Без пятнадцати минут шесть, за широкими стеклами неоткрывающихся больничных окон уже светло, но солнце пока нежаркое и на улице прохладно. Легкий ветерок колышет верхушки деревьев, чирикают воробьи, высокие перистые облака постепенно рассеиваются. Пахнет свежеполитой зеленью, скучный шум города сюда почти не доносится. В тамбуре операционного блока уже полно народу. Команда в сборе, Алекс мельком скользит взглядом по лицам и приветствует всех кивком. Он видит Наталью уже в операционной робе, но поговорить с ней не останавливается. Люди хлопают дверцами шкафчиков, переодеваются. Таков порядок, в операционном блоке иначе нельзя, тут стерильная зона, хотя все понимают, что все эти переодевания не более, чем формальность, за «красную» черту, где операционная бригада будет «мыться» никто из посторонней публики не пройдет, а команда все-таки «посторонняя публика»… извините, ребята. Только их в зале не хватало. Достаточно и того, что любой его жест будет фиксироваться камерами и команда все увидит.

Поначалу никто не отойдет, а потом устанут и начнут ходить: в туалет, в столовую, позвонить… Только он и члены его бригады никуда не выйдут. Долгие годы Алекс вырабатывал для операционных дней свое утреннее меню: что бы выпить и съесть на завтрак, чтобы от голода не кружилась голова, но и не хотелось в туалет. Каша с орехами, яичница с беконом и небольшая чашка чаю. Маленькая кружечка с видом Эйфелевой башни, «специальная»,… больше пить он не имеет права. Кружечка из Парижа — это еще и талисман удачи, хотя Алекс никогда бы не признался, что верит в талисманы.

Больной уже в наркозной. Алекс издали, через поминутно открывающуюся дверь, видит прикрытое простыней тело больного на каталке. Геронты… надо поздороваться с ними за руку, а то… нехорошо… и с Майклом заодно. Наталья выходит от больного, подходила к нему, понятное дело, Алекс ей улыбается. А где Люк? Что-то его не видно. Опаздывает… Сейчас Алексу Люк совершенно безразличен. Хоть бы и вовсе не пришел…

Многие врачи уже прошли в моечную, анестезиолог давно с больным. Надо бы к ним подойти, но пока рано. И «мыться» рано, еще успеет… Алекс идет в душ и медленно одевается в робу. Все! В этой одежде ему уже наружу не выйти. Ладно, что тянуть, пора идти к своим: два сосудистых хирурга, основной хирург второй бригады, которая займется собственно пересадкой трансплантата, шестеро хирургов-ассистентов, реаниматор… 22 человека. Каждому из них Алекс доверяет как себе. Он начнет операцию, уберет печень больного, это по крайней мере часов пять. Пока ассистенты будут работать насосом, он чуть отдохнет. Отойдет от стола, сядет на табуретку, прикроет глаза и постарается отключится на 2–3 минуты. Если получится, не стоит загадывать.

Потом начнется вторая часть операции, все под его руководством, но с другой бригадой. Там самое главное сшить все сосуды, чтобы полностью восстановить кровоток, это дело сосудистых хирургов. Опять крохотная возможность отдохнуть, так сшить сосуды как они, он все равно не сумеет. Потом на заключительном этапе он сам сформирует анастомоз желчного пузыря, дренирует его и выведет наружу. Вот и все… дожить бы до вечера, до этого самого «все». Недавно кто-то из врачей показывал ему фото в интернете: после долгой операции китайские врачи в изнеможении лежат на полу операционной и спят. Ну, на пол он еще никогда не валился, но как же он тех китайцев понимал: ноги подгибаются, спина отваливается, голова тяжелая, а самое главное закрываются глаза. Мощное желание спать, немедленно лечь и отключиться…

Алекс моется, нажимая локтем на кран и машинально считая свою бригаду по головам. Все здесь. Молчат, атмосфера деловая, люди сосредотачиваются на том, что им предстоит. Алекс по опыту знает, что, даже, если у врачей есть собственные неурядицы, здесь они о них забывают. Работа вытеснит побочные помыслы. Алекс чувствует, что на него смотрят, как наверное рядовые оркестранты смотрят на дирижера перед концертом.

