Наутро Феликс, несмотря на то, что он очень поздно заснул, проснулся в пол-седьмого. Аня еще спала, ее светлые волосы растрепались, лицо выглядело безмятежным и каким-то беззащитным. В первую секунду Феликс с удовольствием смотрел на жену, радуясь тому, как она хорошо выглядит, потом их новые обстоятельства ему разом припомнились, и он, повинуясь мощному импульсу действовать, решительно встал и пошел к компьютеру. Ему была нужна информация о раках женской репродуктивной системы. Надо было посмотреть симптомы на разных стадиях, методики лечения, прогнозы … Он понимал, что ничего путного не найдет на этих общедоступных сайтах, но все-таки … Несмотря на то, что он сам себя считал полным профаном в онкологии, кое-что все-таки казалось ему странным: должно было мазаться, ржавые выделения были бы после секса, так называемые «контактные» … но их же не было. Должно было подтекать сначала по чуть-чуть, а тут все началось слишком внезапно. Аня регулярно делала мазки, и ведь они не показывали никакой дисплазии шейки … Да, и в ее возрасте … или он ничего не понимал?

Феликс погрузился в чтение, читал по-русски, открывал и по-английски, но там все было то же самое. Прогноз … вот что его особенно интересовало. Ничего утешительного, хотя все зависит от многих факторов, о которых ему невозможно судить, но тут ведь у них уже потеря веса. Эх, поздно спохватились. Из-за него. Что с Аньки возьмешь. Ладно, будем бороться. Феликс тяжело вздохнул.

— Феля… Феля! — послышался из спальни Анин голос. За мгновение до этого Аня спустила в унитазе воду.

— Ну, Ань, что … — Феликс вошел в спальню.

— Да, ничего … все то же. Ничего не прошло, даже еще хуже стало … — в Анином голосе сквозила истерика.

— Что, прямо течет?

— Ну, можно и так сказать, алая кровь…. Из Аниных глаз покатились слезы.

— Странно … как это течет? Так не должно быть. — подумал Феликс, но вслух сказал: — Не плачь, Ань. Вставай, выпьем кофе и поедем к врачу. На работу опоздаю, я им звонил.

— Да я могу и сама съездить. Аня поднялась, и все еще всхлипывая, пошла в ванную.

— Нет, нет, я с тобой. Не спорь. Может Олегу позвонить? Он на работе, но … вечером…

— Нет, не надо ему пока ничего говорить. Еще чего. Успеется …

Они выпили кофе. Разговаривать было опять не о чем. О самом главном они говорить пока не смели, а остальное уже казалось несущественным. За одну ночь жизнь поменялась. Феликс практически не сомневался, что их примут в экстренном порядке. Объяснив на рецепции, в чем дело, они увидели, как регистраторша озабоченно уткнулась в компьютер. Надо было вернуться к трем часам, у доктора нашлось «окошко». Он же говорил… Феликс уехал на работу, а Аня села за компьютер и нашла почти те же сайты, что и Феликс. Там были прописные истины, которые были ей известны и так … «Полечимся … да толку что?» — горестно подумала она. Потом ею овладело ощущение болезненного нетерпения. Ей уже хотелось идти «сдаваться», пусть скажут, что это, что делать, и … делают. Она готова на все, лишь бы потянуть. Может все не так уж страшно. «Что ли пойти походить в гараже на тредмиле? Движение помогает забыться». «Да, что теперь ходить? Я и так похудела, и еще похудею … только не от упражнений». Быстрее бы три часа. Хотелось кому-нибудь позвонить, но все были заняты, да и что сказать … Нет, надо взять себя в руки. Легко сказать, взять себя в руки … не очень-то получается. Явственно потянул низ живота. Внутри происходили довольно болезненные спазмы, и Аня чувствовала, как из нее вытекло еще немного крови. «Может у меня и раньше что-то там болело, да только я не замечала, все про фигуру думала. Радовалась, дура, стройности».

В пол-третьего приехал Феликс, Аня предложила ему перекусить, но он отказался и они поехали. Феликс хотел зайти вместе с нею, но Аня сказала, что не надо. Доктор был любезен, спокоен, но не улыбался. Никакого осмотра не последовало, и он ее сразу направил к гинекологу. Аня так и знала. Если бы страховка позволяла, она бы сразу пошла к гинекологу. Не к окулисту же …

Не успели они вернуться домой, как им уже позвонили насчет консультации. «Вот что значит подозрение на онкологию! Все быстро» — Аня и Феликс приготовились ждать, а не понадобилось: прямо завтра с утра к врачу. Вот это скорость. Спали плохо, новое состояние несчастья уже укоренилось в их сознании. С этим надо было жить, но по молчаливому согласию они болезненную тему не поднимали.

Та же поликлиника, только другой этаж. Аня ушла в кабинет, а Феликс остался в холле. Опять он сказал на работе, что ему нужно к врачу, не объясняя, что это по-поводу жены. Там уже были слегка недовольны, но отпустили. Если бы они только знали, насколько ему сейчас было не до психов. Ему бы хотелось тоже зайти к доктору вместе с Аней, но … ладно, пока не стоит. Если доктору надо будет поговорить «с мужем», он его позовет. Да, собственно, тут все говорят пациенту «как есть». В Москве так не делали, хотя, может так и лучше. Нужно раковых больных обманывать, или нет … Феликс не знал, и никогда об этом и не думал. Он взял со столика какой-то журнал мод и стал его листать. Какие наряды, какие девушки … похожи на молодую Аню. Он бросил журнал и посмотрел на часы. Прошло всего 10 минут. «Да, что там возиться? Посмотрит в зеркала и возьмет мазок. Потом ультразвук для начала … и кровь.» — Феликс знал, что прием не должен продлиться слишком долго.

Зайдя в кабинет, Аня почти успокоилась. Она, как и все женщины ненавидела гинекологов, но поход к ним был неизбежностью, которую она принимала. «Будь, что будет …» — вот таким было ее настроение. Докторша была мила, но настроена по-деловому. Сначала она задала Ане уйму предсказуемых вопросов: как давно… когда … как …, с какого возраста …сколько раз, интенсивность, продолжительность … активность. Пришлось вспоминать подробности гинекологической биографии. Аня отвечала, но, как обычно, недоумевала, почему все эти дела давно минувших дней были сейчас важны. «Ай, какая разница».

Потом осмотр. Аня лежала, уставившись в потолок, и медленно поворачивая голову, осматривала плакатики и надписи на стенах, стараясь отвлечься от неприятных ощущений. Неприятно было не физически, а скорее морально: как это тетка так бесцеремонно в ней роется. Да и поза ужасная! На пеленку из плотной бумаги опять немного натекло. Больно не было. Аня чувствовала, что хваткие пальцы что-то там внутри ощупывают, чуть сжимая и отпуская, мнут ей низ живота. Остренький щуп неприятно заклацал о железные стенки расширителя. «Мазок берет» — Аня сто раз в жизни проходила через эту процедуру. «Сейчас я возьму мазок … не зажимайтесь, расслабьтесь, так … так, хорошо» — тетка комментировала свои действия. Так тут было принято. Все эти бесконечные «Are you comfortable? Are you OK?». Какое сейчас это имело значение, окей она или нет? «А по делу как раз ничего не говорит. Что она там нащупала?» — докторша Аню раздражала. Врачиха отошла и велела Ане одеваться. Она встала и первым делом взглянула на докторшу. В это первое мгновение, пока та не нацепила на лицо профессионально-непроницаемое выражение, врачебный «покер-файс», Аня надеялась прочитать ту особую озабоченную, встревоженную, строгую гримасу, которая сопутствует неважному диагнозу. Но прочитать у женщины на лице ничего не удалось. «Ничего, сейчас она будет вынуждена мне что-нибудь сказать» — подумала Аня и приготовилась воспринимать докторский английский язык. У нее не было сомнений, что она все поймет.

— Даже не знаю, что вам пока сказать. Матка слегка увеличена, стенки влагалища без изменений, шейка выглядит здоровой, гладкой, без видимых эрозий. На придатках и на яичниках не нащупывается подозрительных бугров, т. е. ничего, напоминающего новообразования. Я взяла мазок на цитологическое исследование.

— Да, спасибо, доктор. Но мое кровотечение … как вы его объясните?

— Анна, я пока не могу делать никаких выводов. Мы с вами обе понимаем, что это не совсем нормально для женщины вашего возраста. По-этому … мы проведем все диагностические исследования. Вот вам направление на ультразвук и кровь … Вам позвонят и назначат время. Как только результаты будут известны, вас известят. Не беспокойтесь, мы вас полечим …

— Ну да … полечите, знать бы еще от чего. Ничего докторша ей не сказала.

Аня распрощалась и вышла к Феликсу. Он встал со стула и крепко сжал ее руку:

— Ну, Ань …? Говори. Я извелся.

— Фель … ничего она не сказала …

— Как это не сказала? Вообще ничего не увидела?

— Нет, не увидела… может не хотела мне говорить, расстраивать?

— Да плевала она на «расстраивать». Что назначила? Ультразвук? Что еще? К онкологу послала?

— Да, ультразвук, кровь … про онколога и речи не было.

— Ань, ну что же ты не попросила тебя направить. Что ждать? Она что не понимает, что тут все дело во времени. Пойди еще раз к ней зайди, или давай я зайду … нам нужен онколог. Хорошо, ничего не надо. Я позвоню Олегу, он сам нам онколога найдет.

— Подожди, не надо ему звонить. Подождем … несколько дней ничего не решат.

Из рентгенологии позвонили назавтра утром. Долго и занудно учили, как надо готовиться к обследованию. Ничего специального, просто следует с утра много пить и не ходить в туалет. Мочевой пузырь растянется, все как-то особым образом сдвинется, чтобы было лучше видно. После завтрака писать хотелось нестерпимо и желание наконец сходить в туалет практически полностью вытеснило беспокойство. «Течка» почти прекратилась и это тоже было приятно. Хотя … Аня уже ничего не понимала. Она то отвлекалась от своих черных мыслей, то принималась думать о том, что придется все рассказать детям. Даже Сашке позвонить, хотя трудно было представить себе человека более далекого от женских болезней. Никто ничего не мог сделать, но … не сказать им было нельзя. Как это не сказать! Все придется обсуждать детально: что, чего, где … Какой-то кошмар. Потом операция, химия, или облучение, что там еще? А больше ничего.

Феликс с ней не пошел, ему уже невозможно было отпрашиваться с работы. Молодая женщина долго водила щупом по Аниному животу, смотрела на экран монитора, кое-где останавливалась, возвращалась, заставляла Аню менять позу, поворачиваться, иногда она нажимала на машине какие-то кнопки, видимо, делала снимки, Аня слышала легкий щелчок. Потом позвала доктора. Пришел молодой азиат и долго смотрел на все снова. Аня тоже выворачивала голову и разглядывала какие-то очертания на экране. Что было туда смотреть, все равно понять она ничего не могла. Доктор ушел. Наконец все закончилось, и Аня, на минуту забыв про туалет, не выдержала и спросила техника, что она там увидела. Так она и знала, что ничего спрашивать не стоило.

— Результат будет готов завтра. Вы его сможете получить у вашего доктора. Я не могу обсуждать результаты исследования с пациентами. Дежурная улыбка и все.

— Ну ясно. Вот стерва, уже, ведь, все видела. Да и доктор хорош. Знает же с подозрением на какой диагноз я пришла. Мог бы хоть что-то сказать. Наверное, если бы он ничего не увидел, сказал бы, что все хорошо. А так, он предоставит моему врачу сказать, что все не так уж «хорошо».

Аня с облегчением вышла из туалета и поехала домой. Феликс звонил и спрашивал, как дела, а откуда она знала, как дела. «Ладно, они нам утром позвонят, ты же знаешь, что они всегда быстро звонят … Все мы узнаем». «Вот именно узнаем… Действительно, скорее всего завтра ей позвонят и попросят прийти, и тогда …» Сегодня наверное был у них последний вечер, когда они еще ничего не знали, и могли сомневаться. Завтра это будет невозможно и начнется гонка на выживание, в которую они будут вовлечены. Гонка, которая известно, как закончится. Аня была уверена, что дети, все узнав, начнут ее утешать, говорить, что «это не приговор, а просто диагноз, что надо просто лечиться». Известно, что говорят в таких случаях. Самое главное слово было «просто». У нее «просто» рак!

Вечером Аня увидела на компьютере результаты своего анализа крови, там все было на удивление нормально. Ну, да, и о чем это говорит? Вернулся с работы Феликс и нормальности анализа не удивился. «Ань, тебе сделали общий анализ, что он там показывает? Может абсолютно ничего не показать. У тебя же не лейкоз. Надо делать на онкомаркер. Это дорогой анализ, будут делать, но … пока не делают. У нас, ведь, нет диагноза». Да, диагноза не было, было только ненормальное кровотечение, которое никто пока не объяснил. Может они знают и темнят, но… тут так не принято. Зачем темнить-то? Феликс и сам недоумевал: анализ не показал ни повышенного РОЭ, ни анемии … С другой стороны при таком простом анализе ничего и не видно. Но, вообще-то должно быть видно. Нужно было сразу биохимию заказать. Ну, это впереди. Морально Феликс уже включился в борьбу. Ему нестерпимо хотелось позвонить Олегу и разделить с детьми свою тревогу, но Аня не хотела. Звонить — не звонить? Может позвонить, чтобы она не знала? Или пока подождать? У него все валилось из рук, ни на что не было настроения, не хотелось ни смотреть телевизор, ни разговаривать на посторонние темы.

С другой стороны Феликс понимал, что для Ани сейчас необходимо поддержание нормальности жизни. Иначе …все вообще выйдет из-под контроля, а этого он допустить не мог. Естественно Аня не хочет ничего никому говорить: она хочет сначала ясности, к тому же марафон им всем предстоит длинный, и она просто ребят жалеет.

Странным образом назавтра им не позвонили. Начался уикенд, привозили детей, Аня с ними занималась, звонил Сашка, обещал приехать на Новый год. Его обещания, кстати, ничего не значили. Вполне мог поменять свои планы. По молчаливому уговору они не поднимали неприятную тему, ждали понедельника, хотя и в понедельник никто не позвонил. Это раздражало. Что они там медлят?

Во вторник утром позвонили из офиса их доктора и попросили Аню сдать еще один анализ крови натощак. «Ну да, на биохимию» — Феликс молчаливо одобрил тактику врача, но … все, главное молчком. Почему не объяснить, зачем заказывает … впрочем, почему непонятно? Как раз понятно. Результат анализа был, разумеется, к вечеру готов, но Ане его не прислали, а с утра все-таки пригласили к ее лечащему врачу. «Ну, вот, наконец … они услышат приговор.» Феликс пошел с ней. В такой момент он даже и помыслить не мог оставить Аню одну. Доктор зашел в кабинет, за руку с ними обоими поздоровался, подвинул стул и включил на компьютере Анину карточку. «Ну, уже давай! — подумала Аня». Она была удивительным образом спокойна, в диагнозе не сомневалась, просто ждала указаний … Феликс заметно волновался. Доктор улыбался, был сдержанно спокоен, но не спешил с объявлением их с гинекологом решения послать Аня к онкологу, пожелать ее удачи и умыть руки. То, что он сказал, было удивительно.

