Путешествие на стареньком грузовом барке в Архангельск было коротким и безо всяких интересных подробностей. Все предвкушали, что главные события ждут их впереди. А особенно волновалась Изабелла. Она ведь никогда не была в этой стране, и теперь она вертела головой по сторонам, впитывая необыкновенные знания и диковинный для нее уклад жизни, она все схватывала просто на лету! Сказывалась хорошая школа ее бабушки, которая, хоть и растила девочку в дремучих джунглях за тридевять земель от родины, но всем положенным молодой девушке знаниям и премудростям обучила ее сполна. Так что о своей далекой родине Белочка знала достаточно. Но одно дело — знать, а совсем другое увидеть своими глазами и пощупать своими руками. Все вокруг для нее было внове — и бескрайние луга, и синие-пресиние озера. Ширь российской земли поразила Изабеллу больше всего. Она сразу и безоговорочно влюбилась в эту прекрасную страну, о которой бабушка рассказывала ей столько лет, укладывая по-вечерам любимую внучку спать в маленьком деревянном домике, напоминавшем Анне Матвеевне ее родной дом и построенный для нее специально по приказу Зуула.

Теперь же Изабелла могла сколько угодно любоваться на все эти красоты, что она с удовольствием и делала. Однажды, когда Анна Матвеевна уже отправилась спать, Белочка задержалась на палубе, и бабушка, встревоженная длительным отсутствием внучки, снова оделась и тоже вышла на палубу. Артем и Изабелла сидели, взявшись за руки, и любовались красивым закатом, который в этих широтах и в это время года так и не превращался в ночь. Солнце лишь слегка касалось своим нижним краем волн и так и висело над морем блестящим огненным шаром. Рядом с Беллой Анна Матвеевна заметила небольшой листок бумаги, а на нем угольком было нарисовано море и висящее над ним солнце. Пожилая женщина подошла к молодым и сказала:

— Белочка, пора, детка, спать укладываться. Ты иди в каюту, а я сейчас вслед за тобой приду. — Белла послушно отпустила руку Артема и ушла. Анна Матвеевна присела рядом с юношей и, помолчав с минуту, сказала:

— Вижу я, рисунок здесь лежит. — Артем молча кивнул. — Долго я ждала этого момента, все гадала, передался Белочке Марьюшкин талант или нет. Значит, все-таки, и ее боженька в лобик поцеловал. Ты, Артем, сам смотри, как этим ее даром распорядиться. Моей Марьюшке он счастья много не принес. Хотя, как и повернуть. У каждого своя судьба, — и Анна Матвеевна задумалась. Артем молча ждал. Анна Матвеевна покачала головой и вздохнула. — Ну да, чего я тебе советы буду давать. Ты и сам уже взрослый мужчина, вот и думай. Может, я не права, может, Белочке этот дар счастье принесет. В общем, не слушай ты меня, старуху. Я тут тебе лишнего наговорила. Живите мирно и счастливо, а мы будем смотреть да радоваться. Доброй тебе ночи, Артемушка. — И она, поцеловав его в лоб, ушла в свою каюту.

Архангельск появился на горизонте ранним утром. Анна Матвеевна уже была на ногах. Она причесалась и надела свое лучшее платье. Глаза ее блестели, а сердце готово было вырваться из груди и бежать по волнам впереди корабля, крича на весь мир: «Вот она я! Я вернулась!»

Корабль коснулся бортом причала, и матросы перекинули на берег деревянные сходни. На корабль ворвалась привычная портовая суета — работники в фартуках из грубой рогожи стали разгружать несметное количество тюков и ящиков, вокруг закипела та привычная жизнь, от которой радуется сердце у любого хозяина, и люди теперь сновали как заведенные, подхватывая и ловко взваливая себе на спину множество всякой полезной всячины, а Анна Матвеевна все стояла и стояла на палубе, опершись на деревянный борт, и смотрела на родной Архангельск. Высокая городская стена слегка скрывала от ее взгляда знакомые с детства дома и улицы. Но внутренним взором Анна Матвеевна уже была там, в тех знакомых до боли местах, о которых она мечтала все эти бесконечно долгие годы и которые снились ей по ночам и в каюте на корабле дона Карлоса Альмадевара, и в джунглях на родине вождя Зуула. Она долго мечтала о том, что увидит свой утраченный дом, и вот теперь она стояла и смотрела на родной город, и сердце ее одновременно ликовало, и сжималось от неизвестности и невольного страха перед этой неизвестностью. Чувства переполняли ее и делали неходячими ноги и незрячими глаза. Так она стояла, пока Артем, тихо подошедший к ней сзади, не тронул ее за плечо:

