Стив

Стив проснулся с мыслями о вчерашних событиях. Прямо скажем, не слишком удачный был день. С утра он страшно переволновался из-за неполадок с органом номер 2, но даже эта проблема теперь затмевалась в его сознании жутким инцидентом на улице. Стив конечно знал, что в городе неспокойно из-за стычек с протестующими натуралами, об этом часто писали, но до сегодняшнего дня ему было невдомек, насколько все серьезно. Они занимаются важнейшей для человечества проблемой, а оказывается есть люди, которым до этого нет никакого дела. То, в чем их обвиняют, дикость. Ювеналы практически не болеют, но рано умирают, их болезни скоротечны, а смерти чаще всего скоропостижны. Реципиентами органов они могут стать только в результате травмы, от которой никто не застрахован. Геронты практически никогда не становятся реципиентами, их болезни начинаются в глубокой старости и по этой причине они в списки ожидания на получение донорских органов не попадают. Костяк этих списков составляют натуралы. Через несколько лет не нужно будет ждать донорского органа, их начнут выращивать, но будет ли это доступно небогатым пациентам. Стив знал, что нет. Да, дорогая медицина для состоятельных людей, но в чем вина геронтов. Яростные выкрики толпы в адрес ювеналов Стив пропустил мимо ушей. Он не особенно понимал тех, кто решил пойти на сокращение своей жизни. Если вам дан шанс умереть в глубокой старости, то ради чего от него отказываться? Что за глупость все эти простые удовольствия, которые могут доставить себя молодые! Особенно Стиву трудно было понять ученых. Для привлечения в программу они рассмотрели десятки кандидатур, а выбрали Люка, Наталью и Алекса. Спору нет, эти трое в отличной форме, никто не дал бы им их возраста: красивые, моложавые, полные жизни и энергии. Сколько бы еще пользы принесли науке! Неужели путешествия, зрелища, секс так уж важны для людей такого калибра. Непостижимо!

Вчера Стив совершенно взбудораженный вернулся домой и, сказавшись усталым, отправился в спальню. Алисия посмотрела на него долгим сожалеющим взглядом, но ничего не сказала. В последнее время она как-то слишком отстраненно себя с ним вела. Поняла, что приставать бесполезно? В свое время он увлекся этой не слишком образованной молодой, очень красивой, 40-летней женщиной, натуралкой. Он женился на ней, поддавшись импульсу, как будто взял понравившегося щенка, надеясь, что «щенок» его развлечет, потому что нельзя же жить одной работой. Но сейчас он о своем импульсе жалел. Толку ему от Алисии никакого не было.

Ей-то зачем все это было надо? Впрочем, он давал ей обеспеченную праздную жизнь и практически ничего не требовал взамен. Наверное ей было с ним удобно. Может она ждет, что он скоро умрет, и она сможет получить немаленькие деньги. Глупая. С геронтами никогда не знаешь. Ему 95, а Найори — 117, а Роберту вообще за 120. Вот он проживет еще лет 20–25, будет тогда Алисия знать. Стив злорадно улыбнулся. По большому счету Джош был в ее отношении прав: глупая, никчемная бабенка, недостойная носить его имя. Признавать это перед сыном Стив конечно не собирался, но в глубине души Алисию презирал еще и за то, что она с самого начала не хотела становиться матерью, принимая, что для него отцовство уже нежелательно. Для женщины это было подозрительно, недопустимо. Несмотря на невеселые раздумья, Стив неплохо выспался, вставал ночью всего два раза и утром в довольно приличном настроении поехал в лабораторию.

Там уже сидели остальные геронты, Люка как обычно не было. Стив позвонил Наталье и узнал, что на пятницу у них две кандидатуры: острое отравление с практически полным отказом печени и неметастазированная множественная гепатокарцинома. Когда все соберутся, они точно решат, кого в пятницу оперировать. Кандидатура онкологического представлялась более логичной: орган выращен из стволовых клеток самого больного, а маленькая печень для девушки просто подошла, очень хорошо подошла практически по всем параметрам, однако вероятность полного приживления родной печени была более высокой.

Стив вывел на свой монитор процесс выращивания сетчаток. Через несколько недель они ими займутся вплотную. Скольким же пациентам с возрастной макулярной дегенерацией сетчатки они смогут помочь. Контрольную группу уже набрали. Уже несколько месяцев назад у пациентов взяли клетки кожи, из них у них в лаборатории произрастали искусственные плюрипотентные клетки. Сейчас шел заключительный процесс выращивания клеток ретинального пигментного эпителия сетчатки, которые и будут пересажены реципиентам из контрольной группы с регенерирующей макулодистрофией. Следующими в программе лаборатории шли клетки кишечника и поджелудочной железы. До выращивания поджелудочной железы полностью было еще далеко. Работа на долгие годы. Стиву пришло в голову, что геронты команды, в том числе и он, уже не смогут участвовать в этих пересадках. Для Риоджи, скорее всего, печень будет последним проектом. Стив вздохнул. Доктор Найори был ведущим специалистом по предотвращению превращения стволовых клеток в раковые. Самый страшный риск после пересадки. С этим они продолжали бороться и Риоджи вносил свою неоценимую лепту. Что они будут без него делать? Да и Клин скорее всего уйдет. Клин был старше Найори, но представлялся почему-то менее старым, чем японец. Хотя, с чего он взял, что они уйдут? И Риоджи и Роберт буквально жили работой. «А я живу работой?» — спросил себя Стив. «Живу, но не больше, чем раньше, и возраст тут ни при чем» — ответил он себе. В последнее время Стив часто сравнивал себя с Найори и Клином. Они были намного его старше, а он себя развалиной вовсе не чувствовал, но все-таки часто себя спрашивал, уловит ли он момент, когда пора уходить на покой?

Наталья так и не появлялась, Майкл сидел в своем углу, и по его позе было видно, что он не собирается ни с кем общаться помимо работы. Ребекка с утра приходила, но уже ушла. Она даже подходила к Стиву, объясняла, зачем ей надо пораньше уйти, Стив кивнул, что разрешает, но сейчас причина, которую Ребекка ему представила, полностью ускользнула из его памяти. Он стал забывчивым, вернее четко помнил только важные для себя вещи, остальное немедленно выкидывал из головы. Ребекка была ему сейчас не нужна. Люк так и не появлялся. Ничего, в случае необходимости ему можно позвонить.

Кто-то тронул Стива за плечо. Роберт. Это прикосновение было таким неожиданным, что Стив вздрогнул:

— Ты что, Роберт? Что у тебя вид такой беспокойный? Сегодня обязательно решим, кого оперировать. Думаю, что начнем с онкологии.

— Я не об этом. Я про вчерашнее.

— Ну, что делать? Забудь об этом. Что нам с тобой делать больше нечего?

— Я вчера с Ребеккой разговаривал и кое-что понял.

— Когда ты с ней разговаривал?

— Она ко мне приезжала.

— Зачем? Что-то я тебя не понимаю. Натуралы злятся, потому что они идиоты необразованные. Ты, что, не знал? Тебе для этого Ребекка понадобилась? И вообще… вчерашний инцидент был ужасно неприятным, я признаю, но стоит ли нам всем так на этом сосредотачиваться?

— Я хотел тебе рассказать, что мне Ребекка доложила… тебе неинтересно?

Надо же, Роберт рассматривает свой разговор с Ребеккой как доклад. Нужно ему сейчас выслушивать эти бредни или нет? Стив не мог решить. С одной стороны он — руководитель программы, но с другой… про натуралов, включая собственную жену, ему было действительно неинтересно, а главное понятно…

— Ладно, Роберт, нам всем надо просто быть осмотрительнее и не расхаживать по центру одним. Видишь, какие времена. У меня жена — натуралка, я и то не заморачиваюсь и тебе не советую. Я сейчас на сетчатки смотрел, хорошо растут. Ты видел их сегодня?

Роберт что-то пробурчал и отошел к своему монитору. Было видно, что он разочарован, и вопрос натуралов для него почему-то важен, хотя Стив считал, что сейчас у них есть проблемы поважнее. Тут он почувствовал, что у него на поясе завибрировал мобильник. Звук он давно просил всех отключить под предлогом, что это мешает всем работать. Так-то оно так, но Стива еще неимоверно раздражали разухабистые музыкальные отрывки, всевозможные кукареканья, все эти мерзкие и пошлые рингтоны, которые считались прикольными. Звонил Люк. С утра его никто не видел, но это было для легкомысленного Люка нормально. Он появлялся, когда хотел и не считал нужным ставить Стива в известность о своих планах. Сейчас голос Люка звучал необычно, как будто у него что-то случилось, и он пытается держать свои эмоции под контролем.

— Стив, я сегодня на работу не приду, у меня тут создались определенные обстоятельства… насчет завтра… пока не знаю… позвоните мне, если будет сугубая необходимость в моем присутствии.

— А что происходит? У тебя неприятности?

— Не знаю, как сказать… нет, это нельзя назвать неприятностями.

— А что такое, ты можешь мне сказать? Нужна наша помощь?

— Стив, у меня будет ребенок… не сегодня-завтра, в общем, я жду звонка из роддома и сейчас туда поеду.

— Люк, я не знал, что твоя подруга ждет ребенка. Ты не говорил. Неважно. Это хорошая новость. Поздравляю. Занимайся своими делами и сразу нам позвони, как только все произойдет. Я рад за тебя. Не беспокойся, у нас тут все пока нормально.

Люк отключился и Стив увидел, что остальные на него смотрят. Видимо, слышали, что он Люка с чем-то поздравлял и теперь ждут объяснений. Вот это новость! Нечего ее от команды скрывать. Ай-да Люк! С ума сойти. Чего угодно он от него ждал, только не этого. Как это он решился? Стив с заговорческим видом позвал всех в маленький конференц-зал за стенкой, где они проводили свои собрания:

— У нас новость, женщина Люка вот-вот родит. Он с ней в больнице.

— Какая женщина? — это спросил Майкл.

— Майкл, я не знаю, какая женщина. Он нас со своими подругами не знакомил.

— Я уверен, что она — натуралка — опять Майкл.

— Боюсь, что это важно только для тебя. У нас свободное общество, каждый выбирает, с кем ему жить.

— Любопытно, знает ли мать его будущего ребенка, что Люк — ювенал?

— Да, что с тобой, Майкл? Это не наше дело. — Стива уже начала раздражать настойчивость, с какой Майкл переводил разговор на свою любимую тему. Что это остальные молчат?

— Давайте придумаем, что ему подарить, чтобы показать, насколько мы за него рады. — это Роберт. Слава богу отреагировал.

В эту минуту в лабораторию вошла Наталья.

— Вы меня ждете? Я предлагаю онкологию. Это будет наилучшим вариантом. И Алекс согласен, я с ним это обсуждала.