— Вы знаете, результаты ваших анализов ничего аномального не показали. Вот такие новости. Доктор замолчал. Аня тоже настороженно молчала, ожидая продолжения. А Феликс не мог сдержаться.

— Доктор, а как же кровотечение? Согласитесь, оно само по себе является аномальным.

— Ну, это так, и не так …

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что наши опасения по поводу новообразований не подтвердились. И это хорошая новость. Разве не так?

— Вы уверены?

— Да, я уверен. Анну смотрели и другие врачи. Никаких онкологических заболеваний у нее не выявлено.

— А как вы объясните … Феликс хотел ясности.

— Да я понимаю, о чем вы хотите спросить. Тут дело в том, что последний анализ крови показал уровень гормонов. У Анны нормальное содержание пролактина, фолликулина, эстрогена …

Доктор хотел продолжить, но Феликс его прервал.

— В каком смысле нормальное? Вы же не хотите сказать, что это были месячные? Как это может быть? У вас есть какое-то объяснение? Феликс всей душой хотел быть вежливым, но агрессия прорвалась в его тон.

— Фель, ну что ты на него напираешь … тихонько сказала по-русски Аня. Доктор сделал вид, что не заметил ни агрессивного тона, ни обмена репликами по-русски.

— Да, это действительно похоже на месячные, хотя объяснить такой для возраста Анны уровень гормонов мы не можем. Будем наблюдать.

— А нам что делать?

— Ну, прежде всего вы должны успокоиться, ведь жизни Анны ничего не угрожает. Она — здоровая женщина. Спохватившись, что в присутствие Анны, он говорит о ней в третьем лице, Мелвин обратился к ней.

— Анна, вот вам направление. Пожалуйста, повторите анализ крови через пару недель. Не забудьте, натощак.

Говорить было больше не о чем. Было видно, что доктор Мелвин сказал им все, что собирался и мог. Аня с Феликсом поднялись. Доктор Мелвин снова улыбался и пожимал им руки. В машине они принялись было обсуждать услышанное, но оказалось, что обсуждать особо нечего. Очевидно, что Мелвин ничего не объяснил, потому что у него и не было никакого объяснения. Какая-то дикость, хотя … у Ани не было рака, а остальное они переживут. Казалось бы можно было расслабится, им несказанно повезло, Аня будет жить дальше … Но расслабления не происходило.

— Ну, вот, Ань, будем считать это ложной тревогой. Ничего у тебя нет. Слава богу. Мы с тобой сегодня выпьем. Если бы ты знала, как я волновался.

— А сейчас ты, Фель, больше не волнуешься?

— Нет, что волноваться? Онкологии нет. Ты, что, не слышала?

— А что это? Какие-то типа месячные? Может я чего-то не поняла.

— Подожди, Ань. Разумеется это не месячные. Такого не может быть. Просто уровень гормонов ни с того ни с сего повысился, и организм среагировал. Может больше ничего такого больше никогда не будет. Было и было. Посмотрим …

— Ладно. Я тоже очень довольна. Умирать, ведь, неохота. Хорошо, что мы ребятам ничего не сказали. Видишь, и говорить-то, получается, не о чем.

В этот вечер они действительно немного выпили, Аня могла бы банкет продолжить, но Феликс в последнее время почти не пил. Все-таки их обоих отпустило, они строили планы на Новый год, обсуждали Сашкино обещание приехать. Аня сетовала на то, что он до сих пор не женат, Феликс умолял жену не задавать сыну на эту тему вопросов. Они оба знали, что любое вмешательство в личную жизнь Сашку дико раздражает, но Аня не могла удержаться и каждый раз при встрече «наступала на грабли».

Ночью Феликс опять был удивлен Аниным недавно открывшимся аппетитом, натиском, инициативой в постели. Все это было новым, что это она вдруг… что это с ней? Ответ лежал на поверхности: просто у Ани было замечательное настроение. Но, так ли все это было «просто», Феликс не знал, и пытался об этом не думать, у него получалось. Его старушка была неузнаваема, и это не могло не радовать.

После пережитого стресса, Аня постепенно входила в колею. Ходила на тредмиле, вновь частенько смотрела на себя в зеркало и радовалась своему обновленному облику: если она похудела не из-за опухоли, то почему бы и не порадоваться. Она вновь сдала анализ крови и вечером получила результат. Уровни гормонов — в «норме». Просто для ее возраста это давно уже не было нормой. Аня не поленилась и посмотрела в интернете конкретные цифры для разных возрастных групп. Цифры ее обескуражили, но что ей было снова по-этому поводу идти к доктору Мелвину? Доктор ее не зовет, и ладно … Феликс ей сказал, что какие-то лекарства существовали, чтобы гормональный уровень снижать, он даже принялся объяснять ей, в каких случаях их применяли в том числе и в психиатрии … Аня не стала слушать, ей сказали, что она — здорова, и этого ей было достаточно.

Приходу вторых «месячных» она уже не слишком удивилась. Маразм конечно, но … что ж делать! Кожа ее выглядела почти молодой, стала гладкой, упругой, совершенно чистой. «Это просто мой обмен веществ совершенно обновился. Что-то в организме щелкнуло, и вновь завелось. Ну и хорошо». Аня сама себе нравилась. Никто ей уже больше не делал комплиментов, ее внешний вид в семье примелькался.

Феликса не так поражала Анина внешняя перемена, которую он, живущий с ней под одной крышей десятки лет, не мог не замечать, Аня менялась психологически. Она, как ему казалось, обретала вторую молодость. После их приезда в Америку, Аня как-то сразу постарела, то ли потеряла самоуважение как женщина, то ли не сразу смогла утвердиться на работе. Она была нервной, раздражительной, не верила в себя. Понадобилось время, чтобы Аня привыкла к своей новой жизни и возрасту, чтобы все у нее наладилось: дети не нуждались в опеке, опыт не дал потеряться в новой действительности, Аня полностью утвердилась в своем ощущении бабушки семейства, приняла свою, как она сама говорила «старость», и не особенно от этого страдала, перестала даже сравнивать себя с молодыми. Да, и он, такой для нее раньше всегда желанный, прочно стал в Анином сознании старым, верным, надежным супругом. Секс казался ей нелепой обязанностью, допустимой, но совершенно ненужной, необязательной, докучливой. А сейчас Аня перестала чувствовать свой возраст? Что с ней происходило, что она вновь оказалась на пике формы?

Феликс вдруг почувствовал, что ему надо за ней тянуться, делать специальные усилия, чтобы не отстать. Ему что, тоже надо начать серьезно заниматься спортом, стараться сбросить вес, а главное … соответствовать Аниной сексуальной требовательности. Последнее ему не нравилось, совершенно. Они вместе старели, и все было естественно, а теперь … что ему теперь виагру покупать? Не хотелось бы … как-то унизительно, да и было до сего времени ни к чему. Но он уже пару раз соответствовал не на сто процентов, Аня была великодушна, но он все-таки заметил ее легкое недовольство. Вот Анька — дрянь!

Феликс теперь тоже часто подходил к зеркалу и пристально вглядывался в свое лицо. Не зря он когда-то занимался гипнозом. Сколько раз он проверял его действие на бабах. Они летели на него, как мошки на огонь. Он, правда, старался их не обжигать, но … гипнотизмом своим пользовался, сильно пользовался. Аня, кстати, была не слишком гипнабельна, да с ней вообще все было по-другому. А теперь его, так нравившиеся женщинам, ярко-синие глаза поблекли, упрятались за набухшими веками, все лицо прорезали глубокие морщины. Оно было значительным, все еще красивым … его лицо, но, что скрывать: он выглядел сильно пожилым господином. Волосы, все еще густые, стали почти седыми, он их коротко стриг. Шея сделалась тонкой и морщинистой, он даже ростом стал поменьше, и чуть сгорбился. Вообще-то он все это видел и раньше, но ему было практически наплевать на свои стати. Для почти семидесятилетнего мужчины он выглядел неплохо, но сейчас ему не хотелось выглядеть стариком. Как несправедливо! Он был таким сильным красивым мужиком, знал это, прекрасно сознавал свою власть над женщинами, да и не только над женщинами. Да дело было не только и не столько во внешности. Дело было в опыте и уверенности в себе.

Феликс внезапно вспомнил, как когда-то в лагере Медицинского института, где он пару раз работал на отряде, сам уже давно не будучи студентом, он, приходя с пляжа и переодеваясь в своей маленькой одноместной палатке, мог вдруг выглянуть из-под полога и пристально посмотреть на снующих чуть внизу девушек, собиравшихся на обед. Это всегда были сотрудницы, со студентками он не связывался. И вот одна из них, та, которую выбирал его взгляд, подходила к его палатке и исчезала внутри, нисколько не удивляясь, что он встречает ее полностью раздетым. А он молчал, просто смотрел на нее своими глубокими сверлящими глазами, и девушка начинала медленно раздеваться. Она снимала свой сарафанчик и белье, и молча садилась на низкую панцирную сетку на полу. Их прохладная после только что снятых мокрых купальников и плавок кожа соприкасалась и Феликс с удовольствием предавался яркому южному, ни к чему не обязывающему сексу в нагретой тени своей палатки. Потом девушка убегала, и он спокойно шел на обед, а после обеда спал. Какие это были каникулы! Никого он не неволил, они сами к нему шли, иногда пару дней одна и тоже, а затем … другая. У него не было ни романов, ни ухаживаний, ни расставаний, а был просто секс, умелый и расслабляющий, не осложненный разборками и обидами. Никто не устраивал ему сцен. Феликс не считал, что он кого-то обижал, но … интересно, а если бы он на девок не смотрел своим пристальным взглядом … они бы сами приходили. Нет, конечно не приходили бы. Он же их звал, не голосом, а взглядом, но звал же … Ха, ха, и ни одна не возмутилась, что он «так посмотрел» и ждал ее голый на кровати … ни одна.

Рассказывали они подругам о приключении с доктором Пановым? Черт их знает. Ему не было до этого дела. Просто Феликс не мог припомнить ни одной осечки с женщинами. Он всегда имел ту, которую хотел. Говорят, что это плохо. Надо испытать страдания от неразделенной любви, чтобы научиться глубоко чувствовать. Ну, не было у него неразделенной любви, не было. Сначала сочная молоденькая доярка в колхозе, куда они ездили с классом на картошку. Как раз после восьмого класса, ему было 15 лет, только недавно исполнилось. Даже ту доярку он не уговаривал, она сама его позвала поздним вечером в старую баню … и он пошел, зная наверняка, зачем она его зовет.

Он когда Аню в первый раз увидал … то тоже понял, что эта очаровательная, такая уверенная в своей силе женщина, точно будет с ним… И она была с ним. Не было ни усилий, ни борьбы, ни пресловутых страданий … Правда уже тогда, давным-давно, он понял, что Аня — это другое. Так и было … причем быстрее, чем он думал, потому что мать с дачи приехала. Он очень многое мог себе позволить и позволял … никогда, впрочем, не увлекаясь, не теряя голову. С Аней потерял … в первый и последний раз в жизни.

Впрочем, женщины были для него достаточно второстепенны. Вся его ранняя молодость до встречи с Аней была связана с карьерой. Отец, профессор медицины, знаменитый уролог, разработчик первых лапароскопических операций спал и видел, чтобы сыновья стали врачами. Операции профессора Панова были спектаклями, на которые через стеклянный потолок смотрели студенты. Папа от этого заводился, приходил домой и рассказывал маме о всяких своих нефрэктомиях, андренаэктомиях, гименефрэктомиях и прочем. Мама, бывшая медсестра, давным-давно неработающая, внимательно слушала, задавала правильные вопросы и восхищалась.

Младший брат Володька папу вероломно подвел, да еще как: стал артистом, играл в областном ТЮЗе, родители сначала возмущались, а потом на Вовку плюнули. Что с него возьмешь! Папа говорил о брате уже спокойно: «Урод, из жопы ноги!». Феликс оставался папиной единственной надеждой, продолжателем династии …, второго «урода» папа уже бы не перенес. А Феликс таким «уродом» стал. Ну, не полностью «уродом», но почти … решил стать психиатром. Сначала была полная идиллия, он поступил в Медицинский, посещал кружок хирургии, а когда начал ходить на кафедру психиатрии, просто хотел овладеть техникой гипноза, папа не заволновался, но Феликс увлекся … Как отец орал, как бесился, как мать умоляла Феликса еще раз подумать … Нет, ничего он не стал слушать. Хирургия его вообще не интересовала. Психиатрию Феликс считал наукой элитарной, самые просвещенные, интеллектуальные врачи шли в эту область.

Феликс до сих пор ежился, вспоминая отцовскую бессильную ярость: как он был, оказывается предубежден против психиатрии: все психиатрические диагнозы и классификации — всегда спорные, профессиональные знания зыбки и могут быть по-разному интерпретированы, вся остальная медицина доказательна, а психиатрия — нет, как только клинический опыт может лежать в основе выбора лечения? Каждый случай — загадка, тайна, а на деле просто борьба различных идей и спорных подходов. А главное … главное — ничего, никогда нельзя вылечить! Зачем губить свой талант? Что это за тупость, что за работа! Одно время отец каждый вечер орал примерно одно и то же:

— Мой сын будет шарлатаном! Сам психом станет! Будет людям голову морочить! Какой позор! За каким хреном ты этот гипноз изучал? Колдуном хочешь быть, черной магией заниматься? Как бабка-знахарка? Позор! Один — артист, другой — колдун! Ну, почему?

Феликсу даже было стыдно, он не ожидал, что папа будет говорить такие пошлости о целой области медицины. Но, он говорил.

Их отношения с отцом очень обострились, Феликс стал жить один, так как старики как раз умерли и квартира освободилась. Феликс еще успел недолго пожить с бабушкой после смерти деда. Как раз в это время, он начал изучать экстрасенсорику, анализировать поведение личности в экстремальных состояниях. Была сформирована бригада, которая оказывала экстренную помощь в местах стихийных бедствий и массовых катастроф. Феликс возглавлял эту бригаду и его кандидатская диссертация была на эту тему. Он ее писал по материалам своего участия в ликвидации последствий землетрясения в Армении и Иране, аварии на Чернобыльской АЭС. Папа пришел на защиту, но был довольно в своих похвалах сдержан. И хоть больше не говорил, что психиатрия — не наука, особых комплиментов ему не делал, да Феликс их и не ждал.