Уже помытый в перчатках и маске, Алекс выходит в операционный зал. Больной на столе: желтушного оттенка кожа, синюшные губы, глаза полузакрыты, во рту трубка, по которой в легкие поступает дыхательная смесь. Он уже под наркозом. Обещал парню подойти к нему до операции и не подошел. Непростительная невнимательность. Хотя какая разница. Анестезиолог непрерывно вливает больному через вену руки плазму. Алекс оглядывается… привычная атмосфера: аппараты, трубопроводы, провода, блеск инструментов, дисплеи. Наверное похоже на космический корабль. Надо же о чем он сейчас подумал. Ладно… поехали. Алекс посмотрел на яркие светящиеся стрелки часов на стене: 7:02. Пора… над столом включилась бестеневая лампа. Алекс знал, что одновременно с ней начали работать видеокамеры, ведущие запись всех этапов операции. Команда в тамбуре начала смотреть «кино» с ним в главной роли. В операционной слышался постоянный шум, нагнетаемого в зал стерильного воздуха с ламинарным потоком, идущий через бактериальный фильтр. Очищаемый воздух смешивался с жужжанием анестезиологической аппаратуры, с легким гудением линий подачи кислорода и закиси азота. Работал вакуум-насос. «Черт, да тут у нас шумно» — это было последней посторонней мыслью Алекса до того, как он сделал первый разрез.

Стив, Роберт и Риоджи приехали в операционный блок с разрывом в 5-10 минут. Они были оживлены, тихонько переговаривались и оглядывались в непривычной для всех обстановке. Орган для пересадки был пока в лаборатории в био-контейнере и вынимать его оттуда на первом этапе операции казалось нецелесообразным. Привезут часа через четыре. Стив уже побывал в лаборатории, успел протестировать трансплант в последний раз и сообщил коллегам, что все показатели в норме. Ход операции каждый из них прекрасно представлял и команда была настроена оптимистически. Конечно что-то могло пойти не так, но Алекс такой опытный специалист, что даже, если в ходе операции и возникнет нештатная ситуация, он сможет все исправить.

Геронты приехали раньше всех и видели, как операционный блок начал наполняться людьми из бригады Алекса. Сам он появился одним из последних, поздоровался, но никто из бригады не стал с ним разговаривать, прекрасно понимая, что Алексу сейчас не до них. Пришлось переодеваться в робы, хорошо хоть масок не требовалось надевать. Наталья ходила к больному, о чем-то беседовала с анестезиологом. Все начали устраиваться у мониторов, которые еще не включились. В помещение заходили резиденты, тоже желающие наблюдать операцию. Конечно, они бы хотели пройти в операционный зал, но Алекс категорически отказался их пускать… «там и так орава, как на салюте 4 июля»… к тому же, это даже не было его решением. На операциях в рамках программы присутствие студентов и резидентов не разрешалось. Резиденты тоже занимали места перед экранами. Набралась небольшая толпа, где выделялись геронты: слишком дряхлые, и потому казавшиеся здесь неуместными. Оперирующих хирургов среди старых геронтов не было.

Наталья скорее всего могла бы добиться разрешения присутствовать на операции, тем более, что Алекс ей вряд ли бы в этом отказал, но стоять у стола в сторонке, ни к чему не прикасаясь, нет, это было бы просто унизительно. В который раз она сама себя спрашивала: а могла бы я ассистировать? Конечно могла бы. Наталья в своих навыках не сомневалась, но здесь был все-таки другой случай. С Алексом она никогда не работала, а он формировал свою команду только из «своих». Что ж, тут Наталья его понимала. Она бы тоже так поступала. Откуда он знает, чего она стоит как хирург.

