор был пуст, но вот, ошалело мигая синей лампочкой, въехала «скорая помощь». Из нее вылезли два врача в белых халатах и белых же колпаках. Постояли, покурили и уехали.

 

Глава шестнадцатая,

в которой взрослые подводят грустные итоги встречи и принимают ответственное решение.

Ночь была тревожной, многим в эту ночь не спалось — изводили дурные предчувствия. Ждали, как избавления, утра, но утро в этот день не наступило — ночь длилась 72 часа, как уже было однажды в 1883 году при извержении вулкана Кракатау. И, как при извержении вулкана, могли быть жертвы, поэтому Петр Никанорович распорядился, чтобы учителя не спрашивали. И учителя не спрашивали, они даже и не объясняли новый материал, а все уроки напролет читали классику, которая на примере художественных образов учит добру и справедливости. У Петра Никаноровича была еще мысль отпустить ребят пораньше домой, но этой мысли помешала другая мысль — впрочем, об этой, другой мысли позже.

Встреча как будто закончилась, но некоторые ее участники встретились на следующий день снова. Взяв отгулы, пришли папа и мама Феди Елкина. Пришла Диана Владимировна, поручив зубные дела своему заместителю.

Собравшись в кабинете директора, взрослые подводили грустные итоги встречи.

Петр Никанорович качнул большой головой, посмотрел на всех поверх роговых очков своими грустными коричневыми глазами.

— Как директор, м-мм… в общем-то неплохой, средней, школы, я далек от отчаяния, но эта история меня лично кое-чему научила.

— Боюсь, что эта история еще не кончилась, — Елена Ивановна расправила свитер, который вязала между делом Владимиру Константиновичу, — полрукава осталось.

— Как бы там ни было, этот день надолго останется в памяти, — сказал, трогая на лбу пластырь, Федин папа.

— Все было очень миленько, одно плохо — чучело исчезло. Как бы им кто не воспользовался в преступных целях, страшным таким, — сказала Диана Владимировна.

— Не думаю, что это возможно, — склонил голову директор, — но у меня была мысль, я распорядился, чтобы ребята поискали его в близлежащих дворах.

— А может, не надо было, — Елена Ивановна нервно отбросила вязанье, потому что путала петли. — Исчезло из школы — и слава богу! Мероприятие прошло, товарищи вот даже благодарность почти что объявляют… Знаете, исчезло, и мне как-то спокойнее на душе стало. Думаю, ну вот у нас в школе ничего уже плохого не произойдет.

— А у других, значит, пусть происходит?

— Почему вы считаете, что что-нибудь плохое обязательно должно произойти?

— Я так не считаю, но мало ли…

— А у меня сердце не на месте… Ну как же вы, Петр Никанорович, опытный педагог — и такое… — сказала Федина мама.

— Какое?..

— Отправили детей на поиски страшилища… Я не хочу сказать, что оно само по себе представляет какую-то опасность, но что творится вокруг! Или вы не замечаете? Уличные фонари перебиты, хулиганье распоясалось, проходу никому не дает. Надо немедленно вернуть детей!

— Как же я их верну? У меня их больше тысячи.

— Вы что же, всех послали? — спросил Федин папа.

— Нет, конечно, младшие классы давно дома.

— А наш Федя, значит, на улице, — сделала вывод Федина мама.

— Друзья, что это мы все так воспринимаем в мрачном свете?! — более или менее бодро сказал Петр Никанорович. — Ведь ничего, собственно… — Висевшая над его головой лампочка в скромном стеклянном абажуре мигнула… — Электростанция, наверно…

 

Глава семнадцатая,

в которой Славик признает свой недостаток, но при этом рассуждает как неисправимый отличник.

По улицам толпами бродили школьники, прочесывали дворы, поднимались на чердаки, спускались в подвалы, искали Загнилена, но его и след простыл. Федя Елкин и Гриня Самойлов заглядывали даже в мусорные контейнеры — бесполезно.