А потом работа в институте Судебной психиатрии, и там началось самое в его жизни интересное, то о чем он до сих пор горько сожалел: работа по разработке психологического и визуального портрета и составлению алгоритма действий преступлений, совершенных маньяками, основываясь на характере преступления. Он уже был женат, родились дети, жизнь была так трудна и интенсивна. С каким увлечением Феликс тогда работал над докторской по «маньякам»! Он оставил в московском прошлом более 150 статей, 5 монографий …

Затем эмиграция, тупая работа, выживание, пустота. Разве он не принес жертву своей семье? Принес. А разве они оценили его жертву? Вряд ли. Да, что теперь можно сделать. Как Аня тогда говорила: «мы с тобой свершились профессионально». Это может она свершилась, а он не свершился, он просто уехал и все потерял. Он был психиатр-криминалист, а стал … Феликсу всегда было невыносимо думать о своей должности в Комьюнити Центре, а сейчас в свете перемен с Аней еще невыносимее, хотя связи тут вроде никакой не было. Просто состояние подавленности у него усугублялось, и поделать с этим он ничего не мог. Непонятно, кстати, почему: ведь с Аней было все нормально. В своем настоящем Феликс не находил ничего привлекательного. Да, с детьми было все хорошо и он этому радовался, но… он-то сам? О нем кто-нибудь думал? И вообще кто в его семье по-настоящему понимал, какая у него была работа, что он потерял в эмиграции? Феликс сомневался, что они понимали.

Не все тогда на работе было радужно, отнюдь не все. Он помнил, что в конце 70-ых ребята из их бывшей компании, от которой они с Аней практически отошли, смотрели на него косо. Тут все было понятно, а как же! Институт Сербского в глазах диссиденствующей молодежи был оплотом карательной психиатрии. Прекрасно он знал об этой стороне деятельности Института, как было не знать! Чем тут было крыть? Феликс помнил, как к ним направили Виктора Никепелова со знаменитым диагнозом «вялотекущей шизофрении», диагноз был поставлен во Владимире. Он обследовался у них и признал психически здоровым. Феликс сам приложил руку к отмене диагноза «вялотекущей», хотя понимал конечно, что … они, врачи, были несвободны в своих суждениях. А кто был тогда свободен? Легко теперь говорить! Экспертизы курировались специальным отделом КГБ. Но он мог бы привести цифру: только 1–2% от общего количества лиц, направленных на судебно-психиатрическую экспертизу к ним в Институт проходили по политических статьям. А остальные были преступники … Такую цифру никто знать не хотел! С их точки зрения вся психиатрия была карательная. Плевали они, что не вся.

И какое все-таки счастье, что он не работал непосредственно в 4-ом отделении Института, куда направлялись на экспертизу диссиденты. Скрыть то, что происходило с неугодными режиму, было нереально, но не он, Феликс, лично повинен в принудительном лечении. Ну да, он разумеется знал профессора Лунца, заведующего этим отделением. Прекрасный, кстати, доктор, но Лунц был полковником, а полковник КГБ есть полковник КГБ. Похоронен с почестями, но … не дай бог признаваться в своем с ним знакомстве. Феликс тяжело вздохнул. Может не стоило вообще работать в Институте Сербского? Они себя так запятнали. Это правда. Но, там в свое время так потрясающе интересно было работать. И все-таки … может и хорошо, что он теперь здесь и больше никто ему не бросит никаких обвинений в профессиональной нечистоплотности.

Феликс следил за так называемым «Болотным делом», которое власти раскручивали с 2012 года. И вот, принудительно госпитализировали какого-го Виктора Косенко, а бывший коллега, доктор наук, профессор Юрий Савенко, который теперь президент Независимой психиатрической ассоциации России, пересылал ему медицинское заключение комиссии. И прав Юрка: опять коллеги в Путинской России за старое принялись. Заключение написано возмутительно небрежно, а диагноз притянут за уши. Юра теперь на всемирных конгрессах выступает, а он … Да он не менее талантлив, чем Савенко.

Чем больше Феликс комплексовал по-поводу «новой» Ани, тем чаще он вспоминал свою работу в Москве, это уводило его мысли в другом, более приятном направлении. Как много ему давали экспертных заданий по-поводу маньяков, существование которых было нередким, но всегда замалчивалось. Они тогда никогда не называли убийцу — убийцей, речь шла об «испытуемым», который находился под наблюдением в их стационаре довольно долго. Самым главным было определение, страдал ли потенциальный обвиняемый психическим расстройством на момент совершения преступления, сознавал ли общественную опасность своих действий, в состоянии ли он понять судопроизводство, находился ли он в состоянии аффекта, эмоциональной напряженности.

Вместо того, чтобы думать об Аниных аномалиях, Феликс вспоминал свои многочисленные статьи на эту тему. У убийц-маньяков всегда определялась сексуальная девиация. Сколько он провозился с ужасным Сергеем Ряжским, убившем 17 человек. Дегенеративное, тупое лицо, хитрый злобный взгляд, бегающие глаза, жирные темные волосы, кривые зубы, и явственный запах пота. Феликс особенно запомнил именно эту экспертизу августа 94 года, потому что она была для него последней. Ряжский надеялся, что его признают невменяемым. Они нашли у него поражение мозга, склонность к некрофилии, сексуальному влечению к пожилым женщинам. Отчего происходила патология мозга? Тут могла быть и родовая травма у ребенка с повышенным весом, серьезные инфекционные заболевания, нарушения углеводного и жирового обмена … Объясняли ли все эти факторы некросадисткие наклонности испытуемого? Точного ответа на этот вопрос экспертиза дать не могла. Патология затрагивала гипоталамическую область мозга, и соответственно у Ряжского налицо были явные сексуальные расстройства. Особенности личности только могли усугублять его проблемы: прямолинейность, демонстративность, упрямство, категоричность, педантичность, эмоциональная незрелость, замкнутость, неспособность к сопереживанию. Носили ли эти черты патологический характер? Вряд ли. Как водится, в детстве Ряжский был предметом насмешек в классе, имел строгую доминирующую мать. Но самое главным было то, что на момент преступления он мог отдавать себе отчет в своих действиях!

Воспоминания о Ряжском были явственными, как будто он только вчера проходил по узкому сыроватому коридору в подвале Института, где находилась камера с открытой стеной, забранной толстой решеткой. Вот он приближается к решетке, останавливается, Сергей встает с неубранной кровати, подходит вплотную к прутьям и выжидающе сверлит его глазами. На лице преступника застывает мерзкая развязная улыбка … Феликс внутренне съежился, вспоминая момент, когда он официальным тоном сообщил Ряжскому выводы экспертизы: вменяем! Тот не ожидал и буквально озверел, кидался на решетку, и выл, как волк. Ведь Ряжский был совершенно уверен, что его признают невменяемым.

Феликс знал, что от его подписи под заключением экспертизы зависит судьба, а раньше, до моратория на смертную казнь, и жизнь преступника. Думал ли он о том, как офицер внутренних войск из табельного пистолета просто хладнокровно застрелит в камере его бывшего испытуемого? Нет, не думал. Он просто делал свое дело, делал честно, используя все свои знания и опыт. Ряжского не расстреляли, он прозябал где-то в Оренбургской области, в специальной исправительной колонии особого режима, в их узких кругах носящей название «Черный дельфин». Феликсу даже приходилось неоднократно бывать в маленьком городке Усть-Илецке, рядом с озером Развал. Там в России содержатся приговоренные к пожизненному заключению. Феликс видел, как одного заключенного сопровождают три конвоира и кинолог с собакой … Ужасно. Но с другой стороны Феликс работал там с заключенным Владимиром Николаевым, писал о нем статью. Николаев был людоед. Хорошо, что журналисты в свое время об этом не прознали. Возвращаясь из колонии в ведомственную гостиницу, Феликс принимал долгий горячий душ, чтобы смыть с себя всю эту вонь, тлен и патологию человеческих отбросов, дебильных упырей с узкими лбами, узкогубых садистов с сумасшедшими глазами … он взял себе за правило никогда не приносить этот мрак домой.

Может он и сам был ненароком виноват в том, что Аня и дети не слишком много знали о его работе. Ну, что он им мог рассказывать? Практически все экспертизы шли под грифом «совершенно секретно», он давал подписку о неразглашении. Конечно они все знали, что он делает на работе что-то очень важное, о чем не может свободно говорить. Феликсу хотелось дома что-нибудь рассказать, но что? О маньяках … неприемлемо. О жертвах Ленинакана и Спитака? О матерях, потерявших детей и мужа? О мужчинах, не смогших защитить свою семью? О калеках с оторванными конечностями? О заживо замурованных под обломками людях, до которых спасатели шли по нескольку суток? Он это видел, даже как-то привык … но говорить об этом дома? Увольте.

Когда Феликс вспоминал о своей карьере, он возбуждался, приходил в бесплодное нетерпение. Лучше бы не вспоминать. Но это было невозможно. Вот недавно они с Аней смотрели неплохой сериал «Карпов», рассказывающий о том, как сотрудник милиции стрелял в людей, нескольких человек убил. А у Феликса в свое время была опубликована нашумевшая статья «О психической деформации сотрудников милиции и связанных с этим чрезвычайными происшествиями». Фильм вышел почти через 20 лет после его статьи. Он мог бы до сих пор работать, писать, быть активным! А вместо этого … «Нет, так нельзя. Мне надо успокоиться. Все давно отболело, и не стоит себя травить.» — Феликс старался взять себя в руки и это ему с переменным успехом удавалось. Виагру он решил пока не заказывать, успеется еще. Пока он «тянул».

Нового звонка из поликлиники Аня уже не ждала. Болезней у нее не находили и лечить соответственно было нечего. Давешний, второй анализ крови не показал ничего нового по сравнению с первым, и Аня просто перестала думать о своем здоровье.

Новый 2015 год отпраздновали замечательно. Сашка, правда, не приехал. Предпочел встречать 15-ый год в каком-то Манхэттенском клубе с друзьями. Аню больно укололо, что их семейную компанию он, видимо, находит неинтересной, и приезжает из чувства долга. Ну и путь себе … Жизнь сестер с мужьями и детьми он явно считал буржуазной.

Когда-то она тоже нечто в этом роде видела в семейных отношениях, просто у нее это, слава богу, прошло гораздо раньше, чем у Сашки. Что он ждет? Ему же уже тридцать девять. У нее самой в этом возрасте было трое детей. Неужели он не понимает, что его так называемая свободная жизнь — это тупик. Не приехал и не увидел ее в ярко-красном узком платье, на этот раз длинном. Не до пола конечно, но сильно за колено, подол фалдит, видна стройная талия. Так Сашка ее и не видел пока во всей красе. Надо же: ей бы расстраиваться, что он, как всегда, не приехал, хотя и обещал, а она … про платье! Аня отдавала себе отчет в том, что в последнее время она почему-то больше была сосредоточена на себе, как будто с изменившейся внешностью к ней возвращался здоровый эгоизм, свойственный молодым.

Вскоре после Нового года, вернувшись с работы, Аня увидела мелькающий автоответчик: «пожалуйста, перезвоните доктору Мелвину … как можно быстрее, as soon as possible». «Интересно, что ему от меня надо? Я, ведь, даже никаких новых анализов не сдавала …, что ему там в голову пришло нового?» Звонок ее не обеспокоил, скорее заинтриговал. Однако, когда она вечером сообщила о приглашении Феликсу, он как с цепи сорвался. «Да, пойдем … конечно, надо идти. Прекрасно, что они будут делать дальнейшие обследования … А ты что хотела? А тебя все нормально?» Аня не понимала, что он так всполошился, ну да, у нее все нормально, даже учитывая новые странноватые обстоятельства.

Наутро они вдвоем отправились к Мелвину, Феликс настоял на том, что он тоже обязательно пойдет, хотя Аня не видела в этом никакой необходимости. Ждать почти не пришлось, Мелвин справился об Анином здоровье, выразил полное удовлетворение тем, что она себя хорошо чувствует. Улыбнулся, когда увидел, что она опять на фунт похудела. Аня с Феликсом ждали продолжения, но доктор вдруг сказал, что он хотел бы показать ее другому врачу, … не против ли она … доктор Голдберг хотел бы с ней поговорить … он сейчас зайдет … Небольшого роста, средних лет мужчина в белом халате зашел в кабинет, доктор Мелвин представил их друг другу и вышел. «Не хочет мешать коллеге … черт их тут знает с их этикетом» — подумала Аня. Она сидела улыбающаяся, в расслабленной позе, продуманно, не по-американски одетая, и рассматривала нового доктора: «А он ничего … хотя все-таки недостаточно высокий. И туфли какие-то грубые». Аня не могла заставить себя смотреть на него не как на мужчину.

— Здравствуйте, спасибо, что согласились со мной встретиться. И вам, Феликс, спасибо, что пришли. Я как раз хотел поговорить с вами обоими. Аня немедленно насторожилась. Начало было странным. Куда он клонит.

— Да, доктор, Анне так и не был поставлен диагноз. И хоть она прекрасно себя чувствует, однако … Феликс не мог подобрать слов, чтобы выразить свое незатухающее беспокойство.

— Да, я вас очень хорошо понимаю, но разрешите мне сначала представится. Я действительно доктор медицины Голдберг, есть у меня и научная докторская степень и я — специальный агент ФБР…

— ФБР? Простите, я что-то не понял. У нас медицинская проблема …

— Да, медицинская, в том-то и дело. Я сейчас все объясню. Во всяком случае … постараюсь … Насколько это вообще возможно.

— Что вы имеете в виду, доктор? — выдавила из себя Анна, доктор из ФБР по ее поводу показался ей театром абсурда.

— Вы наверное согласитесь, что то, что год назад начало происходить с Анной, не вписывается в рамки обычных медицинских проблем. О каждом из ряда вон выходящем явлении граждане обязаны докладывать в Бюро. Таков порядок.

Разговор, принимающий странный оборот, продолжал Феликс, Аня молчала, не в силах сформулировать ни одной мысли.

— И кто же вам о нашем случае доложил?

— Для вас это важно? Доложило руководство клиникой, а они были поставлены в известность о происходящем доктором Мелвиным. Теперь Бюро будет заниматься вашим случаем.

— Заниматься …? Как конкретно? Есть ли у вас своя научная версия …?

— Да, дайте мне возможность изложить вам обоим эту нашу версию.

Сначала: факты! Анна внезапно стала терять вес. Так? Эту потерю можно было бы объяснить интенсивными упражнениями и диетой, если бы вместе с потерей веса, она не начала стремительно молодеть. Давайте называть вещи своими именами. Функции всех систем организма резко улучшились, произошли разительные перемены во внешности, а главное, восстановился нормальный менструальный цикл, чего в возрасте Анны не бывает. Причем цикл восстановился можно сказать естественным образом, так как уровень половых гормонов в ее крови достиг уровня женщины, которой далеко до менопаузы. Все эти изменения нельзя объяснить, исходя из нормативных канонов современной науки, а значит … их следует считать паранормальными, подпадающими соответственно под экспертизу биолого-физиологической лаборатории Бюро. Мы будет наблюдать за Анной, систематически делать ряд разнообразных тестов, в том числе и психологических.