— Пойдемте, Анна Матвеевна, нам пора. — Женщина, приученная многими годами скитаний по морям к особенностям морской жизни, легко сошла по скрипучим сходням и ступила на землю. Она сделала несколько шагов и обернулась к Артему. Ее взгляд умолял его о помощи, и юноша, понимая, какие чувства переполняют сейчас ее сердце, подхватил Анна Матвеевну под руку, а с другой стороны ее уже оказалась Белочка. — Ну, ну, Анна Матвеевна, не робейте. Все будет хорошо. Ведь вы у нас такой герой, все моря на свете обошли и не испугались. И теперь-то совсем уж рядом. — Артем ободряюще улыбнулся, и они так всей троицей и двинулись вдоль по пирсу маленькими шажками — сейчас Анна Матвеевна почти висела на руках у детей — ее ноги сделались ватными от переполнявшего ее волнения. Понемногу твердая земля и знакомые с детства звуки родного города сделали шаг пожилой женщины тверже и уверенней. Так и шли они, придерживая друг друга, пока не вышли к широкой, мощеной камнем дороге, которая вела из порта в город. Мимо них двигались подводы с мешками, — в порту стояло несколько кораблей. На подводах возницы громко покрикивали: «Посторонись!» и звонко щелкали бичами. Вокруг сновали какие-то люди с озабоченными лицами, и видно было, что им нет никакого дела до всего остального мира. Чумазые мальчишки шныряли здесь в поисках «чем бы поживиться», и время от времени их ловила за ухо чья-то крепкая рука и отшвыривала подальше от лакомых для мальчишек грузов — слегка разорванных мешков с искрящимися на солнце сахарными головами или еще чего-нибудь такого же привлекательного.

А Анна Матвеевна так и шла, оберегаемая с обеих сторон своими спутниками и так же, как и суетящиеся в порту люди, почти не замечала ничего вокруг. Взгляд ее был устремлен туда, где стоял ее дом — а жили они недалеко от порта — и уже виднелась впереди крыша с сидевшим на ее венчике резным петушком — столько лет прошло, а этот петушок часто снился ей во сне и был там живой птицей, которая вдруг взмахивала крыльями и радостно вскликивала: «Привет, хозяйка! Где же ты была столько лет?»

Подойдя к дому, Анна Матвеевна остановилась и оглядела крылечко — Алешенька всегда был домовитым хозяином, и крылечко даже через столько лет блестело свежей краской. Набравшись храбрости, Анна Матвеевна взошла по ступенькам и взялась за кованое кольцо — дверь открылась с тихим скрипом — все как всегда — и в лицо Артема, вслед за Анной Матвеевной вошедшего в полутемные сени, пахнуло запахом свежих пирогов и сена. Дальше, за сенями, шла горница. В светлой просторной комнате было пусто, а из соседней с ней комнаты, — по-видимому, это была столовая — об этом говорила внушительных размеров печь, одна стена которой выходила в горницу, — доносились звуки, знакомые любой хозяйке — позвякивание посуды сказало гостям о том, что за стеной кто-то есть. Анна Матвеевна оглядела комнату и, со вздохом облегчения, опустилась на стоявшую у дверей лавку: «Слава богу, вот я и дома». Звуки в соседней комнате прекратились и послышались тихие крадущиеся шаги. Из дверей выглянула румяная девчушка лет пятнадцати и ее скорее заинтересованный, чем испуганный взгляд был подкреплен соответствующим вопросом:

— А вы кто, добрые люди? — Она так и продолжала стоять — встревожено выглядывая из другой комнаты. Но, видимо, беглый осмотр ее удовлетворил, взгляд ее смягчился и она, не дожидаясь ответа, затараторила: — Хозяина дома нет, он в контору ушел, так что, если вы к Алексею Митрофанычу, то попрошу вас туда сходить. — И девчушка умолкла, продолжая исподтишка разглядывать гостей. Анна Матвеевна, уже немного пришедшая в себя, теперь улыбаясь, так же в упор разглядывала девочку.