— Уж эти мне взрослые! — в сердцах сказал Гриня. — Сами кашу заварят, а расхлебывать приходится нам.

— Да, не найти его.

Мимо прошла гопкомпания. Вид такой, словно потеряла выигравший лотерейный билет.

— Все-таки кто-то украл.

— Не эти же, — имея в виду гопкомпанию, сказал Федя.

— Куда им!

Проходя по школьному двору, Федя и Гриня приблизились к ларю, где лежали метлы.

— Заглянем, — сказал Федя.

— Туда не влезет, — сказал Гриня.

— Если клубочком…

— Ну его! — озлился Гриня. — Надоело! Пошли к Петру Никаноровичу, скажем, что не нашли.

Крышка ларя чуть-чуть приоткрылась и снова захлопнулась.

— Там он! — закричал Федя.

— Тю-тю, Загнилеша, — отступил Гриня, — хочешь конфету?

— Кирпичом его! — Федя поднял булыжник, пошел с ним к ларю.

— Я дам, кирпичом! — раздался чей-то очень знакомый голос. Крышка распахнулась, из ларя потихоньку вылез Славик. Был он в больничной пижаме, в руке деревянная сабелька и тощий узелок. — Это вы, что ли?

— Мы, — выпустил из рук Федя камень. — А это ты? Ты откуда? Ты ведь в больнице…

— Врачей нет? — шепотом спросил Славик.

— А что?

— Да удрал я.

— А как же аппендицит? — спросил Гриня.

— Нету, еще вчера вырезали.

— Теперь, может, человеком станешь, — сделал вывод Гриня.

— Почему это стану? А раньше я кем был?

— Ну не совсем, наверно… Аппендикс — это ведь рудимент. Он у нас от животного прошлого. Скорее всего, аппендикс и влиял на твою жадность.

— Я, что ли, правда жадный? — расстроился Славик.

— Жадный, Славик, жадный, — вздохнул Федя. — От жадности ты и заболел. Разделил бы конфеты на троих — и ничего бы не произошло, даже если бы с фантиками… молодые растущие организмы. В самый раз по килограмму на брата.

— От конфет, если хочешь, не бывает аппендицита.

— А может, у тебя его и не было? — сказал Гриня.

— Тебе показать, да? Показать? — Славик начал было расстегивать больничную пижамку. — У меня хронический…

— Верим, верим, — сказал Федя. — Что жадность хроническая.

— Не знаю, что с собой делать, — неожиданно признался Славик. — Увижу сладкое — и всякое соображение теряется.

— Этим ты и отличаешься, отличник, — сказал Федя.

— Еще посмотрим, кто чего стоит.

— Видели.

— Я все равно его победю.

— Кого это?

— Загнилена.

— Чучело-то? П-хе! — фыркнул Гриня.

— Я сам думал — «п-хе», но все не так просто. Когда меня не было, то есть когда я лежал на операционном столе, я не спал, я о многом передумал.

— Найди его сначала, победитель, — сказал Федя.

— Иди лучше в больницу, а то будешь побеждать — и живот лопнет, — сказал Гриня.

— Чему быть, того не миновать… Послушай, Федь, ты мне друг?

— А что?

— У меня к тебе просьба… последняя. Мало ли…

— Валяй, если последняя.

— Отнеси моей маме письмо. — Славик достал из кармана письмо и отдал его Феде.

Письмо Славика

Твой сын Славик.

Здравствуй, мамуля!

Самочувствие мое хорошее. Аппендицит вырезали — и в животе сразу стало легко и просторно. Не удивляйся, мамуля, если придешь ко мне в палату и не увидишь меня прикованным к больничной койке. Все думали, что это спектакль, а это гораздо хуже. Загнилен приносит беду. Его надо победить, чтобы в нашей школе, а также на всей планете людям жилось хорошо. А еще его надо победить потому, что некоторые твердые троечники несправедливо думают о нас, отличниках и запевалах, что соображаем мы только у доски. Дорогая мамуля, к моему возвращению тортик можешь не стряпать, так как после операции он мне заказан.