Операция еще не началась, и члены команды тихонько переговаривались. Операция от них не зависела, а вот что будет потом, как себя их орган поведет? Тут уж Алекс будет ни при чем, а они как раз очень даже «при чем»… Наступят самые тревожные дни. Слишком много рисков. Самый страшный кошмар — бездействие трансплантата, то-есть их орган просто не заведется. И тогда нужна будет повторная операция, в успех которой никто из команды не верил. Начнутся ли иммунологические проблемы? Нет, это вряд ли, новая печень все-таки «своя». Не дай бог, откроется кровотечение… даже у таких хирургов как Алекс это, хоть и маловероятно, но бывает. А вот стеноз печеночной артерии, тромбоз, синдром обкладывания… еще как могут быть. Это уже точно будет по вине хирургов, но команде было бы не легче от того, что их орган погибает по чужой вине. Лишь бы все было нормально с воротной веной, чтобы не было никакого тромбоза. Что можно реально ожидать, так это проблемы с желчеистечением. Надо к этому готовиться. Инфицирование мало все-таки вероятно.

Майкл обо всех этих неприятностях не думал, плохо себе все послеоперационные процессы представлял, но кое-что почитал. Пять небольших карцином, без видимых метастаз. Операция должна дать хорошие результаты. Майклу очень хотелось позвонить Анне, девушке, с которой он познакомился вчера, и он совсем уж было собрался это сделать, но вовремя опомнился: еще только 6:50 утра. Девчонка спит. Он ей позже позвонит, часов в десять. Это уже приличное время. Сейчас Майклу было немного жаль, что он не хирург, если бы он сам оперировал, было бы о чем рассказать Анне. А так собственное участие в проекте… как его описать? Какие-то матрицы будущих органов в 3Д, Анне трудно будет себе такое представить, она не впечатлится его достижениями. Как сделать, чтобы впечатлилась? Пусть он не красавец, пусть не спортсмен, но зато он ученый и кое-что в своей области стоит. Надо, чтобы Анна это понимала. Операция началась, и Майкл не отрывался от экрана. Операционное поле: желудок, брыжеечная часть тонкой кишки и часть поперечной ободочной отодвинуты… печень поднята пока кверху, желчный пузырь, правая доля с карциномами… Майкл смотрел на открытый живот без ужаса и отвращения. Так вот какие они, гепатокарциномы: маленькие пенистые, более светлые язвочки, немного похожие на жирную салями или печенье с чипсами.

Наталья мысленно отметила отсутствие Люка и удивилась, что Стив ничего по-этому поводу не сказал. Если бы она была директором программы, она бы обязательно высказалась. Да, у сотрудника родился ребенок, и… что? Ребекки тоже не было в тамбуре, но Ребекка — другое дело. Зачем ей следить за операцией, что она в этом понимает. Смотрела бы, как картинки. Вечером, когда операция закончится, Ребекка появится, или по крайней мере позвонит. Да, и Люк конечно позвонит, в этом сомневаться не приходилось. Операция уже шла своим чередом и пока… тьфу-тьфу, не сглазить, все шло нормально. Впрочем, рано еще делать выводы, все неприятное и опасное впереди. Геронты рядом с ней тоже, не отрываясь, смотрели на экраны. Этот первый этап прямого касательства к ним не имел, вот второй и третий этап — вот что их по-настоящему интересовало. Как себя поведет их трансплант, как заведется, как начнет работать сегодня вечером, завтра утром… Если хоть сутки пройдут без осложнений, можно будет немного успокоиться. Как они все внимательно смотрят! Но понимают ли по-настоящему, что происходит в данный конкретный момент? Понимают, но не так, как она. Она и в операционной была бы на месте, но ее не позвали. «Координатор программы», — звучит весомо, но тускло. «Член команды либо хирург, либо ученый, а я…» — Наталья опять почувствовала себя загнанной в странную ситуацию посредничества, которая не приносила удовлетворения. Старые горькие мысли: не она сделала трансплантат из «ничего», как остальные, не она его пересадила на место больного органа, как Алекс… а что она? А она «мастер на все руки», а это значит ни то, ни се. Если бы она занимала в команде место Люка, она бы конечно наблюдала вместе со всеми остальными за процессом. Не потому даже, что сам процесс долгой операции такой уж интересный, а потому что только с командой можно разделить радость своего свершения, общей творческой победы. Странный он, оказывается, малый, этот Люк! Вместо тревожного и радостного единения со своими, он торчит в больнице, суетится насчет выписки своей так называемой семьи… или что он там еще делает? Такого от Люка она не ожидала.