— Здравствуйте, доктор Грекова. Мы тоже согласны, что гепатокарцинома — это лучший вариант, но сейчас дело не в этом. У нас новость: у Люка будет ребенок. Может даже сегодня. — Со своим «доктор Грекова» вместо Наталья, Риоджи был в своем репертуаре.

Лицо Натальи изменилось, на нем мелькнуло крайнее удивление, смешанное с недоверием:

— У Люка ребенок? Когда вы узнали? Он ничего не говорил, странно.

— Он только что звонил, сказал, что в больнице. У нее, вроде, уже легкие схватки.

— У кого у нее? — и Наталья туда же.

— Не знаю, он не сказал. А ты разве знаешь всех его подруг? Лучше предложи, что ему подарить? — Стив вовсе не хотел обсуждать личную жизнь Люка.

— Это сложный вопрос. На рождение ребенка дарят какую-нибудь детскую ерунду: коляски, манежи. Да он сам все это купит, если надо. — замечание Натальи прозвучало несколько цинично, было заметно, что дарение подарка по такому случаю она считает банальностью.

— Ладно, давайте так. Я вечером позвоню Алексу и Ребекке и мы завтра утром все еще раз обсудим. Сейчас нам уже наверное стоит расходиться по домам.

Зачем он сказал про «расходиться по домам», как будто он всех отпускал. Давным-давно сотрудники лаборатории уходили домой, когда сами считали нужным и не нуждались в его разрешении.

В машине Стив вспоминал, сколько Люку лет. Ему скоро 60, это не так уж и много. Ну, то-есть для ювенала и не мало, но не критично. Как-то этот ребенок выскочил, прямо как черт из табакерки, и не зря Люк им ничего не говорил, может для него самого это новость. Хорошая или плохая? У Стива не было никакого желания в этом разбираться. Он — руководитель серьезнейшего научного эксперимента, а личная жизнь сотрудников его не касается.

— Алисия, закричал он с порога. Представь себя, у доктора Дорсье родится ребенок! Мы только сейчас узнали.

Алисия уже спешила к двери, на этот раз с живейшим интересом на лице.

 

Люк

Сегодня с утра Люк наметил себе план действий. Сначала у него было поползновение поехать к Габи в больницу, но он себя одернул: есть вещи поважнее. В больницу он успеет, а сейчас надо ехать в банк. Вчерашний шок от звонка Габи начал проходить, и его первая молниеносная реакция «не сходиться ни с Габи, ни с ребенком, но помочь им материально» переросла в уверенность: дать Габи деньги, много денег, возможно почти все, что у него есть. Черт с ней с квартирой. Хотя, что значит «дать денег», тут надо получить серьезную финансовую консультацию. Люк об этом ничего особо не знал. У него была дорогая квартира, но большую часть денег он поместил в акции доходных компаний при помощи, давно рекомендованного ему, брокера. Сам разбираться с вложениями, покупками и продажами ценных бумаг он бы наверное мог, но не хотел. До сих пор вложенные деньги приносили ему не слишком большую, но стабильную прибыль.

Загоревшись покупкой квартиры в Эмиратах, он решил часть акций продать и вложить деньги в экзотическую недвижимость. Навязчивая идея жить в фешенебельных апартаментах в крутящейся башне с видом на море разом Люка покинула. Брокеру он с утра звонил, и кратко объяснив ему ситуацию с ребенком, попросил помочь, но брокер за наследственное дело разумеется не взялся. Надо было думать, к кому обратиться за рекомендацией насчет адвоката. Странным образом приятели и приятельницы Люка вряд ли могли ему в этом вопросе помочь. Слишком уж они все были легкомысленны и беззаботны. Люку просто трудно было себе представить, что кто-то из них думал о наследстве и юристах. Скучные материи. Получалось, что члены команды были его единственной надеждой. Тем более, что Стив обещал ему свою помощь. Но старикам команды Люк звонить как раз не собирался, твердо уверенный, что дряхлецы и понятия не имеют, как ведутся дела в современном мире. Конечно у всех у них был огромный жизненным опыт, в том числе и юридический, но в чем бы этот опыт не заключался, он безнадежно устарел. Наталья тоже отпадала, не потому что никого не могла бы посоветовать, наверное как раз могла, а потому, что Люку не хотелось обсуждать с ней свои личные дела. Только не с ней! Почему-то он был убежден, что новость о ребенке Наталью вовсе не умилит, а наоборот вызовет раздражение, потому что фактом рождения ребенка Люк предавал негласный кодекс ювенала. Ребекка и Майкл вообще были не в счет. Оставался Алекс. Люк набрал его номер:

— Алло, Алекс, это Люк… нет, нет, насколько я знаю, в лаборатории все в порядке. Слушай, ты не знаешь хорошего специалиста по наследственному праву?

— Знаю, а зачем тебе такой юрист? Что это ты переполошился?

— У меня будет ребенок… совсем скоро, может даже уже сегодня.

— Что? Я не знал. От кого? Что ты ее от нас скрывал?

— Алекс, пойми, дело не в этой конкретной женщине, дело в ребенке. Я должен его обеспечить. Понимаешь?

— Да, Люк, понимаю. А кто она? Ладно, не хочешь — не говори. Перезвони мне через пару минут, я найду телефон.

Люк позвонил юристу и сославшись на доктора Покровского, изложил свою проблему, которая его страшила скучной сложностью: наверняка надо будет решать, как поумнее оставить большую сумму ребенку и Габи, выслушивать все «за» и «против», заполнять кучи бумаг, ставить подписи, искать нотариуса, чтобы все заверять какими-то апостилями, про которые он знал понаслышке. Внезапно Люком овладело страшное нетерпение, и опытный юрист это сразу почувствовал: «Да, конечно, доктор Дорсье, давайте встретимся как можно быстрее… на следующей неделе… в среду, скажем часов в пять. Вас устроит?» — Люк растерялся. Как на следующей неделе, он настроился сделать все немедленно. «А нельзя ли все организовать сейчас?» — упавшим голосом попросил он. Вышколенный пожилой мужчина на другом конце провода явно удивился, что за спешка, но привыкнув уступать причудам клиентов, согласился встретиться вечером. «Конечно, он увидится со мной за счет своего личного времени… представляю сколько он с меня сдерет» — подумал Люк и сейчас же устыдился своих мыслей о деньгах, которые придется заплатить. О чем он сейчас думает. Они договорились встретиться в половине восьмого вечера, у Люка был впереди весь день, и он решил ехать в больницу. «Ну, зачем я туда еду? Мне же не звонили, а я сказал, что приеду, как только они мне позвонят. Веду себя как молодой и трепетный папаша.» — Люк старался скрыть свое волнение за иронией.

С северо-западного шоссе он уже сворачивал к тенистому кампусу госпиталя Синай. Если бы Габи его предупредила, она бы не оказалась в Синае. Неплохой госпиталь, но и не лучший в городе. Когда Люк вошел в палату, у Габи уже были схватки, еще не очень сильные, но чувствительные. Надо же, так ему и не позвонили, он же просил… В палату то и дело входила медсестра. «Я доктор Дорсье» — представился Люк. «Да, да, доктор, Габи просила вам позвонить, я как раз собиралась, но все еще только началось и идет не слишком быстро. Не уверена, что мы к утру управимся». Люк кивнул и сел в неудобное больничное кресло. Их ни на секунду не оставляли одних, дверь палаты ежеминутно открывалась. Люк пододвинулся к кровати и, чтобы как-то обозначить свое присутствие, взял в свою ладонь руку Габи. Было, кстати, совершенно неясно, нужно Габи было, чтобы он пришел или нет. Она могла бы ему сама позвонить, сказать, что началось, но, ведь, не позвонила… не хотела его видеть? А зачем вчера звонила?

— Габи, ты как? Больно?

— Ничего. Со мной все в порядке. Ты все-таки пришел. Не надо было.

— Почему не надо. Это же и мой ребенок тоже.

Габи молчала, время от времени постанывая и ерзая по постели, пытаясь найти удобную позу.

— Спасибо, что пришел. Я тебе говорила, что боюсь, но сейчас мне не страшно.

— Ты же мне вчера позвонила, могла бы и не звонить.

— Считай это минутной слабостью.

— Минута прошла?

Тон Люка был обиженный, но он почувствовал, что таким тоном разговаривать сейчас с Габи нельзя, ей и так плохо. Фасон держит, ладно… надо потерпеть. Это уж она совсем из последних сил.

— Не бойся. Я пришел тебе сказать, что я вас не оставлю, у вас будут деньги.

— Ты о деньгах? Спасибо, но я обещала ничего у тебя не брать. Это было моим решением, только моим.

Надо же, продолжает выкобениваться, вроде как я ей не нужен. Люком овладела досада, что его материальная забота не была оценена. Вот сейчас она гордо ему скажет, что не возьмет денег… нет, не скажет. Он готов был поспорить, что не скажет. Габи молчала.

— Ты родителям сказала?

— Да.

— И что они?

— Прости Люк, мне сейчас трудно разговаривать. Мне больно.

Да, вовсе не из-за боли Габи не хотела с ним разговаривать. Позвонив ему вчерашним вечером, она нарушила самой себе данную клятву и теперь об этом жалела. Снова вошла медсестра, и при ней Люк не стал ничего с Габи обсуждать. Ему казалось, что он ей сказал самое главное, про деньги. Неужели ей все равно, что он хочет участвовать в их судьбе, что ей из-за ребенка не придется оставлять учебу, что он ей во всем поможет, и его ребенок ни в чем не будет нуждаться. Чего она еще бы хотела? «Она хотела бы, чтобы ты с ними жил, чтобы записал ребенка своим, чтобы стал ей мужем…» — Люк хотел быть с собою честным. «Не знаю, не знаю, я не готов сделать так, как она хочет. Это перевернет всю мою жизнь. Я не уверен, что мне это необходимо: жена, ребенок. Мне нужно время. Просто дайте мне время» — Люк мысленно разговаривал сам с собой. Самым главным для себя он считал контроль над происходящим, а сейчас он этот контроль утрачивал и в глубине души знал, что по-старому уже никогда не будет.

— Габи, у меня вечером встреча с юристом, я должен распорядиться деньгами в вашу пользу. Я ненадолго уеду и потом вернусь. Это важно. Понимаешь? Я побуду с тобой, не беспокойся. Я ненадолго.

Голова Габи металась по подушке и теперь ей действительно было не до него. Видимо не так уж долго оставалось ждать.

— А что ей анестезию не делают? — спросил он у вошедшей медсестры, имени которой он не запомнил, хотя оно красовалось на бейдже, прикрепленном к ее голубой блузе.

— Надо доктора ждать. Я сама это не решаю. Если доктор даст распоряжение, мы вызовем анестезиолога, но трудно сказать, когда он сможет прийти.

