Этот рейс открыли совсем недавно. Теперь можно было прямо летать Москва-Биарриц безо всяких пересадок в Париже. Люди толпились в терминале, кто-то сидел на неудобном черном кресле, листая газеты, вперемежку разбросанные где попало, кто-то с отрешенным видом рылся в своем планшете, некоторые лениво переговаривались со спутниками, через каждые пару минут поднимая голову к стойке, где праздно стояли служащие компании в пригнанной синей форме. Посадку почему-то не объявляли, хотя было пора. Около открывавшихся в рукав дверей стояла кучка возбужденной молодежи. Было всего 8 утра, люди очень рано встали, долго по пробкам добирались до Шереметьева, из-за этого многие казались сонными, раздраженными, и уже усталыми. К ребятам у дверей, которым не сиделось, это не относилось. Они галдели, громко разговаривали, кто-то то и дело смеялся.

Михаил сидел недалеко от выхода на телетрап и пытался их не слушать. Все эти неуместные с утра пораньше смешки его глухо раздражали, но он, давным-давно привыкнув к поездкам, понимал, что хохотать они не перестанут и в самолете, но что ему следует от всех отвлечься и постараться сосредоточиться на своих заказчиках, двух русских бизнесменах из Кирова. Для них поездка во Францию была желанной. В Биаррице они оба никогда не были, и возможно даже не слышали о таком городе в предгорьях Пиренеев, на самой испанской границе, городе басков. Закрыть глаза у Михаила не получалось, так как то один то другой клиент задавали ему беспрестанные вопросы, называя его Михаилом Александровичем. Михаил был с ними терпелив, привычно улыбаясь, он старался их развлечь, как можно красочнее представляя культурную программу. Эти плотные провинциальные мужики-бизнесмены в плохо сидящих тесноватых костюмах, в светлых рубашках с запонками, его интересовали, и даже очень. Они должны были подписать контракт с французской фирмой, в которой он давно работал, на поставки оборудования на их завод. От подписания этого довольно крупного и выгодного для французов контракта зависела его собственная комиссия. Дядьки кровь из носу должны были «повестись» на презентацию, на красочные слайды и коммерческую выгоду всего своего заказа. Никто, разумеется, не говорил ни на одном иностранном языке, и Михаилу Александровичу придется участвовать в переговорах в качестве технического переводчика, и от его убедительности будет зависеть исход сделки. Как правило у него все получалось, но не всегда. Он допускал, что придется возвращаться из безразличной ему Франции без подписанного контракта, ничего не заработав. Ему уже давно было все равно, куда лететь, в каком европейском городе будут переговоры. Гостиницы и рестораны, где, к сожалению, приходилось пить, изображая из себя «русский характер» и свойского мужика, не запоминались. Михаил спал плохо, даже и дома, а уж в командировках совсем ни к черту. Сказывалось напряжение, ненужный алкоголь и необходимость переводить шуточки соотечественников. На переговорах он напрягался, но это была привычная, конкретная работа, он, инженер, всегда прекрасно разбирался в предлагаемых его фирмой товарах и услугах по поставкам и монтажу продукции.

А вот все, что было за рамками переговоров давалось ему труднее: надо было ходить в какие-то галереи, музеи, концерты. Отказаться было бы неприлично. Французы, пытаясь завлечь русских клиентов, показывали им местные достопримечательности, тем более, что с национальной гордостью у французов всегда все было хорошо. Русские изо всех сил делали вид, что им все интересно, что они ценят культурную программу, но самое для них интересное были рестораны. Они настороженно смотрели вокруг, изучали меню, пристально смотря на цены, и Михаил знал, что они обязательно сравнивают эти цены с ценами в своих ресторанах, мысленно переводя евро в рубли.

Заказывали обязательно водку, русские поначалу держались, но потом, перейдя определенную черту, забывались и пили много, с каким-то нарочитым фасоном, громко разговаривали, рассказывали анекдоты, переводить которые была мука, тем более, что в анекдотах, часто несколько скабрезных, были отражены русские реалии, которые европейцы все равно не понимали. Михаил ненавидел эту часть своей работы, но она была неизбежна и он, стиснув зубы, терпел, пытаясь выглядеть «своим» для русских, и давая понять «хозяевам», что он не забыл, на кого он работает, и что им всем от русских надо. Иногда приходилось идти на «шоппинг». Если мужчины пытались что-то купить своим женам, это было еще пол-беды, но иногда кто-нибудь из русских брал с собой жену, и тогда начинался кошмар. Изредка дама ходила в торговый центр одна, но, если, она была не очень-то в себе уверена, Михаила Александровича просили с ней «разок» сходить. Деваться ему было некуда, и он шел. Иногда, дама покупала себе ворох одежды и счастливая возвращалась в отель, но потом ей многое переставало нравиться или не подходило по размеру, и тогда Михаилу уж точно приходилось идти в «бутик» сдавать ненужные шмотки. Некоторые женщины не могли бы без него справиться. К несчастью на этот раз с одним из заводских была жена, типичная провинциальная «дама», на высоких каблуках, которые бы не одна европейка никогда бы не надела в дорогу, в обтягивающей кофточке с большим вырезом, через который была видна развилка между грудями, на которой виднелся золотой крестик с бриллиантами. Мадам Михаилу представили, какая-то не то Настя, не то Даша. Он спросонья не запомнил, хотя понимал, что в результате ему это придется выучить.