В голове у Феликса пронесся шквал мыслей, которые можно было бы разделись на две категории: что будет с Анной? Как вообще все это может происходить? Нормальные, логичные, естественные вопросы, которые немедленно следовало задать этому типу Голдбергу. Но у Феликса были и другие вопросы. Не случайно он уже мысленно окрестил Голдберга «этот тип». Советскому человеку Феликсу Панову казалось, что агент на них «давит», не дает выбора, лезет в их личную жизнь … Что спросить, что спросить … Даже первый тип вопросов делился на две, не напрямую связанные между собой, категории: что с Анной будет? И как можно ее метаморфозы научно объяснить? «Ладно, не важно, с чего начать».

— Доктор Голдберг, я боюсь, что ничего не понял. Есть ли какие-нибудь научные объяснения этому, как вы говорите, «помолодению». Я — сам врач, но никогда о таком не слышал. Есть ли статистические данные …

— Данных очень мало, Феликс, но они есть. Я мог бы говорить об этом часами, но сейчас, я думаю, вам нужна только короткая версия. Так?

Феликс кивнул и посмотрел на Аню. Она застыла и смотрела на Голдберга широко раскрытыми глазами, выражающими крайнюю степень недоверия и замешательства.

— Вы оба образованные люди и конечно знаете, что за процесс старения в организме отвечают стволовые клетки. Когда они стареют, организм становится неспособным обеспечивать регенерацию тканей, т. е. человек стареет и умирает. По каким-то причинам в организме Анны старение стволовых клеток повернулось вспять. Известно, что повреждения в ДНК старых стволовых клеток связаны с ретротранспозонами, представляющие собой подвижные участки в геноме. Они были нефункциональными, и стали функциональными, работа ретротранспозонов подавлена. Боюсь, что я вас утомил подробностями, но вам следует понять одно: биологические часы Анны «перемотаны» назад, ее стволовые клетки вернулись к намного более раннему этапу развития…

Вся эта лекция про «геном и стволовые клетки» по-английски прошла мимо сознания Феликса и Анны. Так ли это все было важно?

— Результаты таких исследований есть в открытом доступе? — спросил Феликс.

— Да, конечно. Некоторые материалы можно отыскать, но в основном надо иметь доступ на всякого рода академические порталы. Информация Бюро закрыта. Ее вы не найдете.

— Были у вас еще другие люди с такой же проблемой. Сколько их было?

— Извините, Феликс, это тоже закрытая информация.

— Ладно. И все-таки я не понял: процесс старения Анны просто замедлился или он будет интенсивно продолжаться? Если да, то до какого, скажем так … возраста? То-есть, я хочу спросить, что будет с моей женой?

— Я понял ваш вопрос, но ответить я вам не могу. Я просто не знаю ответа. Простите. Есть вероятность, что в каждом возрастном периоде Анна будет задерживаться долго. Процесс может совсем застопориться, застыть, или, наоборот, будет развиваться все быстрее и быстрее. Стволовые клетки могут стать эмбриональными, и тогда Анна станет … ребенком, совсем маленьким, даже просто клеткой …

— Что? Это что вы нам какой-то научно-фантастический рассказ хотите пересказать?

— Нет, что вы … я просто хочу, чтобы вы знали правду. Я не могу ее от вас обоих скрывать. С течением времени вы будете наблюдать другие признаки омоложения … нужно, чтобы вы были к этому готовы. Следует подумать, что сказать вашей семье и знакомым. А насчет фантастики вы — правы. Я и мои коллеги читали их все. Это рассказ Джеймса Балларда «Мистер Ф. — есть мистер Ф.» Есть еще … и фильмов на эту тему много.

— Достаточно. Нам только не хватает лекции по литературе. Речь идет о моей жене.

— Да, я понимаю. Простите. Но тут нет моей вины. Давайте встретимся через месяц у меня в Бюро. Это в районе аэропорта. В конце февраля. Вам позвонят и назначат время.

— А если мы не придем?

— Мистер Панов, вы — американские граждане. Не сотрудничать с ФБР, препятствовать работе Бюро — есть нарушение американской Конституции. Я надеюсь, мы поняли друг друга. Жду вас у себя. Еще раз спасибо, что пришли, я вас больше не задерживаю. Рад был познакомиться.

Феликс взял Аню под локоть и они пошли к машине. Как во сне Феликс завел мотор и поехал домой.

— Фель, что это было? Он это серьезно?

— Не знаю, Ань.

Они молчали уже до самого дома. От услышанного попахивало полной дичиной и обсуждать вслух такие глупости казалось невозможным. Феликс уехал на работу. Причем сделал это безо всякого отвращения, оставаться наедине с Аней ему не хотелось, он просто не знал, что ей сказать. Он, честно говоря, даже не был уверен, что он правда поверил «типу» из американской Конторы. А Контора есть Контора, как ее не назови. Понятное дело, что не идти туда было нельзя, что это на него нашло. А то непонятно! Им ли с Аней не знать … что ФБР, что КГБ … Боже, что с ней будет?

Аня тоже была рада остаться одна. Ей показалось, что без Феликса она сможет обо всем подумать, но странным образом ни о чем серьезном подумать не получалось. «Ну, помолодела она … так это хорошо. Что он там говорил … еще помолодеет? Да, ладно, не может быть. Ни фига себе … какие глупости». Аня принялась вызванивать Лидку, которая обещала ей вместе сходить в парикмахерскую. Может они завтра сходят, Ане остро захотелось сделать прическу. А вот не будет она ждать Лидку, что ей Лидка. Она, что сама не знает, что ей надо? Получше Лидки знает. Аня уселась в машину и через 5 минут уже сидела в кресле у знакомого мастера. «Сейчас она этому пидерку задаст. Он ее давно знал, и не старался, сволочь, что для старушки стараться? Как не сделай — все равно будет по-старушечьи. Пусть попробует …» Аня ткнула ему в фотографию довольно короткой, ультрамодной стрижки, с длинной на глаза челкой. «Вот так примерно … но, учтите, должно быть не точно, как на фото. Должно быть „под меня“. Вы поняли?»

Женоподобное существо несмело улыбнулось. Вроде к нему пришла та же самая немолодая женщина, он ее узнал. Но в то же время, она была теперь другая, у нее даже тон изменился, стал требовательным, капризным, нетерпеливым, с капелькой агрессии. Таким тоном разговаривают молодые, очень красивые, привыкшие к успехам женщины. Аня действительно чувствовала себя другой. Ну, не полностью другой, а такой, какой она когда-то давно была. На минуту она представила себя в модном салоне на Калининском проспекте, ее стрижет самый модный в Москве мастер. Она довольна, но не совсем и мастер терпеливо поправляет. Ему выгодно, чтобы она осталась довольна, Аниной рекомендацией он не бросался. Внезапно Аню охватило раздражение этим провинциальным Портландом. «Понимали бы чего … сявки! Не черта они не понимают. И для кого она только старается? Кого хочет удивить? Фелю?» Аня вышла с непокрытой головой на холод. На ней были черные вельветовые брюки, ботинки на низком каблуке. «Какие у меня шубы были! А тут я ужасно выгляжу! Какой город, так и выгляжу».

Ехать было некуда и Аня с неудовольствием подумала, что скоро придет с работы Феликс и надо ужинать. Надоели эти ужины. Он меня никогда в ресторан не приглашает. Какая у меня скучная жизнь. Весь вечер Аня была возбуждена, хвасталась своей прической, которая Феликсу понравилась, но показалась все-таки слишком экстравагантной. «Зачем она так подстриглась? Сказать ей что-ли? И вообще, о чем она думает?» — Феликсу не терпелось начать с ней разговор о том, что они сегодня узнали, но Аня вела себя столь обыденно, что он никак не мог найти момент. И только в постели он спросил:

— Ань, ты подумала о том, что Голдберг сказал?

— Ни о чем я не подумала. Что ты от меня хочешь? Все хорошо. Не бери в голову.

— Ань, ты — дура, или прикидываешься? Ань, я тебя не понимаю. Ты слышала, что он сказал?

— А что он сказал? Мы с тобой и так знали, что я помолодела, ну, ты мне сам говорил, что это может быть связано с обновленным обменом веществ. Тебе не нравиться, что я моложе тебя? Тебе со мной плохо?

— Аня, это не остановится … понимаешь? Ты умрешь.

— Ладно, Филь. Все умрут.

— Ань, хочешь я тебе расскажу, что будет. Я могу это себе представить, а ты, как видно, не можешь. Или не хочешь.

— Ну, расскажи. Боишься, что я себе молодого любовника найду. Да, не буду я искать. Успокойся.

— Хорошо, если ты собираешься разговаривать в таком тоне, то давай спать. Я тебе завидую. Правда не пойму: то ли ты идиотка, то ли актриса. Может просто вспомнила свою театральную карьеру. У нас, Аня, жизнь рушится, а ты …

— Ладно, скажи, как ты все видишь, а я послушаю. Давай …

— Ты превратишься в девушку, примерно такую с которой я когда-то познакомился. Потом ты будешь еще моложе. Такой я тебя уже не знал. Ты будешь подростком, дети и знакомые перестанут тебя узнавать. Ты станешь ребенком, который будет какое-то время оставаться членом нашей семьи, непонятно только в каком статусе: ни мамой, ни тем более бабушкой, ты быть не сможешь. Потом ты станешь младенцем и исчезнешь … Конец, Аня, это будет конец. Весь вопрос в том, когда это будет… Я не хотел бы до этого дожить. Я и никто другой не знаем, будет ли это, если будет, насколько быстро … но, это может быть. Это ты понимаешь? Аня, скажи мне что-нибудь! Я тебя умоляю! Ань, не оставляй меня с этим одного!

Феликс закрыл лицо руками и Ане показалось, что он плачет. «Надо все сказать детям, только я не знаю … как». Аня вдруг поняла, что вся ее бравада, парикмахерская, прическа, желание «не понимать» были только защитой от неотвратимой правды, в которую она верила … и в то же время не верила. Не верила по той простой причине, что этого не могло быть! Ни с кем не было. Все уляжется. Люди умирают, а не исчезают таким нелепым образом. И она не исчезнет, она просто в свой час умрет.

— Нет, Фель. Не будет так, как ты говоришь. Не надо. Я просто умру, причем умру нескоро. Успокойся. Мы не можем верить всему, что нам говорят. Пойдем в Бюро, там меня исследуют и скажут, что ошиблись, а даже, если и не ошиблись, это же все не завтра будет.

Феликс понял, что дальнейший разговор бесполезен, что Аня в состоянии отрицания действительности. Она скорее всего будет проходить пять стадий «Кюблер-Росса». Сейчас стадия первая. Не стоит пока её из этого состояния выводить. Зачем? Ей будет только труднее. Может она права и все застопорится. Где взять моральные силы это пережить. Аня сегодня к счастью не приставала к нему и уснула, и он долго не спал, борясь с императивным желанием позвонить дочерям и Сашке. Они ничего сделать не могли, но быть одному рядом с доверчивой, довольной, фальшиво молодой Аней, ему было слишком трудно. Вот бы ему тоже научиться отрицать весь этот ужас, но Феликс знал, что подобного компенсаторного механизма у него нет.

Больше они об этом не говорили, из Бюро им не звонили и можно было пока делать вид, что ничего не происходит. Недели через две после разговора с Голдбергом, Аня сообщила Феликсу, что у нее болит десна. «Надо купить специальную мазь, у меня почему-то протез натирает, прямо сил нет» — сказала она ему за завтраком. «Ладно, я вечером куплю. Не беспокойся». Феликс теперь остерегался говорить с Аней о прогрессе ее симптомов. Самому-то ему было совершенно понятно, что у нее растут зубы, доктор из Бюро их о подобном предупреждал. «Да, пора сказать, ребятам. Так больше продолжаться не может» — Феликс решил заехать к ним сегодня же вечером, отпросившись с работы. Он прямо говорил Ане, что следует обо всем сказать ребятам, все равно, дескать, придется говорить, но Аня категорически отказалась. Поскольку они ни о чем не спрашивали, то ей казалось, что не стоит пока нарушать статус кво. Аня была скорее всего права, но Феликс не мог больше противиться желанию разделить с семьей свой груз.

Между тем Аня вовсе не отрицала свои обстоятельства. Она просто не до конца понимала, что с ней происходит, и как это все кончится. Как и все люди она привыкла, что болезнь определяют, потом лечат, и симптомы исчезают, и вот как быть, если они не исчезнут, а усугубятся? Как себя вести, что делать … Учебный год заканчивался, на работе она была деятельна и в классе совершенно забывала о своей ситуации.

На исследования в Портлендское ФБР они съездили. Надо же, оказывается недалеко от аэропорта был выстроен довольно мрачный замкнутый на огромном кампусе комплекс с прекрасно оборудованными лабораториями. По сути там повторили все анализы и тесты, Аня терпела, успокаивая себя тем, что хорошо, что уложились в один день. Феликс опять не ходил на работу. Ане сказали, что о результатах ее уведомят. «А зачем мне знать эти подробности! Наплевать ей на результаты…» — Что ей действительно говорили конкретные цифры расширенной биохимии, длинный столбик цифр: Гамма ГТ — 32 ед/л, … альбумин — 38, … СРБ — 3 мл/г … Все там расшифровывалось … какой-то АСП — это, к примеру, аспартатаминотрансфераза, фермент, содержащийся в гепатоцитах.

Анин тренированный образованием мозг смог бы «врубиться» даже и в этот незнакомый материал, но … она чувствовала, что ей этого не надо. Важно было другое: одна она такая на свете или нет? Дома она подолгу сидела за компьютером, искала информацию о похожих случаях, но находила только какие-то описания, относящиеся к семидесятым годам. От «случаев» попахивало газетными сенсациями. Что-то такое писали про лабораторных мышей, у которых была восстановлена связь между митохондрией и клеточным ядром. Что…? Аня не понимала, что такое «митохондрия», даже несмотря на то, что в так называемой научной статье объясняли, что «митохондрия» — это своеобразные аккумулятор клетки, которая в свою очередь является «источником химической энергии», необходимой для ключевых биологических функций. Она путалась в сложно произносимых терминах… никотинамид-аденин-динуклеотид, или НАД … Иногда ей хотелось понять суть, но для этого нужны были серьезные усилия и Аня была к ним не готова. Да и вообще ей не удавалось найти ни единой ссылки на компетентные источники. Что ж, их предупреждали, что такая информация будет, скорее всего, закрытой. Тем более, что университетские академические сайты тоже не давали открытого доступа к статьям и монографиям. Да, даже если бы ей удалось прочитать серьезные статьи, чтобы она поняла? Ничего бы она все равно не поняла. Дилетантов просили не беспокоиться!

Аня понимала, что Феликс сказал о ней ребятам, как уж он там все объяснил, насколько они ему поверили она не знала, но реакция семьи была странной. Все сделали вид, что ничего нет … продолжали просто жить обычной жизнью, как будто они не замечали, что все было с мамой не так. И зачем он только им сказал, зачем? Сделать они ничего не могут, а только будут смотреть на нее, как на уродку, на тяжелобольную, не просто на больную, а на безнадежную, с которой непонятно, как обращаться. Ах, Феликс! Не мог потерпеть. С другой стороны Аня его понимала, да и сколько можно было терпеть? У нее теперь был полный рот крепких здоровых зубов, но никто ничего не сказал. А что говорить? «Ой, мама, какие у тебя зубы!»

