Дэвик встречал меня в аэропорту.

Пока мы добирались до его жилья, арендованного Дэвиком где-то в предместьях Вены, я успела поведать ему мой захватывающий детектив, в котором он изначально принял такое непосредственное участие. Пару раз издав крики типа «ой» и «ай» в самых захватывающих местах, ревниво посопев там, где я рассказывала, как я обитала в квартире у Эмика:

— Ну, только для конспирации! Ты даже не думай! — воскликнула я, притворно складывая руки лодочкой — ни дать, ни взять, оперная дива перед началом арии! Но опытного Дэвика на мякине было не провести. Он обиженно отвесил губу и сказал:

— Зина, твоя личная жизнь — это святое. Если тебе понравился мужчина, так это же нормально! Было бы хуже наоборот. — Ох уж эти еврейские двусмысленности. И что он хотел сказать?

Слово за словом Дэвик вытащил из меня почти все. Я только опустила наиболее пикантные подробности, пригладив и причесав свой рассказ так, чтобы он был похож на хороший, добротно написанный приключенческий роман. Мне не хотелось рассказывать Дэвику о своих душевных муках. Зачем? Это же очень личное.

Поделившись с Дэвиком всем или почти всем, что представляла из себя моя жизнь в последние месяцы, я испытала несказанное облегчение. Ненавижу врать, особенно друзьям.

Дэвик дослушал мой рассказ до конца и, глядя на меня в упор, спросил:

— И ты всерьез думаешь, что она тебя здесь не достанет?

— Думаю, не сможет. Она действительно не знает, где я. Я даже детективам ничего не сообщала. Просто прыгнула в самолет и улетела. Я им отсюда позвоню. Аккуратненько.

Дэвик надолго задумался.

— Да, пожалуй ты права. Судя по тому, что она нанимает каких-то киллеров-двоечников, — при этих его словах я немного поежилась.

— И слава богу, что двоечников!

— Я-то это и имел в виду, — поспешил сказать мне Дэвик, заметив мою реакцию, — прыти у нее маловато. Но лучше перестраховаться, вдруг ей в следующий раз повезет, и она найдет кого-нибудь потолковее. Ты на всякий случай никому отсюда не звони. Мало ли что…

Я послушно кивнула. Дэвик был прав — стопроцентной гарантии, что я улетела «инкогнито» на моем месте никто бы не дал. И еще эти неосторожные звонки моим учителям. Даже телефон-динозавр не мог гарантировать мне ничего в современном мире сверхтехнологий.

Я только сейчас поняла, что сделала глупость. Но поступить иначе я просто не могла. И потом, я же предусмотрительно поменяла телефонный номер!

Все эти предосторожности иногда казались мне детской игрой в крысу. Но, неукоснительно следуя правилам всех мало-мальски толковых телевизионных сериалов, я просто не имела право поступать иначе!

— Хорошо. Я сама детективам звонить не буду. Думаю, лучше будет, если позвонишь ты. Я напишу тебе на бумажке, что им сказать. Пусть Вована пока еще у себя подержат. — Дэвик воззрился на меня изумленным взглядом. — Ну, ты же сам сказал, что мне звонить не стоит, — виновато промямлила я. Черт возьми, я и так втянула в эту историю кучу народу. Когда же это все наконец закончится!

Дэвик не нашелся, что мне возразить и, видимо, чтобы не выглядеть непоследовательным идиотом в моих глазах, с чисто еврейской изворотливостью, вскоре сам убеждал меня в том же самом:

— Теперь тебе нужно выйти на финишную прямую получения твоего многострадального наследства. Для этого тебе просто надо не высовывать нос отсюда, затаиться и принять все меры предосторожности. Да что тут осталось, каких-то пару месяцев! И тогда тебе никакая мамаша не будет страшна.

Я рассеянно кивнула в ответ, и через пять минут уже не слышала, что говорил мне Дэвик. Он продолжал бубнить какие-то важные вещи про безопасность и осмотрительность, а я полностью углубилась в изучение красот, мелькавших за окном автомобиля. А здесь было на что посмотреть! Прекрасная Вена не зря славилась своими архитектурными излишествами.

Когда мы наконец добрались до «скромного жилища», как Дэвик именовал свою венскую «резиденцию», я слегка растерялась от того, что мне пришлось увидеть. Я еще никогда не жила в музее, а этот «маленький домик» слегка смахивал на Эрмитаж, который мне художник Филиппыч показывал на картинке. Только это здание было раз в десять меньше.

