Михаил, как всегда, проснулся очень рано. Вчерашний вечер прошел не так уж утомительно, лучше, чем можно было ожидать: они пообедали вместе с представителем компании, выпили, но, в меру. Представитель распрощался и ушел. Михаил почувствовал, что после его ухода все расслабились: через переводчика говорить было неприятно, тут он клиентов понимал. Он сказал, что они сами погуляют, и пойдут в гостиницу отдыхать, француз с облегчением откланялся. Было еще довольно рано, но солнце красным шаром уже начинало «падать» в море. Яркий алый шар катился вниз быстро и неумолимо, окрашивая в экзотические цвета облака и делая небо нереально красивым. Они остановились посмотреть на закат. Потом решили пройтись по набережной Гран-Плаж. Там было очень много народа, гуляющая нарядная курортная толпа. Через каждые 20 метров стоял лоток с сувенирами, мороженым, тут же пекли особые тонкие блины «crèpes». К его изумлению все купили по большому блину с шоколадной подливкой на бумажной тарелке. Михаил отказался, совершенно не хотел есть после ресторана. Клиенты с аппетитом принялись уплетать блин, хотя еще и часа не прошло с тех пор, как они все ели маленькие пирожные, которые им снимали щипчиками с живописно нагруженной пирожными и прочими сладостями тележки. Мужчины из Кирова еще поинтересовались, как за десерт платить, ведь «их» официант не в курсе того, что они съели. Михаил и сам знал ответ, но перевел вопрос французу. Почему их это интересовало? Они же не платили за этот ужин. Какая им была разница, но мужики, видимо, были насчет денег насторожены «по жизни». К десерту принесли бутылку Шампанского, да не какого-нибудь, а дорогого, Дом Периньон. Михаил был готов поспорить, что русские из Кирова никогда не отличили бы его от напитка Салют. Бисер метался, с его точки зрения, зря, хотя, кто их знает: в последние годы русские бизнесмены были помешаны на статусе, и для них одни марки Шампанского были «статусны», а другие — нет.

На набережной выступали бродячие артисты: кто-то жонглировал огнем, и они остановились посмотреть. Потом два парня-клоуны, на быстром французском представляли какие-то скетчи, люди смеялись, но они прошли мимо. Через двести метров увидели небольшую сцену, где, одетые в костюмы древних басков певцы, что-то исполняли под гитару. Дальше был небольшой струнный ансамбль. Играли неплохо, что-то доходчивое. Люди бросали деньги в открытый скрипичный футляр. Ну, правильно, набережная — это было самое туристическое место. Михаил знал, что где-то рядом было казино, но решил его русским не показывать. Если они туда зайдут, то спать придется уйти очень поздно, чего ему не хотелось бы. Мимо этого здания с большим куполом, они, слава богу, прошли, ничего не спросив. Прошли и мимо ресторанов-дебаркадеров. Этого бояться не стоило, Михаил и представить себе не мог, как это еще можно было бы что-то есть. Зато, зашли в бар. Дядьки по-быстрому выпили почему-то текилу, насыпав крупную соль на тыльную сторону ладони, а потом ее облизав. Михаил понимал, что «так было надо»: вопрос статуса. Даме подали какой-то ярко розовый напиток с экзотическим названием, а он заказал джин с тоником, который был ему нужен, как рыбе зонт. Михаил с тоской подумал, что джин сделает его, и без того плохой сон, еще хуже, но деваться было некуда: издержки профессии. По опыту Михаил знал, что заказать сок покажется его компании диким, а объясняться по-поводу проблем со здоровьем, он не хотел: по правилам игры ему следовало получать удовольствие от того же, что и соотечественники. Он был даже всегда готов к разговорам о превосходстве русских, «умеющих пить», над французами-лягушатниками или немцами-колбасниками. Потом мог идти пассаж про русскую «водочку», и их противный коньяк, который пахнет клопами, или их виски, который, как самогон. Вчера этого ничего не было. И в магазины ему идти не пришлось. Вполне хорошая суббота.