Алекс не особенно заморачивался, кто из команды на месте, а кто еще нет, а вот Стив прекрасно видел, что Люк все не появлялся, хотя было уже почти семь часов. Неужели он мог так опаздывать. Понятно, ребенок, все такое, но чтобы не прийти на операцию? Это не лезло ни в какие ворота. Тем более, что он говорил, что обязательно придет. Может Люк вчера поздно вечером Алексу звонил, предупредил, что задержится? Спросить бы у него, но Алекс показался ему совершенно уже отрешенным от повседневных дел. Напряженный, сжавшийся как пружина, сосредоточенный на операции. Стив встретил этот его пристальный, отчужденный, устремленный вглубь себя взгляд. Алекс был с ними, но вместе с тем, его уже с ними не было… Стив просто не решился к нему лезть, тем более, что опоздание Люка не операцию можно было объяснить его обычным разгильдяйством, пофигизмом, укоренившейся недисциплинированностью, которую Дорсье себе умышленно позволял, показывая остальным, чего он стоит, утверждая свой статус в команде. Никто так себе не потворствовал, а ему было можно. Люк нарочно так себя поставил. Да, что толку злиться и негодовать? Не было у Стива такого права. К Люку формально было не за что придраться. Захотел — пришел на операцию, не захотел — не пришел. В данном случае не захотел, у него были другие проблемы, другие заботы… что, разве нельзя просто вечером позвонить и узнать результат? Можно. Стив наклонился к Роберту:

— Тебе Люк не звонил? Странно, что его нет.

— Да ладно, ты же его знаешь. Может всю ночь в больнице провел, не спал, решил отоспаться. Придет, куда денется. Ты, что, волнуешься?

— Не знаю. Не волнуюсь, но согласись, что это странно. Он наверное Алексу звонил, они же приятели.

— Ну, сейчас же у Алекса не спросишь. А, что ты раньше не спросил?

— Не хотел к нему лезть. К тому же я надеялся, что Дорсье придет.

— Он и придет. Надо бы ему позвонить. Иди позвони. Отсюда нельзя.

Стив вышел и буквально через несколько минут вернулся.

— Никто не отвечает.

— Ну, и что. Он где угодно может быть: в больнице, в банке, в спортклубе.

— А что, в больнице нельзя трубку взять?

— В некоторых больницах не так уж хорошо с рецепцией. Мы же не знаем, где он.

— Он мне вчера обещал быть здесь.

— Обещал — значит придет. Он же не обещал тебе не опаздывать. Операция многочасовая, успеет он еще насмотреться. А может в больницу его девушке позвонить?

— Как позвонить? Мы даже имени ее не знаем. Когда, он говорил, их выписывают? Может сейчас?

— Не помню. То ли сейчас, то ли завтра утром. Алекс знает.

Стив почувствовал, что им овладевает беспокойство, тревога, которую, как бы он себя не успокаивал, какие бы логичные доводы сам себе не приводил, не проходила. Мандраж, лихорадочное возбуждение, которое с каждой минутой только усиливалось, становилось бесконтрольным. Стив просто не мог взять себя в руки. Смятение не желало его отпускать: что-то случилось! Что-то плохое. Десять часов, Майкл выходил в коридор и отсутствовал довольно долго. Все, больше Стив ждать не мог, ему просто необходимо было узнать, что там с Люком происходит. Если он в бассейне… хорошо, черт с ним. Лишь бы все было в порядке. Майкл не успел усесться на свой стул перед большим, висящем на стене монитором, как Стив тронул его за плечо и сделал знак, что им вдвоем надо выйти. «Боже, что он от меня хочет? Ну, выходил я на какое-то время, это мое дело! Все-то Уолтеру надо контролировать. Лучше бы за Дорсье следил. Я-то здесь уже с пол-седьмого утра. Но Дорсье он конечно и слова не скажет… Дорсье у нас неприкасаемый…» — Майкл знал, что ничего этого он Стиву не выскажет и молча вышел вслед за ним в коридор:

— Майкл, ты сегодня сюда на машине или на скутере приехал?

— На скутере. А что?