Но в Эрмитаже, насколько я запомнила, обитали русские цари. А здесь, в венском особнячке, обитал Дэвик, вполне современный русский нотариус-еврей с неплохим годовым доходом. «Чудны твои дела, господи!» — подумала я, поднимаясь по мраморным ступеням крыльца и входя в высоченные, почти трехметровые двери. Я сейчас даже не могла сказать, к чему точно относилась моя мысль, — к факту проживания Дэвика-юриста во дворце или к той красоте, которую создали простые человеческие руки. Так красив был этот загородный дом. Или замок. Я плохо в этом разбираюсь.

Дэвик пыхтел от гордости, поглядывая на меня. Он наслаждался моей реакцией и произведенным на меня впечатлением. Я молча шествовала по бесконечным комнатам с высоченными, украшенными лепниной, потолками. Комнат было много, и я даже не пыталась их сосчитать. Наконец Дэвик не выдержал.

— Нравится? — заискивающе заглядывая мне в глаза, спросил он.

— А то! — я не хотела выражать свое восхищение пространными «ахами» и «охами». Дом в этом совершенно не нуждался. — Покажи мне мою комнату, — просто попросила я, надеясь, что мне тоже удастся немножко пожить во дворце. И не ошиблась. Шелковые обои с вышитыми на них геральдическими лилиями и просторный камин были самым скромным украшением моей спальни. Я завизжала от восторга, не в силах больше сдерживать свои эмоции. Плевать на этикет! Русский человек всегда выражает свои эмоции прямо и однозначно. И я не была исключением. А эти чопорные иностранцы пусть себе поджимают губки и тупят глазки.

Я плюхнулась на огромную, как море, кровать с распростертым над ней балдахином, прямо в чем была, даже в башмаках. А Дэвик стоял рядом и тихо хихикал. Я хорошо знала его. Это хихиканье было у него признаком самого большого удовольствия. Как урчание у кота.

Позже он устроил мне по дому настоящую экскурсию. И снова стал страшно похож на ведущего Варгафтика, поразив меня серьезными знаниями предмета «архитектура». Когда я выразила удивление по поводу его энциклопедических знаний, он скромно сообщил мне, что интересуется этим уже давно.

— Так, хобби. Почитываю кое-что на досуге.

— Ничего себе, хобби! Ты мне уже сообщил половину тома какой-нибудь архитектурной энциклопедии Австрии. И вдобавок, абсолютно все про этот замечательный дом.

— Понимаешь, у меня здесь была куча времени, и я поинтересовался этим занимательным предметом, — у него загорелись глаза. — Знаешь, архитектура — это же застывшая музыка. Но это не я сказал, а кто-то из великих, — Дэвик скромно опустил глаза.

«Ух, ты! И вправду, похоже, что архитектура его страсть! — удивилась я. — А я и не знала». Впрочем, как выяснилось, я не знала про Дэвика еще кучу вещей.

— А про этот дом я вычитал в библиотеке, пока лечил… ну, в общем, ты в курсе. Здесь есть замечательная библиотека. На третьем этаже. Мы еще туда с тобой не добрались. — Я сразу же захотела туда добраться.

Оказывается, весь третий этаж — это и была библиотека. Огромный зал по периметру был заставлен дубовыми шкафами, сверху донизу набитыми книгами. Свет мягко падал из фрамуг, расположенных высоко под потолком этого отнюдь не низкого помещения. Рядом с каждым шкафом стояла узкая переносная лесенка. Я замерла от восхищения. Во-первых, я никогда еще не видела столько книг в одном месте. А во-вторых, мои занятия с художником не пропали даром. Ведь помимо любви к живописи ему каким-то странным неуловимым образом удалось привить мне любовь к чтению книг. Нет, не тому суррогатному ползанию по Интернету, этой огромной помойке, доверху набитой разносортными, часто недостоверными, фактами. А именно книг, бумажных, с любовью одетых в картонные или кожаные переплеты заботливыми человеческими руками. Под руководствам Филиппыча я прониклась к книгам благоговейным уважением. Ведь книги никогда не врут. Все, что в них записал человек, как правило, плоды долгих бессонных ночей, неторопливых размышлений и чистого, не отягощенного Интернетом, разума.