— А ты чьих будешь, а? — голос Анны Матвеевны звучал ласково и заинтересованно. Девчушка вышла, наконец, из-за дверного косяка, за которым она пряталась, и с любопытством ребенка поинтересовалась:

— А это вам зачем? — И снова не дожидаясь ответа, сказала: — Я-то? Я здесь прибираюсь, Глашей меня зовут, меня батюшка к Алексею Митрофановичу в услужение пристроил. А-то хозяину недосуг за всем приглядывать, хозяйки-то нет, а Пелагея совсем старая стала, у нее теперь один глаз совсем почти ослеп. Но второй еще хорошо видит. Ей тяжело было за домой присматривать, вот меня и взяли.

Анна Матвеевна всплеснула руками:

— Господи, Пелагеюшка моя жива! А я-то уж и не чаяла ее в живых застать! — И повернувшись к Изабелле и Артему, которые также тихонько продолжали стоять у порога, не решаясь нарушить встречу Анны Матвеевны с родным домом, пояснила: — Пелагея-то и тогда уже была в летах, а ныне ей уж за восьмой десяток перевалило. — Девчушка при этих словах насторожилась и взглянула на Анну Матвеевну каким-то иным взглядом. Так она простояла еще около минуты, и потом вдруг с громким криком кинулась Анна Матвеевне на шею:

— Хозяйка, матушка, вернулась! — Громкие крики прерывались теперь такими же громкими всхлипываниями и причитаниями. От этого неожиданного бурного излияния чувств Анна Матвеевна слегка опешила, и теперь смотрела на Артема и Беллу растерянным взглядом, словно бы хотела узнать у них — что это сейчас происходит? Но Артем и Белла тоже смотрели на девчушку расширенными от удивления глазами — ведь ей никак не могло быть больше шестнадцати лет — а если так, то откуда она могла признать в Анне Матвеевне хозяйку, исчезнувшую больше двадцати лет назад? Но все прояснилось само собой. Девчушка, не прекращая выть и причитать, вдруг поднялась с колен и попыталась что-то сказать. Но у нее получилось только нечленораздельное: «Вы-ы-ы-а-а-а», и тогда она, размазывая рукавом слезы и сопли по румяным щекам, потянула Анну Матвеевну за руку, словно приглашая ее следовать за собой.

Пройдя две комнаты вслед за Анной Матвеевной и не унимавшейся девчушкой, Артем и Изабелла оказались в просторной чистенькой комнатке. Главным предметом здесь был портрет. Он стоял посреди комнаты на специальной подставке, и на Артема с него глядела Анна Матвеевна, только моложе и с веселой улыбкой, которую Артем никогда на ее лице не видел. Анна Матвеевна оглядела комнату и неожиданно обняла девчушку. Теперь они обе стояли и, обнявшись, тихо плакали. Артем огляделся и понял — эта комната, по-видимому, когда-то принадлежала Марьюшке — на подоконнике лежали кисти и стояли баночки с давно высохшими красками. А у стены расположились еще две картины, только повернуты они были лицом к стене. Холсты, натянутые на подрамники, потемнели от времени. Около другой стены стояла узкая девичья кровать, а закрытые дверцы платяного шкафа были расписаны райскими птицами. На зеркале висели несколько выгоревших от времени разноцветных лент. Все очень опрятное и, главное, чувствовалось, что за этой комнатой тщательно ухаживают, при этом стараясь не задеть здесь ни одного предмета, словно бы время остановилось в этом месте, а предметы жили своей жизнью и продолжали ожидать свою хозяйку.

«Портрет! Глаша видела портрет», — догадка пришла в голову Артема как-то сама собой. Время не сильно потрудилось над лицом Анны Матвеевны — говорят, добрые люди всегда выглядят одинаково — и в двадцать лет, и в шестьдесят. Наверное, это правда, поскольку судьба припасла для Анны Матвеевны столько испытаний, что и подумать страшно. Но ее лицо, замечательно красивое лицо почти не потерпело урона от этих испытаний, и по-прежнему было моложавым и таким же красивым, как и много лет назад. Как на портрете.

