Они летели в Вашингтон, Аня смирно сидела с Феликсом рядом, а в аэропорту она прямо подошла к молодому мужчине, который их встречал.

— Познакомься. Это Бен Лисовский, психолог, я тебе о нем говорила. Бен, это Феликс, мой муж.

Мужчины пожали друг другу руки, улыбнулись и сразу заговорили о ничего не значащих вещах. Бен интересовался, как они отпраздновали Новый год, даже спросил, приезжал ли Саша. «Да, Анька ему тут всю нашу биографию зачем-то рассказала» — ревниво подумал Феликс, настороженно приглядываясь к Бену. Он знал такой тип мужчин: уверенный в себе, всего добившейся сам, умный, здоровый, с довольно высокой самооценкой, мотивированный, социально самодостаточный … хотя, возможно и у него есть проблемы и немало. У таких, как Бен обычно нет «хобби», хотя он не всегда знает, как занять свое свободное время: слишком много отдал учебе и карьере, ему невероятно трудно расслабиться, он не умеет отдыхать. Надо будет у Аньки спросить, женат ли он, есть ли у него подруга? Возможно он «одинокий волк», практически отчаявшейся найти близкого человека, или хотя бы «уши». Дорожит своей свободой и тяготится ей. «Что это я тут упражняюсь в популярной психологии? Что мне этот Бен?» — Феликс заставил себя отвлечься от мыслей о психологе, хотя получалось это у него не слишком хорошо: «Красивый мужик, в самом соку. Аньке такие должны нравится.» Феликсом овладевало глухое раздражение против Бена, хотя никаких видимых оснований для этого не было. Ему самому было неприятно думать, что он скорее всего испытывал вульгарную ревность. Только этого ему сейчас не хватало. Совсем спятил!

На этот раз контрольные тестирования должны были занять не больше недели. Когда Аня ушла на тренажеры, Феликс в первый раз встретился один на один с Колманом:

— Феликс, я не могу от вас ничего скрывать. Процесс в случае Анны не купируется, по нашим наблюдениям он даже акселируется, по-этому вы должны быть готовы к завершению …

— Когда это будет, доктор? Скажите мне хотя бы приблизительно …

— Нет, Феликс, это неизвестно. Я могу только предполагать, т. е. никакой научной, статистической базы у моих предположений нет.

— И все-таки …

— Года полтора … максимум. Плюс— минус …

— Я понимаю, что вы все это жене объясняли, но она — не специалист … Может быть вы могли бы мне еще раз рассказать, как все это будет … Я пойму, а об этом читал все, что смог найти.

— Феликс, Анна регрессирует в геометрической прогрессии. Она станет ребенком, потом совсем маленьким ребенком, потом эмбрионом, потом оплодотворенной клеткой — зиготой, а потом клетка станет делиться … и мы ее подсадим в матку …

— Да, я понимаю. Меня интересует этап эмбрионального существования до подсадки. Как плод будет жить без плаценты? Как вы это сделаете чисто технически? Он же может погибнуть …

— Хороший вопрос, Феликс. Анна нам его не задавала. Не буду от вас скрывать: это неимоверно сложно, но возможно. Создан аппарат «искусственная плацента». Он не применяется в современной медицине, непонятно даже, будет ли, и когда … Но изобретение существует. Аппарат действительно осуществляет газообмен через пуповинные сосуды и создает искусственное плацентарное кровообращение. В современной практике он применяется для изучения эмбрионов лабораторных животных, а в наших случаях применялся на человеческих, причем успешно, хотя это совершенно закрытая информация. Официально, опыты закрыты, в свое время их называли эктогенезисом. Есть, кстати, французский фильм «Искусственное чрево». Там все подано как фантастика, а это … есть, Феликс.

— Неужели это возможно? Трудно поверить …

— Да, невероятно сложно вырастить из эмбриона доношенного ребенка. Так бы не вышло. Но в нашем случае этого и не требуется. Мы не ждем 9 долгих месяцев, наш процесс продолжится не более нескольких дней, так как он идет очень быстро. Сначала просто недоношенный ребенок 20–22 недели, жизнедеятельность которого могли бы поддерживать в любой американской клинике, а потом плод, помещенный в аппарат, но не более, как на неделю. Потом все … матка!

— Так просто?

— О нет, Феликс. Если бы вы знали, как это непросто. И баснословно дорого. Первые искусственные плаценты были созданы в Японии, исследования интенсивно велись у нас в Корнеле, но сейчас они приостановлены из этических соображений. Официально приостановлены … вы понимаете, о чем я? Сведения об этих опытах нигде не публикуются.

— А кому подсадят клетку? Эта женщина известна?

— Мы работаем с репродуктивными центрами Корнеля и Джона Хопкинса. Идет строжайший отбор пары. Нам нужно, чтобы родители максимально отвечали нашим требованиям: возраст, социальное положение, профессии, этническая принадлежность, даже география места …

— Что вы имеете в виду?

— Новые родители Анны должны быть похожими на ее родителей. Полная идентификация невозможна, но мы найдем супружескую пару, максимально приближенную к идеальной.

— А эти люди будут знать …

— Нет, зачем. Просто бездетная пара. Это будет их первый ребенок … и последний.

— А если они захотят еще детей?

— Нет, они будут бездетны … оба.

— А что, много таких пар? Их легко найти?

— Найти, Феликс, легко. Нелегко отобрать тех, кто нас устроит. Но мы справимся. Семья … «новой» Анны воспитает ее похоже, учитывая другое время, другую страну и другую культуру. Мы будем иметь дело с клоном, который по определению, не может быть во всем идентичен оригиналу, но суть наших исследований как раз в выявлении различий, сравнительных характеристик оригинала и клона, а возможно и дальнейших клонов.

— Простите, доктор Колеман. Последний вопрос …

— Конечно, пожалуйста.

— Я знаю, что процент успешного рождения детей из «пробирки» невелик. Каковы шансы, что все получится? Анна может не родиться?

— Может. Но шансы, что эмбрион имплантируется в стенку матки, как раз, велики. Не забывайте, что речь идет не о оплодотворенной клетке вообще, а именно об этой клетке, а она феноменально жизнеспособна. Поверьте.

— А то, что будет ребенок из пробирки не скажется на его развитии?

— И что это люди все время говорят о ребенке «из пробирки»? Вовсе не будет никакой пробирки. Речь, строго говоря, идет о чашке Петри. Хотя … какая разница. Никаких отклонений в развитии ребенка совершенно не предвидится. — доктор Кальман улыбнулся.

Мозг Феликса так и не мог до конца охватить все этапы процесса. Его медицинская специальность была все-таки очень далека от репродуктивной физиологии. Искусственные плаценты, имплантация клетки, матка «подобранной» женщины, ни о чем не подозревающие счастливые родители. Не надеясь на положительные ответ, он все-таки спросил Кольмана, скажут ли им имена новых родителей, и смогут ли они тоже следить за «новой Анной»? «Нет, — ответил Колман. Это невозможно, но я вам сообщу, когда эмбрион окажется в матке и начнется процесс вынашивания». Феликс так просил сообщить им, когда ребенок благополучно родится, что Колман обещал. После этого их общение должно было прерваться. Это он дал Феликсу понять очень твердо.

Встречи с доктором Лисовским Феликс очень ждал, хотя Бен, встречающий их в аэропорту его насторожил по причинам, которые были ему скорее неприятны. Не стоило даже и думать об этом. Лисовский был коллегой, причем, даже учитывая разность их научных и профессиональных интересов, они были сравнимы по квалификации. Феликс сам не знал, что он хотел узнать и понять, но Бен его интересовал как человек, как специалист, и еще как кто-то, кто имел на Аню влияние. Да, имел … он это чувствовал. Как складывалась жизнь: он, Феликс, известный психиатр, пришел искать совета психолога. Вот уж действительно «сапожник без сапог». Феликс вошел к доктору Лисовскому в кабинет, они поздоровались за руку:

— Феликс, вы разрешите вас так называть?

— Конечно. Аня столько мне о вас рассказывала, что и вы для меня просто Бен.

— Нам уже давно пора было познакомиться. Я рад, что вы смогли приехать.

— Да, мне показалось, что Ане в ее теперешнем состоянии нужна поддержка.

— Разумеется, Феликс, вы правы. Я как раз хотел обсудить с вами последние перемены в ее статусе, и, главное, поговорить о вас и вашей семье. Вам предстоит теперь принимать ее такой, какой никто из вас ее никогда не знал.

— Да, это важно. Но мы все — взрослые люди, а вот … Аня. Я не хочу, чтобы она страдала.

— Вот, Феликс, в этом сама суть вопроса. Вы действительно уверены, что Аня будет страдать, что она сейчас страдает?

— Не знаю. Наверное. Она в неважном настроении.

— А я, вот, не думаю, что речь идет действительно о страданиях. Плохое настроение — это другое дело. Чем моложе будет ее условный, неметрический возраст, тем меньше она будет страдать. Она уже и сейчас особо не страдает. То-есть у нее есть проблемы, она неуравновешенна, неудовлетворена, в чем-то беспомощна, но вряд ли испытывает страдания по-поводу регресса.

— Боюсь, что я вас, Бен, не совсем понимаю.

— Феликс, дело в том, что Анна сейчас очень молодая девушка, будет ощущать себя все моложе и моложе. Ей будут свойственны переживания человека ее возраста, не связанные больше ни с чем. Разве вы не замечаете, что она как бы забывает о том, что с ней происходит? Нет, нет, она не то, чтобы совсем все забыла. Пока — нет, но она перестает придавать этому значение. Расскажите мне, как она сейчас относится к вам и членам вашей семьи? По-старому?

— Нет, конечно. Она стала к нам ко всем гораздо более равнодушна. Даже не равнодушна, а безразлична. Нет, это одно и то же. Мне трудно подобрать слово. Мы для нее близкие люди, но … она просто не может относиться к нам по-старому. Я ей не муж, девочки и Саша — не дети и ну так далее … Вы понимаете?

— Разумеется. Она сейчас посередине … вы — взрослые, старшие, она младше вас всех. А дети … она еще не ребенок, ей с ними пока неинтересно. Я думаю, Анна сейчас одинока, ей кажется, что ее никто не понимает. Тем более, что у нее нет здесь круга общения. Если она захочет его себе создать — не препятствуйте.

— О каком круге речь? Что я могу сделать?

— Есть вероятность, что Анна захочет ходить в школу. Пусть. Ее переполняет энергия. Ее хочется активной жизни, знакомых. Общение только с вами уже не может ее удовлетворить. Представьте себе, что рядом с вами живет подросток.

— Подросток?

— Ну, да. Феликс, уверяю вас, что вам самому скоро будет совершенно невозможно видеть в этой девочке свою жену. В повседневной жизни вы и сами об этом забудете, вам станет легче. Просто каждый этап вашей повседневности недолго продлится. Вот к чему я прошу вас быть готовыми. Представьте себе, что ваш ребенок быстро растет, только в обратную сторону.

— Ребенок?

— Да, Феликс. Вы себе в этом не признаетесь, но вы уже видите в ней ребенка. Не отпустили ли же вы ее к нам одну.

— Не отпустил. Я — ладно … я пока смогу жить с ней. А потом … я же работаю. Совсем маленький ребенок мне не под силу.

— Феликс, я понимаю вашу тревогу. Думаю, что дочери справятся, а нет — всегда есть опция привести Анну сюда, в Лаборатории. Мы тут сами всем займемся. В какой-то момент все равно придется это сделать. Все будет зависеть от семьи, насколько вы сами захотите отдалить этот момент.

Феликс ушел в смятении. Бен видел, что ему удалось успокоить его только отчасти. «Ничего. Он справится. Приятный мужик. Под стать Анне. Да только сейчас он старик и рядом с нею — невозможен. А я … возможен? Пожалуй, уже нет. Она стала девчонкой. С ней еще можно … но уже не то. Сейчас все свелось бы к простому телесному контакту, а этого мне мало. Я не могу любить такую tabula rasa, в нее пока не впечатался опыт зрелой уверенности в себе. Мне было бы скучно быть для девочки „пробой пера“. Нет, все! Я так и знал … последний раз действительно был последним разом!» — Бен пожимал Феликсу руку, провожал его до двери. Напоследок он сделал ему приятное, сказав, что знаком с его книгами и статьями, и что, если бы обстоятельства сложились по-другому, он счел бы за честь с ним работать. Бен действительно считал несправедливым, что такой высококлассный специалист, как Феликс прозябает. «Мог бы даже у нас работать … сейчас уже это никак не получится из-за возрастного ценза для сотрудников. А так … жаль».

Бен волновался перед встречей с Аниным мужем, ему казалось, что при знакомстве с Феликсом он испытает чувство вины за то, что вульгарно спал с его женой. Но, нет, никакого чувства вины не было, может потому, что Анна отошла для него в прошлое. Бен не забыл ее, но их история уже не вызывала боль, а воспринималась с благодарностью, как что-то далекое, ностальгически-грустное, туманное, важное, без чего жизнь была бы хуже. Феликс в эту щемящую ностальгию не вписывался и стыдно перед ним не было.

Феликс после встречи с Беном практически выкинул из головы неприятные мысли, решив, что он из-за стресса стал неадекватен, ревнует на ровном месте, вместо того, чтобы взять себя в руки, и не распускаться. Надо же: был готов привязаться к приятному милому человеку, что он с Аней, якобы … параноик ненормальный. Впрочем, даже если и так … какое это теперь имело значение?

На обратном пути в самолете Аня играла в компьютерную игру на планшете, хотя раньше ей бы и в голову это не пришло. Несколько раз Феликс пытался с ней поговорить, но она отвечала односложно, едва удерживаясь от хамства. Когда она пошла в туалет, сосед сказал ему: «какая у вас красивая дочь», и Феликс, уже не удивляясь, просто поблагодарил. «Хорошо, что за дочь принимают, не за внучку и не за любовницу. Хотя здесь люди таких любовниц не имеют. Это не принято» — Феликс думал о том, о чем его просил Бен: «не препятствовать, если Аня захочет в школу». Как туда устраивают, какие нужны документы? Феликс понятия не имел. Ладно, пройдет лето, а там они посмотрят.

Лето прошло тихо. Аня сходила на несколько барбекю, но уже не в качестве «бабушки Ани», а в качестве девочки Ани. Объяснения с детьми прошли не так гладко, как хотелось бы. Яша спрашивал «а когда бабушка приедет обратно?» Неопределенные ответы его не удовлетворяли и злили. Ника только спросила: «А почему она уехала и с нами не попрощалась?» «Вы были все в лагере. Бабушка не успела.» Однако, если отсутствие бабушки детей тревожило, то «приезд родственницы» был воспринят совершенно нормально. Приехала — и хорошо. Дети не стали уточнять, кто она такая, чья дочь, это было для них неинтересно. Никто не узнал в Ане «бабушку Аню», и на том спасибо. Все однако понимали, что серьезного объяснения не миновать.