«Вот поэтому и надо было ей рожать в Хопкинсе, там бы вокруг моей подруги все отделение крутилось. Что теперь говорить… надо было мне еще вчера позвонить сюда и сказать, кто я…» — Люк злился, и полный решимости использовать свое имя, чтобы помочь Габи, вышел в коридор и толкнул дверь ординаторской. Дежурный доктор сидел там, лениво копаясь в компьютере. Никто и не думал его пока звать.

— Добрый вечер. Я доктор Дорсье из Хопкинса. Там моя подруга рожает. Не могли бы вы распорядиться насчет анестезии? Пожалуйста.

Люк и не подумал заранее справиться об имени доктора, зато свое имя назвал четко и раздельно почти на сто процентов уверенный в том, что его узнают.

— Профессор Дорсье? Женщина в шестой палате ваша подруга? Я не знал, извините. Конечно я сейчас позвоню анестезиологам, скажу, чтобы срочно шли сюда.

Минут через пятнадцать, Габи сделали спинномозговую анестезию и теперь она лежала, устало облокотившись о подушку. Люк видел, что теперь ей не больно, но выглядела Габи не очень: бледное лицо, синяки под глазами, от нее пахло потом и еще чем-то нездоровым. «Она же красивая девчонка, а сейчас… это я ее привел в такое состояние. Это она из-за меня мучается. Хотя нет, не из-за меня…» — Люк не мог решить, кто во всем этом виноват, и зачем ей понадобилось усложнять жизнь их обоих. Разве это его вина, он видит деторождение как «усложнение жизни», но этого хочет большинство людей, а ему не надо… что-то с ним не так. Надо это признать. Впрочем, и с Натальей «не так». Может это типично для всех ювеналов: они не хотят детей. Ну, не надо обобщать. Вот у Алекса есть дети, хотя откуда ему, Люку, знать про чужих детей. Разве ему про других людей интересно? Конечно, нет.

Люк посмотрел на часы и решительно направился к выходу. Его ждал юрист.

Все оказалось не так уж и сложно, хотя долго и нудно: как только ребенок родится, на него в роддоме сразу оформят свидетельство о рождении, там надо указать, что отец — он. Его брак с матерью ребенка не зарегистрирован, но это не имеет значения. Какую-то часть денег Люк может новорожденному подарить, именно подарить, а не оставить в наследство, потому что дарение не облагается налогами. Нужно оформить ренту матери и ребенку, мать назначается опекуном, но, если он ей не доверяет, это необязательно, опекуном может быть и не мать, а тот, кого он сам изберет. Люку посоветовали создать траст на имя новорожденного ребенка, которым распоряжается по своему усмотрению его финансовый советник вплоть до совершеннолетия ребенка. Да, он помнит, что доктор Дорсье хочет все сделать как можно быстрее, он обещает потратить свой вечер на оформление всех бумаг, а с утра, он уже договорился, они вместе поедут к нотариусу и все подпишут, если доктор Дорсье назначает его своим юридическим поверенным. Ага, назначает, тогда они сейчас же подпишут контракт, по которому… Почему Люк так спешит, адвокат больше не спрашивал, мало ли какие у людей резоны.

Люк вернулся в Синайскую больницу почти к финалу. Через 2 часа, ближе к полуночи Габи родила девочку. Сам процесс его не особенно впечатлил, он смотрел на происходящее отстраненно, даже с меньшим вниманием, чем когда-то на медицинском факультете, когда наблюдение за родами было темой занятия. Сейчас маленький, небрежно запеленутый сверток лежал в кроватке. Чуть вытянутая голова, в нахлобученной дешевой шапке, красное крохотное лицо, опухшие веки, с неожиданно длинными черными ресницами, глаза закрыты, но губы часто двигаются и кривятся, как будто малышка силится то ли заплакать, то ли засмеяться. Люк часто подходил к девочке и смотрел на ее бессмысленные гримасы. Осознание, что это его дочь, и теперь он не один на свете, пока не овладело им. Под утро Люк поехал домой и лег спать, предварительно заведя будильник. Он чувствовал себя усталым и опустошенным, но думал не о своей девочке, а о делах, которые ему предстояли завтра, впрочем уже сегодня.

 

Риоджи

Риоджи проснулся очень рано, вышел в сад, полил цветы и поехал на работу. Вся апатия, овладевшая им вчера вечером, полностью прошла и ему даже хотелось как можно быстрее оказаться в лаборатории, в привычной и успокаивающей обстановке. Как только он вошел и увидел расстроенные лица Роберта и Стива, стало понятно, что случилось что-то серьезное.

— Что опять номер 2?

— Нет, с номером 2 все нормально. Тут другое. Смотри сам.

Они втроем подошли к компьютеру Стива, и Риоджи немедленно увидел, что крохотный участок ткани, видный только через микроскоп, поражен, причем довольно глубоко. Сейчас затронут микроскопический участок, но в биологии процесс сам по себе не затухает, он развивается. В данном случае, если этот орган будет пересажен, некротизированный участок разрастется и довольно быстро станет причиной частичной или полной печеночной недостаточности, то-есть новая печень откажет как же как и старая.

— Что это, боже… почему такое произошло.

— А вот смотри, давай еще увеличим и ты увидишь.

На мониторе на здоровых тканях печени показались белые налеты, похожие на скопления электрических фонарей, видных из самолета, летящего над ночным городом. Изображение стало еще крупнее и Риоджи увидел копошащиеся цепочки, похожие на наконечники леек.

— Что это? Вы брали пробу?

— Брали, брали… это аспергиллы. Видишь, там отдельные здоровые клетки уже некротированы. Видишь? Сам понимаешь, насколько быстро они диссеминируются после пересадки.

Риоджи молчал. Новость была настолько ошеломляющей и ужасной, что он не мог подобрать слов.

— Как это могло произойти? Там же несколько защит.

— Ну, какая разница, как… Сам понимаешь, такое бывает.

— Может промыть?

— Промыть-то можно, но это ничего не даст. Несколько спор все равно выживут. Бесполезно. Ну, то-есть в нашем случае бесполезно, мы не имеет права пересаживать такой орган. Риск слишком значительный, и мы на него не пойдем.

— Для кого этот орган?

— А тут, Риоджи, для нас есть хорошая новость.

Стив улыбался, Риоджи сразу все понял и с облегчением вздохнул. Эта печень была выращена дополнительно, на всякий случай, из клеток донора и она идеально подошла парню с травмой, а он умер. Потенциальная гибель органа не была катастрофой, но теперь они были обязаны выявить причины происшедшего и внимательно исследовать все, что у них росло.

Вскоре подошли Наталья, Алекс, Майкл и Ребекка и принялись громко обсуждать гибель органа. Люк не пришел, Стив предложил ему позвонить, но остальные на него зашикали. Они сами как-нибудь справятся, а Люка сейчас надо оставить в покое. Он с утра звонил Алексу и сказал, что у него родилась дочка. Подарок Люку никто сейчас не обсуждал, стало не до этого. Все, кроме Ребекки и Алекса, подключились к тщательнейшей проверке всех органов, которые на разных стадиях созревания находились в контейнерах. Стив вызвал бригаду инженеров-биологов из фирмы, поставляющих оборудование для лаборатории. Это было ЧП, для поставщиков чрезвычайно неприятное, Стив разговаривал с инженерами сухо и напористо:

— Это беспрецедентно. Мы выбирали фирму-поставщика по всему миру, выбрали вас, а теперь происходит такое возмутительное безобразие.

— Доктор Уолтер! Подождите, дайте нам разобраться.

— Разбирайтесь, кто вам не дает. Но факт — есть факт: орган пропал. Вы хоть представляете себе, сколько он стоит… это огромные деньги. Кроме того это усилия целого коллектива профессионалов высочайшего уровня. Вы знаете наши имена.

— Доктор Уолтер…

— Что? Что вы мне хотите сказать? В экспериментах такого уровня подобные огрехи недопустимы. На вашей совести может оказаться жизнь человека. Вы и понятия не имеете, как тщательно мы подбирали реципиентов, участников программы. Какую моральную смелость они все должны были иметь, чтобы согласиться на пересадку. Они ждут своих органов. Вы хоть представляете, что они сейчас испытывают?

— Доктор Уолтер. Я понимаю ваше возмущение, но грибок вездесущ, сейчас надо понять по какому каналу он проник в контейнер.

— А мне-то какая разница, по какому каналу. Этот орган надо выбросить, и все из-за вас. Все органы, которые сейчас находятся в ваших контейнерах, мы уже не можем вытащить, но в будущем я очень сомневаюсь, что мы продолжим наше с вами сотрудничество. Я уже звонил в штаб-квартиру фирмы. Разорвем к черту все контракты. Хватит с нас!

Стив уже орал на их главного инженера, а Риоджи казалось, что это кричат на него, что это он стоит с опущенной головой и не может ничего ответить. Ужас. В Японии не кричат, накажут, но не унизят. Инженеры принялись за работу. В помещении редко было столько людей одновременно. Алекс и Ребекка уехали, от них все равно не было никакого проку.

Прошло несколько часов, но никто даже не вышел на ланч. Через какое-то время инженеры спросили, выбрасывать ли пораженный орган. Риоджи запротестовал первым: ни в коем случае, мы будем эту печень лечить, наблюдать, как грибок будет себя вести под воздействием лекарств. Пересаживать ее нельзя, но раз такое в принципе может произойти, надо посмотреть, можно ли что-то сделать. Его поддержали. Кто-то заказал для всех пиццу. Риоджи с отвращением съел кусок и запил водой. Любимая еда итальянцев, которую в Америке давно считают своей, была для него слишком жирной и тяжелой. Она комом стояла в желудке, и Риоджи было трудно дышать.

Ни в одном контейнере они больше не обнаружили никаких посторонних культур. Их появление ни в коем случае не ожидалось, а то, что произошло с органом для мотоциклиста, не лезло ни в какие рамки. Инженеры ушли с озабоченными лицами, но никаких выводов пока не представили. Риоджи допускал, что вину за случившееся каким-то образом свалят на сотрудников, дескать они были недостаточно аккуратны в работе с контейнерами. Впрочем, он знал, что поставщики, обслуживающие оборудование, будут иметь дело со Стивом, а он сумеет узнать, в чем была проблема и заставить фирму ее устранить. Стив жесткий и строгий руководитель, а он со своей восточной обходительностью и любезностью не смог бы противостоять натиску профессионалов в другой области, его бы убедили, что он «ничего не понимает» и должен прислушиваться к выводам экспертов, а он, дескать, не эксперт. Риоджи знал бы, что оппоненты не совсем правы, но вести себя недружелюбно не смог бы. Вот поэтому и правильно, что не он, а Стив — директор программы. В своей голове Риоджи все время почему-то соревновался со Стивом, именно со Стивом, а не с Робертом, самым близким ему человеком в команде.