— Вот и хорошо. Быстрее будет. Тебе надо будет съездить в одно место.

— Какое место? Я хочу операцию наблюдать.

— Майкл, доктора Дорсье до сих пор нет. Я очень волнуюсь. Мы все волнуемся. Ты заметил, что его нет?

— Ну, нет. Его и на работе два последних дня не было. Мало ли чем он занят.

— Нет, Майкл. Он обещал мне сюда приехать, но не приехал.

— Вы ему звонили?

— Звонил. Телефон молчит, включается машина.

— Он просто трубку не берет, пошлите ему текст. Текст он прочтет.

— Уже посылал. Ничего… ты сейчас к нему поедешь домой и все узнаешь. Я не хочу этого обсуждать. Надо ехать!

— Почему я?

— А кто? Мне доктора Найори послать? Или самому сбегать? Что за дикий вопрос!

— Давайте подождем.

— Нет, я больше ждать не буду. Езжай сейчас же. Это много времени не займет. Оттуда мне позвонишь. Вот его адрес.

Категорично, как всегда. И спорить бесполезно. Майкл молча кивнул и пошел в раздевалку. Доставая из шкафчика свою одежду и шлем, он и сам начал волноваться. Даже для Люка это было слишком. Он бы так или иначе позвонил Стиву и предупредил. Майкл уселся в седло, выехал на шоссе и пригнувшись к рулю, сильно превышая скорость, лавируя между машинами, помчался по адресу. Спина обтянутая черной кожей, черный наглухо закрытый шлем. Таким Майкл себя любил: не человек, а мощная сокрушительная машина, летящий в пространстве болид. Люк жил в Таусоне.

Стив пытался сосредоточится на действиях Алекса. Ближе к полудню первый этап операции завершился, из лаборатории доставили орган и сейчас вторая бригада готовилась начать его трансплантировать. Самое для них для всех главное… но Стива настолько заклинило на мыслях о Люке, что он почти не видел, что происходит в операционной. Украдкой поглядывая на Роберта и Риоджи он понимал, что их тревога тоже была почти осязаемой. Лицо Натальи оставалось бесстрастным. Если она и беспокоилась о Люке, то никак не давала им этого понять. «Как же хорошо она собой владеет. Я так не умею и учиться не хочу» — Стив ждал звонка Майкла, но тот почему-то не звонил. А может и звонил. В тамбуре они все без телефонов.

— Иди, Стив, сам Майклу позвони, уже больше часа прошло. Вообще, выйди в коридор. Нечего тут сидеть. Иди. — Роберт гнал его наружу.

Стив встал и поймал полный презрения взгляд Натальи, как бы говорящий «да, плюньте вы все на этого Люка, много ему чести…». Стив вышел в холл, проверил свой телефон: ни одного пропущенного звонка. Где же этот чертов Майкл! В конце коридора был небольшой кафетерий и Стив решил подождать там. Звонок! Наконец-то! Стив нажал на кнопку приема. Заготовленная фраза «что ты так долго не звонил…» застыла у него на губах.

— Доктор Уолтер! Я звонил Люку в дверь, никто мне не открыл. У них в доме консьержка, представляете… она сказала, что доктор Дорсье вчера пришел довольно поздно, но еще никуда не выходил. Понимаете?

— Ну? Может она не заметила?

— Она не могла не заметить. Все жильцы проходят мимо нее. В общем…

— Постой, а с какого часа эта женщина на работе. Может Люк очень рано вышел из дома.

Стив нарочно перебивал Майкла, отдаляя от себя то, что ему предстояло услышать. Но больше ждать было нельзя:

— Ну? Говори. Что там?

— Я вызвал полицию и в присутствии офицера консьержка открыла дверь. В общем… доктор Дорсье умер.

Стив молчал. Он ждал чего-то такого, но теперь растерялся. Майкл, не в силах выносить эту повисшую паузу, заспешил с подробностями, которые в сущности уже не имели никакого значения:

— Он, видимо, умер во сне. Лежал раздетый на кровати. Офицер вызвал следственную бригаду. Мне здесь находиться?… Ждать?… Я, получается, обнаружил тело. Что мне потом делать?

Стив опомнился.