Прощай, мамуля!

По всему было видно, что Славик ни домой, ни в больницу идти не собирался.

— Ну, тебе влетит! — присвистнул Гриня.

Славик достал из кармана мятую газету, расправил ее на крышке ларя, пошел с ней ближе к окну, из которого лился яркий свет.

— Думает, что в газете написано, — засмеялся Гриня.

— Может, и написано, если читать уметь… новое достижение генетики… не то… источник вечной энергии… не то… — забормотал Славик, просматривая газету. — Угроза прямой военной интервенции Соединенных Штатов против революционной Никарагуа становится все более реальной… Это то, что надо. Скорее всего, Загнилен в Америке, в Белом доме. Видите, что там творится?

— Ага, двигай в Америку, — покрутил у виска Гриня. — Только тебя там и ждали.

— Конечно, — сказал Федя. — Такое там творится неспроста. Но далековато все-таки. Не мог наш Загнилен так быстро туда перенестись. Скорее всего, у них другой Загнилен, американский. Фирменный.

— …арестована банда неонацистов, — продолжал бормотать Славик… — Это уже немного ближе… Фельетон, тэк-с, тэк-с, давненько не читал Воробьева… Вступление на новую должность внештатного директора зоопарка тов. Куроедова Т. Х. звери отметили однодневной голодовкой. Тигры и львы наотрез отказались есть крупу. Лоси, олени и камерунские козы брезгливо поводили носами и отворачивались от говядины, но доверчивая антилопа поела предложенных ей свежих опилок — и едва не испустила дух… Совсем рядом, — задумался Славик. — Два квартала… Начались мор и повальные болезни… В зоопарк пришла беда… Там он, в зоопарке! — Славик быстренько снял пижамку — под ней кольчуга. Развязал узелок — там сапожки. Оделся, пошел в сторону зоопарка.

— Куда же ты, после операции? Живот лопнет! — сказал Федя.

— Ой! Ой! — схватился за живот Славик. Но не остановился, пошел только медленнее, опираясь на сабельку.

— Славик, я с тобой? — побежал за ним Федя.

— А письмо? — остановил его Славик. — Ты же обещал.

Федя и Гриня смотрели вслед Славику, пока тот не растаял в темноте.

— Он еще после наркоза не проснулся, — усмехнулся Гриня.

— Напрасно ты… Зря мы его отпустили. С ним надо было.

— Понедельник… зоопарк не работает, темно. Пойдем к Петру Никаноровичу.

— Не, вроде ябедничаем, получается.

— Ну, тогда я домой. — Гриня втянул голову в плечи, сделался маленький и несчастный, как старичок-гном. Пошел, сунув руки в карманы куцего пальтишка.

И Федя пошел, но в другую сторону.

 

Глава восемнадцатая,

в которой мама Славика заламывает руки, сам Славик дерется с Загниленом, после чего старик в ботах лишается лысины, а вместе с ней таинственного ореола. Сценарий доигрывается до последней буквы, НО…

Валил снег, крупные его хлопья облепляли фонари, свет едва лишь сочился. Славик шел почти на ощупь и мог бы, пожалуй, заблудиться, но тут услышал, словно бы тихо и грустно заиграла труба. Так, должно быть, трубят слоны. Славик пошел на звук, не разбирая дороги, перелезал через какие-то заборы, падал в ямы, нестерпимо болел бок, но он шел и шел и вот наконец оказался перед ярко освещенными воротами зоопарка.