Сегодня от культурной программы было уже не отвертеться. Им предлагали осмотреть знаменитый Маяк, Phare, Михаил с содроганием услышал, что придется подняться на 248 ступеней, на высоту 74 метров. Как хорошо, что никто не захотел. Исторический музей тоже был отвергнут по причине ожидаемой скуки. Опасения были ему высказаны, но он предусмотрительно не стал ничего французу переводить. Они сходят в Часовню Императрицы Chapelle Impériale, построенную по приказу жены Наполеона, и разумеется все захотели посетить русскую церковь, Eglise Orthodoxe. Церковь, понятное дело, действующая, хотя в воскресенье она практически полностью отдается на откуп туристам. Потом музей моря, Musée de la Mer Aquarium. Михаил был в аквариуме с семьей, и помнил, что там можно увидеть барракуд, акул, и прочих морских каракатиц. Его они не вдохновляли, но… дело вкуса. Потом они поедят, отдохнут и вечером — самое главное: посещение концерта симфонической музыки в концертном зале Байона, куда их отвезут на машине. Француз восторженно говорил о русском оркестре, который сегодня откроет в Байоне свои гастроли. Ему казалось, что выступление московского оркестра будет русским особенно приятно. И тут еще будут играть французские виртуозы… вот какое прекрасное совпадение, чудесный сюрприз! Михаил прекрасно знал, что симфоническая музыка не входит в представления мужиков из Кирова о прекрасном, они бы лучше вечером опять сходили в ресторан и в пару баров, но лажаться перед французом никто не хотел. Лучше уж они потерпят, и будут со всеми хлопать. Михаил видел вчера расклеенные по городу афишы и понял, что они как раз с этим оркестром летели. Ну, что ж! Не самые плохие планы на вечер, потом их отвезут в гостиницу и даже, если клиенты пойдут в бар, есть вероятность, что ему никуда идти с ними не придется. При нем, он видел, они тоже чувствовали себя немного скованными.

Михаил посмотрел на часы, было уже почти восемь часов, в девять они договорились встретиться на завтраке. На душ и бритье ему было нужно минут двадцать, так что можно было еще немного полежать. В Москве было 11 часов, воскресенье. Женя скорее всего дома, а вечером уйдет куда-нибудь с ребятами. Хорошо, что у нее появились друзья. Впрочем, Михаил о них мало что знал. Женя их никогда домой не приглашала, гости к ним не приходили. «Интересно, почему у нас так?» — подумал он. Тут было что-то не так. И вообще, есть ли у Жени молодой человек? Дурацкий, по-сути, вопрос он себе задавал, знал же, что — нет! Но, Михаил так и подумал… «молодой человек». Так, весь, никто уже не говорил. Ну как его не назови! Друг, мужик, гражданский муж. Можно по-современному — «бойфренд». Если бы Женя сняла с кем-то квартиру и они бы жили, как муж с женой, даже и не сходив с ЗАГС, он бы не удивился, был бы даже рад, но этого не происходило. Женя жила дома. Если бы в свое время у него были деньги, разве он бы не ушел от родителей? Еще как бы ушел, да ему всегда было с кем, а Жене, получалось, было не с кем.

Михаил часто спрашивал себя, а может ли он беспристрастно взглянуть на свою дочь, дистанцируясь от родственной связи. Взглянуть объективно, как на незнакомую женщину? Тем самым мужским взглядом из времен юности, когда для него не было такой уж большой проблемой найти подружку, а все женщины были «бабами», мог ли он таким взглядом посмотреть на свою Женьку? Теоретически мог, «видел»: чуть выше среднего роста девушка, немного грузная, нет, не толстая, а именно тяжеловатая, с немаленькой грудью, которая почему-то не выглядела привлекательной, с немного «иксообразными» ногами, и коротковатой спиной. Женино лицо, обрамленное прекрасными волнистыми каштановыми волосами было длинным, с узким, немного выступающим подбородком, крупным, чуть с горбинкой носом, чуть опущенными вниз уголками капризных губ и томными, черными глазами. Во всей Жениной внешности читалось явное еврейство, но без «изюминки», без экзотизма Суламифи, подруги царя Соломона. Просто домашняя, умная, книжная девочка из «хорошей семьи», вполне, впрочем, симпатичная. Женя странным образом выглядела немного ребячливо, то-есть в ее пухлом лице оставалось что-то детское, наивное, беззащитное. И вообще, дочь была похожа на него, а значит, и красавицей быть не могла. Но он-то — мужчина, и никогда от своей не «аленделоновской» внешности не страдал. Но Женя… чего-то неуловимого в ней не хватало, она не была тем, что называется «секси», не была и все.