— Да, побудь там, пока ты им нужен, а потом приезжай сюда. Мы вместе решим, что делать.

Интересно, что это они решат… что сейчас можно решить? Ага, формальности, похороны, оповещения, надо сообщить его девушке. Связаться с полицией, с руководством программой в правительстве, федеральном бюро, Центром здравоохранения. Все конечно будет официально, с сообщениями в прессе, международным резонансом… Вот еще что… надо всем сказать, сказать команде. Как это он скажет? Люк Дорсье, мол, умер, скончался во сне. А может и не во сне. В общем, нет с нами больше Люка, вот так, ребята.

Операция шла своим чередом, никакой возможности сообщить о случившемся Алексу не было, да они ему все равно бы ничего не сказали, совесть надо было иметь, человек и так напряжен сверх всякой меры. Узнает вечером. Сейчас все члены команды, наблюдающие за операцией, уже знали новость.

Второй этап операции проходил не так гладко, как первый: Алекс отвел трансплантат влево, тщательно перевязал вены надпочечника, впадающие в нижнюю полую вену, но когда она уже была выведена почти на всем протяжении от диафрагмы до поперечных вен, и Алекс свободно проводил пальцем позади нее, одна из вен надпочечника сильно закровила. Кровь отасасывали, микрохирург снова сшивал, даже в тамбур вылилось страшное напряжение, которое царило в операционной. На экране, показывающем лица хирургов, — на него никто особо и не смотрел, — все увидели, как по лбу Алекса катились капельки пота. Он стоял у стола уже 6-ой час.

И все-таки каждый из членов команды время от времени вспоминал о Люке. Он не пришел на операцию, он умер и никогда не узнает, как все проходило, и если все-таки операция будет успешной, и их трансплант заменит все функции удаленной печени, Люк не порадуется победе. Почему сегодня ночью, лучше бы завтра… тогда бы он успел насладиться достижением, он бы участвовал в триумфе, он как никто умел праздновать. Праздники были его стихией, его особым умением.

Когда без десяти семь вечера Алекс в изнеможении, с серым от усталости лицом, вышел из операционной, ожидая поздравлений, ему никто не пожал руки… Люди прятали от него глаза и глухо молчали. «Что это с ними? Все же нормально… неужели им нечего сказать? С ума что ли все сошли?» — Алекс вопросительно посмотрел на Наталью. «Алекс, Люк сегодня ночью умер.» — короткая, лишенная эмоций фраза, произнесенная Стивом, прозвучала сухо и невозмутимо, и от этого показалось особенно страшной. Алекс сел на ближайший стул и опустил голову на руки. Ни единого вопроса, Алекс вообще ничего не сказал. Может у него просто не было сил ни на что реагировать.

Стив ловил себя на том, что составляет в уме пресс-релиз и перебирает в уме кандидатуры для замены Люка, у них же теперь вакансия. Они не будут о ней официально объявлять, просто подберут несколько кандидатур и предложат им этот пост, а потом кандидаты пройдут через систему интервью. В понедельник и начнут. Почему он сейчас об этом думает? А черт его знает, почему… думает вот…, и даже уже знает, кому позвонит. Стив понимал, что в торопливости, с которой он подбирал замену Люку, было что-то страшно неприличное, но оправдывал себя тем, что программа должна функционировать, жизнь, мол, продолжается. Представлять Люка в морге было слишком невыносимо, Стив предпочитал думать о жизни. Майкл вернулся часа через три. Свидания с Анной он не отменил.