Аня сидела за столом, но в разговорах взрослых участия почти не принимала. Она уединялась с девочками в верхние комнаты и показывала им там, как правильно краситься, они о чем-то шептались и хихикали. Было видно, что Аня до девочек «снисходит», что они ей не подружки, но с остальными ей было в тягость еще больше. Дома она уходила с маленьким компьютером в свою комнату, обязательно закрывая дверь, и когда Феликс спрашивал ее, что она там читает и пишет, Аня отвечала уклончиво, даже иногда с еле скрываемым раздражением. Она объявила, что ей надо купить себе на стену какой-нибудь постер. «Какой, Аня?» — удивленно спросил Феликс. Оказалось, что она хочет украсить стены постерами, а старые фотографии снять. В маленькой спальне, которая раньше была гостевой, висели фотографии внуков.

— Фель, ты их можешь себе повесить. Я тут у себя не хочу детей.

— Ну, Ань. Они всегда висели в этой комнате.

— Висели, а теперь не будут. Тебе, что, жалко купить мне что-нибудь посовременнее?

— Не в этом дело. Мне не жалко … но …

— Нежалко, так поедем сейчас и купим … я тут кое-что на интернете нашла, но может это и в магазине есть.

В магазине ничего, из того, что Аня хотела, не оказалось. Купили картинку с муравьем, который тащит на спине давящий ему на спинку земной шар с надписью «Don't give up», не сдавайся! На вкус Феликса постер был слишком примитивен и по-этому безвкусен, но Аня настояла. На этом она не успокоилась и заказала на Амазоне еще один с летящим на белом фоне силуэтом молодого человека. Красивый, но бессмысленный и, с Феликса точки зрения, надоедливый. Фотографии он снял и убрал в шкаф. Ему было грустно, но все-таки следовало признать, что современная Аня и маленькие дети в разных забавных позах никак не совмещались.

Аня все-таки купила себе в Костко велосипед и теперь всегда ездила с ребятами кататься. Феликс начал здорово беспокоиться насчет ее кредитной карточки. Тут были проблемы, о которых он раньше и не подумал: Аня не была похожа на своем ID на себя теперешнюю, и когда она расплачивалась существовала прямая угроза неприятностей. Кроме того она уже не слишком хорошо теперь понимала, сколько и на что следовало потратить. У них был по-этому поводу малоприятный разговор, но велосипед он ей, так и быть «простил». Тем более, что он ей доставлял удовольствие. Аня приезжала с велосипедных прогулок усталая, разгоряченная, веселая и голодная. Феликс поджидал ее с ужином. Как и предсказывал Бен, разговор про учебу у них возник:

— Фель, а что я буду делать осенью?

— В каком, Ань, смысле, что ты будешь делать?

— А ты считаешь нормальным, чтобы ты уходил на работу, а я тут одна сидела?

— А что ты хочешь?

— А хочу учиться в университете. Думаешь, не смогу? Переведу свои оценки на их кредиты …

— Аня, послушай меня. Ты забыла, что твоим кредитам почти 50 лет? Забыла? Странно.

— И что?

— И то, Ань … тем более, что это, как ты понимаешь, дорого. Если хочешь, иди в школу, Liberty High School.

— А там, что ты скажешь?

— А там, Аня, ничего не надо говорить. Там нужен адрес и … все. Запишут с моих слов, кто ты такая. Скажу, что ты приехала ко мне надолго погостить из России.

— Мне там будет скучно. Я все буду знать.

— Не выдумывай. Короче, если хочешь … давай, а нет — так нет.

Со школой сразу возникла дурацкая проблема. Ездить на школьном автобусе Аня категорически отказалась, объясняя Феликсу, что она будет «как дура». Ей было бы удобнее ездить на машине. Феликс говорил ей, что это невозможно, так как … «а что если остановят, то какие ты покажешь права. Старой женщины?» Аня вроде все понимала, но ей казалось, что ее не остановят, что ехать надо всего пару блоков, что …«если остановят, она скажет …» Феликс был непреклонен: «нет и все». Аня просила его позвонить в Бюро, они, дескать, помогут с бумагами. Однако Феликс уже с ними об этом говорил, но они были уклончивы, видимо, процедура казалась им слишком сложной и не стоящей усилий, ввиду слишком краткой необходимости. В результате договорились, что Феликс до работы сможет ее отвозить в школу, а обратно она либо пройдется пешком, либо сядет на школьный автобус.

Перед первым днем Аня заметно волновалась, а вечером рассказала Феликсу, что, все, вроде, ничего прошло, что ребята с ней разговаривали, но мало. Ее представили, сказали, что она из Москвы, и все удивились, что она так хорошо разговаривает по-английски. Тут Аня не удержалась, и сообщила им, что она еще лучше говорит по-французски. Впрочем, она была совершенно не уверена, понравилось это окружающим, или нет. За следующие несколько дней подруг Аня не завела. Она и не собиралась этого делать, приглядывалась только к мальчикам. Самым главным для нее было понять, что здесь ценилось больше всего: хорошая учеба, спорт, внешний вид, одежда, фигура, раскованность, эрудиция … Оказалось, что хорошо учиться было не так уж и важно. Вокруг сидели накаченные, не слишком интеллектуальные мексиканские парни, для которых девочка вовсе не обязательно должна была быть академической звездой. Уровень преподавания и знаний Аня нашла неприлично низким. Каждый вечер она говорила Феликсу, что, учителя — козлы, одноклассники — тихие уроды, занятия — просто мрак. Там все такое дерьмо, заведение полное самодовольных идиотов, высокомерных свиней, дебилов. Феликс даже и представить себе не мог, как Аня, сама преподаватель, вдруг стала так воспринимать школу. Интересное явление для него, как для специалиста. Он предлагал ей не мучится, просто завтра же перестать эту «школу для идиотов» посещать. Но, Аня странным образом, за школу держалась, и даже перестала ныть.

Феликс не понимал почему, и Аня вовсе не собиралась ему объяснять, что в школе — классная тусовка, войти в которую стало для нее делом чести. Пара-тройка парней показались ей стоящими. Ничего, что они были пока чужими. Посмотрим, чьими они будут через месяц! Она в совершенстве владела тактикой отключения на уроке, если было слишком скучно.

Ей следовало достичь самой высокой степени крутости, и делать это Аня решила «от противного»: «У вас тут немодно учиться, а я буду учиться. Вы боитесь некоторых предметов, как черт ладана, а я их возьму, и буду первой в своем классе. У вас модно ходить в узких джинсах и коротких майках, а я надену длинную юбку. Вы небрежные, а я буду элегантной. Вы будете балдеть и молчать, а я стану, как ваш учитель!» У Ани появилась программа действия и теперь каждый день был полон для нее смысла. Она боролась за популярность, и хотела ее добиться во что бы то ни стало. Аня знала, что ей будет нелегко, она же должна играть на чужом поле, но … она же Анна Рейфман и она им себя покажет.

В школе все обязаны были изучать какую-нибудь, как они здесь выражались, науку. Большинство брали биологию. Самым непопулярным предметом была физика. Аня внутренне улыбаясь, записалась на этот курс. Изо всей не такой уж маленькой школы в этот класс пришли 11 человек. Учитель, неопрятный молодой человек, пытался их на первом уроке заинтересовать занимательными опытами. Дядька наливал в стакан воду, брал иголку. Иголка плавала. Он ее вынимал, вытирал платком, объясняя, что «иголка должна быть сухой». Ребята должны были повторить опыт. Иголка плавала … потом учитель свой фокус-покус разжевывал: на платке, или на пальцах жир, т. е. поверхность несмачиваемая и … что «и» никто не понимал. Потом был мутный «фокус» с бритвой. Ее переворачивали разными сторонами вверх, потом сгибали, и … одна сторона, всегда одна и та же, оказывалась наверху. И что? А то, говорил учитель, что при изготовлении одна сторона бритвы подвергается более сильному тепловому воздействию, чем другая … структура металла меняется и по-этому … учителю все казалось ясным и дико интересным, но Аня была готова поклясться, что ни один китайский или индийский парень из ее класса, где она была единственной девочкой, ничего не понял. В первое мгновение ее как и подмывало задать лысенькому дядьке кое-какие вопросы, но потом она раздумала, решив сначала выждать, и посмотреть, как будут идти дела дальше. На рожон Аня лезть не любила, и никогда не делала этого, не подумав. «Рожон» был возможен, но только как крайнее средство.

По физике был очень толстый учебник с яркими картинками, где были помещены все разделы. Аня его пролистала, и узнала, что программа была сделана здесь на других принципах. Больше лабораторных работ, меньше теории, и вычислений. Да, она собственно и не удивилась. Все было так же, как у нее в университете. Примерно тот же уровень. В классе сидели технари, что и понятно, так как нельзя было бы брать физику, не имея приличный уровень математики. К доске никто никогда не выходил, для проверки знаний учитель устраивал тесты, где был примитивный выбор правильного ответа из нескольких возможных. Аня, зевая, быстро выбирала то, что нужно:

Магнитное поле можно обнаружить по его воздействию на:

1. мелкие кусочки бумаги;

2. движущийся электрон;

3. подвешенный на нити легкий заряженный шарик;

4. стрелка компаса.

К ее удивлению со временем все стало сложнее, и Аня увлеклась. Она сидела за столом, наморщив лоб, хотя не так уж ей все это было трудно.

Лысенький учитель послал ее на олимпиаду штата. Она думала над правильным ответом, который практически сразу возникал в ее голове, и одновременно прекрасно видела, что многие на нее смотрят. В зале было очень мало девушек, несколько азиаток и индианок. Она выделялась, как обычно создавая диссонанс между складом своего интеллекта и внешним видом. Даже те «заморыши», которые участвовали в физической олимпиаде, отвлекались на нее от своих задач, Аня им мешала думать. Вот смешные. Ане хотелось посидеть с ними со всеми еще немного, и поэтому она специально замедляла решения, чтобы не сдавать все первой. Ну, что там еще они предлагают? Ага …

1

На каком из графиков можно найти участок, соответствующий охлаждению твёрдого куска олова? Температура плавления олова 231,9 °C.

Подобных заданий было двадцать. Аня тянула время, но все равно она все делала быстрее, чем другие. Не это было для нее важно. Важным было всегда получать только максимальные баллы. Ее одноклассники по остальным предметам знали о ее успехах в физике, хотя и не особенно могли их себе представить. Учитель ее обожал, ставил в пример, хвалил европейскую систему образования и советовал Ане поступать … тут его уж совсем заносило. Обещал написать роскошное рекомендательное письмо и распинался насчет зональной олимпиады в Айдахо.

Аня договорилась с Феликсом, что на олимпиаду она поедет. Каким-то образом она поняла, что ей необходимо его разрешение: он, взрослый должен был ее отпустить. И опять она, чуть волнуясь, сидела в аудитории среди молодых и мало привлекательных азиатов и индийцев, стараясь все сделать правильно:

— первую половину пути автомобиль прошел равномерно со скоростью 10 миль, в вторую со скоростью 35 миль. Средняя скорость движения автомобиля на всем пути равна …? Боже, какой-то детский лепет!

Так, а это чуть сложнее:

— с некоторой высоты падает тело и за последнюю секунду пролетает 50 футов. Высота, с которой падало тело равна … Нет, не сложнее … опять фигня.

Зачем она поехала? Что хотела доказать? Кому? Только бы не хватало, чтобы она этого не решила. Учитель получил по интернету результаты, Анины были безупречны. Правильно, что она поехала, а теперь ее диплом поможет поступить в университет. Ей теперь надо на национальную олимпиаду … Учитель гордился и Аня была за него рада, но твердо решила больше никуда не ездить. Слишком глупо.

У нее состоялся примечательный разговор с девочкой Рейчел в кафетерии:

— Анна, поздравляю, слышала о твоих успехах.

— Спасибо.

— А я бы физику ни за что не взяла. Какая-то муть.

— Да, это не для всех.

— Что ты имеешь в виду?

— Ничего, только то, что я сказала. Не берешь, и не бери …

— А ты зачем берешь? Зачем это нужно?

— Понимаешь, я голову развиваю. Мозг, ведь, это же, как мышца. Не будешь развивать, атрофируется. За этим надо следить.

— Да, ладно … А кто там у тебя в классе? Ни одного симпатичного парня. Зачем туда ходить?

— А ничего. Я насчет парней не волнуюсь. И ты за меня не волнуйся. Мне парней всегда хватит.

— Думаешь ты кому-то понравишься, такая умная?

— Понравлюсь … Увидишь.

Ох, уж эта Рейчел-шмейчел, толстуха в бесформенных джинсах, но с выставленными напоказ увесистыми сиськами, которые скоро будут «как у тети Миси … по колено сиси» … Идиотка. Аня был смешон этот разговор. Физика ей как раз и нужна была для того, чтобы быть другой, не такой, как клуша Рейчел с мужским размером обуви. Дура еще этого не заметила, но Аня-то уже видела, что на нее смотрят. Кто-то украдкой, а кто-то пристально. Она знала такие взгляды. Начиналась охота, и Аню охватывал азарт большой игры.

Теперь она закрывала дверь в свою комнату и болтала в чате с Эммануэлем, которого все звали Маноло. Сколько ему? Лет 17–18? Аня смутно помнила, что когда-то в другой жизни у нее был знакомый Эммануил, еврей с черными кудрями, и оплывшей фигурой. Он жил с родителями и бабушкой в коммуналке в Комсомольском переулке, и Аня там у него несколько раз была. Все ребята звали его Моня и бабушка называла Эмой. Насколько же этот Моноло был другой, красивый, дерзкий и необразованный. Аня таких раньше не знала. Феликс быстро заметил, что Аня кем-то в школе увлеклась, но он заранее знал, что ее поведение не впишется в схему трогательной романтической первой любви. Не будет ни задумчивого взгляда, ни стихов на полях тетради. Он заволновался как бы она с ее московскими ухватками и опытом, который она может даже плохо сейчас осознавала, не наломала дров и решил с ней поговорить:

— Ань, прости, что я лезу, но с кем ты так подолгу разговариваешь ночами. Я могу узнать?

— Да можешь, только не понимаю, почему тебя это волнует.

— Как почему?

— Да, почему? Это мое дело. Ты прав. Однако я могу тебе сказать, что этого парня зовут Эммануэль. Это что-нибудь меняет?

Феликс растерялся. Действительно, что это меняло? Училась Аня с блеском, да даже если бы она училась совсем плохо, какая разница? Ревность к мексиканскому мальчишке была бы еще большим маразмом, чем ревность к Бену. Беспокоиться за Анину нравственность? Еще большая глупость. Феликс понял, что он, скорее всего, просто побаивается неприятностей, которые вполне можно было от его бесшабашной Ани ожидать. Забрать ее что ли из школы? Как ей об этом сказать?