Я прошлась вдоль полок, прикасаясь руками к корешкам книг. Их здесь были многие тысячи, на разных языках, целое состояние, самое драгоценное в мире богатство — знания. Дэвик наблюдал за мной, не мешая и не комментируя. Он наслаждался тем, что видел. Ведь он, как и я, обожал книги. Я достала с полки наугад тяжелый фолиант с золотым обрезом. Это был солидный увесистый труд на непонятном мне языке. Судя по изображениям букв, скорее всего на греческом или латыни.

Я полистала книгу, разглядывая старые гравюры. Наверное, греческие боги или герои: в тогах, с лавровыми венками на головах и в героических позах. Такие же были в мастерской Филиппыча, я узнавала их по разным приметам.

Это вот Геракл. Филиппыч рассказывал мне о нем. Он совершил целых двенадцать подвигов. Вот бы кто-нибудь из моих знакомых совершил хотя бы один! А это Одиссей. Тот еще был фрукт — я его недолюбливала. Бросил несчастную Пенелопу на полжизни, а сам шлялся по всему миру и в ус не дул. И столько всего интересного увидел! А она, бедная, все пряла и пряла. Как ивановская ткачиха. Жалко бедолагу.

Я засунула фолиант на место и прошлась по мягкому ковру, покрывавшему всю комнату. Ноги утопали в высоком шелковистом ворсе, и мне стало неловко ходить обутой по такой красоте.

— Пойдем? — спросила я Дэвика.

— Ну, если ты уже налюбовалась, то пойдем, — согласился он.

— Я не налюбовалась, но думаю, что вернусь сюда позже.

Я не лукавила. Книги с недавних пор тянули меня к себе, словно невидимый магнит. Я не понимала, в чем именно заключалась их сила, но ощущала на себе это волшебное притяжение.

Мы с Дэвиком спустились на первый этаж и оказались в просторной старинной кухне. Почему я решила, что она старинная? Просто потому, что посредине был расположен обыкновенный домашний очаг — сложенный из кирпичей, закопченый изнутри и побеленый свежей побелкой снаружи. Сверху над этим прибежищем огня были положены несколько металлических прутьев на манер гриля или рашпера.

— А-а! Это, наверное, чтобы кастрюли ставить, — догадалась я. И нигде не было заметно какой-нибудь современной печки. Очаг больше всего напоминал топку великана из сказок братьев Гримм. Про них мне тоже рассказал всеведущий Филиппыч. А еще показал мне эту самую топку на картинке. Тогда же я узнала и про кота в сапогах.

Вдоль стен кухни стояли огромные шкафы. Я открыла один из них. Там оказались здоровенные блестящие кастрюли. В них, наверное, готовили еду человек на сто — такими они были большими.

— Это все мемориальная посуда, — ответил Дэвик на мой немой вопрос. — Когда я снимал этот дом, хозяева предупредили меня, что иногда они используют его как музей. Это для них дополнительный заработок.

— Здесь, что, водят экскурсии? — удивилась я.

— Да, бывает, — сказал Дэвик и пожал плечами. Значит, я не ошиблась, приняв этот дом за мини-музей. Или за филиал музея. И мне стало вдвойне приятно. Я еще точно никогда не жила в настоящем музее. Эта мысль сделала меня абсолютно счастливой! Теперь я запросто могу вообразить себя принцессой. Или даже королевой. Ну, хотя бы на несколько дней! И мне теперь обзавидуются все женщины мира! Или я ничего не понимаю в жизни.

После экскурсии по дому я изрядно проголодалась и предложила Дэвику перекусить где-нибудь поблизости.

— Ты знаешь, при такой красоте окружающей нас здесь действительности, мне все время будет казаться, что я попала в сказку. Спасибо тебе!

Моя благодарность была искренней. Мы поехали в центр города, где Дэвик присмотрел приличный, недорогой, по местным меркам, ресторанчик. Мы уже доедали десерт, когда дверь ресторанчика распахнулась, и на пороге появился — кто бы вы думали! — Андрон собственной персоной, мой старый знакомый, которого когда-то мне подарила судьба для первого путешествия по Европе. Вслед за ним семенила серовато-блеклая особа непонятного возраста. Издав воинственный клич, я, опережая собственную мысль, вскочила с места и бросилась Андрону на шею. Ошалевшими глазами он наблюдал за моими действиями, и его руки при этом висели безвольными плетьми вдоль его спортивного торса. Мой телячий восторг улегся так же стремительно, как и возник. Я начала понимать, что явно делаю что-то не так. Блеклая особа воззрилась на меня своими голубоватыми водянистыми глазами с полным отсутствием косметики, и льдинки в ее глазах стали покрываться сугробами так стремительно, что я мгновенно остыла.