Он шел к машине и продолжал свои раздумья: он не такой как Стив, потому что слишком миролюбивый или потому что слишком старый? Риоджи не знал. Он стал замечать, насколько стал медлительный: медленно двигался, все еще водил машину, но так медленно, что его обгоняли, а потом обязательно заглядывали в окно водительского сидения, чтобы посмотреть, что там за водитель такой… ага, старикашка… понятно, понятно, что с него взять. Ум Риоджи, воспринимающий мир гораздо более метафорично и образно, чем ум европейца, видел себя большой неповоротливой рыбой, неспешно рассекающей водяную толщу, потихоньку поворачивающуюся вокруг своей оси, заторможено вдруг застывающую среди снующих вокруг косяков, таких быстрых, проворных, стремительных, молниеносно меняющих направление, вихрем проносящихся мимо, порывисто стукаясь друг о друга, останавливаясь на мгновение, чтобы снова продолжить свое движение в реактивном, калейдоскопическом параде, огибая медленного и вялого гиганта, не замечая его вовсе.

Риоджи грузно подтянул свое тело на водительское сидение, втащил в кабину ноги, несколько минут посидел, собираясь с духом, и включил двигатель. Вот Роберта уже довольно давно возил на работу шофер, может ему тоже пора нанять водителя? Эта простая мысль пришла Риоджи в голову, на долю секунды она показалась ему логичной, но он сейчас же ее отверг: нет, чужой человек рядом невозможен. С ним надо разговаривать, отвечать на вопросы, улыбаться. У него нет на это сил. «А машину везти по бэлтвэю, выезжать потом на 95-ую у тебя есть силы?» — возражал себе Риоджи, и сам себе отвечал «Пока есть… а там… видно будет». Он вливался в поток машин, менял линии, не забывая показывать поворот, но поворачивать голову Риоджи было трудно, он, по примеру всех стариков, просто съезжал, куда ему было нужно, не пропуская близко идущие машины. Остальные просто его пропускали, притормаживая, потом обгоняли и укоризненно смотрели на неловкого водителя. Риоджи ничего этого не замечал и не знал, что большинство проносящихся мимо водителей считало, что «таким» давно не место на дороге. Впрочем в большинстве штатов давно был принят закон, благоприятствующий водителям-геронтам, если у них не было особых проблем со зрением. Общество шло им навстречу.

Дома Риоджи поел и, усевшись в кресло перед телевизором с намерением посмотреть новости, не смог на них сосредоточиться. В его голове мелькали красочные картинки его ухода из жизни. Мысль о самоубийстве приходила ему в голову не в первый раз. Если он поймет, что больше не может себя обслуживать, если работа перестанет приносить удовлетворение, если ослабнет его мозг, и в команде это станет очевидным, если события жизни совсем перестанут его интересовать, т. е. у него не останется ни одного резона длить свое, никому ненужное, существование, когда он сочтет, что ресурс его исчерпан, и он должен поставить точку, он сможет это сделать. Нет, пока еще рано, время не пришло, но Риоджи было интересно думать о способе, как он все совершит, обставит, какую создаст мизансцену, потому что это-то как раз и было чрезвычайно для него важным. Красота, эстетика, особая грустная, меланхоличная, элегическая художественность должны присутствовать, чтобы они вспомнили, что он — японец. «Уйти по-японски» имело для Риоджи принципиальное значение, чтобы окружающие увидели в его смерти символ, мессадж, особый знак огромности жизни скромного и незаметного доктора Найори, ее эпохальности.

Когда Риоджи уже засыпал, мысли о смерти вытеснились в его сознании насущными проблемами эксперимента. Завтра с утра он займется последним тестированием органа на предмет потенциальных раковых клеток. С этим Риоджи уснул.

 

Наталья

Вчерашний вечер прошел плохо. После работы Наталья поехала в бассейн. Несколько раз в неделю она подолгу плавала по почти пустой дорожке медленным брассом, от которого совершенно не уставала. Наоборот, мерные, ритмичные, плавные движения ее расслабляли. На дорожке ей хорошо думалось, в голову приходили неторопливые, безмятежные мысли о том, что она многого достигла, имеет контроль над своей жизнью, никому не делает зла и ни от кого не зависит, в хорошей форме и ничто не предвещает, что будет по-другому. Под «по-другому» Наталья имела в виду «хуже».

Сегодня настроиться на эту мирную ровную волну ей не удалось. Новость о том, что у Люка вот-вот родится ребенок, страшно ее взбудоражила. Ей и самой было невдомек до какой степени, она, оказывается, подсознательно себя с ним сравнивает. Они оба успешны, красивы, умны, независимы, богаты. И в его и в ее случае речь не идет о миллионах, которыми надо пристально заниматься, начинать большие проекты, рисковать, заставлять себя двигаться вперед, даже не обладая полной информацией, и все для того, чтобы деньги приносили больше денег. Нет, их скромное богатство просто позволяло комфортно жить, не считать копейки и доставлять себе удовольствия. И самое главное, они с Люком сами всего добились, своим трудом, упорством, терпением, талантом.

И вдруг Люк решил стать отцом. Наталья была уверена, что и в этом вопросе они солидарны друг с другом: дети — лишние, они могут связать, заставить идти на жертвы. Смысл их с Люком жизни не в детях, т. е. они и так счастливы. А главное, это смехотворное желание, чтобы дети заботились о тебе в старости… не будет у них старости, они — ювеналы, в том-то и дело!

Наталья рано приехала домой, но мысль о младенце, которого Люк скоро возьмет на руки, преследовала ее. Люку скоро шестьдесят, а он позволил себе завести ребенка! Захотел успеть? И, ведь, успеет… А она? Чтобы с ним сравняться, ей тоже надо родить. И что, вот возьмет и родит, удивит всю компанию! Но, ей-то уже к семидесяти, это для ювенала много. Куда уж ей становиться матерью, ведь функциональное состояние ее организма, прекрасная физическая форма — это обман природы, так? Нет, при чем тут «обман»? Ювеналы как раз не могут обмануть природу, они умирают. Умирают здоровыми, сильными, полными сил, но все равно умирают. Наталья долго не засыпала, и наутро проснулась с головной болью. И все из-за Люка, его нелепого и, неприятного Наталье, отцовства.

С утра на работе Люк не показался. Ну, еще бы… торчит в роддоме, его сейчас и программа не интересует, ученый называется. Наталья еще раз подтвердила, что в пятницу им всем предстоит гепатокарцинома. Никто ничего ей не возразил, просто в знак согласия кивнули. И вообще по сравнению с форс-мажором в лаборатории, выбор реципиента отошел для команды на второй план. Все лихорадочно занимались проверкой растущих органов на наличие грибка. Наталья подключилась к общей работе, но раздражение ее росло. Теперь оно было направлено против Алекса. Она тоже клиницист, тоже хирург, но сидит вместе с остальными сотрудниками лаборатории и проверяет ткани и среду на наличие фунгуса, а Алекса никто и не подумал привлечь, он навыками лабораторной работы не владеет, и ему простительно, а вот она — владеет, но никто этого не ценит. Как вчера все подхватились с выбором подарка для Люка, хорошо хоть сейчас заткнулись. Стало не до того. Но Люку не позвонили, не вызвали его. А вот она бы обязательно вызвала, нарушила бы его родительскую идиллию.

Люк Алексу звонил, сообщил, что родилась девочка. Ах, поздравляем… ах, рады за тебя, ах, как хорошо, что девочка… Ни за что на свете Наталья не смогла бы выдавить из себя этих слов. Надо же, ни с того ни с сего… ребенок. Люк ей показывал удивительную квартиру, которую он собирался купить в Эмиратах. Наталья ждала, что он предложит ей быть его соседкой, но такого предложения не последовало. Что ж, понятно, зачем ему в Эмиратах коллега из лаборатории. Покупка квартиры была вопросом решенным, про ребенка Люк ничего ей не говорил. Наверное он и сам не знал, что его подруга беременна, да, так и есть: ребенок для Люка — это гром средь ясного неба, но как он это воспринял? Понятно, что деваться ему некуда, но рад он или нет? Вот, если бы Люк ей позвонил и пожаловался, что попал в ловушку, что он сам не ожидал, что так получится, что уж кто-кто, а Наталья его понимает. Да, она одна была бы способна понять его досаду и раздражение. Она услышала бы в трубке его расстроенный голос, принялась бы его утешать, входить в положение, уговаривать не отчаиваться. Но Люк ей не позвонил. Стиву звонил, Алексу, но не ей. Ничего между ними нет и не было никогда. С чего она взяла, что все ювеналы — братья? Как раз ювеналы ни с кем близко не сходятся. В дружбе надо себя тратить, а у них нет времени ни на жертвенную дружбу, ни на любовь. Ей ли не знать…

У Натальи было впереди еще пол-дня, но она совершенно не знала, куда податься. Собиралась пойти поиграть в теннис, но не пошла. Теперь она сидела дома и не могла найти себе места. В первый раз в жизни ею овладело серьезное недовольство собой: она, состоявшийся профессионал, назначена координатором программы, осуществляющего связь между клиницистами и учеными. Алекс и хирурги других специальностей, которые придут на его место, когда речь пойдет о других органах — с одной стороны, ученые биологи — с другой. А она, доктор Грекова, — и то и другое. Она прекрасно понимает научную суть эксперимента и в то же время сама опытный хирург и интернист, каких еще поискать.

Собственная биография была ее гордостью. Наталья настолько часто в разных обстоятельствах устно и письменно о себе говорила, что строки из собственного CV давно заклишировались в ее голове в выученные гладкие фразы: она родилась в Москве, а Москва — это огромная культурная столица… Наталья всегда считала нужным в любой аудитории подчеркнуть, что Москва — это Москва, а не что-нибудь… она ассистировала профессору Соловьеву в Институте Экспериментальной хирургии на Пироговке. В этом месте Наталья делала акцент на то, что Соловьев, ее научный руководитель, уже в 70-ых внедрил в практику пересадку почки… потом Наталья делала картинную паузу и говорила, что они произвели пересадку сердца одними из первых в мире. Во времена, когда трансплантология все еще была экспериментальной, она, доктор Грекова, была действующим хирургом. Наталья говорила правду, просто ключевым словом в ее рассказе было слово «когда-то». Она «когда-то» была, а Алекс Покровский — есть. Он остался в хирургии и стал одним из ведущих специалистов мира, а она отошла от своей первой врачебной профессии и стала заниматься наукой. И что получилось? Кто она собственно такая? Сейчас она вместе с остальными проверяла ткани, но это же лаборантская работа, которую конечно никто не погнушался выполнять, но сотрудники лаборатории создавали новые научные направления, а она ничего не создала, она координировала, т. е. она просто высококвалифицированный менеджер.

Семейство сестры так и не понимает сути ее работы, просто уважают за то, что она работает в Хопкинсе, а кем работает не знают. Яша раньше ее спрашивал, какой она врач, но она презрительно от него отмахивалась, ей как бы было трудно однозначно ответить, слишком это сложно. Понты. Еще в школе им математичка говорила, что если не можешь ясно что-то объяснить, значит сам не понимаешь. Яша задавал ей вопрос не в бровь, а в глаз. Какой она действительно врач, черт возьми?