Детей отправили в лагеря, Ане было нечего делать. Феликс на целый день уходил, а она оставалась подолгу одна. Не читалось, не писалось, зато на нее часто находил хозяйственный стих. Аня убирала дом, разбирала шкафы, вымыла окна. Усталость не приходила, наоборот Анина энергия не находила себя применения. Она просто не могла придумать, что бы ей еще сделать. Захотелось возобновить занятия на тренажере. Теперь скорость ходьбы и «уклон» Аня увеличила в два раза, она почти уже бежала, с нее градом лил пот, сердце билось ровно и быстро, но на восстановление уходило буквально несколько минут.

Она остро ощущала недогруз в работе. Какого черта закончился этот учебный год, да и что стоят ее жалких два класса в день? Физика тут преподавалась элементарно, как-то по-дурацки, описательно, без вычислений, осознания процессов. Хотелось оказаться обратно в Москве. Вот там была работа! Тем более, что в Москве она умела заработать. В школе платили немало плюс сколько угодно желающих готовится в ВУЗы. Вот где было золотое дно. Работала столько, сколько было сил. Аня испытывала неистовое желание деятельности: разрабатывать новые курсы, учиться, куда-нибудь съездить … она садилась и сразу вскакивала. На что, на что реализовать желание немедленно действовать?

Можно было бы писать … но писать-то как раз и не хотелось. Описывать свое состояние? Как его опишешь? Желания наслаивались одно на другое, бурлили в ней, Аня порою и сама себя не понимала, способность к самоанализу ее покидала. Ей было трудно сосредоточиться на своих переживаниях. Она смотрела на сайты университетов, находила интересные летние классы, вечером с восторгом рассказывала о них Феликсу, в надежде, что он ей скажет: «конечно, Ань, это невероятно интересно, давай записывайся…», но Феликс молча слушал Анины восклицания, но ее амбициозных планов не поддерживал. Ане казалось, что Феликс ее не слушает, не понимает, не хочет разделить ее драйва, но осознание его правоты в следующую секунду пронзило ее, как ожог: «куда я лезу … зачем? В моих документах указан мой возраст. У нас нет денег на мои глупости, которые ни к чему не приведут. А самое главное … я может и не успею ничего, и поэтому нет смысла даже и начинать». Вот это «не успею» и было самым главным. Аня читала это в грустных глазах Феликса.

Иногда вдруг суматошные мысли заменялись четким осознанием того, что она, Аня — мать семейства, пожилая тетка, бабушка, что ей надо прекратить думать о себе, а начать немедленно думать о муже, детях, внуках. Лида обещала еще родить, а сама мешкает, а … Аня просто не дождется нового внука. Или дождется? Или ей теперь все равно? Зачем ей внуки? Она такая молодая … рано ей еще думать о внуках. Какой сумбур в голове!

Иногда диким образом Аня чувствовала себя счастливой. Она даже машину теперь водила по-другому: быстрее, легче, небрежнее. И английский стал у нее менее натужным, более четким, богатым, беглым, адекватным. Она не переспрашивала студентов, они вместе смеялись одним и тем же шуткам, новые попавшиеся в тексте или в разговоре слова Аня запоминала «на раз» без малейших усилий. Если им кто-нибудь звонил, она быстро говорила по-английски в трубку и удостоилась комплиментов от Феликса. Кстати, его убогий неуклюжий, русифицированный английский стал казаться Ане неприличным. Она старалась не раздражаться, но удавалось ей это не слишком. Феликс, черт его возьми, был старым. Она стала намного быстрее печатать, хотя, впрочем, печатать ей было нечего. Даже имейлы писать было некому.

Аня четко понимала, что она погружается в прошлое, соскальзывает назад. Все реакции, функции, характеристики ее тела восстановились, но за телом ничего не успевало. В голове у нее творилось что-то невообразимое: с одной стороны она была молодая москвичка, с другой — современная американка, молодая, амбициозная, энергичная, деятельная. Что-то из московского прошлого стало ближе, а что-то забылось, точно так же, опыт эмиграции тоже начал подергиваться дымкой забвения, какие-то вещи из жизни прожитой в Америке, воспринимались не так. Ане было 66 лет, и одновременно 32, 35, 44 …? Вот этого она не знала, только на глазок … молодая, но не девчонка. Разумеется у нее теперь была другая призма восприятия всех событий. Призма, противоречащая всем законам физики: и выгнутая и вогнутая одновременно. Как через нее смотреть, какое увидишь изображение?

Иногда ей казалось приятным двигаться в прошлое, которое всегда теперь представлялось в романтическом флере. Однако ирония ситуации состояла в том, что у нее было теперь «два прошлых»: вперед и назад. Аня вспоминала старый фильм про «рай», где герой вдруг встречает своих умерших детей. Но в том-то и дело, что Аня «неслась» в прошлое, а там было пусто, никто ее не ждал «там». Где «ее люди»? Их нет! А тем людям, которые сейчас «ее», она, такая, не нужна! То-есть нужна конечно, но они ее перестают адекватно воспринимать, не понимают. Она сама себя переставала понимать. Скорее всего, если бы она остановилась, перестала скользить назад, Аня бы привыкла и чувствовала себя самой удачливой женщиной на земле, той, которой дана вторая молодость. Сколько она раньше думала о этом: ах, если бы не стареть … остановиться, но в каком возрасте? 20,30, 40 лет? Аня втайне надеялась, что ей удастся затормозить, в Бюро намекнули на такую возможность. Они даже говорили, что если бы так случилось, они могли бы дать ей новые документы, на другое имя, она могла бы начать «снова», но … нет, вряд ли она остановится в своем соскальзывании назад. Вряд ли.

Анино настроение «скакало», было то веселым и бесшабашным, то грустным и безысходным. Часто вспоминались родители, ей все время казалось, что в ее «современном» возрасте, они были еще живы.

Аня знала, что она была, скорее, похожа на отца, маминого «Левика». Ее дедушка по отцовской линии окончил университет в Геттинбурге, еще до революции, потом дедушка Степан, по-немецки Штефен, из обрусевшей, однако не забывшей родного немецкого языка, семьи, служил в аптеке Феррейна, на Никольской улице. Дед разумеется, не был продавцом, или простым провизором. Он был фармакологом и работал в современных по тому времени лабораториях в здании аптеки. Потом в закрытых лабораториях уже, когда началась война, дед работал над созданием советского отечественного пенициллина. Пенициллин, как известно, получили и … вот деду дали отличную трехкомнатную квартиру на Гоголевском бульваре. Потом она досталась папиной сестре.

Отца тоже бы разумеется отправили учиться в Германию, но это уже было невозможно, и папа закончил физфак московского университета. Дед хотел бы видеть сына фармакологом, но вышло иначе и отец поступил в 34 году на только что созданный год назад новый факультет, который он успешно закончил как раз перед войной и поехал работать в Харьков в недавно созданный научный центр под руководством Ландау. Отец любил про это рассказывать. Он — молодой специалист, а вокруг ученые такого класса: Ландау, Капица, за ними великие иностранцы Теллер и Бор … В Харькове был центр теоретической физики и папа там работал, правда недолго, начались посадки. Папаню, молодого выскочку, да еще Рейфмана, конечно посадили, тут и дедушкины связи не сработали. Да и хлопотал ли дед за своего сына? Может и нет. Что он, немец подозрительный и чуждый, мог сделать? Сам сесть? Папу отправили в шарашку в Болшево, где он занимался созданием самолетных двигателей, а с 43 года, когда была создана секретная лаборатория номер 2 АН СССР под началом профессора Курчатова, прообраз будущего Института, отец был направлен туда. Ну, да, все правда: под дома академиков Харитона, Арцимовича, Флерова, Кикоина, Головина, Александрова, позже Алиханова, Велихова были специально срублены сосны Покровско-Стрешневского леса. Благодарная и ждущая первой атомной бомбы, Родина, не скупилась: участки были столь обширны, что даже двухэтажных домов-дач не было видно. Одни крыши. Папа коллег-академиков лично знал, так же как замнаркома Берии, а потом министра среднего машиностроения Завенягина. Аня их тоже знала, много раз видела. Папа не распространялся о своей работе, но Аня каким-то образом знала, что он в 46 году получил орден Трудового Красного Знамени за первый в стране атомный реактор. Папе не построили дома в лесу, просто дали квартиру, он, ведь, был не академиком, а просто доктором наук. Дед получил от правительства квартиру, и отец тоже. Она, Аня, выросла в семье докторов наук.

Феликса отец тоже был доктор, и Феликс был, а вот она, Аня не была. Ну и ладно. Папа так хотел бы, чтобы она тоже … но, ишь чего захотел, что она дура? Папа был ученым, но не только … он еще был импозантным мужчиной, ярким самобытным человеком, который себе многое позволял. Вот и Аня себе порой «многое позволяла», и вовсе не потому что она свершилась «как ученый», просто она была красивая баба … вот и позволяла, правда с молчаливого папиного попустительства, под аккомпанемент маминых стенаний и даже нескрываемого осуждения. Мама … почему папа на ней женился? Что он мог найти в «честной» еврейской девушке с нешуточными, но держащимися внутри под контролем, гуманитарными амбициями.

Они с папой познакомились в МГУ на каком-то вечере. Мама была студенткой ИФЛИ. Потом из романа ничего не вышло. Папа уехал, потом его посадили … они снова встретились, случайно в гостях. Вот жизнь … Мама была эрудирована, прекрасно знала французский и итальянский, но с начала 50-ых устроится ей на работу было невозможно. Она это и сама понимала и никуда не лезла, боязливо опасаясь «высовываться». Как-то в метро мама встретила Маргариту Ивановну Рудомино, которую она когда знала по МГУ, в который влился ИФЛИ. Рудомино была директором знаменитой Иностранки, которая тогда находилась на Петровских линиях. Мама стала там работать, проработала всю жизнь, удержавшись даже и без Рудомино, уже при дочери Косыгина, которую сделали директором библиотеки, нагло выгнав Рудомино на пенсию. Мама заведовала «детским залом». Когда Ане нужно было поступать в институт, она выбрала нечто среднее, «физика на французском», чтобы угодить и маме и папе. Хотя никому она не угодила, да и не в родителях было дело, просто Ане показалось, что на таком факультете ей будет в самый раз, чтобы не слишком мучаться. Так и оказалось.

Аня вспомнила, как в возрасте 16 лет, она в первый раз не пришла домой ночевать. Куда-то они поехали загород на лыжах. Долго катались, наслаждались тихим морозным воздухом, деревьями в снегу, хрусткой лыжней. Потом завалились всей гурьбой к девчонке, у которой там была дача. Разожгли печь, наварили картошки, сбегали в магазинчик за консервами и бутылками. Аня и не заметила, как на улице сгустились синие сумерки, ребята потянулись на электричку. Остались только они с Борькой, одноклассником и хозяйка дачи с другим мальчиком. Аня стала собираться. «Борь, поехали … поздно уже» — Аня помнила, что она тогда вдруг испугалась, что родители будут волноваться. «Анька, смотри какие звезды … давай дойдем до леса. Прогуляемся, попьем чаю и потом поедем.» — на Борю нашло лирическое настроение. Когда они после чаю из самовара собрались уходить, хозяйка дачи, зевая, достала книжечку с расписанием электричек и лениво им сообщила, что больше сегодня поездов уже не будет. Полчаса назад прошла последняя электричка. «Ой, что же делать. Меня родители убьют» — заныла Аня, но Борька ее успокоил тем, что родители, и его тоже, позвонят ребятам, и те им скажут, что … «последнюю электричку, на которой они собрались возвращаться, неожиданно отменили. И все …» Дурацкая ложь: откуда бы те, кто уехали, знали про отмененную электричку, но Аня сразу почему-то успокоилась и согласилась оставаться.

Они еще пили, потом целовались, потом еще, потом Борька ныл, что он ее любит и Аня решила ему не отказывать. А что … он читал ей стихи, вел себя просто прекрасно, и даже ей нравился, хотя их скоропалительный роман начался только сегодняшним утром. То-есть она знала Борю, но … не настолько. После «отмененной электрички» Боря, бедняжка, ждал ее после школы, но … все! Ане больше не удалось, войти в то дачно-лыжное настроение, тем более, что ассоциации с тем воскресеньем у нее были неважные из-за родителей. Наутро она вернулась рано. Папа с мамой еще были дома. Мама сразу на нее набросилась, хотя было видно, что они знали, что она осталась на даче, т. е Боря был прав:

— Где ты была? Отвечай, где ты была, паршивка.

— Мам, я была на лыжах, а потом мы заночевали на даче, вы же, я уверена звонили ребятам …

— Да, папа звонил, унижался, выяснял. Почему там на этой даче больше никто не остался? А? С кем ты там была?

— В каком смысле, с кем? С ребятами. Что такого? Что было волноваться?

— Я знаю, с кем ты там была.

— Ну знаешь, и хорошо. Дальше что?

— Фридочка, не надо … ну что ты ей-богу. Пришла она цела и невредима. Ну, переночевала на даче. Закаталась, а потом отменили поезд. Где ей там телефон искать?

— Замолчи! Ты, Лев, ее всегда покрываешь. Зачем? Тебя не волнует, с кем была твоя дочь? Не волнует? Не делай вид, что ты не знаешь, почему она там осталась. Твоей дочери только 16 лет. Ты такое поведение считаешь нормальным? Вы с ней всегда заодно …

И вдруг мать громко зарыдала. Она закрывала лицо руками, всхлипывала и Аня сквозь ее отрывистые всхлипывания отчетливо услышало слово на букву «б». Ничего себе, мать никогда и ни при каких обстоятельствах не «выражалась», такое скорее от папы можно было ожидать, хотя и он дома при ней не ругался. Просто мать действительно так считала, ей было больно сознавать, что ее единственная дочь … вот такая. В кого? Почему? И еще ей наверное казалось, что Лев, ее любимый Левик оправдывает дочь, потому что он сам такой. Да, такой, и нечего закрывать на это глаза, а она, дура, закрывает … как мама хотела не позволить … но не «позволить» у нее не получалось. Может у папы бы получилось, но он «позволял», не зажимал свою Аню, не считал нужным, видел уже тогда, что это бесполезно, что может быть только хуже. Аня даже представить себе не могла, что мама может так рыдать. Стоил ли этот дурацкий Борька маминых рыданий? Нет, конечно нет. Аня тогда дала себе обещание никогда маму не доводить … но, нет, обещания она не сдержала. Куда там. Просто с годами мама привыкла. Она демонстрировала Ане свое несогласие, но больше не рыдала.

Мама пережила папу не так уж намного. Умерла в 90-ом. Еще пять лет она продолжала жить одна на Октябрьском поле в их трехкомнатной квартире, которую после ее смерти они с Фелей сдавали, так и не собравшись ее поменять и объединить со своей на Садово-Кудринской. Мать жила тихо, навещала внуков, дружила, как ни странно с Сашей, даже больше, чем с девочками, очень горевала, когда зимой он уехал, в том же 90-ом году, за несколько месяцев до ее смерти. Они писали друг другу письма, но о подробностях переписки мать Ане не рассказывала.

