- Ну, хотя бы кто-то счастлив в этом доме! - голос Арсанова - старшего прозвучал негромко, но с горечью. Он поднял бокал и, бросив по-отцовски ласковый взгляд на Анастасию тихо провозгласил:
- За Петра! Сегодня ему исполнилось 27 лет. И я впервые за эти 27 лет не знаю, где он и как складывается жизнь у моего сына. Выпьем же, дитя моё. Выпьем за благородного сына недостойного отца.
Старший Арсанов отпил глоток вина, но не поставил бокал обратно. Он повертел бокал, со всех сторон прислушиваясь к монотонному звону хрусталя.
- Пётр так любил делать! - пояснил Арсанов - старший. Внешне он выглядел совершенно спокойно. Но Анастасия знала, что стоит за этим видимым спокойствием.
- Перестаньте себя терзать, батюшка, - попросила Анастасия, - ничего нельзя вернуть обратно. Приходится жить с тем, что есть сейчас. Пётр любит вас. А раз любит, обязательно вернётся назад. Вернётся домой…живой и невредимый.
- Бедное дитя! - Арсанов - старший бросил на Анастасию сострадательный взгляд, - пытаешься утешить меня, когда сама нуждаешься в утешении больше меня. Или ты думаешь, я не вижу твоих переживаний? Не слышу, как по ночам ты тихонько льёшь слёзы? За все эти месяцы, я ни разу не видел улыбки на твоих устах. Но часто видел страдание и боль. Не пытайся прятать от меня свои истинные чувства, дитя моё. Ибо я вижу твои страдания так же ясно, как ты видишь мои.
С каждым произнесённым словом опекуна, Анастасия менялась в лице. А в конце лицо стало неестественного, серого оттенка. Анастасия подняла на опекуна горестный взгляд и с мучительной болью прошептала:
- Я ведь видела, батюшка. Я видела,…как он смотрел на меня, когда произносил клятву в соборе. Я должна была понять, батюшка. Должна. Но я не хотела понимать. Когда он уходил, я чувствовала его страдания, чувствовала его боль, но…снова оттолкнула от себя. Я ведь с первой встречи полюбила его. - Для Арсанова - старшего не стало неожиданностью признание Анастасии. Это было заметно по его лицу. Он с прежним состраданием и прежней молчаливостью вбирал в себя её душевные муки.
- Но я не понимала этого, батюшка. Я считала Петра чёрствым и высокомерным. Мне он казался напыщенным эгоистом, который если и может любить, так только самого себя. Я не прислушивалась к своему сердцу. Вместо того, я только и делала, что выискивала в нём новые недостатки. Я никогда даже не пыталась понять его. Не утруждала себя глубокими мыслями о значении его поступков. А ведь всё это находилось перед моими глазами. Стоило лишь глубже заглянуть ему в душу, чтобы понять истину. Но я посчитала его недостойным человеком. Я утвердилась в этой мысли. А на деле,…на деле, всё оказалось наоборот. Боже, как низко должно быть выгляжу в его глазах…я. Простите меня батюшка.
- Анастасия! - попытался было остановить её опекун, но она, не оглядываясь, вышла из столовой. Арсанов - старший прекрасно понимал, что душа Анастасии переполнена горечью. Он понимал, что она не захочет полностью открываться перед ним. Ибо она не захочет получить… понимание и прощение. А если и захочет, то только от одного человека. И этим человеком, несомненно, мог быть только Пётр.
Покинув столовую, Анастасия со всех ног бросилась к своим покоям. Ей необходимо было остаться одной. Но, дойдя до дверей, она услышала голос Маши. Анастасия развернулась и пошла обратно. Куда идти? - едва эта мысль мелькнула в её голове, как она уже знала ответ. Ноги сами понесли Анастасию на третий этаж. Анастасия остановилась на миг перед дверью ведущей в покои Петра, а затем…толкнула дверь и, замирая от охватившего её трепета, вошла внутрь. Анастасия впервые оказалась в покоях Петра. А ведь именно здесь, она могла получить ответы на многие мучавшие её вопросы. Ведь, по сути, она ничего не знала о человеке, который пожертвовал всем ради любви к ней. Но сейчас, она могла многое узнать.