Натальины мысли переключились на семейство. Сколько раз они перед ней хвастались детьми и внуками. Наталья всегда думала, что это всего лишь тщеславие недалеких людей, которым гордятся своим выводком, потому что больше нечем, но может быть в их сюсюкающем бахвальстве была отчаянная попытка уговорить ее завести ребенка. Но родственники давно сдались. Какой уж у нее мог быть ребенок!

За свои 68 лет Наталья многое испытала, а вот матерью не стала, даже не была никогда беременна. Она и замуж по принципиальным соображениям не выходила, впрочем при чем тут муж? Она и сама бы прекрасно воспитала своего ребенка, но не захотела. А права ли она была? Наталья злилась на себя за пораженческие несвоевременные мысли. Права, права, тысячу раз права! Но если права, почему у нее такое паршивое настроение, почему новость о ребенке Люка настолько выбила ее из колеи? Она ему завидует? Нет. Она жалеет о принятых решениях? Нет. Она сомневается в себе? Нет. Она боится смерти? Этот вопрос Наталья избегала себе задавать, но как бы ей хотелось ответить на него «нет», но лгать самой себе невозможно.

Да, она скоро умрет, мысль эта была невыносимой, глаза Натальи наполнились слезами. Вот уже месяца полтора у нее тянул низ живота, особенно по бокам. Легкая ноющая боль отдавала в поясницу и Наталье казалось, что внутри у нее что-то распухло, увеличилось в размере и с двух сторон сдавливает мочевой пузырь, создавая постоянное желание помочиться. Наталья шла в туалет, но облегчения это не приносило. Это похоже на рак яичников. Наталья вспомнила, что первая жена Стива от этого, кажется, умерла. Начинается с одного яичника, потом быстро перекидывается на второй. Может такое быть? Может, еще как. Хотя, что там у нее болит? Если честно охарактеризовать свою боль, то это будет 2–3 по шкале. Разве это боль? Рано бить тревогу. Недомогания были такими легкими, что Наталья о них легко забывала, но сейчас ею овладела паника: рак яичников сначала практически бессимптомен, но если появляются хоть малейшие признаки, их нельзя игнорировать, а она делала вид, что все с ней в порядке. Как же так, она же врач. Ну и что? Врачи не умирают? На Наталью навалилось отчаяние. Завтра же она пойдет на обследование. Надо просто дождаться утра. Наталья заснула в уверенности, что у нее все плохо: кого-то ждут хлопоты с ребенком, а кого-то бесполезная химиотерапия.

 

Роберт

Наутро Роберт проснулся довольно бодрым, за завтраком шутил с Дороти, которая так и не возобновила с ним вчерашний неприятный разговор. И хорошо, Роберта это теперь не заботило, у него появилась цель: из первых рук постичь суть движения натуралов. Из первых рук — это значило поговорить с Майклом Спарком. Разговор скорее всего будет неприятным, но он на это пойдет. Но в лаборатории его ждала катастрофа, во всяком случае, увидев, что происходит с зараженным грибком органом, Роберт так это и воспринял: жуткая катастрофа, ставящая под угрозу весь эксперимент. И как только фунгус мог попасть внутрь контейнера. Натуралов и прочее несущественное Роберт немедленно выкинул из головы. Пока вызывали инженеров, пока до обеда проверяли все растущие в контейнерах органы, Роберт и думать забыл о своих вчерашних злоключениях. Орган пропал, вот что было настоящим скандалом, а не идиотские выкрики тупой толпы. После обеда все утряслось. Алекс звонил из спец реанимации, где все, слава богу, было нормально. Стив активно перезванивался с представителями фирмы, и Роберт слышал его громкий раздраженный голос. «Как же хорошо, что это Стиву приходится заниматься такими вещами, а не мне» — подумал Роберт. Как и всегда в последнее время он задал себе вопрос: «а смог бы я делать работу Стива?» И сам себе ответил, что, «… смог бы, но мне это было бы трудно и неприятно… может я по натуре пацифист, любой ценой избегающий конфликтов, а может меня возраст таким сделал…» — Роберт честно пытался найти ответ на свои неудобные вопросы. Решимость поговорить с Майклом к нему вернулась.

— Майкл?

— Да, сэр.

Официален и старается быть вежливым, повернулся к нему от компьютера. Явно недоумевает, зачем я его отвлекаю. Надеется, что это что-то по работе. Ну, а что еще? О чем нам еще разговаривать.

— Майкл, мне бы хотелось с вами побеседовать? Найдете для меня время?

— О чем побеседовать?

— А что, найдете вы для меня время или нет зависит от темы?

— Не в этом дело.

— А в чем?

— Конечно, доктор Клин. Мы можем поговорить.

— Может выйдем куда-нибудь на ланч?

Роберт внутренне усмехался: опять он хочет выйти на ланч в город, мало ему, получается, вчерашнего. Хотя, если он с Майклом, разве ему что-то угрожает?

— Хорошо, доктор Клин, пойдемте. Где бы вы хотели поесть?

— Мне все равно, ведите меня, куда хотите.

Майкл молча пошел рядом с Робертом, направляясь в гараж. В голове у него был сумбур из разных мыслей, он нервничал и ничего не мог с собой поделать:

… сейчас Клин увидит мою старую побитую машину, подумает, что я не могу позволить себе купить что-нибудь поприличнее. У него-то дорогой Кадилак и старику невдомек, что мне вообще все равно, на какой машине ездить, это только ювеналы придают значение таким глупостям, а у меня другие приоритеты… у меня новой байк, на него я потратил большие деньги… Клин вообще не понимает, зачем люди тратят деньги на байки…

… что ему вообще от меня надо… сроду со мной не разговаривал, а тут вдруг захотел, «побеседовать ему, видите ли, надо…»

… может ему стало известно о моих связях с натуралами… неужели Ребекка проболталась? Хотя я же не знаю наверняка, что наши вчера именно к старикам команды приставали…

… он такой ветхий… может мне надо его под руку поддерживать? Еще споткнется…

… этот Клин старый-престарый геронт, живет черт знает сколько лет. Я его ненавижу? Не знаю, наверное нет… Клин — ученый, он не такой, как остальные. Он исключение.

… может начать с ним какой-то общий разговор… например о фунгусе, о том, как будет действовать доктор Уолтер…

… нет, не я должен начинать разговор, он же меня позвал. Мне пока надо помалкивать. А почему это я должен помалкивать? Меня давит его возраст и заслуги? Я, что, и рот не имею права раскрыть?

… куда мне с ним ехать? Что он ест? Что вообще такие старики едят? У них, наверное, какая-нибудь диета? Спросить его? Но я же спрашивал, и он сказал, что ему все равно. Хорош я буду в его обществе в нашем кафе натуралов! Нет, только не туда.

Когда они подошли к машине, Майкл, осторожно поддерживая Роберта, помог ему усесться на переднее сидение. Все получилось естественно. Они вошли в небольшой итальянский ресторан на Орлеан Стрит. Сделали заказ: себе Майкл заказал пиццу, а Роберт решил есть греческий салат. На них оглядывались: молодой человек, может натурал, а может и ювенал и дряхлый геронт… сморщенное, испещренное глубокими морщинами лицо, провалившиеся, но еще блестящие умные глаза, голый череп… похож на древнего ящера, застывшего на песке… Что их связывает? Майкл чувствовал, что на них смотрят. «Сейчас он начнет обсуждать фунгус в органе…» — Майкл с этого бы и начал разговор, но Роберт об утреннем инциденте не заговорил.

— Майкл, я не знаю, насколько то, что произошло со мной вчера стало известно в лаборатории. Об этом знает Ребекка, но рассказывала ли она об этом кому-нибудь еще, я не знаю. Рассказывала?

— Нет, сэр, мне она ничего не говорила. А что с вами произошло вчера?

— Майкл, вчера на нас со Стивом и Риоджи напали натуралы. Вам же известно о демонстрации не только из новостей? Так?

Майкл предчувствовал, что их разговор пойдет именно об этом, и боялся его. Одно дело — какие-то старики, которые достойны того, как с ними обращаются, другое — ученые с мировым именем, с которыми он работает. Еще секунду назад он был готов все отрицать, делать вид, что он тут совершенно ни при чем, но сейчас решил принять вызов.

— Да, не только из новостей. Я участник движения натуралов за свои права и горжусь этим. Мне жаль, что вы с доктором Найори и доктором Уолтером попали в заварушку, но…

— В чем, Майкл, ваше «но»? Мне необходимо это понять.

— Зачем вам, доктор Клин, влезать во все эти вещи? Вы — исключение из правила.

— Да? И в чем же по-вашему состоит правило? Сформулируйте.

— Правило состоит в том, что геронты богаты и покупают себе длинную жизнь. Длинная жизнь — это сохранение за собой дефицитных рабочих мест, это пенсии, медицинская страховка, другие льготы, лежащие непосильным бременем на государстве. Значительная часть жизни геронтов — непродуктивна. Они просто живут, ничего не давая обществу. Зачем? На планете не так уж много ресурсов, есть проблемы загрязнения окружающей среды, перенаселение, нехватка рабочих мест. Во всем этом большая вина геронтов.

Майкл два раза сказал о нехватке рабочих мест, то-есть начал повторяться. Плохо. Роберт внимательно слушал, не перебивая, осмысливая его слова, даже сопереживая им, улавливая его чувства. Как ученый Роберт обладал этим умением. Понятно, что он слушал его критически, желая найти что-то для себя ценное. «Зря я распинаюсь, он меня не прерывает, но уже все понял… его мозг работает в десять раз быстрее, чем я излагаю свои мысли…, пора мне заткнуться.» — Майкл замолчал.

— Спасибо, Майкл, я понял аргумент натуралов еще там, вчера: «мы едим ваш хлеб».

— Не обобщайте, сэр. Вы, лично, ничей хлеб не едите.

— Но и вы, лично, Майкл, не вписывайтесь в усредненное понятие «мы». Мне трудно было бы вас представить в той злобной толпе.

— Вы должны их понять.

— Нет, я их отказываюсь понимать. Наука предоставляет человечеству выбор. Каждый может им воспользоваться по своему усмотрению. Выбор — это ответственность за него. И каждый свободен. Слышите… свободен. Живите долго, живите мало, живите, сколько вам суждено. Это выбор, когда человек его делает, он не должен никого винить за свои несбывшиеся мечты и неудачи. А натуралы поступают именно так, они винят других.

— Винят, потому что геронты виноваты в этих неудачах.

— В неудачах виноваты только мы сами.

Теперь молчал Майкл. Он исчерпал свои аргументы и ни в чем Клина не убедил. Да и можно ли было это сделать? Он даже Ребекку не смог убедить. Сказать что ли про ювеналов? Про ювеналов… там все другое…

— А эгоистическое кредо ювеналов вас, сэр, устраивает? Они всем лгут. Они насквозь фальшивы.