— Аня, я подумал. Я может, ну ее эту школу. Ты там только время теряешь. Мы давно убедились, что вся их программа для тебя детский лепет.

— Я сама решу, куда мне ходить и зачем.

— Нет, Аня, я теперь решаю.

— Да? Кто тебе сказал? Ты много на себя берешь. Хочу и буду ходить в школу. Мне там интересно.

— Я знаю, что именно тебе интересно….

— Ну-ка отвяжись от меня. Оставь меня в покое.

Феликс решил сменить тактику. Как ему было с Аней разговаривать. О каком его отцовском авторитете могла идти речь? Ни расспросы, ни давление ничего не дадут. Ничего он не сделает по-поводу этого ее Эммануэля. Сами разберутся. Наверное, если бы Аня была обычным подростком, Феликс бы знал, что делать: бушующие гормоны, скачущие эмоции, стремление познать свой внутренний мир, понять себя, отделиться от родителей … да мало ли. Но в том-то и дело, что Аня не была обычным подростком, может быть даже и вовсе подростком не была. Не стала же она делать тайны из увлечения, она не скрывала, ей просто неинтересно было с ним об этом говорить. Она не красит ногти и волосы в дурацкие цвета. По-сути она осталась прежней Аней, больше всего на свете ценящей свою непохожесть на остальных, и некий, знакомый ему, «комплекс полноценности». У подростков часто бывает низкая самооценка, у Ани — высокая. Наверное Феликс нашел бы с Аней правильный тон, как он находил его с собственными детьми. Но для этого ему надо было бы быть ее отцом. А он ей … кто он ей теперь, Феликс и сам не знал. Он, ведь, не растил свободную, умную, добрую дочь, как раз наоборот, он знал, что ей не суждено стать взрослой. Что проку было ее «растить»?

Если бы Аня переживала любовь, он бы скорее всего только за нее порадовался. Тут не было бы ничего плохого, но Аня могла «выкинуть номер», причем такой, какого здесь еще не видывали, и Феликс беспокоился. Кроме того, он не мог принять, что Аня все меньше и меньше интересовалась семьей. Какой может быть Эммануэль, если Аня все еще может видеть детей, пусть даже не чувствуя себя ни мамой, ни бабушкой. Надо им всем как можно больше бывать вместе. Скоро ни у кого уже не будет такой возможности, но все было не так, как ему бы хотелось:

— Анечка, не забудь, что мы с тобой в субботу идем к Кате … Они звали на барбекю. Последние теплые дни …

— Я не пойду. На меня не рассчитывай. Иди один, если хочешь.

— Как это? Я не понял.

— Фель, не тормози. Я сказала: не пойду. У меня другие планы.

— Какие, если не секрет.

— Не секрет. Мы с Моноло едем на пляж.

— Ты едешь на пляж с каким-то Маноло, вместо встречи с детьми?

— Ага.

— Ань, ты совсем с ума сошла. Тебе Маноло дороже нас?

— Знаешь, Фель, я всегда знала, что ты демагог. Дороже, не дороже. У меня своя жизнь, а у тебя своя. Не дави на меня. Я этого не люблю.

— Аня, сейчас уже октябрь. Что вы будете делать на пляже?

— Хорошо, папочка. Я курточку надену! Ты не видишь, какие стоят солнечные дни. Бабье лето. Вы же, небось, свое барбекю на улице будете есть, а мне нельзя на пляж? Я должна под твою дудку плясать? Не будет этого.

И тут Феликс сорвался. Он никогда ни на кого не орал, а тут … Феликс кричал Ане, что она плохая мать, что он «больше не может», но она «забывается», что она ему ни в чем не помогает, что даже тарелку за собой убрать не может, что он хочет, как лучше … Аня недоуменно смотрела на него, а потом подошла, прижалась к нему и крепко обняла.

— Не надо, Фель. Ты не виноват, но и я не виновата. Оставь меня просто в покое. Ладно? Я уже и сама не понимаю ничего.

Феликс заплакал. Аня смотрела на его вздрагивающие губы, на слезы, текущие по морщинистым, неважно выбритым щекам, на опущенные покатые плечи … Ей было его жалко, но … зачем он так с ней? Она молодая, у нее своя жизнь. Он не должен в нее лезть, не должен ей ничего приказывать и запрещать, а главное … не надо ее тащить к детям. Ей не хочется сидеть с ними со всеми за столом. Это … скучно. Аня гладила Феликса по спине, и думала, как они будут играть с Маноло в волейбол на песке, мысленно видела его бугристые мышцы и сильные коротковатые ноги. Он обещал научить ее кататься на доске. Вот что она будет делать в субботу, если погода не испортится. Феликс ее не остановит, не лишит ее «фана», удовольствия. Не пойдет она с ним к Катьке. Там только и разговоров, что про школу, про образование: дети молодцы, дети то, дети се … А про нее небось никто не вспомнит. Про ее учебу им неинтересно. Выиграла олимпиаду — как будто так и надо. С другой стороны Аня и сама чувствовала, что «да, так и надо», но не могла объяснить себе почему. Она знала и умела в сто раз больше, чем ее одноклассники, и это нормально, тут была причина … но думать об этом Ане удавалось как-то отстраненно и редко. Ей просто казалось, что родные относятся к ней невнимательно, по-другому, чем раньше, но в чем отличие Аня улавливала с трудом. Дело было не столько в них, сколько в ней самой. Ей было одиноко, в школе немного лучше, чем дома. А ладно … послезавтра за ней заедет Маноло и они поедут на его старой машине на океан. Жары не будет, но будет хороший солнечный день.

Поездка удалась. С утра Феликс позавтракал вместе с Аней, ничего они уже не обсуждали. У Ани было замечательное настроение, ей казалось, что Феликс больше не дуется, и что у всех все хорошо. К десяти заехал Маноло, она его познакомила с Феликсом и ей показалось, что Маноло ему понравился. Еще бы: такой вежливый, скромный парень, называл Феликса «сэром». Да, сэр, нет сэр … Приедем часам к шести, но вы не беспокойтесь, даже если приедем позднее … трафик… Маноло был воспитан на уровне поверхностной вежливости, но вежливость не могла замаскировать его неразвитости. Феликсу было бы трудно с ним разговаривать. Да он и не собирался, об этом Ане не стоило волноваться. Феликс Маноло не то, чтобы презирал, он его просто «в упор не видел». Кто был Маноло по сравнению с Феликсом? Сопля на палочке, причем тупая. Ну и что? Наплевать на интеллект! Или не наплевать? Аня и сама не знала.

На берегу они вытащили из машины свои сумки и пошли к воде. Было ветрено, и Аня даже накрылась одеялом. Маноло не хотел валяться на подстилке и сразу потащил Аню к группе знакомых ребят. Мальчишки возились со своими досками и обсуждали ветер. У них был один виндсерф на всю компанию. Оказалось, что Маноло умел на всех этих штуках кататься и Аня с удовольствием наблюдала за его доской. Она быстро скользила по прибойной волне и парус красиво выгибался под мощной воздушной струей. Маноло держался за скобу обеими руками и тело его низко наклонялось под разными углами к воде, иногда почти касаясь поверхности. Аня смотрела, не отрываясь на его мускулистое загорелое тело, и сознавала, что хочет его. «Господи, ну что мне его мозги? Мне же не с мозгами …» — себя обманывать Аня не считала нужным.

У ребят был мяч и они пошли всей гурьбой поиграть в волейбол. Потом они с Маноло лежали на одеяле, солнце было нежарким, ласковым. Кругом кипела пляжная жизнь, бегали собаки, за пару сотен метров от берега возвышался маленький скалистый утес, во-время отлива до него даже можно было дойти. Захотелось есть, они проехали до парка и там уселись за деревянный стол. Бутерброды с маленькими помидорами показались Ане необыкновенно вкусными. Они все запивали водой, и Маноло всерьез сожалел, что нет пива. Пиво сделало бы его еще счастливее, но и так хорошо … Они пошли погулять по лесной тропе, зашли довольно далеко, дорога шла вверх, и наконец перед ребятами показалась смотровая площадка, огороженная перилами. Оттуда открывался вид на океан и пляжи.

— Смотри, Маноло, как красиво.

— Да, тут красиво, и ветер хороший.

— Ты сюда из-за ветра приезжаешь?

— Да, а зачем же еще? Я люблю спорт. Ты сегодня не каталась, но в следующий раз, я тебя обязательно тоже на доску поставлю …

— А у нас с тобой будет следующий раз?

— А ты сомневаешься? Конечно. Правда погода может испортиться. Ерунда. Я с тобой хочу на выпускной прийти. Ты — красивая.

— Ладно, пойдем вместе на выпускной. Ты тоже красивый.

— Я знаю. Для мужчины это неважно, но … девушки меня любят. А я их люблю …

— Всех любишь?

— Всех. Но тебя больше всех. Ты — особенная, может слишком для меня особенная и умная.

— Умная? А для тебя это важно?

— Нет, не очень. Но тебе со мной будет неинтересно.

Вместо ответа Аня прижалась к Моноло и он ее поцеловал. Аня знала, что он ее поцелует. Была уверена, что по-другому и быть не может. Для них обоих это было, как начало атаки: теперь они уже целовались неистово, почти не отрываясь друг от друга. Потом Маноло увлек ее от тропы чуть в сторону и они повалились в жесткую клочковатую траву. Аня почувствовала, как он напрягся.

— Хватит, Анна, пойдем. Это неправильно. Нам пора ехать. Тут люди ходят.

— Ладно, поехали.

Аня и сама не хотела бы так комкать все, что им обоим предстояло. Что она подождать не может? Куда он от нее денется? Какая разница, что он ничего не делает в школе? Зато … зато … какой он был роскошный на доске под парусом! Ей с ним будет хорошо, она это знала. А девчонки пусть утрутся. Она вспомнила разговор в кафетерии с дурочкой Рейчел про физику, про то, что она «умная». Идиотки! Кто они все были по-сравнению с ней, с Анной Рейфман? Она с самого начала была на сто процентов уверена, что она сделает этих сявок. Маноло им всем нравится, но лежит он сейчас рядом с ней. Ну, кто бы сомневался!

В машине она думала о том, как они будут выглядеть на выпускном: она в необычном, красивом платье и он в черном смокинге, который они здесь называют «таксидо». Шикарная пара, никто от них глаз не оторвет. Уж она-то, Аня найдет себе красивое платье, не их «модное» идиотское, из атласа с широкой юбкой. О, нет … тут надо что-нибудь необычное. Аня уже планировала, что она попросит Катю или Лиду отвести ее в магазин и она даже сделает вид, что с ними советуется. Как будто она сама не понимает, что ей нужно. Интересно, а они все придут полюбоваться на них с Маноло? Да, пусть приходят, ей не жалко. Пусть гордятся ею. На «проме» ей еще все ее дипломы вручат и люди захлопают, а то … взяли моду игнорировать ее успехи. Семья называется … Про Нику и остальных они часами готовы сюсюкать, а она … не хотят признать, что она молодец.

В школе никто не сомневался, что Анна и Маноло вместе. На переменах Аня уже не старалась сесть с девочками и не сидела демонстративно одна, как в последнее время часто происходило. Группа мексиканских ребят приняли ее как свою. Мексиканские девочки было принялись делать вид, что они недовольны, но парни им дали понять, что Анна все равно теперь будет с ними, и нет никакого смысла дуться. У Маноло были серьезные проблемы по разным предметам, но особенно по математике. Он даже говорил Ане, что есть вероятность, что у него будет по математике «незачет», что это «ничего», на выпускной они все равно, разумеется, пойдут, а недостающие кредиты, он потом в комьюнити колледже получит. В колледж в любом случае он пока не собирался, там, дескать «видно будет», а пока Маноло решил идти в армию. Там он получит специальность, учеба будет оплачена, и вообще он мужчина и все выдержит, не слабак какой-нибудь.

— Ну, зачем тебе армия? Тебе надо в колледж идти.

— Нет, я не смогу. Я — ленивый. Не хочу.

— Да, все ты сможешь. Все могут. Поверь.

— Да, я даже SAT не хочу брать. Математику не понимаю. Не буду.

Аня предложила помочь ему по математике. Маноло долго отказывался. Он не хотел делать над собой никаких усилий, не мог позволить себе выглядеть дураком перед «умной» Анной, не любил просить о помощи, не мог поверить, что ему это для чего-то надо. Аня настаивала, убеждала, и наконец Маноло согласился идти с ней в библиотеку после занятий. Уровень того, что требовалось, показался Ане элементарным и невероятно для нее самой скучным. Маноло был тупой, но все-таки не такой, каким казался, да у него все было невероятно запущено. Они так много занимались, что парень даже увлекся, поражаясь, что у него получается. Аня дразнила его и вела за собой все дальше и дальше, обещая, что он сдаст с ней тесты по математике за курс университета. «Да, у меня будут зачтены кредиты, это мне поможет получить хорошую армейскую специальность». Они уже давно стали заниматься Calculus II, т. е. дифференциальным исчислением с элементами матанализа, и переменными величинами, где касались и векторной алгебры и теории вероятности, и линейных величин.

Аня стало интересно, она прекрасно объясняла и явно получала удовольствие от занятий. Хотя даже в пылу разборов самых сложных задач, ей приходило в голову, что она все-таки странно проводит время с Маноло, немножко как-то с оттенком «метать бисер». Вот тогда на тропинке, все казалось таким близким, а сейчас у них были дружеские, деловые, партнерские отношения, а остальное … Маноло прятался за занятия, и … не предпринимал никакой инициативы. Аня не то, чтобы волновалась, ей просто надоела такая длинная преамбула. Сколько можно ждать? Это уже вообще было черт знает что! Иногда ей даже казалось, что у Маноло кто-то есть, что он ее просто не хочет, и что она теряет время … Нет, ну это было слишком! Как это так? Надо что-то делать с соплячком. Аня даже не замечала, что мысленно начала называть его «соплячок», уж очень ее раздражала его инертность, причин которой она не понимала.

Слух об их занятиях разнесся по всей школе. То один, то другой подходил к Ане с просьбой помочь по математике. Ее даже спрашивали, а может ли она стать их «тьютором», т. е. репетитором по другим предметам. Аню распирал снобизм и она им всем небрежно говорила, что может. И действительно в этой школе не было такого предмета, который бы казался Ане трудным. Она даже запросто могла писать эссе по английскому. После нее просто следовало исправить мелкие стилистические ошибки.