Несмотря на поздний час, в кассовом домике горел свет, слышалось неясное бормотание и слабенькое позвякивание монет, точно их пересчитывали. Из окошечка высунулась рука. Очень маленькая, с коготками, покрытая шерсткой, подставила ладошку. Должно быть, обезьянка. Все люди, наверно, ушли, а ее оставили вместо себя, обучив нехитрому ремеслу кассира.

В надежде найти какую-нибудь мелочь Славик обрыскал карманы, но, увы, не нашел даже самой маленькой копейки. Все равно, не поворачивать же назад из-за такой оплошности. Отойдя подальше от кассового домика, полез через забор. Прыгнул с него, лишь слегка зацепив штанину. Удачно приземлился на клетку, в которой жила волчица Белка. Белка сидела в углу и вздыхала, ее глаза горели в полумраке двумя жаркими огоньками. Стараясь не потревожить волчицу, прошел по прутьям клетки. Соскочил с нее, снова приземлился, но теперь уже на землю. Задрал кольчугу, потрогал живот — нормально, не лопнул. Крепкие, видно, нитки.

Было бы невежливо проходить мимо павильона Тюли, и Славик завернул туда. Сделав морду бульдозером, бегемот греб по дощатому настилу. Ноги переставлял едва-едва, толстые его мясы колыхались в прочных зеленых галифе, чудовищное брюхо чуть ли не ширкало по полу.

— Тюля, Тюля, — позвал Славик.

Бегемот подошел к барьеру, положил морду на верхнее бревно, отчего оно слегка прогнулось, открыл фиолетовую пасть. Так он мог стоять часами, надеясь, что рано или поздно в нее залетит какая-нибудь съедобинка в виде брошенного овоща или хотя бы случайной мошки, — тогда-то он бы и прихлопнул пасть. Славик достал больничную за три копейки булочку, но бросать ее Тюле передумал — и так толстый, да и самому могла пригодиться.

Славик заглянул еще в павильон слона. Слон задумчиво мотал головой. Туда и сюда, сюда и туда. Славик приблизился к нему, и слон, изогнув хобот (Юлька называет его поклоном), дохнул — будто вскрыли бочонок с невыбродившим теплым квасом. Славик снова достал булочку, откусил от нее самую малость, остальное бросил слону. Коричневые грустные глаза слона потеплели, и он снова покачал головой, поднял хобот, будто поправляя невидимые роговые очки, а потом опустил его и самым кончиком, который сделался как три пальчика вместе, поднял булочку.

Славик прошел мимо клетки обезьяны Большой Гоппи. Увидев его, она оскалила зубы. В павильоне птиц горели яркие ртутные лампы. Птицы вели себя неспокойно, кричали, каждая на свой лад, хлопали крыльями. Два пеликана дрались, скрещивая клювы, как шпаги. Пробежав павильон птиц, Славик неожиданно оказался на улице. Обернулся на кассовый домик, увидел лепящийся к нему пристрой. Раньше, каких-нибудь несколько минут назад, он мог поклясться, его не было. Славик подошел, потрогал стены пристроя, они были фанерными, толкни посильнее — повалятся. В замешательстве он открыл дверь кассового домика, вошел. За старинным с витыми ножками столом сидел человек в белом полотняном костюме и пил чай. Босые его ноги покоились на колченогой табуретке.

— Вы уже здесь, млдой чэк? — удивился он вторжению Славика. — Ну ладненько, все к одному концу. — С шумом прихлебнул кипятку. — Оказия, понимаешь ли, с ключом от обувного склада, приходится в ботах, а здесь, можно сказать, тропики. — И он сунул ноги в стоявшие под столом допотопные боты.

Славик прямо-таки рот открыл от удивления — так ведь это старик в ботах!

Старик в ботах привстал над столом да вдруг как заорет:

— А почему без стука входишь?! Ишь, ревизор нашелся! Выйди и зайди как положено!

Славик, придя в еще большее замешательство, вышел, прикрыл за собой дверь, постучался, услышал «войдите» и вошел.