Михаил вспомнил фильм с Аль Пачино Запах женщины, римейк итальянского, хотя все смотрели только американскую версию. Да, «Запах женщины» — это единственное, что делает женщину привлекательной для мужчин. Это не зависит от красоты, просто «запах» или есть, или его нет. В Женьке не было. Михаил имел мужество это признавать, но… Женя была так умна, образована, рафинирована. Неужели мужики этого не видят? С ней интересно, она прекрасный собеседник, чудесный друг… Михаил понимал, что все это ерунда, что друзья-мужчины у Жени как раз есть, а мужика — нет. Он, что, хотел в свое время собеседницу? Хотел ходить с ней в театр и потом обсуждать пьесу? Ходил, потому что это было частью процесса ухаживания, но только частью, причем не основной. Он отдавал себе отчет в том, что Женя может даже и отпугивает мужчин. По-первых, она общалась только с мужчинами определенных профессий: режиссерами, актерами, журналистами, рекламщиками, художниками-графиками. Она не знала, и не хотела знать ни врачей, ни инженеров, ни ученых, ни биологов, ни военных, ни компьютерщиков. С Жениной точки зрения, они не дотягивали до ее культруных запросов, не привыкли ходить в театр, не знали современных пьес, не следили за книжными новинками. В Жене сидел неизбывный снобизм гуманитария, который считает не читающую и не театральную публику недоумками. Наверное, теоретически, она могла себе представить, что существуют блестящие хирурги или физики, но она их не знала, они существовали в параллельной реальности, до которой Жене не было дела. Ей негде было с ними познакомиться, да она этого и не хотела.

Существовало еще и «во-вторых»: Михаил видел, что его дочь инфантильна в быту, не приспособлена к проблемам повседневности, не умеет ни готовить, ни убирать, ни нести скучную семейную ответственность. Так они ее воспитали, считая правильным развивать прежде всего ее высокий творческий и интеллектуальный потенциал. Ну, что с того, что она знала Катулла или ранние рассказы Чехова? Она не могла сварить суп и не хотела замечать полное мусорное ведро. Михаил вспомнил, что, когда Лана варила суп, или жарила что-то на кухне, Женя уходила к себе и плотно закрывала дверь. Жена нарезала салат, а Женя просто ждала, когда он будет готов, а, ведь, они могли бы нарезать его вместе, но этого никогда не случалось, не было привычки. Какому бы мужчине это понравилось? Гладить рубашки было ниже Жениного достоинства, она часто об этом говорила, пытаясь дать всем понять, что «ей и не нужно», уговаривая в этом саму себя. У них за ужином любимой Жениной темой были рассказы о подругах, которые жили с бойфрендами, и превращались в служанок, от которых требовали котлет, полный холодильник и чистый пол. Ужас! Жена поддакивала, а он отмалчивался. Была у Жени еще одна подруга, мать-одиночка. Вот уж незавидная судьба: ребенок занимает все время, подруга связана по рукам и ногам! Ужас!