Изабелла стояла посреди этой небольшой комнаты и внимательно и неспешно разглядывала каждый предмет. Это была комната ее матери, и все предметы здесь могли рассказать каждый свою историю о своей хозяйке. Изабелла подошла к тем картинам, что были повернуты к стене и, взглядом спросив у Анны Матвеевны разрешения, повернула обе картины. Это тоже оказались портреты. С одного на Артема глядела женщина, очень сильно похожая на Изабеллу, красота же ее была несколько другой, как бы мягче, без резких линий, лицо — более округлым, и одета она была в простой русский сарафан. Только в ушах ее были те же самые серьги, которые сейчас были на Изабелле. «Марьюшка», — догадался Артем. Он поразился, как мать и дочь были похожи, хотя, что же в этом удивительного. Так и должно быть в том случае, если мать — настоящая красавица!

На другом портрете была изображена незнакомая женщина в роскошном парчовом платье и алмазной диадеме на голове. Артем с интересом разглядывал картину, пытаясь понять, кто на ней изображен. И вдруг его осенило. По-видимому, это и была одна из тех картин, которую когда-то, много лет назад, привезли в этот дом заморские купцы. Картина была выполнена очень мастерски и была, вероятно, очень ценным подарком. Но печальна была ее история для этой фамилии. Ведь с тех двух картин, подаренных заморскими гостями Алексею Митрофановичу, и начались все беды и горести этой семьи.

Хотя, как знать! Может, и права была Анна Матвеевна тогда на корабле, когда сказала Артему, что у каждого своя судьба. Наверное, суждено было всему этому случиться, а картины здесь совершенно ни при чем.

Вдоволь наплакавшись и, наконец, успокоившись, Глаша и Анна Матвеевна так, обнявшись, и пошли назад в горницу. Глаша, словно спохватившись, вдруг заметалась:

— Господи, чего это я соплями своими тут вас расстраиваю. Надо же к хозяину бежать, радостную весть ему сообщать! Вы посидите тут, а я быстро, я одна нога здесь — другая там. — И с этими словами девчушка ураганом унеслась из комнаты.

Анна Матвеевна, теперь уже совсем успокоившись, стала оглядывать комнату так, словно бы никогда ее не видела. Она теперь подходила к шкафам, открывала их и, заглядывая внутрь, удовлетворенно хмыкала.

— Узнаю Пелагеюшку, все по-порядку и по-ранжиру. Все на своих местах, как и тогда. — Так прошло около получаса. Артем и Изабелла тоже понемногу осваивались в этой комнате. Посредине стоял стол, накрытый вышитой красными петушками скатертью. Вдоль стен расположились тяжелые деревянные буфеты, добротные и основательные, как и весь этот дом. Лавки вокруг стола были из дуба, потемневшие от времени, а резная этажерка, вся в кружевах белоснежных салфеток, хранила память о тех, кто давно покинул этот дом, но когда-то заботливо сплел эти кружева и вышил петушков на скатерти, словно бы на память о тех, давно ушедших временах. Цветы в горшках на окне цвели пышным цветом, и земля в них была влажной.

Изабелла присела на лавку около стола и теперь так же тихо и сидела, словно боясь, что эта комната — только наваждение и может исчезнуть от одного неловкого движения или громкого слова.

Ходики на стене мерно отстукивали минуты, и когда в сенях хлопнула входная дверь, Анна Матвеевна, которая к этому моменту уже совсем было успокоилась и собралась с духом, вдруг резко встала и так и стояла в напряженной позе, глядя на дверь. Дверь открылась, и в комнату вошел невысокий, плотный, совершенно седой человек. Прищурившись в полумраке комнаты после яркого света улицы, он внезапно остановился, словно наткнувшись на невидимое препятствие. Так они и стояли какое-то время, глядя друг на друга и боясь поверить в реальность происходящего — Анна Матвеевна, гордо выпрямившаяся и статная, все еще очень красивая женщина, и тот, кого она столько лет считала для себя потерянным навсегда. В комнате, в трех шагах от своей обожаемой, ненаглядной жены стоял Алексей Митрофанович, и весь мир замер, взирая на них, на этих людей, которым ни время, ни расстояние не смогли помешать любить друг друга столь преданно и бесконечно, что сдалась сама Судьба, и вновь соединила два сердца.