В покоях царили чистота и порядок. Анастасия подошла к массивному шкафу из ореха и, взявшись за ручки, медленно растворила обе створки. Она неторопливо прошлась взглядом по висевшей одежде. А затем дотронулась рукой до фрачного костюма, который так и не был надет Петром. Она провела пальцами по ткани. Ткань на ощупь была несколько грубоватой. Анастасия прикрыла обе дверцы и направилась в следующую комнату, которая служила Петру спальней. На стене, прямо над широкой кроватью, заправленной шёлковым покрывалом висели две скрещенные сабли. Но не они привлекли внимание Анастасии, а стол находившийся у самого окна. На столе стояла чернильница с пером. А перед ней лежал чистый лист бумаги, на который через окно падал солнечный луч. Анастасия чуть помедлила, а потом подвинула стул к столу и села. Рука Анастасии непроизвольно потянулась к чернильнице. Она взяла перо, макнула его в чернила и…начала выводить буквы на бумаге.
- Дорогой Пётр! - писала Анастасия, - я нахожусь в смятении. Я не знаю, как мне объяснить вам мои истинные чувства. Нет, это неправда. Я знаю, как объяснить свои чувства, но боюсь, что вами это будет расценено как попытка оправдания. Ибо всё, что бы я не сказала, не будет иметь смысла для вас. Вы сможете задать один вопрос. Почему же я молчала до сей поры? И я не смогу ответить на него. Но всё же я хочу попытаться. Я желаю этого всей своей душою. Я нуждаюсь в том, больше вас.
- Пётр, друг мой благородный, - продолжала писать Анастасия, - я не смогла увидеть величие вашей души. Ибо я считала, ошибочно считала вас…своенравным себялюбцем. Я не могу и не хочу оправдываться перед вами, но скажу другое. Я с первого взгляда полюбила вас. Я думала о вас. Но каждый раз, когда моя душа стремилась к вам,… вы отталкивали меня своей холодностью. Мне казалось, что вы ненавидите меня. Хотя я и не понимала за что именно. Я не понимала вас и вашего поведения. Я всё принимала так, как вы мне это показывали. Ночами я думала о вас с любовью, а днём…вновь начинала ненавидеть. Сейчас, я могу вам сказать с той же смелостью, с какой вы произносили слова клятвы, обрекая себя на страдания. Для меня нет иного имени, кроме вашего. Больше всего на свете я мечтаю о том мгновении, когда смогу предстать перед вами, и открыто глядя в ваши глаза, сказать: Я люблю вас, Пётр!
Возможно, мне придётся уехать из этого имения. Я вновь начала тосковать по отчему дому. Но причина не только в этом. Хочу признаться вам, Пётр. Я желаю, встречи с вами и боюсь её. А если вы разочаровались во мне? Что, если вы стали презирать меня и не желаете больше видеть? Эти вопросы мучают меня постоянно. Это главная причина моего отъезда. Если вы, прочитав это письмо, всё же пожелаете меня увидеть,…вы найдёте меня в отчем доме… Анастасия.
Поставив подпись, Анастасия свернула листок вдвое и надписала сверху:
- Лично в руки Петру Арсанову от Анастасии Аврецкой!
Анастасия встала и оглянулась по сторонам в поисках места, где бы она могла оставить письмо. В глаза сразу же бросилась полка с книгами. Анастасия подошла к полке. Она взяла первую книгу, с описанием военных походов Рима. Раскрыв книгу, Анастасия вложила письмо таким образом, чтобы край немного выступал и был отчётливо заметен. Она положила книгу с письмом обратно и уже хотела отойти, когда в глаза бросилась маленькая книжица, лежавшая отдельно ото всех. Сверху на книжице было выведено крупными буквами одно слово: «Дневник».
Анастасия почувствовала дрожь во всём теле. Она медленно взяла дневник и, прижав к груди, вышла из покоев Петра.
Анастасия покинула особняк и направилась в сторону римского парка. Анастасия миновала цветник, вышла на аллею, которая и привела к парку. По ступенькам поднялась наверх и оказалась между первыми рядами колонн. Она пошла вперёд, медленно ступая по каменному полу. Края длинного платья едва касались плит. Лёгкий ветер шевелил белокурые локоны. Садовник, что поливал цветы на другой стороне парка, с удивлением смотрел, как между колонн появлялась и исчезала, одинокая фигура Анастасии. Обычно, она всегда приходила сюда гулять по утрам.
Анастасия оторвала от груди дневник и с благоговейным трепетом открыла первую страницу. Взгляд Анастасии устремился на ряды строчек, исписанных крупным почерком. Почерк Петра. Она предполагала, что этот дневник вёл он. Она утвердилась в этой мысли, едва прочитала первые строчки.