Сначала она не слишком соглашалась помогать, отговариваясь нехваткой времени, но потом она с головой ушла в «преподавательскую» деятельность. Преподавание увлекло ее до такой степени, что ни Феликс, ни остальные ее почти не видели дома. Причин тут было две: Аня была неимоверно горда, что она так сильно востребована и все от нее зависят. Вторая причина была более прозаична: Аня брала с «учеников» деньги, причем немалые. Она была готова позаниматься и «натаскать» перед тестом, но могла и просто сделать за кого-то задание. Любое задание. Скоро у нее выработался прейскурант. Что-то стоило дороже, что-то дешевле, математика стоила дешевле физики и химии. Биология дороже астрономии и геологии, которую Ане пришлось быстренько самой изучить. Многое зависело от спроса. Аня даже нагло отпечатала на компьютере «прайс-лист». Не платил только Маноло. Ане, кстати, вовсе не казалось, что Маноло ей ничего не должен, просто она была уверена, что он с ней «расплатится» … только не деньгами.

Феликс замечал, что Аня в последнее время находится в прекрасном расположении духа, ее что-то сильно увлекает в школе, а может кто-то. Феликс был уверен, что это мальчишка-мексиканец Эммануэль. Вместе в гости они давно ни к кому не ходили, Аня всех отучила ее ждать. Феликсу по-прежнему казалось дикостью, что Аня манкирует семьей, детьми, но … с другой стороны его об этом предупреждал доктор Лисовский и может все происходящее было и Ане и всем им во благо. Было такое ощущение, что они не должны страдать, что все «нормально», что Ане хорошо. Он говорил о своих ощущениях ребятам, Катя и Лида признались ему, что для них даже было лучше, что Аня не приходит. Слишком им всем было трудно видеть, что мама такая.

— Пап, пойми, я уже не вижу в девчонке маму, — говорила ему Лида.

— Да, Лид, я тебя понимаю. Я давно не знаю, кто она нам. Родной человек, но …

— Расскажи, как она в школе?

— Да, не пойму. Учится хорошо. Ей легко. Но чем она на самом деле увлечена, я не знаю. Она не рассказывает.

— У нее там мальчишка появился, мне Катя говорила. Она ей хвасталась, что пойдет с ним на «пром». Катька ей обещала платье подыскать. Забавно, что ее только это и волнует.

— Я заметил, как вы все теперь говорите «она». Ни мамой ее не называете, ни «Аней».

— Как пап, мы должны ее называть? Дети говорят ей «Аня», а Ника все про бабушку спрашивает. Не забыла.

— А насчет «волнует» … да, ты права. Мне больно это видеть, но может так лучше.

— Не знаю, пап. Ты держись.

На следующий день Аня вернулась из школы довольно рано, как обычно Маноло ее подвез. Она даже картошку пожарила к приходу Феликса. Он уж и забыл, что Аня вообще что-то делает по дому. Он уже с порога увидел, что с ней что-то не то: это брезгливо-тревожное выражение лица. Аня явно была не в духе.

— Ань, ты что такая?

— Какая?

— У тебя что-то случилось?

— Ничего у меня не случилось. Что у меня может случиться?

— Ты с Эммануэлем поссорилась?

— Что? При чем тут он? Может я еще в подушку стала бы из-за него плакать. А ты бы меня как добрый папочка утешал. Так?

— Ань, ну что ты взъелась? Не хочешь — не говори.

— В общем тебя в школу вызывают. Директриса …

— А что такое? Что ты сделала? С чем это связано? Я же вижу, что что-то случилось.

— Ага, испугался? Случилось, случилось … ничего не случилось. Говорила я тебе, что это — школа идиотов. Сходи, пусть эта мымра сама тебе расскажет.

— А ты не хочешь рассказать?

Аня ничего ему не отвечая, поднялась наверх и хлопнула дверью своей комнаты.

— Ладно, Ань, давай ужинать! Не волнуйся. Я схожу в школу и все улажу.

Аня не отвечала и Феликс сидел один на кухне, угрюмо ковыряя свою картошку. Что она могла сделать? Как Анька там у них наговняла, скотина? Так он и знал. Вот только о чем речь? Не дай бог это как-то связано с мальчишкой, с Аньки станется. И зачем он только пошел у нее на поводу, послушал советов проклятого Лисовского, который Аньку совершенно не знал. Психолог хренов … Хоть сто тысяч тестов она ему сделала … Но он-то знал. Вот уж он не думал, что на старости лет ему придется ходить в школу и там краснеть за своего ребенка. Что придется краснеть, Феликс не сомневался. Может сказать Катьке или Лидке, чтобы сходили … нет, это его дело. Они еще успеют внести свой в Аню вклад. Когда перед сном он открыл свою почту, то сразу увидел имейл от директрисы. Она хотела его видеть.

— Здравствуйте мистер Панов … мы столкнулись с некоторыми issues, морально — этического характера, касающиеся вашей племянницы, мисс Рейфман … Мне хотелось бы их с вами обсудить и просить вашего содействия в урегулировании проблем, которые …, и прочее в том же туманно-осуждающем духе.

Между официальных строк, Феликс уловил какую-то явную дрянь. Мисс Рейфман, мать ее … Вот Анька — задрыга. Никто из школьных деятелей и представления не имел, какая она может быть зараза. Не связывался бы со школой, жил бы спокойнее … Сам виноват, идиот! С Феликсом происходили странные вещи: Аня раздражала его до бешенства, и он почему-то не учитывал ситуацию и соответственно не делал ей скидок. Аня была для него сейчас просто отвязанным подростком, который выходит из-под его контроля. К тому же он теперь часто вспоминал недобрым словом Аниных родителей, которые «безобразно избаловали дочь». Раньше он никогда так о них не думал. И вальяжный, веселый Лев и тихая интеллигентная Фрида всегда были ему очень симпатичны, он с ними дружил. А сегодня, когда ему надо было идти в школу на расправу, он считал этих, давно умерших людей, виноватыми. Анька, сволочь, у них на голове сидела. А он теперь расхлебывай …

С утра он отвез Аню в школу, она, как ни в чем не бывало, нырнула в толпу ребят, и сам пошел к директорской двери. Ее еще не было. Пришлось немного подождать, директриса пришла и вежливо поздоровалась. Феликс зашел в кабинет и через несколько минут ему все стало ясно: Анька продавала свои услуги репетитора! Ну … такого он не мог себе представить, однако … новость про «шкурный интерес» Феликс узнал с облегчением. Хоть не про мальчишку и то — спасибо. Директриса монотонно зудела ему в ухо:

— … мы не можем допустить … надо принимать во внимание законы о плагиаризме, родители жалуются … в нашей школе никогда ничего подобного не было … Анна торгует знаниями … недопустимо … нежелательно … неэтично …

«Это неприлично, негигиенично и несимпатично, вам говорят …» — саркастически подумал Феликс. В голове его звучала песню про «школу танцев» из их позапрошлогоднего спектакля. Проблема казалась ему нелепой, даже забавной, в глубине души он даже был за Аню рад, но директрисе он сказал, что, разумеется, он с Анной поговорит, что это больше не повторится, но … нет, он не уверен, что следует возвращать семьям деньги. В конце концов этих студентов никто не неволил покупать у Анны ее знания и умения…. да, да, да, он понимает и, конечно впредь … Вечером никакого серьезного разговора у них с Аней не вышло:

— Ань, я был у директрисы.

— Ну, хорошо. Я же тебе сразу говорила, что там все дебилы и директриса — главная дебилка.

— Аня, кого ты называешь дебилами? Почему это все у тебя дебилы?

— Ой, Фель, а кто они? Никто ничего не соображает, и учителя не слишком хорошо соображают тоже. Что я такого делала?

— Аня, тебе бы никто ничего не сказал, если бы ты просто с ребятами позанималась.

— Интересно, как это «просто»? Я тут что тебе, коммунизм строю? У меня есть то, чего нет у них, и я это продаю … кто-то не хочет покупать, пусть не покупает … Только все хотели. Пользовались, а потом меня заложили своим папочкам и мамочкам. Гады! А вот так и знала, что они меня сольют …

— А ты что не знаешь, что каждый должен учиться за себя? Ты не понимаешь, что участвовала в обмане … Ты совсем обалдела … Уймись! Зачем тебе деньги? Я стоял там краснел за тебя … попробуй еще раз продать задание …

— А то что?

— Увидишь!

— Очень я тебя испугалась …

Разговор ничего не дал, ни за кем не осталось последнее слово, но Феликс был однако уверен, что Аня свернет свою коммерческую деятельность, неприятности ей тоже были совершенно не нужны. Ребята каким-то образом узнали о скандале, и к ней больше не обращались. Самые страждущие пару раз подошли, но Аня их отшила, как она сама говорила, «в грубой форме». Исключением был только Маноло, который под Аниным заинтересованным и дотошным руководством постигал математику все глубже, собираясь в дальнейшем сделать ее своим коньком. Аня была им довольна, но еще больше собой. Но все-таки, хоть она себе в этом и не признавалась, ей в мужчине всегда нравился ум и интеллект, а Маноло был … тупой. В минуты откровенности с собой, ей это приходилось признавать. А вот сейчас … что? Не тупой? Нет, он разбирался в математике на уровне колледжа, жаль только, что он получил знания из ее рук, она его за собой на веревке тащила. Без нее он бы … никуда. Как-то это было неправильно. Учить мужчину Ане было неприятно. Однако, главное у них было впереди, о нюансах можно было и не думать. Плохо, что все как-то застопорилось, надо было его подтолкнуть, дожать, что тоже Ане не нравилось, но она не собиралась сдаваться.

Однажды, вскоре после истории с заданиями, Маноло отвез ее после школы домой и она пригласила его зайти. Она часто его приглашала, но он не шел, ссылаясь на разные дела, но на этот раз согласился. «Ага, ну вот … до прихода Феликса еще часа четыре. Раньше он не возвратится. Успеем …» — Аня не сомневалась, что сейчас она наконец-то получит, что хотела. Они перекусили, поднялись к компьютеру, Маноло показал ей сайт военного училища, в котором ему хотелось бы со временем учиться. Все было как-то фальшиво, Аня видела, что Маноло тоже предчувствовал, что сейчас они доведут до конца, начатое на пляже, он был напряжен, не в своей тарелке.

Когда они улеглись на Анину кровать, оба разом успокоились. Не надо было делать вид, что они не более, чем друзья, можно было просто ласкать друг друга. Маноло только спросил, не вернется ли Феликс, Аня вместо ответа расстегнула ему пояс на джинсах. Ее пальцы гладили его горячую кожу, залезали под рубашку. Маноло сжимал в ладонях ее грудь, потом поднял свитер и стал целовать её соски, крепко захватывая их губами. Ну сколько это могло продолжаться? Аня видела, что сдерживаться он просто больше не в состоянии. Да и зачем сдерживаться? Они хотели друг друга, и этому желанию не было преград: ни прохожих, ни родителей …

Маноло стянул с себя одежду, Аня тоже молниеносно разделась и накинула на их тела кусок одеяла. Маноло встал перед ней на колени, она ловко наклонилась к тумбочке, быстро вытащила из ящика презерватив и стала надрывать упаковку, предвкушая, как она сама аккуратно его натягивает. Сил уже не было терпеть, скорей бы … Она уже давно не испытывала такого жгучего желания. Но Маноло вдруг отвел ее руку. Он лег на нее и сейчас же кончил, бурно изливаясь на простыню. «Тьфу, черт … мальчишка … я сама виновата… надо было не держать его так долго» — с досадой подумала Аня. «А я как теперь? Эх, связалась с сопляком …» — Аня была немного разочарована, все шло не совсем так, как ей представлялось. Вообще-то … не беда, надо просто … но он ничего не делал. То ли не умел, то ли не хотел … Теперь Маноло лежал на спине, блаженно улыбаясь, руки его были закинуты за голову, Аня поглаживала его грудь, чувствуя под пальцами мышцы и мягкие черные волосы. «Ничего, и пяти минут не пройдет, как он восстановится. Первый блин комом. Сейчас все будет медленнее.» — Аня хотела теперь его еще больше.

Сама не получив никакой разрядки, она завидовала его расслаблению. Украдкой посмотрев на часы, Аня поняла, что до прихода Феликса осталось уже только три часа, немного. Впрочем, сейчас ей было почти все равно: придет — так придет. Феликс тут вообще был ни при чем … с другой стороны, зачем делать Феле неприятно, да и Маноло с ума сойдет. «Ага, ну вот и хорошо … мальчишечка готов — Аня сделала движение, чтобы усесться на него … Мы не можем ждать милостей от природы … Мичурин прав … Пусть так и лежит, от него ничего не надо … все что надо — уже есть …» И вдруг Маноло рывком перевернулся на живот. Лежать так ему было неловко, может быть даже больно, но он упрямо не поворачивался и не делал никаких попыток войти в нее. Объяснить себе это Аня не могла:

— В чем дело? Что-то не так?

— Все так … Я хочу тебя.

Не отвечая, Аня откинулась на спину и попыталась надвинуть на себя его тело. Но тело было тяжелым, Маноло не принимал игру.

— Что? Как ты хочешь?

— Никак. Мы не должны этого делать.

— Что? Ты про что говоришь? Мы же уже «делаем».

— Нет, не надо. Нельзя.

— Что нельзя? А что же ты тут со мной лежишь, если тебе нельзя?

— Прости. Это потому, что я — слабак. Маноло сказал «I am a wuss. I have no spine».

Аню уже трясло от ярости:

— И кто сказал, что «нельзя». Это тебе в церкви сказали? Это твой Иисус не велел?

— Анна, не надо …

— Лежит тут с хуем наперевес. Нельзя ему … А кончать на мою простыню можно?

— Анна …

— Что Анна? Что? А тебе Иисус не сказал, что со стояком твоим делать? Иди подрочи, спускни в раковину, урод …

Ане было трудно высказывать ему свои обиды по-английски. В ее отповеди мелькало «jerk, wanker, fucktard … сопровождаемые бесконечными fucking», ей было страшно жалко, что Маноло не понимает по-русски.

— Анна, подожди, давай я тебе объясню …

— Да, ладно, можешь не объяснять … давай, вали отсюда.

— Постой … понимаешь, я тебя недостаточно знаю, я не готов, так нельзя. Я сейчас не об этом должен думать. Мы с тобой и так вместе, мне с тобой хорошо. Если мы пойдем «до конца» — это может иметь для нас обоих разные последствия … Я — мужчина, я обязан за тебя отвечать. У нас могут быть неприятности …

— Да, какой ты мужчина! Иди отсюда. За меня отвечать не надо. Я сама за себя отвечу. Скажи лучше, что ты просто боишься … Боишься? Мужчина он … Задрот слюнявый …

— Анна, я не говорю, что мы с тобой делаем что-то дурное, но … не обязательно идти в нашем возрасте «до конца» …

— Да? Ты мне предлагаешь «поиграть»? Я могла бы с тобой поиграть, но ты этого не заслужил … ты сначала заслужи, чтобы я с тобой играла … Знаю, что ты хочешь вместо «до конца».

— Я просто хотел бы избежать «вагинального проникновения». Это опасно. Это вредно.

— Что? Тебе это точно в церкви внушили … Аня нарочито громко захохотала. Да, иди ты … со своим «вагинальным проникновением»!