— Извините меня, пожалуйста, — обратилась я к «Снежной даме» (так я мысленно окрестила спутницу Андрона), — но здесь, за рубежом каждое знакомое русское лицо кажется роднее собственного отца. Знакомьтесь, это мой спутник, Давид, — представила я вовремя подплывшего ко мне сзади Дэвика. «Снежная дама» слегка оттаяла, и на ее лице изобразилось что-то вроде улыбки. Улыбка напоминала ухмылку Бабы Яги перед ужином, но эта подробность меня нисколько не смутила. — Андрон, ну что же ты… вы медлите, — мгновенно сориентировалась я, — немедленно представьте меня вашей очаровательной спутнице.

Улыбка на лице Бабы Яги стала немного обширнее и гораздо более благосклоннее. Андрон наконец перестал стоять каменным истуканом и включился в мою игру.

— Познакомься, дорогая, это мои коллеги по работе — Зиночка и Давид.

«Коллега по работе» Давид слегка округлил глаза от удивления и воззрился на меня, но я вовремя наступила ему на ногу, и он вежливо заулыбался «ледяной мадам».

Мы пригласили их за наш стол, и вскоре наша новая знакомая хохотала, как безумная, над бородатыми анекдотами Дэвика, разгоряченная двумя лошадиными порциями горячего глинтвейна. Я подмигнула Андрону и вышла на улицу. Через полминуты он уже стоял рядом со мной.

— Ну, ты даешь, — в его голосе укоризна была перемешана с восхищением.

— Это ты даешь, — вернула я ему его укоризну, — мог бы сориентироваться и побыстрее. Это твоя жена? — Он покраснел. — Наверное, жутко богатая? — догадалась я. Андрон покраснел еще больше. — Ладно, это не мое дело.

— А кто это с тобой? — поинтересовался Андрон, и к моему удовольствию, я услышала в его голосе неприкрытую ревность.

— Это мой личный нотариус, хранитель печати, верности и прочая, — съехидничала я, но Андрон расплылся в благодушной улыбке, поняв, что Дэвик ему не соперник. Бедные мужчины! Их выводы иногда бывают столь же стремительными, как и неверными. Но женщинам это всегда нравится.

Пообедав с нашими гостями во второй раз — за компанию, мы решили, что сегодняшний вечер мы обязательно должны провести все вместе. И не где-нибудь, а в венской опере! Все-таки Вена — это музыкальная столица Европы! И с этим согласилась даже уже пьяная в стельку «Снежная дама». Находчивый Дэвик, которому я наспех объяснила свое знакомство с Андроном очень важными финансовыми вливаниями двухлетней давности в некий совместный проект, войдя в мое положение, скормил «Снежной даме» уже четыре порции глинтвейна. Теперь она любила весь мир и меня впридачу, а Андрон был на седьмом небе от счастья, избавившись на время от докучливой опеки своей ледяной законной «половины». Дэвик, как настоящий дотошный законник, несколько раз пытался выяснить у Андрона, какой именно бизнес мы с ним затеяли столь совместно, но я вовремя вмешивалась в их разговор, категорически предотвращая все нежелательные подробности. После третьей безуспешной попытки что-либо разнюхать, (Ох, уж эти еврейские штучки! Даже на отдыхе эта богом избранная нация не упустит и малую толику денежной выгоды!) я решила, что с меня довольно на сегодня всяких непредсказуемых напрягов, и лично напоила Дэвика «до поросячьего визга». Вызвав такси, я продиктовала адрес и, дав шоферу сверху сто евро, попросила его позаботиться о пассажире. Это означало, что шофер должен был стать для Дэвика на ближайшие полчаса родной матерью, а именно, не только доставить его домой в целости и сохранности, а еще и уложить его в постель, предварительно раздев, и после обязательно захлопнуть за собой дверь. На случай, если дома не окажется никого из прислуги. В общем, как-то так.

Произведя аналогичные манипуляции со «Снежной дамой», мы наконец остались с Андроном наедине. Нам было что вспомнить! И мы с удовольствием предавались этому занятию безо всяких помех в виде друзей и родственников. Насладившись общением, мы решили, что неплохо было бы куда-нибудь переместиться из слегка поднадоевшего мне за полдня ресторанчика.