Отношение русских к его персоне, он это знал, было двойственным: с одной стороны, он был «обслуга». Богатые русские бизнесмены не могли не понимать, что комиссия Михаила зависит от того, согласятся они подписать контракт или нет. Деньги-то были у них, они могли их потратить, и дать ему заработать, или искать другую фирму, посговорчивее и подешевле, оставив Михаила ни с чем. Но с другой стороны, Михаил работал не на них, а на французов, они не были его «боссами», не могли ему приказывать или быть с ним запанибрата. Он говорил совершенно свободно на английском, знал что-то такое… книжное, в общем-то никому ненужное, никчемное, но… он был москвич, а они — нет. Они привыкли все покупать, а он ничего не покупал, причем, они это чувствовали — не из-за денег, а из-за нежелания «иметь», которого они не понимали. Он, этот москвич, пожилой еврей, был другой: он от них зависел, но и они от него почему-то тоже.

Боковым зрением Михаил увидел, что девушка за стойкой взяла микрофон и объявила посадку. Первыми к дверям прошли какие две семьи с маленькими детьми и парочка толстых мужчин, пассажиры первого класса, от которых пахло дорогим парфюмом, впрочем, слишком сильно. Потом все как-то разом зашевелились, задвигались, подхватили свою ручную кладь, и около дверей образовалась очередь. Михаил поставил на колеса свой видавший виды кабин-кейс и вместе со своими попутчиками двинулся по коридору.

Между порогом телетрапа и самолётом всегда был крохотный зазор, и Михаил, инстинктивно чуть пригнувшись, перешагнул через порожек и вошел в полутемный салон, показавшийся неожиданно маленьким. Как обычно он испытал неприятное чувство: только что была привычная твердь земли, надежного аэропортовского «накопителя», и вот он — в самолете, узком, темноватом, неуютном и хрупком. Обе стюардессы вежливо каждому улыбались, дверь в кабину была открыта, и Михаил видел крепкие мужские спины, обтянутые синими кителями. Он еще помнил времена, когда в самолет надо было подниматься по трапу. Было светло и даже красиво, но сейчас был просто условный переход из одного пространства в другое. Неприятный переход, делающий тебя уязвимым, неспособным контролировать ситуацию и отдающем в чужие руки ответственность за свою жизнь. Такие мысли Михаила посещали всегда, когда он входил в самолет, хотя он и пытался от них отделаться.

С местами ему повезло, хотя «везение» он устроил себе сам за стойкой регистрации. Клиенты сидели втроем, а он через проход на крайнем кресле. Все приятно удивились, что «повезло», а Михаилу сразу было прекрасно известно, где он будет сидеть. Он открыл люк для багажа, положил туда свой кабин-кейс и уселся. В проходе все равно стоять было невозможно. Люди продолжали проходить дальше по салону, шумная молодежная компания прошла в хвост. Щелкали дверки багажных отделений, пассажиры суетились, кто-то уже был чем-то недоволен, кто-то пытался поменяться. Михаил знал, что через пару минут ему придется вставать, когда его будущие соседи будут проходить на свои места. Скоро он их увидел: мужчина средних лет с девочкой вежливо попросили его встать. Михаил поднялся, пропуская папу с дочкой. Девочка лет 11-ти села на среднее сидение. «Сейчас будет проситься к окну» — подумал Михаил. Мужчина устраивал под сиденьем какую-то сумку, потом спросил дочку: «Может ты хочешь к окошку?». «Нет, я здесь буду», — ответила девочка. Михаил перестал обращать на соседей внимание. «Коллеги» через проход его будут дергать редко и можно будет пока расслабиться, хотя бы на ближайшие три с половиной часа. Книгу, которую он читал, Михаил заранее положил в кармашек на предыдущем сидении.

Суета в салоне постепенно спадала. Несколько раз туда-обратно прошли девушки-стюардессы, хлопая дверцами багажных отделений и поглядывая на часы. Где-то слышалась французская речь, которую Михаил понимал, хотя разговаривать не решился бы. Ребята в хвосте устроились и продолжали оживленно переговариваться. Михаил краем глаза успел заметить, что у некоторых в руках были футляры с музыкальными инструментами, и еще они тащили специальные мешки с одеждой. «Это какой-то оркестр…» — лениво подумал Михаил. С всевозможными оркестрами он тоже уже неоднократно летал. «Какие-то они все слишком молодые, наверное студенты…». Михаила ребята интересовали только в плане шума, который они производили, и он понимал, что сделать с этим будет ничего нельзя. Он откинул голову и приготовился к началу рулежки на взлетную полосу. По опыту он знал, что коли они немного уже выбились из графика, то время начала движения было скорее непредсказуемо. Может это будет 15 минут, а может и два часа. Такое он видел тоже и относился к задержкам с философским стоицизмом.

Наконец самолет начал движение, грузно отъехал от терминала и тягач медленно повез его к полосе. Из громкоговорителей донеслось обычное «Граждане пассажиры! Наш самолет совершает рейс… Экипаж приветствует вас на борту… Время в пути…» Михаил не прислушивался. В начале салона появилась стюардесса и начала, заученно-лучезарно улыбаясь, примерять на себя спасательный жилет и прикладывать к лицу желтую кислородную маску, одновременно указывая руками на какие-то дополнительные выходы. Михаил с некоторым раздражением подумал о тщете этих, казавшихся такими дурацкими, ухищрений, но продолжал смотреть в проход, девочка была премиленькая, делать все равно было нечего, а начать читать он решил после взлета.