Это, вне всякого сомнения, был именно он. Артем сразу узнал его — он видел портрет, нарисованный по памяти Марьюшкой много лет назад в далекой африканской деревушке на тонко выделанной шкуре какого-то животного, заменившей ей холст, и теперь аккуратно свернутый в мягкий рулончик. Этих рулончиков было несколько штук в объемистом мешке, прихваченном Анной Матвеевной во время их поспешного бегства из деревушки Зуула. Но другим портретам пока не пришло время появиться на свет, и они терпеливо дожидались своего времени, лежа в простом холщовом мешке.

Алексей Митрофанович смотрел на Анну Матвеевну таким взглядом, какой всем, кто был в этой комнате, запомнился на всю жизнь. Столько любви и невыплаканной боли было в этом взгляде, столько этот взгляд говорил сразу и однозначно Анне Матвеевне, что она, сама не понимая этого, пошла навстречу мужу и губы ее шептали только одно слово: «Алешенька, Алешенька». Наконец руки их встретились, и Алексей Митрофанович прижал к себе свою обожаемую жену с такой силой, что, казалось, этим объятием он хотел навсегда удержать ее рядом с собой, так, чтобы ни на шаг не отходила и ни на мгновение не отлучалась более от него.

— Аннушка, Аннушка, родная, нашлась, — только и мог он прошептать ей в ответ, глотая предательские слезы и не стесняясь их нисколько.

Изабелла и Артем смотрели на эту почти немую сцену, и на глазах у них обоих тоже блестели слезы радости. Так приятно было смотреть на этих двоих немолодых уже людей, которые с такой нежностью глядели друг на друга, не в силах налюбоваться, гладили друг друга и ощупывали лица и руки, словно бы до сих пор не веря в то, что это происходит с ними наяву. Алексей Митрофанович, слегка отодвинув от себя Анну Матвеевну, но при этом, крепко держа ее за плечи, взглянул на нее и прошептал, словно боясь спугнуть свое, вдруг обретшее реальные черты, счастье:

— Наконец-то ты нашлась, птичка моя весенняя. Как же я убивался по тебе, думал уж, что не увижу тебя больше. А вот господь привел, свиделись. Я уж и церквушку-то новую выстроил, думал, за какие грехи мне такие испытания выпали? Видимо, принял господь мои просьбы, услышал мои молитвы. Счастье-то какое, Аннушка. Просто налюбоваться на тебя не могу. — Он привлек ее к себе и поцеловал. Анна Матвеевна прижалась к мужу, и так они и стояли еще долго-долго. Дверь тихо скрипнула и в горницу пробралась любопытная Глаша. Она на полушаге замерла около двери и стояла теперь с полуподнятой ногой, боясь опустить ее и скрипнуть половицей. Глаза ее испуганно глядели по сторонам, она поняла, что присутствие ее здесь сейчас неуместно, но было уже поздно что-нибудь менять. Так она и стояла, от любопытства вытянув вперед шею, словно гусыня на птичьем дворе, и ожидая, пока можно будет незаметно улизнуть из комнаты. Первой ее заметила Анна Матвеевна. Она показала на нее мужу и улыбнулась. Алексей Митрофанович, не размыкая объятий, посмотрел на Глашу и сказал:

— Глафира, за то, что первой мне радостную весть доставила, одарю тебя по-царски. А теперь дуй к отцу, скажи, чтобы всех собирал. Завтра пир большой будет — жена моя ненаглядная из дальних земель вернулась. — Радостную Глашу сдуло ветром из комнаты, а Алексей Митрофанович, словно бы очнувшись от глубокого сна, оглянулся вокруг, и только теперь заметил в комнате присутствие других людей. — Аннушка, так мы с тобой нашей встречей увлеклись, что я теперь ничего уж вокруг и не замечаю. А здесь, оказывается, еще люди есть.