Ане позвонили с дачи, куда мать поехала накануне, чтобы подвязать помидоры. И на черта ей сдались эти помидоры! Соседка зашла вечером за чем-то, окликнула ее, не получив ответа, прошла вглубь участка и увидела маму, лежащей прямо на грядке. Видимо, ей стало плохо и она упала. Инсульт, тромб …, смерть наступила мгновенно и мама не мучалась, как Ане потом объяснили после вскрытия. Соседка позвонила и Аня сорвалась и поехала на дачу. Дети остались дома одни, Феликс был заграницей на каком-то конгрессе, кажется в Бельгии, а Сашки уже с ними не было.

Аня приехала туда, кода было уже совсем темно. Зашла к соседям, потом с соседом Женей, молодым тридцатилетним парнем пошла к сторожу позвонить договориться, чтобы забрали тело. Тело обещали забрать в районную больницу, и оттуда его можно будет везти в Москву. Мама лежала под простыней в спальне, кто-то уже туда перенес ее легкое тело. «Мама еще одну последнюю ночь проведет на своей любимой даче. Ее увезут только завтра утром. Что ж … хорошо». Аня позвонила домой, дала девочкам указания, узнала, что звонил Феликс и они ему сказали про бабушку. Позвонить Саше в Израиль было тогда непросто, но она дозвонилась, он был в шоке и все повторял, что он «бабушке обещал приехать к ней … в августе … но не успел». «Ни черта бы ты не приехал …» — Аня знала своего сына. Потом она вернулась с Женей в дом. «Иди, Жень. Спасибо. Ты мне и так помог.» Аня не хотела парня задерживать. «Да, ладно тебе. Я с тобой посижу. Куда мне спешить.» Аня кивнула. Действительно, что она тут будет одна делать? Телевизор мамин смотреть? В голове не было никаких жалостливых, философских мыслей, одни практические: организация похорон, надо позвонить на мамину бывшую работу, подругам. Успеет ли приехать Феликс? Да, наплевать, даже если и не успеет. Какая разница. Сашка про похороны промолчал, значит приезжать не собирался.

Женя сходил домой за водкой и даже принес какую-то еду. Аня раскрыла мамин холодильник и они обнаружили котлеты и жареные кабачки. Нашлись овощи, Аня сделала салат, накрыла на стол. Выпили и поели на террасе. Водки была всего одна бутылка, но Аня чувствовала себя сильно пьяной. Женя был меньше пьян, но уходить явно не спешил. На террасе стояла старая широкая тахта, которую папа привез сюда из квартиры. Аня, так и не встав из-за стола, прилегла. Женя заботливо укрыл ее пледом и принес из спальни подушку. Аня задремала, но проспала, видимо, совсем недолго. Очнувшись, она сразу все вспомнила и увидела рядом с собой под этим же пледом соседа Женьку. Было очень тихо, никаких человеческих звуков, только стрекотание кузнечиков. Видимо было еще сравнительно непоздно, может чуть за полночь, поздней ночью кузнечики успокаиваются. В доме пахло дачными запахами: печкой, травой, остывающей землей, дождевой прелой водой из бочки.

Женька притянул Аню к себе и она, прекрасно понимая, что ему надо, не желая анализировать собственное состояние, бездумно и естественно прильнула к нему. Ему было около тридцати, ей — за сорок. Да, какая разница! Ни он, ни она не были друг в друга влюблены, больше того, им обоим было совершенно понятно, что кроме этого единственного раза, у них ничего больше никогда не будет. Аня лежала разгоряченная, пьяная в его объятьях, оглушенная горем. Только сейчас она поняла, как ей хреново, как жаль маму, как ей страшно одной, как хорошо, что он тут с ней оказался.

Как смог этот молодой Женька, с которым до сего времени, она просто здоровалась, оказаться в нужном месте в нужный час? Как он догадался, что ей одиноко, пусто, плохо. Он принес ей еду и водку и утешил, как мог, тем единственным способом, каким инстинктивно мужчина может утешить женщину. Аня встала и Женька спросил ее «Ты куда?» «Я сейчас …» — ответила она. Прошла в комнату и отвернула с маминого лица простыню. Мама лежала с закрытыми глазами, лицо ее было спокойно и миролюбиво. «Вот, — подумала Аня, мама умерла, лежит в соседней комнате и я тут сразу, у нее под боком еблась, да еще как … Последнее слово осталось за мной. Я — в своем репертуаре. Мама меня так и не поняла, но … простила. Мы с ней такие разные». И все-таки Аня чувствовала себя виноватой. Нет, вовсе не перед Феликсом, а перед мамой. Но поправить теперь было уже ничего нельзя, и все-таки, как всегда, полной уверенности в том, что «мама не сердится» у Ани не было. Вот папа бы точно не сердился. И какое совпадение: мама умерла в 66 лет, Аня прокручивала в своей памяти то далекое летнее, горестное событие, когда мама умерла, … и ей тоже было сейчас 66 лет, как и маме.

Родители не так уж были довольны, когда она согласилась распределиться на работу в Того. Папа считал, что это, как он говорил, не карьера, что Аня там только время потеряет. Хотя можно было подумать, что в школе была «карьера». Мама не хотела ее отпускать совсем по другим причинам. Она всего боялась, Конторы в частности, да к кому же ее восприятие Того было на уровне «не ходите, дети, в Африку гулять». Кто бы мог подумать, что мама по большому счету окажется права. Где-то с месяц у них были семинары в здании Моссовета, в отделе образования, медосмотры, прививки, потом шумной гурьбой они долго летели на самолете. Сначала до Дакара, а уж оттуда маленьким самолетом в Ломе. Прилетели в местный аэропорт Токоин: маленький с единственным терминалом и душным залом прилета. Аня очень устала, да и все ребята давно перестали шутить. В утлом раздолбанном автобусе их привезли в здание посольства, где все прослушали подробный, и малопонятный инструктаж. Сотрудников посольства было немного, и не все им сразу были представлены. К Аниному удивлению переночевать им пришлось в конференц-зале посольства, где им раздали спальники, так десять спальников и дали. Мальчикам предложили положить свои спальники в коридоре, но все предпочли остаться вместе.

Наутро Аня с ребятами прогулялась по городу. Откровенно говоря, Ломе и городом можно было назвать только с большой натяжкой. Собственно дальше центра, университета, рынка, «белого» квартала им и ходить-то воспрещалось, ну, то-есть, не воспрещалось, а не рекомендовалось. Аня сразу поняла, что рекомендации были верными: действительно идти в дебри окраинных районов ей вовсе не улыбалось, все были настолько необычным, незнакомым, что, если бы была ее воля, она бы вообще за забор посольства никуда не выходила. Они, держась все вместе, сходили на «Большой рынок», трехэтажный, похожий на улей, торговый центр. Там, с Аниной точки зрения, не было ничего интересного, какие-то африканские продукты, статуэтки, разный текстиль. Белых вокруг было крайне мало, слышалась французская речь, но входить в контакт с европейцами им тоже не рекомендовалось. Посол сказал, что им бы еще следовало дойти до «Деревни Ремесленников», там можно было увидеть местных художников за работой, купить в подарок в Москву батики и фигурки из дерева. Но, это все потом, когда они будут уезжать. На уникальном рынке «Марше-де-Фетиш», где продавались предметы культа Вуду, всем следовало быть особенно осторожными, ни в коем случае не покупать никаких сомнительных микстур, или чучел животных. «Опасайтесь провокаций!» — вот так им сказали. С местными без надобности в особые контакты не вступать, однако быть вежливыми. Ну … понятно, он, посол, «надеется, что ребята его поняли: политическая обстановка в городе еще не очень стабильна, и отношения между нашими двумя странами развиваются, и они все призваны способствовать дружбе …», ну и т. д.

Их всех поселили в белом квартале, где Аня жила в небольшой чистой комнате, через дверь с соседкой, которая преподавала русский язык. На соседней улице жили остальные. Классическое здание университета находилось позади Дворца Конгрессов, где была и резиденция президента. До посольства, помещающегося в небольшом особняке, в тенистом дворике, было рукой подать, всего пара кварталов. На работу они все вышли через три дня в понедельник. Анин класс состоял из молодых ребят, мужчин, которые готовились учиться в советских ВУЗах, в основном медицинских, экономических и инженерных, хотя в последние идти было наименьшее количество желающих. Промышленности в стране совсем не было, и непонятно, где бы будущие выпускники работали. Врачи были конечно нужны.

Ане казалось, что ее будущие ученики, которые «недавно с дерева слезли» ни черта в физике не понимают, но она ошибалась. Очень они даже понимали. И вообще были подготовлены совсем неплохо, и все потому, что учились во «французских» школах. Ей даже показалось, что французский и был их родной язык, но нет, родные языки их были вообще какой-то местной тарабарщиной, которую никто не понимал. Занятия велись на французском. Аня старалась, готовила лабораторные, опыты, чертила на доске схемы. Отдача была, и работа оказалось интересной, ребята невероятно уважали учителей, вставали, кланялись, называли ее «мадам». Аня преподавала различные разделы элементарной физики, не стараясь, как ей и было рекомендовано, вдаваться в особые подробности. Главное было научить их советской системе подачи материала. Все это считалось подготовительными курсами, однако Аня так толком и не поняла, а были у них в университете другие курсы, дающие университетский диплом. Она в этом сомневалась.

Проблема тогда у них была в проведении досуга. Вся вторая половина дня была свободной и еще субботы-воскресенья. Постепенно у них сложилась компания, где Аня царила. Они понемногу выпивали, один парень играл им на гитаре. В группе было пару парней, с которыми вполне было … можно, но любая связь стала бы немедленно известна, на гулянки руководство посмотрело бы косо, а пришивание «аморалки» Ане было совершенно не нужно. Руководящих кадров тут на крохотную русскую колонию было, как собак нерезаных: заведующий учебной частью курсов, посол, два секретаря и безусловно представители Конторы, которые могли быть кем угодно, даже уборщицами. Оно того не стоило. Можно было вполне год потерпеть, хотя необходимость все время оглядываться и держать язык за зубами, действовала на нервы. Да Аня собственно и знала, что так будет, сама на такое подписалась. Когда раньше они с подружками обсуждали кого-нибудь паршивого мужичонку, то всегда, посмеиваясь, говоря: «с таким … в голодный год … ни за что». Вот и наступил для Ани такой «голодный год», дошутилась. Хотя … ничего страшного.

По выходным они ездили на пляж. Самые лучшие пляжи были километрах в восьми от центра, приходилось трястись в автобусе. Он всегда был набит битком и Аня остро сознавала, что с лучшим другом Володькой, они были в толпе единственными белыми. Пассажиры, одетые в местную яркую одежду, как день и ночь отличались от их студентов. Все переговаривались на странном гортанном языке, жестикулировали, что-то доставали из сумок, показывали друг другу. Многие дремали, или даже крепко спали, и их головы клонились на плечо соседа, мерно покачивались в такт движению и вздрагивали на ухабах, но люди не просыпались. «Вот, дети природы …» думала Аня, с легкой брезгливостью. Сама она так крепко спать не умела. В душном воздухе пахло потом и прелыми фруктами. Было дико даже представить себе, что кто-нибудь из них мог бы понять цепную реакцию или электромагнитные колебания … Да, и знали ли они грамоту? А ребята из ее класса понимали. Ну как это так? Наверное, не все ходили в школу, тех, кто ходил были единицы. Иссиня-черные люди были совершенно другими, не слишком понятными и приятными. Нужно ли им вообще были физика и химия? Зачем?

На широченных, белых с тонким песком пляжах было довольно пустынно. Впрочем двигаться по этому песку следовало осторожно: совсем мелко были едва присыпаны экскременты. «Черт, вот дикари первобытные …» — Аня с Володькой старались никуда от воды не отходить. Хотя можно было об этом не думать, перед глазами простирались райские картины: мелкое море, прозрачная вода, но с купанием были проблемы. У длинных плоских волн был сильный откат, который мог запросто унести в глубину. Их об этом предупредили, просили быть осторожными, поэтому Аня с Володькой заходили совсем недалеко, не решаясь плавать. Только на пляже Робинсон можно было поплавать, но он был дальше, еще несколько остановок на автобусе. Там еще был красивый отель Саракава, в котором жили белые европейцы, их, правда, было совсем немного.

Через несколько месяцев Аня с ребятами отважилась съездить в Тоговилль, совсем маленький городок на северном берегу озера Того. Это был исторический центр страны. Пресловутое «вуду» там и зародилось. Аня с Володей походили по окрестностям, поглазели на достопримечательности, какие-то дворцы, церковь с витражами и картинами ужасных мук африканских святых. Местные рыбаки предлагали им «рыбацкую» экскурсию, но ребята отказались. Такое было не «рекомендовано». О своих поездках они, кстати, предупреждали руководство, точно говорили, куда и зачем едут, и когда вернутся, даже письменно заполняли «заявку» на экскурсию. Черт его знает, может это было логично. Еще им удалось посетить колониальную столицу Того — Анехо. Днем город выглядел совсем обветшалым. Говорили, что там интересно ночью, но на ночь они остаться не решились. Не стали связываться с руководством, «понятно, с кем». Зато в этот же день они съездили посмотреть долины племени тамберма, так называемое «тата», состоящее из ряда башен, связанных толстой стеной с только одним дверным проемом с внешней стороны. Такой вот африканский средневековый замок для отражения нападений. Аня была в восторге от увиденного, они с Володей сделали снимки, чтобы потом всем показать, но фотографии вышли посредственными. На следующие выходные они посетили национальные парки Кве, Керан, и Форе де Фазао в горах. Хорошо съездили, видели обезьян. Им говорили, что там обитают слоны, жирафы и даже львы, но они их не видели. В высокогорных саванах было не так жарко, как внизу, они искупались в водопаде и воскресенье прошло просто отлично, хотя Аня очень устала.

Володька путешествовал чаще, чем Аня. По выходным он вообще никогда не сидел дома. Говорил, что познакомился с какими-то французскими инженерами, которые постоянно работали в Гвинее-Бисау. Они, дескать, отличные ребята, и путь он и трясется по три часа в автобусе, зато они классно проводят время. «А с кем тут еще проводить время? Белых — считанные единицы. … Не с этими же …» — Володя вообще любил поразглагольсвовать о превосходстве белой расы. Аня не любила таких разговоров, но с Володькой на эту тему не заедалась. Ей бы тоже не пришло в голову завести роман с местным парнем. Он все говорил:

— Ань, давай тоже, а? Тут у нас скучно, у них такая музыка … давай, Ань.

Границы между странами были тогда условными, и у пассажиров автобуса никто не спрашивал никаких документов, но выезжать на соседние территории … разве такое можно было делать?

— Ты, что, Вов? Это же не разрешается.