— Да, да, я знаю, что по их поводу можно сказать.

— Вы с нами не согласны?

— Ювеналы делают свой выбор, который я не могу не уважать, и они платят на него безвременной смертью. Иногда мне бывает их жаль.

— А натуралов вам не жаль?

— Нет, за что их жалеть? Они не вакцинируются либо из-за трусости, либо из-за недостатка уверенности в себе и своих талантах. По деньгам это становится доступно.

— Да, что вы, сэр, знаете о жизни бедных людей?

— Да, я мало знаю, но и вы, Майкл, по-моему не из самой бедной семьи, вы, ведь, если я не ошибаюсь, из семьи врача? Кроме того программа вам прилично платит. И это правильно. Вам платят по таланту.

— Я просто я понимаю бедняков и безработных, у которых нет надежды на улучшение своего положения и талантов нет…

— Да, бросьте вы. Протестующим натуралам надо учиться и работать, например, как вы поступали. Вы талантливейший из талантливых, участник нашей программы, которая на глазах расширяет возможности медицины… зачем вы с ними, Майкл? Только не говорите мне о каком-то особом понимании неимущих, сочувствии и прочих, якобы, высоких материях. Не могу вам поверить. Наша команда, — вот мы все, и есть истинные гуманисты. Мы спасем тысячи жизней, а выходить на улицы и орать о несправедливости — это не для вас, Майкл.

— Вы, сэр, меня позвали, чтобы отчитать?

— Нет, я хотел понять вашу мотивацию, но я ее не понял. Вы и сами не знаете, почему вы ратуете за натуралов. Поймите это, и тогда я тоже вас пойму.

На обратном пути к гаражу они не сказали больше ни слова.

В гараже Роберт кивнул на прощение Майклу и уселся в свой лимузин. Питер молчал, безошибочно чувствуя, что шеф устал и разговаривать не расположен.

Еще утром Роберт был полон планов по-поводу борьбы с натуралами, но сейчас эта борьба стала ему совершенно неинтересна: истинные натуралы — обычные дураки, и он, Клин, не будет тратить на них свое время. Дураки, а имя им легион, не умеют думать, они только реагируют на раздражители, как животные. Лучший им ответ — полное игнорирование. Майкл, однако, не дурак. Тут что-то другое, может постыдное, а может похвальное, но — другое. Надо об этом еще раз с Ребеккой поговорить, но на следующей неделе. Поспешность, с которой он еще вчера встречался с Ребеккой, стала казаться Роберту нелепой. Вдруг засуетился по какому-то ничтожному поводу.

Вечером ему удалось полностью выкинуть все свои мысли о натуралах из головы, они с женой сидели на террасе, и Роберт выслушал соображения Дороти о предстоящем субботнем празднике. Ее волнение даже показалось ему трогательным. Жаль, что он сам так не умел.

 

Майкл

Зато Майкл был собой невероятно недоволен. В полемике с Робертом он оказался проигравшим. Как он мог так бледно выглядеть, когда речь шла о самом для него интересном в жизни? В Центре к нему прислушиваются, но у бунтующих натуралов нет привычки к интеллектуальному осмыслению проблем, а вот в других аудиториях его аргументы не принимаются. О чем это говорит? О том, что за рамки своей туповатой целевой группы он выходить не должен. И наверное, в чем-то Клин прав: он — убежденный натурал, но на чем основаны его убеждения? Действительно ли он «свой» для протестующих? Господи, ну конечно нет. Он насквозь фальшив, и это чувствуют даже придурки из Центра, не говоря уж о таких личностях, как доктор Клин. Так, надо разобраться, каковы его опции:

… несмотря на ясное понимание полной глупости требований натуралов и трескучих лозунгов о, якобы, социальной справедливости, надо использовать выгодную конъюнктуру и включиться на главных ролях в борьбу за приоритет натуралов в распределении искусственно выращенных органов… Это будет выгодно для продвижения… но, ведь, и так налицо приоритет натуралов в трансплантации органов. Даже их спец больные — все натуралы. За что же тут бороться? У натуралов нет денег? Это серьезная социальная проблема, которая напрямую не связана с вакцинациями, и никакая борьба, даже, если она и была бы успешной, а полностью успешной она так или иначе быть не может, не приведет к бесплатному медицинскому обслуживанию самых бедных слоев населения… кто, собственно, будет за все платить? Богатые ювеналы и геронты? Но борьба же направлена против вакцинаций, так где же логика? Ее нет. Против своего собственного разума он не пойдет, просто не сможет, потому что он — ученый. Исключено.

… так, он всегда считал, что ненавидит вакцинированных, теперь надо понять почему… честно ответить себе на этот вопрос. И вообще, действительно ли он их ненавидит? Его родители — натуралы, причем убежденные, но он-то давно отошел и от родителей и от их убеждений. Он их просто-напросто обогнал. Он ученый и… что «и»? А то, что он призван познавать мир. Эта задача вне рамок возрастных отличий. Что конкретно ему в геронтах не нравится? Они, как говорил Роберт, «едят чужой хлеб»? Но это же ерунда. Ему плевать на «хлеб», плевать на бедных, плевать на идиотов. Он, и тут Роберт снова прав, — другой, и это не его проблема. Ага, значит геронты для него вполне приемлемы… дело в ювеналах. Чем-то они ему неприятны. Чем? Лгут? Ну, это вопрос спорный. Может ли он выявить ювеналов на улице? Думает, что может, но… признаемся себе… не всегда, не всегда. По-настоящему хорошо он знает только Люка, Наталью и Алекса. Они — члены команды. Красивы, очень красивы, в хорошей форме, умные, настоящие ученые. Что же его бесит? А то, что они в своем преклонном возрасте выглядят лучше его, их любят женщины… а Наталья имеет много любовников. Он этого не знает, но предполагает. У Люка родился ребенок, он даже такое может себе позволить! А у него, Майкла, нет женщины, которая родила бы ему ребенка, вообще нет женщины. Пока нет… Он им завидует, вот тут что! С другой стороны, чему уж тут завидовать: ему 28 лет, у него впереди вся жизнь, а они скоро умрут. Умрут, умрут, никуда не денутся, как бы не хорохорились, таковы правила их опасной игры. А он не хочет умирать… да, что сейчас об этом думать?

… А почему он именно сегодня решился поставить все точки над «i»? Почему, почему… странно. Ничего не странно. Потому, что он встречался с доктором Клином. Они в первый раз серьезно поговорили. Неважно даже, о чем, важно, каким ему доктор Клин показался. Старик плохо ходит, не водит машину, может неважно себя чувствует, но… мужику 121 год, а какой ум! Разве во-время их беседы Роберт ему хоть в чем-нибудь уступил? Наоборот, по-сравнению с Робертом он, Майкл, выглядел неважно. Роберт работает и работает на пике своего мощного научного потенциала, у Роберта большая и дружная семья, у него достаток, который позволяет ему не думать ни о чем, кроме работы, которая, по всему видно, его до сих пор интересует. Для стариков команды давно уже несущественно, как они выглядят и нравятся ли они женщинам, хотя… говорят, у Стива красивая жена-натуралка. Она с ним не потому что он красавчик, а потому что женщин тянет на талант и… возможно он тоже талант, да, что там лукавить… он и правда талантлив… а раз так… у него все будет. Будет, но для этого…

Майкл сделал вывод, который вытекал из всех его рассуждений. Вывод слишком неожиданный, слишком спонтанный, слишком противоречащий всему, чем он в последнее время жил, и поэтому он был к нему не готов. Майкл понял, что ему придется принимать решение, трудное, тягостное, почти непосильное, но другого выхода не было. А главное, посоветоваться ему абсолютно не с кем. Может с Ребеккой поговорить? Ну, как же он это сделает? Что она о нем подумает: вчера громче всех защищал дело натуралов, а сегодня переметнулся к врагу?

Теперь ему было стыдно вспоминать свои вчерашние метания, когда он замышлял героическую акцию протеста: он, дескать отключит приборы и все органы погибнут. Он, что, ненормальный? Ведь ему бы никогда не удалось скрыть свое преступление… арест, расследование, срок… Он был бы мучеником за идею, настоящим героем, «павшим в борьбе за общее дело», его имя прославилось бы в веках, и благодарные потомки написали бы о нем книги. Надо же, какая дурь ему приходила в голову: настоящий ученый, а он — настоящий ученый, в этом для него не было сомнений, не может совершить такой бессмысленный поступок, он боится тюрьмы, и никаких благодарных потомков бы не было, о нем бы просто скоро забыли, а ученые вырастили бы другие органы, но только уже без него.

Фу, как гадко! Хорошо, что эти его мысли никто и никогда не узнает.

Больше в этот день Майкл о вакцинациях не думал, мозг его был перегружен, он решил снова вернуться к этой проблеме уже после пятницы. Засыпая, он представил себе новую волну протестов, запланированных Центром на пятницу. Да, пусть их… дурилки. Даже во сне губы Майкла кривились в презрительной усмешке.

 

Ребекка

Утром в среду Ребекка проснулась до будильника и отключив сигнал, просто лежала в постели, перебирая в уме планы на сегодня. Она приняла решение и теперь его надо объявить родителям. Сделать это прямо сейчас за завтраком, или ничего им пока не говорить? Умом Ребекка понимала, что никакой срочности нет, но решение было настолько выстраданным, что о нем хотелось говорить, прямо зуд какой-то. Ребекка вышла на кухню, где мать и отцом уже сидели за столом:

— Мам, пап, я решила вакцинироваться. Я буду геронтом.

— Ну, и хорошо. Мы с папой давно догадывались, что ты так и поступишь.

Какая-то спокойная реакция: ни удивления, ни готовности обсудить, ни вопросов. Ребекка была слегка разочарована. Получалось, что тут и говорить-то не о чем, а ей хотелось… это же решение всей ее жизни. Если бы она объявила о желании стать ювеналом, родители бы вероятно ее отговаривали, а так… что плохого в том, чтобы прожить долгую и плодотворную жизнь. Их умная и талантливая девочка многого добилась, а добьется еще большего.

— А если бы я захотела вакцинироваться по-другому? Захотела бы оставаться такой как сейчас? Мне 25 лет, и я всегда буду молодой и здоровой.

— Реба, так только дураки поступают. Ты слишком талантлива, чтобы разыгрывать карту вечной молодости. К тому же тебе надо многое успеть. Ты, детка, и так долго будешь молодой.

Это папа… как же хорошо она знает своих родителей. Ребеккой, как в детстве, овладел дух противоречия, хотя родители как будто читали ее собственные мысли. Просто папа зря сказал о дураках.

— Что, папа, по твоему получается, что все ювеналы — дураки. Не ожидала от тебя такой упрощенной позиции. У нас в команде целых три ювенала. Они, что, тоже дураки?