Роберт был убит ужасной новостью. Люку было 59 лет, совсем еще молодой мужчина, выглядел на 25. Как такой человек мог умереть? Мог конечно, потому что все ювеналы примерно так и умирают. Скоро им всем будет известны результаты вскрытия, но и так понятно: острая коронарная недостаточность. Развивается гипертрофическая кардиомиопатия. Проходит совершенно бессимптомно. Где-то мог оторваться тромб, хотя это не так вероятно. Неужели у Люка было кровоизлияние в мозг? И такое могло случиться. Вот, собственно, и все причины. Одна из этих вещей его убила, и они очень скоро узнают, какая именно. Какая, впрочем, разница. Роберт не испытывал особого сочувствия к ювеналам, они сами делали свой выбор, но… Люк. Какая утрата для науки, для команды, для его подруги и маленькой дочери! Ему самому 121 год, а он живет, а Люк… это несправедливо. Интересно, если сегодня вечером он после всех расспросов о том, как прошла операция, скажет Дороти, что у них умер Люк, заставит это ее отменить семейное мероприятие? Роберт знал, что нет… Дороти будет вздыхать, сокрушаться, говорить правильные слова, интересоваться, когда похороны, наверное даже посоветует ему не ходить, потому что это для него «слишком тяжело», но даже не заикнется о том, чтобы отказаться от ежегодного собрания отпрысков, где они с Робертом будут царить. Что ей Люк… ювенал, так, дескать, и должно быть.

Риоджи подумал, что похороны Люка будут для него репетицией своих собственных. Их научные регалии были в общем-то сопоставимы и он увидит, как ученого такого масштаба провожают. И все-таки… надо же: он собирается умирать, но не умирает и бог знает, когда это произойдет, а вот Люк не собирался, а умер… Жизнь такая странная.

Ребекка узнала, ужаснулась. Все ее колебания насчет вакцинации исчезли: что бы они там ей ни говорили, ювеналом она быть не хочет. Только геронтом. Она приняла решение бесповоротно и тихо этому радовалась. Умирать молодой и полной жизни в 59 лет, на пике успеха — это не для нее. Смерть Люка поставила финальную точку в ее решении. Стив поручил ей оповестить всех, кто его знал. Есть у него родные в Европе? Ей надо постараться найти членов его семьи. Здесь его друзей никто не знал. Люк, несмотря на свою популярность и легкий нрав, был одинок. Кто-то заплачет у его гроба? Может и никто. Жаль его, очень жаль, но вряд ли для кого-то его утрата станет трагедией, непереносимым ударом судьбы… а возможно это хорошо, что никто не будет страдать. Разве естественно хотеть, чтобы твой уход из жизни причинил другим страдания? Ребекка по привычке переводила размышления о простых жизненных явлениях в философскую плоскость, проецируя их на себя.

Майкл был в шоке, мертвое тело Люка так и стояло у него перед глазами. Бледный, в неестественной позе, с неплотно прикрытыми веками, с появляющимися синеватыми пятнами на руках. Сразу было понятно, что Люк мертв. Люк, модельный красавец, прекрасный спортсмен, молодой отец, любимец женщин, самый свободный и независимый член команды, яркий талант… и вот его уже нет. Все так быстро кончилось. Стоила ли яркая жизнь Люка такой ранней смерти? Майкл не мог этого для себя решить. Когда они с Анной сидели в ресторане, Майкл ничего ей про Люка не сказал, хотя собирался, как-то не нашлось повода. А еще он думал о том, что Люк теперь не поможет ему делать «сахарную косточку», а один он не справится. Майклу было обидно, что так получилось.

Алекс в эту ночь вообще не поехал домой. Он лег на больничную кровать в пустой палате и пару часов проспал, как провалился в бездонную черную дыру. Проснулся рывком и сразу вспомнил, что Люк умер. Как все плохо! И состояние больного было тяжелым, к утру у него сильно поднялась температура и надо было подождать хотя бы неделю, чтобы убедиться, что все в порядке. Алекс просто обязан был обеспечить этот порядок, ради Люка. Он ему это должен. Где-то там он увидит, что Алекс не испортил трансплант и порадуется. Да, что у него за мысли в стиле дурочки Мегги! Где-то там… увидит… ничего он не увидит, потому что никакого «там» нет. И все равно последний трансплант Люка должен прижиться, он приложит к этому все усилия. К ребятам в субботу он не пошел, слишком усталым и опустошенным себя чувствовал.

Наталья погрузилась в глубочайшую депрессию: не отвечала на звонки, не выходила из дому, не интересовалась делами в отделении. Еще сразу в пятницу ее попросили найти девушку Люка и сообщить ей ужасную новость. Наталья отказалась, и эту обязанность возложили на Ребекку.

