С первыми звуками музыки французские знакомые Егора затихли, он перестал замечать их присутствие рядом, и у него сразу прошло искусственное оживление человека, который слишком громко говорит на иностранном языке, стараясь показаться светским, раскованным и учтивым. В программе были Глинка и Мусоргский и Егор сразу узнал эти произведения, он, оказывается, их много раз слышал, то ли в детстве, когда у бабушки в Ростове вечно была включена радиотрансляция, то ли они звучали в каких-то фильмах. Оперу Руслан и Людмила он никогда не слышал, хотя поэму читал, и саму историю знал с детства. Подробности он не помнил, и представлял теперь всю фабулу упрощенно, кусками: колдун-Черномор… бой Руслана с головой… Ну, он-то хоть на таком уровне знал, а французы вокруг никогда сказку не читали, и ничего не понимали… Егору стало приятно. Ночь на лысой горе он даже когда-то видел в исполнении ансамбля Игоря Моисеева: прекрасная хореография, по тем временам смелая: ведьмы и прочая нечисть сношались прямо на сцене, создавая у публики странное невиданное ощущение дозволенной, художественной порнографии. В антракте Егор вышел на улицу и немедленно закурил, немного отойдя от входа. По-французски разговаривать уже не хотелось, и он был рад постоять один. У него даже мелькнула мысль уехать, не ходить на второе отделение, но можно было только представить себе, что о нем подумают французы. С одной стороны… черт с ними, он их больше никогда в жизни не увидит, но… поступать так все равно не хотелось. Равель не затрагивал, неудержимо потянуло в сон. Дома с Лорой, с которой он в последнее время ходил на концерты симфонической музыки, у него тоже так было, и он позволял себе ненадолго отключаться, но сейчас… это было бы недопустимо. Егор не был уверен, что эти его французские знакомые были такими уж знатоками. Вряд ли, они, скорее всего, просто не пропускали ни одного концерта или спектакля, сознавая свою принадлежность к местной культурной элите. Хотя, кто их знает… Люди сидели не шевелясь, никто не переговаривался. Егор не разбирался ни в живописи, ни в музыке… ему было трудно поверить, что люди действительно слушают, а не делают вид, что слушают, а на самом деле рассматривают как одеты музыканты, следят за движениями лощеного дирижера. Сам он ловил себя на том, что он не столь слушает, сколь смотрит: вот пианист наклоняется к роялю и закусывает губу, а скрипач играет практически с закрытыми глазами, время от времени неприятно дергая головой… он видел публику, детали одежды, смотрел вниз и видел у кого какие ботинки, смотрел вверх и видел люстру. По бокам сцены были выставлены микрофоны, несколько висели над сценой: «Интересно, зачем звук усиливать? А так было бы неслышно?» — Егор думал о посторонних вещах, музыка была для него просто фоном.

Закончилось все неожиданно: все стояли и хлопали, музыканты раскланивались, и им дарили цветы. «Красиво! Хорошо, что я пошел… нельзя опускаться.» — Егор знал, что он будет вспоминать об этом концерте в Биаррице, куда он может быть никогда в жизни больше не попадет. Оркестр ушел со сцены и все потянулись к выходу. На улице, французы стали приглашать его в ресторан «boire un coup…», но Егор отказался. Захотелось оказаться одному. Еще несколько минут светского общения с милыми людьми, благодарности, взаимные приглашения и все… он уже шел к своей машине, раскуривая сигарету.

В толпе он увидел попутчиков со вчерашнего рейса: тут и пожилой дядечка был, и мужик с девочкой. «Вот, „наши“ молодцы! Неправда, что русские только в магазинах и ресторанах» — Егору стало приятно, что и он оказался на концерте. Сел в машину он посмотрел на часы: было всего пол-десятого. Надо что-нибудь поесть, вернуться в гостиницу, забрать на рецепции вещи и ехать на станцию. Теперь он и сам не мог понять, зачем он затеял все эти проволочки: Биарриц, поездка на поезде через Франкфурт-на-Майне в Ганновер к тетке, и только потом — вечерний рейс в Лос-Анджелес. Ну, тетка — ладно: она искренне любила его, ждала, и была так больна, что скорее всего, это будет их последняя встреча. Но, тогда и провел бы с тетей два с половиной дня, а не неполный один… Захотелось в Биарриц… Зачем? Побыть напоследок одному? Разобраться в своих ощущениях? Да, ничего на этой ничейной земле не прояснилось: Москва уже не была домом, а маленький калифорнийский город еще тоже домом не ощущался… И все-таки туда хотелось больше, чем куда-либо еще. Если бы Егор мог сразу улететь, он бы улетел прямо сейчас, но это было невозможно: тетка ждала, билет обратно у него был из Франкфурта. Ничего не изменишь. Ему надо бороться со своими импульсами: то туда, то сюда… Егор сам себе был не рад. Он остановил машину на какой-то нетуристической набережной, где почти не было народу, открыл дверцу, опять закурил.

Хотелось к Лоре, она будет его встречать, радоваться, может и приготовит что-нибудь невкусное, зато специально для него. Думать о доме было приятно: красный диван, широкая кровать, небольшой телевизор, который он сразу подключит к компьютеру… Но, эти благостные идиллические мысли не могли создать у Егора безоговорочно хорошего настроения, ему было тревожно. И это еще мягко сказано, он просто боялся… Страхи, то находились под контролем, то превращались в уже неконтролируемую панику: деньги! Их может не хватить на жизнь… на дом… на покупку бизнеса… Егор боялся и ничего не мог с этим сделать. Все сразу: беременная Лора, на которую он уже не мог вызвериваться и считать себя при этом порядочным человеком, финансовая ответственность и связанные с ней решения, которые он обязан был принимать один, дом, на который он замахнулся может и зря… а главное — его малышка, которую он совсем скоро возьмет на руки. Ее Егор боялся тоже, да еще как. А вдруг он не выдержит напряжения, не сможет быть опорой Лоре, не сразу привыкнет к новому состоянию… не сможет обеспечить свою семью… не сможет… не сможет… не сможет… Егор докурил свою сигарету почти до фильтра и спустился к самой воде. В темноте она казалась неуютной, холодной. Подальше были видны огни яхт. Остро пахло морем и водорослями. Егор обожал такой запах, у него дома в Калифорнии тоже так пахло. Его девочка, калифорнийка, вырастет в таком чудесном аромате океана под плеск прибоя… Вот как повернулась его жизнь, он верил, что… к лучшему! Как ему хотелось быть уверенным, что «все у него будет хорошо»! Но уверенность не приходила, он слишком боялся не справиться с новизной своей жизни.

Финал — рондо.

Allegro.