— Нет, конечно. Но жить молодым и рано умереть, буквально на пике своей карьеры — это, Реба, не для тебя.

— Я не понимаю, неужели для вас все в жизни сводится к карьере?

— Реба, ну что ты цепляешься к словам? Ты, похоже, на что-то злишься?

Нет, она не злилась, она была почему-то разочарована реакцией родителей, поэтому и взяла этот нервный, слегка агрессивный тон. Мама с этим «цепляешься» права. Ладно, сказала и сказала. Разговор за столом не клеился, но когда Ребекка уже шла к гаражной двери, мама крикнула ей вдогонку:

— А когда ты собираешься это сделать? Уже наметила число?

— Нет, не наметила.

Ребекка и сама заметила, что ее ответ прозвучал не слишком вежливо, но ей совершенно расхотелось разговаривать о вакцинации с родителями.

В лабораторию она не поехала. В последние дни тут чувствовалось напряжение, команда решала чисто научные проблемы, в которых Ребекка ничего не смыслила и ощущала себя лишней. В клинике в Вашингтоне у нее был только один клиент. После встречи с ним она поедет в Центр Медицинских исследований и постарается использовать свой статус, чтобы ее приняли на интервью как аппликантку уже сегодня.

Ребекка ехала в потоке машин, никогда не исчезающем на 95-ой федеральной трассе, потом свернула на столичную окружную дорогу. Это был ее привычный путь на работу, и думать о том, куда ей ехать, Ребекке не приходилось. Она пыталась мысленно подготовиться к встрече с предстоящим клиентом, но ничего не получалось, сейчас своим единственным клиентом она считала только саму себя. Конечно она прекрасно себе представляла, как рассматриваются заявления на вакцинацию, даже при необходимости могла бы и сама участвовать в этом процессе, но сейчас речь шла о ее собственном заявлении, а это совсем другое дело. Хоть и редко, но бывали случаи, когда человек, твердо настроившейся на вакцинацию, менял свое решение. Задача интервью как раз в том и состояла, чтобы постараться помочь человеку представить то, что как ему казалось, он представлял, но на деле оказывалось, что у того или иного аспекта вакцинации были последствия, которые людьми мысленно замалчивались, подсознательно отрицались. От них отмахивались. Вот именно о них с ней и будут говорить. А вдруг она во-время беседы передумает? С ней сыграют в «адвоката дьявола» и попытаются отговорить. Так надо. Еще утром Ребекка считала вопрос решенным, а сейчас ею снова овладели сомнения. Надо послушать, что ей скажут.

Ребекка уже входила в свой маленький уютный кабинет на втором этаже пятиэтажного офисного здания в Бетесде. В холле еще никого не было. Клиент придет минут через десять. Ребекка заставила себя сосредоточиться:

… Мервин Юхансон, хозяин модного спортклуба. Ювенал, 69 лет. Женат, жена — ювеналка, двое детей: 18 и 15. Пока не вакцинированы. Ребекка видела Мервина во второй раз. Прекрасная физическая форма, сильный, спортивный, обожающий соревнования, среди которых самое для Ребекки неприятное — армрестлинг. Так, так… несколько часов в день проводит в спортзале, следит за своим телом,… такой эдакий нарцисс, гордящейся рельефными мышцами, помешанный на здоровом образе жизни. Кичится тем, что он — мужчина, добытчик… любит подчеркивать, что жена не работает и все на нем…, но он для семьи ничего не жалеет… Женился поздно, до определенного времени считал, что должен «погулять» и узнать как можно больше женщин, победы над которыми считает доблестью. Стал отцом только в 50 лет… дальше откладывать было невозможно…

Уверен, что «мальчики не плачут», что свои эмоции надо скрывать, потому что их проявление роняет достоинство настоящего мужчины. Доволен своим умом, но идентифицирует ум с интеллектом. На самом деле интеллектуальную деятельность избегает, считает, что образование и учение важны, но практический опыт все же гораздо важнее… жизнь учит лучше, чем школа.

Ребекка быстро пробегала глазами по своим психологическим «тра-ля-ля»… естественным путем достигает лидерских позиций… в лидерстве использует метод доминантного поведения, подавления чужой воли, беспрекословного подчинения… свойственно понятие чести… амбициозен… стремится к рискованным приключениям… любит рассказывать о своих «подвигах», где он показал себя «молодцом»… Ну, да, этот Юхансон исповедует культ «настоящего мужчины» в архаичном стереотипированном представлении…

Ребекка считала подобный тип мужчин привлекательным, но только в первом приближении, потом такой партнёр бы ей докучал недостатком кругозора и нетонкостью. Она мысленно как бы продолжила свои записки: «годится, но только на очень короткий срок, а может всего только на один раз…» — цинично, но верно.

Ребекка улыбнулась. И что он, этот престарелый образчик мужественности, от нее ждет? Ага, банальная проблема… выглядит на 25, это собственно и был возраст, когда он вакцинировался, а мыслит категориями прошлого века. Дети для него слишком молодые, по менталитету он их дедушка, а не отец.

Наверное «брутальный мачо» уже пришел. Ребекка вышла в холл и увидела, как навстречу ей встает высокий стройный мужчина в летнем костюме. Она успела заметить, что довольно дорогой светлый костюм не то, чтобы плохо сшит, но сидит на мускулистом торсе Мервина как-то слишком натянуто, хотя по размеру ему подходит. Такие тела гораздо лучше выглядят обнаженными. Сегодняшняя сессия была для них не первой, Ребекка снова представляла себе красавчика без одежды и улыбнулась своим мыслям. Для Мервина это выглядело приглашением войти:

— Мервин, рада снова вас видеть. Пожалуйста, проходите. Давайте вы мне по-порядку расскажите суть ваших трений с детьми. В прошлый раз вы мне привели кое-какие примеры. Может быть вы теперь немного по-другому смотрите на их поведение? Я просила вас критически осмыслить ваши различия. У вас что-нибудь получилось?

— Нечего тут осмысливать. Я не могу смотреть по-другому на их поведение. Я их не понимаю.

— Ага, вы сегодня говорите «не понимаю», а в прошлой раз говорили об их «отвратительном» поведении. Вы больше не считаете его отвратительным?

— Считаю. Так, как они, жить нельзя… что из них вырастет?

Ребекка прекрасно знала, что Мервин ей расскажет: 18-ий сын, наследник его имени, прекрасного имени «тружеников моря», шведских рыбаков, приехавших в Америку в начале прошлого века от злой нужды и в поте лица зарабатывающих свой хлеб… А сын растет бездельником, учится плохо, часами сидит, уткнувшись в свой компьютер, и что он там делает — непонятно. А он, Мервин, целыми днями на работе или на тренировке, он не может его 24 часа в сутки контролировать. Но самое главное не в этом… парень растет хилым, ненавидит спорт, собирается поступать на актерский факультет. Разве это профессия для мужчины? Это за слабак такой, который не может по мячу ударить… ни мышц, ни выносливости. Женщины не станут такого любить, это исключено. Он мальчишке это говорил, но тот только отмахивается. А вдруг его вообще женщины не интересуют? С чего он это взял? А с того, что спортом не хочет заниматься, мышцы дряблые, фу… Жена — пустое место, он на нее, правда, в воспитании мужчины и не рассчитывал, но она и дочь не может привести в порядок… Девчонка — белоручка, тоже помешана на компьютерных технологиях, каких-то идиотских гаджетах. Он в их возрасте… он переплыл… залез… они попали… он нес рюкзак… он выиграл… он рос на улице… мать не могла его домой загнать… он… он… А парень растет, как тепличное растение…

Ребекка со скукой слушала излияния Мервина. Такие типичные недовольства. Он слишком старый, чтобы понимать юных детей. Вот именно, по-сути перед ней старик и поэтому такой упертый. В подобных сетованиях на неправильную молодежь возможны вариации: моя дочь одевается слишком вызывающе, в ее возрасте надо быть скромнее, а не думать о том, как завлечь мужчину… или наоборот: моя дочь носит только джинсы и кроссовки, она выглядит как парень, не понимает, что такое элегантность и женственность… дети растут никчемностями, а он в их возрасте… они не знают цену деньгам, а он с 14 лет работал…

Ребекка работала на автомате: читала Мервину небольшую лекцию о том, как изменился сегодняшний мир, что мужчина, разбирающийся в современных технологиях сможет лучше обеспечить семью, чем тот, кто в них не разбирается, что дети сейчас другие… они переосмысливают ценности старого мира и провозглашают свои. Надо пытаться принять их такими, какие они есть, иначе есть опасность… Она просила Мервина взять лист бумаги и написать на нем, какие стороны характера своих детей, он считает сильными, что они делают хорошо. Потом на другом листе бумаги он писал, какие его черты дети могут не принимать, не любить… Она дала Мервину задание на дом: придумать пять времяпрепровождений с детьми, которые будут интересны и ему и им. Мервин говорил ей, что таких времяпрепровождений не существует, но Ребекка уверяла его, что все-таки стоит попробовать их найти…

Наконец Мервин ушел и Ребекка с облегчением вздохнула. Насколько же ей сейчас было не до клиентов.

После обеда она отправилась в Центр Медицинских Исследований и заполнила анкету на вакцинацию. После разговоров с сотрудниками Центра и впечатляющих демонстраций своих удостоверений, Ребекка поняла, что сегодня интервью точно не состоится. Ей назначили на завтрашний день, и так сделав большое исключение. Другие бы ждали два или три месяца. «Соглашаться мне на завтра или назначить на следующую неделю? Завтра последний день перед пятницей… может я понадоблюсь в лаборатории…» — Ребекка колебалась, но потом решила рискнуть. Ну, зачем она может понадобиться? Ей пришло в голову, что она могла бы поговорить с реципиентом, которого прооперируют в пятницу, чтобы подготовить его, снизить порог нервозности. Но и тут, как ей было известно, ее услуги не понадобятся, хирурги традиционно предпочитали такую беседу вести сами. А может действительно, Алекс или Наталья лучше нее знали, что в таких случаях надо сказать, а о чем умолчать. Людям, берущим на себя ответственность за жизнь или смерть другого, виднее.

 

Алекс

— Привет, Мэгги, в субботу мы с тобой идем к Грегу на барбекю.

Алекс решил сообщить об этом Мегги с раннего утра, потому что потом он мог бы запросто передумать, а так путь к отступлению отсекался. Пойдут вместе, а там он сделает все возможное, чтобы держаться от жены как можно дальше: привел и привел, а потом уж не его дело, пусть ребята мать развлекают, а то неплохо устроились.

— Да? А кто там будет? Опять эти их друзья иностранцы? Я их не люблю.

— Не любишь? Тогда не ходи. Никто тебя не заставляет. Тем более, что я не знаю, кого еще они пригласили.

— Нет уж, я пойду, внуков давно не видела. Может мне сейчас в магазин съездить, подарки им купить?