Оказалось, что девушку зовут Габи, они с ребенком уже дома. Девушка выслушала Ребекку, но отреагировала довольно сдержанно: «Что ж, сказала она, мне очень жаль, но он, ведь, не собирался с нами жить. Так что я на него не рассчитывала.» — голос Габи звучал разумно, в нем не было никакого надрыва. К тому же новость о смерти Люка была ей уже известна, звонил юрист и просил приехать к нему подписать бумаги: Люк, как и обещал, оставил ей управление довольно значительным денежным трастом, положенным на имя дочери, имени которой он так и не узнал.

Похороны состоялись в среду. На них присутствовали многие ученые, коллеги, представители международных организаций. Родственников из Швейцарии представляла его пожилая сестра с мужем. Им предстояло на какое-то время остаться, чтобы продать квартиру и утрясти дела с наследством. Члены команды явились в полном составе, кроме Натальи. Ей звонили, и она всех заверила, что с ней все в порядке, но ей нужно время, чтобы прийти в себя. Сколько ей понадобится времени, чтобы продолжить жить, никто не спрашивал. Наталья впала в транс, граничащий с безумием: она была уверена, что будет следующей. Это танатофобия, боязнь смерти… Наталья все про себя понимала. Надо было идти к специалисту, но Наталья никуда не шла, а проводила одну бессонную ночь за другой, заснуть ей было страшно, потому что уверенность, что она умрет во сне, как Люк, превратилась в навязчивую идею.

Из многочисленных друзей-ювеналов, с которыми Люк провел так много счастливых часов, на похороны не пришел никто. Для них это было отвратительным мероприятием и пересиливать себя никто не пожелал. Несоблюдение условностей было визитной карточкой ювеналов, и Люк их за это конечно не осудил бы. Он и сам был таким. Члены его компании придумали себе расхожий предлог, чтобы не посещать ничьих похорон: мы хотим запомнить его живым…

В пятницу в городе опять вспыхнули сильные волнения натуралов против вакцинаций. В выходные они переросли в ожесточенные стычки с полицией. Разъяренные толпы заполнили центр, полиция применяла водяные пушки и слезоточивый газ, мэр Балтимора в панике звонил губернатору и просил вызвать национальных гвардейцев. Что с этим делать никто не знал, однако было понятно, что будет только хуже. Майкл смотрел по телевизору новости, уютно свернувшись на диване в обнимку с Анной. На экране пылали машины, молодые парни кидали в полицейских камни, национальные гвардейцы в полной амуниции теснили толпу и волокли людей в наручниках по земле. Выступали комментаторы, представители общественных наук, объясняли, что расслоение между возрастными группами усугубляется, следует проводить разъяснительную работу, бороться с нетерпимостью натуралов… Никто, правда, не говорил, как. Насчет вакцинации они с Анной пока ничего не решили, но склонялись к тому, чтобы вакцинироваться в геронтов. Выступления натуралов Анну ужасали, и Майкл о своем активном участии в движении ей говорить не стал.

На место Люка уже к концу следующей недели был приглашен ученый из Мельбурна, тоже ювенал. Майкл, рассчитывая теперь на австралийца, за судьбу «сахарной косточки» беспокоился меньше. Команде удалось не выбиться из своего расписания. Все шло, как было запланировано, даже смерть Люка Дорсье со временем всем стала казаться предсказуемой, и поэтому легче переносимой. Во всех опубликованных статьях-отчетах о успешных пересадках печени, было упомянуто имя доктора Дорсье. Ученые «старой школы» были в таких вопросах щепетильны.

Наталья на работу не вышла. Ее ждали долго, около месяца, но потом нашли замену. Женщина, действующий хирург-трансплантолог из Германии с ученой степенью по биоинженерингу, должна была вскоре приступить к работе. Сказать, что жизнь команды после смерти Люка, входила в свою колею, было бы неправильно, потому что, потеряв двух своих членов и пополнившись двумя новыми, она из колеи и не выходила. Эта интеллектуальная машина, с самым возможно высоким КПД своего времени, не могла разладиться в результате потери одного из своих блоков. Она вообще не могла разладиться, несмотря на несовершенство мира и временность существований конкретных людей.