Поскольку до вечера еще была куча времени, а опера в любой стране мира начинается не раньше девятнадцати часов, я решила проверить одно утверждение, о котором случайно прочитала в старой книжке из личной библиотеки моего художника Филиппыча. Тогда я совершенно не предполагала, что когда-нибудь окажусь в Вене. Но, раз уж судьба так сложилась, то грех было не воспользоваться случаем. Тем более, что этот вопрос был одним из нескольких моих желаний, которые у каждого человека накапливаются с детства и постепенно реализовываются по мере его перемещения по жизни. Одним из таких желаний у меня в детстве было желание наесться досыта бананов. В моем заснеженном Зауралье бананы существовали только на картинках. И однажды, узнав, что на свете существует этот диковинный фрукт (или не фрукт, а овощ — точно не знаю), я много лет мечтала наесться бананов так, чтобы я уже их не хотела, а они еще были. И первое, что я сделала, попав в Москву, в «обжорню» к Нике, это исполнила свое «банановое желание». Помню, мне даже плохо стало с животом, так я их объелась.

Так вот, теперь мне захотелось исполнить очередное свое желание — проверить, действительно ли в Вене есть место, где всегда звучит великий Штраус?

Поскольку Штраус был любимым композитором моего учителя музыки, и он часто крутил мне на заезженном старом патефоне «Сказки венского леса» — раритет же! — я влюбилась в эту музыку. Так же точно, как, в покрытые слоем пыли, книги Филиппыча. И мне уже не нужен был совершенный и современный DVD-проигрыватель, у которого не было главного — души. А нравилось мне мягкое, слегка поскрипывающее звучание старого патефона. Я даже решила купить на блошином рынке такой же. «Поставлю в гостиной своего нового дома и буду слушать настоящие живые пластинки! Это будет очень круто», — решила я окончательно и бесповоротно. Потому что любое ретро — это всегда круто. А особенно ретро, у которого есть душа.

Сверившись с картой туристических маршрутов Вены, мы с Андроном, который хохотал надо мной, как сумасшедший, убеждая не терять на эту затею времени, поехали туда, где настоящий оркестр обязательно сыграет нам настоящие вальсы Штрауса. На вокзал!

Если вы помните, слово «вокзал», согласно общепринятой легенде, происходит из простого сочетания двух слов: вокальный зал. Ведь раньше находчивые европейцы, ожидая в отведенном для этого месте очередной поезд-дилижанс, там же наслаждались музыкой. И таким приятным образом коротали свое длинное, практически бесконечное время, отпущенное им для жизни. Музыка эта сначала и создавалась великим Штраусом-отцом, а потом и сыном для ублажения ушей отъезжающих и прибывающих пассажиров. Причем, дирижеры в те далекие времена стояли лицом к зрителю, а Штраусы нарушили эту традицию, повернувшись лицом к оркестрантам и, соответственно, всем остальным к слушателю.

Говорят, эта красивая легенда — полное вранье! От первого до последнего слова. Может быть. За исключением, разве только, последнего утверждения. Но всегда хочется верить в сказку! И в Штраусов, отца и сына.

Вокзалов оказалось четыре. Все они были потрясающе красивы. Можно было подумать, что мы решили внепланово посетить еще пару-тройку венских музеев. И вообще, Австрия — это какой-то сплошной музей памятников, архитектуры и памятников архитектуры. Звучит сложно, но суть передана точно.

Но ни на одном из вокзалов никакого Штрауса мы не застали. Там была обычная привокзальная суета. И все.

Времена меняются, и теперь музыка в транспорте — это, в лучшем случае, бумкающие плееры со щупальцами-наушниками, опутывающими снизу доверху страждущих меломанов. Душераздирающие звуковые конвульсии, похожие на предсмертные стоны зомби вываливаются наружу из миниатюрных плееров. Они не дают спокойно жить окружающим и доводят до отупения собственных владельцев.

Ах, где теперь волшебные вальсы и маэстро Штраус? Хоть отец, хоть сын — без разницы! От той музыки жизнь начинала искриться яркими красками, а от нынешней, плеерно-пластиковой, жизнь просто дохнет, и все. С недавнего времени я начала подозревать, что нынешняя музыка пишется, чтобы калечить и убивать все живое. В Вене я определилась с этим вопросом окончательно и бесповоротно. Теперь я это знала наверняка. Мне теперь было с чем сравнить бездарного Тимати и совершенно не умеющего мелодично петь (как выяснилось!) Фифтисента.