— В честь чего подарки? Не выдумывай, Мегги. Я не думаю, что это хорошая идея.

— Ну, конечно, хорошие идеи возникают только у тебя.

— Ты внуков подарками хочешь купить? Заслужить их любовь?

— При чем тут это? Они меня и так любят.

— Ага… прямо… ты у них любимая бабушка, они без тебя жить не могут.

Мэгги молчала и в ее глазах заметалась растерянность. Ну, за что он ее так? Откуда в нем эта злоба? Он надеялся, что жена станет с ним пререкаться, но она видимо не знала, что сказать. Алекс почувствовал себя сволочью и тут же разозлился за это на Мегги: это не его вина, что так получилось.

— Мегги, я ухожу на работу, и времени с тобой спорить у меня нет… господи, она и не спорит.

— У тебя никогда на меня нет времени.

Ага, началось, старушка отмерла… так-то оно лучше. Мегги — глупая старая баба, а не бедная овечка. Как же она его бесит! Не отвечая, Алекс вышел из дому, успокаиваясь и постепенно выкидывая образ сварливой гусыни Мегги из головы. Ворчит, ворчит, а что толку? Зачем ворчать, если на самом деле страшно рада, что идет к Грегу в гости. Вот, дура…

Из лаборатории ему не звонили и Алекс решил туда не заходить, но все-таки, чтобы узнать новости, на всякий случай набрал номер Люка.

Люк ответил сразу, сказал, что у него много дел, на работу он не звонил, но наверное там все в порядке, иначе его бы давно вызвали, что во второй половине дня он будет в роддоме и сам Алексу позвонит. «Нет, ну это неправильно, надо все-таки позвонить в лабораторию» — Алекс уже набирал номер Стива.

— Стив, привет, это Алекс. Как там у вас? Что!? Не может быть… Чей орган? Это ужасно. Как такое могло произойти. Мне приехать? Нет? Ну, ладно…

Голос Стива звучал в трубке возбужденно, было слышно, что кто-то спрашивает его, кто звонит. Эту печень хотели пересаживать «травме», но он умер, а значит… операция в пятницу пока на повестке дня. Что значит пока? Конечно она состоится. Не может же быть, чтобы у них там все органы были поражены грибком. Грибок — коварная вещь, он всегда это знал, многие послеоперационные осложнения с ним связаны. Рана не заживает, хоть убейся, и все из-за грибка. В современных условиях, когда достигается практически стопроцентная стерильность, это и то бывает, а уж раньше… сплошь и рядом. Алекс вздохнул: все-таки у них свои проблемы, а у него — свои, в которые никто не вникает. Они ученые, а он простой хирург, о нем никто и не вспомнит. Да, ладно, он себе цену знает, и коллеги-хирурги знают, и сыновья знают, просто в последнее время он все чаще и чаще принимался себя накручивать, понимая, что для этого нет никаких оснований. «Простой» хирург… не очень-то он простой…

Алекс зашел к своим послеоперационным больным, потом заспешил в спецреанимацию посмотреть онкологического. В своем родном отделении он чувствовал себя в большей степени хозяином положения, он был главным и все сам решал, а в спец реанимации… там все было сложно. Больных вели другие врачи, хотя и под его руководством. Под его или под Натальиным? Все указания и назначения шли за ее подписью. Наталья курировала этих потенциальных реципиентов от программы, а его участие в проекте ограничивалось самой операцией. Послеоперационный период был в его ведении, но не до конца, потому что у него был не решающий, а только совещательный голос.

Алекс на секунду задумался, обидна была для него эта ситуация или нет, и понял, что не знает ответа: конечно он давным-давно привык отвечать за свою работу и был уверен в своем опыте, но перед Натальей он пасовал, хотя и не любил себе в этом признаваться. Все их записи были естественно в компьютере, но программа по протоколу требовала дополнительно вести журнал от руки, и вот там-то и нужно было ставить свою подпись под каждым назначением. «Наталия Грекова» — прописью, а потом докторский росчерк. А с него взятки гладки, ну и пусть…

Хотя что уж такого особенного всезнайка назначала? Алекс читал журнал и видел, что онкологического начали готовить к операции по стандартной методике. Так… данные группы крови… это давно всем известно… антигены HLA и DR, анти-CMV и анти-HCV антитела, а также маркеры гепатита B. С этим, как и следовало ожидать, все в норме. Завтра все еще раз повторят. Метастаз не обнаружили, но они, скорее всего, где-то все-таки есть, это ни в коем случае нельзя исключать. Наталья уже заказала скан печеночной артерии и воротной вены. Это они тоже уже видели: нет там никакихи анатомических отклонений. Алекс внимательно всмотрелся в снимки: аномального отхождения печеночной артерии нет. Хорошо. Результат селективной ангиографии правой почечной артерии. Бывает правая почка расположена слишком высоко и это приведет к неизбежной правосторонней нефрэктомии. Не дай бог. Скажут, что проглядел, и все на него свалят. Что тут еще… ага, холангиография… желчные протоки в норме. Завтра повторять тест уже не будут. Нечего туда больше эндоскопом лазить… стандартный ультразвук, томография… данные измерения давления в легочных венах. Почти все уже сегодня утром сделали. Вакцинацию против HVV, пневмококка и вируса гепатита провели. Завтра они все еще раз посмотрят и… наступит пятница. Его, Алекса, выход!

Он подошел к больному, ободряюще ему улыбнулся, потом схематично, без деталей, прошелся по всем этапам операции. Он знал, что Наталья все это уже больному объясняла, завтра придет анестезиолог из его бригады, лечащий врач тоже много раз подойдет, но оперировать будет он, маэстро, остальные — статисты. Алекс понял, что эта роль ему приятна, и за всю жизнь он не устал ею наслаждаться.

Он посмотрел остальных, девочке с отравлением было плохо, она почти не могла разговаривать. Однако по опыту Алекс знал, что до следующей недели всех больных дотянут.

Он вышел в больничный коридор, по которому деловой походкой сновали сотрудники, и понял, что день еще даже не перевалил за полдень, а ему было совершенно нечего делать. Он попытался было думать о предстоящем свидании с сыновьями, но предвкушать радостное событие не получалось, в голове были мысли о пятнице, предстоящая операция, по сравнению с которой посиделки в саду у Грега казались дурацкой суетой. Тоже мне событие…

Сотрудничество с программой выбило Алекса из колеи. Раньше его рабочие дни были расписаны по минутам. Теперь плановых больных у него стало резко меньше. Завтра четверг, его обычный операционный день… не будет он завтра оперировать, а будет в пятницу. Программа отобрала рутину, которую он ценил, и Алекс не знал, куда себя деть.

Неужели у него, кроме работы, ничего не было в жизни? Получалось, что так. Он — ювенал, полон сил, энергии, здоровья, тьфу-тьфу не сглазить, но с кем ему проводить время, как его проводить, как наслаждаться жизнью? Он подумал о Люке. Вот кто знал, как получать от жизни удовольствие: путешествовал, дружил с какими-то интересными людьми, рестораны, модные премьеры, поездки в Европу, какие-то новые и новые подруги, о которых он Алексу не слишком часто рассказывал, но Алекс знал, что они есть. Все молодые, умные, стильные. У него почему-то никогда таких не было. Люк не пропускал ни одной бродвейской премьеры. А ему-то кто мешал ездить в Нью-Йорк? Никто не мешал. Вот друзья сыновей и они сами тоже посещали вернисажи и умели делиться своими художественными впечатлениями, а он не умел. Куда ему! Дети его любили и уважали, но они остались его детьми, а он старался, что они стали друзьями, не вышло… Как бы он хотел влиться в их компанию, но не получалось: смотреть артхаусные фильмы? Только не это. Алекс снова с досадой вспомнил про «тень собаки» какого-то Бреля, или как там его? Наталья… она была ему нужна, а он ей — нет. Мегги, его жена… нет, давно не жена… никто она ему теперь. Люк прекрасно к нему относился, но вместе развлекаться не приглашал. В последнее время он только и говорил что о квартире в Эмиратах. Он же тоже мог купить себе такую квартиру, даже смотрел на интернете картинки и цены. Да, зачем ему такая покупка? Глупая трата денег. Но Люк-то не считал, что «глупая», а он считал. Он, что, жмот? Ну, да, практичный, прижимистый американец и Мегги такая же. Тут они похожи.

Алекс сидел в небольшом ресторане около больницы и понимал, что опять начинает себя накручивать. Надо позвонить Люку. У человека такое событие: ребенок родился. А у него дети очень давно родились, тогда он радовался, а теперь у него внуки. Надо им радоваться. Надо-то надо, но Алекс ловил себя на том, что подсознательно ощущал, что к внукам ему привыкать не стоит, что их жизни соприкоснутся ненадолго. Что-то у него сегодня какая-то тоска. Когда-то давно он решил стать ювеналом, тогда особых психологических бесед с ними не проводили, а может он зря вакцинировался. Ювенал — это особый тип человека, как дети говорили «бонвиван», французское слово, которого он раньше не знал. Тот, который умеет получать от жизни максимум наслаждений, а он не умеет. Скоро умирать, жизнь почти прожита, но была ли она достаточно яркой, чтобы оправдать раннюю смерть? Яркость была в работе. Но этого же мало.

Да что это он думает о смерти, ему же это совсем не свойственно. Алекс достал телефон и набрал номер Люка. Люк ответил сразу: финансовые дела в первом приближении сделаны… спасибо за рекомендацию юриста по наследству… да, он сейчас в роддоме… да, они нормально себя чувствуют… пробудет до вечера… На секунду Алексу захотелось подъехать в роддом, но он сейчас же отбросил эту мысль: он там будет лишним, да и брать на руки чужого младенца незачем. Или съездить? На работе он все решал мгновенно, а сейчас колебался.

Алексу вдруг пришла в голову предательская мысль: если бы он вакцинировался в геронта, он мог бы еще позволить себе иметь ребенка, успел бы его воспитать. Господи, да зачем ему ребенок, у него есть дети. Не в этом дело, просто теоретически он мог бы его иметь. Люк вот стал отцом, но он младше его на 12 лет.

Алекс вышел из кафе и поехал в бассейн. Он плавал по почти пустой дорожке размеренным кролем, ощущая свое крепкое, хорошо сбитое тело, которое его никогда не подводило, и ему казалось, что каждый рывок вперед отсчитывает оставшееся ему время жизни: год, два, три? Вряд ли больше. 71 год для ювенала — это очень много. Проклятая Мегги будет сидеть в церкви у его гроба в черной безвкусной шляпе с непременной вуалью и пожимать руки знакомых и родственников, притворно вздыхая. Неужели он ее когда-то любил? Алекс стоял под душем в раздевалке, тоскливо предвкушая долгий вечер дома и унылые перебранки с Мэгги. Скорей бы пятница! Он войдет в свою операционную и наконец-то будет в нужном месте в нужный час.