Услышав слово «vaginal», которое для нее звучало как термин, Аня совсем озверела, ей было так досадно, что она даже перестала слушать его сбивчивые и в общем-то предсказуемые, навязанные американским менталитетом и католицизмом, оправдания. Голый Маноло с «перископом» на двенадцать часов, в ее постели проповедовал воздержание то того момента, когда он «вырастет». Этот сильный, довольно уверенный в себе юноша не считал себя взрослым, и Ане он немедленно стал противен. Да, как она вообще могла связаться с этим мексиканским, фальшиво «крутым» идиотом? На еще вдобавок тупым, которого она сама же пыталась хоть как-то натаскать по математике. Что на нее нашло? Маноло подобрал свою одежду, зашел на минуту в ванную, и Аня услышала, как от дома отъехала его машина.

«Все, больше я в школу не пойду. Хватит! Мне там нечего делать» — Аня все для себя решила. Даже выпускной бал, с торжественным красавчиком Маноло при бабочке, показался ей полной глупостью. Она лежала в постели, на грязной, как она про себя думала «обспусканной» простыне, и образ Маноло на пляже с каплями воды на загорелом теле, причудливым образом мешался у нее в памяти с почти забытым лагерным Шуркой Колосом, который был на год младше Маноло, но … Шурка был другой, лучше, и как сейчас Аня поняла, желаннее. Она знала, что Колос был в ее жизни очень давно, но как это могло быть давно, если она сейчас такая молодая … это не приходило ей в голову.

Идти назавтра в школу, видеть там мексиканского кретина, казалось ей неприемлемым. Нет, никуда она не пойдет … а все-таки интересно, будет Маноло мучиться или нет? Сейчас Аня хотела, чтобы ему было плохо. Да, да, путь он пожалеет о ней, о шансе, который он упустил. Ане было себя жалко, она ненавидела, когда срываются ее планы. Но Маноло она больше совершенно не хотела. Желание в одночасье прошло. Жалость к себе сочеталась с лютой злобой: ничего себе! Рыбка сорвалась с крючка в последний момент, как это она не смогла сопляка дожать? Это потому, что он ханжа и трус … и все-таки, это было поражение … и унижение, которого она раньше никогда не испытывала.

Когда она вечером объявила Феликсу, что не хочет больше ходить в школу, он ни о чем ее не расспрашивал, а просто спокойно согласился, предупредив, что так или иначе, им бы пришлось уехать. Аню вызывали в Бюро для очередного обследования. Феликс не показал Ане своего отношения к тому, что она раздумала посещать школу, но он прекрасно видел, что там у нее что-то случилось. Ладно, неважно, черт с ней с этой школой, от нее было больше проблем, чем пользы.

Аня присмирела, несколько раз до отъезда сходила с Феликсом в гости к Кате и Лиде. За столом сидела тихо, во «взрослые» разговоры не вмешивалась. Потом уходила с девочками наверх и они там о чем-то тихонько переговаривались, замолкая, когда старшие заходили в комнату. Феликсу пришлось несколько раз Аню позвать, когда пора было ехать домой.

Батареи тестов в Лабораториях стали привычными. Аня покорно ходила от тренажера к тренажеру, сдавала различные анализы, встречалась с Беном, с которым она была отстраненно вежлива. Когда он спросил ее, как у нее дела в школе, Аня сказала, что хорошо, но больше она туда ходить не хочет. На вопрос «почему?», она ответила, что это стало ей неинтересно. По итогам тестирования он отметил наметившийся у Анны когнитивный диссонанс, скорее всего вызванный конфликтом идей и ценностей с необузданными эмоциональными реакциями. Удивляться этому не приходилось: в сознании Анны наблюдалось усугубляющееся на этом этапе логическое несоответствие между прошлым опытом и настоящей ситуацией. Бен предположил, что есть вероятность, что через какое-то время диссонанс будет уменьшаться. Он предупредил Феликса, что у Анны будет отмечаться нестабильность поведения, эмоционально неадекватные реакции, но в целом она адаптируется к меняющейся действительности, просто всей семье надо быть с ней мягкими и терпеливыми. Феликс прекрасно понимал о чем говорил ему Бен, временами он даже переставал прислушиваться: «социализация … семейная депривация … нарушения … замещающие семьи … материнская забота … психическая нестабильность …» Понятно, что Бен представлял Аню «сиротой», вот им и надо будет создать ей дом и заменить родителей. Это он все и без Бена понимал, но Аня не была их ребенком, но и чужой им всем не была. Как с этим-то быть? А с этим «быть» нельзя было научиться. В этом и состоял весь ужас.

Доктор Колман указал Феликсу, что уровень половых гормонов у Анны упал и скоро они будут наблюдать прекращение менструального цикла и уменьшение массы ее тела. К этому нужно было быть готовыми. Аня превращается в ребенка! Как к этому можно было быть готовыми? С другой стороны они же как-то все пережили превращение Ани в молодую женщину, в подростка! Люди видимо способны принимать все, их психика адаптируется. Феликс об этом знал, но когда дело касается близких людей, тебя самого … тут все по-другому.

Обратно они вернулись через три недели, был конец учебного года. За лето Аня действительно превратилась в девочку: Феликсу по-плечо, безгрудую, узкую, с длинными светлыми волосами и тонкими стройными ножками. Оставлять ее одну дома Феликс уже не хотел и Аня переехала к Кате. Детям ее представили, как дедушкину родственницу, которая приехала к ним пожить. Там, видно будет сколько … Все та же, довольно нелепая ложь. Все боялись, что дети будут расспрашивать, кто эта девочка, но нет … Анино воцарение в семье Кати были воспринято детьми как положительное событие, и им никому и в голову не пришло так уж сильно интересоваться деталями. Ника упрямо вспоминала о бабушке, но ей отвечали уклончиво, и она на время отступала.

Теперь Аня уже никогда не разговаривала со знакомыми, ни по телефону, ни по скайпу. Ее детский теперь голос не был тут главной причиной. Проблема была в том, что маленькая Аня не могла адекватно общаться со своими друзьями и родственниками. Нужно было что-то решать, но ни у Феликса, ни у ребят не поворачивался язык объявить о ее смерти. В этом было все-таки какое-то кощунство. Спрашивали совета у Саши, но он как всегда предлагал пустить это дело на самотек. Феликс настаивал, чтобы он помог, и Сашка наконец сказал, что он осенью поедет в Москву и всем скажет, что мать смертельно больна и дни ее сочтены. Таким образом известие о смерти через какое-то время, никого не застанет врасплох.

Катя долго со всеми советовалась следует ли записывать Аню в школу, потом решили у нее спросить. Аня с радостью согласилась, они будут ходить в один класс с Линой, и это отлично. Перед началом учебы девочки потащили Катю в магазин и напокупали разных модных девчоночьих нарядов, причем Аня знала, что она хочет, а Лина не особенно, и во всем следовала советам родственницы-сестры … девочки с легкостью считали себя сестрами и были неуловимо похожи. Они пошли в новую «среднюю» школу, middle-school. Лина взахлеб рассказывала, какие там будут у них в классе девочки, почти все ходили с ней в начальную школу. Некоторых она считала своими подругами, и обещала ввести в свой круг Аню.

— Я тебя с Нэтали познакомлю и с Элизабет. Это самые крутые девочки. Они тебе должны понравится.

— Ну, посмотрим. Ты за меня не беспокойся. Я сама с кем захочу познакомлюсь.

— Без меня они с тобой не будут дружить …

— Ой, ладно … не будут, так не будут.

— Ты не боишься идти в новую школу? Совсем?

— Нет. Еще чего, бояться …

— Нам с тобой надо в первый день туда пойти в джинсах. Все будут в джинсах.

— Да? Ну тогда я пойду в юбке.

— Не надо.

— Надо. Что хочу, то и ношу. Я больше люблю юбки. Причем длинные.

— Они будут смеяться.

— Пусть попробуют … И ты надень юбку …

— А Нэтали сказали, что юбки …

— Мне плевать, что твоя Натали сказала. Не рассказывай.

Лина была права. Ни Натали, ни Элизабет не стали принимать Аню в свою компанию. Они ее игнорировали, шептались за ее спиной и демонстративно не садились рядом ни в классе, ни в столовой. Аня слышала замечания по-поводу своих юбок, туфель, длинных волос и небольшого акцента в английском. Она сидела в кафетерии одна за столом, а Лина каждый день стояла перед серьезным моральным выбором: сидеть с Аней или с девочками. И так и так было некомфортно. Аня наоборот переживала свое, как она считала, временное одиночество совершенно спокойно. Она первой сдавала все тесты, получала только хорошие оценки и внимательно присматривалась к ребятам и учителям. Несколько раз подряд Лина садилась в кафетерии за столик со своими девочками, подходила к ним во дворе. Зато дома, чувствуя себя предательницей, она заискивала перед Аней, и пытаясь загладить свою вину, повторяла Ане, что девочки согласны ее к себе принять, но она должна…

— Нет, я им ничего не должна. Даже мне об этом не говори. Не буду я скакать под дудку твоей распрекрасной жирной Нэтали. Можешь ей передать. Да, ты не передашь … Ладно, забудь!

— Ты не обижаешься, что я с тобой не сижу? Девочки тогда не будут со мной дружить… понимаешь?

— Да, не волнуйся. Сиди с кем хочешь. Мне насрать.

— А ты? Тебе же скучно.

— Кто тебе сказал, что мне скучно? Глупости. Мне скоро будет веселее, чем вам.

Скоро Лина поняла, что Аня имела в виду. В школе затеяли ставить спектакль Золушка. Аня несколько раз сходила в зал, где шли прослушивания и получила роль Злой Мачехи. Она немедленно похвасталась об этом дома Кате:

— А мы будем в школе ставить Золушку.

— Ой, здорово. А ты, Лина, об этом слышала?

— Пока нет.

— А вот Аня знает … ты никогда ничего не знаешь …

— Ой, Кать, не ругай ее. А я, между прочим, роль получила.

— Да, какую? Золушки?

— Нет, не Золушки. Золушка меня не интересует. Я буду Мачехой.

— Ты что? Зачем? Она страшная. — «Мачеха» казалась Лине неприемлемой.

— Ничего ты не понимаешь. Страшная — это хорошо. Там есть, что играть.

— Ну, ты даешь …

— Кать, я буду позже приезжать, или даже за мной надо будет ехать. Ты согласна. У нас репетиции начинаются.

— Ань, мы как-нибудь устроимся. Если что, Лиду попросим … А с учебой у тебя все нормально будет?

— А когда у меня ненормально было? Кстати, через две недели у нас Science Fair. Я уже придумала проект.

— Уже придумала? А с Лешей ты не хотела посоветоваться?

— Ну, я сама хочу все сделать. Если мне нужна будет помощь, Леша мне поможет.

Аня теперь почти не тратила времени на пустую болтовню с Линой. Она не ходила ни на гимнастику, ни на музыку, но подолгу задерживалась на репетициях, а вечерами сидела на кухне с Лешей, обсуждая детали своего проекта. Сначала Аня колебалась, что выбрать, у нее было две идеи: Экология в школе: нужна ли вторая обувь? Аня планировала исследовать, из чего состоит пыль, представила бы принцип работы психрометра, провела бы социологический опрос «Что ты знаешь о пыли? И чем для здоровья чревато дышать пылью?» ну … и заключение. И был у Ани в голове еще один проект: Физика — на кухне! Тут и физическая суть процессов горения и принцип действия холодильника и микроволновки, механика разных вращательных движений бытовых приборов с электрическим мотором … Микроволновка ее особенно завораживала:

— Кать, Лешь, я им чуть скажу про микроволны, как о форме электромагнитной энергии, как световые или радиоволны. Они очень короткие … и вот … они разгоняют дипольные молекулы, которые …

— Ань, ну погоди. Послушай меня, там никто ничего не поймет …

Леша пытался Аню прервать, но она его не слушала:

— Поймут … только надо где-нибудь магнетрон найти для демонстрации. Понимаешь продукты содержат много жидкости и …

— Аня, ты меня не слышишь … Тебя невозможно остановить … ты что …

Теперь образумить Аню постаралась Катя:

— Лешь, скажи ей, звучит неплохо, но непосильно для ее класса …

Аня с надеждой смотрела на Лешу, но он тоже этот проект решительно забраковал.

— Ань, это слишком широко. Лучше сделать меньше, но внятно … сделаем постер хороший.

— Нет, про пыль будет неинтересно представлять. А с приборами я опыты покажу, чертежи, схемы …

— Ань, послушай меня. Про «Физику на кухне» даже твои учительницы не поймут. Я уж не говорю о ребятах. Никто же физику не проходил … ну, честно, для них это непосильно.

— Ну, и что. А я объясню. Все поймут.

— Нет, никто не поймет. Давай мы с тобой лучше сделаем слайды. Хочешь, покажем разные пробы воздуха через микроскоп, и поверхности разных предметов … Там работы непочатый край.

Про слайды Ане понравилось, и теперь вечерами она и Леша для семьи пропадали. Катя тоже не могла удержаться, чтобы к ним не подойти. Они все вместе копошились в интернете. Леша купил довольно большой микроскоп, подрядили Лиду, чтобы она фотографировала образцы. Фото увеличивали во много раз на компьютере. Леша приносил с работы макеты специальных костюмов, для работы в вакууме, где совсем или почти совсем нет пыли. Олег выступал, как эксперт по медицинской части. Все семья работала на Анин проект.

Никто, как и предсказывал им доктор Лисовский, не воспринимал Аню по-старому, она была ребенком, маленькой девочкой, они ее любили, и ни за что бы по своей воле с ней не расстались. Леша и Олег были от Ани просто в восторге:

— Ты слышал, какой наша Анька проект готовит для школы.

— Ну, как же я не слышал, я же тоже целую лекцию читал о воздействии загрязнений в воздухе на организм. И Лида там пригодилась со своим фотоаппаратом. У нас в семье самая главная тема сейчас — это пыль. Ты, как я понимаю, тоже впрягся на сто процентов? Там, ведь, в основном родители пашут, дети ни при чем.

— Да, ты что! Она все сама. Всех без исключения задействовала, руководит, подгоняет. Мы пашем, и ею восхищаемся. Вот как надо. Да, если бы ты знал, как она соображает.

— Ну, еще бы ей не соображать … тут у нас особый случай. Это, ведь, только кажется, что она — ребенок. Откуда мы знаем, что она забыла, а что помнит. Я так понимаю, она все помнит. Что ей их физика и математика …

— Слушай, я даже раньше не думал, что она вообще такое знает.

— Ой, перестань. Ты же в курсе, кто ее папа … она физическую спецшколу закончила, и факультет неплохой … странно, что в ее голове что-то осталось.

— Да, ты что! У нее в голове побольше, чем у нас. По крайней мере не меньше.