— А ты думаешь, я не предупреждал? Мне разрешили … даже были рады, что я с ними общаюсь. Все, Анька, нормально… я, что, по-твоему, дурак? Они были не против, чтобы ты со мной ездила … давай, а?

— Вов, ты про кого говоришь?

— Ладно, Аньк, не придуривайся. Про кого надо, про того и говорю. Поедешь? Я про тебя говорил, они тебе очень доверяют. Заодно и время проведем. Давай!

Там такие французики … тебе понравятся. Честно, ты не думай … я тебя не заложу. Ну?

Аня на секунду представила себе, как они с Вовкой едут вдвоем к французам, там маленькая французская колония, европейцы, галантные мужики … но … что-то тут было не так. Ведь, Вовка туда с «их» разрешения ездил, значит не все было так просто. Мамин голос раздался в Аниных ушах: «Анечка, будь осторожна. Ни с кем не связывайся. Ты меня слышишь? Учи детей … от сих до сих … Пожалуйста». Володька был «свой» и она ему доверяла, ну скажем, на 99 процентов … но один процент оставался. Нет, не стоит.

— Нет, Вов, не хочу. Что я там не видела? Не поеду. Мы лучше с девчонками на пляж съездим. Не обижайся.

— Ну, как хочешь. Я думал ты поедешь. Эх, ты …

Больше Володя с ней этого разговора не поднимал, но сам продолжал регулярно ездить в Бисау, хвастался, что познакомился с «классной» француженкой. Эх, Вовка, у него же в Москве была жена, бывшая однокурсница, и маленький сын.

До отъезда в Москву оставалось месяца четыре, и Аня подумывала, не продлить ли ей контракт, хотя ей пока ничего не предлагали. Однажды утром, она отрабатывала свою первую пару, но все время выглядывала в коридор, и даже пару раз заглянула в учительскую, так они по привычке называли маленький предбанник перед кабинетом заведующего. В соседнем классе, как всегда должен был работать Володька, вести свою химию, но его не было. Он не вышел на работу. Был понедельник, вчера она Володю не видела, он ездил к своим французам. Аня дождалась перемены и вместо того, чтобы выпить кофе, решила сбегать к Володьке домой посмотреть, что там с ним … «Двадцать минут и я вернусь … наверное, Вовка проспал … хотя не выйти на работу? Обалдел, что ли. Странно.» Аня, запыхавшись, прибежала к себе, схватила из холодильника бутылку пива и быстрым шагом направилась к Володиному дому. Она была уверена, что он с перепою проспал. Надо первой его разбудить и постараться его неприличное похмельное опоздание перед начальством заныкать. «Вовка … — пьянь! Я должна его покрывать. А куда деваться …»

Аня зашла в дом, совсем маленький, по-сути квартирка, где Вова, вот повезло ему, жил один. Только раз в день, как и ко всем, в дом приходила убираться девчонка-служанка из местных. Аню встретила тишина: «Ну да, спит, гад …» — подумала она. «Вов, Вов … ты спишь?» В комнате жужжали мухи, Володька лежал на кровати одетый, лицо его было неестественно запрокинуто, рот открыт, а в груди торчал какой-то острый предмет, типа длинного шила. Крови было совсем немного. Володька выглядел таким безнадежно мертвым, что и сомнений никаких быть не могло. Аня замерла на пороге, не отрываясь вглядываясь в эту нереальную картину: сине-зеленые жирные мухи ползали по Володькиному безжизненному бледному лицу, садились на его открытые глаза, заползали в рот и нос. Она не кричала и не двигалась. На прикроватном столике лежала грубая фигурка, в грудь которой тоже была воткнута толстая игла. В горле у Ани пересохло, она вышла на кухню и налила себе стакан воды из бутылки. «Надо вернуться на работу … и все сказать».

Обратная дорога до университета заняла у Ани вдвое больше времени. Во всем теле у нее была слабость, в голове странное безразличие, чуть тошнило. «Бедной Вовка, бедный Вовка …» — для нее сейчас было не очень важно, кто его убил, почему … все узнается наверное. Или не узнается … какая разница, все равно его нет. Такой молодой!

Занятия отменили, все закрутилось, Аню вызывали в посольство давать показания. Что она могла «показать»? Да, дружили … Володя хороший человек и прекрасный специалист, да… вместе ездили отдыхать … да, он еще ездил в Гвинею-Бисау, у него там, якобы, были друзья, но … он говорил, что ему разрешили. Больше она ничего не знала. Говорил ли он ей о своих отношениях с местными? Была ли у него связь со служанкой? Были ли враги? Нет, ничего он ей об этом не говорил … какая связь, какие враги … Он не нарушал инструкций. «Нарушал» — отвечали ей.

Официальная версия была такая: несмотря на строжайший запрет, в нарушение всех инструкций, у Володи была любовная связь с девочкой-служанкой и ее родственники, видимо брат, отомстил за сестру, зарезал «ритуальным» образом. Наличие фигурки, проткнутой иглой, около кровати доказывает эту версию. Тело Володи никто не видел, его видимо увезли ночью, в закрытом гробу, прямо в Дакар, к самолету. Все было сделано по-военному быстро и оперативно. Было проведено собрание, его первая часть была торжественно-траурной, а вторая, более длинная — предупреждением и категорическим напоминанием … бдительность, осторожность, ответственность, … мы — советские люди, мы — проводники политики партии … вы, советская молодежь, передовой отряд … Аня не слушала. После собрания всех по одному вызывали к тов. Шаповалову и они подписали бумагу о неразглашении события, ну… чтобы не очернять память… чтобы прецедент не повлиял на дружбу между нашими братскими народами …

Особых иллюзий у Ани не было. У ребят, скорее всего — тоже, но они, от греха подальше, ничего друг с другом не обсуждали. Никакой ни брат убил Вовку. Аня знала это наверняка. Не было у него связи с девчонкой. Вовка был довольно явным расистом, говорил, что … «местные девочки есть ничего, но, лично он, не мог бы с такой черной, что от них неприятно пахнет, ноздри проткнуты, зубы торчат … губы синие …» Ане не нравилось, что он так говорит, она дала ему это понять, и он перестал, но … спать со служанкой? Не делал он этого, не делал … не мог. Тут было что-то другое. Вот не надо ему было ездить в Бисау… Хорошо, что она не поехала. Аня все-таки пошла к тов. Шаповалову, посольскому шоферу, который возил то посла, то автобус, и еще исполнял обязанности сторожа … Впрочем, Аня и никто другой, не удивились, что именно Шаповалов занимался так называемым расследованием. Аня сочла своим долгом разубедить руководство в Володиных отношениях с местными.

— Анна Львовна, спасибо за ваши старания выгородить товарища, но нам, он подчеркнул слово «нам» и так все примерно ясно. Я бы вас попросил больше этим делом не заниматься.

— Я поняла … А что скажут его жене?

— Это тоже не должно вас, Анна Львовна, волновать. Вы, ведь, подписали бумагу. Я знаю, что вы дружили с погибшим, но теперь вам лучше забыть этот эпизод. Договорились? Мы, Анна Львовна, рассчитываем на ваше понимание. Опять это многозначительное «мы».

Естественно, они договорились. Девчонку-служанку Аня больше никогда не видела, их с подругой служанка тоже, кстати, внезапно куда-то делась, на ее место прислали другую. После Володькиной гибели Аня уже не могла дождаться возвращения в Москву. Ей полностью расхотелось продливать свою работу в Африке еще на год, да никому из их группы этого и не предложили. Что-то Вовка сделал не так, а с Конторой шутки плохи. Аня это знала теоретически, а теперь просто убедилась на практике.

Она думала, что от Того у нее на всю жизнь останутся самые лучшие воспоминания, но получилось совсем по-другому. Перед отъездом она собиралась купить на память маски и фигурки, но ничего не купила … все это «вуду»: высушенные, белесые черепа животных, ритуальные порошки, наборы инструментов для кукольных пыток, стало ей активно неприятно. Когда она вновь оказалась на московских улицах, она ощутила себя счастливой. Экзотики ей хватило на всю жизнь.

Теперь воспоминания о прошлом часто занимали Анино сознание. Понятное дело, ведь в это лето Ане совершенно нечего было делать, внуками ее не беспокоили, они посещали лагеря, ни о каком спектакле никто и не помышлял. Аня так и знала: вот не стала она ничего предлагать, и театральной деятельности как не бывало. «Королевский бутерброд» — был их последней продукцией. Вообще-то что-нибудь с детьми порепетировать ей ничего не стоило, могла бы даже и вовсе сама со всем справиться, просто не было настроения и желания. Когда изредка она оставалась с детьми одна, Ане начинало казаться, что внуки — это ее дети … она на них покрикивала, прогоняла, когда они начинали друг на друга жаловаться, … а потом кто-нибудь кричал ей «бабушка … бабушка …» и действительность вновь неумолимо возвращалась. Аня теперь выглядела нисколько не старше своих дочерей, но внуки странным образом этого не замечали. Она была для них бабушкой и все тут! Было понятно, что на ее внешний вид они вообще не обращали никакого внимания. Иногда все собирались по выходным, делали барбекю, выпивали бутылку другую вина. Каждый старался делать вид, что … все нормально. Никто не обсуждал ни ее внешнего вида, ни самочувствия. Ну, что ж … так и надо. Со смертельно больными людьми всегда делают такой вид. Аня прекрасно знала, что Феликс им все сказал, и ждала хоть какую-то реакцию. Но ее не было, совсем … никакой!

«Интересно, а понимают ли они, что меня скоро не будет. Хоть бы что-нибудь сказали!» — горько думала Аня, подавая на балконный стол еду, меняя тарелки. «А может я остановилась? Больше же со мной ничего не происходит» — Ане так хотелось остаться с ними со всеми. Она чувствовала все большую и большую близость с ребятами, она их всех лучше понимала: их желания, настроения, причины поступков. Девочки воспринимались ею как подруги, с ними хотелось посмеиваться над Феликсом, над мужьями, иметь какие-то мелкие секреты, которые они бы не сказали ей, матери, но девочки явно избегали находиться с ней наедине. Они просто не знали, как себя с ней вести, что говорить. Аня прямо осязаемо чувствовала их дискомфорт. Наверное, если бы было можно, они бы все предпочли совсем от них с Феликсом отдалиться. Но, никто о таком не помышлял, один Сашка в своем Нью Джерси был «весь в белом» … как всегда. Он конечно тоже был в курсе, ему же сказали. Феликс или девочки? Аня не знала и не спрашивала. И все-таки ей было обидно: «надо же … знает, а не едет с ней повидаться. Эх, Сашка».

Периоды деятельности сменялись у нее упадком сил, кислым, подавленным, депрессивным состоянием. Она валялась на диване и думала о том, что … вот она умирает. Каждого человека ждет смерть, но … она же совсем нестарая, полна сил и еще не готова уходить. Мама тоже была не готова … да, но мама скорее всего даже не заметила момента, когда струйка крови вылилась в мозг или … как там это случилось. Не знать о смерти — это классно. А она, вот, знает. Каждый новый день ее приближает к концу. «Всех приближает» — отвечал ей внутренний голос, ее оппонент в собственной голове. Аня думала о том, что сейчас ее угнетает не смерть, как таковая, небытие, невозможность оставаться со своей семьей … а скорее вопрос «как»! Как ее не будет? Через что? Вот это и было причиной ее терзаний. Одно дело серьезно заболеть, даже смертельно и через надежды, лечения, разные терапии прийти к сознанию, что ничего не помогает, смириться и ждать смерти, а другое … она ведь не чувствовала себя больной. Наоборот! Как уйти из жизни такой здоровой и полной сил? Да она крепче своих девочек, на ней воду можно возить … и … что «и»?

Аня вспоминала, как дико она боялась рака. А вот и не было у нее никакого рака! Но лучше бы он был. Аня «видела» всю эту картину: она борется, сколько сможет, потом лежит в больнице, исхудавшая, бледная, покорная, но … благостная. Олег делает все, чтобы она не страдала. Семья толпится в палате, и она тихо «уходит». Или она уже несколько дней в коме, на капельницах. Надежды нет. Но ей уже «хорошо». В палате только медсестры, которые констатируют ее смерть и под утро звонят Феликсу, а он — детям. Дальше — понятно. Аня ездила на работу мимо «Funeral House», солидного одноэтажного похоронного заведения, около которого часто стояли машины, и «выбирала» его для себя. Закрытый гроб, ну … хоть белый, на крышке цветочки … торжественная музыка. Она, кстати, выбрала для себя музыку, какая ей нравилась, и сказала об этом Лидке, еще давно. Лидка не удивилась. Потом гроб уходит в нишу, девочки промакивают глаза и поддерживают Феликса. Сашка … достойно поодаль. Ну, в общем — нормально, как у людей. Но, в том-то и дело, что ничего этого у нее не будет: ни болезни, ни прощаний, ни гроба, ни страдающего Феликса, ни плачущих дочерей, ни достойного, мужественно сдержанного Сашки.

Можно ли такое принять! А куда она денется? Куда? Ей, ведь, так и не объяснили. Ой, нет, не может быть, чтобы она «никуда» не делась, так не бывает. Аня уговаривала себя, что не бывает. Да, впрочем, она была уверена, что вся ее семья себя тоже в этом уговаривала. Ее жизнь продолжалась … пока продолжалась. Кто что мог знать? Никто.

У нее начались определенные проблемы с Феликсом. Собственно, проблемы были со всеми, но с Феликсом их было больше, он был всегда рядом. С Аниной точки зрения, Феликс слишком много смотрел телевизор. Он приходил с работы, они ели и сразу усаживались за телевизор. То сериалы, то политические передачи. Сериалы казались ей скучными, а российская политика не интересовала вовсе. И зачем ему были нужны все эти подробности, но на ее замечания он реагировал с ужасной запальчивостью. «Аня, что ты хочешь, чтобы мы делали? Что тебе нужно от меня?» — кричал он. Да, ничего ей было не нужно. Аня и сама не знала, чем унять свою тоску, чем заняться. Она часто думала о будущем, причем не о будущем детей и внуков, а о своем … И хотя она прекрасно знала, что не стоит с Феликсом об этом разговаривать, но не могла удержаться:

— Фель, а что дальше будет?

— Ань, не начинай! Будем жить, а там видно будет. Что будет — то будет. Откуда я знаю.

— Нет, ты мне скажи. Я устала от того, что вы все делаете вид, что ничего со мной не происходит, а со мной происходит … Если так дальше будет продолжаться, то … что?

— Что ты имеешь в виду? Хочешь мне сказать, что ты «уйдешь»? Ань, не мучь меня.

— Нет, я не об этом. Просто я хочу знать, как это будет. Подробно. Вот я делаюсь все моложе: буду девчонкой, потом совсем маленькой, … ребенком, младенцем … Так? Давай поговорим … ты же сам хотел поговорить. Помнишь?

— Хотел, а теперь не хочу. Я не знаю, Аня. Никто не знает. Может этого никогда не произойдет. Вот в последнее время ты практически не меняешься. Я не вижу никаких изменений. А ты видишь?