Обстановка в кассовом домике была уже не совсем такая, а старик в ботах был совсем не такой. Он щелкал счетами, и весь его сосредоточенный вид показывал, что он страшно занят. На желтой, как переспелая тыква, лысине блестели капельки пота. Жара была действительно тропическая, даже стоявшей в кадке пальме, судя по скрутившимся листьям, было жарко. Но благодаря распахнутой двустворчатой двери, помещение стало заметно больше, там, в глубине, в полумраке он увидел клетку, в ней кто-то был. Две яркие таблички объясняли, кто именно.

ЗАГНИЛЕН

Семейство горынычевых.

Известен под другими названиями.

Имеет энное число голов.

Иногда покрывается плесенью.

Может принимать любые обличья,

а также становиться невидимым.

Крайне неприхотлив.

Осторожно!!! Загнилен агрессивен!!!

Палец в рот не клади!!!

Сверху по длинному шнуру, на котором болталась обсиженная мухами лампочка, быстро спустилась маленькая обезьянка, качнулась маятником, оттолкнулась от лысины старика, спрыгнула на покосившуюся, заваленную бумагами этажерку. Принялась доставать из-за спины правой рукой правое ухо, а затем наоборот, левой — левое. Это ей удавалось на зависть легко.

— Не мешай, Маленькая Гоппи! Разве не видишь, я занят? — бормотал старик, отмахиваясь от обезьянки. — У меня отчет… у меня дебет не сходится с кредитом, равно как кредит с дебетом…

— Это вы… я вас сразу узнал, — сказал Славик.

— Подожди, вы действительно правы: я — это я. А в чем, собственно, дело?

— Зачем вы его украли?

— Простите, вы о ком?

— Этого, из семейства горынычевых.

— Не украли, а взяли на баланс, ему не надо мяса и овощей, уход также не требуется, так что мы сочли возможным…

— А я его сейчас вот так! — Славик взмахнул деревянным мечом.

— Прямо сейчас?

— Прямо сейчас.

— Один?

— Один.

— Нет, так не годится.

— Почему это не годится?!

— Ну как… создавали все вместе, а ты один… Другим будет обидно, жалобы пойдут. Тем более тебе уже оказывали доверие.

— Поэтому я и должен!..

— Никаких исключений, для лиц с постельным режимом в особенности. Приходи по излечении, да-с… Имея при себе: справку, характеристику, доверенность, рекомендацию, акт списания потраченных на Загнилена материалов и идей. Двадцать копеек на билет тоже не будут лишними. Ступай! Мне уже и так за тебя нагорело. Все, никакой самодеятельности! — Старик в ботах встал, пошаркал закрывать двустворчатые двери.

— Вы все врете! — закричал Славик и, оттолкнув гнусного старика, бросился к клетке Загнилена.

Федя, как только они расстались с Гриней, тотчас исполнил просьбу Славика, правда, письмо пришлось опустить в почтовый ящик, так как мамы Славика дома не оказалось. Гриня же… Гриня в самом деле шел сначала домой, потом неожиданно для самого себя свернул в школу.

В школе горел свет, кабинет директора превратился в штаб главнокомандующего. Петр Никанорович произносил одну из своих самых лучших речей. Надо сказать, это был очень совестливый человек, во всем случившемся он винил только себя и свою первую помощницу по воспитанию, хотя, конечно, дело было не в нем и не в ней, а в соединившихся таинственным образом обстоятельствах.

— Ищем Загнилена в чужих дворах — и зря, — говорил он. — Искать его надо в нас самих…

В эту как раз минуту в кабинет ворвалась мама Славика.

— Боже мой! — только и сказала она, плюхнувшись на стул. Но все ее отлично поняли.

Следом вошел Гриня.

Увидев, как взволнованы взрослые, он с присущим ему во всех случаях жизни хладнокровием принялся их успокаивать.

— Время детское, что вы, в самом деле…

— Гриша, деточка!.. — сказала мама Славика.