Анна Матвеевна взяла мужа за руку и подвела его к Изабелле и Артему. Те встали навстречу, и Анна Матвеевна торжественно произнесла:

— Вот, Алешенька, внучка наша. Изабеллой ее зовут, а я зову Белочкой. А это — жених ее, Артемий Кузьмич. Я уж их благословила, и родители Артема тоже против их союза не возражают. Осталось дело за тобой.

Алексей Митрофанович внимательно посмотрел на Изабеллу. Его взгляд стал напряженным и словно что-то искал в лице Изабеллы, словно бы хотел он увидеть совсем другое лицо. И не увидев его, он перевел слегка растерянный взгляд на Анну Матвеевну. Она все поняла и, тяжело вздохнув, произнесла:

— Знаю, Алешенька, знаю, что хотел ты увидеть здесь не только нас. Но, видно, так на роду нам написано. Нет с нами больше нашей Марьюшки, в прошлом году заболела она сильно и господь прибрал. — Взгляд Анны Матвеевны, которым она теперь смотрела на мужа, был беспомощным и даже виноватым. Словно бы она сама винила себя в том, что не смогла уберечь дочку, а теперь, вот, приходится отчитываться за это перед ее отцом.

На глаза этого крепкого и все еще моложавого мужчины снова навернулись слезы. Он закрыл лицо руками и так стоял несколько минут, словно оглушенный этой страшной новостью. Анна Матвеевна молча гладила мужа по спине, понимая, что никакие слова сейчас не пригодятся. Но, справившись с собой, Алексей Митрофанович глянул прямо на Изабеллу почти незамутненным уже взглядом и произнес твердым голосом:

— Ну что ж, Аннушка, видимо, такова божья воля. — И, словно поняв, какой груз сейчас тяготит его жену, он ободряюще похлопал ее по плечу, и сказал: — Старость свою будем внуками и правнуками утешать.

После этого он подошел к Изабелле и обнял ее. Она так же прижалась к деду и замерла в его объятиях, впервые за долгое время снова ощутив себя родной и любимой кем-то кроме ее бабушки.

— Вот и ладно, вот и умница, — приговаривал растроганный ее внезапным порывом дед. Он, так же как и незадолго до этого свою жену, отстранил от себя Изабеллу, и, посмотрев на нее в упор, словно изучая пока еще незнакомые черты, сказал: — На Марьюшку очень похожа. Но чувствуется и другая кровь, видно, отец твой тоже тебя шибко любил — вон какая красавица выросла. — И повернувшись к Анне Матвеевне, он с интересом спросил: — Да, Аннушка, а кстати, где же отец Белочкин, почему не приехал?

Анна Матвеевна стояла, скрестив руки на груди, и смотрела на то, как дед нежно прижимает к себе свою долгожданную внучку.

— Знаешь, Алешенька, нам с тобой теперь о многом надо поговорить, я расскажу тебе, как я жила, а ты мне, как ты эти годы без меня провел. Вот тогда все на свои места и встанет. А отца у Белочки нет. Погиб он. Ей тогда только три месяца от роду было. Но был он хорошим человеком, хотя и небезгрешным. Да кто же его осудит, кому на это право дано? Но это после. А теперь, вот, познакомься с Артемом. Теперь и до него очередь, наконец, дошла. — И она ласково и ободряюще улыбнулась юноше. Алексей Митрофанович крепко пожал руку молодому человеку со словами:

— Раз моя жена привезла вас в мой дом, значит, человек вы достойный. По-другому и быть не может. А если вы еще и внучки моей жених, то, стало быть, теперь и мне как родной сын. — И Алексей Митрофанович крепко обнял Артема и прижал его к себе так же сердечно, как до этого прижимал свою родную внучку. Артема такой простой и искренний прием растрогал, и он сразу проникся неподдельным уважением к этому человеку. Недаром Анна Матвеевна оставалась верна ему на протяжении стольких лет — он того действительно стоил!

После того, как все, наконец, перезнакомились, Алексей Митрофанович кликнул дворню и велел накормить дорогих гостей с дороги.