Мнение их было единодушным: Аня — мировая баба, тут и удивляться не приходится, что она и ребенок классный.

Насчет научного проекта, Аня поначалу тащила за собой Лину, даже старалась помочь ей выбрать тему, но Лина была до такой степени инертна, что они даже немного поссорились. Лина что-то выбрала с Лешиной подачи, он практически все за нее сделал, и в день ярмарки Аня носилась со своим выступлением, волновалась, сто раз проверяла как подключать в зале свой компьютер к проектору, Лина в это время болтала с подружками, и в результате просто поставила свой постер в дальнем углу и была довольна, что к нему никто не подходил. Аниных успехов хватило на всю семью. Лина не завидовала, но и не радовалась чужой славе. Много комплиментов получили и Катя с Лешей: «Ах, ваша девочка! Какая у вас девочка! У нас никогда не было такого проекта!» — хотя девочка — девочкой, но учителя все-таки полагали, что Анин проект — заслуга родителей. Убеждать их, что это не так, было бы глупо.

Выступив, Аня выкинула из головы проект буквально сразу. Теперь главным в ее жизни был спектакль. Она надевала костюм мачехи, который при активной Катиной помощи сделался абсолютно гротескным. Они, невзирая на школьную во всем умеренность, прицепили накладные груди и зад. В нелепых туфлях Аня часами вертелась перед зеркалом, отрабатывая походку, голос, повадки. Еще она требовала, чтобы Катя, Лина и даже Яша смотрели на ее репетиции:

— Кать, идите сюда … посмотрите … как я вам?

— А как вам ее походка? Ничего? А так …?

— А можно я так сделаю … а можно я так скажу …

Аня теперь очень часто спрашивала у старших «а можно…?» Никому это не казалось глупым, они действительно были взрослыми, а она — ребенком.

— А можно я буду сигарету в мундштуке курить?

— Нет, Ань, нельзя. Это уж слишком. Тебе в школе все равно не позволят. Даже и не заикайся об этом.

— Почему? Это круто. Мачеха же плохая.

— Нет, Аня. Не дури.

Аня ничего не ответила, но за несколько дней до выступления Катя получила от режиссера имейл с просьбой на минуту к ней зайти. Катя зашла и узнала, что на репетиции Аня вытащила сигарету, вставила ее в мундштук, который действительно валялся у них дома от какого-то старого спектакля и … закурила … «Ах, какой кошмар … ах, это недопустимо … почему ребенку пришло такое в голову?» Оказывается, когда Ане велели выбросить сигарету, она стала спорить, доказывать, что с сигаретой Мачеха будет колоритнее … и что у них в семье они уже представляли персонажей с сигаретой. Учительница недоумевала, как вообще возможно, что Аня … «Вот дрянь! — думала Катя. Я же ей сказала … ну откуда я знала, что она не послушается». Дома с Аней провели беседу, насчет «почему ты не слушаешься?», она обещала ни к кому больше с курением на сцене не приставать, но явно осталась при своем мнении, да еще потребовала признать, что «с мундштуком лучше, но … в школе нельзя …» Катя признала, что ей было делать. Они ведь все были актерами театра абсурда, где надо было пенять собственной матери, что та «не слушается».

Была еще одна проблема, которую удалось скрыть. Аня стала немного меньше ростом и сильно похудела. Костюм Мачехи на ней буквально висел. Катя костюм ушила, и дала Кате свои туфли на каблуке … на которых Аня выглядела повыше. Никто ничего не заметил, даже она сама в пылу подготовки не придавала значения своему внешнему виду. Хорошо, что уже был самый конец учебного года. Они Аню заберут и больше не надо будет беспокоиться, что кто-то задаст недоуменные вопросы.

На представление собралась вся семья. Аня была невероятно возбуждена, выложилась, и ей много хлопали. В том как играли дети была ожидаемая фальшь, ребячья старательность и совершенная уверенность, что их похвалят, что как бы то ни было, они все равно молодцы и родители будут ими гордиться. Золушка была вся в темных завитушках, ярко подрумяненная, миленькая, но все равно какая-то безликая, как кукла Барби. Принц был самым красивым мальчиком в школе, он сам это знал, и все время поглядывал со сцены в зал, следя за тем, какое он производит впечатление.

Только Аня играла действительно уродку-Мачеху, не боясь выглядеть глупой, злой и отталкивающей. Свой естественной игрой она «переиграла» и Золушку и Принца. Свои смотрели на нее с восхищением и обожанием. Яша говорил, что Аня самая смешная, и почему-то ни с того ни с сего посетовал, что «жалко бабушка не видит». Но когда упал занавес, и все по-очереди выходили кланяться, главные герои получили гораздо больше аплодисментов. Хлопали по-сути не актерам, а персонажам. Аня надулась, уверенная, что ее талант не признали, что «они несправедливы». Сколько Катя ей не говорила, что «ничего подобного, они смеялись …», Аня злобно отвечала: «Да, смеялись, а потом не хлопали». «Да, хлопали они тебе». «Нет, они Золушке хлопали. Она плохо играла, кукла напомаженная.» Потом она как-то успокоилась, прекрасно понимая, что если страдать слишком долго, то все перестанут обращать на нее внимание. Разочарование ее померкло и забылось. Аня быстро теряла интерес к прошедшему событию. С ней надо было ненадолго съездить в Лаборатории, а потом девочкам обещали лагерь за городом с лошадьми.

На этот раз в Куантико ездила Катя. Доктор Колман сказал ей, что после Нового года, к весне все должно для них завершиться. Процесс теперь шел быстрее. По приезде начались проблемы, потому что Аня стала выглядеть гораздо моложе Яши и в никакой лагерь ее уже отправлять было нельзя. Катя говорила им это по-телефону, но теперь Феликс сам убедился, что она не преувеличивала. Он встретил Катю в аэропорту. Он сразу увидел в толпе ее небольшую фигурку. Катя тащила сумку и вела за руку совсем маленькую девочку. Такого даже он не ожидал. Надо было что-то сказать детям. Они договорились, что теперь Аня будет жить у Лиды. Дедушка с Катей привезут Нике … кого? Другую Аню? А та где? Маленькая, а потом и грудная девочка будет жить в доме, но кто она? Как ее надо было воспринимать? Придумать новую ложь надо было немедленно, еще до того, как они попадут к Лиде домой. Катя позвонила сестре:

— Слушай. Мы с папой Аньку везем. Она совсем уже маленькая. Что Нике-то сказать? Придумай что-нибудь.

— Что я придумаю? Что сильно изменилась?

— Да она сейчас гораздо меньше Яшки.

— Ничего себе. А по уму?

— Да, вроде, и по уму. Хотя, неизвестно.

— А мы для нее кто? Что ты ей говорила? Тут, ведь, многое зависит от того, что она сама Нике скажет.

— Слушай, ну откуда я знаю, что она скажет …

Практичная Лида была готова к Аниному приезду. Она порылась в старых коробках и нашла много разной старой Никиной одежды, с том числе и для самых маленьких, но что говорить, она не подумала. Как обычно в случае собственной растерянности она обратилась к Олегу:

— Олег, сейчас папа с Катей Аню к нам везут …

— Ну, и что, мы же договорились …

— А то, что она совсем маленький ребенок. Что мы Нике скажем?

— Ника же знает Аню …

— Ты не понял. Эту Аню она уже не знает … хотя ты прав они похожи … Что делать? Что дети подумают?

Лицо Олега стало напряженным и каким-то отрешенным: он думал.

— Ладно, Лид, мы им скажем правду.

— Как?

— А почему бы не сказать, что девочка, наша родственница, больна … развивается «в обратную сторону», ее привезли в Америку … ученые за этим наблюдают, что мы все помогаем, наша семья участвует в научном исследовании … хотим помочь, ну, и так далее. Можно даже на все их вопросы ответить, если их будут интересовать «как» да «что».

— Ну, как же …

— Лид, для нас самое главное, чтобы про бабушку они не подумали. А они, разумеется, не подумают. С бабушкой никакой связи нет. Девочка — и девочка. Им даже все это интересно. Ребенок в доме — это самое главное, остальное будет не так для них всех важно.

— А потом?

— А ничего … отвезем в Вашингтон, в «главную больницу» Америки и там … ну, не знаю … девочку с «нуля» заведут снова и … все будет хорошо. Она вернется в Россию. Так тебе нравится?

— А если они расскажут потом в школе?

— Ой, перестань. Мало ли что дети рассказывают. Все будут считать, что они фантазируют. Не беспокойся.

Ника восприняла папины объяснения с большим интересом и все спрашивала, через сколько минут они приедут. Разумеется, она сейчас же спросила, что будет с Аней потом, «она умрет или ее вылечат?» Олег сказал, что вылечат, но «надо сначала, чтобы обратное развитие дошло до конца». Ника немного расстроилась, говорила, что Аня бедная, но во все поверила, и это было лишним подтверждением, что умелые лгуны говорят почти правду. Все дело всегда в этом «почти».

Машина Феликса затормозила у входа, Катя стала выгружать из багажника Анину сумку, а Аня сразу побежала к Нике и крепко ее обняла. Олег все придумал просто гениально. Аня выглядела моложе, но это была та же самая Аня, которая недавно играла мачеху, глупо было бы говорить, что это другая девочка. Теперь Ника была значительно выше ее, они была рады друг друга видеть и со смехом побежали наверх. Аня должна была спать в старой Никиной кровати в отдельной комнате. Ника стала просить мать разрешить им спать в одной комнате, но Лида не разрешила, сказав, что Аня маленькая, и ей надо больше спать больше, чем самой Нике.

Это лето для семьи было странным. У них появился маленький ребенок, требующий специальных забот. Все работали, а Лида сидела с Аней дома, так как планы с лагерем не реализовались. Девочка она была некапризная, активная: рисовала, раскладывала в каком-то своем порядке Никиных кукол. Лида поставила ей во дворе маленький надувной бассейн, и Аня там то стирала, то купала игрушки. Проблема была с едой. Взрослую еду Аня не ела и ей приходилось специально готовить. Феликс приходил часто, каждый выходной. Он играл с Аней, брал ее с собой гулять, тащил ее маленький велосипед. Аня почему-то помнила, что у Феликса дома есть черный кот. Она хотела его видеть и Феликс брал ее к себе. Мерзкий Ляленькин от Ани убегал, забирался под кровать и сидел там пока девочка не уходила. Всем было известно, что злой мизантроп Ляленькин ненавидел людей, и детей особенно. Аня ложилась на пол перед кроватью, и подолгу терпеливо звала его «кис-кис», кот не вылезал, и она горько жаловалась Феликсу, что котик ее не любит. Аня прекрасно ориентировалась во всех домах, знала, где что лежит. Наверное, она каким-то образом помнила, как она там жила или часто бывала. Ей везде было хорошо, она чувствовала себя среди своих, но ее детский ум осознавал, что хотя все эти, окружающие ее люди, любят ее, они — не родители. Ей бы очень хотелось, чтобы папа и мама были рядом, но их нигде не было. Она их не помнила, но знала, что в ее жизни их нет. Лида боялась, что девочка спросит, где ее папа и мама, но Аня ничего не спрашивала.

Были и некоторые проблемы с Никой. С воцарением в доме Ани, они стала ревновать ее к своим родителям и пристально следить, насколько часто ее обнимает и целует мама, или играет папа. Ей стало казаться, что мама и папа проводят с Анечкой больше времени, чем с ней. Никакие уверения, что «Анечка маленькая» не помогали. Ника обижалась. Выяснилось, что Аня — жадина. Отдать свою игрушку Яше было для нее все равно, что отдать руку или ногу. Все призывы поделиться ее были ей непонятны. Иногда она понимала, что «плохая», но остановиться не могла. В таких случаях Аня сердилась и плакала. Как только она начинала плакать, Ника ее нежно обнимала, и гладила по голове. Аня часто просила Лиду ей почитать, и оказалось, что она боится сказок. Как только Лида раскрывала русские сказки с картинками и начиналось традиционное повествование про Бабу-Ягу, Аня зажимала ей рот: «Не читай про нее! Я не хочу!». «Почему, Анечка?» — спрашивала Лида и Аня отвечала: «Она меня унесет. Я боюсь.» Аня боялась даже Бармалея. Ее живое воображение видимо рисовало ей жуткое чудовище, которое всегда может вероломно напасть и утащить.

Иногда, когда дети играли все вместе, Аня, как самая младшая часто чувствовала себя обиженной. Когда это случалось, она лезла драться. Такого никто в семье не видел. Ей бы следовало спорить, отстаивать свою правоту, добиваться того, чего она хотела, мирным путем, но Аня не умела этого делать, а сдерживать свой темперамент не могла. Ей давали сдачи, она горько плакала от несправедливости, и всегда бежала к взрослым, чтобы они ее защитили. Она требовательно протягивала к ним руки, утыкалась в колени, крепко прижималась к животу, вдыхая знакомый запах, всхлипывала и постепенно успокаивалась, мстительно с удовлетворением слушая, как остальных ругают.

На вид Ане было уже меньше трех лет. Перед тем как идти спать, Лида или Олег всегда заходили в ее комнату: Аня безмятежно спала, разметав по подушке свои светлые прямые волосы. Рядом с ней лежали игрушки. Однажды ночью Лида проснулась. Было тихо, она сходила в туалет, отпила воды из стакана. Было часа два ночи и она вдруг вспомнила, что не вытащила из холодильника фарш для разморозки. «Черт, надо идти вниз … потом не заснешь». Но, делать было нечего и Лида осторожно открыв дверь, вышла в коридор. В сонной ночной тишине, она вдруг услышала прерывистые всхлипывания из Аниной комнаты. Аня сидела на постели в старой Никиной пижаме с мишками и плакала, размазывая по лицу слезы.

— Анечка, что случилось?

— Я боюсь …

— Чего ты боишься? Спи. Ложись на бочок … Тебе просто что-то приснилось.

— Да, я боюсь. Я не буду спать. Она правда приходила.

— Расскажи мне, что тебе приснилось. Кто приходил?

— Она … охламон!

— Какой охламон? Злой дядя?

— Нет, это была тетя. Охламон.

— Спи, Анечка. Больше она не придет.

— Придет. Она меня на лопату сажала, и хотела сунуть в печь …

— Ань, перестань. Нет тут никого. У тебя же лампа горит. Видишь, нет ее …

Аня крепко ухватила Лиду на шею и буквально повисла на ней, ни за что не решаясь ее отпустить. Лида принесла Аню в кровать и положив рядом с Олегом, собралась все-таки спуститься на кухню.

— Ты куда? Не уходи.

— Анечка, ты же с Олегом. Он тебя ей не отдаст.