Михаил не видел никакого ужаса в том, что у кого-то рос маленький мальчик. Как бы он хотел оказаться на месте отца подруги… Но, он был на своем месте, не силах ничего изменить. Он мог учить свою девочку, развивать ее, платить за ее удовольствия и путешествия, но… он не мог сделать ее счастливой. Недавно, страдая от унижения и понимая, что это бесполезно, он даже попросил своих немногих знакомых Женю с кем-нибудь познакомить! Люди обещали, сочувственно кивая головой. Просить о таком было стыдно, а главное, глупо, но Михаил по привычке, был готов попытаться сделать для Жени все и даже еще больше… Нет, не вышло. Что-то было не то в ее жизни, а как это исправить, Михаил не знал. Опять ему пришла в голову черная, гнетущая мысль о будущем: он умирает, Женя много работает, уже ни от чего не отказываясь, потому что им с матерью нужны деньги, ее работа превращается в скучную каторгу. Мать деградирует, раздражает, потом умирает, и Женя остается совершенно одна в их квартире, уже даже и не пытаясь выйти замуж, родить ребенка… Она просто будет одиноко стареть, погружаясь по вечерам в социальные сети, где будет виртуально общаться все с теми же уже немолодыми друзьями. Эти мысли были так привычны и печальны, что Михаил предпочел встать и идти в душ.

Тугие струи теплой воды, бритье и свежий запах одеколона привели Михаила в рабочее состояние. Они вчетвером позавтракали, в холле их уже ждал француз. Он подогнал машину к входу, Михаил сел впереди, и в хорошем настроении все отправились осматривать достопримечательности. Маленький костел в романском стиле, со статуями католических святых, был чудесный. Туристы сидели на скамьях, некоторые подходили поставить свечки. Француз почитал объяснения и пытался рассказывать им историю строительства этого собора. Михаил тоже почитал надписи, но пришлось переводить. Все делали вид, что внимательно слушают, хотя Михаил знал, что подробности русским неинтересны. Они чувствовали себя в костеле чужими, не очень знали, как себя вести. В русском соборе все будет по-другому. Пять минут на машине, небольшая заминка с парковкой, и вот они уже подошли к Собору Святого Александра Невского. В свое время храм был построен на деньги русских в самом конце 19 века, все иконы были привезены из Петербурга.

Его группа сразу направилась к иконостасу. Здесь русские были «у себя». Еще перед входом Даша достала из сумки светлый платок и повязала его на голову. Все трое крестились и кланялись, пройдя в среднюю часть церкви, но не приближаясь к алтарю. Михаил скромно стоял в притворе, люди явно молились и ему не хотелось им мешать. Туристов здесь было относительно мало. Около входа в левом приделе продавались свечи и духовная литература, можно было заказать требу. Даша купила несколько свечек и они их поставили, опять крестясь и что-то бормоча. Михаилу, как и много раз до этого, стало немного неприятно, что он везде «чужой»: и в церкви, и с костеле, и в синагоге. Француз даже и не входил в церковь, сказал, что подождет их. На паперти, как это ни странно, стояли нищие, и мужики дали им по паре евро, что с Михаила точки зрения, было многовато, он даже подумал, что нищие неплохо зарабатывают.

Несмотря на мерцающие огоньки свечей и лампад, сладковатый запах ладана, золото окладов, лики святых, тишину, никакой особой просветленности Михаил, естественно, не почувствовал, просто ощущал себя не в своей тарелке. Эх, если бы он мог молиться, он бы просил бога о Женькином благополучии… Больше ему ничего было не надо. Молиться он не умел и этой отдушины верующих был лишен.

Опять ехали на машине, и довольно долго пробыли в аквариуме. Сделано все было замечательно: настоящий современный морской дизайн, 50 колоссальных ванн. Впечатляло! Хотя Женьке бы такое вульгарное, плебейское зрелище показалось бы неинтересным, но это ей, а клиенты были просто в восторге: указывали пальцами на барракуд, переговаривались, обменивались впечатлениями, вели себя, в какой-то степени, как дети. Их непосредственность не раздражала, а скорее умиляла, Михаил так давно не умел.