— Чего это я все разговоры разговариваю да слезы от радости ведрами проливаю. А того и не помню, что вы только что с дороги, вам и отдохнуть, и подкрепиться необходимо. — Вскоре на столе стояли и блины с медом, и борщи-пельмени, и свежий квас, и еще много всякой снеди, аппетитно пахнущей и красивой на вид. Все сели за стол, и Анна Матвеевна с удовольствием пробовала все блюда по-очереди, вспоминая давно забытый их вкус, а Белочка не отставала от нее и теперь дивилась настоящей русской кухне, обильной и невероятно аппетитной. Такого вкусного обеда ей еще не доводилось пробовать за всю свою жизнь! По старому русскому обычаю никому не возбраняется во время трапезы вести приятную беседу. Утолив первый голод, гости по-очереди рассказывали хозяину свои приключения. Первой, конечно, начала Анна Матвеевна. Рассказ ее был длинным и не раз прерывался слезами и вздохами. Но все это было совершенно необходимым, потому что за долгие годы ожидания накопилось немало невысказанных слов, различных чувств и переживаний. Алексей Митрофанович слушал и удивлялся, как же столько всяких событий может уместиться в одну небольшую человеческую жизнь! Когда Рассказ Анны Матвеевны закончился, Алексей Митрофанович рассказал о том, как все эти годы ждал и верил, что Аннушка жива, о том, что каждый день мечтал о том, что она вот так, как сегодня, войдет в этот дом и больше они никогда не расстанутся. В его жизни ничего не изменилось с тех пор, как «Феофан» поднял якорь и ушел в свой последний поход. Дни складывались в месяцы, месяцы в годы, Алексей Митрофанович с головой ушел в работу — тем и спасался. Единственно, что изменилось за эти годы, это то, что богатства Селивановых приросли весьма значительно.

— Знаешь, Аннушка, когда тебя не стало, у меня и забот-то других не было, кроме как в конторе сидеть, вот и получилось, что я невольно стал там жить больше, чем в своем доме. А коли так, то и работа ко мне липла, словно я весь медом намазанный. А где работа, там и прибыль. Так что, принимай теперь, хозяйка, полные закрома!

— Ты, Алешенька, думаю, получше меня сможешь богатством этим распорядиться. А я все больше по дому, я по своему хозяйству целый век скучала. Вот так мы вместе с тобой со всеми делами и управимся, как и должно быть в хорошей семье. — Такой ответ всем очень понравился, а Алексей Митрофанович с гордостью взглянул на свою жену, всем своим видом выражая удовольствие по-поводу того, что она у него не только красавица, но и очень умная женщина.

За рассказами да разговорами трапеза затянулась далеко за полночь. За то время, пока она длилась, в гостях у Алексея Митрофановича и Анны Матвеевны побывали и отец Глаши — Григорий, который первым поспешил поздравить хозяина с великой радостью — Григорий трудился в конторе купца Селиванова и писарем, и приказчиком, и бухгалтером, и ему купец доверял как самому себе — проверенный человек нужен в любом деле. Алексей Митрофанович дал Григорию все нужные распоряжения насчет завтрашнего праздника и особо распорядился контору завтра не открывать, а всем служащим и прочим работникам объявить выходной. Да еще и премию всем назначил, пусть люди тоже порадуются за хозяина, дело-то благое!

Весь день до вечера в дом к Алексею Митрофановичу наведывались люди — слух о счастливом возвращении жены уважаемого всеми купца Селиванова быстро облетел весь город, и каждый хотел убедиться, что этот слух — не блажь, а подтверждение самого что ни на есть чуда. Но Алексей Митрофанович вежливо извинялся перед каждым ходоком и так же вежливо приглашал очередного гостя на завтрашний пир. Гость, удовлетворившись увиденным и услышанным, скоренько удалялся восвояси, множа и подтверждая слух о чудесном спасении Анны Матвеевны. А многие говаривали:

— Вот Селиванову счастье и привалило за праведность его и долготерпение. И посрамлены будут теперь все Фомки неверующие. Если верить и ждать, стало быть, самые невероятные вещи сбываются!

А еще говорят, что можно сказку из головы выдумать. Вранье это все! Все сказки, они когда-нибудь, хоть однажды на этом свете сбылись. И только потом их кто-то услышал и другим рассказал. А иные и записали. Так из любой были можно сказку соорудить. Но в этом рассказе нет никаких сказок, а все только чистейшая правда. Иначе и быть не может.