Когда Лида вернулась в спальню, Аня крепко спала, уткнувшись носом Олегу в спину. Утром, когда он переносил ее в постель, она так и не проснулась, а потом ничего не помнила. Лида с Олегом настолько привязались к ребенку, что мысль, что с ней скоро придется расстаться, казалась им обоим невыносимой. Маленькая, смышленая, девчонка, с невесомым детским телом, воспринималась совершенно своим ребенком. Она буквально на глазах делалась все младше, не замечать этого было невозможно, и от такого быстрого регресса, у всех щемило сердце. Скоро все будет кончено и Аня навсегда от них уйдет.

Олег брал своих девочек после работы ненадолго погулять, и Аню приходилось катить на коляске. Она важно сидела и смотрела вокруг. На детской площадке он аккуратно сажал Аню на качели и они с Никой ее несильно раскачивали. Она должна была обязательно Олега видеть, не видя его или Нику, она начинала хныкать, в полной уверенности, что ее бросили. Олег брал ее на руки и утешал. Олег и Лида были теперь для Ани самыми «своими». На остальных она смотрела немного настороженно, и только потом улыбалась и соглашалась играть и брать себя на руки. Феликс исполнял перед ней весь свой старый арсенал с «ладушками и козой». Лида пела ей песенки, а Олег с Лешей были специалистами по подбрасыванию и кружению. Леша особенно старался, и тогда Катя ему кричала «Осторожно … она же маленькая».

Новый 17-ый год справили тихо. Аня в празднике уже никак не участвовала, она неуклонно превращалась в младенца. Пускала пузыри, совала в рот ледяные из холодильника резиновые игрушки, ее ноги и руки никогда не находились в покое, они непроизвольно, хаотично вздрагивали и подергивались. Ника внезапно совершенно перестала ревновать Аню к родителям, наоборот, она, считая ее своей и только своей, не разрешала Яше с Линой лишний раз Анечку потрогать. Дети норовили ее таскать, и взрослые боялись, что они Аню уронят. Она становилась для них игрушкой, и девочкам очень хотелось ее кормить и переодевать. Лина сноровисто совала Ане в рот ложку с овощными пюре, Ника вытирала салфеткой ее замызганный рот, и только Яша быстро потерял к девочке интерес. Ему не удавалось придумать, что с ней делать. Пару раз он бросал ей мяч, мяч Аню толкал, она валилась и Яшу ругали.

Маленький ребенок совершенно заполонил Лидин дом. Везде валялись игрушки, одежда, лежала открытая пачка подгузников, к столу был приставлен высокий стул. Теперь Лида полностью подчиняла свое расписание детским кормлениям и сну. Сейчас Аня уже не могла ходить, но еще пару недель назад она передвигалась на толстых маленьких ножках, мягко падала на попу и Лида ее машинально подбирала, никогда, боковым зрением не выпуская ребенка из виду. Ползала Аня плохо и совсем недолго. То-есть быстро и правильно ползать она не научилась, просто не хватило времени. Обычно ребенок ползает все лучше и лучше, а Аня, наоборот, через несколько дней совсем разучилась это делать. Она подолгу лежала на спине, уставала и начинала хныкать. Перевернуться на живот у нее не получалось.

Зима заканчивалась. Все собрались у Лиды за столом. Из монитора доносилось кряхтение: Аня просыпалась, Лида пошла за ней и принесла маленькое упитанное тело, по хозяйски приткнувшееся к ее груди. Кате тоже хотелось Анечку подержать:

— Дай мне ее. Я подержу, а ты ешь спокойно.

— Бери. Она сейчас начнет плакать. Ее надо кормить.

— Не начнет. Да, Анечка? Не начнешь? — Катя разговаривала с младенцем, органично вступая в роль матери грудного ребенка. Аня засовывала в рот пальцы.

— Дайте ей соску. Что она у вас руки сосет? — Феликс по старинке считал, что руки грязные.

— Ничего, пап, она должна все брать в рот — Лида резонно полагала, что папа давно про младенцев все забыл.

— Она может заболеть … возражал Феликс и тут над столом повисло тяжелое молчание.

Каждый понимал, что Аня не заболеет. Доктор Колман им давно объяснил, что обычных детских заболеваний бояться не следует. Аня — особый ребенок, с необычайно хорошим иммунитетом, ее сопротивляемость заболеваниям практически стопроцентна. Была и еще одна причина, почему не стоило бояться Аниных болезней. Она просто не успеет заболеть. Никому не придется давать ей микстуры и измерять температуру. Они бы все хотели это делать, но знали, что их желание невыполнимо. Аню надо было отвезти в Лаборатории буквально на днях и это была самая для них всех больная тема.

Они знали, что это предстоит, но им казалось, что все будет нескоро. А сейчас, когда это наступило, оказалось, что все не так, как они думали: девочка не была нелепым, докучливым, нежеланным младенцем, в которого диким образом превратилась мать. Об этом никто не думал. Анечка была «не мать», она была просто ребенок, их ребенок, расстаться с которым представлялось теперь невыносимым. Им хотелось бы, чтобы Аня жила с ними как можно дольше, Лида была готова и дальше менять ей штаны и совать в рот каши. А теперь получалось, что надо взять своего ребенка и отвести его в другой город и там навсегда отдать в чужие, равнодушные руки. Это было ужасно, бесчеловечно, дико.

В Лабораториях их предупредили, что последний период регресса может произойти так молниеносно, что они просто могут не успеть привести Аню, чтобы подключить ее к аппарату искусственной плаценты, и тогда эмбрион неминуемо погибнет. В этом случае промедление было слишком опасно. Феликс начал этот неприятный разговор, который должен был начаться, хоть все и хотели бы его избежать:

— Ну, ребята, наверное, уже пора. Я получил мейл от Колмана. Нам надо спешить. Кто поедет? Лида ты, или опять Катя?

— Я отвезу, только … может еще рано?

— Нет, Лид, ты же знаешь, что ждать нельзя. Я Саше звонил, он приедет на следующие выходные, а на понедельник заказывайте билет. Ты, Лида, наконец будешь свободна.

— Пап, ну зачем ты? Я не хочу быть свободной от Ани.

— Я знаю, но … что тут говорить. Мы все не хотим. Просто … пора. Посмотри на нее. Осталось чуть-чуть, и мы даже не знаем сколько. Речь может идти о нескольких днях.

— А дети?

— Ну, зачем ты опять? Что дети? Они же знают, что Аню надо везти в больницу … что это еще раз обсуждать? Не надо.

— Может они мне там разрешат с ней побыть. Я попрошу.

— Они, Лида, не разрешат. К тому же они сами немедленно переправят Аню в Балтимор в Хопкинс или в Нью-Йорк … там есть оборудование и они ассоциированы с ФБР.

— А как мы узнаем о результате …? Ну, что все получилось…?

— Колман обещал сообщить.

— А что действительно, для нас нет никакой возможности узнать об этой семье?

— Хватит, Лида, перестань.

Феликсу теперь хотелось поскорее с этим покончить. Лида с его точки зрения была конечно неправа, не стоило так привязываться к девочке. Подумав так, он сразу поймал себя на том, что мысленно называет Аню «девочкой», а ведь это … забыл он что ли? Получалось, что немного уже забыл.

К концу недели приехал Саша, Феликс поехал за ним в аэропорт, он теперь очень часто туда ездил, встречал рейсы из Вашингтона. Саша лег спать в гостевой, не недавнего времени Аниной комнате. Перед сном они включили телевизор, но Саше явно были неинтересны русские фильмы и передачи, которые Феликс смотрел. Он видел, что отец очень сдал, замотан и подавлен, он был готов помочь, за этим и приехал, но … как тут поможешь:

— Как ты, пап?

— Что ты спрашиваешь? Через два дня все для нас закончится. Я просил тебя приехать, а теперь даже не знаю, что я от тебя хотел …

— Я к тебе приехал … к вам. Мы сейчас должны быть вместе. Мамы-то все равно уже нет …

— Ты думаешь?

— А ты не думаешь? Я с ней виделся тогда в Вашингтоне. Там была еще … мама, молодая, но … все еще она. А сейчас, мне на девочку интересно посмотреть, но не более … не знаю, как объяснить …

— Да, можешь не объяснять. Я понимаю. Это очень дорогая нам девочка, особенно почему-то Лиде, но, ты прав: это не мама.

— Пап, скажи мне: ты бы предпочел, чтобы она умерла? Я имею в виду совсем умерла …

— Нет, пусть снова живет. Ее просто не будет для нас, но она будет … и это хорошо. Ты так не думаешь?

— Да, мне все равно. Просто ей выпало еще раз пожить, пусть хоть 4 года, пусть в режиме «ускоренной перемотки», но все-таки еще раз. А мы видели, какая она была давно и даже еще до нас. Это уникальный опыт, а нужен он был нам или нет … я не знаю. Ладно, я пойду спать … ладно?

Они легли и оба очень долго не могли уснуть. Саша уснул уже после того, как через ручей на старых фермах запели первые, нелепые в городе, петухи. «Ох, у них тут полная деревня» — успел подумать он. «Завтра пойдем к Лидке, с постными рожами сядем за стол и будут у нас совершеннейшие поминки» — Саше хотелось бы все сделать как-то по-другому, он всегда страшно боялся фальши и пошлости, но ничего другого он придумать не мог. Наутро он заметил, что они с папой называют ребенка «девочкой», избегая имени Аня. «Мамой» ее уже очень давно никто из ребят не называл, слишком это звучало по-дурацки. Феликс не признался, что ему тоже об этом подумалось.

Лиде пришлось вставать очень рано. Анечка проснулась и в монитор они с Олегом слушали ее агуканья, минут через десять ребенок заплакал, требуя внимания и Лида, помыв и сменив девочке штаны, взяла ее к ним в постель. Аня улыбалась беззубым ртом, трогала Олега за нос, смешно морщилась и с остервенением сосала пальцы. Лида встала и понесла ее вниз кормить. Все позавтракали, пришла Катя и они вдвоем стали готовить еду на вечер. Включили музыку и сразу создалась атмосфера ожидания праздника, гостей, а тут еще Саша приехал …

— Я так по Сашке соскучилась, а ты, Кать?

— Я тоже, да только он по нас не слишком скучает. Родители его всегда защищают.

Лида осеклась, употребив слово «родители». Теперь нельзя их было считать одним целым. Оставался один папа. Папа без мамы — это было так странно. Что теперь будет с папой? Как он будет жить?

— Кать, я очень за папу беспокоюсь. Ему без нее невыносимо.

— Да он, мне кажется, привык. Хорошо, что Сашка приехал.

— Да, что Сашка? Он завтра уедет, как всегда ему в понедельник на работу. Он для галочки приехал.

— Да, нет, не надо так говорить. У него с матерью были свои отношения. Я, честно говоря, никогда не знаю, что у него в голове.

— Я тоже. Кать, завтра я ее туда отвезу и больше никогда не увижу …

— Не надо, Лид … не стоит.

Они резали салаты, Лида что-то жарила, Катя возилась с тестом. Потом Катя ушла домой до вечера, забрав с собой Нику. В пылу готовки Лида почти не видела Аню. Олег с Никой полностью взяли ее на себя. «Олег, я пойду Анечку купать. Нельзя ее грязную туда везти» — Лида взяла ребенка на руки и пошла в ванную. «Сейчас, Анечка … мы с тобой будет купаться» — Лида по обычаю многих матерей грудных детей, немного подсюсюкивала, мысленно считая себя Аниной матерью, хотя на рациональном уровне прекрасно понимала, что никакая она Анечке не «мать». Они влезли в ванну и Аня блаженно откинулась Лиде на живот, вытягивая в теплой воде свои короткие ножки. Лида вылила в воду из бутылочки пахучую жидкость, и по воде пошла пузырями обильная ароматная пена, в которой плавали маленькие резиновые уточки и рыбки. Аня ловила руками пузыри и смеялась. Она так увлеклась, что не заметила, как Лида налила на ее белый пушок на голове детский шампунь и потом легонько смывала его одной рукой сделав другой рукой надо лбом козырек, чтобы шампунь не попал ребенку в глаза. Теплая детская спинка касалась ее тела, доверчиво облокачивалась на живот и грудь. Аня играла в воде, хватала яркие игрушки, тянула их в рот, потом отпускала, роняла и вновь за ними тянулась. Из Лидиных глаз потекли слезы, они падали в воду и закладывали нос. В ванную зашел Олег:

— Да, ладно тебе … Не плачь. Смотри, какая у нас девочка счастливая. Она и будет счастлива. Мы все это знаем. Что плакать … Не пройдет и пары месяцев и в ее жизни будет такое же купание … Лид … Нам всем плохо, но ей-то хорошо, а это самое главное …

Он подхватил из воды маленькое теплое распаренное тело и понес в спальню. Лида вошла следом и услышала, как Олег одевает Аню, приговаривая «давай ручку … давай ножку … вот молодец …». В его голосе было столько нежности и обожания, что Лиде стало не по себе, хотя она и понимала, что это не потому, что Аня — это «та» Аня, а потому, что она «его ребенок».

Вечером все собрались после шести, долго ходили, с боками вина в руках, девочки оказались не совсем готовыми сразу подать все на стол. Феликс горько подумал, что Аня была в этом отношении более собрана … но теперь к нему уж никто не будет приходить в гости. Хозяйки-то нет. Аня переходила из рук в руки, Олег пытался ее уложить в переносной басинет, но лежать она не хотела, сразу начинала кукситься. Саша тоже попытался взять ее на руки, но делал это так неловко, что Олег с Феликсом сразу у него ребенка отобрали. Феликс изображал «по ровному местечку» и Аня смеялась, слов она уже не понимала, но с удовольствием «падала», когда было «и в ямку … бух». Саша смотрел на нее и удивленно всем говорил: «Ну, надо же! Она сейчас, как в альбоме …» Снова включили музыку. Дети возбужденно бегали, не обращая на взрослых никакого внимания. Выпили уже три бутылки и без еды немного опьянели. Пришлось еще ждать, так как Лида пошла укладывать Аню. Потом она вернулась, монитор был включен и все наконец уселись. Хотелось есть, и какое-то время пока голод хоть немного не утолился, все разговаривали на уровне «дай … передай … положи …налей … хватит». Феликс взял свой бокал и все разом перестали звенеть вилками:

— Ребята, в нашей семьей случилось небывалое. Мы все знаем … что … и не стоит об этом говорить. 4 года прошло … какими у нас у всех были эти 4 года … не опишешь!

Я просто хочу всех вас поблагодарить за терпение, мужество, поддержку, внимание к остальным. Я благодарю вас и от маминого имени. Может быть вы догадываетесь, что в ее короткой «обратной» жизни был момент, когда она хотела покончить с собой, чтобы не подвергать нас этим испытаниям, но … не покончила, так как была в вас уверена. Любовь проявляется в действиях и каждый из вас доказал, что вы любите ее, меня и друг друга. Спасибо вам всем, друзья мои! В нашей жизни не будет мамы, но … не надо нам грустить. Она прожила с нами хорошую жизнь. Я буду ее помнить и вы будете … больше мы сделать ничего не можем!