— Славик это… в Америку собирался, но я отсоветовал, тогда он в зоопарк…

— Гриша! — строго сказала Елена Ивановна. — Пожалуйста, все по порядку… эх, свет-то какой тусклый!.. Не волнуйся, ты не у доски.

— Славик удрал из больницы, — начал по порядку Гриня, — и спрятался в ларе на школьном дворе. Было два ларя, один как раз сгорел. («Боже мой!» — вскочила мама Славика и принялась заламывать руки.) Другой сгорел, — уточнил Гриня, — в котором не было Славика. Вчера еще, а Славик залез в ларь сегодня. (Мама Славика плюхнулась на стул.) Потом мы с ним поговорили, он почитал газету, взял сабельку и побежал драться с Загниленом. Я ему говорил, живот лопнет, он все равно…

— Это бандиты его заманили! — горячо заговорила мама Славика. — Один приходил к Славику в больницу, передачу приносил, старый, в ботах, предводитель, наверно, сказал — по общественной линии, а я, дура, поверила.

— Вы сказали, старик… х-мм… в ботах?.. Сдается, видел такого… Подозрительная личность.

— Что-то будет, — заходила по кабинету Елена Ивановна, ее пальцы нервно орудовали спицами, свитер был почти готов. — Ночь… Улица… Фонари не горят… Зоопарк… Старик в ботах… Змей… А мы стоим!!! — И она вдруг сорвалась с места, побежала, как была, без пальто, с вязаньем в руках.

И все побежали.

Увидев бегущих куда-то взрослых, а с ними Гриню, случившиеся на улице Маленький Гоп и Подготовительный Сева последовали за ними.

Околачивающаяся во дворе гопкомпания, почесав в затылках, тоже двинула в сторону зоопарка осторожной трусцой.

Славик взмахнул деревянным мечом — «И-АА!» — голова-тыква упала и раскололась. «Вот тебе — жадность!»

— Славик! Дай мне! — вбежал Федя.

— Зазнайство — я сам! О-оо! — схватился он за живот.

Федя подскочил, хуком справа, хуком слева, кулаком в лоб, ногой, и другой, и обеими. Упала и вторая голова, покатилась. Тут как раз подоспели взрослые и Гриня. Увидев, как ребята разделываются с Загниленом, Петр Никанорович и сам не вытерпел, ухватил за заплесневелый его бок. Елена Ивановна тоже не вытерпела, давай топтать, крошить каблуком овощные его остатки, выскакивающие из него пружинки и шестеренки. И все не вытерпели, все налетели. И поднялась такая кутерьма, что фанерные стены пристроя, в котором находился Загнилен, рухнули… Вспыхнули яркие прожекторы, и стало светло как днем.

Перед всеми предстал старик в ботах. Теперь он был одет как факир, без шапки только. А выводил его за руку, как это обычно бывает в театре, режиссер Иннокентий Михайлович. Он еще опирался на костыль, но загипсованная его нога подволакивалась легко и, можно сказать, артистично. Старик в ботах сорвал с головы лысину, под которой оказалась буйно-рыжая шевелюра, — все узнали в нем сравнительно молодого, но очень и очень заслуженного артиста Куроедова. Иннокентий Михайлович и Куроедов поклонились, и все начали кланяться, кто более, а кто менее уверенно. Ведь все в конечном итоге оказались участниками спектакля. Только Маленький Гоп и Подготовительный Сева не понимали, видимо, значительности момента: один отбирал у другого найденную в требухе чучела батарейку.

Все кланялись, кланялись, кланя… и вдруг застыли, словно заколдованные.

Медленно передвигая лапами, с противным шуршанием волоча хвост, покачивая головами на длинных морщинистых шеях, сонно тараща красные глаза, выползал из зоопарковой тьмы Загнилен.

Этот был настоящий.

#img_14.jpeg