После аквариума представитель фирмы ушел, и они пообедали одни в маленьком ресторане в двух кварталах от гостиницы. Клиенты не стали пить вина, хотели заказать просто воду. Официант с готовностью хотел им принести несколько бутылок Perrier, но Михаил попросил просто кувшин с водой… «Вот, я — дурак, экономлю французам деньги. Мне-то, какая разница?» — Михаил привычно над собой иронизировал. После обеда все пошли в номер отдохнуть. Михаил растянулся на кровати и начал читать по-английски Рота. Как все-таки хорошо, что он мог читать в подлиннике, неплохая у них была школа. Михаил подумал, что мать была права, что отдала его в спецшколу, причем такую хорошую, с другой стороны из-за этой школы, гуманитарных друзей, высокого уровня начитанности ему было тягостно в институте, он никогда не смог чувствовать себя своим среди инженеров. Может, если бы не школа, он бы в этом техническом кругу прижился лучше. Впрочем, он вынужден был признать, что он сделал то же самое с Женей. Может и верно, что мы подсознательно повторяем модель воспитания, пример которой нам задали родители? Просто не знаем другой, и стереотипы усвоенные в детстве, не могут уйти из нашего сознания полностью.

Француз приехал за ними на машине в 6:40, концерт начинался в 7:30, а ехать до муниципального концертного зала в Байоне было меньше 15 минут. Дядьки надели темные костюмы, дама была в темно-синем длинном бархатном платье, на высоких каблуках, в руках она держала крохотную сумочку. Михаил подумал, что еще лет 20 назад, русские не умели так одеваться, просто никто не имел вечерних платьев, да собственно публика, посещавшая симфонические концерты в консерватории или в зале Чайковского, была просто московской интеллигенцией, одевавшейся прилично, но демократично: не приходили в джинсах, но и не надевали длинных вечерних туалетов. Даша выглядела хорошо: ее светлые волосы были собраны в узел, в который он воткнула красивую заколку, платье выгодно обтягивало фигуру. Михаилу пришло в голову, что может она даже была рада пойти на концерт — повод надеть платье и «банкетные» туфли со стразами. У него тоже для таких случаев был темно-серый костюм, он в нем ходил в театры и на переговоры, надевая, правда, в зависимости от случая, разные галстуки и рубашки. Он опять зачем-то подумал о Женьке: нет, такое платье, как у Даши, дочь бы не украсило. Плохо. Впрочем, Женя бы только посмеялась над нарядами гламурных дур… Ну, пусть. Может она и права, хотя… Михаилу было приятно смотреть на нарядную Дашу. Молодец она все-таки.

В фойе продавали напитки и какие-то разнообразные птифуры. Француз радостно предложил гостям что-нибудь купить, все согласились и пришлось немного выпить. Михаил знал, что этикет обязывает француза купить один напиток, а больше прижимистому галлу и в голову не придет предложить, да и глупо это было перед концертом. Места у них были в партере, немного сбоку. Михаил принялся оглядывать зал: все современно, удобные кресла, обитые янтарным бархатом, необыкновенной красоты люстра. Зал уже был почти полон, но народ продолжал пребывать. Солидная публика, много туристов, слышалась разноязыкая речь. Одеты все были по-разному, но в основном в вечерние туалеты. Французы знали, что надевать на премьеру, тем более, что билеты были недешевы и совсем бедных людей в зале не было. Да и приходить слушать симфонический оркестр в шортах здесь было не принято.

На сцене оркестр уже настраивался, высокий худой юноша стоял перед музыкантами, работая то с одной, то с другой группой, скрипачи едва заметными касаниями подтягивали струны, зажав подбородком скрипку, духовики возились в коробочках с мундштуками, то и дело прикладывали их ко рту, а потом легонько подув, клали обратно. По залу расходилась многоголосица усаживающихся в кресла людей, сопровождающаяся звуками отрывистой какофонии, странным образом складывающейся в гармонию. «Ой, тут у них даже занавеса нет. Надо же…» — удивилась Даша, и Михаил подумал, что есть вероятность, что все они пришли на концерт большого симфонического оркестра в первый раз в жизни. Таким неискушенным людям всегда нравится мелодичная привычная музыка, отрывки из которой они забивают в свои телефоны. Из правой кулисы быстрым шагом вышел дирижер. Оркестр поднялся, потом еле заметным кивком маэстро его посадил, и сразу поднял руки с тонкой белой палочкой. Тело его наклонилось вперед, голова вскинулась: началась увертюра Глинки. Михаил облокотился на спинку кресла и постарался отключиться от всех своих мыслей. Ему было даже неважно, сможет он проникнуться музыкой или нет, главное была возможность молчать и не улыбаться.