Было видно, что отец с трудом сдерживает слезы. Все выпили и к тосту Феликса никто ничего не добавил и только Лида не могла успокоиться:

— Пап, я еще раз попрошу Колмана разрешить нам …

— Лида, не надо. Зачем?

— Как зачем? Они обязаны нам сказать …

— Лид, ну зачем нам знать эту семью? У них родится ребенок и это уже не наша история.

— Я хочу посмотреть …

— На Аню? Да, она будет точно такая же, как у нас. Копия! Понимаешь?

Лида замолчала и больше они все вообще про Аню не говорили. В монитор было слышно ее ровное легкое дыхание. Катя поднялась в комнату и долго смотрела на маленькое лицо. Лида видела, как сестра ушла, но не пошла постоять с ней рядом. Катя явно хотела побыть одна. Вечеринка шла своим чередом. Саша боялся зря. Их семейный ужин не был похож на поминки. Леша с Олегом изрядно напились, Катя одна с детьми поехала домой, а ребята отправились в бар, никто их не задерживал. Феликс напротив, ничего не пил. Им с Сашей и Лидой назавтра надо было рано вставать и ехать в аэропорт. А Феликсу потом — на работу.

Наутро Феликс с Сашей, невыспавшиеся, заехали за Лидой. Апрель в Портленде — еще не весна. Сеял мелкий противный дождь, серое, вязкое, мрачное небо нависало над городом, создавая ощущение безысходности. Машины ехали медленнее обычного и образовали длинную, унылую пробку. Феликс принялся нервничать, но они не опоздали, хотя и приехали к терминалу в обрез. Он сначала собирался выходить из машины и проводить всех до стоек досмотра багажа, но в последнюю минуту решил этого не делать. Прощание было сумбурным, скомканным. Саша выгрузил на тротуар Лидину сумку, она держала в руках карсит. Феликс наклонился к ребенку, поцеловал её в пушистую макушку и взял за ручку. Аня ему улыбнулась. Он поспешно отошел, и уже в машине, выруливая в поток, увидел, как Саша взял в одну руку карсит, а в другую Лидину сумку, Лида шла за ним, перед ними автоматически открылись стеклянные двери. Все.

На душе у Феликса было пусто. Он думал о предстоящем рабочем дне. Ничего по-сути у него не изменилось, после работы он вернется в свой пустой дом, позвонит Кате и будет ждать звонков от Лиды и Саши. Саша, кстати, вообще мог сегодня не позвонить. Аню Лида отвезет в Лаборатории сегодня же, а завтра он опять поедет ее встречать и все вернется у них в нормальную колею.

Феликс почувствовал, что он очень устал, устал невероятно, нечеловечески. Ему хотелось вернуться домой и просто лежать на постели без мыслей … Дождь стал сильнее и Феликс за рулем напрягался. Брызги от предыдущих машин попадали на лобовое стекло, дворники работали на максимуме. «Надо, наверное, будет избавиться от Аниной машины» — Феликс и сам удивлялся, какие прозаические мысли приходят ему в голову. Еще он подумал, что пора наконец объявить об Аниной смерти. Ее, странным образом, никто не хватился. Хотя, что ж удивляться? Сашка сказал москвичам, что мама очень больна, а сам Феликс малодушно писал брату и некоторым близким друзьям маленькие имейлы с Аниной электронной почты. Надо сказать, что скончалась, выслушать соболезнования, сетования, все эти … '«как ты мог … как не стыдно … мы бы приехали …». Но через это надо пройти. Вот он подождет пару недель, отдохнет и … скажет. Можно было бы девчонок обязать, они бы не отказали, но … нехорошо. Он должен сам. Так будет правильно. Дети про Анечку тоже будут спрашивать. Но тут просто: с Анечкой все в порядке. А если про бабушку спросят …? Тут сложнее, но пусть дети сами им скажут, что бабушка в Москве умерла … Обязательно надо им об этом сказать. Ничего, это не будет такой уж для них травмой. Бабушки и так нет, а где-то там есть, или … где-то там — нет… какая разница. В их жизни не будет никаких перемен, а это для детей самое главное.

Лиду в аэропорту встречал знакомый сотрудник. Он взял у нее из рук карсит и они быстро доехали до здания Лабораторий. Парень всю дорогу молчал, ничего у нее не спросил, кроме вежливого «как доехали?» Лида устроилась в «своей» комнате в общежитии, покормила Аню и положила ее спать. Она лежала на кровати, хотелось есть и разболелась голова. Жаль, что ее билет был на завтрашнее утро, хорошо было бы сегодня же улететь. Сплоховала она. Аню она «сдаст» и … что тут делать? Обстановка Бюро давила и нервировала. Лиде остро захотелось побыстрее со всем покончить и вернуться домой.

Аня проснулась, Лида ее покормила и отправилась в Лаборатории. В коридоре перед рецепцией отделения, все было прозаично. Колман объяснил ей, что Аню заберут, чтобы она ни о чем не волновалась и просил ее потом зайти. Не с Аней в руках, а понятное дело «потом», ясно … зачем Колману в кабинете маленький ребенок. Из-за стеклянных дверей показалась молодая сотрудница, приветливо поздоровалась с Аней:

— Ну, вот наша принцесса! Как ты, малышка?

Аня насупленно смотрела на женщину, не плача, но и не улыбаясь. Та протянула за ней руки и наконец наступил момент, которого Лида так страшилась: надо было передать Аню в незнакомые руки. Вдруг она будет плакать … что тогда делать? Может попроситься тоже пройти вместе с Анечкой в отделение? Но Аня на заплакала. Женщина взяла ее на руки, повторяя что-то ласковое и успокаивающее. Потом по-прежнему, обращаясь как бы к Ане, проворковала: «Ну, прощайся с мамой» … по-английски это было Say bye to mommy. Аня положила голову женщине на плечо и они стали удаляться вглубь коридора. Лида какое-то время видела устремленные на нее большие зеленовато-серые Анины глаза, такие пристальные, что Лиде показалось, что ребенок что-то действительно понимает. Потом их стало не видно, и где-то далеко заработал лифт. Вместо страдания, Лида испытывала неприятное холодное оцепенение. Она зашла к Колману, который сразу стал ее успокаивать:

— Рад вас, Лидия, видеть. Я знаю, что вам грустно, но Анна в безопасности. Вам не стоит за нее беспокоиться. Все будет хорошо.

— Я не беспокоюсь за Анну. Дело не в этом …

— Да, да… я понимаю, что не в этом. Все это для всех вас нелегко. От имени Бюро я уполномочен поблагодарить вашу семью за помощь … за содействие … за понимание … за готовность … сознательность …

Колман еще какое-то время распространялся в этом духе, когда Лида решилась его прервать:

— Доктор Колман, а мы можем следить за маминой судьбой в новой семье?

— Нет, Лидия, это невозможно. Мы много раз обсуждали это с Феликсом …

— Мы хотя бы будем знать, что все прошло нормально?

— Да, это я вам обещаю.

— А когда произойдет, ну … как вы это называете … «подсадка»?

— Не могу сказать точно. Скоро. Завтра утром специальным рейсом Анну перевезут в Нью-Йорк в Вейл-Корнелл Центр.

Аня не знала о чем еще можно спросить Колмана, распрощалась и ушла. В общежитии она с аппетитом поела, и решила немедленно ехать в аэропорт, чтобы улететь на «стенд-бай», но внезапно ее возбужденное эйфорическое состояние сменилось усталостью и апатией. У Лиды просто не было сил никуда ехать, она быстро уснула, а утром знакомый сотрудник постучал к ней в номер, и заглянув сказал, что будет ждать ее через 40 минут у входа. Лида ехала в аэропорт, а знала, что вряд ли она еще раз приедет в DC. Нечего ей здесь было теперь делать.

Все у них, если так можно выразиться, наладилось. Ощущения, что кто-то в семье умер не было. Феликсу все же пришлось вытащить из кладовки Анины вещи и отнести их в секонд-хенд. Совсем старой ее одежды там давно не было. Аня сама много раз меняла свой гардероб. Феликс клал в сумку ее модные молодежные, стильные вещи совсем маленького размера и улыбался. Такие вещи даже девочки его теперь не хотели. Аня часто раньше жаловалась на то, что «барахла тут много и уж ничего ей не идет … что она, мол, безобразно растолстела». Надо же: успела все-таки попользоваться капиталистическим изобилием, поносила то, что хотелось. В комоде обнаружились крохотные кружевные трусики, которые она ему не показывала. Ну, Анька … Он был за нее рад. А мысль, что эти трусики все-таки кто-то видел, его уже не волновала.

В самом начале мая Феликс получил имейл от Колмана. Это не было официальным уведомлением Бюро, Колман использовал свой личный электронный адрес. Он писал:

Дорогой Феликс,

Искренне ваш,

Др. Колман.

С большой радостью я хочу вас проинформировать, что процедура подсадки 5-дневного эмбриона-бластоциста и имплантация его в матку прошла успешно. Беременность развивается нормально.

Проект RF 08 завершен, как и планировалось. Я вас всех поздравляю с его завершением. С рождением ребенка начнется новый проект и руководить им будет другой сотрудник.

Еще раз хочу поблагодарить всю вашу семью за содействие.

Все сотрудники, имеющие отношение к нашей общей работе просили меня передать вам привет и пожелания всех благ.

Специальные пожелания вам от Др. Лисовского.

Феликсу казалось, что все для него завершилось, но прочитав письмо от Колмана он понял, что ждал результата подсадки. Отлично, что где-то скоро будет Анин «клоник». Она таким образом … жива. Не отходя от компьютера, он переслал всем детям этот имейл. Новость все ждали, хотя никто об этом и не говорил. Какое сегодня число? Феликс открыл на компьютере календарь: 10 мая. Он машинально подсчитал, когда новой Ане суждено родиться: ага … где-то в первой половине февраля! Опять будет так называемый «водолей», ее знак. Феликс никогда не воспринимал серьезно зодиакальную теорию характеров, но «водолеи» им ценились за интеллект, независимость и некоторую … экзотичность. Впрочем, какое это теперь имело для него значение? Ему надо было учиться жить без Ани. Он уже немного умел быть один: ел один, спал один, телевизор смотрел один … Ребята его приглашали, но Феликс отказывался. Этому тоже надо было научиться: не навязывать свое одиночество детям.

Утром этого же дня, 10 мая, Лида купила тест на беременность, хотела после аптеки в магазин съездить, но передумала и поехала прямиком домой. Желание сделать тест сделалось для нее императивным. Там была красная полоска … и что теперь? Ага, появилась и другая, тоже красная, но бледная … Это как? Лида растерялась, хотя непонятно почему: вроде она все понимала про полоски. «А что там в инструкции? … ну вот, вторая полоска … значит — беременна!» Лиде почему-то трудно было в это поверить. Она судорожно схватила другую упаковку теста и попробовала снова: да, есть вторая полоска, неяркая, но достаточно четкая. А что она так удивляется? Лида посидела секунду на бортике ванны и отправила по-английски SMS Олегу: «Я сделала тест: „ДА“». Ответ пришел сразу: «Не может быть!» Лида улыбнулась и написала большими буквами: «ДА».

Она открыла свой имейл, желая моментально поделиться со всеми новостью, но … увидела письмо от Колмана, которое всем переслал папа. Ну, слава богу! Лида была рада, что все получилось, но сразу поймала себя на том, что для нее вся эта эпопея была в прошлом. У нее будет свой ребенок, она его очень хочет и уже ждет. Она было открыла страницу «ответа» и начала писать, но внезапно передумала: нет, она им всем лично скажет. Не надо спешить. 10 мая … так, значит у нее будет «водолей», как мама. А имя? Нет, Лида была пока не готова об этом думать. Имя «Аня» показалось заманчивым, но … другой Ани не может быть. Ладно … видно будет. Лидe вспомнилось, что маме очень хотелось, чтобы у нее родился второй ребенок, и вот … родится, а мама не узнает. Как жаль!

А вечером к Феликсу приехала Катя. Она давно обещала ему разобрать на компьютере старые мамины файлы и фотографии, сделанные за прошедшие 4 года. Катя не спешила выполнять папину просьбу, в глубине души не понимая, почему бы отцу самому этим не заняться, ей казалось, что она будет рыться в маминых бумагах и ей это было неприятно. Хотя, наверное мама, всегда довольно предусмотрительный человек, уничтожила то, что она не хотела, чтобы они видели. На фотографиях молодая Аня была запечатлена с Сашей в Вашингтоне, потом Аня в роли Мачехи … смотреть на такую Аню было теперь неприятно, тяжело. Катя открыла длинный список сохраненных документов: какие-то письма-рекомендации студентам, статьи, скопища контрольных работ, тестов, экзаменов разных лет и уровней, детские сценарии. И вдруг Катя увидела название «Шоу». Что за «Шоу»? Она с интересом открыла файл: 4 страницы — немного. Английский текст … русский текст … ага, перевод стихотворения, вернее песни, … любопытно:

The Show must go on.

Катя много раз слышала эту песню по-английски. Надо же, а где мама ее слышала? Хотя, почему бы и нет? Что-то она в этом тексте свое вычитала. Катя начала жадно читать русский вариант, уже сознавая, что тема была маме близка, но конечно это был не перевод. Мама сама написала стихотворение, в котором она хотела что-то им сказать … пока могла. Она это писала в уверенности, что они ее последний текст найдут:

После текста была еще маленькая приписка:

Ребята, я вас всех очень люблю и перевожу для себя и для вас эту песню, которую из последних сил пел Фредди Меркьюри, за шесть недель до своей смерти от СПИДа.

Не судите меня строго. Хорошего, верного перевода у меня не получилось, и получиться не могло: не тот уровень таланта. Это, скорее, вариация на тему, вольное изложение сути … когда я писала, мне хотелось что-то вам сказать, что-то оставить, пусть даже и такое корявое. Простите, что все так вышло, не грустите!

Катя перечитала текст еще раз, потом еще … Ей казалось, что это ей мама это все говорит, говорит со значением, желая, чтобы она ее поняла. Катя долго сидела за компьютером, не закрывая файл с маминым стихом-прощанием. Через какое-то время она встрепенулась, и послала себе самой имейл, прикрепив к нему перевод. «Надо будет всем это переслать, и пусть каждый сам себе прочтет» — за рулем Катя все пыталась вспомнить мамины строчки. Сначала ей пришло в голову прочитать это у Лиды за столом, но потом идея стала казаться ей неправильной: такое не надо читать вслух. Наверное и маме хотелось бы, чтобы каждый прочитал стишок про себя. Да, кто ее знает, что ей хотелось …

10 мая заканчивалось. Все улеглись спать. В семье было 9 человек, а не десять, как раньше. Нет, неправильно, теперь уже снова десять, хотя про красные Лидины полоски знал пока один Олег.