— Фель … а вдруг будет так, как я тебе говорю. Я знаю, ты тоже об этом много раз думал. И дети думали …

— Да, Аня … думали. Я тебе ничего не говорю, потому что я не знаю. Вот, хоть режь меня. Просто я хочу, чтобы ты знала: какая бы ты не была, ты — наша, моя. Вот и все. Никто ни в чем не виноват. Понимаешь?

— А Сашка знает?

— Знает, Ань. Он тебе не звонил?

— Звонил, да … ничего не сказал, просто спросил, как я себя чувствую. Я замечательно себя чувствую. Твою мать … будь проклято мое здоровье!

Аня всхлипнула, Феликс пересел к ней поближе и обнял. Она прижалась к нему и тоже судорожно его обняла, зарываясь лицом в его плечо, обтянутое старой майкой. Он гладил ее по спине, промокал бумажной салфеткой ее заплаканные глаза и Аня с ужасом увидела, что он тоже плачет.

— Да, ладно, Фель, прости меня. Я не права, действительно, я тебя мучаю. Я не буду. Надо жить, и может все у нас будет хорошо.

Феликс улыбнулся и потащил ее в спальню. Он повернул ее к кровати, легонько толкнул и повалил. Его жесты ему самому казались, вероятно, игривыми, но Аня совершенно не заводилась. С недавнего времени она заметила, что совершенно Феликса не хочет. Он лежал с ней рядом, близко придвинувшись, потом стал водить руками по ее телу и громко дышать. Ему явно нравилось ее молодое тело, он стал в десять раз более активен, чем раньше. Вот, даже свет не погасил, откинул одеяло и смотрел на голую Аню … Она тоже видела его в свете настольной лампы. Его дряблый живот, мягкие просевшие мышцы, седые волосы по всему телу, руки в старческой «гречке», обвисшую кожу на шее, плохо выбритые волоски на подбородке и волоски, торчащие из носа. Феликс был старик, неплохо сохранившийся, еще в силе, некогда такой красивый, мощный, умелый, а сейчас … просто старик, который ею не воспринимался больше как мужчина. С какой это такой стати, она должна быть с таким старым … Это какой-то ужас. «Аня сними рубашку… Аня не надевай ничего …» Фу. Но что ей было делать? Аня никак не отвечала на ласки, никак … Она повернулась к нему спиной, предоставив Феликсу самую противную, пассивную бабскую «карт-бланш»: делай, что хочешь, только быстрее… я тебя не вижу, и ты не видишь моего лица. Впрочем, и хорошо, что ты его не видишь, ведь, на нем написано отвращение и брезгливая покорность. Феликс вошел в нее, и Аня с неприязнью почувствовала, что его член не расправляется в полную силу, вернее это для Феликса теперь и была «полная сила». «Черт … я даже ничего не чувствую. И зачем мне это надо … быстрее бы …» Анино желание сбылось: через пол-минуты Феликс засопел и кончил, как мальчишка, убого сосредоточась на собственном оргазме, не умея продлить акт до его логического завершения. Как прекрасно он умел делать это раньше. Аня помнила, как в их первые разы он не уставал ей повторять, что мужчина может считать себя состоявшимся только, если женщине с ним хорошо. А теперь что … только так? По-стариковски? Будь неладен этот геронтологический секс. Феликс блаженно поцеловал ее плечо, пощекотал шею, продолжая оставаться в ней, стараясь продлить свое удовольствие. «Вот урод! Он считает, что его опавший конец — это такое счастье» — Аня грубо высвободилась, и повернувшись к нему, закричала:

— Ты что, с ума сошел? Придурок!

— Ань, ты что? Что с тобой?

— Ты еще спрашиваешь? Что это ты в меня кончил? Обалдел?

— А что такое? Что не так?

— А то, что я залечу … ты этого хочешь? Мне только этого не хватало. Хочешь быть молодым папой? Ты забыл? Забыл? Тебе на меня наплевать. Я вижу, ты свежую девочку захотел, и нашел … дуру. За девочек платить надо … Старикам следует быть богатыми. Ты, вообще, думаешь, что делаешь? Не смей больше ко мне лезть, никогда, слышишь? Ты меня слышишь? Не прикасайся ко мне.

— Слышу … не кричи.

Феликс отвернулся и погасил свет. Аня видела, что она его очень обидела, что ей не стоило кричать, что Феликс понял, что дело тут было не только и не столько в ее боязни забеременеть, а в том, что он ей неприятен, физически неприятен. Она обязана была это скрыть, но не смогла. За что она его так? У нее же никого кроме него нет. Дети? Но она не чувствовала себя их матерью, и они, наверное, не чувствовали себя ее детьми. Им бы хотелось видеть в ней свою мать, но было ли это сейчас возможным? Она сама скоро будет выглядеть их ребенком. И неправда, что она для Феликса «свежая девочка», она для него — жена. Он — прав. Но она не хочет … не хочет. Он, что, не видит? Аня встала и прошла в другую «гостевую» спальню. Она расстелила себе постель, перенесла со своей тумбочки часы и стакан. Она теперь будет спать здесь.

Феликс лежал не шевелясь, он не спал и слышал Анины передвижения. «Ладно, пусть идет. Так будет лучше», — думал он. Хотя для кого лучше? Для него не лучше, хотя … он уж совсем собрался выписать себе виагру, а теперь не будет. Феликс был собою недоволен: он такой тонкий, настроенный на чужую волну доктор. Как он мог проглядеть Анино неудовлетворение, ее разочарование и отдаление от него как от мужа, мужчины. Обязан был предвидеть, рассмотреть, но он, наоборот, думал, что секс Ане помогает. Так и было до определенного времени. Но это время прошло: Аня слишком молодая для него! Было обидно, но … что все это по сравнению с остальным: напряжением детей, жуткой пугающей неизвестностью, Аниными резкими сменами настроений, с ее усугубляющейся депрессией?

Аня долго не спала. Сходила в «гостевой» душ, долго устраивалась на новом месте, потом заснула, а утром проснулась, ни разу не встав. Феликс уже давно сидел за компьютером и читал газету. Он был в ровном настроении. По молчаливому соглашению они не стали обсуждать Анин переезд в другую комнату. Все и так было ясно, хотя они оба поняли, что в их отношениях наступил другой этап, который еще нуждался в осмыслении.

В это утро Ане впервые пришла в голову мысль о самоубийстве. Она лежала на диване и вновь прокручивала в голове свое ночное ощущение гадливости по-поводу ласк Феликса. Если Феликс для нее уже не муж, Саша, Катя и Лида — не дети, малыши — не внуки … то, с кем ей жить? Тех людей, с которыми она дружила, жила … не было на свете, новых друзей она уже не приобретет и что …? Зачем все это? Зачем подвергать свою семью таким вычурным, несправедливым испытаниям. Как они будут себя вести? Она убедится в их благородстве или трусости? В их сострадании или неприязни? А надо ли ей «убеждаться»? Для чего? Лучше уйти из жизни, пока она еще может это сделать, пока она вообще знает, чего хочет. Раз уж так получилось … Она не станет длить этот кошмар. Его никто из ее семьи не заслужил. Не нужно ребятам и Феликсу быть с ней до конца. В ее власти прервать эту пытку.

От мысли «зачем», Аня перешла к мысли «как». Она и раньше для интереса размышляла о своем «личном» способе: отравиться, удавиться, застрелиться … Думала она об этом с иронией, даже и мысли не допуская, что она на такое пойдет. Но все-таки, вот, если бы … как бы она … Пару лет назад, она ехала с работы и остановилась в нескончаемой пробке на въезде на мост. Долго было непонятно, что случилось, а потом кто-то заглянул в машину и сказал, что какая-то тетка стоит на мосту, перелезла через парапет и готовится соскочить в реку. Приехала полиция и ее пытаются отговорить. Нет, какой бред. Такое Ане не подходило, слишком публично и пахнет дурновкусьем. Повеситься? Нет, страшно и некрасиво. Надо принять таблетки, снотворное. Сделать это с утра и когда Феликс придет с работы, будет поздно что-либо делать. Просто заснуть и не проснуться. Не надо никакой записки, и так будет ясно, почему она это сделала. Да, вот такой банальный, женский, бескровный способ Ане подходил больше всего. Она даже встала и пошла посмотреть в тумбочке, сколько у нее таблеток. Там было штук пятнадцать, должно хватить. Потом она включила интернет и нашла специальный сайт, где самоубийц «учили» убиваться. Аня улыбнулась, оценив собственное непропавшее чувство юмора. … Ну, да … пятнадцать таблеток — будет нормально. Аня привыкла все продумывать. Когда мысль о возможности все сделать по своему выбору и желанию оформилось в ее сознании, ей стало как-то легче. Да, придет время и она сама «уйдет», не будет ждать непонятных метаморфоз. Раз … и все!

План вообще был безупречен, потому что Аню никто не торопил, она могла исчезнуть, когда сама захочет, когда поймет, что пора. Вот сейчас еще было еще не пора. Аня пошла ходить на тренажере. Движение пошло ей на пользу. Она приняла долгий душ, смотрелась в зеркало, рассматривала свое тело и лицо. Да, в последнее время она не находила в себе никаких изменений. Вот и хорошо, просто отлично.

Аня позвонила Лиде и они поговорили о разные пустяках, договорились сходить посмотреть себе какую-нибудь обувь. Лида спросила, как папа. При чем тут папа? Аня только потом поняла, почему Лида о нем спросила: папа же был «старый», на что-то жаловался, когда они виделись в последний раз, а о ее-то здоровье зачем спрашивать. Кто таких «кобыл», как она, об этом спрашивает?

В прошлое воскресенье вся семья каталась с детьми на велосипедах. Их с Феликсом конечно не приглашали. Потом все пришли к ним, усталые, наполненные гордостью собой и долго весело ужинали. Даже маленький Яшка катался со всеми. Аня зачем-то собралась в Костко тоже посмотреть себе велосипед. Она видела там замечательные женские велосипеды за двести долларов. Купить что ли … Двести долларов немало, но … Феликс ей не откажет. Тут была другая проблема: у Феликса тоже не было никакого велосипеда, но он и не собирался его себе покупать. Двигаться он стал минимально и все свободное время проводил за ненавистным телевизором. Если Аня уедет на целый день с детьми, ему придется проводить выходный одному. Может он был бы и не против, но сколько им еще осталось таких воскресений вдвоем. Ане стало его жалко, к тому дети ее на велосипедах с собой не приглашали, хотя и знали что ей это вполне по силам. А может потому и не приглашали, что знали, что она согласится. К чему все эти рефлексии? Скорее всего Аня преувеличивала их нежелание с собой общаться.

На улице было позднее нежаркое утро. Выйдя на порог, Аня привычно отметила, что здесь у них вовсе не чувствуется близости города, нет ни улиц, запруженных автомобилями, ни снующих прохожих, ни витрин … Тихо шелестят кроны высоких деревьев, над их балконом свисают ветви диких вишен, на которых уже зреют липкие горько-кислые вишенки. Скоро будет невозможно сидеть за столом на улице из-за ос. Было так хорошо и спокойно стоять в этом чистом прозрачном воздухе, что мысли о смерти, «уходе», добровольном или нет, совершенно Аню покинули. Все-таки она решила съездить в Костко. Не только из-за велосипеда, там вообще было интересно.

Она пошла наверх в спальню, тщательно выбрала одежду, надела узкие джинсы и майку, с удовлетворением поглядев на свой аппетитный, голый живот, видневшийся между майкой и поясом. Сколько мужчин мазнут сейчас по ней взглядом в магазине. Ане заранее улыбалась.

Проезжая мимо почтового ящика, она забрала почту. В груде никчемных писем и рекламы выделялся большой, увесистый желтый конверт. На нем был официальный гриф ФБР и прямоугольная печать «confidential», т. е. «конфиденциальная информация». Странно, как это они просто посылают мне что-то по почте, а вдруг его другие люди откроют. Потом Ане пришло в голову, что никто ни под каким видом такой конверт не откроет. Люди боятся ФБР, и ни за что на свете не станут связываться с местной «конторой», точно, в ее представлении, такой же, как и та, советская Контора, с которой она сталкивалась, и которую тоже все боялись.

В магазин ей ехать резко расхотелось. Аня вернулась домой и распечатала конверт. Там было официальное приглашение в штаб-квартиру ФБР в Куантико, в Вирджинию для прохождению тестов, биометрических анализов. Тон приглашения был любезным, безликим, однако не допускающим ни тени сомнений в том, что Аня может не приехать. Прилагался билет на Дельту. В Вашингтоне ее будут встречать. Поездка предполагалась в начале июля, через две недели. Был указан телефон, по которому следовало позвонить в случае непредвиденных обстоятельств или если есть вопросы. Никаких вопросов у Ани не было, был только один: а если она не поедет … но она знала, что поедет, никуда не денется. В первую минуту она даже не могла понять, хочет она ехать, или нет. Потом подумала, что скорее хочет: о ней не забыли, будут ею заниматься, может дадут какие-нибудь прогнозы или уточнения, вдруг скажут что-нибудь обнадеживающее. Во всяком случае никто в Куантико не будет делать вид, что «все хорошо, прекрасная маркиза». С другой стороны … вечно было это проклятое «с другой стороны»… С другой стороны ей, ведь, тоже иногда удобно было делать вид, что все хорошо. Тут она со своими, рядом Феликс, а там … все чужие, и она им безразлична. В письме было указано, что точные сроки пребывания ее в лаборатории указать трудно, но предположительно ей придется пробыть в Вирджинии две недели, причем в письме еще говорилось, что они предполагают провести с ней «ряд» тестирований в течении ближайшего времени, т. е. пока это был первый, но отнюдь не последний вызов. Нет, все-таки неплохо, что ей надо будет туда поехать. Дома все надоело, ничего не происходило, а Ане хотелось хоть какого-нибудь действия, внимания к себе.

В голове у нее мелькнула замечательная мысль, что в Вирджинии живет ее подруга, и она к ней зайдет, но в следующее мгновение эта мысль показалась Ане неприемлемой: как она пойдет, ее не узнают, и уже невозможно будет сказать, что она была на диете и похудела. При чем тут похудела, когда она стала неузнаваемой. Да и вообще, хочет ли она сама встречаться с еще одной «старухой» их своего окружения? А … хочет, не хочет, все равно им уже нельзя встречаться. «Я хоть по Вашингтону погуляю», — подумала Аня и все-таки отправилась в Костко.

Вечером она показала приглашение в ФБР Феликсу, послушала, что он скажет: «Да, Аня, надо ехать. Может мне с тобой съездить? Как ты там будешь одна?» Она ответила, что «не надо. Всего две недели».. и потом, безо всякого логичного перехода, она стала ему нудить насчет велосипеда. Велосипед казался необходимым, а поездка в «лабораторию» еще далекой. Аня привыкала жить одним днем, не делая никаких планов. Впрочем сейчас план у нее был и лежа ночью в постели, через стенку от сопенья и храпа Феликса, Аня мысленно составляла список вещей, которые ей надо было купить для поездки в Куантико.